Два письма ВКонтакте

Николай  26.06.
 
Иванна! Здравствуй!

Вот пришёл ещё один день твоего рождения. День рождения важное в году событие. Я тебя поздравляю. Пусть у тебя всегда всё будет хорошо, а сынок Раслав вырастет настоящим человеком.

Иванна! У нас с тобой сложилась такая доверительная переписка, что я просто не могу не рассказать тебе мою историю с твоей мамой, вернее, твоей будущей мамой, историю о молодых годах Маи Каталовой. Ты её продолжение для меня. От тебя  я узнал, как она жила с того далёкого 1959 г., когда я получил от неё последнее письмо.  Поделюсь с тобой грузом воспоминаний в день твоего рождения. Ко времени ли эта история? Не тяжёл ли тебе будет груз, будет ли интересно? Даже не зная ответов, я решился на это сегодня, ответишь после. У меня не так много времени. Если что не так, буду оправдываться.

Было много писем – писем от Маи Каталовой. У нас с ней все лучшие годы прошли в переписке.

Начало третьих курсов нашей учёбы – она училась в Воронеже, я в Горьком. В октябре 1955 г. я ей послал первое письмо. Оно было не случайным, навеяно школьными впечатлениями. Вместе с ней, глазастой девчонкой, мы учились в шестом и седьмом классах после того, как моя семья переехала в Ивановку из села Пыжовки.  Она ответила. Письмами обменивались каждую неделю.

Нам по 17. Наши письма соответствовали детскому возрасту – хронология событий с рассказами об успехах в учёбе, о просмотренных фильмах, прочитанных книгах, о переписке и встречах с общими знакомыми, о погоде. Обменивались фотографиями. Её письма были какие-то естественные – простые, тёплые, доверчивые, искренние, наивные, добрые с множеством извинений за кляксы, ошибки, задержки с ответом. Они такими оставались всё время переписки. Я же часто умничал.  На что она отвечала – в письме много глупого, но я прощаю. Писала в Балтийск, где я был 45 дней на военно-морских сборах весной 1956 г.

Когда приближались каникулы, много раз согласовывали место и дату встречи. У неё каникулы каждый раз начинались раньше моих и совпадали только несколькими днями.  Встречались за всё время переписки всего-то пять раз от одного до пяти дней. Если в часах, наберётся едва ли 20 – 30 часов, когда мы были вместе. Впервые после школы встретились в Ивановке в августе 1956 г. Заметил, её глаза стали выразительнее и больше. В компаниях дурачились вместе со всеми. Были в лесу с одноклассниками. Они вспоминали и показывали мне, под каким деревом во время классной прогулки связывали пионерскими галстуками ноги своему уснувшему в тени учителю Виктору Васильевичу (моему брату),  когда учились в начальных классах (тогда я учился ещё в Пыжовке).

Когда оставались одни, болтали о пустяках, гуляли или сидели и молчали, согревая друг другу ладони. Не умели быть вместе, зажатыми были. Расставаясь, часто за полночь, целовались, как-то неумело, наспех, куда-то в ухо, в шею, в глаз. Стеснялись друг друга, стеснялись, как бы кто не увидел. Каникулы у неё закончились. Провожая на станции, я хотел её обнять у вагона, она увёртывалась, шептала – неудобно, люди же кругом. А потом в письме писала – так хотелось тебя поцеловать, но стеснялась людей.  Такая была наша мораль…

Мы взрослели, в письмах появлялись чувственные нотки. Я как-то напрямую написал, что нас влечёт друг к другу любовь, я чувствую это. Мая охладила пыл. Сказала, что мы ещё мало знаем друг друга, что о любви ещё рано говорить, надо узнать, что такое любовь. Время шло. Её письма стали наполняться чувством искреннего беспокойства, тревоги за меня, особенно, когда я долго не отвечал. Однажды, отчитывая меня за задержку с ответом, написала: «Если бы я тебя так сильно не любила, я бы перестала тебе писать». Мы были терпеливы друг к другу…
 
