Кузину Юрию Федоровичу, майору милиции в отставке -
посвящаю
Наши граждане привыкли ругать милицию, извините, полицию. Не заслуживает, дескать, доверия, там работают одни коррупционеры и взяточники, крышующие бандитов. О гибедедешниках,и говорить не стоит, с ними все ясно. О простом, рядовом милиционере, (это слово лучше не читать "полицейском") можно еще поспорить- берет взятки, не берет, но карманы граждан, если к ним допущен, согласно служебным обязанностям, чистит, наводит там, в авгиевых конюшнях, порядок. О милицейских начальниках, - разного ранга следователях, овировцах, возглавляющих различные службы ОВД, ГУВД, МВД - с их безопасностями, комитетами противодействия терроризму и коррупции, отмыванию денег, принимающих решения о выдаче простому гражданину пустяковой бумажки с печатью или заключающим его под стражу за сбыт наркотиков, о которых он понятия не имеет, - говорить не будем. О них много пишут, всем все известно.
Нам очень хочется сказать слово, если позволите, - несколько слов - в защиту настоящего милиционера. Того самого, из нашего советского прошлого. Он еще жив, дышит воздухом, ходит, с трудом, к батюшке в местную церковь. Зовут его Федором, фамилия – Кузьмин. Двадцать девять лет своей сознательной жизни Кузьмин отдал уголовному розыску в старинном русском городе Муром. На тридцатом году службы в служебную «волгу» заместителя начальника уголовного розыска майора Кузьмина врезались, выехав на встречку, наркоманы.
- Вера, Женя, вы живы? –спросил Федор у сидящих на заднем сидении жены и младшего сына.
- Живы, я ушиблась головою, но чувствую себя терпимо.
- Папа, мне вообще не больно,- ответил младший сын, семиклассник. Федор освободился из-за сдавившего грудную клетку руля, попытался от-крыть заклинившую переднюю дверь, ударил ногою, выбрался из машины. Он подходил к знакомому 318-му БМВ, доставая табельное оружие.
- Отсижу, но перестреляю гадов! – он взялся за дверную ручку, с силой потянул на себя. Дверь легко открылась. За рулем сидел, ударившись головою о лобовое стекло, весь в крови, наркоман по кличке Наркотик. На заднем сидении лежали еще двое –Доза и Шприц. Стрелять было не у кого- наркоманы были в отключке. Из «волги» к нему уже бежала Вера, крича.
- Не надо, Федор! Не стреляй! Умоляю!!!
Подбежав к мужу, она схватила его за кисть правой руки, в которой был ПМ.
- Спрячь пистолет! Тебя посадят! У нас двое детей!
- Успокойся, Вера, я не собираюсь стрелять. Смотрел у Наркотика зрачки.
Она отпустила его руку, Федор убрал пистолет в подмышечную кобуру.
- Какого наркотика? Ты их знаешь?
- Всех троих знаю. Это – Наркотик, сзади – на сидении лежат Шприц и Доза. Они в отключке, Вера. Надо вызывать своих и скорую. В машине рация, принеси.
Жена бросилась к искореженной служебной автомашине, а он стал ощупывать у всей троицы пульс. Брал каждого наркомана за запястье, находил вену, прижимая к ней большой палец, а средним придавливал с противоположной стороны. Подошли Вера с сыном.
- Живы! Пульс слабый, но прослушивается.
- Папа, мама говорит, они наркоманы. Ты хотел их застрелить, но передумал? Почему? - сыну очень хотелось, чтобы отец долго не церемонился с ними: они виноваты, выехали на встречную полосу движения, врезались в их машину и заслуживают наказания – смерти. Он всех их может перестрелять и ему ничего не будет, потому, как наркоманы – больные люди. Чем меньше их останется, тем лучше будет всем: они не будут никого убивать. Кузьмин-младший знает, за одну дозу, когда у наркоши ломка, он готов убить мать родную, забрать ее пенсию, купить себе зелье и кирянуться-уколоться. Подобных случаев – полно, о них, не скрывая, пишут в газетах и показывают по ящику- телевизору. Для себя он давно решил: закончит школу, поступит в «вышку», после которой пойдет в угрозыск, как отец. Там он покажет этим нелюдям, где раки зимуют. Он даже не станет тратить на них патроны - достаточно шприца и одной дозы инъекции, - и одним наркошой стало меньше. Если уговорить врачей, от наркоманов можно будет избавить Муром в течение года, Россию – лет за пять.
- Потому, что они- больные люди, их не стрелять – лечить надо. Вера, давай рацию.
Федор взял переносную рацию и начал вызывать дежурную часть горотдела.
- «Мурманск» я –«седьмой», «Мурманск, ответь «седьмому». «На связи «Мурманск» - ответила рация. «Мурманск», вызови «скорую помощь», ГАИ и два эвакуатора. Адрес- деревня Кавардинцы. В машине три наркомана, живы, передозировка. Выехали на встречку, столкнулись с моей машиной. Два автомобиля сильно повреждены. Я – в порядке. Как понял, «Мурманск»? Доложи руководству».
«Мурманск» все понял и вскоре на трассу «Муром-Владимир» понаехало милицейских, скорых и машин ГАИ в таком количестве, какого «муромская дорожка» не видала со времен Ильи Муромца и Соловья-разбойника. С района доложили о «ЧП» по личному составу «наверх» - во Владимир. Генерал послал своего заместителя по уголовному розыску – разобраться на месте и доложить .Кузьмин успел остановить частника и отправить жену с сыном домой, говоря напоследок.
- Вера, не говори никому, что случилось, ни одна живая душа не должна знать, что ты и Женька находились в машине. Ты поняла меня?
- Поняла.
- Почему, папа?- спросил сын.
- По качану, сына. Вера, объясни ему дома, - не в машине. Все, уезжайте отсюда. Когда буду – не знаю. Главное- все мы живы и здоровы, в том числе и –они. – Он показал головою на БМВ. – Было бы гораздо хуже, если бы хоть один из них… сама понимаешь.
Федор чмокнул жену в щеку, закрыл заднюю дверь «жигулей», проводил их глазами и начал думать о ситуации, в которой оказался. ДТП. Ничего особенного не произошло. За сутки, в стране происходит тысячи аварий, десятки – с участием сотрудников милиции. Недостойных, совершивших ДТП в нетрезвом виде, система не прощает, выкидывает на гражданку. Некоторым удается уйти от наказания. Он знает случай по Мурому: заместитель начальника ГАИ в пьяном виде протаранил частника, сделал его виновным в ДТП и остался – при пагонах и должности, -работает по сей день. Он всего лишь позволил себе, взяв жену и младшего сына, поехать в Кавардинцы, посмотреть участок земли под строительство дачи. Он никогда и ничего у начальства не просил. Квартиру ему предоставило государство,- старый, отцовский дом, вместе с другими, снесли, его семье дали двушку. Объяснили: двое однополых детей, положена двухкомнатная, на трехкомнатную «не тянете». Кое-кто –«потянул», получив трешку. Вера и его просила, знала его связи и возможности. Федор сказал: «Как я работать буду – после этого? Ходи сама, проси, на меня не ссылайся. Узнаю, разговаривать с тобою не буду». Сыновья подрастали, старший заканчивал престижный в городе электронно-вычислительный техникум, младший- седьмой класс. Не за горами время, когда Алексей приведет в дом невестку, семья увеличится, двушка станет тесной. Вера уже устала говорить с ним на эту тему. Но работа поглощала Федора целиком: он мог работать по двое, трое суток, появляясь дома только для того, чтобы поесть и взять с собою бутерброды. Наконец-таки, он прислушался к совету жены, присмотрел участок и решил показать его Вере. В поездку с ними увязался и мелкий – Женька. Показал, называется. Знал бы, где упаду…
Понаехало много начальства – руководство Кузьмина – в полном со-ставе, прокурор города. Жертв в ДТПне было, могли бы не сообщать в прокуратуру. Недоброжелатель нашелся среди своих, сообщил, возможно, приукрасил. Прокурор заинтересовался «ситуацией с наркоманами», приехал лично. Через полчаса после приезда городского начальства, приехало областное. Полковник Верников знал Кузьмина не понаслышке: каждый день выслушивал доклады по телефону, два-три раза в неделю приглашал на совещания, критиковал и жаловал. О Кузьмине он составил собственное мнение: честнейший и преданнейший розыску человек, имеющий свою кличку – «Справедливый». Не каждого оперативника воры в законе – держатели лагерных зон, территорий и краев –жалуют таким благородным погонялом! Кто знает во Владимирской земле о нем- начальнике областного уголовного розыска, полковнике Верникове? Знают те, кому положено его знать . Майора Кузьмина «перетирает весь блатной мир, - с уважением говорит о нем. Понимать надо! Верников понимает, уважает и ценит Кузьмина. Говорят, незаменимых у нас нет. Каждого человека, будь он хоть семи пядей во лбу, можно заменить другим. Заменить-то можно, с этим Верников согласен, вот только –на кого? Кто может потягаться с Кузьминым по опытности, профессионализму, наконец, авторитету? Рядом с ним, поскреби по муромским «засекам», - и поставить некого. Не вижу на месте происшествия Пищалкина – начальника уголовного розыска. Вот, наконец, подъехал. Мне ехать с Владимира полтора часа, ему с Мурома – десять минут. Разница есть? Очевидная. Вот-вот. Неплохое сравнение .Разница между Кузьминым и Пищалкиным о-ч-е-в-и-д-н-а-я!
К Кузьмину, окруженному руководителями городского отдела, на-чальником ГАИ, прокурором, Верников и Пищалкин подошли почти одновременно. Офицеры расступились, пропуская к Кузьмину вышестоящее руководство. Поздоровались со всеми за руку. На вопрос Верникова «Как ты сам, Федор Юрьевич?» Кузьмин браво отрапортовал.
- В полном порядке, товарищ полковник! Чувствую себя нормально. Так, ушибся,малость грудь прижало рулем. Главное – они живы.
На месте происшествия работала оперативно-следственная группа. Прокурор перестраховался, вызывал сам. Работал и дознаватель ГАИ с двумя своими коллегами, производившими замеры дороги, фотографируя две, столкнувшиеся лоб-в-лоб, автомашины. Последние слова Кузьмина все поняли однозначно: в случае смерти даже одного наркомана, приехавший прокурор обязан был дать указание своей конторе – возбудить и расследовать уголовное дело по факту смерти Наркотика, по паспорту - гражданина Яншина Игоря Вячеславовича. Всех троих недавно увезла «скорая» с предварительным диагнозом – передозировка наркотика. Кому, скажите, охота проходить фигурантом по уголовному делу, если даже вы не виновны, а стояли рядом, смотрели? Человеку в погонах, поверьте, тяжело, невозможно доказать кому-то, что ты- не верблюд, своего горба,- уголовное дело,- куда спрячешь? А если тебя завтра, - не завтра, так через год,- будут назначать на генеральскую должность- начальником милиции Владимирской области? Извините-подвиньтесь, эта номенклатурная должность назначается президентом России. Чем черт не шутит, когда Всевышний отдыхает. Кого-то назначают, раз в месяц, полномочным представителем Президента в Цен-тральном Федеративном округе, полномочным и чрезвычайным посланников в НАТО, спецпредставителем России в Европейской Комиссии по правам человека и прочая, и прочая. Высоких должностей в стране много, не хватает квалифицированных кадров. Не я придумал – Президент сказал, сам слышал. В представлении о соответствии занимаемой должности вам напишут, черным по белому: «В одна тысяча девятьсот девяносто таком-то году проходил по уголовному делу гражданина Яншина Игоря Вячеславовича…» Читая представление, Президент спросит у главы своей администрации: «Олег Петрович, голова у тебя не работает, мозги высохли. Что ты мне подсовываешь? Страна у нас большая, достойных людей много, а ты нашел на такую важную, политически значимую должность военного, фигуранта уголовного дела».
Верников помнил,- Кузьмину в этом году выходил срок получать новое звание – подполковника. Это зависело от него: он доложит генералу о случившемся, подготовит представление на звание, не дожидаясь ноябрьских праздников и дня милиции. Уже к октябрю Кузьмин будет подполковником, он сам приедет в Муром и вручит ему новые погоны. Надо поддержать Федора Юрьевича морально, укрепить его неиссякаемый боевой дух. Пострадал- на работе, получил сильнейший стресс, а говорит – в полном порядке, все нормально.
- Федор Юрьевич, я тебе приказываю,- не прошу, знаю, откажешься,- езжай в поликлинику, покажись врачам. Ситуация с ДТП всем понятна, здесь работают специалисты своего дела. Они составят заключение, доложат руководству. Бери машину Верникова и поезжай. Завтра и послезавтра на работу не выходи. Это- мой приказ. Послезавтра доложишь мне лично. Кстати, ты не был в отпуске. Проходи, заодно, диспансеризацию, пиши рапорт, оформляй отпуск и отдохни. Поезжай-ка ты куда-нибудь на море, в Муроме не оставайся, иначе, Верников здесь достанет тебя. Да, перед поездкой на море приедешь ко мне, получишь материальную помощь. Ты все понял?
- Так точно, товарищ полковник! – Кузьмин выпрямился, опустил руки «по швам».
«Кузьмин служит, но не выслуживается, такого человека видно сразу. Если мне когда-нибудь предложат повышение, на своем месте я хотел бы видеть его». Верников специально, при всех, произнес эту маленькую речь, приятную для слуха его подчиненного. Система кнута и пряника всегда считалась самой правильной на Руси.
Федор вынужден был подчиниться. Он знал, Верников держит свое слово и никогда не говорит просто так, для красного словца. Спорить с ним можно в одном случае – отстаивая ту или иную версию преступления, доказывая свою правоту. С Верниковым-администратором спорить было бесполезно и небезопасно –за неявку на совещание или уход с работы без уважительной причины он мог «закатить» подчиненному неполное соответствие занимаемой должности, дабы другим неповадно было поступать аналогичным образом. Через полчаса он открывал дверь квартиры, удивив своим появлением жену.
- Федя, что случилось? Ты почувствовал себя плохо? – Вера вышла из кухни и подошла к нему.
- Я в полном порядке, Верусь. Верников прогнал меня с работы…
- За что? Узнал, что мы ездили с тобою смотреть участок? – дыхание у нее остановилось, учащенно забилось сердце.
- Вера, вечно ты торопишься, слово сказать не даешь. Верников дал мне два выходных дня: пройти диспансеризацию, написать рапорт на отпуск, приехать и получить матпомощь. Отпуск рекомендовал провести на море, говорит, Верников тебя достанет в Муроме. А ты – про участок, будь он неладен. Знал бы, где упаду…
Утром следующего дня у него, помимо грудной клетки, тупо ныло в позвоночнике, но после теплого, а затем холодного душа он не ощутил никаких болевых ощущений. Грудная клетка, «поймавшая» руль, не давала дышать глубоко. «До свадьбы- заживет», успокоил себя Федор, собираясь в поликлинику, приготовив для сдачи в амбулаторию поликлиники баночки с мочой и калом. После поликлиники он заехал на работу, зашел к Пищалкину подписать рапорт об уходе в очередной отпуск.
- Здравие желаю, товарищ подполковник! Чем закончилось вчераш-нееДеТэПе – с моим участием? Что Верников?
- А что – Верников? С утра звонил прокурор: твои подопечные оказались живучими. Просил передать тебе, чтобы ты в отпуске не думал о работе. По факту ДеТэПе в ГАИ заведено лишь административное производство. Уголовным делом там даже не пахнет. А Верников меня предупредил, что если я хоть на один день отозву тебя с отпуска, он поменяет нас с тобою местами. – Пищалкин откинулся в кресле и захохотал.
- Придется впрягаться в работу и вкалывать, как ломовая лошадь. У нас висяков - три убийства, пять ограблений, девять краж, одно изнасилование. Я уж не говорю о набирающем обороты наркобизнесе. Давай, Федор, подпишу рапорт. Уезжай на море, отдыхай, не думай о работе. Но сегодня, давай с тобою проведем, после обеда, итоговое совещание по висякам: заслушаем подчиненных, посмотрим их ОэРДе (оперативно-розыскные дела – прим. автора). Согласен?
- Я сам, Владимир Михалыч, хотел предложить тебе провести заслушивание оперов, ты же опередил меня.
Уставший, но довольный, Кузьмин возвратился домой в половине двенадцатого ночи.
- Федя, где ты был? Я не сплю, переживаю. Отпуск, как всегда, перенесли – до лучших времен? Позвонить на работу я не решилась.
- Кто может отменить отпуск, предоставленный Верниковым? Да если он узнает, что я, находясь в отпуске, работаю, - ты не знаешь Верникова,- он вкатит Пищалкину, а заодно с ним, мне- по самое не балуй. Упаси меня Бог, нарушить данное ему слово. Завтра еду во Владимир, получу матпомощь. Собирайся, мать, и ты- поедем на море. Надо было сказать тебе вчера, извини, вылетело из головы. За день, сможешь оформить отпуск?
- Смогу, я у начальства на хорошем счету. Мелкого с собою возьмем?
- Обязательно! Будет слоняться по Мурому с кем не попадя. Женька, брось ящик смотреть, оторви свою попу от дивана, иди к нам на кухню!
- Федя, посмотри на время – половина двенадцатого!
- Ну и что? Мы едем на море или- не едем?
Впервые, за долгие годы службы, его не отозвали с отпуска. Он поделился этой мыслью с женой. Вера, довольная, что все сложилось так удачно и они отдохнули в санатории Анапы целых три недели, побывав в нескольких местах на экскурсиях, сделала вывод.
- Говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Если бы не то ДеТэПе… Федя, тебе другую машину дадут ?
