Утраченные знания

Человек оказался мертвым. Причём давно. Если бы не космический холод, тело бы обратилось в прах под действием бактерий, распавшись в вязкой тишине межзвёздного пространства. А сейчас это была мумия в скафандре — старом, но изумительно сохранившемся. Материал напоминал чёрный обсидиан, с прожилками тонких трещин, будто стеклянных вен, пробежавших по броне. На плече тускло поблёскивал герб — когда-то золотистый, теперь выцветший, едва различимый знак былого государства или, может быть, всей Земли. Глаза под лопнувшим куполом шлема были закрыты, губы плотно сжаты, словно космонавт просто устал и уснул. Но если это сон, то длится он уже более десяти тысяч лет, и пробуждения не будет никогда.
Тело я нашёл в спасательной капсуле, которую выбросило из корабля, сгоревшего в атмосфере Земли всего полчаса назад. Корпус капсулы был изуродован, будто его размазали о поверхность планеты: металл оплавился, местами превратился в стекловидные корки, потрескавшиеся и обугленные. От удара в песок корпус раскололся, словно скорлупа гигантского яйца, обнажив нутро, в котором царила сухая, почти священная тишина. Ни один живой организм не выдержал бы такой посадки. Но находившемуся внутри она уже не могла повредить — смерть настигла его задолго до этого. Лишь стекло на гермошлеме лопнуло, и я, склонившись, ощутил еле заметный кислый запах, смесь древней мумификации и металла. Руки мертвеца сжимали чёрный чемоданчик — тяжёлый, с углами, стёртыми временем, покрытый сетью микротрещин, словно окаменелый.
Капсулу доставила автоматическая навигационная система. Когда я подошел и заглянул в кабину, то увидел аварийный дисплей, экран на мгновение ожил — зеленоватый свет пробежал по символам древнего интерфейса, как бы ознакамливая меня с некой информацией. Маршрут был размыт, оборван, как будто машина сама не знала, откуда прибыла. Лишь отметки на карте — крошечные пульсирующие точки, затухающие на периферии. Может быть, он прилетел из системы Сириуса, где синие звёзды горят как раскалённые иглы в чёрной ткани космоса. Может, из Арктура — старого, оранжевого солнца, чья планетная система давно превратилась в легенду. А может, с Альфы Цефея — далёкой, ледяной, окружённой поясами пыли и осколков. Его путь был долгим, настолько, что время перестало иметь значение.
Я поднял взгляд на небо. Оно было пустым. Там горело лишь наше Солнце — огромное, выцветшее, красноватое, как стареющий костёр, что догорает на ветру. Других звёзд видно не было. Ни одной. Только слепая бледная пелена, будто само небо устало светить и решило отдохнуть.
Под ногами тянулся песок — тёплый, тускло-жёлтый, с редкими прожилками чёрного камня. Из-под осыпей поднимались руины: угловатые, плавленные, вросшие в землю обломки зданий. Иногда ветер приносил запах горячей пыли и чего-то металлического. Между плитами, словно в насмешку над смертью, пробивались редкие кустарники с серыми листьями, ломкими, как пепел. Они шелестели, будто шептались о том, что здесь давно никто не живёт.
Я снова посмотрел на чемоданчик в руках мертвеца. Это, наверное, была собранная информация за всё время полёта. Он держал её крепко, как держат единственную цель своей жизни. Космонавт, должно быть, знал, что умрёт, но для него важнее было доставить эти данные. Видимо, он был одним из тех, кто десять тысяч лет назад отправился в межзвёздные полёты, чтобы добыть для человечества сведения о других мирах, о строении мироздания, о месте человека в этом безбрежном океане. Они уходили — и возвращались. Не так быстро, как хотелось бы, ведь расстояния между звёздами — чудовищны. Свет, что идёт от одной к другой, может пролетать миллионы лет, и за это время народы исчезают, континенты меняются, а память о тех, кто ушёл, стирается, превращаясь в миф.
А теперь миф лежал передо мной — в оплавленной капсуле, в чёрном скафандре, под небом, где больше нет звёзд.
Конечно, время не щадит никого. Все эти космонавты возвращались мёртвыми. Ведь до ближайших звёзд путь не короток — слишком не короток для человеческой жизни. Полёт туда длился века, обратный — тысячелетия, а человеческое сердце, как бы сильно ни было, не создано для таких сроков. Они уходили живыми, а возвращались как прах, как письма, написанные рукой давно умершего автора. Космонавтов можно было считать героями — не просто исследователями, а людьми, осознанно идущими на смерть. Они знали, что лишают себя земного счастья: больше не увидят своих детей, не услышат голоса близких, не почувствуют запаха дождя, не смогут пройти по зелёной траве или просто лечь рядом с любимым человеком. Они бросали всё — тепло очага, уют, шум городов, человеческий смех. Они летели в холод, в безмолвие, в вечность, туда, где нет слов и где даже время звучит иначе. Что ими двигало — теперь я уже не понимал. Это были люди другой, чуждой мне эпохи, эпохи безмерных надежд и безрассудной веры в прогресс, в будущее, в звёзды.
