Шабаш

Мне Бог сигнал послал по рации:
«Твоя страна в реанимации!!!»

На следующий день, умиротворившись одиночеством и покаянным чтивом, начал более-менее приходить в себя. Ночная буря утихомирилась, напомнив Греху, что есть справедливое Возмездие. Но долгожданный покой - удел пенсионеров. Небо опять мне напомнило моё земное призвание неожиданным телефонным звонком: «Иваныч, у нас троих День Рождения, не придёшь, обидимся!!!»
Наносить раны ближнему считал величайшей несправедливостью и принял решение посетить сей пир, как генеральное подведение своих исследовательских исканий!!! Путь мой лежал вблиз лежащую деревушку «Мытрявичи», где собралась колоритная, разносторонне мыслящая молодая компания: здесь были и музыканты, и поэты, и просто праздношатающиеся в мире хаоса, не определившиеся ещё в глобальном зле Фёдоры Раскольниковы. На подходе к деревне, уже за километр, уловил чудовищный вихрь звукового аккомпанемента. Внутренним чутьём осознал, что для села наступили его не лучшие дни. Даже годы глобальной коллективизации показались бы невинной шуткой по сравнению с тем, что принесли в это патриархальное, измученное экспериментами село Новаторы Новой музыки. Меня лично в этом мире уже ничто не пугало и не удивляло. Моё время, как губка, впитало в себя все пороки, которые были свойственны минувшим тысячелетиям. Здесь и рабовладение, и дикий капитализм, и натуральный обмен, свойственный раннему феодализму, и даже элементы первобытнообщинного строя. И как «венец» всему этому уродству - достижения научно-технического прогресса, чьи плоды «ласкали» в данный момент мой слух.
И вот я вошёл в село, как в своё время бессмертный Остап в город Н… Что первое бросилось в глаза? На фоне цветущего Эдемского сада, который окружал «усадьбу» «Ф. Меркури», буквально сотрясающуюся от ураганных и истребляющих звуков, пронизывающих как молнии через ушные раковины весь организм до пят, буквально парализуя всё, мимо меня с диким гоготом, ураганом, остервенело пронеслись обезумелые гуси. В сию минуту Поняковский показался бы им И. Христом по сравнению с тем, что исходило от этого дома.
 Вошёл в настежь раскрытую калитку. Во дворе у широчайшего пня, видавшего всю вековую трагедию села, сидел один из именинников по прозвищу Нюх и любовно нанизывал на шампура розовые кусочки мяса некрещёного молочного поросёнка. Радушно поздравил его и окружающую кухонную свиту с грядущим празднеством. Коротко об этом имении: оно досталось в наследство уже ранее упоминаемому Козе от любящей его всей своей христианской душой богомольной бабушки. Воспользовавшись этой любовью, он стремительно оккупировал это благодатное место для своих поэтических реализаций. Вошёл в горницу, где шло масштабное приготовление к чревоугодию. Как только открыл дверь, сразу же под ногами прошмыгнул обезумелый кот с вздыбленной шерстью, который держал в зубах своё чадо и лихорадочно искал пути к спасению. Напрягая всю мощь своих голосовых связок прокричал какое-то бессвязное приветствие. Мне также бессвязно ответили. «Страна глухих», - промелькнуло в моём изобретательном мозгу. Зашёл в главную горницу. Вихрь какой-то мне непонятной, но чудовищной силы энергетики чуть не сбил меня с ног. Это помещение явно не соответствовало репетициям электронными инструментами, а больше походило на избу-молельню для 2-3 православных семей. Единственный музыкальный инструмент, который здесь был уместен - это народные гусли. Углы горницы были специально предназначены для православных икон. Но чья-то шкодливая рука их беспощадно сняла, и в углу, где по всем христианским канонам должен был находиться Н. Чудотворец, на меня, вперив мутный взор, злорадно ухмыляясь, смотрел лохматый какой-то чужеземный идол.
«Уж лучше бы Ленин. Хоть дерьмо, но своё, родное», - с грустью подумал я.
В центре стояла ударная установка, где неистово «трудился» мне незнакомый стукач. Он весь обливался трудовым потом, и в такт «музыке» его мимика ежесекундно менялась. Слева солист орал невнятный текст в микрофон, изгибаясь под тяжестью гитары и собственных грехов. В унисон ему вторил Козя, победно оглашая сцену криком: «Vivat!». В окно увидел стадо коров, под конвоем гонимых в стойло. Их глаза, от природы и так грустные, выражали неподдельный ужас. Позже узнал, что удои молока к вечеру упали в два раза. Паралич, охвативший меня в первые минуты, начал потихоньку отпускать. Справа от меня в глубине русской печи уловил призрак или метущуюся душу бабушки, сжавшуюся в астральный нервный комок. Ком подкатил к горлу, ибо, обладая христианским милосердием, ничем в данный момент ей помочь не мог. Языческие силы, собравшись воедино, были во много крат сильнее моей доброй воли. И вокруг - разгорячённые, пароизвергающие тела неистовых поклонников. Почти на каждом угадывался почерк Дим-Цяня в фетишизации собственных конечностей всеразличными по своему безумию татуировками явно не христианского толка. Молниеносно в руках оказался стакан с водкой и бутерброд, поданный чьей-то любезной рукой. Чтобы снизойти до монашеского всетерпения, возникла острая необходимость выпить…
