Мальчик с тетрадкой

Мальчик с тетрадкой
Темнота... Впереди темнота... Только костер за спиной изредка отбрасывает на землю свои отблески, которые, словно играючи, сразу же исчезают.
Я смотрю вперед, словно ожидая увидеть там что-то живое. Нет.... Живых там не увидишь. Этот тоннель мертв, как все метро. Ему суждено стоять в полной тьме. Ему суждено не видеть больше людей... 
За спиной у меня слышны голоса сослуживцев, которые негромко обсуждали ситацию на станции и своих жен с детьми. Я предпочитаю не говорить на эти темы, потому что жизни в этом новом мире вот уже нету как двадцать лет. Зачем рожать детей, если они не увидят Неба? Зачем жить, если жизни нету? Люди стараются поддерживать видимость той самой жизни, которая была раньше. Но в узких коридорах метро это невозможно. Почти все дети в скором времени заболеют и умрут, а их родители нарожают новых. А потом по кругу, пока отца не убьют в очередном рейде или мать не умрет от очередных родов. А дальше...
-Мы сами виноваты в этом,- говорю я вслух, все еще всматриваясь во мглу.
Мой голос отражается от высоких сводов тоннеля, словно партия в какой-то сумашедшей арии. А что, если вся жизнь - одна сплошная ария? Страшная, уродливая, гадкая ария, в которой собрано все - и стоны умирающих, и крик детей на станциях, и гадкие отзвуки ветра в тоннелях. Кажется, до Катастрофы была такая песня - "Выхода нет". Я не помню, кто исполнял ее, но тот человек был очень проницательным. Этакий экстрасенс старого мира, который предсказал, что выхода действительно не будет.
В голове моей звучит:
                Через мои песни идут и идут поезда,
                Исчезая в темном тоннеле.
Только, вот накладка: поезда уже давно не ходят. Не летают по небу самолеты. Нету девочек с синими, как лед, глазами. Нету ничего. И выхода тоже... Нет... Нет, и больше никогда не будет.
Ученые Полиса говорят, что на поверхность человек сможет лишь через 100 лет, а то и больше. Только выживет ли пресловутый Homo Sapiens? Уже сейчас наши дети не знают, что такое небо, и когда бывает снег. Зато они отлично знают баллистические характеристики АК и слабые места многих мутантов. Если сейчас знание о мире до Катастрофы исчезают, а свидетели погибают, как можно надеятся на выход человека наверх через долгий век? Правильно, никак. В скором времени схлестнутся все станции метрополитена, и уничтожат друг друга. И все, Земля отдыхает от надоедливых человечешек, которые сделали из прекрасной голубоглазой девочки уродливую старуху с запавшими морщинами.
Девочка с глазами из самого синего льда
Тает под огнем пулемета.
Должен же растаять хоть кто-то...
-Мы сами виноваты в этом,- снова шепчу я в безумной надежде, что это все - затянувший кошмар.
Нет, надежды рушаться с каждым днем, проведенным в дыре под названием Метро. Рушится вся прошлая жизнь. Рушится все вокруг.
За мной стоят мешки с песком, а за ними сидят у костра и старые, и молодые дружинники этой станции. Они смотрят на меня, как на сумашедшего, не понимая, что я чувствую. Они считают меня поехавшим, хотя сами таковыми являются не меньше моего. Они живут в слепой надежде когда-нибудь увидеть небо, солнце, выжить в этом мире и оказаться наверху. Да, действительно сумашедшие. В мире, где выхода нет и никогда не будет, мечтать о том, что неосуществимо.
Я являюсь человеком, для которого жизнь - инстинкт. Таких людей в Метро подавляющее большинство. К сожалению, розовый мечтатель умрает быстро, в каком-нибудь затерянном перегоне, где его подстережет бандитсткая пуля или заливающийся слюной мутант с поверхности, который давно забрался в подземную дыру и ждет свежего мясца.
Второй тип людей живет обычно долго, будто бог насмехается над ними и заставляет мучится на этом свете, видя смерти близких и друзей, переживая гибель целых станций...
Одиночество - вот спутник тех, для кого жизнь не стоит и ломаного гроша. Каждый человек, принадлежащий к этому типу всегда один. Вокруг него всегда смерть.
Так было со мной, так будет со всеми...
Мы череcчур увеличили дозу,
Вспомнили все, что хотели забыть
Или на рельсы легли слишком поздно
Бог устал нас любить,
Бог устал нас любить,
Бог просто устал нас любить,
Бог просто устал.......
Я стою, слушая тихие перешептывания моих сослуживцев. Я уже знаю, что в скором времени станция падет, и я снова останусь один. Ну а сейчас.... Сейчас нужно наслаждаться обществом людей, пока еще не поздно. Может быть, в этот раз я умру? Все может быть.
-Странный он какой-то.
-Заткнись ты уже, Макс, не видишь, как поседел-то мужик? Видимо, многое повидал. И в глазах такая... Печаль, чтоли. Вы лишний раз не трогайте его, от всего этого каждый свихнется. Юродивые тут долго не живут.
