Беспроцентный кредит

В один из погожих тихих вечеров лета 1978 года Виктор Николаевич Буланов, «смотрящий» по исправительно-трудовой колонии ЮН 83/2, в простонародье называемой «двойкой», имеющий «погоняло», а для законопослушных граждан кличку «Директор», готовился отойти ко сну. Он уже опрокинул свои сто пятьдесят граммов водки, закусив квашеной капустой, не торопясь, по два глоточка, с перерывами выпил кружку чифирю в прикуску с карамельками, именуемыми «подушечками» и стал раздеваться.
В это время к нему подошёл его верный «оруженосец», телохранитель и просто «шестёрка» Виктор Иванович Ковшов по кличке «Мясо». Впрочем, «шестёркой» он был только для Директора, и упаси Господи кому-нибудь другому в зоне его так назвать. Это был натуральный «отморозок», имеющий четыре судимости и из своих тридцати пяти лет семнадцать уже отдавший местам не столь отдалённым.
- Директор, завтра «Копчёный» откидывается, - сказал он.
- Ну, флаг ему в руки, попутного ветра, семь футов под килем и что там ещё положено говорить по этому поводу, - ответил Буланов, - сказать: «На свободу с чистой совестью» я не могу, потому что, насколько я знаю Копчёного, совести он не имел от рождения, да и на свободе ему долго не гулять.
- Он хочет с тобой поговорить. Позвать?
- Ну, зови, послушаем.
Копейкин Анатолий Викторович, за цвет своего лица прозванный Копчёным завтра в двенадцать часов дня освобождался из мест лишения свободы или «откидывался», как говорили осуждённые, чтобы в очередной раз попить водки, погулять, если получится, найти временную подругу, чтобы, спустив добытые на свободе неправедным трудом деньги, вновь оказаться в колонии, которая стала для него родным домом, ибо здесь он провёл времени больше, чем на воле. Сомнений в том, что деньги, добытые им, будут неправедными и в том, что судьба вновь приведёт его за колючую проволоку, не было ни у кого. Ни у тех, кто его провожал и пил заваренный им по этому случаю чай, ни у тех, кто встретит его завтра за воротами ИТК, ни у него самого.
Он был типичным мелким воришкой, тянувшим всё и везде, но чётко знающим, что у государства красть нельзя, а потому получавший незначительные сроки, максимальный из которых равнялся трём годам. Но так как был он рецидивистом, постоянно нарушавшим режим содержания в колонии, и выпускался под гласный административный надзор, то перспектива оказаться за решёткой, даже не успев ничего украсть, была вполне реальной. Просто потому, что трижды в течение года поднадзорный мог не явиться в отделение милиции для соответствующей отметки.
Настроение у Копчёного было поганое. Завтра освобождаться, а денег на карточке нет. Без денег он никому не нужен, и любить на свободе его будут тем сильнее, чем больше будет сумма прописью в ведомости. А сумма эта была близка к нулю.
Директора Копейкин знал давно. Пока тот находится в зоне, Копчёный уже дважды успел освободиться и снова благополучно сесть.
- Здорово, Директор, - тихо проговорил проситель.
- И вам не хворать. Ну, рассказывай, - с улыбкой сказал Виктор Николаевич.
- Мне бы денег. У меня на карточке ничего нет. А как на воле без денег? – заискивающе промямлил Толик.
- Ты сколько тянул?
- Два года.
- И за два года не смог сто рублей заработать?
- Не получилось.
- Ну, не получилось заработать, иди воруй.
- Да мне бы только на первое время, немного оклематься, там что-нибудь придумаем.
- Ладно, вот тебе адресок. Придёшь, скажешь, что от меня, деньги вернёшь при первой возможности. Ты меня понял, Копчёный?
- Спасибо, Директор. Я обязательно отдам.
- Конечно, отдашь. Хоть у тебя и одна извилина в голове и та вдоль пробора, но, думаю, что даже ею ты способен понять, какие последствия могут быть, если что-нибудь не сложится.
- Я отдам, с процентами отдам, - горячился Копчёный.
- Процентов не надо. Считай это беспроцентным кредитом от «Армии спасения», - засмеялся Буланов, - Всё, иди, спать буду.
На следующий день Копчёный в прекрасном расположении духа спешил по адресу, указанному Директором.
Дверь открыла немолодая, немного помятая женщина, явно не равнодушная к горячительным напиткам.
- Чего надо? – неласково спросила она.
- Я от Директора, - ответил Копейкин.
- А.… Ну, как он? Всё сидит, бедолага?
- Сидит, сидит. Ты, вот что… Директор сказал, чтобы ты мне денег дала.
- Сколько?
- Двести.
- А рожа не треснет?
- Ты как разговариваешь? Да ты… ты знаешь, кто я такой?
Копейкин только хотел объяснить, кто же он такой, как дверь с грохотом закрылась перед его носом.
«Вот же зараза, ну, погоди, погоди у меня», - Копчёный со злостью пнул дверь ногой.
«Однако так можно остаться без денег, а без денег нельзя, никак нельзя», - через минуту уже спокойно рассуждал он.
Резко выдохнув, Толик снова позвонил.
- Ну? – дверь вновь приоткрылась.
- Послушай, хозяйка, - совсем другим тоном начал он, - Директор сказал, что мне здесь помогут, мы с Директором кореша, весь срок в одном отряде, не разлей вода.
- Сомневаюсь я, что Директор таких корешей заводит. Двести говоришь? Жди здесь.
Через минуту Копчёный уже радостно подбегал к винному магазину, хрустя в кармане новенькими купюрами.
В этот день он закатился на «блат-хату», звеня бутылками с водкой и пивом, и жизнь, можно сказать, буквально наладилась, превратившись в сплошной праздник.

