Москва - Алдан

Довольно странно то, что на фоне множества запомнившихся разнообразных событий я не могу припомнить нашего отъезда из Юбилейного. Выпал из памяти довольно большой отрезок времени, полный не менее ярких впечатлений. Возможно, это явление объясняется тем, что после приисковой глуши весной 1935 года мы все оказываемся в центре Москвы. От долгой и длинной поездки по транссибирской магистрали я помню только тоннели и близкий берег Байкала. Тоннели обрушивали нас в кромешную тьму и это было страшно, а холодные байкальские воды были так близко, что временами казалось будто поезд сейчас захлебнется в них и мы уйдем на дно.

Почему в молодости, когда еще живы наши родители, мы так небрежно относимся к фактам из собственной биографии и истории семьи? Моя матушка, как старшая среди детей Лапиных,  помнила в подробностях множество интересных фактов из семейной хроники, но я не придавал этому серьезного значения, считая собственные повседневные заботы важнее прошлых событий. Теперь после ее смерти и пробудившегося во мне стремления восстановить горькую судьбу трех поколений наших предков, я обнаруживаю в своей хронике очень много белых пятен, не позволяющих объяснить то или иное событие. Не помню я и причин нашего внезапного появления в Москве. Могу лишь предположить, что ввиду довольно успешной карьеры отца его вызвали в центр за новым назначением.

Судя по последним записям матушки, обстановка на прииске в 1935 году стала просто невыносимой. Склоки способствовали доносам, доносы приводили к арестам, а аресты окончательно превращали небольшой коллектив в скопище запуганных и озлобленных людей. Спастись из этого бедлама можно было только бегством, отец сделал решительный шаг, еще не подозревая, что Юбилейный лишь ничтожный штрих громадной картины с изображением страшного суда большевиков над собственным народом. 

               
               
В Москве мы прожили несколько месяцев. Все они пришлись на весну и лето и оставили самые радостные и легкие воспоминания. Не могу припомнить, где мы жили, но что близко от центра - ручаюсь. Мы с матушкой пешком доходили до Красной площади и однажды под холодным весенним дождем, выстояв очередь, посетили мавзолей Ленина. Труп вождя мировой революции произвел на меня незабываемое впечатление. Я впервые созерцал покойника в такой торжественной и благоговейной тишине. Обычно детей стараются оберегать от подобных зрелищ, но это был особенный человек и редкий случай, ради которого пренебрегали условностями воспитания.

Каждый советский человек, побывавший в Москве, считал своим священным долгом посмотреть на мумию, если не из чувства благоговения перед ниспровергателем самодержавия, то хотя бы из элементарного любопытства. Я был слишком мал для первого, но вполне готов для второго. Впечатлений от посещения мавзолея мне хватило надолго, так как в течение многих последующих лет среди своих друзей и приятелей я был единственным, кто видел мертвого Ленина.

Я часто рассказывал об этом событии и потому достаточно хорошо запомнил все, что было связано с первым посещением мавзолея. Мне запомнилось, что покойный вождь был одет в светлый костюм, а на груди, в красной розетке, был прикреплен орден Красного знамени. Правое ухо не было сморщенным и пересохшим как в последующие посещения. Таким ли он был на самом деле - не могу ручаться, но совсем недавно я услыхал из одной передачи, что во время похорон Ильича Феликс Дзержинский снял со своей груди орден и приколол его на грудь Ленину. Этот факт подтверждает, что мои детские наблюдения имеют под собой достаточные основания, ибо, посетив мавзолей вторично в 1955 году, я увидел Ленина в темном костюме и без ордена. Периодическое переодевание покойников это тоже наше новшество, доселе непринятое в мире.