Я близок к истерике. Да что они понимают? Что они знают? ОНИ НИЧЕГО НЕ ЗНАЮТ! Они не знают, как это - потерять всех близких. Они не знают - как же это остаться единственным живым из поисковой группы и ползти с ножом в руках и рваной раной на ноге по поверхности. Они не знают - как это потерять сына.
-Вы ничего не знаете!,- все-таки я срываюсь и оборачиваюсь к сослуживцам, а из моих глаз уже текут слезы,- НЕ ЗНАЕТЕ! ВЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТЕ!
Голос мой отражается от высоких сводов все дальше и дальше в тоннеле, а я стою. Стою, словно один из апостолов, который видет гибель Христа. По моим щекам текут слезы.
Охранники станции смотрят на меня и молчат.... Почему они молчат? Почему все молчат, глядя на меня? Неужели я действительно свихнувшийся урод? Да, скорее всего так. Раз это поняли другие, надо с этим заканчивать.
"Сколько раз ты приставлял ствол к виску? Сколько, скажи мне? И хоть раз нажал на скобу? Ни разу! Ни разу!",- твердил я самому себе, вглядываясь в лица охранников: полные искреннего сожаления.
-Не нужно меня жалеть,- упрямо говорю я,- не надо, прошу не надо.
Я обхватываю голову руками, словно маленький ребенок, и плачу, давясь своими рыданиями.
-Дядя, не плачьте.
Что? Что это было? Сзади меня звучит звонкий детский голос. Или очередная галлюцинация?...
-Сынок?,- не своим голосом шепчу я и поднимаюсь.
Нет, не галлюцинация. Охранниаи станции тоже вглядывались во тьму позади меня. Я слышал легенду про призраков в Метро. Может, это все-таки он?
Я оборачиваюсь и тоже вглядываюсь во тьму. Сначала я ничего не вижу из-за отсутствия фонаря, но потом мое зрение разбирает небольшого роста силуэт. Такого же, какой был у моего сына. Я пугаюсь, а потом успокаиваюсь. Вот теперь все... Он пришел...
-Дяденька, не плачьте, пожалуйста.
Я вздрагиваю. Нет, это не голос сына. Нет...
-Иди сюда, мальчик.
Силуэт приближается, и я разбираю лохмотья, в которые обмотан этот ребенок. Вот появился вихрастый чуб и перепачканное грязью Метро лицо с большими голубыми глазами, которые резко выделялись среди грязи. Нет... Не он..... В руках мальчик держал небольшого размера ранец, которые носили в школу тысячи учеников в прошлом. Это словно напоминание о беззаботном детстве, о голубом небе, о каникулах.
Наконец, бравые стражники, которые, видимо, чуть не обделались со страху, приблизились к мальчику и оттолкнули меня.
-Ты откуда будешь, пацан? Че тут делаешь?,- раздался трубный голос Василича, старшего этой смены.
-Я.... Не знаю...
-А мамка или папка у тебя есть?
-Нету,- уже тихо ответил мальчик, видимо, вспомнив что-то.
-К коменданту его! И накормить, а то посмотрите, какой тощий!

***
-Градов, выходи уже! В оружейку тебя комыч зовет!,- громогласный бас влетает в мою палатку, словно ударная волна от взрыва ядерной боеголовки в чистом поле.
Я морщусь и стаю со своей мягкой подстилки из старого матраса, накрытого сверху огромных размеров старой шубой, которую кто-то и когда-то притащил с поверхности.
Боюсь ли я радиации? Нет, нисколько. Скорее всего, эту шубу прежде чем принести в Метро, очистили самыми сильными средствами дезактивации. К тому же, надеятся на смерть от радиации такому человеку, как я, никак нельзя. Это еще один минус принадлежать к людям второго типа. Те никогда не умирают от радиации, а если и умирают - этим единицам будут завидовать все, пусть уникумы и мучились долго, отхаркивая свои внутренние органы.
-Что еще?- недовольно бурчу я, на ходу подхватывая свой старый, но еще надежный АК-74, перемотанный "с ног до головы" голубой изолентой.
"Ничего, дружок мой, вот мы тебя в оружейке почистим и смажем. Все будет хорошо",- говорю я самому себе, будто обращаясь к автомату. Глупо, не правда ли?
Я выхожу из палатки и смотрю на огромную тушу, размером с хороший шкаф для инструментов.
-Привет, Горб,- вот уж чего не знаю, почему этого человека назвали столь странным и неподходящим именем.
Огромная туша поворачивается, и я разбираю узкие щелки глаз, длинный нос с небольшой горбинкой и толстые, мясистые губы.
- Градов, тебя в оружейку позвали. Говорят, дело важное, как раз с пацаненком пойманным связано.
Я молча киваю и двигаюсь от шкафа подальше с опасениеями, что этот крепыш свалится на меня и придавит. И все, кончился товарищ Градов. Хотя, это было бы неплохо. Увидеть сына, жену. О чем еще мечтать, а?
Я усмехаюсь и иду вперед, в сторону шатра с огромной надписью на деревянной табличке, прикрепленной к одной из стен гигантской палатки.
Вокруг меня кипит огромная толпа. Хотя, какая огромная? По новым меркам Метро - человек 30 уже очень много. А здесь чуть больше двадцати. Раньше это было лишь небольшой частичкой вселенной, которая поражала людей своими размерами еще очень много лет назад.