-2-

В то время как Копейкин упивался первыми днями свободной радостной жизни, в колонии строгого режима всё шло своим чередом: работа в три смены, мерзкое питание, кино по воскресеньям и шмоны, шмоны, шмоны. Для законопослушных граждан сиё слово можно перевести как обыски. День сменялся ночью, ночь – снова днём и, казалось, этому не будет конца, но Виктор Николаевич точно знал, что каждый прожитый здесь день неумолимо приближал его к свободе. Их, этих дней, кои предстояло ещё провести в неволе и бесправии, в пространстве, именуемом локальной зоной, ограниченной по периметру двухэтажного кирпичного здания высоченным забором из металлических прутьев и запираемым автоматическим электрическим замком, оставалось менее семисот из трёх тысяч шестисот пятидесяти двух, определённых ему по приговору самого гуманного в мире суда.
Вообще, это была всего лишь вторая судимость Директора, и по количеству «ходок» он значительно уступал подавляющему большинству «сидельцев». Но, как говорится, проигрываем в количестве, выигрываем в качестве. Пока другие обитатели колонии наматывали тюремный стаж, делая челночные передвижения с воли за забор и обратно, Буланов сразу садился солидно. Две судимости, и каждая по десять лет.
Первый раз это случилось с ним, тогда восемнадцатилетним сосунком, в 1956 году. В составе организованной преступной группы, как говорилось в приговоре, он участвовал в вооружённом налёте на сберкассу. Всё его участие сводилось к прыжкам на тридцатиградусном морозе в квартале от объекта нападения. Он, синий от холода, с трясущимися руками и губами, выполнял важное поручение главаря шайки и должен был предупредить подельников в случае опасности. Так как был он довольно далеко от места события, то пропустил не только момент нападения, но и момент задержания всех участников «операции».
Проторчав два часа на морозе и потеряв всякую надежду на встречу с «корешами», Витя ушёл домой, подумав, что о нём забыли.
Но, оказывается, о нём не забыли. Один из преступников, видимо, надеясь получить снисхождение суда, поведал следователю, что знает члена банды, который скрылся с места преступления.
И через два дня за ним пришли. Так как Фемида в пятидесятые годы прошлого столетия особо не церемонилась с преступным элементом, тем более, если он покушается на самое святое – государственные денежные знаки, то получили они все по полной программе – по десять лет. Все, за исключением того, стараниями которого и уселся тогда ещё совсем не Директор, на скамью подсудимых. Иуда тот получил шесть лет и жгучую ненависть Виктора Буланова.
Десять лет изо дня в день, в жилой и рабочей зоне, ночью и днём представлял себе Буланов, как освободится, найдёт предателя и отомстит.
Убьёт? Конечно. Правда, он никогда не убивал. Наверное, это трудно – ударить человека ножом и наблюдать, как из того уходит жизнь. Ничего, он сможет. И чем дольше Буланов ждал этого часа, тем спокойнее представлял себе, как будет убивать.
Предавший его мерзкий, ничтожный человечишка сразу поймёт, что к нему пришёл не Виктор Николаевич, пришла сама Смерть. Жертва будет валяться в ногах, кататься по полу, молить о пощаде. Он выслушает, спокойно выслушает, вдоволь насладится страхом этой продажной твари и ударит. Бить ножом он уже научился. Годы, проведённые в зоне, не пропали даром.
Вообще, надо сказать, что садился в тюрьму Буланов молодым, злобным, затравленным волчонком, готовым укусить любого протянувшего к нему руку, даже если эта рука тянулась, чтобы погладить, а вышел через десять лет сильным, жестоким, кровожадным волком, способным разорвать на части всякого, вставшего на его пути.
С 1966 по 1970 год Буланов терпеливо искал предателя. И, наконец, нашёл. В Ярославле. Он нашёл его, бывшего бандита, ныне твёрдо вставшего на путь исправления. Нашёл, представился. Видимо десять лет баланды и чифиря сильно изменили внешность Виктора, потому как бывший подельник его не узнал. Внимательно, периодически кивая в знак согласия головой, Буланов выслушал сбивчивые оправдания. Иногда, как будто соглашаясь с говорившим, он тихо повторял: «Да, да, всё правильно, всё верно», но в словах его было столько злой насмешки и сарказма, что вскоре и жертва поняла, что спасения нет.
Глядя прямо в полные страха глаза, судья, прокурор и палач в одном лице, не торопясь, достал нож, нажал на кнопку в его рукоятке и утопил вылетевшее лезвие в мягком, податливом теле приговорённого. Минут пять постоял, убедился, что всё кончено, и ушёл. И тут с ним случилось невообразимое. Случилось то, чего он никак не может объяснить себе до сих пор. Отойдя на приличное расстояние, Буланов вдруг почему-то вбил себе в голову, что жертва не умерла, а, может быть, очнулась, добралась до телефона и уже ждёт приезда скорой помощи.
Он резко развернулся и побежал назад. Вбегая в подъезд, столкнулся с женщиной, идущей навстречу.
- Господи, ну куда вы так летите? – с возмущением проговорила она.
- Да вот зарезал одного, да, думаю, не до конца. Иду дорезать, - зло засмеялся Буланов и покрутил перед лицом женщины руками. Его правая рука была в крови. Женщина с криком оттолкнула его и выбежала на улицу.
Виктор поднялся в квартиру, нашёл труп на том же месте, где он упал, будучи ещё живым человеком, удовлетворённо хмыкнул и пошёл в гостиницу с чувством человека, добротно сделавшего нужную работу.
Придя в номер, Буланов сел на кровать, обхватил голову руками и стал мерно покачиваться взад и вперёд.
«А ведь ты спалился, дружок, как пить дать спалился. Баба в подъезде наверняка срисовала тебя и, возможно, уже даёт показания. Надо рвать когти, и чем быстрее, тем лучше».
