За колючей

Глава 4
Береги платье снову, а честь смолоду.

Чтобы найти новый путь, нужно                уйти со старой дороги.
                (Из школьного альбома)

Сегодня, 12 августа 2014 года, когда моя внучка Поля (Полина Андреевна Кириленко) набивает на компьютере первые главы романа «Жизнь за колючей проволкой», мне уже под 80 лет.

Рожденный на восьмом году после социалистической революции 1917 года и выросший в годину суровых испытаний молодого Советского строя кровавой фашисткой агрессией Гитлеровской Германии, я свято верил в светлые идеалы нового общественного строя, на лозунгах которого было написано: «Слава труду!» и «Кто не работает, тот не ест!»

Одним из великих завоеваний было право на труд и обязанность трудиться по принципу: «От каждого по способности, каждому по труду!»
Но, как говорится, быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Тем более, что из века в век, физический труд был не только благом, но и наказанием, уделом рабов. Меньше всего результатов благосостояния доставалось да и достается тем, кто создает эти блага своими рабочими руками.

Стимулом к труду служили и служат получаемые средства к существованию, т.е. пища, одежда, жилища и развлечения. Общеизвестно, что граждане Древнего Рима требовали одно: «Хлеба и зрелищ!» И все это обеспечивалось трудом рабов. Рабами были люди подобные гражданам, но превращенные из людей в «говорящие орудия».

Осужденные за те или иные преступления сограждане в качестве наказания за совершенные деяния изолировались от общества, т.е. заключались на определенный срок под стражу в местах «не столь отдаленных» на полное государственное обеспечение в пище, одежде, жилище, культурно-бытовых условиях. И их уже не касалась Божья заповедь: «В поте лица своего будете добывать свой хлеб насущный».

Заключенные самим фактом их изоляции на срок от общества лишались многих гражданских прав и обязанностей, но право и обязанность на труд  оставались первостепенными, хотя стимул к труду у них сводился к нулю. Потому поговорка: «Без труда не вынешь рыбку из пруда» заменялась «Через труд в семью горбатых». А наколки на ногах гласили: «Не спешите на работу, торопитесь на обед!»

Тем не менее законы экономики требуют элементарной самоокупаемости любых предприятий.
Голод и поныне правит миром. Но если заключенный в знак какого-либо протеста объявит голодовку, то его изолируют и начинают кормить принудительно.

Главным желанием всех осужденных является стремление к освобождению, к сокращению срока наказания. На этом желании и основывается вся воспитательная работа по исправлению и перевоспитанию заключенного. При рассмотрении вопроса о сокращении срока наказания по помилованию или условно-досрочном освобождении при отбытии половины или двух третей срока наказания всегда в первую очередь учитывалось отношение его к труду, что подтверждалось зачетом рабочих дней в месяц. Начисление рабочих дней помесячно на карточку производилось ППЧ (планово-производственной частью) колонии (лагеря) с учетом выполнения норм выработки, а не просто присутствия на рабочем объекте.

Злостные отказчики от работы подвергались наказанию водворением в ШИЗО (штрафной изолятор) с понижением нормы питания или других «благ», таких как получение посылки, свидание с родственниками или отправка письма.
Труд колхозников учитывался трудоднями. Труд заключенных рабочими днями.

После всеобщей амнистии 1953 года, «разоблачения» культа личности И.В.Сталина в 1956 году, переименования Министерства Внутренних Дел в Министерство Охраны Общественного Порядка и в связи с этим в местах заключения произошли послабления режима содержания, что с одной стороны веяло больше уверенности в торжестве справедливости, а с другой к разболтанности с вытекающими из этого последствиями. Всякие поощрения как бы стимулируют мотивы к хорошему поведению, а с другой вызывают у большей половины зависть и недовольство: «Чем я хуже его?» Не зря говорится, что дурные примеры заразительны больше, чем положительные.

Не знаю, в связи ли с поездкой Н.С.Хрущева в Америку и его там выступлением в ООН, где он по трибуне поколотил снятым с ноги ботинком и обещал всем показать «Кузькину» мать, но в конце сентября 1959 года, когда я в колонии отработал всего два месяца, пришел Приказ о проведении досрочного освобождения заключенных, осужденных за менее тяжкие преступления и вставших на путь исправления. Не исправившихся, а вставших на путь исправления.