Слева от меня большой лоток с толстой теткой в центре, раздававшей жителям станции еду, а справа были технические помещения, где нынче распологался кабинет начальника и ферма.
Проходит секунд тридцать, я уже подхожу к большой, размером с бедуинский шатер, палатке и сдвигаю в бок брезент, закрывающий вход в нее.
Яркий свет ослепляет меня, и я недовольно морщусь. Все мы стали слепыми, и теперь обычный утренний свет для нас - нечтно страшное и убийственное. В скором времени нам, как и подземным червям, не понадобятся ни глаза, ни речь. Эти вещи нам заменят инстинкты, и мы станем похожими на тех человекоподобных мутантов в отдаленных тоннелях. Они тоже были людьми. Когда-то были... Пройдет еще лет десять, двадцать, и мы все скатимся в каменный век, позабыв о книгах, позабыв о прошлом мире. А потом все пойдет по второму кругу: Античность, Средневековье, и так далее. А потом снова война. Мне кажется человеку уготована судьба каждый раз повторять свои ошибки, а не учиться на них. Вот и сейчас Рейх устраивает костер из книг, а на Красной Линии готовятся к новой войне. Может быть, мы просто не успеем одичать.
Из палатки ощутимо тянет теплом, потому я поеживаюсь и захожу. Вокруг меня стеллажи, полностью забитые всевозможным оружием: там были и АК-47, невесть откуда добытые сталкерами, и пресловутая "Сайга", и даже АПС, который подходит для войны в море. Неудивительно, ведь совсем недавно сталкеры с этой станции удачно грабанули подземный склад оружия, где-то возле Новокузнецкой. Все это держится в строжайшей тайне, но вид нового оружия у относительно бедной станции вызывает некие подозрения, не правда ли?
В центре палатки стоит стол, а за ним уже сидит неизменный Владислав Викторович Маргуненко, который работает местным прапором, оберегает все запасы и истребляет самогон, производимый станционными умельцами.
Возле стола застыла огромная и с виду грузная фигура начальника станции, которого держал за руку небольшой мальчик, похожий на того, которого я видел совсем недавно в дозоре.
Начальник оборачивается, и я вижу усталое лицо, но еще живые серые глаза, глубокие морщины.
-Это ты, Градов? Знакомься, это Сашка, или ты с ним уже знаком?
Мальчонка стесняется в прячется за огромную ручищу командира.
-Не бойся,- говорю я и протягиваю мальчику свою ладонь.
К моему удивлению, мальчик выходит из-за начальника и жмет мою руку.
"Сильный пацан",- отмечаю я про себя и улыбаюсь.
Краем глаза я замечаю, как удивленно вытягиваются лица аналога местного прапора и начальника станции. Наверное, это первый раз, когда меня видят с улыбкой на губах.
В этом мире никто не улыбается. Только дураки будут улыбаться темному тоннелю и высокому своду, или палатке и постоянной опасности. Улыбкам в этом мире не место, улыбаться теперь могут только дети. Хотя, нет. У большинства детей в Метро и родителей нету, чего уж там говорить. Многие умирают в тоннелях от рук страшных мутантов, и вместо звонкого детского смеха слышаться лишь крики боли и плач.
Так нельзя, господа. Так нельзя.
Малец отпускает мою руку и идет к столу с Владиславом Викторовичем и рассматривает многочисленные детальки и инструменты, которые лежали в откровенном беспорядке и понять для чего все это предназначалось было оочень тяжело, если не невозможно.
Начальник станции берет меня за руку и, отворачивая, говорит:
-Я чего тебя позвал.... Посиди с этим Сашкой, пока мы с Викторочем посмотрим, что там в тоннеле такое большое завелось, спать мешает уже. И заглянешь к нему в тот ранец, может быть что-то интересное промелькнет, хорошо?
Я молча киваю, чувствуя раздражение. Пусть я и люблю детей, но подхода к ним не знаю. До Катаклизма новые отношения давались мне с огромным трудом, а теперь их заводить, да еще и с ребенком для меня нечто на гране сумашествия.
"Ладно, попробуем что-нибудь сделать".
Начальник кивает местному прапору, и тот встает и размашистой походкой двигается в сторону выхода.
-Не скучайте тут без нас, а ты, Саша, веди себя хорошо.
Мальчик улыбается и продолжает разглядывать детали, вылаженные на столе, а я стою, словно истукан, и не знаю, как подступиться к ребенку. Чеееерт...
-Как дела?,- задаю я глупый вопрос и тут же ругаю себя за чрезвычайную глупость. Вот скажите, как могут быть дела у мелкого мальчишки в Метро, да еще и одного?
Саша, видимо, чуя мою неловкость, говорит:
-Все хорошо, а как у вас дела?
Я подхожу к мальчику и слежу за тем, как он трогает пружину от АК и затвор от вышеупомянутого автомата. Я не знаю, что ответить.
-Не нужно обращаться ко мне на "Вы", я не люблю этот хорошо?
-А папа говорит, что с теми, кто старше меня, нужно обращаться на "Вы".