- Ма, ты сомневаешься? Обязательно дадут. Ведь, папа не виноват. И потом, без машины он не сможет оперативно работать. Правда, па? – Младший Женька, или мелкий,- так они все втроем его ласково называли, опередил отца с ответом, вставил свое весомое слово.
- Оперативно работать! Слышала, мать? – Он нежно потрепал мелкого за вьющиеся волосы. – Оперативник, ты никому не разболтал наш семейный секрет? Смотри у меня. Опер должен уметь слушать других.
- Папа! Мог бы не говорить, я не маленький, все понимаю.
- Ладушки. Ты, Женька, не маленький – мелкий. Схожу-ка я к проводнице, попрошу чая. Вы будете чай пить?
-Будем!
-Будем!
По приезду домой Федор, не выдержав долгой разлуки по любимой работе, позвонил Пищалкину, сгорая от любопытства об оперативной обстановке, нераскрытых висяках и своем ДТП – чем оно закончилось.
- Не терпится скорее все узнать? Приезжай начасика два-три, расскажу.
Федор поехал на работу. Возле конторы стояла его служебная «волга», восстановленная и заново покрашенная. Удивленный Кузьмин не верил своим глазам, обошел, два раза, автомобиль, погладил капот, зачем-то заглянул в салон.
- Видал? А мы говорим – наркоманы, из-за дозы не пожалеют мать родную. Они, твои крестники, восстановили. Оклемались, навели справки, в кого они въехали, приехали ко мне просить разрешение восстановить твой автомобиль. Я не стал препятствовать. Тебе ездить на чем-то надо. Держи .
Пищалкин, достав из сейфа ключи и документы, протянул их своему заместителю.
- Извини, прежде чем говорить о делах, позволь поинтересоваться твоим здоровьем. Как себя чувствуешь?
- Слава Богу, нормально. Грудная клетка, ребра, болеть перестали. Немного беспокоит позвоночник, но думаю,- до свадьбы заживет. Давай, рассказывай о делах.
- По твоемуДеТеПе, Наркотика-Яншина лишили, через суд, на два года прав. По работе у нас –полный атас. Пока ты восстанавливал силы, у нас совершено два убийства – одно раскрыли, один грабеж – висяк, три кражи – одна раскрыта, одно изнасилование – висяк, два случая сбыта наркотиков – задержали двоих…
Домой Федор приехал поздно вечером, припарковал машину с противоположной стороны дома, чтобы было видно с большой комнаты. Вчетвером, они вышли на лоджию и, при свете фонаря на столбе, рассматривали сверкающий новой краской автомобиль, обсуждая неподдающийся объяснению и здравой логике поступок наркоманов.
Спустя месяц, Федор пожаловался Вере на резкую боль в позвоночнике. Он терпел ее до последнего, но однажды не смог встать с кровати.
- Вера, принеси, пожалуйста, телефон, я позвоню на работу.
Он позвонил Пищалкину, извинился, что не сможет приехать на работу, поставив своего руководителя перед фактом.
- Федор, почему ты раньше молчал, ничего не говорил? Как же ты так? Думаешь, последствия того ДеТэПе?
- Не думаю, знаю. Если сможешь, организуй врача-травматолога на дом.
- Не вопрос, Федор. Все организую, жди.
Не прошло и двух часов, Пищалкин привез на своей машине врача. Вера отпросилась у своего начальства, осталась дома, открыла дверь. Травматолог, выяснил, вначале, со слов больного, причину резких болевых ощущений в позвоночнике, поставил, предварительно, неутешительный диагноз: межпозвонковая грыжа. Требуется срочная госпитализация во Владимир. По телефону он вызвал реанимационный автомобиль. Пищалкин, пока ехала за Федором скорая помощь, ходил по комнате, охал да ахал, говоря, что все это случилось так неожиданно, как летний снег на голову.
- Я не представляю, как буду обходиться без тебя. Работы, сам знаешь, невпроворот, зашиваемся. Подвел ты нас, Федор, ой, подкачал.
- Владимир Михайлович, что вы такое говорите. Он разве виноват? Работал до последнего, никому не жаловался, даже я не знала, пока, сегодня не смог встать с кровати,- встала на защиту мужа Вера.
- Да, конечно, извиняюсь. Ну, Федор, мне надо ехать в контору – работать. Давай, поправляйся, ты нам нужен здоровый.
Он пожал Федору руку и уехал. Со служебного телефона позвонил Верникову, доложил о случившемся.
- Федора увезли к вам, в госпиталь,товарищ полковник. Продолжаем работать. Без Кузьмина, конечно, нам придется тяжело.
- Хорошо, работайте, я завтра навещу его.
Верников положил трубку и задумался. «Не вовремя, как некстати ты, Кузьмин, вышел из строя. Представление на подполковника лежит у генерала. Пойду, доложу ему. Пусть подписывает и отсылает министру. Подполковника Кузьмин заслужил Если бы не тот, прошлогодний выговор, он бы уже год ходил в этом звании».
На следующий день, с утра, Верников навестил Кузьмина.
- Лежи, Федор, не вставай! - Он наклонился, пожал лежащему Кузьмину руку. – Рассказывай – как себя чувствуешь, что говорят врачи.
- Рассказывать пока нечего, товарищ полковник. Лечащий врач еще не назначен, только вчера привезли. Сделали два обезболивающих укола. Предварительно – межпозвонковая грыжа. Сказалось то самое, двухмесячной давности, ДеТэПе.
- Почему никому не говорил?
- Думал, пройдет. После моря чувствовал себя превосходно. Не хоте-лось никого беспокоить по пустякам.
- Нашел пустяки. Здоровье, Федор, не пустяки. Здоровье это –здоровье. Его беречь надо.
Верникову не понравился сказанный им каламбур. Он умел проводить совещания, говорить о преступлениях, ставить задачи и спрашивать с людей о результатах их работы. О здоровье Верникову говорить не приходилось. Не заботишься о своем здоровье – не давай советы другим. Он решил сменить тему.
- Докладываю тебе, Федор. Вчера был у генерала, говорил о тебе. Представление на звание он – не сегодня-завтра- подпишет. Спецпочтой оно уйдет в Москву, на подпись министру. К октябрю, как я и обещал, привезу тебе погоны подполковника. Значиться так- выздоравливай и становись в строй. Ты нужен нам, семье – здо–ро-вый. Будь здоров, Федор!
- Спасибо, товарищ полковник. Извините, подвел я вас, - уставшим голосом произнес Кузьмин, когда Верников уже открывал дверь палаты. «Надо сделать все необходимое, чтобы поставить в строй этого, нужного и незаменимого в Муроме, человека. В Москве его может поставить на ноги Дикуль»,- подумал полковник и направился к главврачу поликлиники.
- Владимир Сергеевич, не проходи мимо, присаживайся. – Пригласил генерал к своему столику проходящего с подносом Верникова. В милицейской столовой было немноголюдно.
- Спасибо, Андрей Серафимович,- поблагодарил Верников и поставил свой поднос на небольшой столик. Он уже искал встречи с генералом, хотел доложить ему о Кузьмине, а заодно, спросить о представлении . Из надежного источника, - начальник канцелярии Надежда Степановна шепнула «по большому секрету»,- ему стало известно, что оно в Москву не отправлено.
- Приятного аппетита.
- Спасибо.
Минуты две они молча ели. Кто из нас придерживается общепринятого правила- когда я ем, я глух и нем? Это сказано не о деловых и занятых людях. Бизнесмены приглашают друг друга в ресторан на деловую встречу, сочетая полезное с приятным – обсуждают многомиллионные контракты, лакомясь вкусной китайской или японской кухней. Госслужащий, человек постоянно занятой, за обедом может обсудить со своими подчиненными несколько тем, дать ценное указание. Согласно служебной субординации и этикета между начальником и подчиненным, Верников не имел права начинать разговор первым. Он ждал, пока заговорит генерал.
- Как твой Кузьмин, поправляется? Недели три прошло, как он попал на больничную койку.
- Да, Андрей Серафимович. Печальная история произошла с Кузьминым. Я не знал человека, здоровее его. Сутками пропадал на работе, жил работой. И такой неожиданный финал. Несколько раз я навещал его, консультировался с врачами. Вы знаете, у нас работают хорошие специалисты. Все они говорят – в один голос: болезнь серьезная. В результате ДеТэПе произошло смещение дисков позвоночника. Богатырское здоровье лишь отсрочило развитие межпозвоночной грыжи. Всему есть свой предел. К сожалению, к великому сожалению он- наступил. На следующей неделе врачебный консилиум будет решать вопрос оего профпригодности. Могут комиссовать.
Говорить о Кузьмине Верников больше не мог. Сейчас он соберется с мыслями и спросит у генерала о представлении. Он дал Кузьмину слово, писал представление. Наконец, хлопочет он не за себя. Стоять горой за подчиненных, если они того стоят, его, верниковская черта характера. На-прямую спрашивать нельзя, можно подвести Надежду Степановну.
- Кузьмина могут комиссовать или, все же, комиссуют? Владимир Сергеевич, ты разобрался в вопросе?
- Андрей Серафимович, я не врач. У самих врачей нет единого мнения. Начальник госпиталя, Николай Степанович – за то, чтобы комиссовать, лечащий врач, профессор Белецкий – против, говорит- Кузьмин поднимется. Я вот о чем хотел с вами поговорить. В день, когда произошло ДеТэПе, я пообещал Федору Юрьевичу, дабы поддержать его морально, что к октябрю я лично вручу ему погоны подполковника. Октябрь не за горами, представление вы подписали? В Москву оно ушло?
- Нет, Владимир Сергеевич, представление на Кузьмина в Москву мы не отправили. На это есть свои причины, о которых я не считаю нужным сейчас говорить.
- Но, Андрей Серафимович, поймите меня правильно, в этой ситуации, перед Кузьминым, я буду выглядеть обманщиком. Я считаю, он достоин стать старшим офицером, даже в случае вынужденного ухода на пенсию по состоянию здоровья. Это мое мнение.
Верников замолчал. Он высказал свое мнение, перед Кузьминым его совесть чиста. Полноправным «хозяином» области считается не он, а Кока-рев. За все и всех несет ответственность генерал, с него и спрос. Высказать свое мнение Андрею Серафимовичу можно, но, - не больше. Переубедить в чем-либо генерала было трудно, но возможно, оказывать на него давление через министерство считалось глупостью, поскольку человеку тут же предлагалось,- добровольно,- писать рапорт о переводе – за пределы Владимирской земли.
- Владимир Сергеевич… - генерал допил компот, поставил на поднос стакан,- … ваше мнение я выслушал. Поскольку принимаете решения здесь не вы, я могу вам сказать следующее. Давайте подождем консилиума врачей. Я понимаю ваши чувства: вы много лет с ним работали, переживаете за него, принимаете все близко к сердцу. Это делает вам честь. Вы на самом деле считаете, что Кузьмина некем заменить?
- Да, Александр Серафимович, я так считаю. Незаменимых, как гово-рится, у нас нет. Пищалкин Кузьмину в подметки не годится, хотя я сам же и выдвигал его. В принципе, у меня есть одна кандидатура, вместо Кузьмина, - в том случае, если его, все же, комиссуют. С тамошних Миленок.
- Вот и хорошо. Я поддержу твоего выдвиженца. Будем считать, Владимир Сергеевич, наш разговор по Кузьмину закончен. Давай подождем консилиума врачей, последнее слово за ними.
«Первый» милиционер области поднялся из-за столика, не заставил себя долго ждать и «второй». Взяв со стола подносы, они направились к раздаточному окну в конце просторной ведомственной столовой, куда относилась использованная посуда. У нищей, уже не советской, ментовки, по-прежнему, не было слуг.
С Кузьминым я познакомился в 1997году. Его старший сын Алексей и моя дочь Ольга стали жить гражданским браком вместе с нами. Будущий зять успел рассказать мне, менту, о своем отце, полгода тому назад комиссованному на гражданку по состоянию здоровья. Мы с ним созвонились и я пригласил своего будущего свата к себе в гости. Мне, как, впрочем, и ему, не нравилось, что дети живут «по-французски», не узаконив свои гражданские отношения, как все нормальные, взрослые люди.
В Москву сваты приехали автобусом и я встречал их на машине у метро «Щелковская», где расположен автовокзал. Федор оказался моего роста,- метр семьдесят пять, при весе – 90-95кг. В правой руке у него была деревянная палка-костыль, на который он почти не опирался. Сватье я открыл заднюю дверь, Федор же самостоятельно справился с передней, быстро забрался на сидение, ожидая меня. Всю дорогу мы говорили о детях, будущей свадьбе и предстоящих расходах. Дома нас встречала жена Алена, Алексей с Ольгой уехали во Дворец бракосочетания – подавать заявление. За столом мы выпили за знакомство, за детей, их светлое и радостное будущее, счастье и любовь. Тостов набралось предостаточно. Алкоголь развязал языки, через каждые десять минут мы выходили на лестничную площадку покурить и почесать языки. В свате я нашел родственную душу мента, с которым было о чем поговорить. Ментовская тема была неисчерпаема. Я рассказывал Федору о столичных конторах, где приходилось работать, он посвятил меня в работу уголовного розыска старинной муромской земли, рассказывая о своих взаимоотношениях с уголовным миром, его коронованных «королях» - ворах в законе, смотрящих, фраерах и петухах. Не работая в уголовке, я знал эту тему лишь понаслышке, опосредовано, от оперов. Кузьмин, отработавший в розыске три десятилетия, был для меня, мента, образцом героического мужества и стойкости в мирное время, прошедший такую школу «закаливания» и формирования характера, которая мне, немало повидавшему за двадцать лет службы в московской милиции, не могла присниться даже во сне. Он рассказал о случившейся с ним беде – дорожно-транспортном происшествии, изменившим его жизнь на 180 градусов.
- Семен Алексаныч, хочу просить тебя о помощи. Ты знаешь такого врача-самородка-Дикуля? Мне необходимо найти его медицинский центр, попасть к нему на прием .
- Кто не знает знаменитого Валентина Дикуля, сделавшего здоровым себя самого, а затем, принявшегося лечить болезни позвоночника и опорно-двигательного аппарата другим людям? Кстати, в восьмидесятых годахДикуль проживал в Братеево. Я работал тогда старшим участковым инспектором того микрорайона и хорошо знаю тот кооперативный, 39-й дом, по улице Братеевская. Федор Юрьевич, когда ты хочешь ехать к Дикулю?
-Хотелось бы завтра.
- Завтра я не могу, у меня суточная смена. Послезавтра приду с суток и отвезу тебя на машине в Беляево.
На том и порешили. Медицинский центр мы нашли быстро. После оформления в регистратуре медицинской карты, Федору дали талон к спе-циалисту.
- Скажите, пожалуйста, меня сам Дикуль примет? – интересуется сват у молоденькой регистраторши, выдавшей талон.
- Нет, Дикуль очень занятой человек, если он будет принимать всех больных, у него не хватит жизни. Он у нас такой один. Согласны?
- Вы правы, спасибо.
- Идите в пятый кабинет и не переживайте. Все специалисты являются учениками Валентина Ивановича, работают по его методике. Все будет хо-рошо. Желаю вам удачи.
Пока искали нужный кабинет, мой сват сник духом, замолчал, видимо, надеясь, что будет принят самим Дикулем, но не специалистом, работающим по его методике. Я счел нужным поддержать Федора.
- Федор Юрьевич, держи хвост пистолетом. Как там поется в вашем гимне? «Прорвемся, скажут опера».
Повеселевшему свату открываю дверь, он входит в кабинет, я закрываю и жду. Кузьмин оказался старше меня на семь лет, но так уж повелось с первой нашей встречи, - мы стали обращаться друг к другу по имени отчеству, не изменив этому правилу ни разу, по сей день, спустя пятнадцать лет . Волевой и решительный вначале нашего знакомства, постоянно борющийся со своим тяжелым недугом, не теряющий надежды на выздоровление, Федор временами впадал в кратковременную депрессию, незаметную для постороннего человека, мало знающего его.
Прием длился долго. Я успокаивал себя мыслью, что Кузьмина осматривает не врач-терапевт в местной поликлинике, в течение пяти минут правильный диагноз такой серьезной болезни не поставишь. Специалист не только расспрашивает у Кузьмина об истории заболевания и проводимом лечении, он внимательно читает медицинскую карту, рассматривает снимки позвоночника и межпозвонковых дисков. Серьезной болезни требуется серьезный подход. Наконец, двери кабинета открылись и Кузьмин вышел в коридор. По дороге к машине он рассказывал.
- Серьезный дядька мною занимался. Вначале расспросил, когда и при каких обстоятельствах все произошло, когда болезнь стала прогрессировать, кто мною занимался во Владимире. Он изучил записи в медицинской карте, рассмотрел все снимки, затем положил меня на кушетку и руками прощупал весь позвоночник, каждый его диск. В конце Петр Афанасьевич сказал, - сейчас врачи откровенны со своими пациентами,- болезнь запущена. Если бы вы год назад приехали к нам, - до Владимира, или, в крайнем случае, полгода, сказал он.
- Это он к чему? – интересуюсь у свата.
- Я спросил у него, дает ли он сто процентную гарантию выздоровления.
- И что же ответил специалист «Центра Дикуля» Петр Афанасьевич?
- Он ответил, что сто процентов дает один Бог, девяносто процентов дал бы он – год назад, полгода назад – пятьдесят процентов, а сейчас – никакой гарантии.
-Как – никакой гарантии?! – воскликнул я.
- Я тоже, как и ты, возмутился. Цена вопроса, без гарантии, десять тысяч баксов. Представляешь?
- Не может быть!