Зона забурлила новыми надеждами и сомнениями на досрочное освобождение и самые отъявленные безбожники стали в душе молиться: «Господи, помоги!» Но под действие Указа попадала хотя и большая, но только часть заключенных. К ним относились впервые осужденные за менее тяжкие преступления, например за хулиганство, за халатность, за нарушение техники безопасности, за автодорожные происшествия (ст. 217) без тяжелых последствий, за мелкое хищение социалистической собственности (ст. 76), за кражу личного имущества (ст.132), за непреднамеренное причинение вреда здоровью без тяжких последствий, за уклонение от уплаты алиментов, за тунеядство, бродяжничество и попрошайничество, за растрату средств, разбазаривание и порчу социалистического имущества и другие.

Под действие Указа не попадали заключенные осужденные за крупные хищения социалистической собственности. А хищения в особо крупных размерах – более 25000 рублей каралась вообще высшей мерой наказания (!), которое со временем менялось от расстрела до 25 лет заключения…

Под рассмотрение комиссий на представление к досрочному освобождению по фактическому отбытому сроку наказания не попадали заключенные неоднократно осужденные и осужденные за причинения тяжких расстройств здоровью со смертельным исходом, за убийство, за изнасилование, за разбой и грабеж и другие тяжкие преступления.

Как правило, каждый осужденный для себя находил если и не полное оправдание своим поступкам, то, по крайней мере, смягчающие вину обстоятельства, типа: «Я был пьян и ничего не помню» или как Цыганков: «Судили ни за что, украл 1 рубль, а дали три года!», а то, что он уже ранее судимый карманный вор, для него не имеет значения.

Для проведения компании по выполнению Указа о досрочном освобождении заключенных в колониях создавались Комиссии под председательством начальника колонии. На заседаниях этой комиссии рассматривались по представлению начальников отрядов личные дела каждого заключенного с полной характеристикой, когда и за что был осужден и его поведением за весь срок пребывания в местах заключения начиная с КПЗ – камеры предварительного заключения в тюрьме во время следствия и в колонии после осуждения.

На заседаниях этой комиссии принималось коллегиальное решение о представлении заключенного в народный суд района для решения вопроса о его досрочном освобождении из колонии. На заседаниях народного суда с представлением на досрочное освобождение или же отказом в оном от имени комиссии колонии выступал начальник отряда и отстаивал решение комиссии с выводами, встал ли заключенный на путь исправления или нет. Суд выносил свой вердикт независимо от мнения администрации колонии, а по существу дела и своим убеждениям.

Начальникам отрядов, независимо от выполнения всех возложенных на него функций необходимо было безотлагательно написать развернутые характеристики на каждого осужденного своего отряда.
В основу характеристик ложились выписки из Постановлений о наложении взыскания за нарушение установленного режима содержания, его отношение к труду, поведение в быту и участии в общественной жизни отряда и колонии, о повышении рабочей квалификации и выполнении норм выработки. Надо признать, что «объективные» характеристики тоже «субъективны» и не отражают в полной мере действительное состояние личности заключенного и степень его «исправления».

Комиссия колонии еженедельно рассматривала вопрос об освобождении заключенных из колонии.
Начальник спецчасти докладывал приговор суда за что, по какой статье, на какой срок осужден заключенный и сколько уже отбыл и давал свое мнение, попадет ли данный осужденный под Указ об освобождении. Выслушивалась характеристика, написанная начальником отряда, о поведении заключенного за время пребывания зека в местах лишения свободы. Особое внимание обращалось на данные оперчасти о склонности к употреблению наркотических веществ и данные планово-производительной части о выполнении норм выработки. И в результате обсуждения принималось решение о ходатайстве перед народным судом об освобождение заключенного как «вставшего на путь исправления». Начальник отряда представлял заключенного членам комиссии, докладывал его личное дело и отстаивал решение администрации, с которым, как правило, соглашалась комиссия. Самая ответственная работа была по написанию характеристик начальниками отрядов.