-А где твой папа?
Мальчик поворачивается и смотрит на меня. В его глазах заблестели слезы, и я снова ругаю себя за бестактность. Несмотря на переполняющие его чувства, мальчишка сдерживается и говорит:
-Пропал....
Так, понятно. Папа, видимо, остался где-нибудь в тоннеле, сраженный пулей или острыми зубами мутанта.
-А что у тебя там,- я указываю на портфель.
-Все, что папа оставил. Учиться....
-Можно посмотреть?
-Да, только не трогай белую тетрадь, папа говорил, что нельзя.
Я молча киваю и подхожу к портфелю. Мне все-же интересно, что оставил папа мальчику для того, чтобы он учился. Я колебаюсь, но открываю синего цвета портфель и заглядываю внутрь. Там лежали многочисленные тетрадки, ручки, и даже один учебник.
Я подхожу к разваленной раскладушке, сажусь и начинаю листать тетрадки Саши. Первой мне попалась тетрадь по химии, она была толще и мощнее остальных. В глаза бросился корявый почерк, будто тот, кто писал это, сильно торопился. В некоторых местах уголки страниц были загнуты или опалены, но текст все-же был понятен любому. Вот здесь рассказыватся про кислоты, а здесь уже про соли. Все шло по порядку, словно все это списывалось с гор справочной литературы. Чего-чего, а сил отец этого мальчика на обучения оного не жалел.
Я листал и листал тетради, еле сдерживая себя, чтобы не заплакать, словно младенец. Я вспоминаю школу, вспоминаю своих друзей, которые не выжили в тот роковой день и умерли в страшных мучениях. Один я спасся.
-Не могу, не могу,- шепчу я и возвращаю тетради обратно в портфель. Остается одна: белая.
Кажется,мальчонка попросил не трогать тетрадь, но... У меня был приказ от начальника. У меня был приказ, проверить все, что у него есть и найти что-нибудь полезное, потому я уже листаю тетрадь.
Тут уже все писалось в огромной спешке, буквы то увеличивались, то уменьшались, а на каждой странице были разные следы чернил: то черные, то синие, то зеленые, то красные. Похоже, все ручки рано или поздно переставали писать, а одинаковых найти уже было нельзя. Я пролистываю все 96 листов в этой тетради и сам того не понимая открываю самю первую страницу и жадно читаю все записи.
......2013. Москва, Пушкинская.
Это случилось два дня назад, когда мы с женой ехали с работы. Да, нам повезло, что мы были вместе. Может быть, я не умею писать, но... Я начну вести записи с самого начала этого ужаса. Сначала включилась тревога, и все побежали в метро. На это нам давали 12 минут и 14 секунд. Мы с Эллой в это время были на Тверской, где итак было много людей. На этой станции ворота закрыли лишь через 4 минуты, а те, кто не успел - остались наверху. Спустя некоторое время сильно тряхнуло, эллектричество вырубилось. Мы думали тревога, но командир ГО станции сказал, что случилось. Ядерная война... Ха-ха-ха, читая постапокалиптическую литературу, я мечтал, чтобы она произошла и чтобы я стал героем на остатках мира. Как же я ошибался... Первая смерть произошла через 27 минут после случившегося. Какой-то старый дедушка с небольшой сеткой в руках неожиданно захрипел и повалился на людей, которые лежали на мраморном полу станции. Труп унесли военные... Через два дня начался настоящий голод, ведь запасов еды на станции не было. Либо их разворовали, либо их вообще не было - неизвестно. Кто-то ел то, что купил в магазине по дороге домой, а кто-то двигался в тоннель на другую станцию в надежде найти там огромные склады с едой. Но не тут-то было. В тоннелях между Пушкинской, Тверской и Чеховской само по себе запустилось эллектричество, в то время как по одному из тоннелей шел караван в сторону Кольцевой. Все погибли.... Трупы мы загрузили в тачку и свезли в один из тупиков. Я был в той похоронной команде... Сначала мы хотели их сжечь, чтобы запах не распространяли, но потом... Потом решили оставить их так. В скором времени то "кладбище" стало пополняться и пополняться. Умирали от голода, от каких-то болезней, а некоторые пришедшие умирали от облучения. Это было страшно. Мы с женой не решились обменять все учебники и тетради ее брата на еду. Точнее, я воспротивился только потому, что знал, чем может закончится это все. Через несколько дней мы собираемся пойти на Кольцевую, по слухам, там есть еда. Но примут ли нас?
......2013. Москва, где-то в тоннелях.