Шёл 1957 год. Год окончания учёбы у Маи и у меня. Нам почти по 19. Что дальше? Эту тему обсуждали как-то отвлечённо, делились личными планами по профессии, продолжению учёбы в вузе, стремление друг к другу явно не проявлялось, но присутствовало. Мая получила назначение на работу. Перед отъездом к месту назначения у неё был отпуск в августе, который частично совпал с моими каникулами. В Ивановке мы встречались несколько дней. Потом я провожал её на поезд.

В сентябре меня направили на военно-морскую стажировку в Таллин до конца декабря. Письма продолжали идти. Она сожалела, что в этот раз не побывали в ивановском лесу. С восторгом описывала начало своей трудовой деятельности аппаратчицей на химическом производстве. А потом всё чаще появлялась тревога насколько производство опасно, а, главное, насколько оно вредно для женского организма. Частые прорывы аммиака, пропилена, бензола или других ядов вынуждали её прибегать к спасительному противогазу. Это были годы стремительного становления Большой Химии в СССР. В производствах технологические процессы ещё не совсем отработаны. Часты взрывы, пожары, загазованность. (Не эти ли три года работы на химии сократили жизнь Маи?) Обсуждали с ней смену специальности. Все варианты она не отрывала от химии, хоть и в разных городах, где мы могли бы быть вместе. Я же не отрывался от Волги.
 
Я получил диплом в конце декабря 1957 г. Положенный перед назначением на работу месячный отпуск я провёл в Москве у родственников и в Пыжовке у родителей. В Пыжовку Мая прислала мне письмо. Оставалась ещё неделя отпуска. Я засобирался в дорогу,  никому не говоря куда, уехал на поезде к ней… Два дня дороги и я на месте. По адресу нашёл общежитие в Черноречье, где жила Мая с подругами. Вахтёр сказала, что она вышла в магазин, тут рядом, и что я могу её там увидеть.  Мая стояла у прилавка, покупала сметану. Подошёл к ней со спины и тихо сказал – Мая! Она узнала мой голос. Медленно повернулась ко мне, прижимая к груди банку со сметаной. Сметана полилась у неё по плащу…

Зашли в квартиру-общежитие. Там жили ещё три девочки. Весёлые, общительные. Мая ушла на работу и вернулась в полночь с безликим видом, огромные глаза потускнели. Мы остались одни. Она ничего не рассказала, что было на работе, была уставшая, уснула у меня на плече, тихо посапывая возле уха. Мне показалось, дыхание её пахло химией…  После завтрака мы пошли на вокзал, и она меня проводила на поезд. В дорогу купила мне разных фруктов. Чтобы не скучно было ехать, подарила два тома стихов Твардовского.

В феврале 1958 г. я получил направление вместе с тремя друзьями в молодой город Комсомольск. Там в районе Куйбышевской гидроэлектростанции создавалась современная база для нового речного флота. Меня назначили на теплоход «Юпитер», на который в апреле с началом навигации мне предстояло переселиться и плавать по Волге. До весны жили в общежитии. И опять письма. Мои ответы часто задерживались – трудно привыкал к суетной абсолютной самостоятельности в коллективе из четырёх однокашников в общежитии речников. Письма становились редкими, с перерывами до месяца. Мая меня осуждала, спрашивала, где я живу – в комнате №28 общежития или на почте "до востребования", потому что я писал разные адреса. В общежитии мы, четверо, оказались весьма востребованными в общественных делах. После работы – репетиции в клубе, тренировки в спортзале, совещания в комитете комсомола – были частым местом нашей занятости до ночи. Вечерком иногда застолье с колбаской, сырком под бутылочку «Московской особой водки» за 28 р. 70 коп. Так сложился режим, что только вместе, вчетвером от подъёма до отбоя. (Мы до сих пор, уже более 50 лет, дружим, есть внуки, правнуки). Режим сильно закручивал, не оставалось личного времени, не регулярно отвечал на письма. Друзья похихивали над моими страданиями с перепиской, они все после выпуска отказались от своих зазноб.  А Мая терпеливо ждала, ждала моих писем с ответом, что делать. Решили, пока я не освоюсь с работой, будем ждать. «Знать судьба такая – жить на расстоянии», - написала Мая. Опять письма, письма. Дойдёт до того, писала она, что разучимся разговаривать и, когда будем сидеть рядом на стульях, общаться будем тоже письмами.
 