Более радостные и даже счастливые минуты я пережил от посещения цирка на Цветном бульваре. Я впервые попал в обстановку, где царили музыка, оживление и радостное волнение от предвкушения увлекательных зрелищ. Зал мне показался огромным, а купол исчезал где-то в вышине. От опилок арены исходил знакомый по Юбилейному запах конюшни, олицетворяя связь между таежным поселком и центром страны. Я был ошеломлен всем увиденным, и все представление слилось для меня в один яркий удивительный праздник. Мы сидели где-то в первых рядах и все, что происходило на арене, я разглядывал с жадным вниманием. Больше всего меня потрясла невероятность езды на высоких одноколесных велосипедах. Несколько ярко и красиво одетых артистов ловко ездили по арене, ухитряясь не столкнуться, не свалиться, и при этом еще жонглируя шарами и булавами. Непостижимо!

Второй раз в этом зале я очутился через сорок лет. Осматривая ряды амфитеатра, я нашел тот сектор и примерно определил ряд, в котором когда-то сидел между отцом и матерью и, затаив дыхание, с восторгом смотрел программу далекого 1935 года. Но уже давно не было отца, состарилась матушка, поблекла зрелищность того, что происходило на арене. С первого ряда были заметны все огрехи артистов - на длинноногих накрашенных девочках были заштопанные и ушитые трико, медведь на перекладине со страху или от напряжения описался и оцарапал хозяина, а хозяин тихо выматерился. Мои глаза смотрели на все совсем иначе, чем в детстве и от всего увиденного и вспомнившегося мне стало грустно и тяжело. Все стало другим - и цирк, и я.

Однажды я проходил с родителями мимо большого серого магазина с малопонятным названием "Торгсин". За зеркальным стеклом витрины я увидел большую белую модель парохода, очень похожего на тот, на котором мы совсем недавно плыли по Зее и Селемдже. Я слезно умолял отца купить мне эту игрушку, но получил вполне мотивированный отказ - была она слишком большой и стоила дорого. Затем мы вошли внутрь и поднялись на один из этажей. Из всего, что я почувствовал и увидел внутри, мне запомнились роскошный педальный автомобиль и тонкий аромат парфюмерного отдела.

Память - чудесное и вместе с тем страшное свойство человеческой психики. Существует множество ее форм, развитых у разных людей далеко не одинаково. У меня прекрасная слуховая память при ограниченной зрительной на лица. Наряду с этим я плохо запоминаю имена и фамилии людей, с которыми познакомился только что, но способен с одного раза запомнить семизначный телефонный номер и т.д. Однако лучше всего почему-то запоминаются такие неуловимые и нематериальные субстанции как запахи. Ароматы Торгсина запомнились мне на всю жизнь так же, как неповторимый аромат сибирской ягоды "княженики". В парфюмерном отделе магазина отец купил матушке какие-то французские духи, но педальный автомобиль из отдела игрушек не получил в моем лице благодарного владельца. Так и прошла моя жизнь без этого чуда детской игрушки!

В 1955 году, который был первым годом моего самостоятельного и взрослого посещения Москвы, мы с женой решили посетить ЦУМ и сделать там кое-какие покупки. Когда мы подошли к тому углу здания, который ближе всего к Большому театру, и я увидел витрину - на меня буквально обрушился шквал воспоминаний двадцатилетней давности. Именно в этом окне стояла модель парохода, от которой я когда-то не мог оторвать взгляда и, дергая отца за руку, долго канючил, умоляя купить мне эту великолепную игрушку! Ну а когда мы вошли внутрь, то я вспомнил и роскошную лестницу, и парфюмерный отдел с его незабываемым ароматом, и отдел игрушек, в котором стояли педальные автомобили совсем другого поколения и для других детей.

Вспомнилось мне и наше трио - отец в строгом костюме, мать в платье из японского шелка, купленного в золотоскупке Юбилейного на "боны" и я в белом костюмчике из льняной ткани с пояском. Именно так мы все были одеты в тот день, когда, выйдя из Торгсина, зашли в фотографию и снялись на память. Веселый еврей-фотограф старательно усаживал нас и все просил меня не крутиться. Наконец, изготовившись, он попросил меня посмотреть в объектив большой камеры, откуда, по его уверению, должна вылететь птичка. Я старался уловить это мгновение, да так и застыл на фотоснимке превосходного качества, хранящемся в семейном альбоме. Это был первый и последний групповой портрет нашей несостоявшейся семьи.