Черт, черт, черт. Четыре, или пять дней назад мы ушли с Пушкинской. Сначала все было отлично, мы шли в сторону Кольцевой линии, а потом.... Я не знаю, как мы могли потеряться, я не знаю, как мы могли отстать от группы беженцев, не знаю! Мы очень долго шли по этому темному аду. У нас даже не было фонарика, черт. Ненавижу этот мир, ненавижу эту войну. Даже не верится, что все кончено, и что люди будут жить здесь до скончания веков. Перед уходом мы решили посидеть у костра на станции. Эти исхудавшие лица... Я буду помнить их всегда, всю жизнь. Даже не верится, во что превратились мы всего-лишь за несколько недель. Или суток? Или месяцев? Черт, я даже дату сегодняшнюю не знаю. Ориентируюсь только по часам, которые в скором времени здохнут, как все, что было наверху во время взрыва. Я и Элла сидели у костра, а вокруг нас была огромная толпа людей. Если и упадешь - приземлишься на какого-нибудь человека и даже не ударишься. Возле костра несколько человек достали небольшие перочинные ножи и перерезали себе вены. Черт... Это было что-то. Кровь брызжет во все стороны, а люди сидят и смотрят. Сидят и смотрят.... А самоубийцы умирают. Никто не хочет идти на помощь, ведь эти люди могли забрать их еду, их драгоценную еду. Да, за небольшой промежуток времени человеческие ценности поменялись. Возможно, навсегда. Спустя несколько суток блужданий по тоннелям мы нашли небольшую каморку с запасом еды примерно на несколько недель, а то и месяцев. Это удача. Здесь была керосиновая лампа, стол, потому я и решил написать вторую страницу этого дневника. Зачем я его завел? Не знаю. Может, чтобы другие поколения увидели наши мучения? Нет. Просто завел, чтобы хоть кто-то узнал о наших с Эллочкой скитаниях. Меня зовут Дмитрий Барбашов, мне девятнадцать, и у меня есть любимая жена. Если я не выживу, а она останется жить - отдайте ей эту тетрадку и передайте, что я ее люблю. На этом пока что закончу, чтобы стержень не тратить. А сейчас я пойду съем немного тушенки и лягу спать.
......2013. Снова Москва, но на этот раз Боровицкая.
Спасибо, Господи, что дал нам выжить.
Спасибо за то, что вывел нас сюда.
Неспроста я начал эту запись с предисловия. Я не был атеистом, но в бога не очень-то и верил. Мне было плевать на его существование, но сейчас.... С прошлой записи прошло десять суток. В той каморке, оказывается, не было так безопасно, но мы это поняли очень и очень поздно. Однажды ночью (не знаю, может, это был и день) мы с моей Эллой услышали тихий треск в одной из нераспечатанных коробок, которая стояла далеко в углу, невидимая для глаз. Мы открыли ее, а там оказался дозиметр. Старый, но все-равно пригодный к использованию. Я не умел с ним обращаться, но зато Элла - она же врач - сделала все сама и изменилась в лице. Я спросил, что случилось, а онa лишь сказала задержать дыхание и уходить оттуда. Да, это уже ничем не могло помочь нам. Неизвестно, сколько радиации мы хватанули в той комнатке, но факт - очень и очень много. Мы снова шли и шли. Несколько раз нас рвало, но больше ничего не было. Спустя несколько часов мы вышли к ярко освещенной станции. Это была Боровицкая. Она до сих пор поражает меня своей чистотой и шиком. Станцию заняли правительственные войска, которые пришли с каких-то дополнительных веток метро, которые называются Д-6. Правда, я не вдавался в подробности, но эти солдаты притащили на станцию целый склад провизии. К сожалению, нас поместили в карантинную зону, дабы полностью проверить нас на "вшивость", так кажется сказал один из докторов на Боровицкой. И вот, мы уже девять дней сидим в палатках, отгороженных от всей станции. Но зато нас кормят! Да еще как кормят! Каждый день нам дается банка сгущеного молока и хлеб, самый настоящий. Мы с Эллой решили остаться здесь.
......2014. Москва. Темные Тоннели.
Что-то я давно ничего не писал, да.... С того самого момента, когда мы оказались на Боровицкой, прошел один год. Ровно один год страданий и тяжелейших испытаний, выпавших на нашу с Эллой долю. Как говорится, рано или поздно все хорошее кончается. Действительно. На Боровицкой после карантина нас приняли с распростертыми объятиями, дали отдельную палатку и работу. Элла помогала раненым, а я стоял в гарнизоне станции и контролировал порядок. Но, месяца через три, или через четыре, уже ничего не вспомнить, на станцию напали крысы. Они яростно атаковали всех, кто был на их пути. Они съедали всю еду, даже не брезговали людьми и мертвыми сородичами. Обещали привезти огнемет, чтобы прикончить всю эту волну, но тщетно. Эти твари огромного размера сметали все на своем пути. Станция погрузилась в пучину хаоса, все гибли, сожранные этими тварями. Вот как радиация действует на фауну, называется... Мы с Эллой смогли сбежать, прихватив один автомат и пару банок тушенки. Этого было мало, потому мы двинулись к обитаемой Красной Линии, где по слухам было безопаснее, чем в других частях местро. Потом мы были на Театральной, где задержались лишь на месяц. Затем была Лубянка, а потом мы вернулись назад, на Охотный Ряд. Там и осели. Я думал, хотя-бы в этом месте мы будем под надежной защитой, но не тут-то было. К власти пришли коммунисты и отделились от всей системы метро. Начались облавы на мнимых "шпионов", и мы с Эллочкой попали под раздачу. Нас посадили на цепь где-то в тюрьме возле Лубянской. Каждый день мы работали на благо коммунистической партии метро, а совсем недавно нам с Эллой удалось бежать. Мы шли по тоннелям без рельс и наконец-то вышли в нормальный переход. Мы осели на пару дней в старом туалете, а потом на нас наткнулись местные бандиты. Жестокие твари, которые смогли выжить на поверхности и сбежать из тюрьмы. Все в ожогах и язвах, они пытались изнасиловать Эллу, и тут на меня что-то нашло. Я не помню, что было дальше, но очнулся я с кровью на зубах и с автоматом в руках. Бандиты же лежали на рельсах. Они были мертвы. Все до единого. Элла не хотела говорить мне, что я сотворил, но я заставил ее рассказать этот ужас. Оказывается, я перегрыз горло одному из этих извергов и выхватил его автомат. А потом выстрелил по ногам каждому. Ну а после я добил их штык-ножом от АК. Теперь я чувствую себя ее защитником, и я должен все время оберегать ее. Может быть, мы когда-нибудь заведем детей, и они вырастут в новом мире, но они будут помнить старый. Для этого я и пишу этот дневник. Сейчас мы находимся в комнате с инструментами, Элла спит, а я пишу обломанным карандашом это послание будущим поколениям. В скором времени я напишу еще что-нибудь, но я не хочу тратить драгоценный графит. Ну ладно, посмотрим, что будет впереди...
