Финал

Суворов Николай Андреевич, пенсионер и инвалид, тихо и незаметно для окружающих коротал отпущенные ему богом дни на пятнадцатом этаже своей новой московской квартиры, иногда искренне удивляясь тому, зачем каждое утро он просыпается, принимает душ, одевается, бреется, завтракает. Ведь никуда он не пойдёт, ничего полезного делать не будет.
Всё, как всегда. Сначала пятиминутное созерцание пейзажа, открывающегося из окна: третье транспортное кольцо с бесчисленным множеством автомобилей, рёв и свист не знающих пробок электричек Курского и Горьковского направлений, российский флаг, развевающийся над супермаркетом, открытым двадцать четыре часа, детская площадка с горкой и каруселями, спешащие по делам люди.
Меняются только краски: пейзаж может быть выдержан либо в зелёных, либо в белых тонах в зависимости от времени года.
Далее, обязательная в его положении зарядка, Интернет, телевизор, решение ребусов и шарад, творожок на обед. Вроде бы неплохо. Живи и радуйся. Но в придачу к этакой благодати как бесплатное приложение, как доказательство того, что инвалидность не липовая, не доставшаяся по блату, а честно заработанная – двоение в глазах, звон в ушах, головокружение и боль, боль, боль.
Резкий поворот, втиснувший Николая Андреевича в эти жёсткие пространственные рамки, жизнь совершила девять лет назад, когда на мокром асфальте его машина отказалась слушаться руля и вылетела на встречную полосу.
После этого были два месяца комы и десяток операций, оставивших на различных частях его многострадального тела шрамы общей длиной около метра. В результате - та самая инвалидность, дающая возможность не думать о хлебе насущном до конца дней, и отнимающая ту же самую возможность стать пусть даже в отдалённом будущем полноценным человеком.
Иногда, находясь в хорошем расположении духа, оказывается, такое возможно и в его положении, Суворов произносил про себя почти Горьковское: «Инвалид - это великолепно. Это звучит гордо – инвалид».
Справедливо полагая, что слово «инвалид» не русского происхождения, Николай Андреевич обратился к Словарю иностранных слов и выяснил, что инвалид – от латинского invalidus - означает бессильный, слабый. Всё встало на свои места. Значит, теперь он – бессильный второй группы, второй степени потери трудоспособности, и будет пребывать в этом состоянии до тех пор, пока не станет никакой, то есть, попросту не исчезнет.
Надо сказать, что никогда ранее, а до аварии он прожил целых сорок восемь лет, Николай Андреевич не думал о смерти. Конечно, он о ней знал. Гипотетически даже допускал, что умрёт, но когда это будет? Через тысячи и тысячи дней. И хотя телевизор постоянно подсовывал ему картинки автомобильных и авиакатастроф, стихийных бедствий и постоянных боевых столкновений между такими же, как он, человеческими существами, на свой счёт он этого не принимал. Если есть автомобили, они должны биться, если есть самолёты, они должны падать и, если есть люди, они должны убивать друг друга. Так было и так будет.
И вот теперь он на собственном опыте убедился, что смерть не где-то впереди терпеливо ждёт его на свидание после восьмидесяти, а лучше девяноста прожитых лет, а вполне способна неожиданно назначить встречу прямо сейчас, не дав дожевать дежурный бутерброд. И ведь не отвертишься, не скажешь, что давно не заходил к маме, что скоро получка, что у дочери день рождения. Всё это будет уже неважно.
Смерть, оказывается, постоянно сбоку, идёт параллельным с тобой курсом, и стоит только зазеваться, как она тут, как тут. Будьте любезны, пройдёмте в вечность.
Чем больше Суворов думал о смерти, тем непонятнее была ему сама жизнь. Кому и зачем необходимо было привести его в этот мир? Ведь вращалась же Земля миллиарды лет вокруг Солнца, нисколько не интересуясь, живёт ли на ней Николай Андреевич. И когда его закопают или сожгут, она будет так же равнодушно накручивать и накручивать километры по раз и навсегда определённой орбите, чередуя времена года и совершенно не интересуясь, что творят поселившиеся на ней квартиранты.
В чём же смысл нашего бытия? Кем, когда и с какой целью был запущен механизм безостановочного воспроизведения различных комбинаций атомов кислорода, водорода и углерода, названных впоследствии людьми? И ведь создатель существующей модели никогда не повторяется: каждой из этих комбинаций даётся только один шанс увидеть, какова она, эта жизнь. Ещё больше вопросов вызывает тот факт, что равные, казалось бы, в своих правах на существование индивидуумы абсолютно не равны в сроках пребывания в этом мире. Одни могут задержаться здесь на сто лет, другие - на тридцать, а кого-то лишают всяких шансов, убивая ещё в утробе матери. Причём, сделать это может одна комбинация по просьбе другой без учёта мнения третьей комбинации, которая уже существует и тоже надеется пожить.