Шабаш начался ближе к обеду. Вся безумная стая, включая вашего покорного слугу, двинулась в сад. Был разослан огромнейший тент, освеживший детские грёзы, и в считанные минуты окончательно убедился в существовании скатерти-самобранки. Оратор сменял оратора, водка молниеносно теряла силы и катастрофически меняла стеклянную тару на биологическую. Особо выделялся в общем калейдоскопе тщедушный на первый взгляд Шурик. Глыбообразный Вадя раза два в порыве гнева норовил его засунуть в карман, дабы не верещал, когда тот держал речь. В дальнейшем его пришлось допоить, чтобы не мешал. Односельчане, проходившие мимо, неистово крестились, шарахаясь в сторону, как от прокажённых. Мимо пробежал придурковатый местный пастух по кличке «Лобзик». Как мне объяснили, он в порыве обиды на одну из коров, которая его боднула, пытался спилить ей рога. Ему тоже налили. Подошёл отец Кози, внешне очень похожий на Будулая. Он взял полный стакан, сурово посмотрел на сына: «За тебя, сволочь!» - и опрокинул его одним махом. Потом слово дали мне: среди этой пёстрой компании, кроме Будулая, я был самым старшим. Со стороны могло показаться, что пионервожатый в моём лице проводит турслёт со своими питомцами.
«Из всех отцов, которые именно своим трудом сделали ребёнка, знаю только двоих: папу Карло и Вас!!!» - выпивая провозгласил, преданно глядя на папу Кози. Будулай был в восторге, и мы с ним очень быстро подружились, правда он не мог понять, почему не могу указать точный адрес папы Карло. Уже когда начало смеркаться, к нам неожиданно подошёл ещё один необычный, но крайне агрессивный гость. Это был угрюмого вида баран с туго закрученными рогами. Животному миру надоело терпеть всю эту вакханалию, и они выдвинули своего представителя на разборки. И тут с нашей стороны взревел Бык и тотчас вышел на корриду. Вызов был принят. Баран позорно бежал с поля боя. Кто-то норовил подоить корову, но его не пустили. Под звёздное безоблачное небо и жаропышущий костёр пошли тягучие с призёвом песни. Опершись спиной о ствол могучей яблони, почувствовал наплыв поэтического вдохновения. И подобно святому Франциску Ассизскому отдался этому мистическому экстазу. Рука, под чью-то невидимую диктовку начертала:
Ура! Свобода! Хаос тел!
Работу прочь - мы не у дел.
Ликуем, воем, прём куда-то,
 А впереди вожак крылатый.
Всех иноземцев выметай,
Ведь портят вечный праздник стада.
И что буржуям этим надо?
Чернобыль круто нас взрастил:
Тринадцать лет, каков дебил!
Два метра - рост; кулак - что гиря,
Мочится, как водомёт,
А голова - любую стену прошибёт.
Рискнёт ли кто ввязаться в драку
С таким орлом, начав атаку?
Сомненья гложат по данному вопросу,
Ведь неподвластен он допросу.
Попробуй выуди слова,
Да он не скажет не хрена.
Учился в суперспец он школе,
А там привили, брат, такое,
Чтоб мать он Родину любил,
Ну, впрочем, стойкий наш дебил!
Ах, да, забыл, пенсионеры.
Почти как раньше  пионеры
На верность нашему Вождю,
Сплотив ряды и сжав лопаты,
Бросив сотки, как кроты,
Внедриться в тыл врага,
Прорыв под Землю казематы.
Во - силище, непобедимый пласт,
что не придурок, жизнь отдаст.
Ах, да, забыл, интеллигенты,
Интересные клиенты.
На кухне вроде он ворчит,
Сжимает вилку, хмурит веко,
Правительство во всю хулит,
А на работе - послушен, робок
И приветлив, зарплатой скудной дорожит.
«Свобода», «Независимость» и свой особый путь:
Ни взад, и ни вперёд, и не свернуть!
Как вождь сказал: «А нам никто не нужен!
И никому мы не прислужим!»
Кулак с угрозой показал:
«Я вам, буржуям, всё сказал!»
А как же те, кто не согласен?
Допустим я, надеюсь, что не одинок?
«Грядёт суровый час, и перекрасим,
Перекуём тебя, сынок!!!»