......2015. Москва, Автозаводская.
За этот год я сделал много записей, но они никому не нужны. Это лишь обычное повествование о темных и бесконечных тоннелях и постоянном поиске пропитания и воды. Те записи будут интересны лишь тем, кто совсем помешан на выживании. Хотелось даже их вырвать, но Элла меня остановила. Ладно, пусть следующие поколения читают и набираются опыта. Несколько дней назад мы прибились к небольшому каравану с мастерами, который шел от Кольцевой до Автозавода, где обосновались мастера с ближнего к станции завода. Говорят, что там до сих пор остались огромные станки и детали, но теперь их можно вытащить огромной группой желающих прогуляться по поверхности. Первое время некоторые индивидуумы рвались наверх, но потом, когда целая группа так называемых сталкеров пропала в рейде на ВДНХ, многие поумерили пыл. Сейчас о поверхности ходят очень разнообразные слухи, мол там и призраки ходят, и мутанты страшные-престрашные. Элла не верила этому, ведь новые организмы не могут вывестись в столь короткий срок - два года. Я тоже этому не очень верю, ну а вдруг? Вместе с караваном мы приехали на Автозавод, где было полно людей тезнической специальности. Все поделки попадали в большое метро именно отсюда. Руководству станции несколько раз предлагали вступить в состав нового образования - Ганзы, которое объединило станции Кольцевой Линии. Торговцы и буржуи разных мастей собирались именно в Ганзу, потому что там можно было заняться бизнесом и зажить спокойно, что в наших условиях почти невозможно. Жители Автозаводской приняли нас с рапростертыми объятиями и приставили нас к работе на уцелевшим станкам, которые успели перенести на станцию. Думаю, теперь мы нашли место, где можно будет зажить по настоящему. Дай бог, чтобы это все было правдой.
......2026 год. Москва, Автозаводская.
Скоро Новый Год и руководство станции решило отметить его как раньше, то есть с елкой и Дедом Морозом. Совсем недавно группа сталкеров притащила откуда-то несколько пар костюмов Деда Мороза и Снегурочки. Дети в нынешнее время не знают этих слов, но в скором времени мы покажем им, как встречали праздник раньше, до Катастрофы. Я работаю учителем на станции только потому что у меня сохранились мои записи, которые мы с Эллой хотели обменять на еду. Я вбиваю станционным детишкам базовые знания по химии, математики, истории и географии. Дети не верят, что до Катаклизма существовали другие страны и мир был очень большим. А я плачу по вечерам, не веря в то, что общество действительно деградирует. Элла же работает врачом на станции, помогает раненым сталкерам и обычным заболевшим. А совсем недавно моя жена сообщила саму радостную новость - она беременна! БЕРЕМЕННА, ПОНИМАЕТЕ? У МЕНЯ БУДЕТ СЫН ИЛИ ДОЧЬ! Я испытываю огромную радость, но думаю, что же будет с ним на руинах мира....
......2027 год. Москва, Автозаводская.