Последний раз мы были вместе в августе 1958 г. Я плавал на «Юпитере» и получил короткий отпуск. Мая тоже была в отпуске, который впервые заработала на химическом производстве, и гостила у тёти Кати в Воронеже,  сестры её мамы. Мы встретились. Первое, что я услышал от неё, - я завтра уезжаю на поезде, отпуск кончился. Тетя Катя решила выручить нас, объявила: «Завтра вы идёте покупать билет на самолёт!» и добавила денег на билет. Всё так и было.

Мы вместе были три дня. Гуляли по городу. Были в картинной галерее, в кино «Мистер Икс», «Весёлые ребята». Качались на качелях, выше деревьев взлетали, купались в речке Воронеж. Вечером после прогулки мы сидели в полумраке на скамейке, молчали. Мая вздрогнула. Я прижался к её щеке. Щека была тёплой, мокрой. Слёзы... Солёные щёки... Солёные губы... Солёные ладони...  Мая омыла меня слезами. Слезами своих грёз, мук, тревог. Не знал я, что соль этих  слёз будет жечь моё сердце всю жизнь.

Настал день вылета, точнее – ночь. Я провожал Маю на самолёт. В зале ожидания народу было мало. На площади у фонтана цвели чайные розы, источали нежный ночной аромат. Я похулиганил, сломал букет. Его пришлось  ополоснуть в струях фонтана. Весь в каплях, вручил Мае, большие глаза улыбнулись. Вскоре всех увели на посадку. Я дождался, когда самолёт взлетит, исчезнут его огоньки. И пошёл на автобус в город.  От агентства аэрофлота шел пешком через спящий город, по Вогрэсовскому мосту, Ленинскому проспекту. Уже на рассвете добрался до места. Дверь открыла тётя Катя… Больше мы не виделись. Потом Мая прислала мне письмо, сообщила, что долетела хорошо, а розы забыла в самолёте, да они все равно завяли, добавила она. Ещё написала, что женщина, которая сидела напротив, спросила, когда я ополаскивал розы, кто я – муж или брат? Мая ответила – брат. Вот и всё. Осталась светлая память.
 
В сентябре меня направили на офицерские курсы в Хабаровск до нового 1959 г. Письма оттуда шли по семь дней. Мая удивлялась: неужели, когда у нас 12 часов ночи, у вас 7 утра? В письмах пересчитывала время: у нас 2 часа ночи и я ложусь спать, а у вас 9, ты уже сидишь на лекциях. Возвратился в Комсомольск в январе 1959 года. Мне дали отпуск за отработанное время, я уехал в Пыжовку к родителям. Там гостил мой брат Павел, майор авиации. Он спросил, как дела с девочкой, фото которой он видел у меня в 1956 г., когда я приезжал к нему в гости? Я ответил, переписываемся. Я немного в курсе, сказал он, слишком долго это у вас, женись на ней, женись или она там выйдет замуж. Вот нужное слово – женитьба! А мы с Маей говорили только о том, чтоб быть просто вместе. А до такого взрослого слова – женитьба – не додумались.  Брат мне подсказал. Вам почти по 21 году, продолжал он, есть профессия, самое время. Женитесь.