Он торопливо собрал вещи, сдал номер, вызвал такси и уехал домой, в Рыбинск. А через четыре дня, бесцельно бродя по привокзальному перрону, Буланов Виктор Николаевич, доедая второе мороженое, которое любил с детства, подошёл к стенду «Их разыскивает милиция» и среди прочих асоциальных типов увидел… Буланова Виктора Николаевича, смотревшего из-под треснувшего стекла дерзким, наглым, вызывающим взглядом, а аннотация рядом с портретом поясняла, что он является опасным преступником, совершившим особо тяжкое преступление.
«Ну, неправда ваша. Какое же преступление в том, что человек встал на защиту поруганной когда-то справедливости? Наоборот, я избавил множество людей от встречи с этим мерзким типом и, возможно, кому-то спас жизнь. Здравствуйте, Виктор Николаевич, - как будто спохватившись, беззвучно приветствовал он собственную копию, чуть приподняв шляпу, - давно обосновались? Теперь на каждой станции от Калининграда до Владивостока вы будете встречать и провожать все поезда. Будьте, пожалуйста, вежливы с пассажирами, хотя ваш взгляд... Откуда такой взгляд? Ах, да, вас же фотографировал милиционер, а другого взгляда для стражей порядка у вас, к сожалению, нет. Однако, как это ни прискорбно, но, кажется, всё. Обложили, как волка флажками. Лечь на дно? Нет такого дна, где можно лежать всю жизнь. Сдаться? Раньше сядешь, раньше выйдешь?»
Надвинув на глаза шляпу, Буланов зашёл в магазин, купил пару белья, тёплые носки, 2 батона и 20 пачек сигарет «Прима». В квартире, которая была его пристанищем уже почти год, надел ватник, сложил купленное в авоську, черкнул хозяевам пару строк, положил на листок пятидесятирублёвую купюру, сверху прижал деньги пепельницей, как будто боялся, что их унесёт ветром, и через полчаса уже стоял перед дежурным РОВД. Молодой лейтенант, сидящий за столом, что-то писал в журнале, совершенно не обращая на вошедшего ни малейшего внимания.
Виктор огляделся, скользя пустым взглядом по членам политбюро, укоризненно взиравшими на него со стенда, подмигнул Железному Феликсу и начал с интересом рассматривать плакат с разобранным на составные части автоматом Калашникова.
Время шло. Никто им не интересовался.
«А, может, я не прав? Нырнуть на дно, отлежаться. Ведь есть же преступления, которые вообще не раскрываются. Не делаю ли я ошибки?» - мучительно думал Буланов. Но в этот момент он посмотрел на стол и увидел под стеклом свою фотографию. Такую же, как на вокзале, только чуть меньшую.
«Нет, всё правильно. Это моё. Отмотаю за этого урода, а там посмотрим. Провести оставшийся кусок жизни в каком-нибудь погребе – это не по мне».
- Вам что, гражданин? – поинтересовался, не отрываясь от журнала, дежурный.
- Да мне-то от вас не нужно ничего, а вот вы, наверное, будете рады встрече со мной.
- Слушайте, давайте без загадок. Кто такой, зачем пришли? – лейтенант уже видел себя вершителем человеческих судеб.
- Буланов Виктор Николаевич, собственной персоной, - представился разыскиваемый.
- Ну? Что дальше-то?
- Что ну? Глаза разуй, - Буланов начал терять терпение.
- Что вы себе позволяете? Да мы вас сейчас…
- Под нос себе посмотри, - Виктор кивнул на стол.
Лейтенант посмотрел на фотографии, потом на Буланова, потом снова на фотографии и снова на Буланова. Лицо его вытянулось, он начал медленно приподниматься, а рука потянулась к кобуре.
- Пистолетик не доставай. Видишь, я сам пришёл. Веди в хату.
- Кузнецов, Кузнецов! – закричал дежурный, и в ответ на его крик по коридору загромыхали сапоги.
- Чё? – спросил прибежавший сержант.
- Этого в камеру. Обыскать, шнурки, ремень, часы снять, авоську отобрать, чтобы всё как положено.
- Понял.
- Сигареты оставьте, - попросил задержанный.
- Курить вредно. Да и держать мы тебя здесь не будем, бумаги оформим и - в СИЗО.
Через десять минут сержант, закрыв за Булановым дверь камеры, подошёл к лейтенанту.
- Ты хоть понял, кого в камеру запер? – довольно улыбаясь, спросил тот.
- Нет, а кто это?
- А вот кто, - с этими словами дежурный ткнул пальцем в портрет под стеклом, - Может, премию начальник выпишет. Как-никак, задержали опасного преступника.
- Ага. И по ордену Сутулова выдаст. Второй степени, на первую вряд ли потянем.
- Так, ну-ка, быстро служить Родине. Шагом марш.
- Слушаюсь, товарищ генерал, - засмеялся сержант.
- Пошути мне ещё, - уже вдогонку крикнул лейтенант.
Так Буланов получил свой второй срок. И тоже десять лет. Через пять лет его короновали, и с тех пор он безжалостно, но, как ему казалось, справедливо, рулил исправительно-трудовой колонией ЮН-83/2. Зона вообще-то считалась «красной», то есть правила в ней администрация, однако Директор мог находить общий язык со всеми, и были вопросы, в решение которых ни «хозяин», ни «кумовья», то есть работники оперчасти, не вмешивались, отдавая их на откуп Буланову.
Он не работал уже несколько лет, часто перед «отбоем» пил водку, о чём через бдительных «информаторов» сразу становилось известно администрации колонии, но она закрывала на это глаза, так как прекрасно знала о норме Директора в 150 граммов и всяком исключении каких бы то ни было эксцессов, связанных с этими возлияниями. Взамен Буланов, опираясь на «отрицаловку» или, как их ещё звали «шерстяных», наводил порядок, заставляя «товарищей по несчастью» жить по понятиям и не лить зря кровь. Директор мог назначить на работу, разрулить карточный спор, распределить полученный с «воли» «переброс», то есть продукты питания и чай, вброшенные в зону прямо через забор, вынести приговор, который в отличие от приговора народного суда обжалованию никогда не подлежал. Его авторитет был беспрекословным.
 