               
               
Московское счастливое и беззаботное лето пролетело для меня быстро. Отец получил новое назначение, и мы вновь стали собираться в дальнюю дорогу. Нас опять ждала Сибирь, на этот раз Якутия, и опять прииск с загадочным названием "Незаметный". Отца направляли на работу в трест Якутзолото в качестве бухгалтера-ревизора. Матушка купила массу пластинок с легкой музыкой, отец приобрел несколько больших дисков с записями классической музыки - музыкальные вкусы у моих родителей были прямо противоположными. Что касается меня, то я любил слушать и то, и другое и легко запоминал и слова, и музыку.

Меня тоже не обошли вниманием, купили трехколесный велосипед и много других игрушек, в том числе мои любимые автомобили. Видимо отец получил неплохие подъемные и щедро их тратил. Все вещи упаковали в большой сундук и несколько чемоданов. Чемоданы взяли с собой, а сундук сдали в багаж. Когда его вскрыли уже в Незаметном - многого не досчитались. Я - своего велосипеда, на котором мне так и не довелось покататься, а матушка нового патефона и самых популярных фокстротов и танго, которые она так тщательно подбирала для будущих веселых вечеринок с танцами. Обнаружив пропажу, она обрушила на головы грабителей самые яростные проклятия и пожелания всяческих болезней и невзгод. Как видите, багажи и посылки грабили на Руси во все времена, а не только в периоды смутного времени или перехода от тоталитарного режима к демократическому.

Некоторое время мы ютились по каким-то казенным углам и квартирам, но вскоре стали владельцами собственного деревянного домика на окраине поселка по Трудовой улице. Дом был срублен аккуратно "в шип", имел тесовую крышу и сени с высоким крыльцом. Из сеней дверь вела на кухню с большой плитой и дымоходом, обогревавшим гостиную и небольшую спаленку. Бревна внутри были гладко струганными с аккуратной конопаткой щелей. Матушка сходу отвергла "деревенский" вид интерьера и потребовала оштукатурить все помещения. Требование вскоре было выполнено, и мы вселились в свой первый семейный дом, приятно пахнувший свежей известкой.

За домом был небольшой участок для огорода, на котором не было ни деревца, ни кустика. Впоследствии пустоши возле сибирских домов мне казались странными, но после некоторых размышлений я пришел к выводу, что голое подворье имеет свое оправдание. Действительно, фруктовые деревья в Сибири не растут, а прочих в окружающей поселок тайге и без того полным-полно. То же самое и с ягодниками - зачем занимать землю кустами смородины или малины, если их полно  на опушке окружающей поселок тайги.

Между домом и проезжей частью улицы было обширное пространство, которое я и соседские пацаны считали местом своих игрищ и забав. Летом здесь гоняли тряпичный футбол, играли в лапту, чижика, бабки или "зозку". Стояли здесь "гигантские шаги", качели и карусель, к которой зимой цепляли санки. Должен сказать, что к детям и подросткам относились тогда менее равнодушно, чем в последнее время. У нас было не только много групповых, увлекательных игр вроде лапты, но для нас взрослые делали множество специальных игровых приспособлений, некоторые из которых я перечислил.

Уличные развлечения обычно приходились на вечернее время, ибо с утра и на весь день мы ватагами уходили в тайгу, со всех сторон окружавшую прииск. Какое это великолепное чудо - тайга в нескольких сотнях метров от дома! Прожив часть детства рядом с лесом, я всегда жалею теперешних городских детей, обделенных радостью общения с природой. Человек, выросший в бетонной коробке и всю жизнь проходивший в обуви по асфальту, не может представить себе прелести дикого леса с густым подлеском, шелковистости луговой травы под босыми ногами, свежести родниковой воды, от которой и в жару ломит зубы, и опьяняющей свободы от сознания, что на многие километры вокруг никого нет!

