Новая крыша
У бабы Мани крыша была четырехскатная шиферная. Местами шифер почернел, впадины заросли мхом, а кое-где стали проступать трещины. А вдруг крыша прохудится? Шутка ли, дому-то уж пятьдесят лет. И самой бабе Мане – девятый десяток.
Две сестры родные, жившие по-соседству, крыши свои заменили. А они ведь – младше.
И решила баба Маня крышу поменять.
Два года копила пенсию. Внук Колюшок в телефоне своем с большим ярким экраном нашел нужное объявление, сын Володя договорился, и в середине июля из Воронежа привезли и уложили на подворье большие бордовые листы металлического профиля. А в следующую среду на двух машинах приехали работники.
Сначала к воротам подкатил зеленый москвичок-пикап, из которого вышли два молодых парня. Они достали из машины какие-то трубы, железки, доски и перенесли все это к дому. Через час подъехала небольшая запыленная серебристая иномарка, на которой приехали еще четыре работника. К тому времени молодые парни соорудили леса во всю стену баб Маниного дома, что смотрит на железную дорогу. А до самой дороги, по которой задорно катят поезда к морю, напрямки, через огороды, примерно с километр.
В выделенной бабой Маней по случаю ремонта кухне-времянке работники перекусили, переоделись и вышли во двор. На всех из одежды остались только одинаковые черные шорты и монтажные пояса. Да обувка была у всех разной, как разными были возраст, рост и другие, к слову сказать, приметы.
- Ребяты, вы только не шибко, - начинала говорить баба Маня, но её никто не слушал.
Ребяты были крепкие, загорелые, скорые на слово и дело. На груди, спине и руках одного из них красовались наколки. Он поторапливал и незлобно поругивал всех, а на голове у него была свернутая из газеты пилотка.
«Прораб», - испуганно думала баба Маня.
Ребяты отправили хозяйку в дом причитать и молиться, а сами принялись за работу. Сначала с того ската крыши, где стояли леса, сняли и побросали вниз шифер. Потом содрали старый рубероид…
Вокруг весело чирикали воробьи. В воздушном пространстве повыше деревьев летали многочисленные стрижи и редкие слова прораба. И только высоко в небе парил и охватывал царским взглядом всю землю одинокий коршун.
За остаток дня работники покрыли новым бордовым металлическим профилем два ската крыши - трапецеидальный и торцовый вальмовый, какие не видны с улицы.
Ужинали ребяты на открытом воздухе. Потом двое попадали лицом в траву, а еще трое, пошатываясь и матерясь, с переменным успехом пытались их поднять. А тот, который прораб, пугая соседских коз и кур, сиплым голосом выводил:
«Ночь приходит на перрон - она опять
Постарела - ей все чаще провожать.
Как осенний лист - промокший, но живой.
Мама нас всегда ждет домой».
К часу ночи все затихли в кухне-времянке…
В небогатую событиями размеренную деревенскую жизнь все это внесло свое разнообразие. Наутро к баб Маниному подворью потянулся народ.
Первым пришел Генка Волощук в черных спортивках и светлой рубашке, застегнутой на одну пуговицу на большом, как у капитана ДПС, животе. Небритое лицо его венчали на низеньком лбу черные солнечные очки. Давным-давно Волощук служил в стройбате. Но примерно после года службы на голову ему уронили не то плиту, не то бордюр. Ефрейтор Волощук был в каске, удар пришелся вскользь, по касательной. Но контакт этот даром не прошел. С тех пор Генка стал путаться. Его комиссовали, дали третью группу, и до самой пенсии он пас коров в округе.
Иногда Генка собирал вокруг себя пацанов и рассказывал им разные военные истории. То он был разведчиком, и его забросили в логово врага. То он был сапером, то танкистом. «Иду я там по минному полю или еду я там на танке…» Всякая история неизменно заканчивалась одной и той же фразой: «А вокруг – снег. И - картошка цветёть». Все смеялись, дразнились, а Генка нервничал и, в запале, кричал, что служил в самых страшных войсках, и что ему даже оружия не выдавали… «А вокруг – снег. И - картошка цветёть».
Генка, задрав голову, стал ходить кругами вокруг баб Маниного подворья.
Потом приехал трактор с прицепом. Пришел Володя с женой Татьяной. Володя с трактористом отцепили прицеп. Трактор уехал, а Володя с Татьяной стали собирать, возить на тачке и кидать в прицеп сломанный шифер.
Подошла Валька Грунина, путаясь в полах не по размеру длинного халата с большими аляповатыми цветами.
- Вальк, у тебе платье какое-то новое красивое, - сказала Татьяна, выпрямляя спину.
- Да это ж халат.
- Да? – удивилась Татьяна.
- Я пояс у него отмандила - не люблю я энти пояса – вот и получилось платье…
Осторожно ступая и поглядывая на крышу, вышла из дому баба Маня.
Вскоре у ворот появилась шестидесятилетняя соседка Полинка. Она кивнула бабе Мане, посмотрела на крышу, немного постояла и повернула обратно. Сделав пару шагов, она остановилась, нагнулась и, как бы невзначай, сорвала несколько пучков травы.
«Вот змеюка, - подумала баба Маня. – Опять мою повилику рвёть».
Ближе к полудню наведалась сестра баб Мани - баба Нюра.
- Какит санкции прыдумали, - начала баба Нюра, подойдя к прицепу. Рядом стояла Татьяна и Генка Волощук. – Все энтот черненький у их воду мутить. Прям, как врач.
- Какой врач? - удивился Генка.
- Да стоматолог, - отвечала баба Нюра. – Када у районе мне коронку на энтот зуб надевал.
