Успенье

                УСПЕНЬЕ
В сутках не хватало часа, в неделе – суток, в месяце недоставало недели, в году – месяца… Люба ничего не успевала: недосыпала, бежала, переутомлялась – не успевала!.. Но в последнее время что-то случилось со здоровьем: не было сил, и посреди вечной спешки вдруг волна слабости начинала укачивать до тошноты, до полуобморока. И тогда всё, что заставляло бежать, лететь, успевать, отодвигалось в зелёный туман, качалось, как водоросли в водной глубине, замедлялось, обеззвучивалось…
Врач назначил анализы, и Люба не стала откладывать – наутро, пораньше, пошла в поликлинику. Её заочный институт один раз обойдётся списанной у старшекурсницы контрольной, на работе как-нибудь поднапрягутся и допечатают заказ без её сверхурочных, но вот тётя Маня… 
Тётя Маня жила в двух часах автобусной поездки в деревне, единственный родной Любе человек, сестра её матери, мамочки, похороненной по её предсмертному желанию на родине. Ох, и достались Любе эти похороны!.. Но, слава Богу, всё, как и хотела мама… Мама, с рождения желавшая Любе только, конечно же, добра и счастья! Оттого и назвала её Любовью. Вот только любви… Нет-нет, не об этом… Нет --- тётя Маня. Она там одна, мало того, двух соседок – старух досматривает, сынки которых отгородились от мамок тюремными решётками, а дочки по столицам – в Москве и Питере – далеко. Вчера письмо пришло от тёти Мани: заболела, слегла… Ну, как в сказке: «Битый небитого везёт…» Надо ехать срочно. Она показала письмо, отпросилась на работе и решила успеть сделать два дела: сдать анализ крови и съездить в деревню. Автобус уходил в десять пятнадцать, поликлиника недалеко от автовокзала, лаборатория работает с восьми ---- можно успеть.
Как ни торопилась Люба, а в очереди перед ней уже сидели две старухи: большая, толстая, рыхлая с одутловатым лицом и тяжёлой одышкой, сложила руки на простой сучковатой клюке (где только отыскала? ) и маленькая, квадратная, сухая, вся сморщенная, с внимательными быстрыми глазами. «Так, -- думала Люба, --- с восьми, если даже по десять минул на каждого, полдевятого освобожусь. Ну, минут пятнадцать туда-сюда, мало ли что… Успею! В крайнем случае, влезу без билета, а на маршруте куплю…»
За Любой очередь занял молодой, но совершенно лысый с серым лицом мужчина. Он вошёл, опираясь на палку, еле двигая ногами, вопросительно глянул на Любу: «Вы?», --- прошелестел безголосо. «Я», -- неожиданно звонко ответила Люба. Он сел рядом, откинулся спиной на стену и прикрыл глаза.
Полумрак коридора наполнялся силуэтами, движением, гулом голосов… Скоро сидеть стало негде, стояли, подпирая стены. Запахи витали, смешивались: духи, табак, одеколон, чеснок, жвачка… Любу тошнило. Она расстегнула манжету ветровки, взглянула на часики.
---     Сколько? – встрепенулась быстроглазая старушка.
---     Без двадцати пяти восемь.
Тут, величественно раздвигая толпу, к двери кабинета, не спеша, прошёл, скорее, проплыл, высокий статный старик. Его светло-бежевый, добротный костюм подчёркивал свежесть лица и сохранность фигуры, начищенные коричневые туфли отражали блики тусклого света, благоухание дорогой парфюмерии шлейфом тянулось за ним. Едва взглянув на очередь, он подошёл к самой двери, грациозно привалился к ней левым плечом и, приподняв рукав, взглянул на яркие дорогие часы. Кудрявая голова, крупные черты лица в продольных морщинах, делали его похожим на царственного льва. Он несколько досадливо вздохнул и стал глядеть вдаль, поверх голов, бурлящей вдоль коридора, очереди.
Грузная старуха приподняла клюку и постучала в пол у ног пришедшего.
---     Э-э-э… господин хороший, я тут первая в очереди. Чего у двери встал?
«Хороший господин», не глядя на неё, молча, двумя пальцами правой руки достал из внутреннего кармана удостоверение и с нескрываемым холодным презрением поводил им у лица старухи, затем, приподняв, подержал перед всеми и снова вложил в карман. Бабуля вскипела, затряслась вся.
---     Что ты мне тычешь? Тут поликлиника общая, я старее тебя, я с семи часов тут сижу! Я первая пришла и первая пойду! Мне твоя картонка ничего не значит!
Выдержав паузу после её тирады, с достоинством развернув плечи, старик ледяным тоном произнёс:
---     Я имею право – ветеран ВОВ.               
---     Какой такой «вов»? Войну мы все пережили, кто до старости дотянул. Я с пятью детьми мыкалась! Мужа на второй год убили! ВОВ! Герой какой явился!..
Ветеран посмотрел на неё, как на пустое место, и холодно повторил:
---     Имею право.