Лес и море - вот два величественных дара природы человеку! Люди, живущие в лесу, всегда относились к нему с благоговением, как подлинные моряки относятся к морю. Однако много позже мне приходилось наблюдать, что истинные горожане в абсолютном большинстве лишены этих ощущений. Они не любят лес, боятся и не уважают его и оставляют после своих посещения долго не заживающие раны.
Я понимаю, что эти рассуждения справедливы лишь отчасти - когда тайга бескрайна, а людей в ней мало. Когда же ситуация обратная, то лес волей-неволей превращается в парк, тропинки - в дорожки, а полянки - в продолжение городских свалок. Человек и лес становятся дополнением друг друга, но природа уходит.

Суровая сибирская зима для мальчишек столь же долгожданна, как лето для взрослых. Ледяные горки и снежные крепости, лыжи, санки, коньки и собственные штаны - все использовалось для того, чтобы покататься и побарахтаться в снегу. Каждый пацан считал необходимым иметь собственное устройство на трех коньках, которое у нас называлось "аэросани". Они представляли собой доску с двумя прибитыми сзади коньками. На переднем конце доски было поворотное устройство с одним коньком. Получался своего рода зимний самокат, на котором можно было лихо носиться по улицам, особенно если улица имела уклон. Для аэросаней мальчишки заливали специальные горки и проводили на них целые дни. За такими азартными развлечениями мы порой совершенно забывали и о трескучем морозе,  и о том,  что с утра ничего  не ели.

Однажды зимой со мной произошел случай, который мог бы иметь самые неприятные последствия. С подветренной стороны нашего дома на огороде навьюжило огромный сугроб, который днем слегка подтаивал, а к вечеру покрывался настом. Я решил использовать естественную горку и покататься с нее без санок. Несколько спусков прошли удачно, но вдруг на очередном наст не выдержал и я провалился в снег. Пытаясь выкарабкаться из сугроба, я тонул все глубже и глубже. Вскоре снег засыпал меня с головой и стал проникать за воротник. Я был еще слишком мал, для того, чтобы спокойно разобраться в случившемся, и не лезть вверх, а пробиваться по горизонтали. Испугавшись, я стал кричать и звать на помощь. Крики глохли в снегу.
Спасла меня матушка, которая по счастливой случайности пришла с работы за какой-то мелочью. Не исключаю, что это была не просто случайность, а непостижимая подсказка материнского подсознания, заставляющая мать находиться в состоянии постоянной озабоченности здоровьем и безопасностью своего ребенка. Не обнаружив меня дома, она долго искала меня, пока не услыхала приглушенные крики и не вырвала меня из снежного плена. Ее реакция на случившееся была вполне нормальной - сначала она меня крепко обняла и осмотрела, не обморозился ли я, а затем крепко отшлепала.

Возле дома со стороны улицы были две хорошо запомнившиеся достопримечательности - лужайка с пышными дикорастущими лиловыми ирисами и поющим столбом. Обычный деревянный столб с электрическими проводами стоял метрах в двух от дома на пасынке. Он гудел и стонал днем и ночью, летом и зимой. Никто не мог объяснить причины его странного поведения. Родители к его пению скоро привыкли, я же, укладываясь спать, сначала страшно боялся, но вскоре тоже привык, находил в его стенаниях и жалобах нечто сказочное и быстро засыпал.
               