Прекрасно осознавал, что со стороны этих неплохих по природе своей ребят идёт мощный протест нашей серой действительности. Всей скорбящей душой их понимал и разделял негодование. Ощущал себя П. Сартром на студенческих демонстрациях в Париже 1968 года. Но тогда победа была за молодёжью: сам доселе непобедимый де Голль вынужден был уйти в отставку… А если бы эту энергию - и в здоровое, разумное русло? Стало тоскливо и горько. Здесь очнулся Шурик и стремительно скрылся в чаще сада, только уронив на лету: «Я купаться!» У соседнего двора сидел 90-летний старичок, как потом узнал, почти глухой. Посему никакая сила не могла его свергнуть с завалинки. Его звали Мироныч. Мудрость старых людей меня влекла, как магнит. Напрягая всю мощь голосовых связок, прокричал в его легендарное ухо, слышавшее все войны уходящего столетия: «Как жизнь, Мироныч?»
Он внимательно посмотрел мне в глаза. Поднебесное светило ярко освещало всю резвящуюся поляну и краем затрагивало нас. Мироныч молча указал своей сучковатой палочкой куда-то левее луны, где как грозди винограда с дивным блеском рассыпались звёзды, и старческим голосом внятно произнёс: «Скоро туда - на отчёт!»
Он явно узрел свою вечную обитель и с нетерпением скучал о ней. Какой-то холодок пробежал по телу. Мною было осознано одно: мы заготовки какого-то вселенского эксперимента и каждому уготована своя роль. Мироныч окончательно мне открыл глаза: «На небе - великий замысел, а мы лишь продукт черновика!»…
Очнулся утром на кованой железной пятиместной кровати времён победного правления династии Радзивиллов. Рядом со мною лежало два изнурённых тела, один из них всхлипывал и как-то протяжно подвывал. Весь пол был устлан поверженными витязями словно на Куликовом поле. Один, очнувшись, жалобно попросил: «Пить!» Какая-то сердобольная барышня принесла ему из чулана кадушку со свежеприготовленным квасом. Я залюбовался этой картиной, достойной кисти В. Васнецова «Поле брани». И понял, что тот, кто не пьёт, не знает вкуса сырой воды. Вышел, покачиваясь, на божий свет. Во дворе пара таких же теней, как и я. Со стороны сада, неожиданно появился Шурик-Ихтиандр. Оказывается, купаясь, он зацепился за камыш и висел всю ночь, пока какой-то рыбак из жалости его не отцепил. Нюх подкоптил оставшиеся шашлыки, и сразу же по мановению иссушенных похмельных очей на пне материализовалась трёхлитровая банка кристально-чистого самогона. Остаток недобитой дружины приступил к врачеванию своих внутренних ран.
Возвращались с уик-энда вместе с уже изрядно напившимся Быком. В густо набитом автобусе, встретив рабочих со своей бригады, рыкообразным баритоном он затянул: «Я убью тебя, лодочник…!» Не доезжая до озера двух остановок, с автобуса панически повыскакивали все рыбаки, думая, что их коллеги-конкуренты наняли киллера. Алкогольный вирус в виде маленького, но гадкого бесёнка, как Ациола на быстроходном каноэ, резвился по моим кровеносным каналам. Когда подплывал к воспалённому мозгу, с искусом нашёптывал: «Давай ещё врежем!» Мудро решил пойти на нелёгкий компромисс, ибо, обидевшись, он мог позвать сотни таких же придурков. Потом пил на какой-то, внешне убранной и приличной квартире. Хозяин радушно разливал приятную на вкус охлаждённую водку и был ярым поклонником моей поэзии. Больше всего запомнился диспут с каким-то, внешне крайне неприятным, типо;;м с омерзительной фамилией Рылов. Это был местный Казанова. Ещё во времена своих «блистательных побед» над противоположным полом его часто титуловали прозвищем «бешеная сперма». И даже кое-кто утверждал, положа руку на Библию, что, будучи больным гриппом, вместо насморка из носа у него сочился детородный высококачественный белок. С него буквально пёрло… Одной жены катастрофически не хватало. Он мне пытался доказать, что ему от Бога дан огромный темперамент, но при этом в сальных глазках узрел похотливого, великолепно сложенного, наглого беса. Похотливый низменный мужчина в половом акте с аналогичной партнёршей, занимающийся «этим» систематически и преподносящий сие, как героический поступок, напоминает мне слона в джунглях, который втайне от своей слонихи засунул хобот в дупло баобаба, чтобы высморкаться. Рылов был таковым…
Поспав часа два в гостеприимной квартире, вспомнил, что мне необходимо пару часов «отработать» в Центральной Галерее, в основании которой принимал самое активное участие. Свежий воздух упруго ударил колючей струёй по похмельному лицу. Сама природа пощёчиной приводила меня в чувство. Проходя мимо остановки, увидел сходящего с рабочего автобуса средних лет мужчину с метущимися по круговой орбите глазами, который под мышкой нёс зажжённую шахтёрскую лампу. «Вот он, Диоген нашего времени в поиске людей средь бела дня!!!» Душу наполнила надежда. Но спустя секунду был трагически разочарован, так как это был обычный работяга, который спёр эту лампу и, не дотерпев до дома, с любопытством проверял, рабочая она или нет.