- Еще как может! Это – бизнес, Семен Алексаныч,- мое отчество Кузьмин сокращал, а со второго приезда в Москву стал говорить еще короче – Саныч. – Лечение людей за деньги, как на Западе. Все уравнялось, стало как у них, капиталистов. Я спросил у него, можно ли рассчитывать на льготные скидки. Он же прекрасно осведомлен, кто я есть и за что пострадал: расспрашивал меня, читал карту. Он невозмутимо ответил, что обозначенная, ориентировочно, цена и составляет десять тысяч долларов, с учетом пятидесяти процентной скидки. Такое лечение в Америке, или в Европе, составляет – до ста тысяч долларов. И сто процентной гарантии на выздоровление вам не даст никто. И все потому, что болезнь запущена и прогрессирует. Такие, сват, дела.
Мы помолчали. У Кузьмина таких денег нет, он – гол, как сокол. Это мне хорошо известно со слов старшего сына Алексея. Скоро у детей свадьба, на которую необходимо потратить, по самым скромным подсчетам, минимум, пять тысяч долларов. Эти расходы мы с женою возьмем на себя. Оставлять свата в сложившейся ситуации на произвол судьбы, опять же, нельзя никак. У нас есть кое-какие накопления, - хотим купить земельный участок под постройку дачного дома. Вечером поговорю с женою, если она не станет возражать, предложим эти деньги Федору Юрьевичу. Надо выяснить, какое он принял решение.
- Федор Юрьевич, я тебя понимаю. Тебе одному такую сумму не поднять. Ты служил, взяток не брал. У нас имеются кое-какие накопления, у тебя есть сестра, у Веры – брат, как говорят, поскребем по сусекам, соберем необходимую сумму. Ты определился с «Центром Дикуля», лечиться у них будешь?
- Ни в коем случае! Семен Алексаныч, не говори мне больше о день-гах, прошу тебя. Во-первых, с Дикулем я не определился. Во-вторых, насколько мне известно от врачей, в Москве есть государственное медицинское учреждение, институт, называется – МОНИКИ, где занимаются проблемами позвоночника. Если ты сможешь найти и отвезешь меня в МОНИКИ,- буду тебе очень благодарен. Направление во Владимире мне завсегда напишут, стоит только обратиться. Ты поможешь, сват?
- Федор Юрьевич, ты еще спрашиваешь? Готовь отвезти тебя хоть сейчас. Этот МОНИКИ находиться в самом центре Москвы, в районе метро «Маяковская». Там остановимся, спросим у людей, - язык до Киева доведет. Итак, едем?
- Нет-нет!. Только не сейчас. Я очень устал. Если можно, поедем зав-тра.
- Хорошо, завтра я свободен, на смену мне – послезавтра.
- А где ты сейчас служишь?
- Охраняю Государеву Думу. Будем ехать возле нее на Маяковку, обязательно остановлюсь, покажу тебе. При Советской власти в этом здании располагался Госплан СССР. Председатель Госплана Байбаков. Помнишь такого?
- Как же, хорошо помню…
Вечером, все вместе, мы обсудили поездку в «Центр Дикуля», и поговорили о предстоящей, через три месяца, свадьбе Алексея и Ольги. На следующий день я отвез свата в МОНИКИ, остановившись, вначале Твер-ской улицы и показав ему два здания нижней палаты российского парламента – Государственную Думу . На поездку в МОНИКИ, прием и осмотр врачом ушел весь день. Федор принял решение, взяв во Владимире медицинское направление, ложиться в МОНИКИ. Лечение – бесплатное, о гарантии выздоровления у принимавшего врача он уже не
- Прорвемся, Семен Алексаныч. Где наша не пропадала? Знал бы, где упаду, не сенца подстелил – прицеп соломы приволок бы. Итак, подведем итог. В недалеком будущем мне предстоит выполнить две задачи. Поженить детей – сыграть им свадьбу и побороться за свое здоровье – лечь в МОНИКИ.
Говорил мне Кузин перед отправлением автобуса в Муром. Настроение у свата было бодрое, да и сам он выглядел неплохо, вот только палочка в правой руке напоминала окружающим людям о том, что этому человеку полагается уступить место в электричке, автобусе или пропустить вперед – перед лентой эскалатора в метрополитене. Впрочем, постоянная, ближайшая спутница всей последующей жизни Федора на тот период нашего с ним знакомства, своему хозяину была без особой надобности. Он совсем не пользовался ею, просто носил в руке, по совету врачей,- для поддержания равновесия тела.
Второй раз мы с ним увиделись уже на свадьбе. Стоял золотой сен-тябрь, бабье лето, воздух прогрелся до 20 градусов . После регистрации в ЗАГСЕ новобрачные – Алексей с Ольгой, их свидетели и друзья поехали кататься по городу – на Красную площадь, Воробьевы горы и Кутузовский проспект, заказав на фирме голубей, которых они собирались выпустить, - на счастье,- из клетки на Поклонной горе. Мы, родители, уехали к нам в Братеево, готовясь встретить молодых у входа в кафе, неподалеку от дома, караваем хлеба и солью. Времени было достаточно и я решил расспросить у свата о его здоровье. Было заметно, как Федор, передвигаясь, опирается на палочку.
- Федор Юрьевич, расскажи, как здоровье, как ты себя чувствуешь? Направление в МОНИКИ получил?
- Чувствую себя не как рыба в воде, но вполне терпимо. Нашел на окраине Мурома бабку-целительницу, зовут Марта, немка. Хожу к ней, она занимается моим позвоночником, говорит, поставлю тебя на ноги – без всяких врачей и хирургического вмешательства.
- Не шарлатанка?
- Нет, врач-самородок, всю свою жизнь лечит людей, денег не берет. От своей матери передался ей дар костоправа. Она обладает гипнозом, видит насквозь кости, мои диски и межпозвонковую грыжу. После каждого ее массажа я чувствую себя лучше.
- А МОНИКИ?
- Что такое МОНИКИ? Это, в первую очередь, хирургическое вмешательство. Направление в своем госпитале, во Владимире, мне выдали, в МОНИКИ нет свободных мест. Меня поставили на очередь, сказали – жди, позвоним. Я жду, но даром времени не теряю. Нашел целительницу Марту, хожу к ней на массаж. У нее были больные, много хуже меня. Всех их Марта полностью вылечила. Я ей верю, без этого никак нельзя. Божий дар у человека. Семен Саныч, ты веришь, что есть такие люди?
- Верю, как не верить? В Украине, в семидесятых-восьмидесятых го-дах, к одному известному на весь Союз костоправу стояла живая людская очередь. О нем писали все газеты. Я запамятовал его фамилию…
На третий день после свадьбы Кузины уезжали поездом с Казанского вокзала. Я провожал сватов на машине. Перед расставанием приглашаю родственников чаще теперь приезжать в Москву, к нам в гости, мы всегда будем рады их видеть. В ответ, Федор и Вера приглашают меня и жену приехать в гости к ним в Муром, обещая показать нам свой старинный русский город с его многочисленными церквами и монастырями. Я принимаю их приглашение и мы расстаемся, - не могу в это поверить,- на целых три года. Знаете, такое бывает. Мы купили дачный участок – 10 соток земли, начали строительство небольшого домика. После суточной смены я уезжал в свое «Нефедьево» и три дня ковырялся в земле, делая попытки освоить новую специальность – строителя . Отпуск проводил там же. За три дачных сезона, - с апреля по октябрь,- у меня получилось сделать невозможное – построить небольшой, уютный домик, площадью 5х5 квадратный метров. Я очень гордился тем, что у меня под домом имеется погреб – 3х2 метра квадратных, который был мною вырыт, пол и стены выложены из кирпича, привезенного со старого, развалившегося коровника. Я так увлекся строительством и благоустройством дачи, что, когда в начале ноября месяца наступала длинная, на полгода, зима, окончательно расстраивался, с нетерпением ожидая весенних мартовских дней, - первой загородной поездки в любимое «Нефедьево». Изредка, жена сообщала мне о том, что звонил из Мурома сват Федор или сватья Вера, приглашая в гости. После завершения третьего дачного сезона мы с женою решили, наконец, съездить в Муром, навестить сватов и посмотреть этот дивный, былинный город. На упрек жены, отвечаю ей, что обещанного ждут три года, в самый раз ехать. Созвонились со сватами, выяснив, что у Федора в субботу день рождения, пообещав приехать. На работе, у начальства, прошу предоставить мне отгул – за прогул, жена берет один день, в счет отпуска, в семь часов утра мы садимся в «шестерку» и берем курс на старинный областной центр – Владимир. После четырех с половиной часов езды, проехав «золотые врата» Владимира, я останавливаю машину. Мы с женою осматриваем это «чудное диво» Владимирской земли, бывшей, в одно время, столицей русских земель, а также идем к стоящему неподалеку белокаменному храму –
В Муроме нас не просто встречали и ждали, сваты нам были несказанно рады, не знали, на каких местах, в своей квартире, сажать и какими блюдами угощать. Мы с Федором пили коньяк, жена Алена и сватья Вера – дорогое вино, рассказывая друг другу семейные новости. Главной новостью стало сообщение жены о скором рождении, по всем приметам и медицинским показаниям, долгожданной внучки.
- Почему нам не сообщили? Сват, ответь мне, - почему сын Алексей и сноха Ольга не сообщили нам – мне и жене Вере – о том, что Ольга беременна? Такое событие и все – молчат,- возмущался подвыпивший сват.
- Хотели сделать вам сюрприз, просили нас не рассказывать вам, а сватья Алена все разболтала. Я – не виноват, скажу детям. С другой стороны, разве можно скрывать такое событие? От кого? От самых родных и близких людей – сватов. Федор, я тебя уважаю, как твое здоровье? Расскажи, я очень переживаю за тебя.
У меня, опьяневшего, развязался язык, я сидел, в обнимку, с Федором, еще бы немного коньяка и меня неудержимо потянуло бы к собеседнику, от большой любви, обниматься и целоваться с ним, но, как всегда, трезвая и бдительная жена, нарушила мои планы.
- Вера, мой Семен уже готовый, пора ложиться спать. Завтра идем смотреть Муром.
- Сватья, я сейчас вам постелю,- забеспокоилась Вера и первой поднялась из-за стола.
Весь следующий день был посвящен Мурому – старинному русскому городу, воспетому в былинах и сказках, которыми все мы, русские люди, зачитывались в детстве. Вчетвером, мы ходили, не спеша, от одной городской достопримечательности к другой. Начали осмотр, конечно же, с памятника былинному русскому богатырю Илье Муромцу, возвышающемуся на набережной широкой Оки. Сделали несколько снимков, - на память. Осмотрели и зашли в рядом стоящую, сказочно красивую церковь, затем поднялись, от набережной, наверх, повернули направо и вскоре оказались у ворот женского монастыря. В этом городе через каждые двести-триста метров стоят-возвышаются ввысь – если не церковь, так монастырь. Побывали и поклонились знаменитой русской семейной паре – Петру и Февронии, проживших в большой любви и согласии длинную жизнь и умерших в один день. В недалеком будущем в нашем государстве будет учрежден, в честь этих святых, праздник семьи и верности.
- Алексей и Ольга после свадьбы, когда приезжали в Муром, тоже приходили сюда. Говорят, кто из молодоженов приходят к Петру и Февронии, и просят у них, для себя, счастливой семейной жизни, все обязательно сбывается, - благодаря их заступничеству и покровительству,- с гордостью рассказывал нам Федор. Мы порадовались за детей, а мне подумалось: «дай-то Бог нашим детям на длинной жизненной ниве не наделать ошибок, прожить в любви и согласии всю жизнь».
Жена и сватья затянули нас с Федором на продовольственный рынок, расположенный в самом центре города. Мы решили ехать домой завтра, В женских головах, устроенных совершенно по особому, возникла мысль о необходимости покупки продуктов. Жены ходили по рынку, выбирали продукты, торговались, я и сват сопровождали их повсюду, будучи на подхвате. Расспрашиваю у Кузьмина о здоровье, целительнице Марте.
- Нет больше Марты, умерла полгода назад.Много она сделала для меня. После каждого массажа я чувствовал себя лучше, боли исчезали. Еще полгода походишь ко мне и бросишь свою палку, забудешь о ней, говорила мне она. Целительнице за восемьдесят было, умерла неожиданно, царство ей небесное. – Федор помолчал, затем продолжил. – За полгода болезнь начала прогрессировать, необходимо что-то предпринимать. Я намерен приехать в Москву, попасть в «Центр Дикуля». Боюсь я МОНИКИ, хирургического вмешательства. Мне будет нужно где-то остановиться, стеснять вашу семью не хотелось бы.
- Федор Юрьевич! Хорошо, твои слова не слышит моя жена, она бы сразу же обиделась на тебя. Чем ты можешь нас стеснить? Ты видел, из трех комнат – одна свободна. Я твои плохие слова не слышал. С деньгами у нас сейчас не очень густо, помочь не сможем. Построили, за три года, небольшой дачный домик.
- Насчет денег не стоит беспокоиться, у меня их тоже нет. Поеду во Владимир, попрошу генерала, думаю, не откажет. Правда, нашего генерала забрали в Москву, - на повышение, к нам прислали другого. Зайду к Верникову, он работает, замолвит, по старой дружбе, за меня словечко. Десять тысяч долларов для Главка сумма смешная.
Говорил Кузьмин уверенно и оптимистично. Был таким по жизни- ставил задачу изловить того или иного преступника, подчинял ее выполнению себя и своих подчиненных, добивался поставленного результата и ставил очередную задачу. Можно себе представить, сколько розыскник Федор за три десятилетия работы в уголовном розыске выполнил таких задач, поймал и предал суду преступников, которые, к тому же, уважительно ведут о нем «базар». Потребуется Кузьмину на лечение не десять – сто тысяч долларов, МВД России поддержит Владимирский Главк, выделит из бюджета и переведет на счет медицинского «Центра Дикуля». Каждому – по заслугам его. Федор Ро-дине послужил, личных богатств не нажил, потеряв на работе здоровье. Характеристика «Штирлица» МВД. Будь я режиссером, снял бы о Кузьмине фильм. Не обязательно многосерийный и художественный. Документальный фильм – с воспоминаниями Кузьмина о работе, о его жилищно-бытовых условиях, двухкомнатной, малогабаритной квартире и огороде,- в две сотки земли,- на окраине Мурома. Вот и все богатство. Пускай люди посмотрят этот фильм, послушают Федора и скажут себе тихонько: «да, правду говорят, не все в милиции воры и взяточники, есть и честные милиционеры, как этот Кузьмин».
В Москву Кузьмин приехал через месяц. Перед выездом позвонил.
- Семен Саныч, ты депутатов еще охраняешь? Помочь мне сможешь?
- Поставил задачу стать депутатом от Владимирской области? В чем будет заключаться помощь?
- Прямо в яблочко попал. В Государственной Думе от Владимирской области работает, или сидит, такой Крашенинников. Хочу попасть к нему на прием. Подсоби, прошу тебя. Приеду, расскажу, зачем он мне понадобился. На днях буду в Москве.
Не нужно иметь палату ума, достаточно пары извилин, чтобы понять – главный милиционер Владимирской области отказал Кузьмину в выделении денег. Этого следовало ожидать. МВД прогнило насквозь, в нем не осталось ни единого здорового зерна. Работает человек, его эксплуатируют, как хотят. Хорошо работает, - требование к нему возрастают, его «грузят по полной», заставляя работать на износ, в ущерб его здоровью. Отличного работника, передовика, сдерживают, осаждают, «пресуют» - за самостоятельность мышления и принятие решений. «Тебе больше всех надо?», «кто позволил?», «выполни и доложи», «не согласен? – рапорт на стол», «никто тебя здесь не держит». Все работники милиции должны исполнять закон, а законом в самой милиции даже не пахнет. Заболел милиционер, не выдержал его организм постоянных стрессов, нагрузок и перегрузок. Он не ходит на работу, приносит больничные листы и пользы, по работе, от него никакой. Начальству бы направить своего подчиненного в санаторий, но вместо отдыха ему предлагают пройти переаттестацию- на соответствие занимаемой должности . Медицинская комиссия, если ты «сдал», частично потерял здоровье, определит тебя на гражданку, а твое личное дело работник кадрового аппарата отправит в архив. Государство назначит тебе пенсию, на которую ты сможешь, два раза, сходить в магазин за продуктами. Дальше думай сам, как и на что тратить свою пенсию:,- заправить ли машину и уехать, с апреля по сентябрь, жить на дачу, если таковая имеется, или же, сидеть сиднем в четырех стенах, смотреть по ящику каждое утро кулинарное шоу и покупать на рынке, два – три раза в месяц, самое дешевое мясо.
У меня было несколько дней и я, находясь на работе, навел, для себя, справки о депутате Крашенинникове: в каком кабинете сидит, когда приходит на работу, часы приема избирателей. Однажды вечером, я производил в здании на Георгиевской переулке обязательный, по инструкции, осмотр кабинетов и помещений, Ходил по третьему этажу, брал рукою каждую дверную ручку, пробуя, заперта ли дверь кабинета. Ключ с биркой оставлялся хозяином кабинета в замке. Ранним утром, с открытием метрополитена, задолго до прихода на работу депутатов, помощников и сотрудников аппарата Госдумы, уборщицы начинают пылесосить в холлах ковры, в коридорах – дорожки, открывают и убираются в кабинетах. Некоторые кабинеты были не заперты. Приоткрыв дверь, я интересовался, как скоро работающий в кабинете сотрудник закончит работать. «Засиживаться « на работе не возбранялось и человек мог ответить: «Буду работать до 23-х часов». Я напоминал, чтобы он, после ухода с кабинета, не забыл запереть дверь, оставив ключ в замке. Таковы были правила внутреннего распорядка.