Вслед за поднятием целинных и залежных земель по всем городам и весям разворачивались стройки заводов, фабрик, электростанций, мостов, угольных шахт и рудников, многие из которых объявлялись «Ударными комсомольскими стройками», с целью привлечения на них молодежи. По радио круглосуточно и в киножурналах перед каждым фильмом крутились репортажи с «ударных комсомольских строек», сочинялись и распевались песни типа: «Едемте друзья, в дальние края, станем новоселами ты и я!..», «Комсомольцы-добровольцы» и другие.
С экранов сельских клубов и городских кинотеатров не сходили кинофильмы типа «Высота», «Весна на Заречной улице», «Метростроевцы», «Девчата» о лесорубах, «Большая семья», фильмы о корабелах и сталелитейщиках, о врачах и ученых, «Иван Бровки на целине», о красивой и зажиточной жизни на селе «Кубанские казаки», о богатстве Сибири «Сказание о земле Сибирской».

На всех стройках, где я был за время службы в органах МВД, наряду с вольнонаемными, кольсомольцами-добровольцами применялся труд заключенных.  Этот труд, я считаю, не был наказанием, он был их благом и вытекал из конституционного права на труд (в СССР не было безработных, но были тунеядцы уклоняющиеся от общественно полезного труда) и конституционной обязанности трудиться: «кто не работает, тот не ест». В основе трудового права и обязанностей полагался принцип социализма, сформулированный Карлом Марксом: «От каждого по способности, каждому по труду». Но беда в том, что ни один лозунг социализма, как и десять заповедей Христа, никогда не выполнялись в полном объеме и до конца.

Короче, на мой взгляд, труд заключенных не был основным на ударных комсомольских стройках, но он, как правило, применялся в самой начальной стадии развертывания стройки, когда она разворачивалась в малонаселенных местах, с подготовки жилья для строителей и соответствующей инфраструктуры.
Так, несмотря на нехватку рабочих рук на строительстве Павлодарской ТЭЦ-2, комбайного (тракторного) и алюминиевого заводов (разумеется и подобное в других местах), осенью 1959 года по Указу ПВС (Президиума Верховного Совета) из колоний было выпущено до половины заключенных, осужденных за менее тяжкие преступления.


Зима в этом году легла рано. 11 октября ночью выпал снег. Утро было безветренно. Снег ровным покрывалом укрыл бескрайнюю павлодарскую степь. Снег лежал неподвижно. Но с обеда разыгрался такой буран, небо и земля сплелись воедино в такую мглу, что я едва не сбился с пути по возвращению из колонии к себе домой в стройгород в двух километрах от зоны.Это было что-то для меня ранее не ведомое, что-то на подобие из «Капитанской дочки» А.С.Пушкина или Д.Лондона из его рассказов про Аляску.

Для представления личного дела заключенного в суд на досрочное освобождение, сначала это представление рассматривалось на комиссии колонии, созданной приказом начальника ИТК. На заседаниях комиссии, как правило, начальники отрядов при поддержке зама по ПВР предлагали представить заключенного на суд, начальник режима и оперуполномоченный были против, в итоге обсуждения приходили к решению.

Нет худа без добра, как и добра без худа. Колония была растревожена как улей. На суд представлялись все личные дела заключенных, да не все ходатайства наши удовлетворились судом. Заключенные, которым было отказано в освобождении были взъерошены и не находили себе места. Пороги штаба колонии осаждали понаехавшие родственники. 13 октября, да, да, именно 13 числа на меня было совершенно покушение с целью дачи мне взятки.

Дело обстояло так. Я сидел в штабе, в кабинете спецчасти, где хранятся все личные дела на заключенных, и писал характеристики на своих отрядников. В здании штаба туалетных комнат нет. Все удобства на улице, на манер станционных с небольшими тамбурами. Я выбежал раздетым по легкой нужде, а на улице мело. Не успел как следует оправиться, шагнул в тамбур, приводя себя в порядок, как дорогу на выход заступил в каракулевой шапке и добротном черном полушубке детина.
– Я дядя Исраилова, – натянуто улыбаясь, сказал он.
– Ну, и что? – не понимая, чего он хочет, спросил я.
– Возьми немножко, – и лезет рукой в свой карман за пазухой.
– Да ты что! – оторопело говорю я. – Нет, совершенно не нужно.
– Возьми. Я тебя очень уважаю.
– Хорошо. Уважай себе на здоровье. Главное, что у тебя в сердце, а не в кармане. Ахмет и так освободится. Статья у него подходит. Поведение хорошее, так что его суд может освободить.