«Вокруг вершилась жизни драма.
Я одинок, как хер Адама!»

На глаза попался омусульманенный Тюркин, который уже подумывал о грядущем иудаизме, беспощадно проводивший джихад, избивая несчастного бомжа, вторгшегося в его «владения», состоявшие из 3-х обильно наполненных мусорных баков.
Наконец, зашёл в своё детище. Посреди зала, напыщенно надувшись, как возмущённая гусыня, проглотившая остро отточенный гвоздь, стояла зав. отделом Культуры Громилина Элла Наумовна с многочисленной свитой. Она проплывала в какой-то невидимой ладье по длинному фойе и перстом княжны Ольги указывала на избранные её неподготовленным мозгом полотна: «Хоть в этом я ни черта не понимаю, но это вроде ничего!» Духовная экзекуция, к моему счастью, быстро закончилась. Зашёл старый, мною глубоко уважаемый, мэтр Марлаш Николай и, глядя на этот беспредел, шепнул обнадёживающе на ухо: «Пошли, выпьем!» В тесном запаснике на ободранном, но не побеждённом, как наша жизнь, холсте, распили бутылку креплёного вина. Далее зашёл с клочком Байроновского мятежного духа вечный мой оппонент Петрович-Водкин. Угрюмо осмотрев весь зал, коротко отрезал: «Поговорим потом». Его прекрасно понимал, ибо, работая в департаменте Ахренчика-Липерзона, сил на интеллектуальную беседу у него уже не осталось. У картины «Поверженный витязь» Пьера Лобачелли сотрясалась в рыданиях какая-то чувствительная старушка. Оказывается, витязь ей напомнил павшего в гражданскую войну жениха. На вопрос: «За кого воевал, красных или белых?» - вспомнить не смогла. Две представительницы «новой буржуазии» делали жалкую попытку осмыслить работу Панкратьего-Чёрного «Чистые пруды». Их потуги без помощи гида были обречены на неудачу. Предложил услуги. Мои железные нервы не выдержали их наглой самоуверенности и невежества в данной области. Даже вождь мирового пролетариата в своё время, вроде сведущий во всём, на вопрос, связанный с гинекологией, стремительно отвечал: «Извините, не компетентен!»
… - Посмотрите на этот нежный мазок, он в корне отличается от грубого мазка знаменитого мэтра Клыги1, который ежедневно кладёт на стекло свою бессистемную и бездушную палитру, - с жаром выпалил я.
- А кто этот Клыга? В каком жанре он работает? Мы не слыхали о таковом? - они явно были озадачены.
- Течение венериалогизм, французская основа, - уже меня откровенно несло.
Они ушли явно довольные тем, что в ближайшем «светском стойле» блеснут новыми познаниями…
Моё время закончилось. Пора уходить. Окинул прощальным взглядом тоскливый пустой и одинокий зал. Великолепно выполненные скульптуры мастера Ломейки в почтительном страхе выстроились на плацу в ожидании своего Дуче. Накатило поэтическое настроение, которое и подвело итог тернистого моего пути:

Я пью буквально всё.
Признаюсь - это неприятно.
Но как мне выглядеть опрятно?
И зачем?
Покаюсь - грех творю великий:
Душа запаяна в поллитре,
Но постараюсь объяснить,
Что в этом есть спасенья нить!
Кругом сплошные нечистоты:
Вода в дерьме, вверху - кислоты,
В земле - радиоактивный клад,
Где цезий, стронций мирно спят!
Среди людей - сплошной психоз,
В мозгах неразвитых - гипноз,
Запущенный в начале века,
с конечным выводом - калека.
Как выжить трезвенником здесь?
Вопрос банален, и не счесть
Всем нам болезней всякой масти,
А с каждым днём всё пуще страсти.


 1Клыга - глав. врач кожно-венерологического диспансера.

Идёт глобальная возня, лакают все,
Что мне нельзя?
Хочу себя я сохранить, заспиртовать,
Потом ожить, в надежде, что
Найду спасенья путь - туда,
Где можно отдохнуть
От Родины своей, окутанной Зелёным Змеем.
Уж лучше притворюсь плебеем,
А это, значит, пить и пить,
Легион бацилл топить,
Что проникают в нас потоком,
А водка левым апперкотом
Укладывает эту мразь:
«Где не прижилась - там не лазь!»
А что в психушке не сижу -
Опять же Кир благодарю!!!

У японцев харакири - мгновенное самоубийство; у нас же харякири - медленное и мучительное!!!


Тени прошлого

Дух и душок – разные весовые категории.