Кабинет с табличкой «Крашенинников П.Н.» оказался незапертым и я, толкнув двери, очутился внутри кабинета. У окна, за овальным столом, работал депутат от Владимирской области. Его лицо было мне знакомо: стоя «на рамке», у входных дверей, со стороны улицы Охотный ряд, я знал «в лицо» всех 450 депутатов, многих помощников, консультантов и референтов. Приходили в Госдуму многие известные журналисты – Александр Хильштерн, Ольга Богусланская и другая, пишущая братия, которых приходилось искать в многочисленных списках и пропускать по разовым пропускам.
- Доброй ночи, Павел Николаевич. Старший инспектор службы 6-го отдела милиции майор Полищук. Вечерний обход здания. Извините, вы еще долго намерены работать?
- Думаю, еще час-полтора.
- Не забудьте, когда закончите работать, запереть двери и оставить ключ в замке.
- Хорошо, спасибо за напоминание.
- Пожалуйста, доброй вам ночи. – Поворачиваюсь к двери и, вспомнив о просьбе Кузьмина, вновь обращаюсь к депутату.
- Да, Павел Николаевич, можно ли к вам обратиться по личному вопросу?
- Обращайтесь, слушаю вас.
- Собственно говоря, к вам хочу обратиться не я, а мой коллега с города Муром Владимирской области. Фамилия его Кузьмин, в Муроме его многие знают. Павел Николаевич, можете ли вы принять его здесь, у себя в кабинете?
- По долгу службы вы должны знать: мы, депутаты, прием на Охотном ряду не осуществляем. Приемная Госдумы находится по улице Моховая, дом 3.
- Знаю, Павел Николаевич, приходилось самому, много раз, называть этот адрес посетителям Госдумы. Спасибо вам, извините за беспокойство.
- Куда же вы уходите? Я не отказал в приеме вашему Кузьмину. Он- ваш знакомый, родственник?
- Приходится мне сватом.
- Я готов принять его, когда он подъедет?
- До конца недели будет в Москве.
- Позвоните мне по внутреннему телефону, я сейчас вам напишу, проведете по разовому пропуску.
- Спасибо, Павел Николаевич, внутренние телефоны имеются на каж-дом посту. В каком часу,- с утра, или после обеда,- вам будет удобнее принять Кузьмина?
- После пленарных заседаний, ближе к вечеру.
- Благодарю вас, Павел Николаевич, вы сами убедитесь, Кузьмин – достойный человек, чтобы ему помочь,- зачем-то произношу я лишние слова и поворачиваюсь к выходу.
- Моя задача- помогать не только достойным, - всем обращающимся ко мне людям,- говорит мне вслед депутат от Владимирской области, оставляя за собою последнее слово.
Кузьмин приехал в Москву через два дня. Я встретил его на автовокзале, обрадовав хорошей новостью – его ждет депутат Крашенинников.
- Семен Саныч, как тебе удалось самому встретиться с ним, не говоря уже обо мне? – Федор был очень удивлен и радовался, как ребенок дорогой игрушке, как будто с болезнью теперь будет покончено, - осталось лишь плюнуть в ее сторону. Рассказываю ему о том, как при вечернем обходе здания мне, случайно, повезло – дверь кабинета была открыта, депутат был в кабинете, я поговорил с ним и он согласился принять своего избирателя от Владимирской области – Кузьмина Федора Юрьевича. Сват не мог в это поверить, начал расспрашивать, как все происходило: что я сказал Крашенинникову, да что он ответил на мои слова. Мне пришлось передать, слово в слово, весь разговор с депутатом, упустив лишь свои слова о том, что Кузьмин – достойный человек, чтобы ему помочь.
На следующий день я ушел на смену, договорившись с Федором, что буду ждать его к 17-ти часам у входа, со стороны Георгиевского переулка. Он подъехал к 16-ти часам и целый час наблюдал, как я работаю с входящими в здание посетителями: беру паспорт или пропуск в руки, рассматриваю,- идентифицирую,- стоящего передо мною человека, проверяю его вещи на «рамке» и пропускаю в здание. В 17-ть часов меня подменили, я позвонил Крашенинникову по внутреннему телефону, напомнил о Кузьмине из Мурома. Он тут же согласился принять Федора. Выписав свату разовый пропуск, пропускаю через «рамку» и веду на третий этаж. Стучусь, открываю двери, пропускаю Федора вперед, здороваюсь с Крашенинниковым и закрываю двери, произнося: «Спасибо, Павел Николаевич, извините, у меня – служба».
Я успел попить в буфете кофе, заступить на свой пост и около часа пропускал выходящих, в основном, сотрудников Госдумы, пока не показался Федор. Его лицо светилось от счастья. Пройдя через «рамку», он начал было рассказывать мне о встрече с Крашенинниковым, но поваливший на выход народ, поминутно, отвлекал меня, не давая внимательно слушать. Сват это понял и сделал правильный ход.
- Семен Саныч, ты не представляешь, как я рад, - ты сделал, для меня, такое большое дело. И Павел Николаевич мне очень понравился, обещал найти деньги. Короче, не буду тебя отвлекать от службы, - придешь завтра домой, расскажу. Я поехал.
- Счастливо, до завтра, Федор Юрьевич.
Никакого большого дела для Кузьмина я не сделал, мне хотелось видеть его здоровым и счастливым. Сиеминутное счастье на его светящимся лице я только что видел, но радости мне оно не доставляло. Когда у человека есть здоровье, он о нем не думает, решая другие, даже не свои, проблемы. О здоровье люди задумываются тогда, когда его нет, или его осталось совсем немного и оно измеряется временем- тремя годами, годом, месяцем земной жизни. Так мы, за редким, исключением, устроены. Перефразируя классика, говорим : что имеем- не бережем, потерявши – плачемся
На следующий день, в кругу семьи, за ужином, Федор рассказывал, со всеми подробностями, о депутате Крашенинникове.
- Узнав, о какой сумме идет речь, Павел Николаевич тут же, при мне, позвонил заместителю министра внутренних дел Васильеву, но того, к сожалению, не оказалось на месте. 10 000 долларов я вам найду в течение недели, можете нисколько не сомневаться. Не езжайте в свой Муром, а идите в «Центр Дикуля» и принесите мне расчетный счет – для перевода денег. Он хотел позвонить самому Дикулю, чтобы он принял меня лично, я отговорил его. Все медицинские документы, снимки у меня дома. Он согласился. Езжайте в Муром и дня через три позвоните мне. Павел Николаевич записал свой депутатский телефон. Мы беседовали более полутора часа, он расспросил меня о работе, семье, нашем городе, обещая приехать на встречу со своими избирателями. Я, говорит, хочу видеть вас, Федор Юрьевич, на этой встрече совершенно здоровым и предложу стать своим помощником. Еще раз, речь зашла о деньгах. Крашенинников сказал мне, что сумма, о которой я хлопочу, очень маленькая, чтобы ее не найти. После войны в Чечне, в МВД и при МВД создано такое количество фондов поддержки и реабилитации раненых, инвалидов, семей, оставшихся без кормильца, я сам, говорит, затрудняюсь ответить, сколько их имеется. Думаю, отказа, для вас, не последует, позвони я в любой из этих фондов. Такие дела. Честно вам признаюсь, не ожидал я от депутата такого теплого приема и задушевного разговора. А все – благодаря Семену Санычу. Спасибо тебе, сват.
- Не за что, пока, Федор Юрьевич. Цыплят по осени считают: найдутся деньги, будет результат с твоим здоровьем у Дикуля, тогда и скажешь спасибо, - говорю родственнику и коллеге, радуясь, в душе, вместе с ним за скорый и благополучный исход обращения к народному избраннику.
- Папа, ты радуешься, как будто деньги уже нашлись и переведены в «Центр Дикуля». Не преждевременно ли? – сын Алексей разбавил бочку с медом ложкой дегтя, чем испортил отцу настроение на весь вечер.
- Леша, ты у нас неверующий Фома: что тебе не скажи, воспринима-ешь в штыки, никому не веришь, все подвергаешь сомнению. Нельзя быть таким, нужно верить людям, без веры жить тяжело, невозможно.
- Да, папа, я такой, какой есть. Что в этом плохого? – не сдавался зять и мне пришлось сделать ему замечание, приняв сторону свата.
На следующий день я проводил Федора на автовокзал. Он уехал, по приезду в Муром, позвонил, поговорил со мной, поблагодарив меня, еще раз, за встречу с депутатом. Мы стали ждать его звонка, но прошло три, пять дней, и только на шестой Федор позвонил, извинился, сказал, что два раза говорил с Крашенинниковым, денег тот не нашел, просил немного подождать. Это «немного» растянулось на месяц. Мне очень хотелось подняться к депутату в кабинет и задать один-единственный вопрос: Павел Николаевич, эта «ничтожно маленькая сумма»- 10 000 долларов- когда-нибудь, в каком-нибудь фонде помощи, все-таки найдется? Я сдерживал себя, но однажды, стоял «на рамке», увидел проходящего мимо меня Крашенинникова, поздоровавшегося и ничего не ответившего мне. Я все понял, однако, Федору звонить не стал, не хотел лишать его последнего – надежды. Спустя неделю, Кузьмин позвонил сам, сказал, что разуверился в депутате, кормящего его «завтраками». Больше звонить народному избраннику он не будет, а поедет просить деньги к генералу во Владимир.
- В прошлый раз я к генералу не попал, а Верников был в отпуске, сейчас он работает, в обиду не даст, замолвит за меня слово. Как приеду с Владимира, обязательно, отзвонюсь, расскажу.
- Хорошо, Федор Юрьевич, удачно тебе съездить, жду твоего звонка,- говорю свату и ложу трубку. Невеселые мысли одолевают меня. Крашенинников, наверняка, звонил во Владимир, разговаривал с тамошним генералом, просил помочь Кузьмину, имеющему заслуги по прошлой работе в уголовном розыске. Прошло всего четыре года – человека забыли, стерли со своей памяти. Как такое возможно? В нашей стране все возможно. Не государство – для человека, а человек – для государства. Трудись, работай – на благо Родины, отдай ей всего себя, свое здоровье, потребуется – жизнь. И ничего, взамен, не проси и, тем более, не требуй. Верь- в свое государство. Как сказал поэт? «В Россию можно только верить». Я скажу по- другому: в наше царство-государство можно верить, надеяться на него нельзя. У Кузьмина отобрали надежду, оставили одну веру. Бедный Федор, он еще на что-то надеется, в кого-то, в Верникова, верит. Действительно, зачем жить без надежды и веры?
Они встретились в коридоре Управления, - начальник, с тремя боль-шими звездами, и его бывший подчиненный, - с одной, записанной в пенсионное удостоверение – «майор милиции в отставке». Верников был у генерала и направлялся к себе в кабинет. Кузьмина он увидел издалека, вихрь мыслей пронеслись в голове. Всегда здорового, решительного и целеустремленного Федора было непривычно видеть больным, опирающимся на палочку. Как он сдал за эти четыре года, просто не узнать. Полковник и рад был видеть своего лучшего розыскника, и, одновременно, чувство вины перед этим человеком перечеркивало эту радость. Он дал слово офицера и не сдержал его. До сих пор Верников не мог себе этого простить. Правильнее было бы сказать, не мог простить генералу, подписавшему, но не отославшего в Москву представление на получение Кузьминым подполковника милиции. С генерала какой спрос? Новое руководство страны делало рокировку- вместо «чужих», ельцинских генералов, расставляло, по областям и краям, своих, прошедших проверку на лояльность власти в новой администрации Президента. Одного генерала забрали, другого – прислали. От такой перестановки у подчиненных прибавилось головной боли- необходимость приспосабливаться к «новой метле», « метущей» по – новому, по-своему образцу и подобию. Верникову не было необходимости подстраиваться под нового «хозяина» области, он считался профессионалом и «пахарем» на своей ниве – работал, не считаясь с личным временем. Генерал Трошкин заметил у Верникове это качество и они сработались. Кузьмин, как ему доложили, не так давно приезжал в Управление, - он был в отпуске,- но к генералу Трошкину зайти так и не решился. Что может сказать, просить – пенсионер у генерала? У Кузьмина имеются заслуги перед уголовным розыском, государством, перед генералом у него нет заслуг. Новый «хозяин» области не знает розыскника Кузьмина и этим все сказано.
- Приветствую славный уголовный розыск! Здравия желаю, товарищ полковник! Я- к вам, Владимир Сергеевич, надеюсь, примете,- по старой дружбе? – чеканя, по-военному, слова, Федор перебросил палочку с правой руки в левую, чтобы поздороваться со своим бывшим начаьником.
- Здравствуй, Федор Юрьевич, рад тебя видеть, - сдержано ответил Верников. – Как поживаешь на пенсии? Пойдем ко мне, расскажешь.
Они зашли в просторный кабинет, отделанный панелями под дерево. Верников прошел за свой стол и положил на него папку с документами. Вверху, на стене, висел портрет вечного «отца угро» - железного Феликса. Федор выдвинул было себе стул из-за длинного стола, для совещаний, но сесть на него не успел.
- Федор Юрьевич, прошу сюда,- Верников направился к небольшому столику, стоящему справа, в углу, на две персоны. За этим столиком полковник проводил доверительные беседы с посещавшими его нужными людьми. Если ты смотришь на человека с высоты своего массивного стола и полковничьего кресла, это обстоятельство совсем не располагает собеседника к приватной, доверительной беседе. И совсем другое дело – вести беседу, попивая кофе или чай – за маленьким, уютным столиком в углу кабинета большого начальника, пригласившего тебя поговорить о делах наших грешных.
- Кофе, чай – Федор Юрьевич? – поинтересовался хозяин кабинета, включая электрический чайник.
- Не нужно ничего, Владимир Сергеевич, давайте, просто поговорим.
- Надо, Федя, надо, - прости меня, Федор, за каламбур. Ты сам знаешь, простых бесед мы, опера, не ведем. У меня с тобою будет беседа – лицом к лицу, глаза – в глаза. Так – чай, или – кофе?
- Тогда – чай, если можно, покрепче.
- Присаживайся, Федор, в ногах правды нет, как нет ее в головах на-ших. Говорим – одно, думаем – другое, а поступаем – совсем непредсказуемо. Согласен со мною?
- Не совсем, Владимир Сергеевич. Я всегда говорю человеку то, что думаю о нем, и поступаю, по отношению к нему, предсказуемо и адекватно.
- Ты, Федор Юрьевич, человек особый, исключение из установленных правил поведения, за что я тебя уважал и уважаю до сих пор. Признаюсь, Федор, тебе честно, перед тобою я виноват.
Последовала минута молчания. Верников хлопотал «у самовара», заливая кипяток в заварной чайничек. Он приготовил две кружки, чайные ложки и кусковой сахар.
- Я вас не понял, Владимир Сергеевич. В чем вы виноваты? Что я не получил, уходя на пенсию, подполковника?
- Именно так, Федор. Я дал тебе слово офицера и не сдержал его. Представление отнес на подпись, генерал его подписал, но в Москву оно так и не ушло. Ты находился в нашем госпитале, вопрос стоял отвоей профпригодности, - оставлять тебя на службе или увольнять по состоянию здоровья. В этой ситуации Андрей Серафимович не счел нужным, по своим соображениям, отсылать в Москву подписанное им представление о присвоении тебе звания подполковника милиции. В этом имеется, в том числе, моя вина перед тобою, Федор. Не настоял, не убедил я его…
- Только и всего? Владимир Сергеевич, бросьте вы терзать свою со-весть такими пустяками. Мне, как и вам, хорошо известно, Андрей Серафимович мог выслушать чужое мнение, но принимать решения по всем вопросам, касающихся его компетенции, было подвластно только одному ему. Такая простая арифметика. Позволь тебя спросить, Владимир Сергеевич, как новый «хозяин» относится к этой самой «арифметике»- прислушивается ли к другому мнению, как относиться к подчиненным, как «метет»? Если не хочешь, или не можешь, прошу тебя, не отвечай. Я, ведь, приехал не только поговорить с тобою, хочу просить у генерала оказать мне помощь – перевести на счет медицинского «Центра Дикуля» 10 000 долларов. Мне, пенсионеру, таких денег не найти. Я был на приеме у специалиста «Центра», он осмотрел меня и обозначил эту сумму, уже с пятидесятипроцентной скидкой. Поможешь ли ты мне, Владимир Сергеевич,- по старой нашей дружбе? Опять же, оговорюсь, если не можешь, -не от тебя это зависит,- ответь мне честно. Не обижусь, пойму.
В образовавшейся тишине было слышно, как из заварного чайничка наливается, по кружкам, темно-коричневой струйкой чай, а воздух был на-полнен его приятным, жасминовым ароматом. Верников поставил на стол гжельский чайничек, из такой же, небольшой сахарницы, ложечкой достал кусочек сахара, опустил его в кружку Федора, интересуясь.
- Тебе сколько?
- Еще один, пожалуйста.
Себе он также положил два кусочка, только затем отодвинул стул и удобно уселся. Размешав ложечкой сахар, он отхлебнул совсем маленький глоточек, чтобы не обжечь небо. Кузьмин предоставил ему слово, совсем не обидевшись за погоны подполковника, которые пообещал и так желал вручить Верников четыре года тому назад своему лучшему оперу, честнейшему и преданному своей профессии офицеру, так нелепо закончившему свою служебную карьеру.
- Помогу ли я тебе? Конечно же, однозначно, - помогу. Если мое обращение к генералу можно будет засчитать за помощь. Я пойду к нему на доклад завтра,- сегодня уже был. Расскажу о тебе, если он будет меня слушать. Видишь, Федор, какая картина маслом- если бы, да кабы моя воля. Ты меня понимаешь?