Жизнь в Незаметном была для меня интересной и насыщенной. Я вышел из младенческого возраста и приобрел кое-какую самостоятельность в пределах поселковой окраины и заросшей кустарником пустоши. Забыл сказать, что наш домик стоял практически на краю поселка и был вторым от околицы. Лес был рядом, но без сопровождения взрослых или старших ребят мне выходить туда не разрешалось. Появился у меня и первый друг - Витька Флусов. Он был старше меня года на два, и его дружба со мною носила покровительственный характер. Жил он на противоположной стороне улицы в большом, сибирского стиля, доме с крытым двором и сплошным забором вокруг усадьбы. Витька однажды похвастался, что его то ли отец, то ли дед был старателем и открыл этот прииск. В свою очередь я ему вполне профессионально разъяснил, как промывают золото, и заслужил тем самым уважение, перешедшее в большую дружбу.

Ранней весной целой компанией во главе с Витькой мы ходили на опушку леса и на подтаявших кочках собирали перезимовавшую, сморщенную и сладкую бруснику. Поглощали мы ее в неимоверных количествах, компенсируя зимнюю нехватку витаминов. Вообще весна в Сибирь приходит поздно, но протекает очень бурно. Первыми ее вестниками были нежно-розовые цветы багульника, вспыхивавшие внезапно на бурой кустарниковой пустоши. Темная зелень елей и пихт начинала подсвечиваться нежной светлой зеленью распускающихся лиственниц. Снег сползал в овраги и ложбины и прятался там почти до средины лета. На проталинах и между клочьями уцелевшего в тени снега расцветали белые и лиловые мохнатые подснежники. На обращенных к солнцу склонах сопок тополя выбрасывали клейкие, ароматные первые листочки. В комнатах появлялись охапки черемухового цвета. Все предвещало скорое лето, а вместе с ним и радости походов в лес за ягодами и грибами.

1 мая 1937 года был пасмурный день с мокрым снегом, падающим крупными хлопьями. Меня впервые взяли на демонстрацию. В центре у деревянного здания треста Якутзолото гремел оркестр и, несмотря на ненастье, было весело и торжественно. Мимо трибуны напротив треста я проплывал высоко над толпой, сидя на плечах у отца. Когда мы к ней только подходили, я увидел высокое панно, с которого на меня смотрел заросший роскошной бородой старик, напомнивший мне моего друга-старателя с Юбилейного. Я смотрел только на него, и в какой-то миг его лицо неожиданно и загадочно сменилось на знакомое лицо дедушки Ленина. Я был поражен! Когда колонна прошла, я попросил отца вернуться. На этот раз вместо Ленина также загадочно возникло лицо старика. Никак я не мог понять этих превращений, пока отец не подвел меня вплотную и не показал, что оба портрета нарисованы так, что каждый из них виден только с одной стороны панно. Одновременно я узнал, что поразивший меня старик это некто Карл Маркс.

С оттаиванием рек и ручьев на многочисленных приисках вокруг Незаметного начинался промывочный сезон - основа и цель существования всего таежного сообщества. Отец стал часто бывать в командировках на дальних и ближних объектах. Машин в поселке было немного и поэтому большинство служащих и отец в их числе ездили на двуколках, сам управляя лошадкой с трестовской конюшни. Однажды отец пригласил меня прокатиться с ним к ближайшему полигону. Радости моей не было границ. Я вскарабкался на сиденье, и мы помчались по подсохшей проселочной дороге. Вскоре мы пересекли лес и очутились в совершенно ином мире. Передо мной предстала фантастическая картина из громадных куч песка и галечника, расположенных в виде гигантских гребней и напоминающих спину колоссального доисторического ящера, затонувшего в реке. Объехав несколько гребней, мы оказались возле большого водоема, посредине которого плавало нечто, отдаленно напоминавшее пароход. С одного конца странного сооружения под воду уходила стальная рама, подвешенная на тросах. По раме из воды не спеша поднимались массивные ковши, наполненные песком, с которого струились потоки воды. Содержимое ковшей исчезало в трехэтажном чреве "парохода" и появлялось на противоположном конце на ленте конвейера. С конвейера песок непрерывным потоком ссыпался в те самые загадочные гребни. Над всем сооружением стоял неумолчный гул и грохот. Отец сказал мне, что это чудовище называется драгой и служит оно для добычи и промывки золотоносного песка.