-3-

Хвативший своей слабой грудью воздуха свободы Копчёный закружился в пленительном вальсе пьянок и краж, краж и пьянок, совершенно забыв о том, что ему надо зарегистрироваться в милиции, прописаться по какому-нибудь адресу и неукоснительно выполнять требования административного надзора, в соответствии с которыми он был обязан ежедневно с 20.00 до 6.00 находится по месту прописки и дважды в неделю отмечаться у дежурного по отделению. Копейкин и данные ему судьбой на это время подельники, находясь в постоянном пьяном угаре, потеряли счёт не только числам и дням недели, но были крайне удивлены, когда, проснувшись однажды, увидели на улице снег
- Слышь, Копчёный, а чё, зима, что ли уже? – спросил его Вася, с которым они оказались вместе на какой-то очередной «блат-хате». Вася в силу своего характера имел «погоняло» «Тихий». Это был вор, имеющий несколько судимостей за кражи, но в обычной жизни совершенно не конфликтный человек, вызывавший этим симпатии простых граждан, расплачивающихся потом за свою привязанность к тихому Васе пропавшими платьями, пальто, шапками и, конечно же, денежными знаками.
- Какое число - то сегодня, Толик?- спросил Тихий.
- А я знаю? У нас что-нибудь осталось поправиться? – поднимаясь с пола, на котором провёл прошедшую ночь, спросил Копчёный.
Вася попинал валявшиеся по всей площади комнаты бутылки и разочарованно спросил:
- А у нас когда-нибудь что-нибудь оставалось?
- Что будем делать?
- Денег у нас, как грязи. Пойдём пивка попьём да пожрём чего-нибудь, а там подумаем, - предложил Тихий.
Они вышли на улицу. Было холодно и мерзко. Оба сразу начали стучать зубами. Недалеко от дома шла бойкая торговля молоком из цистерны, которую горожане прозвали «коровой». На седьмом десятке народной власти, власти рабочих и крестьян, эти самые рабочие, вытянувшись в очередь тонким ручейком и постоянно пересчитывая стоящих впереди, с надеждой взирали на жёлтую металлическую «кормилицу», чтобы она не «отдоилась» раньше времени и дала им пару-тройку литров разбавленной белой жидкости, именуемой молоком.
Тихий безразличным взглядом скользнул по очереди и вдруг толкнул Копчёного в бок. Толик увидел старушку, держащую в руке авоську с трёхлитровой банкой и кошельком, торчащим рядом.
«Вот дура, - подумал он, - в следующий раз умнее будешь».
Они переглянулись. Тихий снял плащ и перекинул его через правую руку. Подойдя к очереди, он встал чуть сзади бабки, а Копчёный отодвинул женщину, стоявшую за выбранной жертвой и, выражая неудовольствие, сказал:
- Ну, дайте пройти, перегородили всю дорогу.
- Да что тебе места, что ли, мало?
- Да, мне мало.
Копчёный готов был продолжить дискуссию, но почувствовал, что Тихий уже протиснулся сзади него и стал быстрым шагом удаляться.
Вся их добыча составила восемь рублей с мелочью и булавку, которая вместе с кошельком тут же была отправлена в урну. Впрочем, на большее они и не рассчитывали.
Начало дня явно обнадёживало. Джентльмены удачи закурили и, гогоча на всю улицу, двинулись к пивному павильону.
В заведении, которое, если верить вывеске, называлось пивным баром, а проще «пивняком» или «гадюшником», они пробыли до 11.00, часа, с которого и просыпался весь Советский Союз.
Находясь в приподнятом настроении и побулькивая пивом, под завязку наполнившим их ведущие совершенно неправильный и нездоровый образ жизни организмы, друзья, было совсем нацелились на винный магазин, как сзади, будто гром среди ясного неба, раздалось:
- Ваши документы, граждане.
Чувствуя предательскую дрожь в ногах, они обернулись и увидели двух милиционеров.
Вася потянулся к карману, в котором никаких документов, конечно же, не было, а Копчёный рванул изо всех сил, пытаясь скрыться в подворотне. Но силы были явно не равны. Его дряхлеющий, полный пива, никогда не знавший физических упражнений организм не смог привести никаких весомых аргументов своему молодому, накачанному мышцами и облачённому в милицейскую форму оппоненту, и потому уже через минуту Толик лежал, уткнувшись лицом в грязь, с заломленными назад руками, на которых тотчас же защёлкнулись наручники.
«С приехалом вас, Анатолий Викторович, - мысль лихорадочно искала выход из создавшегося положения, пока задержавший его «цветной» вызывал по рации машину, - Что они могут мне предъявить? Побежал? Ну, так я испугался. Что они сказали? Спросили документы. Ах, да. Документы.… Ну, можно ничего не придумывать. Срок у меня в кармане. За надзор я сяду в первый раз, значит, дадут не больше года. А год я на одной ноге простою. Бабкин кошелёк? Недоказуемо, моих пальцев там нет».
Копчёный почувствовал, что ничего страшного ему не грозит. Настроение заметно улучшилось.
- Э, начальник, подними, грязно ведь, - начал канючить он.
- Перебьёшься.
«Перебьёшься, перебьёшься, козёл, - начал было спор Копчёный, но, на всякий случай, про себя, как вдруг его обожгла страшная мысль, - Директор. Я же не вернул деньги. А вот это уже конец. Такие шутки не проходят. Идиот, урод, скотина, - клял он себя и тут же цеплялся за соломинку, - а, может, как-нибудь обойдётся. Ну, не смог, не успел, слишком много дел навалилось. Поднимусь в зону – отдам», - уговаривал он сам себя, прекрасно понимая, что аргументы эти при разборках во внимание приняты не будут.