Баба Нюра показала свой единственный верхний серебристый зуб и добавила:
- Я тока щас поняла, что он сказал мне тады.
- Что? – спросил Волощук, не отводя глаз от прораба.
- Я его спросила, а кады энтим зубом исть можно?
Волощук посмотрел на бабу Нюру:
- И что?
- А он почесал у затылке и тихо так говорит: «Никогда».
Генка поправил очки на лбу:
- Не понял.
- Чаго не понял? - переспросила баба Нюра.
- Что никогда?
- Так ить в том-то и дело, что я тожеть тады ниче не поняла. А он мне сразу так и сказал: «Никогда».
Волощук смотрел на бабу Нюру, словно видел впервые.
Татьяна молчала, отдыхала.
- Так исть энтим зубом не могу – болит. Уж два года маюсь. А он ведь так и сказал: «Никогда».
У Генки шел бурный мыслительный процесс:
- А санкци тут причем?
- Дык уберем картоху, и на хрена те санкции.
Очки слетели на толстый нос Генки. Он водрузил их на прежнее место и важно произнес:
- Политика!
- Да ну тебя, дурака! – баба Нюра в сердцах махнула рукой, подошла к воротам.
Из ворот выкатил Володя с тачкой, остановился у прицепа и стал бросать в него куски шифера. Баба Нюра поправила косынку и крикнула:
- Вов, а нельзя по той Амерки какой-нить атом мандануть?
- Ты чего, баб Нюр?
- Воду мутять, мутять…
- А ежели они тоже атом? – спросил Володя.
- Так мы ж упервые, - не унималась баба Нюра.
- А они – вторые, - Володя бросил крупный обломок шифера. - И - мандец бабушке!
- Какой бабушке? – удивилась баб Нюра.
- Какой-какой. Табе!
Баба Нюра перекрестилась три раза:
- А мне-т за что?
- Тады ж третья мировая будет, - Володя вытер пот со лба. – Всем будя.
- Нет… Войны нам не надоть, тока как-нить проучить энтого черненького, - баб Нюра теребила концы косынки. - А взять хоть и штаны ему снять и всыпать.
- Кому? Обаме?
- Да-да, Банане. Надоть, Вов, надо.
- Ты это… расистка, баб Нюр? – Володя с тачкой скрылся за воротами. – Негров не любишь…
- Сроду такой дурью не занималась. За мужика свого с троимя бабами дралась. Это было, не спорю. Дык это ж пятьдесят лет, как прошло, - баба Нюра бросила на прощание взгляд на крышу и тихонько направилась в сторону своего дома. – Негров… любить…
Ребяты поправлялись пивом.
- Можеть с выпивкой потом? - робко спросила баба Маня.
- Не успеете до ночи, - вставил Володя.
- Кто понял жизнь, тот не спешит, - громко с расстановкой отвечал прораб. - Кто здесь бригадир?
Оставалась половина последнего самого приметного торца крыши. Прораб работать уже не мог. В съехавшей на затылок пилотке-треуголке, оседлав конек и размахивая прутиком, он скакал по крыше, раздавая приказы, словно игрушечный Наполеон на деревянной лошадке с маленькой сабелькой в руке. И в этот момент всем стало ясно, что не хватает одного цельного куска металлопрофиля.
- Приплыли! – сказал самый молодой.
- Бля, - обронил невысокого роста самый трезвый и самый старший по возрасту наемный работник.
- Что значит «бля»? Слушать меня! - перехватил инициативу прораб.
Он спрыгнул с верхотуры в траву.
- Бери этот кусок и примеряй его вверху, у конька, - скомандовал прораб.
- А ты бери вот тот кусок и меряй после этого, - показывал он другому работнику.
Ребяты молчали в оцепенении.
Прораб, исчерпав аргументы, перешел на мат.
Позже у самого заметного с улицы торца новой крыши появились и остались навечно две большие заплатки…
Смеркалось, когда баба Маня рассчитывалась с прорабом в чулане. От ребят присутствовал самый старший и самый трезвый работник. От семьи был Володя.
- Эх, бабуля, - растроганный прораб отслюнявил две бумажки от кучки. - На тебе две штуки, на лекарства…
Ужинали ребяты вновь на открытом воздухе. Угостили и Володю. Потом, опять, двое падали лицом в траву, а еще трое, пошатываясь и матерясь, с переменным успехом пытались их поднять.
Прораб, пугая соседских коз и кур, выводил:
«Только мама позовет: "Сынок, родной!"
Только мама до последнего с тобой.
Только мама руки хрупкие подаст.
Не обманет, не отступит, не предаст».
Ребяты до кухни-времянки не добрались, так и спали под звездным небом. К часу ночи в деревне все стихло…
С первыми лучами солнца наемные работники собрались, погрузились в зеленый москвичок-пикап, серебристую иномарку и уехали в другой район, менять очередную кровлю.
Баба Маня убиралась в кухне-времянке.
Полинкины козы щипали ворованную повилику.
Генка Волощук смотрел новости по телевизору и изредка тревожно покачивал головой.
Валька Грунина несла на станцию три пластиковые бутылки в котомке – продавать молоко к поезду.
Баба Нюра поливала из шланга капусту на огороде.
Володя спросонья черпал эмалированной кружкой холодную воду из оцинкованного ведра.
Татьяна кормила кролей.
В розовых лучах солнца новая крыша бабы Мани весело щурилась двумя заплатками на вальмовом торцовом скате.
Всё.
Мандец!
И картошка - цветёть…
август 2014
Свидетельство о публикации №214081901619
Юрий Николаевич Горбачев 2 23.09.2021 18:41 Заявить о нарушении