… Робкая попытка начала творческой работы приобретала ту бодрость, которая сообщается творцу с начала его работы: глаза боятся – руки делают. За работой начинается то ощущение некоего, ещё пока хрупкого неясного смысла – предвестие того знания конечной цели, следующего из сложения всех мелочей и возникающего как бы неизвестно откуда, которое и есть тот Дух и суть действия и являет себя неизбежно как конечный результат томления разума и деяние рук – суть соединения мысли и материи, что являет собой конечный продукт творца! Таким образом я завершил свой поэтический цикл: «Видения астралопитека в Апокалиптической рапсодии». Вернее будет сказано, что даже не завершил, а выстрадал в родовых муках. Необходимо было по русскому обычаю, как это с блеском делали мастера серебряного века, духовные отцы поэзии, обмыть мой поэтический шедевр.
Музыкант Козя появился внезапно, что было весьма кстати для этого обряда, без коиего моя рукопись не имела бы духовного крещения. Как метко выражался мой любимый поэт Максимилиан Волошин: «Разве может быть что-нибудь страшно, если весь мир свой несёшь в себе? Когда даже смерть является наименее страшным из возможных несчастий? И вот могучий пласт этого мира я положил на девственно-чистую бумагу, где и произошло незримое для внешнего ока соитие, родилось дитя и первым свидетелем этого рождения оказался вышеупомянутый музыкант-бунтарь Козя, щедро улыбающийся и игриво-позванивающий сосудом исконно русского напитка.
Мы пригубили по две рюмки охлаждённой водки, прикусив при этом ломтиком хрустящего свежего лимона, когда за окном внезапно началось твориться нечто невероятное. Кухня всегда со времён мятежного Октября считалась местом политических дебатов, особенно в среде творческой интеллигенции. Мы были уже готовы продолжить славные традиции кухонного бунта, посредством вливаемой жидкости; в нас зрел благородный протест, но глянув в растворенное окно, узрели верного союзника наших внутренних бурь в лице матушки-природы. Колючий сырой осенний ветер, непроницаемый густой туман, мерзкие лужи под ногами спешащих в панике ошеломлённых прохожих, попавших неким ледяным потоком в эту мятущуюся стихию. Свинцовое, с багряным отливом небо, шквальные вихревые потоки раскачивали оголённые ветви деревьев из стороны в сторону и, жмущиеся на них, подобно Врубелевским демонам, голодное облезлое вороньё, цепко цепляющееся своими шпорообразными когтями в древесное отверстие, ходящее ходуном от бурных порывов, будто прорвавшаяся канализационная труба из самых глубин преисподней, готовая каждую минуту своей мерзкой неутомимой жаждой пожрать всё живое, не успевшее спрятаться от этой адской стихии…
- В такую погоду хорошо хоронить Лукашенку!» - неожиданно мрачно пояснил честный Козя, влив с яростью в своё опалённое протестом нутро очередную горячительную рюмку. О политике уже можно было вообще не говорить. Зашторив наглухо окно мы продолжили пить дальше…
… Ещё ранее, когда Козя «чудным» образом исцелился от венерического букета в нашей безнадёжной клинике в эпоху её духовного распада, он, находясь в закономерном для первого раза шоке, слёзно просил написать для их группы «Обвал» песню, посвящённую его новому рождению в неблагодарном, но закономерном для молодости, горьком опыте. Торжественно вручил ему выстраданный текст оды, под неожиданным названием «Рубище». Произвожу его доподлинно, ибо это в дальнейшем изменило его музыкальную судьбу:

Ода «Рубище»

Соло Кози:
I.
   Холодный пот, сковало члены, -
а основной из них горит.
   Что за напасть? Трепещут нервы, -
   рассудок мрачно говорит:

Припев:
(с надрывом всей командой)

Убей гонококк,      
убей гонококк!
    
Соло Кози:

II.
Истина открылась с болью
и главный Орган слёзы льёт:
«Что сделал ты со мной,
скотина, ведь я ж тебе не патриот!
Ты отомсти за муки эти, -
не то не встану в полный рост!!
Чтоб снова в бой, я должен верить,
что к другу верному прирос!!!

Припев:
(с надрывом всей командой)

Убей гонококк,
убей гонококк!