Это случилось спустя месяц после праздника.... Ровно спустя месяц с того времени, когда я бегал и прыгал от осознания того, что у меня будет ребенок. Теперь все не кажется мне таким безоблачным. В этот день я решил отпустить своих учеников пораньше, выходной как-никак. После этого я сидел в палатке, которая гордо именовалась "школой". Гордо только потому, что школ в Метро действительно мало. Очень мало.... Дети растут дикарями, зато наши, Автозаводские, будут образованными. Кемеров говорит, что это благодаря мне, но я не чувствую своих заслуг. Я должен это делать. В это же время на станцию с поверхности пришли сталкеры, ходившие наверх для поиска новых деталей для какого-то нового станка. Ничего не предвещало беды, обычная вылазка, обычное возвращение. Даже потерь не было. Вот только.... Только главный в группе - Ефрем был как-то сильно озабочен. Мои вопросы на него не подействовали, потому я решил идти спать, вдруг они там что-то нашли? А на следующий день жители нашли Ефрема и двух его сталкеров.... Мервых.... Они просто умерли, у второго сталкера даже кружка в руке была. Моя жена решила разобраться, что происходит, а на следующий день умер Кемеров - начальник станции. Он был одним из тех, кто нес труп сталкеров в перегон, где был оборудован своеобразный крематорий. Прошло еще два дня, и люди начали умирать. Сначала сталкеры, потом их родственники, а потом и обычные жители станции. Был объявлен карантин, и тут.... Моя жена до последнего искала причины странной заразы и заразилась от одного из трупов. Но болезнь стала протекать очень странно, Эллу мучал кашель, рвота и огромный жар. Скорее всего, это было из-за ее беременности, потому что остальные как умирали бессимптомно, так и умирают, наверное.... Вечером, узнав о болезни Эллы, пришли жители Автозаводской. С оружием и в масках. А потом.... Потом они избили нас и выбросили со станции, заперев ее на засов. Такие вот методы лечения. У меня есть немного лекарств, но это не поможет Эллочке, потому я жду ее смерти уже почти четыре дня. Я бьюсь в рыданиях и молюсь богу, чтобы моя жена не мучилась, но он меня не слышит и Элла метается в бреду. Скорее всего, наш ребенок уже умер в утробе, но я верю... Верю.... Верю............
.......2027 год. Москва, тоннель Автозаводской.
Элла все еще жива, но она без создания. Лекарства кончаются. С последней записи прошло два или три дня, я снова утратил понятие о времени. Ничего-ничего, в скором времени я вылечу Эллочку. В техническом помещении, куда я перенес Эллу, находился небольшой схрон вольных сталкеров, который я успешно разграбил. Почти новый противогаз и ОЗК подошли мне, и теперь я готов пойти наверх, чтобы раздобыть лекарства для моей жены. Да, я оставлю ее одну, и , может быть, сам умру, но нужно попытаться. Над нами есть старая аптека, куда, судя по карте того сталкера, никто не хочдил из-за растений, в которых, по слухам живут ядовитые насекомые. Я проберусь туда и найду антибиотики. Нашептывая словно молитву эти слова, я пишу скорее всего последнюю запись в своей жизни. Прощайте, уважаемые. Мне с вами нравилось. Удачи и до свидания на том свете.
.....2027 год. Москва, поверхность.
Прямо сейчас я сижу в той аптеке с полным рюкзаком разных антибиотиков. Прорваться сюда было легко, ведь кроме обычных растений в этом небольшом здании ничего не было. Кроме крылатых тварей, которые облюбовали крышу дома и для которых я в скором времени стану едой. Чешуйчатые монстры размером примерно с хорошую "Оку" (легковую машину до Катастрофы) летают над аптекой и пытаются проникнуть внутрь. Через день, а может, два, я сам выйду к этим тварям, потому что фильтры уже на исходе, а еды как не было, так и нет. Делать нечего, придется умирать. Теперь точно до встречи в аду.
.....2027 год. Москва, тоннель.
Мне удалось выбраться из аптеки лишь чудом, когда крылатые твари отвеклись на стаю собак, которая так кстати пробегала рядом с гнездом этих "пташек". Это был единственный раз в жизни, когда я бежал ТАК быстро и так проворно перепрыгивал многочисленные преграды в виде куч мусора и др. Сейчас я сижу за столом возле старой керосиновой лампы и думаю о судьбе всего мира. Это был мой первый раз на поверхности, но в скором времени антибиотики для Эллы кончатся и придется снова искать их. Температура у моей жены сбилась, потому у меня есть время отдохнуть и выспаться. Я надеюсь, она выздоровеет.
8 месяцев спустя........
Нет, нет, нет! Она умерла, умерла, прожив целых 8 месяцев! Умерла! ПОНИМАЕТЕ, УМЕРЛА! ЧЕРТ ВОЗЬМИ, УМЕРЛА! ОНА ДОЛЖНА БЫЛА ЖИТЬ! ДОЛЖНА БЫЛА!  Сначала все было хорошо, она шла на поправку и спустя два месяца уже могла ходить. Мы жили в перегоне между Автозаводом  и Павелецкой, где имелся выход на поверхность и небольшая ферма, оставленная кем-то недавно. Бывшего владельца этого места мы благодарили каждый день. Он спас нас и дал нам еду - пусть и одинаковую каждый день.  Но нас не доставали каждодневные блюда из грибов, нам хватало и этого. Я думал, все начало налаживаться, но..... Сутки назад у нее начались боли в животе и поднялся жар. Мы сразу поняли в чем дело и принялись готовится к принятию родов, но потом.... Потом она упала и потеряла сознание. А ребенок все не выходил Черт, не выходил. Она очнулась лишь на минуту и проговорила что-то про кесарево сечение, но я не мог этого сделать. Вдруг ребенок бы оказался мертвым, а я пожертвовал бы жизнью жены? Нет, я не мог. Но пришлось, пришлось... Руки сами взяли нож и начали операцию. Это была самая первая и страшная медицинская практика в моей жизни, но у меня на руках был ребенок. Живой ребенок! ЖИВОЙ! Элла умерла. Я виноват в ее смерти. Не ребенок, нет.... Именно я. Теперь я буду заботиться о нем всегда, до самой смерти. Смерти его, либо моей. Я обучу его всему, что умел. Обещаю тебе, Элла. Обещаю....