От драги отделилась лодка с гребцом и через некоторое время мы вступили на ее содрогающуюся палубу. В металлической коробке грохот от вращающихся огромных барабанов был нестерпимым. Отец вместе с сопровождающим его мужчиной в спецовке о чем-то говорили, стараясь перекричать лязг и скрежет. Я стоял ошеломленный всем увиденным, крепко держась за руку отца. Наконец мы вышли в относительно спокойное помещение, в центре которого стоял огромный стол, сплошь покрытый толстым слоем уже знакомого мне шлиха. Поверх шлиха густо рассыпались крохотные шарики ртути. Указав на них, отец сказал, что в этих шариках растворяется золото, находящееся в шлихе. Потом ртуть выпаривают, а золото собирают в чистом виде.

Уже на обратном пути в двуколке отец подробно рассказал мне об этом высокомеханизированном способе добычи золота и, несмотря на то, что мне было только семь лет, вся достаточно сложная технологическая схема процесса закрепилась в моей памяти основательно. Я частенько рассказывал сверстникам о том, как добывают золото вручную и драгой, потрясая пацанов своей осведомленностью в таких вещах, о которых они и представления не имели.

Судьбы и повседневная жизнь людей на приисках самым тесным образом связаны с золотом. В описываемое время отношение к этому металлу еще не достигло апогея мистики и секретности, какими он был окружен в последующие годы. Выйдя в очередной трудовой отпуск, отец сколотил из знакомых и сотрудников небольшую артель, чтобы добычей золота подправить финансовое положение семьи. Предварительно они наняли бригаду землекопов, которая вскрыла им участок россыпи, выделенный трестом под старательскую разработку. Не знаю всех деталей предприятия, но хорошо помню материальный результат их усилий - на листе бумаги в нашей гостиной лежала кучка золотого песка и небольших самородков, над которой они колдовали с помощью маленьких весов.

Золото сдавалось в золотоскупку в обмен на "боны". На боны в специальном магазине можно было купить все то, что в период развитого социализма назвали "дефицитом". Так в нашем доме появились добротные вещи и в их числе два прекрасных отреза японского шелка бирюзового и изумрудного цвета для матушки. Я запомнил их не только потому, что ткань была удивительно красивой, но в основном в связи с тем, что два этих платья матушка износила лишь в конце сороковых годов и они долго напоминали мне короткий и, как мне казалось, самый счастливый промежуток нашей жизни в Незаметном.

Впрочем, представление о счастье всегда субъективно и относительно. Все дальнейшее полусиротское детство мне казалось, что счастлив я был только тогда, когда рядом были отец и мать. В нашем небольшом доме бывало много гостей, раздавались бодрые звуки фокстротов и румб, чарующие мелодии вальсов и страстные ритмы аргентинских танго. Танцевали тогда много и самозабвенно. Люди эпохи патефона как единственного средства развлечения любили и умели развлекать себя сами. Я тоже любил всю эту музыку, хорошо в ней разбирался и, не умея еще читать, знал все пластинки по этикеткам. В компаниях у меня были свои обязанности - заводить патефон и ставить пластинки по заказу. Ранние музыкальные впечатления детства закрепили во мне любовь к мелодиям и ритмике "легкого жанра" тридцатых и сороковых годов.

У отца был свой репертуар. Набор его пластинок был преимущественно классического содержания. Если и были в нем вальсы, то из Чайковского или Глинки; песни и романсы - в исполнении Шаляпина, Обуховой, Барсовой; увертюры и арии из опер; музыка Шуберта и т.д. Мне эта музыка тоже очень нравилась, но она способствовала минорному настроению и ее хорошо было слушать в сумерки и в семейном кругу.