Как ни напрягал Николай Андреевич сильно повреждённые в результате аварии мозговые извилины, ответа на этот вопрос он не находил. Вернее, напрашивались сразу три ответа, имеющие, как ему казалось, равные права на существование. Первый, и самый вероятный – никакого смысла в жизни нет, и два запасных – смысл жизни – сама жизнь и, наконец, смысл жизни – смерть. Последний вывод выглядел хоть и не симпатично, но зато очень логично. Каждый день, каждый час, каждая минута неизбежно приближают нас к той точке, после которой уже ничего нет. И момент этот по своей значимости гораздо выше всех тех, что считались важными при жизни. Ведь ни ваше образование, ни семейное или общественное положение, ни количество нажитого в виде квартиры, машины, счёта в банке имущества – ничто не будет принято во внимание, когда ступит на порог беззубая и безглазая с косой в руках и скажет: «Ну, миленький, собирайся, я за тобой».
Интересно, сколько их, этих дамочек с косами? Ведь они не пропускают никого. И приходят тогда, когда посчитают нужным. Если всех посещает одна и та же, то, как она успевает? Ведь ежедневно её услугами пользуются миллионы людей. И со всеми надо переговорить, препроводить на место, сдать с рук на руки либо апостолу Петру, если в рай, либо, прости господи, Чёрту, если в ад. Нет, вероятнее всего артельно работают. Что там у них? ООО? ОАО? Или ЗАО? Нет, скорее всего, у них АОО – абсолютно ответственное общество. Ведь работают они столько, сколько существует человек, и ни одного сбоя. Никого не забыли. Все учтены и вызываются согласно только им известной очереди.
Боялся ли Суворов этого момента? Нет, нет и нет. Себе он врать не мог, а потому был совершенно уверен, что в его положении это не самый плохой выбор. Как-то ему уже доводилось отсутствовать в мире живых целых два месяца, и, вернувшись назад, он без всякого удивления констатировал, что мир без него ничем не отличается от мира с ним. Небо не упало на землю, реки не потекли вспять. Дни так же сменялись ночами, погода соответствовала времени года. Люди влюблялись, женились, рожали, разводились, изменяли, предавали, даже убивали. Всё, как всегда. А подавляющее большинство людей вообще не знают такого человека, Суворова Николая Андреевича, и потому нисколько не расстроятся, если им вдруг скажут: «Вы знаете, Николай Андреевич умер».
Когда будет назначено свидание со смертью, пенсионер, конечно, не знал. Давным-давно, лет сорок назад молодая и наглая цыганка, выпросив у него буханку чёрного хлеба, предназначенную к обеду, быстренько нарисовала раскрывшему от удивления рот юноше основные вехи его жизни и спокойное завершение оной на восемьдесят третьем году в собственной кровати в окружении рыдающих чад и домочадцев. И хотя, как и следовало ожидать, предсказания в части взаимоотношений с прекрасным полом и финансового положения Суворова, конечно же, не сбылись, в долгую жизнь, по-прежнему, хотелось верить. Но это было тогда, давным-давно. Сейчас ситуация кардинально поменялась. И оставшиеся двадцать шесть лет совершенно не радовали, а вызывали грусть и тоску. Двадцать шесть лет постоянной боли, двадцать шесть лет головокружений, грозящих закончиться падением со всеми вытекающими отсюда последствиями, двадцать шесть лет фактического заключения в четырёх стенах, когда кроме людей, живущих на этой же территории, о тебе никто не помнит.
Картина рисовалась совершенно безрадостная. Такой срок в цивилизованном обществе дают только за очень тяжкие преступления.
И хотя многие часы наркоза во время операций и килограммы поглощённых антибиотиков, конечно же, существенно приблизили момент прощания с этим, как утверждают, лучшим из миров, всё равно, неопределённость в сроках волновала.
Волновала и некоторая неподготовленность к встрече с барышней в белом саване. То, что простительно человеку, в планы которого ни сегодня, ни в ближайшем, да и отдалённом будущем, такая встреча не входит, совершенно недопустимо было для Николая Андреевича. И если тогда, девять лет назад, когда его машина с лязгом и грохотом сметала всё на своём пути, его неопытность была вполне объяснима и понятна, то сейчас такого он позволить себе не мог.