Соло Кози:

III.
Найду змею, клянусь я брату
и обезврежу как Гоммор,
ведь знаю, что у Юры Нюха
лежит языческий топор!

Припев:
(с надрывом всей командой)

Убей гонококк,
убей гонококк!

Соло Кози:

IV.
Страданье, муки, врачеванье, -
Из-за волчицы пить нельзя,
А это супернаказанье –
Пришли поддатые друзья, -
В надрыве, с «Вермутом» в кармане!

Припев:
(с надрывом, уже ревут всей командой)

Топи гонококк,
топи гонококк!

Соло Кози:
V.
Пришёл в себя, обильно выпив, -
Наутро страх, а вдруг опять!?
С надеждой созерцаю друга –
Не будет ли рыдать!!!
Но нет, виват – родник удачи.
Прощай змеюка навсегда, -
Поверь, гюрза, не надо сдачи,
Я испаряюсь навсегда!!!

Припев:
(с воодушевлением всей командой)

Прощай гонококк,
прощай гонококк!


Далее на фестивале любительской песни на нашем Солихламском Марсовом поле Козина команда в юморной вставке исполнила сий шедевр. Он имел колоссальный успех, так как в Президиуме сидели новоиспечённые, реанимированные после распада Советской Империи отутюженные, сытые комсомольские вожаки Новейшей волны. Сия участь, наверняка не минула и их в своё время: банька, девочки, водочка – всё до боли знакомо, но в отличие от смертного Кози, курс лечения они проходили абсолютно в других условиях и другими медпрепаратами; но сам бессмертный дух песни уловили абсолютно точно, испытав лёгкий ностальгический зуд в ранее больном очаге. Надо отдать должное этим пернатым нового Комсомола; у них осталось чувство юмора, а это говорит о том, что они и сами не верят в долговечность этой, ранее себя ложью исчерпавшей организации. Но те денежные потоки, которые употребили в недавнем хаосе их предшественники, не давало этим орлятам ни сна, ни покоя. Они плели очередной невод для мутного грядущего прибоя, чтобы щедро урвать уже свой, «честно» отработанный улов. Всё старо как мир…!

Вальпургиева дочь или безумная Герта

История одной дивы

В наш дом террористом заложена мина, -
что за тротил? И в чём его сила?
Это пьяная в дым Марина!
Как безумная Герта Брейгелем оживлена,
а Вакхом поражена!
Среди дюжины его сопливых жён:
она – королева «Дижон»!
Пьёт брагу, сивуху, водку, коньяк.
Пьёт всё, что придётся:
за грех и за свят!
Пропила весь дом,
горожане в бреду,
Марина, проспись, -
ты в угарном чаду!
Весь смысл бытия
у неё в питии.
Весь смысл пития –
в питейной груди!
Душа – алкоголик,
а тело - разврат.
Куда тебя гонит
безумья рысак?
И коли проснётся
безумная кисть:
Потомок грядущий –
крепись и держись!
Увидишь эпоху «чадящего рая»,
где женщина пила,
при этом «ваяя»!!!