-3-

Получилось всё так, как Копейкин и предполагал. Ни одной кражи ему предъявить не смогли, а за нарушение административного надзора он получил год лишения свободы с содержанием в исправительно-трудовой колонии строгого режима, и через три месяца, ушедших на следствие и карантин, предстал пред светлые очи Буланова Виктора Николаевича. Впрочем, сравнение со светлыми очами было не совсем правильным, вернее, совсем неправильным, потому что Директор посмотрел на Копчёного таким взглядом, от которого у того по телу побежали мурашки, по спине потекла струйка пота и как-то неприятно заныло в низу живота. В том, что Директор всё знает, не оставалось никаких сомнений. И, действительно, ещё два месяца назад с воли пришла «малява», в которой говорилось, что Копчёный получил двести рублей, но деньги не вернул.
- Ну, рассказывай, - сказал Директор. Копчёный хотел было присесть на край кровати, но тут же был сброшен на пол стоявшим сзади него Ковшовым, который никогда не отходил от своего хозяина.
- Директор, так вышло, завертелось, закружилось, оглянуться не успел, как уже в камере.
- За два месяца ты так и не успел оглянуться?
- Я отдам, я всё отдам, - мямлил Копчёный.
- Слушай сюда, гнида, - тихим голосом начал Буланов, - даю тебе три дня. Чтобы через семьдесят два часа вот на этом месте, - он постучал пальцем по тумбочке, - лежали двести рублей, в противном случае… Впрочем, о противном случае тебе лучше не знать, пусть это станет для тебя сюрпризом.
Директор мило улыбнулся, если в такой ситуации применимо это слово, а сзади мерзко захихикал Ковшов.
- Я обязательно отдам, - постоянно кивая головой, начал пятиться назад Копейкин.
- Пошёл вон, козёл, - тепло попрощался с ним Буланов.
Когда Копчёный ушёл, Директор поманил Ковшова и сказал:
- Мясо, сейчас Копчёный кинется по отрядам занимать деньги. Проследи, чтобы он не получил ни рубля. Понял?
- Сделаем, базара нет.
 
-4-

Уже три часа мокрый от пота Копчёный носился из отряда в отряд в поисках денег. Он просил, умолял, требовал, ругался - и всё без пользы.
После очередного отказа Анатолий Викторович курил, сидя на лавочке возле входа в отряд. К нему подсел злостный «баклан», так именовались в зоне хулиганы, Шалов, по кличке «Шалый».
- Ну, как проистекает жизнь, Копчёный?
- У тебя деньги есть? – вопросом на вопрос ответил тот.
- Через три дня будут.
- Это поздно. Вся зона пустая.
- Дурак ты, Копчёный. В зоне полно денег, но ты их не получишь. Кроме тебя идти против Директора идиотов не найдётся. А он запретил давать тебе хоть копейку.
- Что же делать, Шалый. Ну, помоги, я отслужу.
- Ты не знаешь, что делать? Выхода у тебя, насколько я понимаю в колбасных обрезках, два. Первый: бери нож и вали Директора. Если успеешь сдаться, месяца три-четыре поживёшь. Но этот вариант тебе не подойдёт – кишка тонка. Выход второй находится в минуте ходьбы, - и Шалый кивнул на стоящий чуть в стороне одноэтажный деревянный домик, в котором располагались кабинеты начальника колонии, его зама по режиму и оперативной работе, оперов и инспекторов режимной части. Что-то вроде комитета зоновской безопасности, так сказать, «Лубянка» местного розлива.
- Да ты что, Шалый? – яростно замахал руками Копчёный, - за кого ты меня держишь?
- Я держу тебя за полного болвана, который сам себя загнал в угол.
С этими словами Шалов поднялся со скамейки и ушёл в отряд.
Копейкин просидел на лавке до самого «отбоя», оставив после себя на асфальте множество окурков.
Промучившись ночь без сна, намотав по локальной зоне не один километр в тяжёлых раздумьях, часов в десять утра Копчёный робко постучал в дверь кабинета начальника оперативной части учреждения ЮН-83/2 капитана Машкова.
- Да, войдите.
- Осуждённый пятого отряда Копейкин Анатолий Викторович, статья 198, часть 1 УК РСФСР, срок один год, - представился он по всей форме.
- Слушаю тебя, статья 198, срок один год, - отложив в сторону какую-то бумагу, сказал капитан.
- Мне спрятаться надо, - выдавил из себя Копчёный.
- В прятки играете? Даже не знаю, чем тебе помочь: шкаф забит бумагами, если только под стол, а?
- Я серьёзно.
- А если серьёзно, давай всё по порядку и максимально откровенно. Чем откровеннее ты будешь, тем больше вероятность, что я тебе помогу.
Копейкин рассказывал долго и сбивчиво, повторяясь, проглатывая слова, хотя для Машкова, десять лет отработавшего опером, всё стало понятным уже через минуту. Но он не перебивал сидевшего напротив осуждённого, зная, что в этой куче словесной шелухи может проскочить зернышко ценнейшей информации.
- Вот, собственно, и всё, - Копейкин вытер рукой пот со лба.
- Да…. Положение у тебя, надо признаться, аховое, - капитан открыл верхний ящик стола, достал из него лист бумаги, что-то написал на нём и протянул Копчёному, - Но помочь мы тебе сможем, если, конечно, ты сам этого захочешь. На, прочти и подпиши.
Копчёный уткнулся в листок. Пот застилал глаза, буквы прыгали.
- Я ничего не вижу, - пожаловался он.
- Да не трясись ты. Самое худшее для тебя уже позади. Директор наверняка знает, что ты здесь, и обратной дороги нет. Как говорится в таких случаях, мосты сожжены, Рубикон перейдён. Ты знаешь, что такое Рубикон?
- Чего?
- Проехали. Да, люди, люди, людишки, ну почему вы все такое дерьмо. Что, жить хочется? Но разве ты живёшь? Ладно, хватит мотать сопли. Читай, и будем работать.
Копчёный успокоился и стал читать. Текст на листке был отпечатан, его фамилия вписана от руки. Текст гласил:
«Я, Копейкин А.В. согласен сотрудничать с администрацией учреждения ЮН 83/2 в целях профилактики правонарушений и преступлений среди спецконтингента. Дата. Подпись».
- Стукачом меня хотите сделать, - пытался сохранить лицо уже окончательно сломленный и раздавленный Копейкин А. В.
Машков подошёл вплотную, горой навис над Копчёным и, неотрывно глядя ему прямо в глаза, заговорил:
- Теперь слушай меня, борец за нравственность. Слушай внимательно и ничего не пропускай, повторять два раза я не намерен. Эту бумагу, что лежит перед тобой, я могу выбросить в урну и отпустить тебя в отряд. Но сможешь ли ты зайти в секцию? Встреча с Булановым может стоить тебе головы. Но это не худший вариант. Хуже будет, если рассчитываться придётся другим местом. И хотя в твоей фигуре напрочь отсутствует даже намёк на какую-либо женственность, у Директора всегда найдутся два-три отморозка, которые за заварку чая подарят тебе незабываемую ночь любви, и с утра ты сможешь на абсолютно законных основаниях сменить имя. Нина, Таня, Валя…. Какое тебе больше по душе? Кроме того, перед тобой открываются прекрасные перспективы: есть будешь в столовой за первым столом. Ложечки, вилочки, мисочки – всё просверлено, никто посторонний, кроме твоих же подружек, не возьмёт. Спать - отдельно от всех и всегда сможешь получить заварку чая, нужно только немного постоять в не очень удобной позе. В общем, даю тебе пять минут. Или подписываешь, или…. мы странно встретились и странно разойдёмся.
Машков снова углубился в чтение бумаг. Он был уверен, что Копейкин подпишет обязательство. За время своей работы капитан видел тысячи осуждённых, сотни из них вербовал, но крайне редко сталкивался с людьми, которые могли поставить на кон свою жизнь и даже под страхом смерти не изменять принятым раз и навсегда принципам.
Одним из таких немногих был Буланов. Весь свой второй срок он отбывал на глазах Машкова, их жизненные пути не раз пересекались, и опер прекрасно знал, что этот отпустивший животик и облысевший пожилой мужчина, чем-то похожий на милого, доброго дяденьку, на самом деле враг. Враг жестокий, дерзкий, смелый и не знающий жалости.
- Ну, пять минут истекли. Решил что-нибудь, Копейкин?
- Гражданин начальник, у меня пятая «ходка», я всегда был мужиком, а вы меня….
- Во-первых, не мы тебя, у меня и без тебя работы навалом, во-вторых, никто не собирается делать из тебя стукача. Там же как написано? «Согласен сотрудничать….». Значит, ты не стукач, а сотрудник. Мы с тобой со - трудники, то есть будем вместе трудиться, понял? Или у тебя есть выбор?
Копейкин ещё пару минут тупо смотрел на листок бумаги, лежащий перед ним, потом взял ручку и расписался.
Машков убрал бумагу в сейф и сказал:
- Теперь к делу. В зону тебе подниматься нельзя. Для начала получишь суток десять штрафного изолятора, а затем переведём тебя на Шексну.
«Шексной» в просторечье называлось учреждение ЮН 83/12, тоже колония строгого режима, которая стояла на берегу притока Волги, реки Шексны. От одной колонии до другой было не более десяти километров, и во избежание конфликтов, администрации этих зон часто обменивались «сидельцами».
- Но за те десять дней, что ты будешь здесь, мы должны плодотворно поработать. Напряги свою память и вспомни, кто и как доставляет в зону чай, деньги, водку, наркотики. Кто из осуждённых имеет карточные долги, кто в какую группировку входит. Мне важно знать всё.
- Гражданин капитан, побойтесь бога, я же ничего не знаю. Я простой мужик. Кроме того, я только второй день как поднялся в отряд.
- Не прикидывайся идиотом, Копчёный. Ты прекрасно знаешь, что связи между осуждёнными и вольнонаёмными выстраиваются годами и свято охраняются. Для тебя «двойка» - дом родной, и ты очень даже можешь знать «что? где? когда?» Передачу такую смотрел?
- Какую?
- Слушай, ты действительно полный дуб или прикидываешься?
- Я мужик.
- Ты был мужиком. Раньше. А теперь нет. Ты теперь на переднем крае борьбы с преступностью, и вся страна с надеждой смотрит на тебя. В твоей власти изменить ход истории. Ну-ну, я пошутил, - сказал Машков, видя, как Копейкин хватает ртом воздух, а в глазах его застыл ужас.
- Это была шутка, не переживай, твои возможности мы представляем. Но вспомнить придётся многое. Кстати, начальник оперчасти на Шексне мой хороший товарищ, так что не подведи меня.
- Что, и там стучать? – ужаснулся Копчёный.
- И там, и везде где будешь сидеть. Ты теперь наш. У нас, так же, как и у вас – вход рубль, а выход два.
«Вот козёл», - подумал Копейкин.
«Дерьмо», - констатировал про себя Машков.
Капитан снял телефонную трубку, набрал номер дежурного помощника начальника колонии и сказал:
- Василич, это Машков. Пришли мне контролёра, надо Копейкина в ШИЗО доставить, постановление я подпишу. Благодарю.
- Ну, вот и всё, гражданин Копейкин. От лица администрации учреждения поздравляю вас с началом новой жизни. Встречаться будем в изоляторе, так что «жулики» знать ничего не будут, и сопли подбери, во взрослые игры играешь.
«Вот козёл», - опять подумал Копчёный.
« Дерьмо», - опять констатировал капитан.