.....2032. Москва, место гибели Эллочки.
Я давно не писал и даже сейчас не знаю, что вам рассказать, кроме того, что у меня есть сын! Было очень тяжело, но он выжил. После родов Эллы нас приютила одна добрая старушка, которая умела обращаться с грудными детьми. Старушка по имени Алевтина Феликсовна тоже жила в необитаемом метро, куда он сбежала от злости людей. О своем прошлом Алевтина не вспоминала, но шрамы на ее лице свидетельствовали о многом. Она относилась к Сашеньке очень тепло и считала его своим внукам. Но когда ему исполнилось два года, Алевтина умерла от сердечного приступа. Честно говоря, я не участвовал в воспитании сына и исполнял роль кормильца, а после смерти старушки я долго не мог наладить контакт с сыном, но все же у меня получилось. Все эти годы мы снова скитались по метро в поисках пищи и лучшей доли, да и сейчас мы все время в дороге. Вот уже как несколько дней мы двигаемся с Красной линии в Полис, дабы поселиться там и наконец-то обрести покой. Сейчас мы ночуем на Полянке и почти подошли к Боровицкой, где я смогу получить новые документы и вместе с сыном зажить другой, более спокойной жизнью. Мой сын умеет стрелять и имеет знания о прошлом мире, который был до Катаклизма. Он умен не по годам, но я боюсь, что потеряю его. Это развилось в довольно странную фобию, потому я стараюсь его опекать и делать все за него, но он не разбалован, нет. Он старается помочь мне во всем, потому я горжусь своим Сашенькой. Дай бог, мы заживем спокойно.
.....2032. Москва, дорога к Сухаревской.
Выгнали с Боровицкой, сказали, что не подходим им, не доверяют нам. Пишу быстро, потому что скоро поднимут герму и мы пойдем на поверхность. Благо, дали детский ОЗК и противогаз для Сашки. Надеюсь, дойдем без проблем. Пожелайте удачи.
....2032, Москва, Cухаревская.
Пару часов назад мы пришли ко входу на Сухаревскую. Нас с радостью пропустили на станцию, но почти тридцать минут мы проходилу изнурительную проверку от начальника станции, отвечая на вопросы типа: "Сколько людей вы убили? Сколько вы бродили по метро? Желаете ли вы работать на благо общины?". Я честно рассказал все про Эллу и про ее смерть, и нас приняли в это небольшое, но дружное общество. Сухаревская - транзитная станция, зарабатывающая на караванах, которые стремятся в Ганзу. На станции одна ферма и почти сотня жителей, но работа мне найдется. Школы на Сухаревской никогда не было - единственный учитель умер от пуль бандитов в одном из тоннелей года два назад. Наконец-то мы нашли покой, но не нужно обольщаться. Я еще помню все то, что случилось ранее.
....2033, Москва, Сухаревская.
Это конец, конец, понимаете? Только что на станцию ворвались упыри - уродливые мутанты с длинным носом и огромными зубами. Они вместе со своей маткой уничтожили защитников станции и теперь едят оставшихся в живых. Нам сыном повезло - в самом начале атаки мутантов мы находились рядом с коллектором, который ведет в боковой тоннель, где можно спрятаться от нашествия тварей, но вот незадача - меня ранила одна из тварей. Артерия на берде разорвала, и жгут уже не помогает. В скором времени я умру, но сын должен жить. Пусть без меня, но должен. Я понимаю, что шестилетнему ребенку выжить в метро невозможно, но.... Единственное, что я могу сделать для Саши - оставить ему тетради и отправить к ближайше заселенной станции, чтобы он жил. ЖИЛ! Если кто-то прочитает эту тетрадь и найдет моего сына живым - позаботьтесь о нем, пожалуйста. Все, больше не могу писать. Сил нету... Нужно собраться и уйти в глубину тоннеля, чтобы там умереть спокойно и встретиться с Эллой. Прощайте все.......
Я дочитываю последние строки этого послания и выпускаю тетрадь из рук. Она падает на мраморный пол палатки с громким шелестом, который привлекает внимание Саши, и он оборачивается. Я вижу, как мальчик закусывает губу, увидев меня рядом с той самой белой тетрадью. Скорее всего, он уже давно все прочитал и давно все знает. Знает, что такое смерть родного человека. Знает, что такое выживать. Этот не по годам смышленый мальчик пережил боль, пережил потерю. Он пережил все, а я до сих пор не могу это сделать.
-Мы сами виноваты в этом,- шепчу я.
Это не сказка, нет. Никакой сказки тут нету. Все реально. Реальна смерть, реальны люди, реален апокалипсис. Я чувствую, что должен перед этим мальчиком, потому принимаю решение:
-Идем со мной.
Саша дает мне свою руку, и мы выходим из палатки. На нас смотрят люди, а мы идем вдаль, чтобы начать новую жизнь. Чтобы излечить друг друга. Чтобы стать родными.