ТЁТЯ НИНА

Тётя Нина.
Мне было чуть больше года, когда у нас поселилась тётя Нина. Невысокая, круглолицая женщина, лет пятидесяти, с неизменным белоснежным в точечку хлопчатобумажным (почему-то так тогда называли простые хлопковые вещи) платочком, плотно повязанным вокруг головы. Тётя Нина не была нам роднёй или знакомой. После войны она возвращалась из Германии, куда её увозили работать, к себе на родину. Путь, по-видимому,  лежал через наш город. Во всяком случае, в нашем городе ни родных, ни знакомых у неё не было. Как случилось, что она стала жить у нас – не знаю.
Наша семья тогда снимала маленькую квартирку в одноэтажном доме в самом центре города. Квартира состояла из комнаты и проходной кухни. Вот в этой кухне за занавеской и поселилась тётя Нина. Под её кроватью лежал большой коричневый чемодан, а рядом с кроватью стул с неизменной стеклянной банкой, в которой плавали чёрные пиявки. Когда у тёти Нины болела голова, она прикладывала их к вискам и боль затихала. По утрам тётя Нина вставала очень рано, часов в пять. К тому времени, когда родители просыпались, чтоб идти на работу, был готов завтрак. Ела тётя Нина вместе с родителями. Потом уходил на работу папа, через некоторое время мама и мы оставались вдвоём. Тётя Нина хлопотала по дому, присматривала за мной. Насколько я  знаю, мама платила ей деньги и говорила, что Тётя Нина наша домработница.
У самой же тёти Нины было другое мнение на свой счёт.
Когда отец вернулся с войны, он узнал, что его родители и два младших брата погибли. Они не успели эвакуироваться и, вместе с несколькими другими еврейскими семьями, прятались от фашистов в пещере, в скале. То ли «добрые люди» посодействовали, то ли сами чем-то себя выдали, но фашисты их нашли и убили.
Тётя Нина жалела и любила папу. Она как бы усыновила его, считала себя его мамой и моей бабушкой. А вот маме досталась роль не очень любимой невестки, которую необходимо воспитывать и приучать к порядку. Характер у тёти Нины был «не сахар».
Совпало так, что мама в это время поступила в институт на заочное отделение. Она работала, училась и должна была регулярно ездить в Киев на сессии. Помощь тёти Нины была, как нельзя, кстати, хотя уживалась мама с ней с трудом.
Кроме нашей, в доме были ещё две квартиры. Все они выходили в общий коридор. Напротив нас жили хозяева дома – дяди Жоржа, худой, кряжистый старик и его жена, Евгения Степановна – миниатюрная старушка с седыми завитушками на голове. Мама говорила, что дядя Жорж был очень знающим  и полезным для советской власти инженером, поэтому у него не отобрали дом. За домом был большой сад с беседкой, увитой виноградом, цветочные клумбы, яблони и кусты шикарной сирени.
Третью квартирку снимала пожилая пианистка - Ирина Михайловна. Правда в то время она ходила в телогрейке и работала на дровяном складе. По-видимому, преподавать музыку она не имела права, так как её муж, дядя Котя, сидел в тюрьме. Он до этого работал начальником отдела кадров на заводе, но проявил халатность, не обратил внимания на какую-то поддельную справку и принял на работу шпиона. Дядю Котю посадили, кажется, на пять лет. Это я знала из разговоров взрослых. Позже, когда мне купили пианино, Ирина Михайловна иногда заходила к нам поиграть.
Соседи, люди пожилые и очень деликатные, слегка побаивались нашу тётю Нину и за глаза называли Генерал-губернатором.
Тётя Нина считала своим долгом регулярно всем делать выговоры по поводу грязи, которая из сада могла быть занесена в дом.
Меня же тётя Нина любила, баловала и воспитывала, как умела.
Мама пересказывала, как она, однажды, стала свидетелем урока кулинарии.
- Донэчка (это что-то типа дочечка), шо кладуть в борщ? -  спрашивала тётя Нина и, немножко подождав, начинала мне подсказывать:
- Ка…, ка…
  Я вспоминала:
-Картошку.
- Молодец. Ещё? Ка…, ка…
- Капусту.
- Правильно. Ещё? Бу…, бу…
- Буряк.
- Правильно. Ещё? Пу…, пу…
Тут мама напряглась. Она тоже не знала, что это за продукт, начинающийся на слог «пу».
Тётя Нина не выдержала: «пу-ма-до-ры», по слогам произнесла она, видимо, чтоб я лучше запомнила.
Действительно, какой же борщ без помидор.
Если у тёти Нины появлялось свободное время, а это случалось довольно часто, она надевала на меня нарядное платье и вывязывала пышный бант.
Себе же, она повязывала любимый, белоснежный в точечки, платочек.
Затем, тётя Нина ставила меня перед нашей калиткой, а сама становилась за калиткой и, опершись на забор и, с чувством собственного превосходства, разглядывала прохожих, провожая их гордым взглядом.
Так мы могли стоять часами. Частенько к нам присоединялся хозяйский пёс Топик -  некрупная дворняга. Короткая шерсть, цвета чёрного шоколада, была похожа на бархат. Ещё, у него был странный, раздвоенный нос. Топик садился возле меня на задние лапы и замирал. Это у нас называлось прогулкой. Так мы могли «гулять» часами.
Когда мне исполнилось четыре года, меня отдали в детский сад. Родители посчитали, что мне не хватает общения со сверстниками. Я была очень, пожалуй, чрезмерно покладистой,  девочкой. Жизнь в саду меня не особо напрягала, хотя, одну воспитательницу я всё-таки побаивалась.
Усадьба, в которой размещался детсад, находилась через забор от нашего двора. Не трудно догадаться, что тётя Нина теперь всё свободное время проводила у забора и следила, поверх него, чтоб меня никто не обижал.
Мне было примерно шесть лет, когда мама, не выдержав очередной воспитательный урок тёти Нины, решилась с ней расстаться.
Тётя Нина, скопив за эти годы немного денег и набравшись сил, продолжила свой путь на родину,  в свой родной город, про который мне она никогда ничего не рассказывала.