-5-
 
Директор лежал на своей «шконке» и лениво перелистывал последний номер журнала «Огонёк», когда к нему подошёл Ковшов и сказал:
- Копчёный к «куму» нырнул.
- Ну, что ж. Этого следовало ожидать. Наши действия, Мясо?
- Валить его надо было или на «хор» поставить. Ведь ясно было, что деньги он не вернёт.
- Убить человека не так просто, а групповое сексуальное надругательство, которое ты именуешь таким жизнеутверждающим словом «хор», мне вообще претит. Мы должны дать оступившемуся шанс подняться и встать с нами в один ряд, чтобы вместе идти по жизни.
Ковшов несколько секунд смотрел на Буланова, открыв рот, потом громко сглотнул и произнёс:
- Директор, я никогда не мог понять, то ли ты шутишь, то ли говоришь серьёзно. Позовёшь, если буду нужен.
Ковшов развернулся, чтобы уйти, но Директор его остановил:
- Ну-ну, не обижайся, Витёк. Замнём для ясности. А что касается Копчёного, то у него два выхода: или подниматься в общую камеру ПКТ, где мы его достанем, и он это прекрасно понимает, или спрятаться на Шексне, где мы его тоже достанем, хотя это будет уже сложнее.
- А, может, его вообще в другую область переведут?
- Не думаю. Кому он нужен.
А капитан Машков в течение следующих десяти дней, исключая выходные, преодолевая почти патологическое отвращение к той вонючей атмосфере, что царила в изоляторе, и, рискуя принести оттуда домой милых представителей фауны, именуемых вшами и блохами всех мастей, приходил в помещение камерного типа (ПКТ), которое считалось «тюрьмой в тюрьме», где в маленькой одиночной клетке, куда практически не проникал дневной свет, содержался несчастный Копейкин, которому и в страшном сне не могло присниться такое развитие событий. Его отторгала естественная среда обитания, его ареал, где он всегда чувствовал себя, как рыба в воде.
Вопреки ожиданиям опера, Копчёный оказался ценным кадром. С его помощью удалось выйти на учителя ПТУ, заносившего в зону таблетки, или «колёса» на сленге осуждённых и заместителя начальника одного из цехов, который поставил на поток доставку чая, что приносило ему неплохой доход, в несколько раз превышающий официальный заработок.
 