Люба прикинула: «Ещё десять минут! Всё-таки успею…»
Гудящая тишина держалась ещё минут пять. Люба опять глянула на часики --- четверть часа ждать ещё. Вдруг резкий голос: «Пропустите, пропустите!», стук палки об пол, грохот подкованных каблуков внедрился в прибойный гул коридора, и к дверям кабинета подлетел, как на помеле, ещё один дед. Коренастый, мосластый, с широким, словно приплюснутым лицом он, унимая одышку, остановился, глядя исподлобья на вальяжного господина, и полез в карман дрожащей неверной рукой.  Он весь был наполнен возбуждением, дёргал веками, щеками, топтался, трепетал. Достал из засаленного чёрного пиджака удостоверение и ткнул в лицо бежевому. Тот молча достал своё. Дед чуть отступил, опустил голову, потом зорко глянул на сидящих. Люба встала, уступила ему место, досадуя и успокаивая себя тем, что, может быть, и не по десять минут уйдёт на каждого. Первая старуха застучала палкой в пол.
---     Набежали вояки! Через пять человек! Ты, дед, через пять человек пойдёшь! Не пропущу! Я диабетик, мне надо вовремя есть и лекарство принимать! Я не буду тут день сидеть!
Дед взорвался, как праздничная ракета – искры во все стороны!
---     Посидишь! Через пять человек – это мне час сидеть, а тебе десять минут обождать, не помрёшь! Твои болезни неизвестно чем нажитые, а у меня рана в боку!
---     Мои болезни? Чем же нажитые, как не горем!
---     Может, ты проституткой с фрицами гуляла!..
---     Ах ты, хрен старый, охальник! Это у тебя от злости бок твой болит! Герои тут собралися! Да все герои в земле лежат! Нам ваши заслуги неизвестны!
---     Ах ты, тухлая брюква! Да у меня два ордена, килограмм медалей!.. – дед захлебнулся, закашлялся…
Не выдержал и вальяжный господин, фыркнул:
---     Кому надо, тому всё известно!
Тут маленькая старушка ворохнулась и подала голос:
---     И нам, Фимочка, известно кое-что, --- господин словно ёкнул, сверкнул глазами на неё, сразу обвял, --- парикмахером у генерала всю войну прослужили, у врачихи в любовниках протомилися, справку о, вроде бы, туберкулёзе получили… Что смотришь, как карась на щуку? Я санитаркой при госпитале билась… Мне картонки не положены…
Дед взвился:
---     А-а-а! Парикмахер! Так сиди и жди! Я первый пойду, я – служба, а ты --- служка!
Парикмахер грустно посмотрел на него.
---     А ты, что же, не знаешь, где боевые генералы со своей службой были? Не помнишь, в кого фрицы в первую очередь метили? Да не отпускал меня генерал от себя, хоть и просился я… А тут ещё туберкулёз…
Он вздохнул, отвернулся лицом к стене, успев отойти в сторону от двери.
---     Досталось нашему поколению! Молодёжи не понять, что такое война! – дед трагически всхлипнул.
Тут молодой мужчина открыл глаза, вздохнул глубоко и сказал глухо, исходя смертельной тоской:
---     Да, все вы, старички наши и старушки, всё хорошее заслужили, не ругайтесь… Зачем это? – он судорожно глотнул, --- я солдатом побыл, водил армейский автобус, бабок и дедов из заражённой зоны вывозил. Чернобыль пукнул --- вся вонь на нас пошла… Ох… вредные эти бабки! «Не поеду никуда, -- кричит каждая, -- хату не брошу! Нету никаких ренгенов!» Уговариваешь, заставляешь… А время идёт, и гады эти невидимые в тебя залезают… Вот и стал калекой в двадцать пять лет. А до ваших лет и не мечтаю дожить!.. Уже и врачи не обещают.
Он снова закрыл глаза, но Люба успела заметить их влажный блеск, и горечь пронзила ей душу.
---     Так иди, сыночек! Первый иди! --- большая рыхлая бабка затряслась вся, -- иди! Как загорится лампа, сразу иди!
---     Иди первый, сынок! --- дед даже потянул парня за рукав.
Тот, переборов, видимо, слёзы в голосе, натужно улыбнулся.
---     А куда мне спешить? Я лучше тут, с людьми посижу. Не-е. Не надо. Сами идите.
Лампочка загорелась, потом замигала, торопя. Но все сидели и стояли без движения. Дед – ветеран ткнул в бок соседку:
---     Ну, идите, бабки. И правда, куда нам спешить? По очереди идите. Я – через пять человек, за этим, --- он дёрнул головой в сторону «хорошего господина», -- за парикмахером пойду.
«Успею, --- успокоилась Люба. Она смотрела на «чернобыльца», как называли всех, пострадавших от этой беды, -- неужели ему только двадцать пять? Мой ровесник. Мог бы мужем стать… Бедный!»
Она машинально отметила, что бабушка с клюкой вышла уже через пять минут. «Успею, уж  точно. А он, видно, ничего не успел… И не успеет…»
И всю дорогу, стоя в переполненном автобусе, она думала об этом пареньке, как о друге, брате, дорогом человеке… Она ещё не знала, что и её зацепила эта чёрная быль, проникла в её щитовидную железу, отягчила, обездолила, обесплодила. Не знала она и о том, что сегодня, сейчас, в налитом плодами и  хлебами августе, христиане отмечают Успенье Богородицы – день её ухода в объятия сына небесного от печальной земной юдоли, где матери довелось пережить своё дитя.