Наш повседневный быт складывался из ряда своеобразных мелочей, которые в нынешнее время показались бы странными и даже дикими. Отопление в доме было печное, для чего в коммунальном отделе треста следовало выписать определенное количество кубометров дров. Воду по домам развозили водовозы, как это показано в фильме "Волга-Волга". Выдавали ее по жестяным жетонам того же коммунхоза. Водовоз подъезжал к дому, громко кричал, а вся семья выбегала с ведрами и начинала таскать воду и сливать ее в большую бочку, стоявшую в сенях. Зимой бочка обмерзала, и надо было пробить пешней ледяную корку, чтобы добраться до воды.

Электричество применялось только для освещения и было довольно нерегулярным. Частенько мы обходились керосиновой лампой. О возможности использования электричества для утюгов, кипятильников и плиток просто не подозревали - их не было. Пищу готовили, естественно, на плите, а для приготовления чая служил самовар, который разжигали на кухне, вставляя трубу в дымоход печи. Растопкой самовара занимался я, так как я очень любил раздувать угли старым сапогом. Матушка ворчала, что при этом я напускаю в квартиру "угар". Все эти бытовые мелочи были вполне привычными и не вызывали неудовольствия как теперь в периоды энергетических и прочих кризисов. Самым же неприятным было то, что прочие "удобства" были на улице, а на улице мороз доходил до 30-40 и более градусов. Ведь мы жили хоть и в Южной, но все же Якутии. Для решения проблемы в ту пору существовали, чего греха таить, так называемые "ночные горшки".

Не только стирка, сушка и глажение белья «паровым» утюгом были в тех условиях довольно сложной проблемой, не меньше неприятностей доставляло и утреннее умывание, особенно - для меня. Я в сильные холода предпочитал смочить ледяной водой кончики пальцев и протереть глаза, уверяя матушку, что мыл даже шею.
Я так подробно описываю эти мелочи тогдашнего быта, чтобы нынешние избалованные удобствами люди хоть на миг представили себя в тех суровых условиях, которые для нашего поколения считались вполне нормальными.

Немного скажу и о питании в то время. Матушка всю жизнь следовала принципу - не делать из еды культа и не баловала нас с отцом кулинарными изысками. Кроме того, по причине вечной мальчишеской озабоченности скорее бежать на улицу к ребяческим забавам я был совершенно равнодушен к тому, что подавалось за столом, и стремился поскорее перехватить что-нибудь и удрать. Но одно блюдо, которым она меня потчевала утром и вечером, невзирая на все мои протесты и слезы, я до сих пор вспоминаю с содроганием - это забытый ныне "гоголь-моголь", представляющий собой сырые яичные желтки, растертые с сахаром. Эту кошмарную смесь я относил к числу первых надругательств над моими вкусами и принципами.

А еще были и два других, на этот раз касающиеся моей одежды. Жарким сибирским летом матушка заставляла меня носить, как она это называла, - "комбинашку". Проще некуда - обыкновенная маечка сшивалась внизу посредине таким образом, что получалось нечто вроде маленького купальника. Достаточно было просунуть туда ноги, набросить лямки на плечи и ты одет. Легко и просто, но весь ужас состоял в том, что такую позорную одежду кроме меня никто из пацанов больше не носил. Все окружение щеголяло в длинных брюках, а мне в лучшем случае разрешалось надеть короткие штанишки. Я страдал, рыдал, отказывался выходить из дома, но матушка была неумолима, полагая, что ребенок из интеллигентной семьи должен питаться и выглядеть не как вся уличная "шпана". Мои страдания и унижения были такими глубокими, что я запомнил их на всю жизнь и впоследствии, став отцом, никогда не пытался воздействовать на сына методами принуждения.
               