-6-

Как только «автозак», увозящий Копейкина на Шексну, выехал из ворот «двойки», Машков набрал телефон начальника оперчасти учреждения ЮН83/12 и, услышав в трубке слова «капитан Ковалёв слушает», радостно пропел:
- Я его оскорбил, я сказал: капитан, никогда ты не будешь майором.
- Привет, Слав.
- Узнал что ли? Что за невезуха такая, все узнают, видно, богатым мне никогда не быть.
- Ты моли бога, чтобы наш дорогой Леонид Ильич не прижмурился. Будет жив он, будет на плаву Чурбанов, а с Юриком и мы не пропадём. Ты по делу или так?
- По делу, по делу. Я отправил к тебе Копейкина, он не поладил с Булановым.
- Это Директор, что ли?
- Да. Так вот. Можешь активно его разрабатывать. Он твой с потрохами.
- Понял. Спасибо. С меня стакан.
- Сочтёмся. Ну, будь жив.
- Счастливо.
В тот же день, вечером, к Буланову подошёл Ковшов и сказал:
- Копчёный снялся с зоны. Что будем делать?
- Его отправили на Шексну?
- Да.
- Что и требовалось доказать, как пишут дети в школьных тетрадях, да, Мясо?
- Я свои университеты на малолетке проходил. Там, если что и доказывали, так кулаками или заточкой.
- Дремучий ты, Витя, человек. Всё бы тебе кулаком да ножом орудовать.
- Нож дело хорошее. Вот в последний раз на меня такой детина выскочил, а я его ножичком легонечко так ткнул, он и лёг, тихий и без всяких возражений.
- Ладно, это дело прошлое, ты-то что предлагаешь?
- Надо «маляву» Качану послать.
- А ты бы по «маляве» мог человека «завалить»?
- Смотря от кого «малява».
- А от кого?
- Ну, так от тебя.
- А кто об этом знает?
- Слушай директор, ты спросил, я ответил, чего прицепился?
- Качан, конечно, большой авторитет, но по бумажке такой вопрос решать не станет. Надо мне с ним с глазу на глаз перебазарить.
- Решили, Виктор Николаевич, у «хозяина» на пару деньков отпроситься, съездить на соседнюю зону, с корешами отдохнуть, а заодно и Копчёного завалить?- съязвил Ковшов.
- Здоровье надо поправить, что-то давление скачет. На «больничку» поеду.
- Ну-ну.
Следует сказать, что на «двойке» не было больницы, а только изолятор на две койки да фельдшер прапорщик Наташа, которая была и терапевтом, и отоларингологом, и стоматологом, могла померить давление, температуру, дать таблетку от головной или зубной боли. Особо приближённым осуждённым она оказывала услуги другого характера, но это уже за отдельную плату.
В случае чего-либо серьёзного больного направляли в учреждение ЮН 83/12, где ему могли оказать достаточно квалифицированную помощь, если, конечно, верить, что такое возможно на бескрайних просторах провинциальной России за колючей проволокой в отношении грабителей, насильников, убийц.
А тот, к кому собрался Директор – Качанов Александр Михайлович был его старым знакомым. Ранее они встречались на пересылках, и даже некоторое время отбывали наказание в одном отряде, когда Качан был на «двойке». Их короновали одновременно, и теперь Александр Михайлович был «смотрящим» на Шексне.
 
-7-

Дней через десять начальник оперчасти капитан Машков, зайдя на «вахту» к дежурному помощнику начальника колонии, увидел там скромно стоящего в уголке Буланова, держащего в руках авоську.
- Куда изволите направляться, гражданин Директор? – спросил капитан, сверля Буланова жестким, колючим взглядом.
- Заболел, гражданин начальник, подлечиться надо.
- Устал на шконке валяться? Или водку в зону стали загонять «палёную»?
- Я водку не пью.
- Знаем, знаем. Ну, лечись. А я капитану Ковалёву позвоню, пусть присмотрит за тобой, чтобы лечение дало результат.
- Вот за это спасибо, гражданин капитан. Только я думаю, не надо бы из-за меня всех на ноги поднимать.
- Ну, что вы, что вы, Виктор Николаевич. Нас это совершенно не затруднит.
Они видели друг друга насквозь. Они были врагами. Но, несмотря на это, в них было много общего: и тот, и другой были лидерами, натурами цельными, жёсткими, бескомпромиссными, и тот, и другой вполне презирали опасность, и тот, и другой готовы были умереть, но не побежать. Распорядись судьба по-иному, и они запросто могли бы поменяться местами: причём, если Машков был бы преступником, то обязательно в «законе», а из Буланова получился бы неплохой опер.
Впрочем, нет, по-иному судьба распорядиться не могла. Просто потому, что исповедовали они разные ценности. И, если для Буланова главным принципом был «слабых бьют, мир принадлежит сильным», то для Машкова законом было «за всё надо отвечать». И хотя он и не относил себя к сознательным строителям коммунизма, которые со счастливыми улыбками махали ему руками с многочисленных плакатов, врагов этого строя он карал без всякой пощады.
Войдя в кабинет, Машков первым делом набрал номер телефона санчасти и, когда на том конце провода милый женский голос ответил «прапорщик Михайлова слушает», сказал:
- Наташа, это Машков. Ты направила Буланова на Шексну?
- Да.
- Что с ним случилось?
- Старые болячки – гипертония, гастрит, гепатит.
- Да об его лоб можно поросят шестимесячных бить.
- Позвольте, товарищ капитан, мне самой решать кого, чем и куда бить. Буланов болен, и мы не сможем здесь ему помочь.
«Сколько он тебе заплатил, коза?» - подумал Машков, а вслух сказал:
- Очень рад был с вами побеседовать, товарищ прапорщик.
После этого капитан позвонил в оперчасть на Шексну:
- Саш, - обратился он к Ковалёву, - сегодня к вам доставят Буланова.
- В качестве кого?
- Ну не по обмену же опытом. В качестве больного. У меня к тебе просьба – глаз с него не спускай. Он по душу Копчёного поехал.
- Ну, вор в законе убивать не будет.
- Он-то не будет. Но что у тебя в зоне убийцы перевелись, что ли?
- Не переживай, Слава, всё будет в лучшем виде.
- Сомневаюсь я. Это волк.
- Мы тоже не просто погулять вышли.
- Ладно. Спасибо. Пока.
Положив трубку, Машков задумался, нервно стуча пальцами по стеклу на столе. На душе было неспокойно.
«Но что я могу? Не ложиться же, в самом деле, на соседнюю с Булановым койку. В конце концов, это их разборки, и Копейкин личность далеко не положительная».
Но истинная причина его беспокойства была в другом. Он не столько переживал за Копчёного, хотя преступление, совершённое в зоне, это ещё одно пятно на мундир оперов, и так довольно заляпанный, но гораздо обидней было то, что Буланов его переиграл.
 
