Время познания

               

               
               
Мой возраст и темперамент не позволяли долго находиться в состоянии меланхолии, а улица и друзья властно требовали к себе призывным криком или лихим посвистом. Улица, "болото" и пустырь были нашим вторым домом, клубом и "университетом". В общении друг с другом мы узнавали то, о чем нам никогда не говорили взрослые, и чего нельзя было прочитать в книгах. Кроме того, там мы имели возможность общаться с природой, хотя, сказать по правде, это общение не шло ни в какое сравнение с тем, что я имел в Сибири.   
               
Пора рассказать и о моем уличном обществе. Наша компания состояла из мальчишек 10-12 лет. Старшим был один из братьев Колесниковых Владимир, ему было 12, а Николаю 10. Борису Турапину, жившему прямо напротив нашего дома, было 11, также как и Пете-горбатому, фамилию которого я не помню. Владлен Талашко и Юрий Чертищев были моими ровесниками. Нам было по 10. Самым младшим был мой сосед Рафаил. Ему не исполнилось еще и 10. Он был татарином и жил с бабушкой рядом с нами. Братья и сестры Букреевы, хотя и жили в нашем квартале, но мы с ними до поры, до времени не общались. Михаилу было 16, Марии 14, Алексею 12 и Анне 10. Они тоже чурались нас, так как относились к другой социальной группе - не совсем благополучных семей.

Девчонок в нашей компании не было. Исключение делалось иногда лишь Розе Чертищевой, которая считалась в нашем сообществе писаной красавицей и никто не осмеливался отказать ей, когда она присоединялась к нам по какому-либо случаю. Конечно, в ее присутствии мы становились совсем другими. Каждый старался показать себя умнее, значительнее и воспитаннее, но от этого мы теряли естественность и становились напыщенными занудами. Такое общество ей быстро надоедало, так как девочка даже в 11 лет чувствует себя гораздо старше двенадцатилетних подростков.

Из всех мальчишек, как не покажется странным, отец был только у Бориса Турапина. Всем остальным, вне всякого сомнения, мог быть навешен популярный в то время ярлык "безотцовщина". Не принято было расспрашивать о месте нахождения или службы отца, но и без того было ясно, что у большинства из нас они находились, как говорят, "в местах не столь отдаленных". Гордиться своим отцом посчастливилось только Борьке. Турапин-старший работал шофером на роскошном, зеленом как крокодил и таком же длинном, легковом "Линкольне". Это был кабриолет с откидным брезентовым верхом, блестящей никелированной борзой на крышке радиатора и рычащей сиреной. На этом чуде техники, единственном на всю республику, отец Бориса возил самого Вагова, который был первым секретарем ЦК Компартии Киргизии. Отблеск его величия лежал на строгом и даже суровом шофере и частично простирался на нашего дружка, который следил за тем, чтобы мы не лезли к автомобилю, когда отец приезжал домой обедать.

               
Однажды, лежа в компании  на  берегу нашего «ключа», я наблюдал за тем, как два жука, опираясь на передние лапки, задними толкали шар, аккуратно скатанный из свежего навоза. Меня удивило, что они работали в неудобной позе - головой вниз, но, тем не менее, в их действиях прослеживалась какая-то целенаправленность. Один из них периодически бросал шарик, отбегал в сторону, как бы осматриваясь, и вновь энергично брался за дело. Они докатили его до ямки, откуда уже не смогли поднять наверх и стали, торопливо и ловко орудуя головой, как свинья пятачком, закапывать шарик в землю. Для чего они это делали? Этот вопрос долго не давал мне покоя, и я решил поискать ответа в книге "Жизнь насекомых". Я раскрыл ее и из предисловия узнал, что Жан Анри Фабр был приходским священником в небольшой французской деревушке и в часы досуга любил с сачком, лупой и записной книжкой бродить по окрестностям, наблюдая, изучая и описывая мир насекомых. Результатом его любознательности стала эта книга, переведенная на десятки языков мира и впервые изданная в СССР.

Я нашел раздел, посвященный навозным жукам, в том числе и огромным скарабеям, которые водились и у нас. Оказалось, что в шарик жучиха отложит яичко и из него разовьется ее наследник. Это было интересно и ново. Просмотрев картинки, я обнаружил массу знакомых тварей, которые прежде существовали для меня под собирательными названиями жуков, ос, бабочек и т.д. Теперь я узнал, что некоторые из них имеют звучные и красивые имена - "Филант, или пчелиный волк", "Оса-наездник", "Муравьиный лев", бабочки "Аполлон", "Махаон", жуки "Мраморный хрущ", "Носорог" и другие им подобные. Незаметно я втянулся в чтение книги, написанной удивительно простым и задушевным языком. У меня было ощущение, что я беседую со старшим другом, который старается убедить меня в том, что мир этих маленьких созданий богаче и увлекательнее окружающего мира людей. Должен сознаться, что французский священник преуспел в этом - если в мире насекомых и были хищники, убивавшие или парализовавшие свои жертвы, то делали они это вовсе не для удовольствия, а ради продолжения рода. Особенно мне понравилось описание муравьев, термитов и пчел, ведущих знакомый коллективный образ жизни, но с таким высоким уровнем организованности и целесообразности, что хотелось принять его за образец.

