Платье

          Суббота, одиннадцать вечера. Как обычно, в это время мы ужинаем. В нарушение всех правил, в пику рекомендациям специалистов по питанию. Заканчивается второй месяц, как моя жена подсела на популярную диету. Земной фауне со вчерашнего дня полегчало: теперь Эля может не ограничивать себя одними лишь белками с овощами. Тыквенные оладьи, гречневые котлеты и перец, фаршированный обезжиренным творогом, куда приятнее набивших оскомину куриных грудок.

          Виолетта сидит за столом напротив и по привычке строит мне рожицы. В последнее время наши отношения с приёмной дочерью приобрели новое  измерение. Эти изменения смущают меня, но я гоню из головы неуместные фантазии.

          — Мы с мамой определились по поводу места отдыха, — дирижируя вилкой, радостно объявляет Виолетта. — Летим в отпуск на Форментеру.

          — Ужасный выбор, — в сомнении качаю я головой. — Балеары? Там же невероятная скука!

          — Зато почти на всех пляжах острова разрешен нудизм.

          Я поворачиваюсь к жене, сидящей от меня по правую руку.

          — И кто из вас придумал отправиться в эксгибиционистский тур? — спрашиваю я. — Ты или наше прекрасное будущее?

          Эля ничего не отвечает. Опустив глаза, она ковыряется вилкой в котлете из гречки.

          — Всё ясно, — говорю я, переводя взгляд на Виолетту. — Теперь мне понятно для чего ты уговорила мать истязать себя диетой.

          Приёмная дочь нисколько не смущена.

          — А что такого? — с серьезной миной заявляет она. — Продемонстрируем загнивающему Западу все преимущества отечественной мясомолочной породы.

          Я внимательно разглядываю Виолетту. На приемной дочери легкая майка без рукавов. Мой излишне заинтересованный взгляд скользит по изысканной линии её руки и останавливается в ложбинке локтевого сгиба. Внимание привлекает тонкая полоска голубой вены, и мне кажется, я различаю её чуть ускоренную пульсацию.

          — Допустим, вы с мамой будете ублажать похотливые взоры, — отводя глаза, вздыхаю я. — А что в это время прикажете делать мне?

          — Неужели ты считаешь, — широко улыбается Виолетта, — что твоя нагота никого не впечатлит?

          — Как публичное должностное лицо, я не имею на это право.

          — Как публичное должностное лицо, — хохочет приемная дочь, — ты обязан всего лишь объяснять происхождение денег при размещении банковских депозитов.

          — Хватит болтать за столом, — вступает в разговор Эля. — Скорее доедайте. Уже поздно, пора ложиться спать!

          Встав из-за стола и захватив пустые тарелки, жена выходит на кухню.

          — А хочешь, полетим на Форментеру вдвоем?  — неожиданно предлагает мне Виолетта. — Я придумаю, как отговорить от поездки маму.

          — Вдвоём? — до меня не сразу доходит смысл её приглашения. — Для чего? Загорать нагишом?

          — Не только.

          — Послушай, — строго заявляю я, — ты уже взрослая девочка. Что это за инцестуальные провокации?

          — Ах-ах-ах! — театрально закатывает глаза Виолетта.  — Во-первых, ты мне не родной отец.

           — А во-вторых? — на автомате переспрашиваю я.

           — А во-вторых, ты меня даже не удочерил. Ну, и в-третьих, мне – восемнадцать.

           — Так говоришь, не только? — уточняю я.

           — Не только! — кивает головой Виолетта.

           Какое-то время я молчу, пытаясь найти выход из двусмысленной ситуации.

           — Мне нужно подумать, — тихо говорю после паузы. — Вернемся к этому вопросу позже. А сейчас я пойду выброшу дверь.

           — Плохая примета, — кривится приемная дочь. — Нельзя выбрасывать мусор после захода солнца.

          — Ничего страшного, — поднимаюсь я из-за стола, — в период белых ночей эта примета не действует.

          В лифте я вдруг ловлю себя на мысли, что с удовольствием мотнулся бы на Балеары с Элиной дочкой.

          Подходя к контейнеру, я замечаю странную фигуру. Взобравшийся на ящик сгорбленный бомж ковыряется длинной палкой в мусоре. Старик так увлечен, что не слышит моего приближения.

         Поднатужившись, я метаю дверь в контейнер.  Она задевает стенку: от прогремевшего удара бомж вздрагивает всем телом и спрыгивает на землю. Пряча за спиной какую-то тряпку, он с опаской смотрит в мою сторону.

         — Только-только закончил ремонт, — объясняю я, кивая на торчащий дверной угол. — Теперь уничтожаю улики.

         Успокоившийся старик принимается разглядывать свой трофей.

         — Подарок подруге? — с серьезным лицом интересуюсь я. — Или гардероб для самодеятельной постановки?

         — Это – платье! — с восхищением лепечет бомж, — Символ женщины. Символ любви. Символ жизни.

         — С тех пор, как женщина надела брюки, — улыбаюсь я бездомному философу, — прошло больше века. Пройдет намного меньше - и мужчина освоит платье. Никакой это уже не символ!

         — Хочешь узнать женскую душу – взгляни на её любимое платье!

         — А хочешь узнать её тело, — вырывается у меня, — сними его.

         — Давным-давно я дружил с девочкой, — как будто не слыша, продолжает старик. — Вместе с родителями она жила в соседнем доме. Мы часто играли с ней.