Да! Ведь уже ничто не мешало пожениться нам! Засуетился, стал думать о жилье в Комсомольске, куда бы могли мы поселиться, когда привезу Маю к себе. На пути практических шагов запаниковал под влиянием опытных советчиков. В этом настроении написал письмо Мае. Она его истолковала так, что я от неё отказываюсь, и пожелала мне найти хорошую добрую девочку, чтобы жизнь счастливо сложилась. Доброта – её черта! Я и её заразил паникой. Успокаивал в следующих письмах, но у меня проскочило, что не знаю, сколько лет пройдёт, пока мы сможем сойтись. Это её опять расстроило, и написала, что через пять-семь лет подрастут другие девочки, а на ней, старой деве, я жениться не захочу.
 
В это смутное время, пока мы переписывались, выясняя отношения, у неё там созревал мой «конкурент». Мая в нескольких письмах называла имя – Слава. Он начальник смены, окончил университет, много помогал ей в подготовке к поступлению в вуз, водил в кино, на концерты, часто бывали вместе, серьёзный, очень умный, скромный, культурный, дарил подарки. Вот это всё она писала мне так запросто, с привычной наивностью, будто сообщала о погоде. И ещё утешала меня – ничего не думай, ты самый любимый, я тебя никогда не забуду, Слава искренний, но у меня нет к нему любви, написала она. Сложился водевиль: «самый любимый»,– далеко, «нелюбимый», – всё время рядом, у него выгодная позиция…
 
Пока ходили наши письма, он позвал её замуж – всего через три месяца, но зато часов встреч, наверное, тыща! Грандиозная фора против моих 20 – 30 часов! О предложении Славы Мая опять же запросто написала мне в письме, в мае 1959 г., и ещё спрашивала, что ей теперь делать? Письмо я смог прочитать только через месяц, - в июне – мой теплоход «Юпитер» два месяца работал в новом ещё не освоенном тогда Сталинградском водохранилище, а письма шли на Комсомольск. Ответил с опозданием и телеграмму посылал. Ответа не получил. И всё! Остановилось время, не надо теперь считать дни, часы встреч. Наша жизнь, СОВМЕСТНАЯ, остановилась. Остановилась сорокатрёхмесячная почтово-письменная, безгрешная жизнь…
 
Продолжилась другая жизнь, в которой изредка были ДРУГИЕ письма – письма от Маи Браславской. Мая писала мне и я отвечал. Писала моей сестре Любе, она дружила с Маей со школы, и брату Виктору, как своему первому учителю. К этим письмам я хотел относиться как к напоминанию, что живы-здоровы, чего и друг другу желаем. Но память сердца не обманешь, каждое письмо ранило его. Письма были всё такими же – добрыми, простыми, но взрослыми.
 
Письма раздражали мою жену, я прекратил переписку.  Родственникам она продолжала писать.  Последний раз я читал её письмо на похоронах брата Виктора в 2001 г., оно было написано в 2000 г. Узнал, что она продолжает преподавание в университете, а её дочери Иванне уже 24 года. Мая заполнила собой всё моё жизненное пространство и стала моей неизлечимой болью…

Я думаю, Мая со Славой прожила интересную, насыщенную жизнь.
 
Сохранилось у меня несколько писем Маи из тех далёких 50-х годов. Не заглядывал в них десятки лет. Вот перед твоим днём рождения решил открыть. Очень трудно переживать вновь прошлое, очумелый дня три был. В результате появилось это воспоминание о молодых годах твоей мамы.  На память тебе. Изложил, как мог, по памяти. И мне стало легче…

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!


Иванна.  27.06.

Здравствуйте! Спасибо за поздравление. Приятно, что Вы помните.