- Понимаю, Сергеич, не от тебя зависит, но, согласись, сумма для Управления, не такая уж большая. У Дикуля все делается без хирургического вмешательства, в МОНИКИ- есть в Москве такой медицинский институт, - удаляют межпозвонковую грыжу путем хирургии. Я, - честно тебе скажу,- боюсь ложиться в МОНИКИ. Выбор у меня невелик – «Центр Дикуля». Возможно, не помогут и там, но врачи, хотя бы не навредят.
Они сидели и разговаривали еще около часа, выпив из заварного чайничка весь чай. Вспомнили их первую встречу, громкие, заказные преступления средины 90-х годов, оперов, погибших в неравной схватке с бандитами. Речь зашла о Муроме. Пищалкина давно уже сменил Михалев - старший оперуполномоченный из небольшого городка Миленки. Верников поинтересовался у Кузьмина, заходит ли он в родной отдел к бывшим подчиненным, какое у них настроение и почему при Михалеве произошел резкий рост преступности, а ее раскрываемость снизилась. Федор поделился своими мыслями.
- Не припомню случая, чтобы я, проходя мимо отдела, не зашел к ребятам. 30 лет, Сергеич,- а это немалый срок,- я открывал одни и те же двери. Сколько мне суждено ходить по земле на своих ногах, столько и буду заходить в родною контору. Ребята мне всегда рады. Поговоришь по душам, совет какой дашь,- опыт, говорят, не пропьешь, а мне его не занимать. Михалев, правда, в последнее время, стал коситься на меня. Ребят отвлекаю разговорами от работы. Он толковый малый, но простую истину никак постичь не может. Все мои раскрытые преступления – не что иное, как итог совместных с подчиненными, кабинетных разговоров и обсуждений различных версий совершенных преступлений. Об этом мы говорили часами. Каждый опер имел право свободно высказаться, а затем и отработать свою версию преступления. Михалев не дает операм такой возможности, отсюда, на мой взгляд, резкий рост преступности и снижение ее раскрываемости. Ребята перестали верить в свои возможности, в успех, а без этого, в нашем деле, никак нельзя. Согласен со мною, Владимир Сергеевич?
- Безусловно, Федор Юрьевич. Спасибо тебе, дорогой ты мой человек. Если бы ты только знал, как мне не хватает тебя, как трудно без тебя и как я переживаю за тебя, твое здоровье. Поправляйся, Федор. Я сделаю для тебя все. Думаю, генерал меня поймет и найдет эту, не такую уж большую сумму – 10 000 долларов, чтобы тебя поставить на ноги. Ты, Федор, это заслужил. Рад был тебя видеть. Завтра же, позвоню тебе домой и доложу, надеюсь, о положительном результате.
Начальник и его бывший подчиненный попрощались, как старые друзья, закаленные давнишней, боевой службой, переросшей, с годами, в крепкую, мужскую дружбу. Федор уехал в Муром, нисколько не сомневаясь в своем бывшем начальнике – полковнике Верникове и сказанных им правильных, настоящих мужских словах .
Кузьмин позвонил спустя неделю. Он был расстроен, голос его дрожал и срывался.
- Отказал мне генерал, не захотел помочь. Я был у Верникова, он ходил к генералу, но хозяин области даже не выслушал его. Такого подвоха от своих я не ожидал. Прошло всего четыре года, как я на пенсии, а меня для них уже нет, умер я, словно и не отдал тридцать лет своей жизни системе эМВеДэ. Мне очень обидно, что к власти на моей земле пришли такие генералы – новой, демократической власти, для которых человек является лишь винтиком, колесиком системы, созданной отцом всех народов – Сталиным. Прошло сорок лет, и ровным счетом, ничего в ней, системе, не изменилось.Руководил бы областью прежний генерал, Андрей Серафимович, он по- другому отнесся бы ко мне. И деньги бы нашел, и меня побеседовать пригласил. Что мне делать, Семен Саныч, не знаю. Написать жалобу министру? Никогда жалобщиком не был, да и вряд ли это поможет. Жалобу, в лучшем случае, прочтут и направят – для составления письменного ответа – по месту службы, во Владимир, генералу Федорчуку. Он прочтет, посмеется, и за его подписью я получу ответ: « в бюджете областного МВД денег на ваше здоровье не предусмотрено».
Я молча слушал своего коллегу и родственника, не зная, что ответить и как ему помочь. В одном Кузьмин ошибался, уповая на прежнего генерала, многие годы руководившего милицией Владимирской области и знавшего его лично. Генерал, подписавший представление на получение Кузьминым специального звания «подполковник милиции» и, одновременно, давший указание не отправлять его на подпись министру внутренних дел, - до своего, особого, распоряжения, ожидая заключения врачебно-медицинской комиссии о профпригодности офицера, попавшего, волею случая, в ДТП, не внушает мне доверия. Думается, обратись Кузьмин за оказанием материальной помощи к Андрею Серафимовичу, результат был бы точно таким – отрицательным, потому, как среди генералов бывают порядочные руководители в очень редких случаях, как некое исключение из правил руководства большими коллективами людей.
Мы с Федором попрощались, я пожелал ему здоровья, зачем-то на-помнил слова из песни про оперов, которые от кого-то защищаются и куда-то прорываются. От этих лишних и ненужных слов мне стало стыдно и противно. Свату уже не нужно кого-то задерживать, от кого-то защищаться и куда-то прорываться. Ему сейчас необходимы деньги – 10 000 долларов, - для получения квалифицированной медицинской помощи в знаменитом «Центре Дикуля». Это его, возможно, последний шанс- стать полноценным, здоровым человеком. Предоставить ему этот шанс я не мог, а государство, в лице генерала, депутата и всевозможных, многочисленных фондов помощи сотрудникам внутренних дел, пострадавшим на службе от рук убийц, бандитов и им подобным подонков, не захотело. Такова была реальность, с которой столкнулся пенсионер, инвалид 2-й группы Кузьмин и не смог ее преодолеть. Несколько дней я находился под впечатлением этой безысходности, переживая за свата, не имея никакой возможности хоть чем-то ему помочь. Работа, поездки на дачу, домашние дела-заботы, наконец, рождение внучки Анюты отодвинули, на время, мои мысли о Федоре. Месяц спустя, когда он с женою Верой приехали к нам посмотреть этого маленького человечка и порадоваться ему, я, глядя на свата, не могущего сделать самостоятельно, без палочки, ни шага, на его изменившуюся, до неузнавае-мости, походку, вновь стал переживать, упрекая и накручивая себя за то, что не предпринял никаких реальных шагов по поиску денег для Федора, ставшего, за эти годы, таким родным и близким человеком для меня и моей семьи. 10 000 долларов, деньги были большие, но у нас имелась дача, которая «тянула» на эту сумму. Необходимо было, говорил я себе, ставить вопрос ребром – выносить на семейный совет, продавать дачу, вызывать свата из Мурома, ехать с ним в «Центр Дикуля» и оплачивать его счет. Возможно, моя семья была бы против такого шага, не поддержала меня, но вопрос мною не поднимался, а лишь возникал в голове на уровне мысли. Три дня гостили у нас Кузины и все это время я чувствовал себя виноватым перед Федором. Мы говорили с ним о никчемной политике государства в области пенсионного обеспечения военнослужащих, влачащих жалкое существование, о крышевании ментами бандитов и воров, их бизнеса «на крови», о продажности прокуроров и судей, о правде, которую не сыскать днем с огнем. Мы с ним вспомнили «наше», «тихое» советское время, службу, без стрельбы – в центре Москвы и на окраине русской земли – Муроме, когда можно было, уходя из конторы на территорию, не получать у дежурного «свой» Макаров. О своем, ухудшающемся здоровье Федор предпочел не говорить. Видимо, он закрыл эту тему, для себя, а значит, она была «под замком» - в разговоре с другими людьми, даже самыми близкими. Я понял это, особое, состояние его души и не стал сыпать соль на оголенную, незаживающую рану. Ни разу, за три дня, он не проговорился о депутате, о своей поездке, «с челобитьем», во Владимир к новому генералу, не проронил ни слова о современной медицине и своем выздоровлении. Это обстоятельство даже напугало меня и я, в отсутствие Федора, обратился с вопросом к сватье.
- Вера Николаевна, скажите мне, почему Федор избегает говорить о своем здоровье? Что случилось с ним?
- Случилось то, что должно было случиться. На него, временами, находит такая депрессия, такая апатия к жизни, что я даже боюсь с ним говорить на эту тему. Говорю вам об этом по большому секрету. Не ссылайтесь, ради Бога, на меня. Это случилось вскоре после того, как Верников сообщил Федору по телефону, что генерал отказал ему в помощи, не нашел, или не захотел найти, в своем бюджете эти несчастные 10 000 долларов. Муж перестал верить всем – депутатам, генералам, врачам, - себе самому. Жить без веры, сами знаете, тяжело. С того времени он и стал маяться душою, она места себе, в его больном теле, не находит.
Сватья замолчала, на кухню входил Федор. Мы сменили тему, стали говорить об их отъезде в Муром. Я пообещал проводить сватов и на следующий день, на машине, отвез их на Казанский вокзал, подсобил Федору зайти в поезд. Он уже не мог сделать это самостоятельно, без посторонней помощи. Время, в одном случае, лечит, в другом, калечит. За пять лет, прошедших от того, рокового, для Федора, дня, жестокое и безучастное время сделало из здорового, радостного, неунывающего, никогда и ни при каких обстоятельствах, любящего жизнь во всех ее проявлениях, человека –инвалида, превращая его в больного и беспомощного калеку.
Жизнь продолжалась, по-разному-, для Кузьмина, и для нас,- окру-жающих его, здоровых и радостных людей. Здоровый человек не может, постоянно, думать о другом, больном, даже самом близком и родном. Иначе бы он сам, вскоре, заболел «на всю голову». Дочь Ольга с зятем Алексеем и полугодовалой Анютой съездили в Муром, показали родне Кузиных подросшую внучку, окрестили ее в храме на набережной Оки, вернулись в Москву, веселые и довольные.
- Алексей, как отец, как его здоровье и как он себя чувствует? – интересуюсь у зятя. Всего лишь на минуту на его лице я увидел следы печали и тревоги.
- Отец чувствует себя, с каждым днем, все хуже и хуже. В первый день, по приезду, радовался Анюте, не отходил от коляски, на второй день, ездил с нами в храм, сидел со всей родней на крестинах, а на третий день, только вышел из своей комнаты, попрощался с нами, вновь закрылся и больше не выходил. Такие, невеселые, у отца дела, Семен Александрович, - отвечал мне зять, опускаясь на пол, где ползала по ковру наша всеобщая любимица внучка.
Мое управление – по охране объектов высших органов власти и правительственных учреждений, в котором я проходил службу, начали расформировывать, заменяя другим ведомством – Федеральной Службой Охраны. К этому времени я имел полных двадцать лет выслуги, дающей право на получение пенсии. Мне предложили возглавить ведомственную охрану в «НИИАвтопроме», расположенном недалеко от станции метро «Коломенское». Я принял предложение, подал рапорт своему руководству, продолжая служить и ожидать увольнения в запас. В течение месяца меня рассчитали, выдали пенсионное удостоверение и я приступил к исполнению обязанностей начальника охраны в институте автомобильной промышленности. Месяца через три, когда я окончательно «въехал» в свою новую должность, один мой старый знакомый сообщил мне о том, что собирается, на днях, посетить известного во всей Московской области и за ее пределами народного целителя, деда Николая, лечащего межпозвонковую грыжу и другие заболевания в области спины, поясницы, конечностей рук и ног. Я вспомнил о свате, попросил своего знакомого Виктора, после поездки к этому целителю, позвонить и рассказать мне о конечном результате – помогло ли ему лечение у деда Николая. Через три недели Виктор отзвонился, рассказав мне, в самых восторженных тонах, об этом народном чудо-целителе, излечившем сотни людей с самыми серьезными заболеваниями позвоночника, дисков, суставов и прочая, и прочая.
- К Николаю Ивановичу, - так его зовет народ, просто так – не попа-дешь. Сперва, ему нужно позвонить по телефону, рассказать, что болит. Он спрашивает, какой диагноз поставлен врачами, записывает «в очередь», просит захватить с собою рентгеновские снимки. Ждать можно и две недели, и месяц. Меня он принял, после звонка, через три недели. За день Николай Иванович принимает около десяти человек, в порядке «живой очереди». Я был восьмой, ждал, сидя в машине, шесть часов. Зима – куда деваться? На одного человека он тратит около часа: одного может принимать полтора часа, другого – тридцать минут. Кости человека он видит глазами-рентгенами насквозь. Лечит он, читая святые молитвы, обращаясь к Иисусу Христу. На газовой плите заваривает травы, читая молитвы, смотрит в настой, говорит, что с тобой произошло. Он рассказал мне, что давно, в молодости, в область поясницы меня ударила вагонетка, прижав к стене. Это было давно, я только начал работать на ЗИЛе простым рабочим и про этот случай успел забыть, хотя меня увезла «скорая» в больницу. Семен, дед-провидец меня шокировал. Он укладывает человека на кушетку, смачивает чистое полотенце этим настоем из более, чем двадцати трав, прикладывает к больному месту, непрерывно читая молитву, укрывает теплым одеялом или тулупом. Спустя некоторое время, он снял с меня полотенце, протер поясницу чистой, святой водой, и начал делать массаж позвоночника, разминать и прощупывать его пальцами. У него настолько сильные руки и пальцы, не пересказать. После этой процедуры он дает больному бутылку или две своего травяного настоя, рассказывает, как его применять, просит повторить и назначает – или не назначает- дату повторного к нему приезда. Мне он велел приехать через три недели. Денег не берет, а кто пытается ему их оставить,- гонит взашей, и требует больше не приезжать. Просит привезти с собою чистый, аптечный спирт или крепкий самогон – первак. Он настаивает на них свои травы. Рассказывал, приезжал к нему один человек, от известного миллионера, производителя лекарств Брынцалова, предлагавшего ему продать за баснословные деньги «секрет» своих трав. Пришлось, говорит, выгнать этого проходимца, чтобы передал другому проходимцу, что Николай Иванович служит не деньгам, а Господу нашему Иисусу Христу, повелевшему ему лечить людей. Можешь созваниваться с Николаем Ивановичем, вызывать своего свата из Мурома и везти его к целителю.
Виктор продиктовал мне номер телефона, рассказав, как найти село Барановское, расположенное неподалеку от города Егорьевска Московской области. Долго не раздумывая, набираю телефонный номер.
- Да, слушаю вас.
- Здравствуйте. Это Николай Иванович?
- Да.
- Николай Иванович, вам звонят из Москвы. Меня Семеном зовут. Николай Иванович, мне ваш телефон дал сосед, Виктором зовут, он был у вас с поясницей, вы ему помогли.
- Вы зачем звоните?
- Я хотел привезти к вам своего свата из Мурома, зовут Федор…
- Он сам не мог позвонить? Что у него?
- Межпозвонковая грыжа, смещение дисков. Несколько лет назад он попал в ДэТеПэ, наркоманы въехали в его машину…
- Вы много говорите. Пусть приезжает, а не может, привезите вы его, сейчас скажу число… … седьмого февраля. До свидания.
Серьезный дед, мне, балаболу, не чета. Ценит время. Опускаю трубку на рычаг и набираю муромский номер. Трубку подняла сватья Вера. Рассказав ей о наших, семейных новостях, о внучке, любящей ползать на коленках вокруг папулечки, лежащем на полу, прошу ее передать трубку Федору. Расспрашиваю его о здоровье, затем рассказываю, со слов соседа Виктора, про народного целителя Николая Ивановича, лечащего сложные заболевания позвоночника, дисков, переломы конечностей и много других, которые официальная медицина не «тянет».
- Федор Юрьевич, я договорился с Николаем Ивановичем, что седьмого февраля привезу к нему тебя. Ты сможешь приехать шестого числа в Москву?
- Семен Саныч, ты договорился? Когда?
- Сейчас только разговаривал с ним по телефону. В течение дня он принимает до десяти человек. Сосед ждал три недели, тебе назначил через две. Федор Юрьевич, тебя ждать, ты приедешь?
- Ты еще спрашиваешь! Приеду обязательно! Семенсан, я … тебе… огромное спасибо. Ты Вере не рассказал?
- Нет, мы с ней говорили о внучке Ане. Жду тебя, Федор. Будь здоров.
Волнение свата передалось мне. Сильно колотилось сердце. Я сидел, держа в руке трубку переносного домашнего телефона, думал о свате и пытался представить себе народного целителя, самородка, деда Николая, с огромной бородою, густыми «брежневскими» бровями и большой шевелюрой черных, с проседью, волос на голове. Мне хотелось верить, я уже верил, что этот верующий человек, лечащий людей молитвами и именем Господним, поможет моему свату, поднимет его, поставит на ноги, вернет ему здоровье, которое у него отняли нехорошие люди- наркоманы. Федор всю свою сознательную жизнь работал, как врач-санитар, на людей, очищая здоровое общество от больных его членов – убийц, насильников, воров, наркоманов… Почему именно ему была уготована такая судьба- пострадать от тех, с кем он вел ежедневную борьбу? Какой мировой закон здесь применим- единства и борьбы противоположностей?
Я не слышал, как с работы пришла жена, поговорив в комнате с зятем и взяв внучку на руки, она вышла на кухню.
- Наш дед, Анюта, сегодня плехой дед: посуду не помыл, ужин не приготовил, с тобой, мусечкой, не играл. Погрози деду пальчиком, скажи: но-но-но, дед. Ты почему, дед, лодыря гоняешь, ничего не делаешь?