         — Детская любовь?

         — Однажды я увидел во дворе болтающееся на веревке постиранное платьице моей неунывающей подружки. В тот раз мне впервые пришла в голову крамольная мысль, я вдруг с волнующим любопытством задумался над тайной - а что же скрывает эта тряпица?

         Бомж криво усмехнулся и замолчал.

         — Это платье, которое вы нашли, — говорю я, — оно будет напоминать вам о девочке?
       
         Старик медленно качает головой.

         — За всю свою жизнь, — оставляет он мой вопрос без ответа, — я покупал платье лишь дважды. С Ленкой мы расписались на третьем курсе. Свадьбы не делали, так, посидели немного с друзьями в общаге. Первое, что я сделал, получив стипендию, это купил жене платье. Она потом оставила его, когда уходила. Всё забрала, а его бросила. Такая вот пощечина, с длинным рукавом.

         — Да вы писатель, — восклицаю я. — Могли бы с успехом штамповать сценарии сериалов!

         Бомж внимательно смотрит на меня.

         — Лет десять назад я поехал проведать мать, — вздыхает он, опуская глаза. — Что можно привезти старухе в подарок? Купил ей платье с короткими рукавами. Простенькое, ничего особенного.

         — Спасибо, сынок, — поблагодарила родительница. — Будет теперь в чём меня хоронить.
 
         Старик еще раз вздыхает.

         — После того мать прожила ещё два года, — сообщает он. — А я всё это время молился, чтобы она умерла летом: ведь в платье с короткими рукавами ей будет холодно в промёрзлой земле.

         Мне вдруг показалось, этот бомж чем-то похож на меня.

         — Ладно, пора бежать, — словно оправдываясь, кидаю я ему. — Меня ждут, и будут волноваться. Удачи!

         Бомж улыбается и машет рукой.

         Отойдя от помойки на несколько шагов, я вдруг останавливаюсь.

         — Извините, — оборачиваюсь в сторону старика, — надеюсь, ваша мать умерла не зимой?

         Бомж не отвечает. Не слышит, или просто закончил разговор.

         Дома я какое-то время сижу у телевизора. Около часа ночи говорю себе, пора спать.

         В спальне я беру с тумбочки планшет, включаю его и нахожу следующую лекцию известного современного проповедника.

         Перед тем как кликнуть на воспроизведение, поворачиваю голову направо.

         Эля давно спит. Лицо жены, едва освещенное прикроватным бра, выглядит злым и усталым. Внимательно всматриваюсь в давно знакомые черты. Морщинки в углах приоткрытого рта, нависающие верхние веки и ввалившиеся щеки – от прежней красавицы осталось совсем немного.

         Я решаю не выключать свет. Печально вздохнув, устраиваюсь поудобнее и запускаю аудио лекцию.  Один из самых ярких православных богословов начинает вдохновенный рассказ о христианских основах брака. Успев узнать, что каждому человеку изначально дается полная чаша любви, я засыпаю.

        Ещё ни разу мне не повезло дослушать выступление профессора до конца.  Однако вины лектора в этом нет: к половине второго я обычно всегда проваливаюсь в беспокойный сон.

        Привычкой слушать на ночь аудио я обзавелся недавно. Как выяснилось, засыпать под монотонно бубнящих умников намного проще. Поначалу я отдавал предпочтение историкам, затем переключился на философов, однако быстрее всего седативный эффект наступает при приёме теологической аудио дозы.

         Где-то, через час я просыпаюсь. Проповедник уже закончил выступление и отвечает на вопросы.

        Выясняется, богослов не в курсе, остаются ли вместе супруги на том свете. Зато точно знает, что свадеб там не играют.

        Я выключаю планшет и оборачиваюсь.

        Жена лежит в прежней позе. Она улыбается, и у меня возникает сильное желание   побольнее ущипнуть спящую. За то, что она так отдалилась от меня в последнее время. За то, что она так проигрывает во внешности своей дочери.

         С трудом поборов искушение, я гашу свет. 

         Сон долго не приходит. Я лежу и размышляю о потусторонних перспективах. Никак не выходит прогнать   тяжелые мысли о доставшейся мне чаше, содержимое которой я так быстро и опрометчиво расплескал.

         Что ж, - решаю я, - завтра перед сном послушаю выступление шейха из Казани. Про реки из вина и меда. Про чернооких и большеглазых девственниц в качестве жен. Про то, что возраст попавших в рай будет один для всех – тридцать три года.

          Проснувшись поздно и выйдя на кухню, я обнаруживаю там одну Виолетту.

          — Доброе утро, а где мама? — интересуюсь я.

          — Поехала в бассейн.

          Я наливаю себе чай и сажусь за стол.

          — С тебя шоколадка, — улыбается Виолетта. — Считаю, я её заслужила.

          — Что-то случилось?

          — Уговорила маму отправиться на Капри. А мы на недельку летим на Форментеру. Вдвоём!

          — Разве я уже дал на это согласие?

          Виолетта хмурит свои тонкие брови.

          — Не позволишь же ты дочери, пусть и приёмной, — говорит она, — остаться на нудистском пляже без присмотра.

          — Так я не дал ещё добро и на саму поездку.

          — Что нужно сделать для положительного решения?

          — Собирайся, — твердо говорю я, — поедем в центр, выберем тебе платье.

         — Платье? — замирает в удивлении Виолетта.

         — Символ женщины. Символ любви. Символ жизни, — шепчу я про себя.