Иногда даже думалось, а, может, помочь этим не слишком симпатичным работницам последнего сервиса, осуществляющим перемещение душ человеческих из одного мира в другой? Не дожидаться, превозмогая боль, запланированной по их желанию встречи, а самому, по своему собственному желанию предстать пред их несуществующие очи? Полёт с пятнадцатого этажа гарантировал эту встречу совершенно однозначно. Но надо ли это делать? Как будет истолкован такой поступок оставшимися жить и, самое главное, теми, кто должен будет принять тело Суворова там, за последней чертой? Вдруг окажется, что работы у них невпроворот, а пришедших без очереди просто сваливают в какой-нибудь предбанник. И будешь валяться у всех под ногами те же двадцать шесть лет, пока не придёт твоя очередь? А ещё хуже, если они, идя навстречу твоим пожеланиям, посчитают, что весь род твой не хочет жить, и начнут забирать раньше срока твоих близких. Такого Николай Андреевич позволить себе не мог, а потому мысль о досрочном расторжении контракта с жизнью отбросил.
«Итак, какие вопросы надо решить, чтобы максимально облегчить близким процедуру моего перемещения в мир иной? - подумал Николай Андреевич, - Ну, во-первых, это вопрос, касающийся наследственной передачи всего, что нажито непосильным трудом за светлые годы строительства коммунизма и смутные годы становления капиталистического общества. В завещании всё должно быть расписано от «а» до «я», никаких недомолвок или двойственных трактований тех или иных положений. Это совершенно необходимо для того, чтобы ближайшие родственники, предав тело усопшего земле и сообщив всем присутствующим при этом мероприятии, что более благородного и мужественного человека они никогда не встречали, не передрались бы потом между собой, отстаивая своё законное право на ту или иную вещь, дающую возможность помнить о безвременно почившим в бозе любимом человеке. Причём, чем дороже вещь, тем светлее память. Долгую память в таких случаях обычно гарантирует какая-нибудь недвижимость или сберегательная книжка, хранящая внутри цифру со многими нулями.
Во-вторых, это вопрос погребения. Вопрос непраздный, потому что ничто другое так не напрягает осиротевших родных, как необходимость следить за могилой.
За свою жизнь Николай Андреевич, как и все люди, неоднократно бывал на кладбищах. И каждый раз, посещая эти скорбные места, он испытывал необъяснимый покой и какое-то блаженство, нисходящее на него и дающее возможность размышлять о чём угодно и одновременно убеждаться в бренности всего живого. Он как будто находился на конечной остановке общественного транспорта и совершенно точно знал, что как бы долго ни петлял автобус или троллейбус по улицам и переулкам, конец его маршрута здесь.
Суворов мог часами гулять среди могил, вглядываясь в портреты людей, приклеенные или прикрученные к памятникам из нержавеющей стали, бетона или мраморной крошки. Любое кладбище – это огромный город мёртвых, по численности своего необычного населения иногда не уступающий расположенному рядом городу живых. И, как в каждом городе, в нём можно отыскать глубоких стариков и старух, пожилых женщин и мужчин, молодых девушек и юношей и самых маленьких, которых, будь мир устроен посправедливее, здесь быть не должно. Передвигаясь между могилами, Николай Андреевич вдруг ловил себя на том, что автоматически производит в уме одно и то же арифметическое действие – из четырёх цифр, означающих дату смерти, вычитает четыре цифры, соответствующие времени рождения, тем самым, определяя продолжительность существования того или иного человека на поверхности земли, а не в её недрах. Полученный результат он кратно комментировал словами «маловато», «не повезло», «ну, что же, вполне прилично» и «молодец».
Окидывая взглядом простирающееся до горизонта скопление крестов и памятников, Суворов думал:
«А что будет, если вас всех оживить и сообщить вам, что вы можете продолжить своё существование наверху, если будете хорошими людьми. Увеличится ли тогда количество хороших людей на земле? Нет, нет и нет. Почему? Да потому что это люди, и у каждого из них своё представление о плохом и хорошем. Что хорошо для одного, совершенно не приемлемо для другого и наоборот. Чем будут заниматься эти существа, покинув места своего последнего приюта? Подавляющее большинство тут же кинется отмечать благополучное вызволение из земляного плена и через пару часов окрестности содрогнутся от мощного рёва тысяч мужских и женских глоток, орущих «Я люблю тебя, жизнь». А далее будет всё, как всегда: любовь и ненависть, правда и ложь, корысть и бескорыстие, зависть, подлость, предательство. И если заглянуть на это поле через годик, то и у этих получивших счастливый шанс «людей» снова будет своё кладбище.