Внучка «грозила» мне пальчиком руки, прижималась к бабе, держащей ее кулачок, смеялась и не хотела обижать деда, пытаясь опустить свой махонький пальчик.
- Мне звонил Виктор, он ездил под Егорьевск к народному целителю . Я с ним созвонился, он записал свата Федора на седьмое февраля. Ты жалуешься на боли в суставах рук. Поедешь с нами?
- Не знаю, буду работать – не поеду, буду «выходная», может и поеду. Ты знаешь, я никогда не верила этим «кашпировским», «чумакам» и другим шарлатанам, лечащим за деньги все болезни.
- Виктор сказал, Николай Иванович денег не берет, а кто их предлагает, того выгоняет из дома. Решай сама, здесь я тебе не советчик. Я звонил свату, он приедет через две недели – шестого февраля. Надо помочь Федору, сама знаешь, тонущий хватается за соломинку.
- Я ничего не имею против: помоги Федору Юрьевичу, отвези его к целителю. Там посмотрим, возможно, поеду с вами – за компанию.
7 февраля выпало на воскресенье. Шестого вечером я встретил Федора на Казанском вокзале. По дороге в «Братеево» рассказал ему, еще раз, во всех подробностях, историю со знакомым Виктором, у которого к этому времени прошли боли в поясничной области.
- Николай Иванович дал Виктору одну бутылку травяного отвара, или настойки – на травах. Он сейчас натирает свою поясницу этим настоем, а когда оно закончиться, еще раз поедет в Барановское. Кстати, нужно купить пару литров чистого, аптечного спирта. Один мой знакомый покупает спирт в аптеке, у завода «Ферейн», на Нагатинской. Придется и мне туда заехать. Николай Иванович денег за лечение не берет, просит привозить с собою спирт или крепкий самогон, на которых он настаивает свои двадцать, с хвостиком, трав.
Услышав, что я собираюсь тратиться, покупать спирт, Кузьмин полез в карман- за кошельком.
- Семен Саныч, сколько с меня за спирт?
- Нисколько, Федор Юрьевич, спрячь кошелек, не заводись.
- Нет, так дело не пойдет. Деньги- возьмешь, я не нищий какой-нибудь.
В зеркало заднего вида наблюдаю за Федором, доставшим кошелек и пересчитывающим свою нищенскую наличность- мизерную пенсию, снятую со сбергкнижки сватьей Верой. Надо делать ход «конем», Федор может «взбрыкнуть», показать свой ментовской характер, а это не приведет ни к чему хорошему.
- Согласен, Федор Юрьевич, я кулю спирт на свои деньги, принесу тебе чек, после чего ты отдашь мне свои кровные. Договорились?
- Другое дело, согласен.
- Ответь мне, только честно: тебе деньги – взятку- предлагали?
- О-о! Было дело. Если бы я брал взятки, а предлагал, один раз, пол-лимона долларов, вор в законе, по кличке «Муромский», я бы мог раз десять обратиться в «Центр Дикуля» к самому Валентину Ивановичу. Еще бы осталось – ездить по морям и заграницам. Хочешь- расскажу?
- Конечно, хочу.
- Было это в девяносто шестом. Вспомни, разгул преступности, на улицах стреляют из автоматов, машины взрывают магнитными минами. У вас в Москве было шумно, у нас в Муроме происходили разборки братвы каждый день, на каждом шагу. Один раз получаю информацию из надежного источника…
Переночевав, мы выехали в шесть утра. Жена выразила желание ехать с нами. Узнав, что в машине придется ехать не менее три часа и ждать, в порядке живой очереди, до шести часов, она приготовила, с вечера, бутерброды, заварила, в двухлитровом, походном, - «железном»- термосе крепкий чай с лимоном, не забыла положить в сумку три кружки. Одним словом, молодчина, предусмотрела все, до таких мелочей, извиняюсь, как туалетная бумага.
В начале десятого мы остановились в центре села Барановское, спра-шивая у пробегающей мимо нас хозяйки, где нам найти дом целителя Николая Ивановича? Женщина нисколько не удивилась.
- Дом Николая Ивановича? Езжайте прямо по этой улице, по правой стороне, во дворе, увидите колодец-журавль. Это и есть дом нашего Николая Ивановича. Вам бы пораньше надо было выехать, у него к девяти часам собирается очередь, обычно, до восьми-десяти человек. Не теряйте времени. Удачи вам.
Мы, в свою очередь, поблагодарили приветливую женщину. Мне особенно понравилось, как она произнесла слова «нашего Николая Ивановича». Они прозвучали так мелодично и ласково, что могло значит лишь одно- жители любят своего целителя, обращаются к нему и верят в его Божий дар. Делюсь этими мыслями с Федором и женой. Сват поддержал меня, он настроился на выздоровление, уверил в Николая Ивановича, его способности, дарованные ему свыше. Жена отнеслась скептически, потому, как по жизни она, аки неверующий Фома, никому не верила, все услышанное подвергала сомнению и критике. По дороге она заявила, что едет с нами «ради компании», к Николаю Ивановичу ее на аркане не затащишь. Я не возражал, отмалчивался, памятуя, что не ее везу к народному целителю, а свата, ставшего для меня, за эти пять лет, не просто родственником, а особенно близким и родным мне человеком. В последнее время меня постоянно мучило, угнетало какое-то непознанное мною чувство, возможно, совесть, упрекавшая меня за то, что я прослужил в ментовке двадцать лет, со мною ничего не произошло- меня не подстрелили, на меня не наехал автомобиль, не упал на мою голову кирпич, меня ни разу даже не избили,- я уволился, получаю от госу-дарства пенсию, устроился на «непыльную» должность начальника охраны объекта, получаю заработную плату, построил для себя и своей семьи дачу, у меня все есть,- вон какой живот «отъел», а другим, более достойным, чем я, - Федору, совсем не подфартило, можно сказать, не повезло в этой жизни. Жизнь преподнесла ему не урок – сломалась в пятьдесят лет, когда мужик пребывал в расцвете сил, любил свою работу, семью, ее, Жизнь, суровую и беспощадную. Зачем она поступила с Кузьминым? Он был достоин лучшей участи. Кто ее, человеческую судьбу, определяет, земные, жизненные блага распределяет? Кому-то, ни за какие заслуги – все, а кого-то – за борт лодки, в бушующий океан,- без спасательных средств.
Старинный колодец, сделанный под «журавль», с длинной-предлинной жердью и висящим вверху ведром, Кузьмин, сидящий на заднем сидении, справа, у окна, увидел первым, сообщив нам об этом. Подъезжая к дому, я насчитал пять автомобилей, припаркованных у ворот и на обочине дороги. Пристраиваюсь сзади последнего, красного «жигуля», иду в разведку, стучу в боковое, водительское стекло. Водитель отвечает на мои вопросы, говорит, они «шестые» в живой очереди и поднимает стекло. Морозно. Иду к своей «четверке», сажусь в машину и рассказываю о том, что узнал от водителя. Одного человека, подростка, Николай Иванович, уже принял, минут пять назад зашел второй, мужчина, лет под сорок. Мы стали ждать. Жена предложила чай и бутерброды. Я и Федор от бутербродов отказались, а от горячего, с лимоном, чая дураков, среди нас, не было. Ароматный, темно-коричневый напиток, древний, как сам мир, приятно согревал внутри, взбодрил, поднял настроение. За разговорами на семейно-бытовые темы, незаметно летело, на своих невидимых крыльях, время. Минут через пятьдесят, из открытой калитки вышел сорокалетний мужчина, направился к машине – АЗЛКовскому «Москвичу». К нему подошли, выйдя из своих машин, несколько человек, начали расспрашивать, а молодая, лет двадцати, девушка и парень, видимо, ее муж, направились к дому. Минут через тридцать парень с девушкой вышли из калитки и направились к своей машине. К ним начал выходить, из машин, народ, вышли и мы. Девушка рассказала, что она не может забеременеть, Николай Иванович читал молитвы, никакого зелья ей не давал, отругал ее, сказав, что он «не гинеколог», а помогут ли ей Божьи молитвы, он не знает. Они приехали без звонка, думали, не примет, выгонит. На эту «неудобную» тему девушка много говорить не стала, молодая пара уехала и народ разошелся по своим машинам. На прием к целителю пошли трое человек: мужчина и женщина повели, под руки, престарелую мать. Через час они вышли и пока, медленно, вели женщину, несколько человек, включая нас, собрались возле их «сорок первого» «Москвича». Мать посадили, с трудом, на переднее, пассажирское сидение, отодвинув, сколько было возможно, его назад. Ее дочь рассказывала нам, любопытным.
- Моя мать упала, как говориться, на ровном месте пол года назад. Сломала себе тазобедренный сустав. Лежала в травматологии, ей вставили «аппарат Илизарова», шесть месяцев с ней возились врачи, выписали из больницы. Ходить она не может, привезли, вот, к Николаю Ивановичу. Он, скажу честно, ругался на нас, говорил, что скоро людей будут везти не на кладбище, а к нему. Посмотрел все рентгеновские снимки, осмотрел мать, - нас выгнал в сенцы,- натирал ее своим зельем, дал две бутылки с собою, рассказал, что нам делать и как натирать.
- Женщина, скажите, пожалуйста, Николай Иванович вашей матери не назначил повторную процедуру, в смысле, - не пригласил привезти ее к нему, когда закончиться лекарство для натирания? –спрашиваю я, вспомнив про соседа Виктора, которому целитель «прописал» приехать к нему повторно.
- Нет, ничего не сказал, видимо, мать – старый человек, ей восемьдесят один год -, ответила женщина, садясь в машину. Мы тоже, как и все, пошли греться в машину. Следующим, по очереди, был мужчина, на вид лет под пятьдесят, которого двое мужиков потащили на себе во двор «волоком».
- По-видимому, у него что-то с позвоночником,- заметил Федор и не ошибся. Мужчины, доставившие больного к целителю, минут через десять вышли из дома, подошли к машине, закурили. Мы со сватом пошли к ним расспрашивать, кого они привезли и с каким диагнозом, жена осталась в машине. Сын больного рассказал, что отец около трех лет мучиться с позвоночником, жалуясь на острые боли. Николай Иванович подогрел на плите какой-то отвар, читал молитвы, отца уложил посреди комнаты на кушетку, а их, попросту, выгнал, чтобы не мешали ему. Прошло более часа. Из дому вышла женщина, подошла к калитке и махнула мужикам рукою, давая знать, чтобы приходили за больным. Мы подошли к их машине и стали ждать, собираясь расспросить у мужика, страдающего от болей в позвоночнике, как он себя чувствует после первой процедуры лечения у народного целителя. Его вели под-руки по широкой тропинке, очищенной от снега, и было заметно издалека, как мужик, опираясь руками на плечи сына и его знакомого, идет своими ногами по земле, радуясь произошедшему чуду. К целителю его тянули «волоком», ноги волочились по земле, - от Николая Ивановича он уже шел на своих «двоих», при помощи близких ему людей. Подошедшие и обступившие машину полукольцом люди, видевшие из своих машин эту заметную перемену в больном, радовались за мужика, еще больше уверовав в народного целителя и самородка – Николая Ивановича, к которому приехали или привезли своих больных родных и близких людей.
Возле машины уставший и просветленный пятидесятилетний мужик остановился, опустил свои руки с плеч сына и его товарища, оставаясь стоять на ногах. Он видел всех собравшихся вокруг него людей и готов был отвечать на наши вопросы.
- Извините, не знаю вашего имени…
- Иван…
- … Иван, как вы себя чувствуете, - у меня, как и у вас, позвоночник, - чего ожидать и к чему готовиться? – спросил Федор у мужика, родственной с ним души.
- Готовьтесь к десятикилометровому кроссу, попотеете под его железными пальцами. Он разминает каждый позвонок, прощупывает каждый диск. У меня межпозвонковая грыжа, сильно запущена. Я – лежачий, а сейчас, видите, - стою, самому не вериться. Идите к нему и не бойтесь, полегчает, как и мне, после первой процедуры.
- А на повторный сеанс он вас записал? – задал Кузьмин вопрос, ловя каждое слово мужика, побывавшего у целителя.
- Записал, велел приехать третьего марта, когда закончиться настойка из трав, которую он мне налил в банку. - Его сын держал в руке небольшую матерчатую сумку. – Дай Бог здоровья Николаю Ивановичу, сейчас поедем прямо в церковь, хочу поставить свечку за его здравие.
Мужчину начали, не торопясь, усаживать за заднее сидение и народ стал расходиться. К целителю родители повели совсем молоденького, лет пятнадцать, юношу. Следующими были мы. Вышедшие с сыном, минут че-рез сорок, муж и жена рассказали терпеливо ожидающим своей очереди людям, что они привезли свое чадо, страдающее эпилепсией, второй раз. После первого раза, от молитв, читаемых Николаем Ивановичем, ему стало намного лучше, припадки почти прекратились и целитель пригласил их на повторный сеанс. Они не могут найти слова благодарности в адрес Николая Ивановича, ходили в церковь и опять пойдут – поставят свечу за здравие этого Божьего человека.
Мы с Федором, не дослушав до конца их благодарственную речь, направились во двор. Подойдя к входным дверям, я постучал, не дождавшись ответа, постучал еще раз, громче прежнего.
- Они не слышат, сенцы у них, открывай, Семен Саныч,- замечает сват и я открываю дверь. В сенцах мы останавливаемся, я вновь стучу, - очень громко. Услышав изнутри голос, открываю дверь, пропуская вперед Федора. Он медленно, опираясь на палку, переступает через высокий порог, за ним захожу я и закрываю за собою дубовую, добротную дверь, почерневшую от времени.
- Здравствуйте, Николай Иванович,- громко произносит Федор. Здороваюсь и я.
- Здравствуйте, слушаю вас. – Народный самородок, исцеляющий людей, сидел на табурете, посередине комнаты, метров восемьнадцать-двадцать. Присутствовал здесь и его небесный покровитель – Иисус Христос – на большом, белом полотнище, вышит «крестиком», цветными нитками чьей-то женской рукою, - в благодарность за исцеление сына, дочери или мужа, а быть может, своей собственной жизни.
- Николай Иванович, меня Семеном зовут. Я звонил вам из Москвы, говорил, что у меня есть в Муроме сват, который пострадал от наркоманов- их машина врезалась в машину моего свата – Кузьмина Федора, которому вы назначили сегодня прием.
- А-а, вспоминаю, вы тот, который много говорит. У вашего свата нет языка? Вы помолчите, говорите, Федор.
- Пять лет назад я попал в ДэТеПэ: лобовой удар в мою «Волгу»; меня зажало между рулем и спинкой сидения.Пол года, Николай Иванович, я не чувствовал никаких болей. Затем начал беспокоить позвоночник, боли усиливались и меня положили в госпиталь, во Владимир, где комиссовали, отправили на пенсию, - я служил в милиции, был заместителем начальника уголовного розыска Мурома.
- После аварии прошло пять лет, где вы лечились? Рентгеновские снимки привезли? – прервал Федора Николай Иванович.
- Во Владимире, в милицейском госпитале. Снимки привез, все они сделаны там.
- Давайте снимки. – Народный целитель встал. Ему было лет шестьдесят пять, его рост не превышал метр шестьдесят пять. Коренастый, плотно скроенный, мускулистый,- деревенский мужик. В доме было жарко натоплено, Николай Иванович был в брюках и майке, из-под которой, была видна верхняя часть груди, покрытая густыми, вьющимися, седыми волосами. Круглое, широкое лицо не портил нос-«картошка», в сочетании с белыми бровями, небольшими глазами-буравчиками и коротко стрижеными волосами, облик Божьего человека был ярким и запоминающимся. Я держал в руке широкий целлофановый пакет со снимками. По ковровой дорожке делаю несколько шагов навстречу целителю, вынимаю снимки из пакета и протягиваю ему.
- Если каждый будет ходить по комнате, моя Люба будет целыми днями убираться за вами, - ворчит хозяин дома, берет снимки и начинает их рассматривать. Извиняюсь, ретируясь, возвращаюсь к двери. Федор рассматривает свою обувь, видимо, размышляет, снимать ли ее сейчас, или подождать, когда его позовут пройти к кушетке, стоящей у стены. Николай Иванович рассматривал рентгенснимки, старые, пятилетней давности, и со-всем новые, держа их на полувытянутых руках, приблизив к электрической лампочке.
- Межпозвонковая грыжа… … смещение межпозвонковых дисков. - Отчеканил он диагноз врачей Владимирского областного ведомственного госпиталя. – Пять лет они ничего не делали, здоровье загубили, а теперь ты хочешь, чтобы я его восстановил? Приехал ко мне, одним днем, зашел больным, непотребным, а вышел- здоровым и счастливым? Так, Федор?
Ни я, ни тем более Кузьмин, не ожидали от этого народного чудо-целителя, слава о котором бежала впереди его, такого грубого отношения к себе. Я, во всяком случае, предполагал увидеть интеллигентного, воспитанного человека, первыми слова которого должны быть : «Здравствуйте, уважаемые люди. Снимайте обувь, проходите, присаживайтесь. Рассказывайте, что случилось и чем я могу вам помочь». Понятно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Все имеет свои границы, мы, все же, люди.
- Я… Николай Иванович, так не думаю. Я был здоров, как бык, работал по двое-трое суток, ловил преступников. Не моя вина, что на моей дороге оказались наркоманы. Полгода после ДэТеПэ я работал, как ни в чем не бывало, нигде, никаких болей не чувствовал, ничего меня не беспокоило…
- Хватит! Твой сват – балаболка может уходить, ему тут делать нечего, ты – снимай ботинки и пальто, проходи к кушетке.
