Ощущение смерти

               

— …Что, прямо здесь?..
 — Да, говорят, сидел за столиком. Вон там.
 — И никто не видел, что он умер?
 — Нет. Он обычно напивался допьяна… и тогда напился; тут сердце и встало. Видно, он почувствовал, что ему конец... Положил голову на руку: со стороны — вроде уснул человек, а он уже богу душу отдал. Его и не тронул никто... только когда закрывали кабачок, обнаружили, что он мертв.
 — А друзей у него тут не было?
 — Не знаю, наверное, не было, если никто даже не подошел к нему.
 — Почему так?
 — Не знаю... говорили, что он очень изменился после того, как умерла старуха, год назад… словно подменили человека. Сразу опустился, почти каждый вечер просиживал тут и всегда напивался, да и знаться ни с кем не хотел.
 — У меня, когда дед умер, бабушка еще лет восемь жила… правда, все хотела тоже помереть.
 — И у меня дед лет пять один прожил, а этот как нарочно загонял себя в могилу. Не поймешь этих стариков…
 — Не хотел бы я быть стариком. Прямо жутко становится, когда подумаешь, что сам когда-то состаришься.
 — Тут уж ничего не поделаешь.
 — Да.
   В кабачке, где мы сидели, невысокий потолок, казалось, давил сверху. Рабочий день кончился, и народу здесь было достаточно. Многие курили, плохая вентиляция не успевала убирать терпкий сигаретный дым и липкий запах плохой рыбы. Пиво было неважное. Рыбу мы прихватили с собой, она была суха до хруста. Рыба эта делала пиво лучше, чем оно было на самом деле.
   Приятель частенько после работы забредал сюда и был осведомлен о новостях этого кабачка. Мы повстречались неподалеку. У меня было немного времени; мы спустились в пивной погребок, где тусклое освещение, невысокий потолок и густой табачный дым располагали к тому, чтобы поговорить, и приятель  рассказал мне эту историю.
 — А дети у него были? — спросил я.
 — Кто его знает…
 — Но ведь так не может быть, чтоб совсем никого не было.
 — Да, — согласился приятель, — в это трудно поверить, но только у него и на похоронах никого не было. Это уж я знаю. За вскрытие некому было платить, так что мы задаром работали.
 — Он что, денег на черный день не оставил?
 — Какие там деньги! Говорят, когда зашли к нему в квартиру, там даже зеркала не было. Кровать да шкаф совсем пустой, только кипа газет и была в нем. Как так могут люди жить?..

   Мест в кабачке было немного — столиков шесть-семь. Их обычно занимали завсегдатаи, и старик был из их числа. Ему больше некуда было идти отсюда, кроме как домой, а дома все напоминало ему о смерти, поэтому он всегда досиживал до закрытия кабачка и еще долго бродил по освещенной улице. Ему не нужен был комфорт и уют. Он знал, что скоро должен умереть, и ничего лишнего ему не требовалось, только хотелось, чтобы было не очень страшно, когда придет смерть, поэтому, как только у него появлялись деньги, он напивался. Старик хорошо помнил, как он испугался, когда утром подошел к кровати своей старухи и увидел ее бледно-желтое лицо, запавшие, с закрытыми веками глаза, заострившийся нос и открытый рот, с беззубой верхней десной, а из-под одеяла наполовину высунулась рука с дряблой, обвислой кожей и скрюченными пальцами. Ему стало жутко. Он пошел прочь из квартиры, унося в волосатых ноздрях запах смерти и позабыв запереть за собой дверь. Вернулся он поздно вечером. Старуха все так же лежала на кровати, и рука наполовину выглядывала из-под одеяла, и запах стал еще сильнее…
 На похоронах старик силился плакать, но не мог выдавить из себя слез, потому как в нем не было жалости — его без остатка заполнил страх перед смертью, и он боялся остаться с нею один на один…

 — Да что мы об этом старике… — сказал приятель. — Прожил человек жизнь — и умер, с кем не бывает. Смерть — такое дело, что никуда от нее не денешься, как ни крутись… Может, еще по кружке выпьем?
 — Да нет, мне нужно к отцу в больницу. Я ему отнесу, пожалуй, пива, как думаешь?..
 — Конечно, если у него не желтуха.
 Я перелил пиво из бокала в литровую банку, затем подбавил еще и закрыл сверху пластиковой крышкой.
 — Нет, у него не желтуха. Я думаю, немного пива будет в самый раз.
 — Конечно. У меня тут еще рыбка осталась, — приятель передал мне небольшую, точно окаменевшую рыбешку.
 — Мне пора — в восемь посетителей выпроваживают. У них там режим.
 — Тогда и вправду пора, всего полчаса осталось. Надо было раньше сказать.
 — Ничего, успею — тут близко.
 Мы поднялись из душного, прокуренного погребка. Улица была освещена, и люди шли по своим делам. Шел снег. Мы с приятелем распрощались, я, сокращая путь, пошел к больнице. Было темно. Снег скрипел под ногами.
   Мы с мамой по очереди ходили к отцу. У него был рак, и месяц назад ему стало так плохо, что его положили в больницу. Врачи говорили, что он не дотянет до весны. Мне не очень хотелось навещать отца, потому что после того, как я узнал, что он должен скоро умереть, мне стало жутко смотреть на него: ведь где-то в нем сидела смерть и скоро она должна была вытеснить из тела отца все то, что делало его таким знакомым, близким.
   Я не хотел навещать отца, но мать заставляла меня, а я обманывал ее, отца и смерть, появляясь в больнице лишь перед тем, как выпроваживали посетителей, но и за это короткое время я все-таки чувствовал страх перед тем, что скрывалось там, глубоко в теле человека, который был мне отцом. Потом сестра выставляла меня из палаты, и мне стоило больших усилий пожать руку смерти.
   Каждый раз, возвращаясь из больницы домой, я давал себе слово, что это было в последний раз, но разве кому-нибудь удавалось обмануть смерть…