У пьяных людей, и у пьяных женщин в частности, когда они очень пьяны, надолго на лицах застревают одни и те же выражения, созданные алкоголем и развратом.
Марина была из той редкой обоймы, где сконцентрировались все смертные пороки. Она сидела за столом, по мужски оперев голову рукой, зубы её были оскалены, а губы окаменели в презрении, - иногда голова её сползала с руки, тогда она рвала свои стриженые, с элементами облезлости, волосы, не чувствуя абсолютно никакой боли от принятой анестезии всех времён и народов, - она курила одну папиросу за другой и пила палёную из ночника водку, при этом, запивая с прихлёбом её пенящейся от возмущения брагой, - она была очень румяна в такие минуты и безобразно-красива.
- Я пьяна, козлы? Да, я пьяна. И пусть. Завтра я опять пойду в дом Быта рисовать всякую агитационную херню, - а что я рисую? И нахрен это кому надо? А в шесть часов я пойду на родительское собрание дочки… И пусть, и пусть!
Зубы Марины были оскалены, и глаза неподвижны. Я в панике решил уйти от этой женщины, ибо боялся, что эта мимолётная пьянка, если её продлить, окончится тоской и тем сумбурным состоянием, когда человек такого редкого склада как я, перестаёт писать, думать и читать книги, а это значит и перестаёт полноценно жить. А этого моя внутренняя суть боялась более всего. А priori  мне было знакомо это состояние падения, когда связываешь себя с подобными редчайшими экземплярами противоположного пола. Кажется у Б. Пильняка в одном из его романов – растёт по болотам страшная трава Багун. Охотники боятся этой травы. Запах Багуна почти незаметен, - но, если пробыть в местах, где растёт Багун, не больше даже получаса, - человек падает в обморок, у него заходится сердце, у него звенит в ушах, его тошнит. Если  друзья не унесут отравленного Багуном, если не уползёт человек, если он одинок, человеку смерть от Багуна. Вот таким духовным Багуном и была вышеназванная Марина. Она тем не менее была патологически привлекательна и, одновременно омерзительно-отталкивающа. По сути своей судьба мне на тот час уготовила роль литературного паталогоанатома…
И я решился на тернистый путь шляться с нею по всеразличным вертепам; пить всё то, что посылала чёрная судьба, дабы изучить досконально внутреннюю структуру её чёрного мира.
В свою защиту привлёк самый испытанный и эффективный способ: молитву.
Тело бродило и наблюдало, фиксируя буквально всё до мелочей, а сознание уходило в глубокое внутреннее размышление и созерцание при полном отвлечении всех чувств от земных впечатлений. Она как опытный гид своего дела провела меня по всем лабиринтам Преисподней, где чувствовала себя как в родной гавани: бордели, разврат, сквернословие, низменные рефлексы, - думая при этом, что душой приобщила и меня к этим мерзостям. Она спокойно мочилась при мне, не стесняясь. Я же покорно, как верный оруженосец, застёгивал молнию её ширинки, так как она, включая левую свою клешню, вся была загипсована. После подобной автоаварии, как правило, не выживают. Но бесы, самого низменного чина, чрезвычайно полюбили этот биологический публичный дом. Она блевала при мне, понося всеми мыслимыми и немыслимыми матерными словосочетаниями тётку Инну, продавшую ей этот самогон. Эксперимент длился около трёх месяцев, - настолько меня и хватило, после чего я взвыл и в панике, воспользовавшись случаем, как аристократ белой кости в гражданской смуте 1920-х годов, бежал в Крым, дабы подправить свой внутренний мир изрядно подгаженный этой дивой и привести в порядок хаотичные мысли для изложения на бумагу.
Подобным биологическим сортиром был, проживающий в нашем доме Тёркин, только намного постарше. Как и Марину, судьба его крошила и ломала дважды и на одной и той же клешне. После подобного, как правило, заканчивают инвалидной коляской, но бесы, также самого, что ни на есть низменного чина, возлюбили этот биологический сортир и по ночам, навещая его всем скопом, испражнялись там, при этом озорно повизгивая «устами» самого Тёркина. Он тоскливо подвывал до первых лучей солнца, чем вводил в дикий ужас своих домочадцев, включая и вашего покорного слугу. Единственное, что его связывало с внешним миром, так это патологическая, с оттенком мистики любовь к Президенту. Его он мог слушать часами, при этом по-детски умиляясь, пустив из припухлых губ сочную, пропахшую всеми запахами с оттенком вони, дешёвой бормотухи, пенящуюся слюну. И эти двое жили в одном подъезде…
В свои 63 – Тёркин выглядел на 85. Сортир разваливался на глазах, тем падче надо учитывать и тот факт – кто его регулярно посещал!?
Они были тенями прошлого, того «мира», который рухнул, но их не придавил, оставив в первозданном своём безобразии, как экспонаты и назидание современникам, каким не должен быть человек ХХI века!
2005 г.