Когда я была маленькой, мама рассказывала мне о своем однокласснике Коле. Его фотографии хранились в семейном альбоме. Я злилась, недоумевала и ревновала, когда мамочка говорила, что если бы она вышла за этого Колю, то меня и брата Жени бы не было, а вместо нас у нее были бы другие дети. Это было странно и страшновато... Как это - меня бы не было? Потом я подросла и мама рассказывала мне о своей первой любви (позже я поняла, что единственной), о том, что какая-то подружка сказала, что Коля упомянул, что до 27 жениться не собирается и это повлияло на ее решение выйти замуж за папу...

Как странно! Ей недостало смелости поставить вопрос ребром, Вам недостало решимости бороться за нее. Мама никогда меня не понимала – я в отношениях всегда была смела до наглости, предпочитая выяснить все до конца сразу, ненавидя глупые увертки, требуя честности да-да, нет-нет. Мама была не такая.

Я думаю, что Вы с ней были бы счастливее вместе, чем были порознь, но все же рада, что Вам недостало смелости приехать и забрать ее у папы. Она бы ушла с Вами, а он был бы очень несчастен. Знал  ли Славик, что он "нелюбимый"? Я думаю, что знал. Всегда знал. Но он довольствовался тем, что он ей хотя бы просто нравился. Он очень ее любил. Прощал ей глупые выходки, опекал. Под его влиянием она окончила Львовский университет, позже защитила кандидатскую уже в Донецке. За ним она прожила жизнь как за каменной стеной.  Татусь называл ее лемурчик за нереально огромные глаза, а студенты дали ей прозвище "Кис-кис" за кошачьи черты лица. А для меня она всегда была, есть и будет моей любимой мамочкой...
 
Татусь был очень пробивной, легок на подъем. Мама не любила транспорт, и тато выбил квартиру возле ее работы - 5 минут пешком. Отдельную, а не коммуналку. Он жил в командировках, чтоб заработать больше денег и обеспечить нам комфорт. Он знал, что и где можно купить. Думаю, что в Америке он стал бы очень успешным бизнесменом. И ученым. Эта страна не подходила ему, но он приспособился. Умел довольствоваться малым, был неприхотлив в быту.

Мама все же любила его по-своему, заботилась о нем и о нас. В ее любви не было страсти, романтики. Только забота. Когда она умирала, то просила меня заботиться о нем. И я заботилась, как умела. Но я не такая заботливая, как она. Я не могу весь выходной шуршать с тряпкой, веником и пылесосом, а потом еще налепить гору вареников с разными начинками, перестирать Эверест барахла, а потом еще до часу-двух ночи что-то писать по работе.

Она регулярно писала письма своей свекрови. Бабушка Вера очень ее любила и всегда в спорах родителей занимала мамину сторону. Мне в семье с любовью повезло больше всех. Родители меня обожали, баба Вера души во мне не чаяла. Её мама, баба Надя, была сильно всегда занята, но тоже меня любила.

Последние недели 2–3 перед смертью мама потеряла память. Думаю, она вернулась в 1959 год, поскольку меня она не помнила, папу - узнавала, но называла его Славик Браславский и все время звала Колю. Все время. Днем и ночью. Папа утешал себя, думая, что она зовет Толю (маминого брата), но он плохо слышал и к тому же был глухой на одно ухо. Но у меня-то слух отличный...

Я благодарна за это письмо. Я буду хранить его вместе с Вашей книгой. Как продолжение книги. Простите, что сразу не ответила: я распечатала письмо на работе лишь в обед, когда телефон совсем разрядился. Потом спешила забрать сынулю Раслава из лагеря (загорелого и слегка чумазого) и уделить ему весь вечер. А потом мне нужно было собраться с мыслями...


Рецензии
Всегда интересно читать жизнеописания. Удачи Вам

Владимир Шаповал   13.01.2017 23:46     Заявить о нарушении
Владимир, спасибо, что прочли. Пишу о том, что видел, пережил, что оставило след в памяти.
Всего доброго

Фёдор Золотарёв   14.01.2017 16:14   Заявить о нарушении
На это произведение написано 11 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.