Больше дядю Исраилова я не видел.
Еще со школьной скамьи, благодаря моей семье и учителю по литературе Николаю Ивановичу, я на всю ставшуюся жизнь усвоил важные постулаты из А.Грибоедова: «Да, жалок тот, в ком совесть не чиста» и Николая Островского: «Только вперед. Только на линию огня».

Об этом курьезе я припомнил двумя годами позже, когда сдуру за получение взятки был предан инспектор отдела кадров, который меня оформлял на работу в колонию.
С приходом зимних морозов, в два счета сковавших землю, затормозились и даже застопорились строительные работы. Особенно тяжело, нет, даже очень тяжело было вести земляные работы по рытью котлованов под фундаменты будущих производственных цехов комбайного (тракторного) завода. Даже отогретую кострами землю приходилось откалывать не ломом, а стальными клиньями и 20 килограммовой кувалдой.

Когда я приходил к скованной от холода группе, работающей на рытье данного котлована, я, чтобы подбодрить заключенных, брал кувалду и колотил ее по воткнутым в грунт клиньям и приговаривал: «Вот так! Вот так! Вот так надо свободу любить! Только через труд – на свободу!» Они же хором отвечали: «Да, да! Через труд – в семью горбатых!» И все-таки начинали шевелиться. Я не знаю, насколько хватало их энтузиазма, когда я уходил от них к другим, но дело все-таки мало-помало двигалось вперед и в безлюдной степи поднимались цеха будущего завода.

Я осознавал, что мой личный трудовой, мозолистый вклад был меньше воробьиного клюва, но зато я понимал, сколь тяжел физический труд и тем более труд подневольный, практически мало чем лично заинтересованный. Говорят: «Без труда, не вынешь рыбку из пруда». Правильно. Но будете ли вы махать удочкой, забрасывая крючок в воду, если знаете, что на том крючке не будет висеть рыбка?

За полгода, т.е. за 180 дней (а срок считают по дням) я не натер мозолей на своих ладонях, зато зазубрины и ссадины стали появляться на моей душе. При всей моей воспитанной добросовестности и дисциплинированности. Работы много как у Фигаро: «Фигаро здесь! Фигаро там! Фигаро там – Фигаро здесь!» С 7 часов утра и до 11 ночи на ногах. На все не хватает ни физических, ни духовных сил, а следовательно и качество в работе. Имею постоянные нарекания и несколько взысканий, и что больше всего задирает «за невыполнение финансового плана». Финансового плана, словно я работник Министерства Финансов.

С начальником колонии майором Говоруновым в явной антипатии. Нет резонанса. Не на той волне настроен душевный аппарат. Иногда искрит. Коллектив, собранный с бора да сосенки, постоянно говорит об ожидаемой пенсии. Мне вообще не понятно, что это за пенсия и что о ней говорить, конечно, в мои то 24 года и только начале работы.

За прошедшие 6 месяцев у нас подрос сын, Галя работает в вечерней школе рабочей молодежи, расположенной в жилгородке №1, ближней к колонии, а живем мы в №3. Жилплощадь нас вполне удовлетворяет, зимой отапливается общей котельной, тепло. Конечно,никаких коммунальных удобств, но зато есть водопровод. Бюджет наш напряженный, чтобы не сказать скудный, но в сравнении со студенческими годами, он прямо «царский». Постепенно одеваемся, обуваемся, прибарахляемся, о чтиве не забываем, на хлеб хватает, но все в натяг, как гитарная струна.

Обо всем этом и о своих первых впечатлениях от работы за колючей проволкой я подробно написал в письме к моему школьному учителю и старшему брату жены Николаю Ивановичу Неумывакину, на которое мы получили ответ к новому 1960 году:
С Новым Годом!
Здравствуйте, Вова, Галя и ваш неугомонный звонок Саша.
Письмо я получил и узнал по его бодрому тону, что у вас все идет как полагается.
Фотографии и живописные приложения были встречены детворой с восторгом. Немедленно здесь же были нарисованы ответные шедевры.
Интересно было читать о твоей работе. Мысли и зарисовки на эти темы очень удовлетворяют мое профессиональное любопытство.
Я получил полное представление об атмосфере вашей «домашней жизни», и о «микрожизни» маленького деятеля вашего коллектива, Саши.