Услышав повеление покинуть дом, долго не задерживаюсь, говорю «до свидания», разворачиваюсь и – будьте здоровы, лечите людей, Николай Иванович! Машину я не глушил, ныряю в теплоту. На расспросы жены даю однозначные ответы- да, нет, не знаю.
- Он попросил меня выйти, а Федора – раздеваться и проходить к ку-шетке.
- А жена у него есть, ее видел?
- Нет.
- Что – нет: нет жены или не видел?
- Не видел никого, он один был в комнате. Не приставай ко мне, прошу. Читаешь – читай.
Я человек уравновешенный, но эмоциональный, людей оцениваю не разумом, а чувствами. Мне нагрубили – обижаюсь, затем успокаиваюсь, прощаю. Деревенский человек, мыслит по-деревенски, грубоват, хамоват, но, как говорил герой Высоцкого – Жиглов, дело свое «он знает добре». В том смысле, что результаты его лечения – налицо: не стояли бы к нему люди по шесть-восемь часов в очереди на двадцатипятиградосном морозе, будь он шарлатаном. Да воздастся вам – по делам вашим. Грех обижаться на человека, к которому приехал не сам, а привез другого, близкого человека, просящего о помощи. И нечего дуться на жену.
- Алена, оторвись от чтения, я был неправ. Хочу рассказать тебе о Николае Ивановиче, как он нас с Федором принял, что говорил.
- Слушаю,- жена отложила в сторону книжку.
Рассказываю ей, в подробностях, о целителе, его хамоватом к нам отношении, как он выставил меня на улицу.
- Правильно сделал, ему нужно заниматься с Федором, а ты будешь стоять, глазеть, языком чесать. Если свату станет легче, значит, Николай Иванович, какой бы он ни был, целитель от Бога. Сделав такой вывод, она вновь принялась за чтение. Прошло более полутора часа, - я поглядывал на часы, а сват все еще находился в доме у целителя.
- Пойду, отнесу Николаю Ивановичу спирт, - говорю жене и тянусь к четырехлитровой пластмассовой канистре, купленной у охранника аптеки от завода «Ферейн» на Нагатинской.
- Не болтай там ничего лишнего,- поучительно говорит жена, не отрываясь от романа «Любовь у моря»- книги, которую я бы не поднес к своим глазам, но ей мелодрамы нравятся. Пусть читает, я же пойду в разведку.
Захожу в дом, останавливаюсь у порога. Федор уже одевается. Вид у него уставший,- мягко сказано,- на лбу видны крупные капли пота, а лицо- мокрое и красное. Мужик, предупреждавший о 10-ти километровом кроссе, оказался прав. Хозяина дома в комнате не было.
- А где Николай Иванович? Я спирт ему принес.
- Вышел через кухню в другую комнату,- успевает ответить сват, как в комнату приема посетителей входит целитель.
- Николай Иванович, я принес вам спирт,- говорю и приподнимаю в руке небольшую флягу.
- За спирт – большое спасибо. Сколько стоит?
- Неважно, не дороже той помощи, которую вы оказали Федору Юрьевичу.
- Что вы сказали- неважно? Это плохое слово, все в жизни важно, ты червя навозного умышленно раздавил и это- очень важно. Говори, сколько заплатил за спирт, Семен из Москвы, иначе- опять выгоню.
- Триста пятьдесят рублей, Николай Иванович…
- Люба, подойди к нам,- громко позвал целитель жену, которая неза-медлительно вышла к нам.
- Этому говоруну-москвичу верни пятьдесят рублей,- повелел он и женщина повернулась,готовая уйти в комнату, из которой пришла, но меня кто-то неведомый дернул за язык.
- Николай Иванович, можно попросить вас не возвращать деньги, а принять мою жену, - у нее болят пальцы рук, застудила когда-то в ледяной воде. Я вам еще спирту привезу.
- Где жена?
- Сидит в машине.
- Зови, да побыстрей. Там много машин – после вас?
- Машин пять-шесть,- отвечаю и- к дверям, на улицу. Едва выбежал за калитку, начинаю громко звать жену, махать рукой. Она услышала, вышла из машины.
- Пойдем! Быстрее! Николай Иванович зовет!
- Зачем?
- Не знаю! Пойдем!
- Подхватываю Алену за руку, быстрым шагом проходим двор, открываю входную дверь, вторую, в сенцах, оставляю ее у порога и говорю, торопясь, чтобы жена не передумала.
- Николай Иванович,- жена Алена. Я пойду, машина работает. – И закрываю за собою дверь. Федор уже оделся, собирается прощаться с целителем. Во дворе, подождав пару минут, окончательно успокаиваюсь, закуриваю и медленным шагом направляюсь к своей «четверке». В машину не сажусь, ожидаю Федора. Совершенно усталый, как выжатый лимон, он идет,- не опираясь ! на палку. Его походка изменилась! Возможно, сам Федор этого не замечает, но ! – со стороны – это так заметно. Докурив сигарету, прикуриваю от нее вторую. Волнуюсь, решаю не торопить события, не сглазить свата, помалкивать. Вначале пускай он поостынет, выговориться, расскажет, что и как и че по чем у Николая Ивановича. Открываю переднюю, пассажирскую дверь .
- Если можно, я сяду сзади, устал – досмерти. Мне хочется лечь, отдохнуть. Не возражаешь, Семен? – упавшим, страдальческим голосом говорит сват и я открываю ему заднюю дверь.
- Кто бы стал возражать, Федор, - только не я. Не торопись, потихоньку залезай, там есть подушечка, Алена предусмотрела. Кстати, как она? Я думал, она даст задний ход. – Закрываю двери, «стреляю» окурок в снег и, обойдя машину, сажусь на водительское место.
- Алена чуть было не ушла. Ты вышел, а она говорит Николаю Ивановичу: «мой муж вам наговорил всякой ерунды, я пойду». Он ей: «Стой, это что еще за детский лепет! У тебя пальцы болят, крутят?». Она ему: «Бывает, застудила когда-то». «Тогда – снимай сапоги, пальто и проходи сюда», - потребовал он, Алена подчинилась, а я вышел. Строгий дед, костоправ, вот он кто. Как он меня мучил, как орал на меня. Я на него, он- на меня. Положил меня на кушетку, на спину – на позвоночник – метровую доску и давай стучать по ней молотком.
- Молотком? Тебе показалось, Федор, может быть, кулаком, - спрашиваю, оборачиваясь назад. Федор лежит на спине, подсунув под голову небольшую подушку.
- Не показалось. Что он только со мною не вытворял: вначале, разогрел на плите спиртовую настойку, намочил чистую тряпку, положил мне на позвоночник, укрыл теплым одеялом. «Настойка впитается, размягчит окаменевшие соли, они выступят на спине. Мы смоем их водою, а с размягченными дисками начнем работать. Полежи минут двадцать», сказал он мне и ушел. Через двадцать минут хозяйка принесла в тазу теплую воду, пришел дед, начал тряпкой протирать мне спину, смачивая ее в воде. Затем он минут двадцать разминал пальцами рук мой позвоночник, прощупывая каждый диск. Какие же у него сильные руки, железные пальцы ! Я корчился от боли, скрежетал зубами, а когда он положил на позвоночник эту самую доску и стал по ней стучать, я заорал. Он мне в ответ кричит: «Чего кричишь, мент? Расскажи, как ты людей пытал в своих застенках». Я ему: «Не пытал я людей, вы меня пытаете, - изверг, костоправ». Он мне: «Да, я костоправ, вправляю тебе диски, ментяра!». Мы так орали друг на друга, не передать словами. Крепкий орешек этот Николай Иванович. Грубиян, но мне понравился. От боли чуть рассудком не тронулся, а когда он с меня слез, а я оклемался, попросил у него прощение- за грубость. «Второй раз приедешь, говорит, я тебя замучу досмерти». Он дал мне лекарство- две бутылки. « Как закончиться, недельки через три, можешь звонить и приезжать. Тебе, мент, нужно не менее десяти сеансов - и будешь залазить, сверху, на жену. Жена имеется?», спрашивает. «Как можно без жены, Николай Иванович?», отве-чаю, а он мне: «Без жены нельзя никак, схожу к своей Любаше, перекушу чего-нибудь». Он вышел, я начал одеваться, тут вы с Аленой заходите». Я забыл свое лекарство,- вспоминает Кузьмин.
- Алена принесет, а если забудет, я схожу за ним. Ты- лежи, отдыхай.
Наконец, в калитке показалась Алена, в руке она держит пакет с драгоценным чудо-лекарством, приготовленным народным целителем, дедом Николаем, Николаем Ивановичем, - так его здесь все называют – грубоватым сельским мужиком, который, прожив на свете пятьдесят лет, вдруг начал лечить людей. Поначалу, к нему стали приходить свои, сельские – у кого вывих, колено вправить, кому массаж поясницы сделать, кто-то ушиб свой позвоночник и пришел к деду Николаю за помощью. О славе сельский костоправ не думал, деньги с сельчан не брал. Народ, включив «китайское радио», быстро прославил своего земляка в Егорьевске и его окрестностях. К деду Николаю поехал люд с Московской области, затем с окружающих – Владимирской, Рязанской, Калужской и остальных. Поскольку Николай Иванович был православным христианином, человеком верующим, ходил в церковь, молился Святой Троице- Отцу и Сыну и Святому Духу, Матери Богородице и всем святым, небесные силы наделили его «даром Божьим», призвав служить людям – исцелять их болезни. Выйдя на пенсию, Николай Иванович, подчинившись судьбе, своему предназначению, начал, с утра и до вечера, принимать больных людей – травмированных, калек, алкоголиков, прокаженных, эпилепсиков и прочая, и прочая. Во второй наш с Федором к нему приезд, к целителю приезжали два армянина – излечить их от триппера. Николай Иванович, выгнав их из дому, вышел вслед за ними во двор и громогласно заклеймил их позором: «Совести у людей нет! С триппером ко мне приехали!».
Стояла мартовская оттепель. Снег уже потемнел, просел, схватился твердой коркой. Под весенними лучами мартовского солнышка края дере-венских крыш немного оттаяли от снега и первая капель запела свою монотонную, капающую песню – кап, кап, кап… Воробушки не сидели, нахлобучившись, неподвижно на ветках, а прыгали по лужицам и весело чирикали. Все живое на этом свете радовалось пришедшей весне. Приехав-шие к целителю люди не ждали своей очереди, отсиживаясь в теплых машинах, а собирались в одну группу, рассказывая друг другу настигшую их родных болезнь, какой раз они посещают Николая Ивановича, делясь самым сокровенным .
- Мой муж был лежачим, мучился с позвоночником, воспалились нервные окончания. Бедный, он не мог пошевелиться, не говоря уже о том, что сходить, извините, в туалет для него было сущим адом. Официальная медицина, понятное дело, от него отказалась, его выписали домой умирать. Знакомые нам дали телефон Николая Ивановича и он пригласил нас приехать. Мы у него третий раз. Сейчас муж сидит в машине. С моей помощью, он начал потихоньку ходить. Очень помогает лекарство, которое делает Николай Иванович. Мы молимся на него, ходим в церковь, ставим свечи за его здоровья.
Женщина,, лет тридцати, перекрестилась. Подобных историй, ожидая своей очереди, мы наслушались много. Уповали на Николая Ивановича и все мы – моя семья и все родственники сватьи Веры и самого Федора. После первого посещения целителя, сват лечился дома,- сватья ежедневно занималась позвоночником мужа: смачивала спиртовой настойкой кусок чистой простыни, расстилала ее вдоль спины, накрывала теплым одеялом. Пол часа Федор лежал, чувствуя, как неведомая, волшебная сила успокаивает, убирает ноющую, внутри позвоночника, боль. Затем Вера снимала с него одеяло, убирала со спины тряпку и смывала теплой водою проступившие на поверхность невидимые глазу, мельчайшие солевые отложения. После массажа,- она массировала, как могла – нежно, без боли, Федор еще пол часа лежал под теплым одеялом, размышляя, как он через год, здоровый, свалиться Верникову, как снег наголову, попросив восстановить его в милиции. «Согласен в родной отдел рядовым опером», скажет он удивленному бывшему начальнику.
- Вера, снимай одеяло, пол часа уже прошло! – Кричал он жене, возившейся на кухне с обедом.
- Иду! – Она подходила к дивану, снимала со спины одеяло, припася чистую рубашку, помогала ему надеть ее на себя. Она обязательно говорила ему: «Федя, ты бы полежал еще, в тепле, хуже не будет», в ответ он твердил: «Спасибо, Веруньчик, належался, хватит, хочется походить. Наклонись ко мне». Вера покорно наклонялась, он целовал ее, как в молодости, в губы. Федор жил уже работой, семейные планы на будущее. Приехав ко мне во второй раз, в марте, Федор, в первую очередь, посетил небольшую, деревянную церковь, в восьмистах метрах от дома, помолился и поставил свечку – за здравие раба Божьего Николая из села Барановское. Было видно, он чувствует себя намного лучше, чем в первый приезд, в феврале. Целителю звонил он сам. «Здравия желаю Николаю Ивановичу. Это мент Федор – из Мурома. Звоню вам из Москвы, от свата. Лекарство закончилось, чувствую себя намного лучше. Вы сказали, мне можно приезжать без записи… Хорошо, завтра приеду, спасибо».
Из дома вышла хозяйка, неся в руке ведро. Николай Иванович, я за-помнил, называл ее Любой. Решение я не принимал, ноги сами оторвали меня от земли и понесли во двор. К колодцу-журавлю мы подошли одновременно.
- Я вам помогу, Любовь- не знаю вашего отчества.
- Не нужно, я сама,- Николай Иванович увидит, будет ругаться.
- Пусть ругается, скажете, - балабол приехал, свата привез,- нахальный такой: отнял у меня ведро и опустил в колодец. – Я улыбаюсь и протягиваю к ведру руку. – Уступите мне, прошу вас, я хочу посмотреть ваш колодец, глубокий ли; ни разу не пришлось ни доставать, ни пить воду из «журавля».
- Тогда – берите. –Хозяйка оттаяла и протянула мне десятилитровое ведро. Ставлю ведро, покрытое изнутри и снаружи, белой эмалью, на ска-мейку, берусь за длинную жердь, на конце которой уже привязано оцинкованное ведро, и опускаю его в колодец. Заглядываю вовнутрь, щурясь, приглядываюсь к темноте. Ведро ползет и ползет вниз. Никогда не видел таких глубоких колодцев. Наконец, оно стукнулось о воду, бултыхнулось, перевернулось и набралось воды. Когда же водная поверхность успокоилась, я потянул ведро наверх. Взяв в руки холодное, оцинкованное ведро, переливаю воду в эмалированное, стоящее на скамейке. Немного живительной водицы все же проливаю на деревянную скамейку. Хозяйка дома, молча наблюдавшая за мною, роняет в мой адрес.
- А вы, я вижу, деревенский. Проворных, сельских, сразу видно.
- Я родился и вырос в деревне, в Украине, хохол, значит. Моя же мать, родилась неподалеку от Егорьевска, село Фаустово, может, знаете? По свидетельству о рождении – русская, по новому, украинскому, паспорту – гражданка Украины…
- Я – из Фаустово, родилась и выросла там. Кто же ваша мать, как ее зовут? Какого она года?
Я, услышав такое признание стоявшей рядом женщины, немного опешил, потеряв дар речи. На малой родине мамы я никогда не был, никого, с Фаустово, не встречал, а тут – такая удача! В один миг шестидесятилетняя женщина стала мне особенно близкой и родной, почти матерью. Прихожу, от охватившего меня волнения, в себя, рассказываю.
- Мою маму зовут Галина, ее отца, моего дела, звали Федором, фамилия – Полищук. Мама родилась в тридцать шестом году: дед с бабушкой Устиньей приехали к вам в Фаустово в тридцать втором, или в тридцать третьем году, в Украине начинался голодомор. У них уже были дети – трое . Здесь родилась моя мама, брат, мой дядя Володя и мамина сестра, моя крестная – Маруся. Перед войной дед с бабой и троими детьми,- трое старших жили с их родителями, - уехали в Житомирскую область, на родину. Благодаря тому, что дед с бабой решились на такой отчаянный шаг – уехали, как они говорили, в Московию, все их дети, мои дяди и тети, не умерли в голодомор, остались живы.
Жена Николая Ивановича слушала меня внимательно, не перебивала, а когда я закончил, сама стала рассказывать о себе.
- Я родилась в сороковом, в двадцать вышла замуж за Николая Ивановича, с той поры живу здесь, в Барановском. Когда родители были живы, я часто их навещала, помогала в огороде, по дому. В Фаустово у меня осталась единственная племянница с мужем, двое их детей в Москве. В основном, мы перезваниваемся, ездить некогда, сами видите, сколько народу приезжает к мужу. Ни выходных, ни проходных. Насколько его хватит, не знаю. Ему было около шестидесяти,- да, он еще не был на пенсии,- когда слег с позвоночником. Пол года не вставал с кровати, я все слезы выплакала, готовилась к худшему. Он был маловерующим, редко ходил в церковь, а тут стал молиться, просить у Господа здоровье, дал, в молитве, слово, если встану и пойду, буду молиться тебе, Господи и лечить, как ты лечил, ходя по земле обетованной. Господь услышал его, поднял со смертного ложе, вложил в его уста двадцать три травы, которые муж собирает по окрестным полям и лесам, научил, как их настаивать и применять на человеке. Благодаря Господу нашему Иисусу Христу и его Матери, заступнице нашей… - Хозяйка перекрестилась, сделав низкий поклон, - … раб Божий Николай, по великому Божьему чуду, не знающему медицины, ни человеческого тела, ни трав никаких, стал лечить людей, служа Господу нашему Иисусу Христу и его Матери, Богородице.