А теперь корабли падали один за другим на Землю. Иногда их сажала автоматика — усталая, дрожащая от тысячелетнего сна. Иногда это были спасательные капсулы, выныривающие из тьмы, как обломки давно затонувшего флота. Приземлившиеся корабли поражали воображение: грандиозные, исполинские, разной формы — будто каждый из них был воплощением иной мечты. Одни напоминали чёрные айсберги, другие — крылатых рыб, третьи — скопления металлических лепестков. Их корпуса были изъедены метеоритами, покрыты кратерами, оплавлены солнечным пламенем, местами пронизаны дырами, в которые можно было войти, как в пещеры. Ржавчина покрывала их, как короста на теле древнего зверя, но, несмотря на всё это, они держались, не распались, не исчезли. Эти корабли прошли парсеки, годы, бездну времени. Это были героические полёты. Но не для нас.
Мы лишь фиксировали факт их возвращения — и всё. Что делать дальше, не знал никто. Мы были чужими для них, и они — для нас. Их язык нам был непонятен, их идеи казались безумием, их цели — бессмысленными. Они жили ради познания, а мы — ради выживания. Между нами зияла пропасть, не меньше, чем между звёздами, с которых они вернулись.
Ведь время не пощадило не только их, но и нас, оставшихся на Земле. За сто веков произошло немало трагедий. Вначале — пандемия вируса Эболы, мутировавшего до неузнаваемости. Он уничтожал ткани за считанные часы, распространялся по воздуху, превращая города в зоны молчания. Миллиарды тел лежали в улицах, и над ними висел вечный запах гари и формалина. Две трети человечества исчезли, оставив после себя лишь обугленные мегаполисы и выцветшие надписи на стенах.
Потом упал астероид. Он вошёл в атмосферу, как второе солнце, ослепительно, неумолимо, и за миг раскалил небо до бела. Континенты содрогнулись, океаны поднялись стенами воды, сметая побережья. Пыль затмила солнце на годы, и климат изменился: Земля стала иной. Девяносто процентов живых организмов исчезли. Леса выгорели, моря зацвели мёртвыми водорослями, воздух стал вязким, и небо приобрело тускло-жёлтый оттенок, как будто само выгорело.
А затем Солнце вошло в цикл затухания. Свет его стал тусклым, слабым, тепла не хватало даже для побережий. Зима не уходила. Снег ложился на пустыни, лёд сковывал экватор, и на планете наступил ледниковый век. Люди строили подземные города, жили под куполами, где воздух подогревался реакторами. Земля превратилась в мёртвую планету, где выживание стало единственной религией.
Но когда всё уже, казалось, стабилизировалось, проснулся супервулкан Йеллоустоун. Он взорвался, как гнойник планеты, выбросив в небо миллиарды тонн пепла. Сутки стали ночью. Мир погрузился в век пепельных бурь, и даже выжившие цивилизации, укреплённые в скалах и под землёй, начали угасать.
Мы боролись, да. Человечество не исчезло — но стало другим. Мы утратили прежние языки, позабыли технологии, легенды, даже слова “космос” и “наука” звучали теперь как древние заклинания. Наши тела изменились — стали приспособленными к холоду, к дефициту света. Глаза поблёкли, кожа стала плотнее, а сердца — осторожнее. Мы не мечтали, не летали, не строили. Тот огонь, что когда-то вёл людей к звёздам, угас. Может быть, космонавт, лежавший в капсуле, держал в руках данные о новой планете — мире, где человечество могло бы начать заново. Но никто не мог прочитать то, что он принёс. У нас не было даже приборов, чтобы открыть чемодан. Да и зачем? Нам не нужны были новые миры — мы с трудом справлялись с этим.
Я оставил его там, в капсуле, и пошёл своей дорогой. Никто не чествовал возвратившихся, никто не прикасался к прошлому. Никто не хотел знать, что было внутри этих ящиков, принесённых из мёртвого космоса. Мы жили без прошлого — оно нас только пугало.
Эта эпоха была закрыта и далека от понимания. Она умерла, как умирает песня на вымершем языке, оставив лишь гул в камнях. А корабли... они стояли в песках, как гигантские надгробья, как кости мифических чудовищ. Их тени ложились на землю, как шрамы времени. В них свистел ветер, гудел, будто плакал за тех, кто ушёл. Они были мёртвыми памятниками эпохи, которая однажды поверила, что человек может стать вечным.
(17 августа 2014 года, Элгг,
Переработано 26 октября 2025 года, Винтертур)