Однако вернемся к теме питания. Холодильников тогда, естественно, не было, и продукты покупались в небольшом количестве в магазинах, но чаще всего на базаре. Зимой проблем с их сохранением не было. Мясо, рыба и молоко продавались в замороженном виде. Молоко - большими кругами по форме корчаг и мисок, в которых оно замерзало. Ассортимент овощей был чисто сибирским - рассыпчатая, необыкновенно вкусная картошка, роскошная капуста, репа, брюква, морковь, свекла, огурцы. Прочих овощей, в том числе помидоров, не знали. Овощами нас снабжали вездесущие китайцы, которые разносили их по улицам в корзинах на коромыслах. Мы мальчишки дразнили их непонятным мне вопросом - "Ходя, соли надо?". Они сердились, кидали в нас камнями, а мы со смехом разбегались.

Я не очень любил участвовать в таких акциях. Мне не нравилось дразнить людей, так как я сам часто страдал от распространенной в то время злой шутки пацанов, обращенной к довольно редкой породе людей, к которой, увы, относились я и моя матушка.
                Рыжий, пыжий, конопатый,
                Убил дедушку лопатой,
                А бабушку топором,
                Чтоб не с…ла под окном".

Я частенько прибегал домой в слезах, матушка утешала меня, говоря, что мальчишки дураки, что у меня красивые волосы, что меня за это будут любить девчата и что ее в детстве тоже дразнили рыжим котенком.

Вообще мои сверстники-мальчишки довольно сильно отличались от нынешних. Мы были менее образованны и развиты. Большинство из нас в семь лет еще не умело читать. Я не был исключением, хотя воспитывался в достаточно образованной по тем временам семье. Мы были просто компанейскими, организованными и весьма эмоциональными детьми с хорошими задатками, но все родители были убеждены, что учиться грамоте следует с восьми лет. До этого ребенок должен полностью наслаждаться ничем не омраченным детством. Я считаю такой подход более рациональным и разумным по сравнению с современными попытками воспитывать из хилых шестилеток будущих вундеркиндов. Этой программой государство пытается обеспечить свои собственные интересы, нисколько не беспокоясь о психическом и физическом здоровье будущих граждан. Ни один вундеркинд из детства так и не стал гением в зрелом возрасте. Все они становятся пациентами психушек.

Моей начальной школой были улицы прииска, окружавший его лес и ватаги соседских мальчишек, искушенных порою в таких тонкостях жизни, что родители пришли бы в ужас. Например, в свои семь лет я уже пел такую песенку:

                Когда я был мальчишкой,
                Носил я брюки-клеш,
                Соломенную шляпу,
                В кармане - финский нож.
                Отца я раз зарезал,
                А мать я погубил,
                Сестренку-гимназистку
                В колодце утопил.
                Отец лежит в больнице,
                А мать в сырой земле,
                Сестренка-гимназистка
                Купается в воде.

Неплохой образец для мальчика из интеллигентной семьи в дошкольном возрасте!
Вообще-то родители не очень баловали меня своим вниманием. Отец был в частых командировках, а матушка вела довольно "рассеянный" образ жизни. Меня такая свобода вполне устраивала, тем более в то время родителям не приходилось переживать за детей, целый день скитавшихся неизвестно где. Нравы улицы были практически совершенно безобидными, особенно в таких небольших городках, как прииск Незаметный.

В свободное от командировок и работы время отец уделял мне больше внимания. Он называл меня Игрушкой, а так как настоящих игрушек у меня было мало, то изготавливал их сам. Я при этом всегда присутствовал и смотрел, как он их делает. Из дерева он весьма искусно вырезал модели пароходов и самолетов, мастерил автомобили и пугачи. Мои детские наблюдения за его работой сослужили мне добрую службу впоследствии, приучив все самое необходимое по дому делать своими руками. Пожалуй, такое рукоделие является более эффективным способом воспитания ребенка по сравнению с принятым сейчас задариванием детей дорогими заграничными игрушками, развивающими в них безграничную тягу к все новым и новым развлечениям.