- Люба, воду неси! С кем ты там болтаешь полчаса?! – Хозяин дома, в одних штанах и майке, стоял на пороге дома и смотрел, неотрывно, на нас.
- Ой! Хозяин воду ждет, сейчас мне попадет. А я рада, что с вами по-знакомилась. Объясню ему, что ваша мама – с Фаустово, он и успокоиться.
Люба, так и не сказавшая мне свое отчество, схватив правой рукою ведро,быстрым шагом понесла воду, через длинный двор, в дом, я вернулся, в задумчивости, к Федору. Кто знает, возможно, мой дед Федор, хорошо знал отца и мать этой Любы, работал с ними в колхозе, бывал в их доме. Пути Господни неисповедимы…
Рассказываю ему историю Николая Ивановича, услышанную от его жены, а также о своей маме, родившейся и прожившей с родителями четыре года в селе Фаустово, где родилась и жила, до замужества, Люба.
- Вы теперь с Любой почти родственники,- заключает сват.
- Да, родственные души. Мой дед Федор, думаю, знал отца Любы, возможно, вместе с ним работал, выпивал в их доме, а в Барановском, спустя шесть десятков лет, встретились их дети.
- Все, как в сказке с хорошим концом. Не хватает свадьбы, чтобы сказать: – и я там был, мед, вино пил, по бороде текло, в уста- не попало. Хотя, как посмотреть : я здесь присутствую второй раз, еще осталось приехать восемь раз и … и на нашей, с Верой, улице будет свадьба.
Но свадьба, как ни радовался Федор, побывавший.повторно, а спустя месяц, третий раз, под железными пальцами у костолома и мучителя Николая Ивановича, не состоялась. Дело шло на поправку, Федор расправлял свои плечи, начиная делать уверенные, правильные шаги. Палочку носил в руке, так, на всякий случай, мало ли что случится.
Приехав к нам в апреле, веселый и жизнерадостный, прежде, чем звонить Николаю Ивановичу, Федор поведал всем нам, собравшимся за кухонным столом, эту историю.
- Николай Иванович прошлый раз, когда разогревал на огнетравяную настойку и усердно молился, глядя на святую воду, увидел мое прошлое – место ДэТеПэ, машину с наркоманами, как она врезается в мою «волгу». «Вас в машине, говорит мне, было трое: ты, жена и сын. Ты вылез из машины первым, хотя грудью поймал руль . Тогда и сломался твой позвоночник, но ты, мент, этого не ощутил, здоровый был, более центнера . Правильно говорю?» «Все верно, Николай Иванович», отвечаю. «Господь мне все показал», сказал Николай Иванович. Как, скажите, после этого, не верить в Господа Иисуса Христа, призвавшего Николая Ивановича служить ему, исцеляя людей? Помог он и мне, я уже хожу без палочки. Я верю ему, и верю в Господа нашего Иисуса Христа, направившего меня излечиться к этому целителю.
Мы поужинали. Молодые, дочь Ольга и зять Алексей ушли в свою комнату укладывать спать Анюту.
- Пойду звонить своему врачу и благодетелю. – Захватив с собою до-машний, переносной телефон, сват ушел в нашу спальню, мы с женою остались на кухне: Алена готовила назавтра борщ, я – бутерброды и чай в поездку к Николаю Ивановичу. Минуты через три на кухню зашел Федор, сел на стул. Он молчал. Я наливал в термос кипяток, насыпав туда чая. Идя в холодильник за лимоном, спрашиваю .
- Договорился, завтра примет? – Смотрю на изменившегося в лице Федора и понимаю, что произошло что-то ужасное. «Неужели умер? Наверное, на Федоре «лица нет».
- Федор, что случилось? Умер Николай Иванович?
Алена, повернувшись от плиты лицом к Федору, смотрела на него. Мы ждали от него подтверждение произнесенных мною, вслух, ужасных слов.
- Нет, не умер, живой. Сказал, что он больше не принимает… в смысле, не лечит людей.
Федору было тяжело говорить, он замолчал. Молчали и мы с женою. Первым не выдержал я.
- Почему- не лечит? Он объяснил? Может, он тебя не узнал?
- Узнал. Я ему говорю: «Здравствуйте, Николай Иванович. Звонит Федор, мент из Мурома. Я в Москве, у свата. Завтра к вам можно приехать? Он отвечает: «А-а, муромский. Нельзя. Я уже никого не принимаю. Не приезжайте». И положил трубку.
Федор опять замолчал. Я в недоумении. Почему он прекратил вести прием, лечить людей? Логика подсказывает, возможно, Николай Иванович болен. Заболел человек, такое бывает с каждым. Он за день принимает до десяти человек. Берем, в среднем, семь. Умножаем на семь. В неделю – полсотни людей посещают его дом. ОРВи, ОРЗ, другие инфекционные заболевания передаются по воздуху. Какой-нибудь больной заразил целителя. Он слег, лежит с высокой температурой. Выздоровеет, станет вновь принимать и лечить людей. Это – его рок, судьба, предназначение, служение Господу. Можно по разному трактовать. Делюсь своими мыслями вслух. Меня поддерживает жена. Алена не верила, изначально, Николаю Ивановичу, в его «дар Божий. После первого же сеанса и процедур на дому, у жены перестали болеть пальцы рук. Она вспоминала, что с трудом удерживала пальцами ручку, а ей, по работе, приходиться много писать. Болезнь, артрит, или другая болячка, больше жену не беспокоит. Татьяна Ивановна, работающая вместе с Аленой, ездила к Николаю Ивановичу с прихватившей ее поясницей всего один раз. Она не израсходовала на процедуры даже одной бутылки настойки, забыв о больной пояснице. После этого, «мой неверующий Фома» поверила в Божье «чудо» - в целителя из Барановского, излечившего до десяти человек только с одного нашего микрорайона – «Братеево».
- Не нужно, Федор Юрьевич, расстраиваться раньше времени. Муж прав – заболел наш Николай Иванович. Он вам что-то не то сказал, вы его не так поняли. Я считаю, через недельку, нет, лучше выждать две,- вы позвоните ему с Мурома, договоритесь о посещении, приедете к нам и Семен вас к нему отвезет.
Слова жены, как чудотворное лекарство, возымели свое, целебное действие. На наших глазах сват оживился, на лице, у губ, появилась улыбка и он начал рассказывать одну ментовскую историю – середины 90-х годов.
Уезжал Федор невеселый, мрачный. Было видно, ночью он не спал, думал, переживал. По дороге на вокзал я безуспешно пытаюсь повлиять на его невеселые мысли, поднять настроение.
- Если Николай Иванович откажется меня принять, я попрошу у него состав трав, которые он собирает и делает свою настойку. Брат моей жены, ты его видел, собирает травы, держит пчелы, на рынке у него свое место, лет десять он все это продает. Ты меня отвезешь, еще раз, к нему, Семен Саныч? – обращается сват ко мне, уже сидя на нижней полке плацкартного места в поезде.
- Дорогой ты мой Федор Юрьевич, можешь не сомневаться. Нашел я для тебя этого Николая Ивановича, три раза возил к нему, отвезу и четвер-тый.
- Спасибо, Семен Саныч, большущее спасибо,- благодарит меня Федор и я выхожу из вагона. Расстаемся мы надолго. Не пришлось мне больше везти Федора к знаменитому целителю. Спустя две недели, Кузьмин позвонил Николаю Ивановичу из Мурома, напомнив о себе. Целитель узнал его и вновь отказался принять, попросив ему больше не звонить. Федор расстроился, позвонил мне, передал весь разговор. Не зная, как успокоить Федора, я посоветовал ему успокоиться, выждать неделю, вновь позвонить и попросить у целителя поделиться своим «секретом» - назвать травы, которые он собирает и готовит из них спиртовую настойку.
- Федор Юрьевич, это, кстати, твоя идея. Кланяйся, проси, умоляй. Говори, не хотите рассказывать по телефону, я приеду, дам вам слово офицера, - ваш «секрет» трав умрет вместе со мною.
- Я об этом и не думал. Спасибо тебе, Семен Саныч. Через недельку созвонимся.
Прошла неделя, десять дней, Федор не звонит. Набираю знакомый телефон. Сватья поднимает трубку и на мой вопрос «как у Федора дела?» отвечает.
- Хуже не бывает. Николай Иванович не стал с ним разговаривать, бросил трубку. Федя ему перезвонил и тот послал мужа – знаешь сам, куда посылают. Третий день ничего не ест, никого не хочет видеть, не пускает к себе в комнату. Психическое расстройство. Молился он на Николая Ивановича, каждый раз, когда ехал к нему и возвращался от него, ходил в церковь, ставил свечи – за его здоровье, выучил «Отче наш» и молился. Не знаю, что мне делать. Посоветуй, Семен Александрович…
Мог ли я что посоветовать сватье? Конечно же, не мог. Поговорил с ней минут десять, пообещал приехать с женою в Муром, не уточняя срока. Для меня самого явилось полной неожиданностью такой разворот событий. Все шло так хорошо. Три поездки к народному целителю и лечение, в течение месяца, на дому, возымели на здоровье Федора такое чудотворное воздействие, подняли его на такую степень выздоровления, что сват начал задумываться о своем восстановлении на службу, в рядах милиции. Он ходил с палочкой, помахивая ею, словно барин, прогуливаясь с красивой тростью и дамочкой по морской набережной где-нибудь в Одессе. Никто из родни и близких знакомых Кузьмина не ожидали такого финала. Слова утешения были неуместны, да и Федор стал вести затворнический образ жизни, общаясь лишь с Верой. Зять звонил маме, она рассказывала об отце, Алексей извещал нас о муромском «затворнике». Вся моя семья переживала за свата, сочувствовала сватье, но, как говорится, ничем не могла помочь. Все лето мы с женою собирались в Муром, а выбрались лишь осенью, после завершения дачного сезона. В конце октября у Федора был день рождения и я, поговорив с Верой, дал ей слово, что обязательно приеду. Купив подарки и отложив все дела, мы с Аленой, в субботу, встав, ни свет, ни заря, в пять утра выехали на машине в Муром. Алексей с Ольгой и внучкой Анютой, имея свою «девятку», пообещали приехать попозже, к обеду.
Встречали нас, как самих близких родственников и дорогих гостей. Поздравить брата пришла сестра Федора, Наталья, и брат Веры – Николай, пчеловод и травник. Внутренний, психологический кризис миновал, у свата было прекрасное настроение, он был в центре всеобщего внимания, благодарил всех за поздравления, подарки, шутил, рассказывал анекдоты и поведал одну историю из жизни уголовного розыска, - своей, прошлой жизни. За столом, он выпил, со всеми, пару рюмок коньяка. Он уже не курил, выходил с нами, курильщиками, в коридор, опираясь на палочку, ставшему ему, вновь, нужной и незаменимой. По его неуклюжей, качающейся, из стороны в сторону, походке, всем близким было явно заметно, как сдал Федор за последнее время. На эту тему,- Вера предупредила всех гостей,- с ним никто даже не пытался заговорить. Все мы его жалели и каждый думал, про себя, что государство дало здесь осечку, споткнулось на Федоре, бросило его на произвол судьбы. Так не должно поступать с человеком, отдавшем государству все свои силы, знания, профессиональный опыт, наконец, здоровье, чтобы быть забытым в трудный период своей жизни. Ни в коем случае нельзя разбрасываться, - одним больше, одним меньше,- такими профессионалами, коим являлся майор милиции Кузьмин. Если не ценить таких работников, как Федор, в этом случае задаешься вопросом – с кем ты, государство, останешься, один на один? С ворами, бандитами, наркоманами да разносортными мошенниками. Они тебя не защищать, - рвать на части будут. Осмотришься ты внутри себя, захотев призвать на помощь, а во внутренних твоих органах засели одни казнокрады, мздоимцы и бездельники. Пахарей, трудяг, честных работников «кузьминской» закалки –днем с огнем не сыскать. С одной стороны, ты, само по себе, не виновато, - у тебя есть деньги, большие деньги, но ими распоряжаются чиновники –министры, генералы, губернаторы и чинуши, рангом пониже. Именно у таких распорядителей людских судеб не нашлось 10 000 тысяч долларов для Федора Кузьмина, заместителя начальника уголовного розыска по городу Муром Владимирской области. Им, таким людям, решающим . кому и какую установить зарплату, кого премировать и в каком размере – за профессионализм в работе, кому выделить бесплатную путевку в санаторий, а кто и за деньги не достоин поправить там свое здоровье, всем им глубоко плевать на человека, плохой он работник или хороший, если даже он «тянет воз» - за себя, за того парня и за того бездельника, распределяющего деньги и материальные блага. Сейчас стало модным возмущаться, пытаясь обвинить не конкретного человека, а Систему. Кто виновен в том, что Кузьмин ходил по инстанциям, просил чиновников, - генерала, депутата,- помочь ему выделить деньги в размере 10 000 долларов, перевести их на расчетный счет «Центра Дикуля», где занялись бы восстановлением его здоровья? Система, скажете вы, виновата. Было бы у нас, в стране, по-другому, по справедливости, по закону, по… Это, отвечу вам, демагогия, в чистом ее виде. В судьбе Кузьмина виновны два человека – генерал, руководитель милиции по Владимирской области и депутат Государственной Думы – от Владимирской области, с которым он обращался за помощью . Они помочь могли, но не захотели, потому, как ответственности за неоказание помощи конкретному человеку, Федору Кузьмину, на них не придумано. Их «головы» не полетели, эти «большие» чинуши остались сидеть в своих служебных кабинетах, в мягких, высоких креслах, забыв, уже на следующий день, что к ним обращался за помощью конкретный, живой человек, имеющий имя и фамилию – Федор Кузьмин.
Через год Федор приехал в Москву автобусом, с паломниками, посе-тившими на Таганке мощи святой Матроны Московской. Он усердно молился святой заступнице русских людей, просил ее заступиться за него перед Господом Иисусом Христом, сохранить ему здоровье и поддержать душевные силы, так быстро покидавшие его. К нам он не заехал и не позвонил, имея мобильный телефон, видать, не хотел беспокоить нашу суетную, московскую жизнь. О его поездке мы узнали, спустя неделю, от сватьи Веры.
В этом году, перед сентябрем, я ездил в Муром за шестилетней внучкой Аней, целый месяц гостившей у бабы Веры и деда Феди. Я общался, в основном, со сватьей Верой. У Федора плохи дела, нет интереса к жизни. Его болезнь стала прогрессировать, поглощая Федора целиком, как рыба червя в воде. Пришла беда, открывай ворота. В госпитале, во Владимире, Кузьмину поставили еще один диагноз – рассеянный склероз. Он часто забывается, задает одни и те же вопросы, ответы собеседника не выслушивает до конца. Его речь стала бессвязной, отрывистой. Передвигается Федор, в основном, по квартире, часто падает на ровном месте, натыкаясь на мебель, предметы. От мужика, весом в сто двадцать килограмм, десять лет назад, осталось не более сорока пяти. Ест он плохо, не попадая ложкой в рот. Пища вываливается изо рта, он подбирает ее и вновь несет ко рту, стесняясь своей беспомощности. Федор, прости ты меня, Христа ради, за разглашение сведений личной жизни! Я воздаю тебе РЕКВИЕМ! Пишу тебе, настоящему милиционеру, ГИМН! Ты забыт государством, но мы,- твои бывшие подчиненные, знакомые, соседи, родные и близкие,- помним о тебе, ценим и любим тебя! Майор Кузьмин! Я не хороню тебя – живи ты вечно, как фараон, хотя бы, лет до ста! Живи и радуйся сам, радуй нас, кто знает и помнит тебя. Свою сознательную, милицейскую жизнь ты прожил не зря. Будучи санитаром на общественной ниве, ты избавлял от сорняков-паразитов хлебные поля, выдергивая из земли-кормилицы глубоко пустившие, пустые корни. Спасибо тебе, труженик земли муромской, русской. Рукотворный памятник тебе, Федор Кузьмин, при жизни, и по смерти твоей, не поставят, ты сам себе его воздвиг – своей честностью, бескомпромисностью, преданностью, решительностью, смелостью и профессионализмом .
По дороге из Мурома в Москву останавливаюсь на объездной, вокруг Владимира, дороге, у кафе «На Муромской дорожке». Внучка попросилась в туалет, по малой нужде. Покупаю ей любимое мороженое- крем-брюле и маленькую бутылку воды «тархун». Мы сидим с ней вдвоем за круглым столиком, она наслаждается мороженым, мои думы целиком поглощены Федором.
- Дед, а почему ты не болеешь, а деда Федя болеет? Он попал в аварию и не может выздороветь? Он скоро умрет? Открой мне «тарфунчик», дед. Мы еще поедем в Муром? - один за другим, Анюта ставит передо мною простые, и не совсем, детские вопросы, на которые я обязан ответить. Начинаю с последнего, отвечая вопросом на вопрос.
- А ты хочешь еще поехать в Муром? – открываю «тарфун» и наливаю в пластмассовый стаканчик.
- Хочу, дед, на все лето хочу поехать. Я так люблю бабу Веру.
- А деда Федю – любишь?
- Не знаю, он часто падает, все ломает, а баба Вера его не ругает, а плачет. А я не плачу, я уже взрослая.
- Анна Алексеевна, взрослая ты моя внучка, я спрашивал у тебя, лю-бишь ли ты деда Федора, а ты мне не ответила. Говори, я слушаю.
- Ну, дед, не задавай мне глупые вопросы. Я… мне его жалко. Понимаешь, он – больной, а больных нужно жалеть, так говорит баба Вера…
23.10.2012. Москва
-
-
Рассказ о настоящем милиционере
© Copyright: Александр Карповецкий, 2014
Свидетельство о публикации №214081901601
Свидетельство о публикации №214081901601
Рецензии