-8-

Всё в этом мире рано или поздно заканчивается. Через десять дней поправивший своё потасканное по тюрьмам и зонам здоровье Буланов вернулся в родные пенаты для дальнейшего отбывания отмеренного ему советским правосудием срока.
А ещё через неделю в кабинете Машкова раздался телефонный звонок.
- Слав, привет. Это Ковалёв. У нас неприятность.
- И, конечно же, с Копейкиным?- перебил Машков.
- Да. Произошёл несчастный случай.
- Ну-ну, рассказывай.
- Его убило электрическим током.
- Как это случилось?
- В цехах сейчас холодно. Жулики делают «самопальные» обогреватели из любой подвернувшейся под руку проволоки. Изоляции никакой, контакты все открыты.
- Да Копчёный за всю свою жизнь ни одной лампочки не вкрутил, не то, что обогреватель сделать, - закричал Машков, - это Директор, ты понимаешь, Директор.
- Может, ты и прав, но передо мной акт судебно-медицинской экспертизы, в котором чёрным по белому написано, что смерть Копейкина Анатолия Викторовича наступила от спазма сердечной мышцы, вызванного воздействием электрического тока. Для меня это документ, позволяющий закрыть уголовное дело. Труп обнаружили в подсобном помещении цеха, свидетелей нет. А за несчастный случай пусть отвечает директор предприятия.
- Ладно, я тебя понял.
Машков положил трубку.
«Вот, значит, как ты проклюнулся, Директор. Переиграл. 1:0 в твою пользу. Но, как говорится ещё не вечер. Сколько у тебя сроку-то осталось?»
Машков открыл сейф, достал из длинного деревянного ящика карточку на Буланова Виктора Николаевича, статья 103 УК РСФСР, срок десять лет. Слева направо, снизу вверх карточку пересекала красная полоса, означавшая, что её хозяин склонен к побегу, а шедшая рядом зелёная линия говорила о его любви к наркотикам. Эти линии наносились по материалам дела, приходившего в оперчасть вместе с осуждённым и часто не соответствовали действительности. Но в этом случае, как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть.
Эту ориентировку капитан знал наизусть. Ни к какому побегу Буланов не склонен. В зоне он царь и бог и менять нынешнее своё положение на сомнительную возможность вдохнуть раньше положенного времени воздуха свободы, рискуя вернуться в скором будущем сюда же с новым сроком, он не будет. А что касается наркотиков, то димидрольчику с чифирём выпить каждый не дурак, а провести в зону что-нибудь более солидное слишком хлопотно, да и Директор за своим здоровьем следит.
«Ну, что же, полтора года у меня есть. Попробуем создать вам «райскую жизнь», гражданин «вор в законе», - подумал Машков.

-9-

Ничего не ведавший о душевных муках своего визави Буланов вновь с головой окунулся в решение массы неотложных вопросов, связанных с работой и отдыхом вверенного ему спецконтингента. Поездка на Шексну была удачной, и теперь оставалось только ждать.
Ответ пришёл даже раньше, чем он ожидал. Через четыре дня Директору передали «маляву», в которой было всего лишь два слова: «пассажир уехал». Именно эти слова, как нельзя лучше, характеризовали проделанную работу.
- Мясо! - позвал он Ковшова.
- Я здесь, - откликнулся тот.
- Сегодня на ужин не пойду, - продолжил Буланов, - сходи на кухню, скажи, чтобы зажарили курочку, капусты возьми. Водка есть?
- Найдём. Разрешите полюбопытствовать, по какому поводу банкет?
- Качан дело с Копчёным порешал. Вопрос с возвращением кредита закрыт окончательно.
- Гы-гы-гы. – оскалился Мясо.
А перед отбоем, когда Директор, находясь в самом благодушном состоянии после принятых ста пятидесяти граммов водки, что-то напевал себе под нос, рассматривая журнал, из радиоприёмника, стоящего на подоконнике вдруг раздалось:
«осуждённый Буланов, 5 отряд, срочно подойдите к дежурному помощнику начальника колонии».
Буланов приподнялся и повернулся к динамику, из которого вновь донеслось:
«повторяю: осуждённый Буланов,5 отряд, срочно подойдите к дежурному помощнику начальника колонии».
- Машков, сука, теперь перекроет кислород, - выругался Директор, - Мясо, меня, наверное, закроют. Смотри, чтобы в отряде порядок был.
- Базара нет.
Буланов стал медленно одеваться, прекрасно осознавая, что перед ним замаячила реальная перспектива на ближайшие полгода поменять «шконку» в отряде на жёсткие нары в помещении камерного типа. До воли оставалось более пятисот дней.