На кладбище, как нигде в другом месте, по состоянию могил можно определить, как родные относились к покойному при жизни.
Могилы бандитов и современных нуворишей брать не будем. В них нет правды. Они могут быть самыми красивыми, самыми богатыми, самыми чистыми, но всё это ненастоящее, вычурное, купленное.
Не будем брать также могилы тех, чьи родственники лежат рядом и помочь уже ничем не могут. Удел этих могил – покосившиеся памятники и кресты, высокая трава и запустение.
Речь о другом. Николай Андреевич не хотел стать одним из тех покойников, которые, даже лёжа в земле, доставляют массу хлопот оставшимся в живых. Ведь за могилой надо ухаживать, пропалывать траву, менять цветы, красить ограду. Да мало ли что.
Иногда случается так, что кроме родных могил у человека и нет ничего, а потому всю свою любовь и заботу он сосредотачивает на маленьком кусочке земли, в котором нашли своё последнее пристанище дорогие ему люди. На таких могилах всё чистенько, аккуратненько, пусть и недорого. Но случается и наоборот: родственников много, живут неплохо, а внимания тем, кого, собственно, уже нет, кто теперь просто памятник, катастрофически недодают. Кругом разор, запустение. А с фотографий, не замечая этого, так же, как год, и два, и три назад на тебя смотрят старушки в платочках, строгие мужчины в костюмах и галстуках, красавицы с модными причёсками. Мёртвые сраму не имут.
«Надо постараться обязательно избежать этого, - подумал Суворов, - Как это сделать? Да очень просто. То, что останется от Суворова Николая Андреевича после того, как душа его вырвется из объятий костей и мяса, кремировать, а пепел развеять по ветру. А если не будет ветра? Шутка. А где развеять? Отъехать от Москвы на электричке километров пятьдесят, зайти в лес и закопать урну? Но тогда родственники будут ездить туда, как на кладбище. Нет, так не пойдёт. Надо развеять пепел с моста над Москвой-рекой. Помянуть захотят – поставят в храме свечку да цветочек бросят в воду. Всё чинно, благородно и нехлопотно. Да, да именно так. И родственник всегда в сердце, и на памятник тратиться не надо. С какого моста совершить обряд распыления? С Устьинского, он поближе. Но в принципе можно и с Москворецкого или Большого Каменного. Это уж совсем центр. Люди за квартиру в этом районе отдают миллионы долларов, а я буду лежать бесплатно. Или плыть? Ладно, потом разберёмся. Ну, что же, будем подводить итоги. Оказывается, не так много мне необходимо сделать, чтобы уйти со спокойной душой. Завтра схожу к нотариусу и обрадую близких».
-2-
На следующий день Суворов, собрав всю волю в кулак, дотащился до юриста, благо идти надо было не более десяти минут, и за пятьсот рублей завещал всё своё движимое и недвижимое. Правда, движимого ничего не было, но это на всякий случай, чем чёрт не шутит, так будет спокойней. Машину ему, конечно, не купить, но, вдруг, появится инвалидное кресло на колёсах? Ведь тоже движимость.
Вечером того же дня он сообщил о своём решении домочадцам, выслушал положенные в таком случае «ахи» и «охи», узнал, что ему ещё жить да жить и отправился спать.
На душе было спокойно. Он никому ничего не должен.
«Какие будут пожелания перед дальней дорогой, Николай Андреевич? – спросил себя Суворов,
- Да вроде всё учтено. Хотя нет. Есть у меня одна просьба к беззубой. Пусть придёт, когда я сплю. Уж больно не хочется больше страдать. Неужели я свою норму не выбрал? Ну, и, конечно, небольшое заявление для человечества.
В начале прошлого века жил на земле чешский писатель, публицист и коммунист Юлиус Фучик Его казнили. Так перед смертью он в своём «Репортаже с петлёй на шее» написал: «Люди, я любил вас. Будьте бдительны».
Я не писатель, не публицист и тем более, не коммунист, но перед смертью скажу: «Люди, я не любил вас. Будьте бдительны». Почему так? Я не люблю людей, потому что нет такой гадости, которую они не могли бы совершить. А бдительными им надо быть, потому что как только они потеряют бдительность, так тут же сожрут друг друга. Теперь, кажется, всё».
Впервые за многие дни Николай Андреевич заснул, не чувствуя боли и искренне надеясь, что уже умер.