Я прочитал книгу от корки до корки, совершенно забыв даже о приключенческой литературе, которой увлекался прежде. Не помню, когда и к кому ушло это чудо, но всю последующую жизнь я мечтал вновь окунуться в этот удивительный мир, стремясь приобрести волшебную книгу. Напрасно. В период жестокой борьбы с космополитизмом и разлагающим влиянием Запада мне попалась на глаза заметка, из которой я с удивлением узнал, что довоенное издание книги Фабра было крупной идеологической ошибкой. Ее автор, будучи священником, идеализировал объект своих исследований, не владел методологией диалектического материализма и марксистско-ленинским принципом отображения закономерностей реального мира. Нагорожено было много подобной косноязычной чепухи, характерной для стиля псевдонаучных публикаций начала пятидесятых годов, когда в советской биологии восторжествовали проходимцы вроде Лысенко и Лепешинской.

До сих пор сожалею, что моим детям не пришлось прочитать это, бесспорно выдающееся, произведение, не менее увлекательное, чем "Жизнь животных" Брэма. Возможно у Фабра, как и у Брэма, были свои ошибки и заблуждения, но нельзя ради истины в последней инстанции исключать из жизни опыт прошлого и заменять его новыми заблуждениями, как это случилось с тем же марксизмом-ленинизмом и "Политэкономией Социализма".

               
               
К зиме наш дом опустел. Остались три женщины - бабушка, матушка, Иришка (Лялька) и я. Тетя Нина с супругом и дядей Жорой вновь уехали на Колыму. Уехал и Николай Молчанов, научивший меня определять по часам время и сморкаться, закрыв одну ноздрю большим пальцем. Я пошел в третий класс, окончив второй с премией за второе место по успеваемости в виде точеной деревянной баночки с двумя конфетами "Мишки на Севере". Первую премию присудили Ане Безруковой, нашей недосягаемой круглой отличнице.

Наступил 1941 год! Ничто в его начале не предвещало грядущих грозных событий. Фрунзе был настолько далек от центров политических и военных конфликтов, что жизнь здесь протекала будто в другом временном и пространственном измерении.
Говорят, если мальчишки часто играют в войну - быть ей на самом деле. У нас было слишком много образцов для подражания. Весь мир за что-то с кем-то воевал. Мы воевали между собой понарошку, а взрослые парни устраивали и более серьезные сражения. Люмпенизированный пригород воевал с благополучным городом. Я уже упоминал, что железнодорожная ветка Луговая-Фрунзе, представлявшая ответвление Турксиба, проходила по южной окраине города. Выше нее до предгорий был обширный галечниковый пустырь и только напротив вокзала за линией, как при всех больших городах мира, существовал "Шанхай". Это было хаотическое скопление убогих саманных домишек, крытых самым невероятным материалом - от рубероида, до кусков ржавой жести, придавленных против ветра камнями. Столь же случайным и обездоленным было и его население, о котором в городе ходила недобрая слава.

Обойденные вниманием городских властей ввиду стихийности застройки и заселения, жители "шанхая" мстили городу как могли. Наиболее агрессивной была, естественно, молодежь, еще не успевшая спиться и опуститься, но уже достаточно озлобившаяся. Ватаги подростков из этого "бидонвиля" нападали на городских ребят, осмеливавшихся покушаться на их зону влияния, которая простиралась от железной дороги до привалков. Городские также сбивались в отряды и когда взаимные обиды и претензии достигали высшей степени накала, происходили схватки в приграничной зоне. Для сражений был выбран довольно обширный пустырь на месте заброшенного мусульманского кладбища. Теперь здесь находится вполне приличный зеленый сквер имени Тоголока Молдо и установлен невыразительный гранитный бюст этого акына.

От нашего квартала до пустыря было не более 500 метров, и мы частенько бегали туда, чтобы посмотреть на войну антагонистических миров. Противники выстраивались напротив друг друга двумя фалангами и начинали взаимный обстрел из рогаток, пращей и даже поджигалов. Однажды городские выставили даже самодельное орудие, сделанное по аналогии с поджигалом из куска трубы. Оно произвело только один выстрел и разорвалось, нанеся больше травм собственным канонирам, чем врагу. К счастью, на этот раз обошлось без жертв, но потери в подобных схватках все же бывали и обыватели подолгу судачили о том, чья взяла. На мой взгляд, это было обыкновенным продолжением древнерусских кулачных боев типа стенка-на-стенку, но при полном отсутствии традиционных правил и благородства со стороны сражавшихся. Нравы измельчали!

Однажды мы с Владькой Талашко, вопреки запретам матерей и элементарной осторожности, решили сходить в горы за кандыками (так в здешних местах назывались луковицы диких тюльпанов, которые мы выкапывали и ели в качестве источника витаминов) и вообще послоняться по окрестностям. Взяв по куску хлеба и столовому ножу для копки луковиц, мы отправились на ближайшие привалки (возвышенности перед горным хребтом). Уже сильно припекало. На прогретых солнцем вершинах встречались медлительные "желтопузики" и степные черепахи, изредка в кусты стремительно уползала стрела-змея. Среди пацанов эти шустрые тонкие змейки считались ядовитыми и мы их не преследовали. Что касается желтопузиков, то эту безобидную безногую ящерицу мы обычно прятали за пазухой и приносили в класс. Во время разговора с девчонками ящерице давали возможность выглянуть наружу. При появлении из-за воротника змеиной головы поднимался невероятный крик и визг, девчонки в ужасе разбегались, а мы старались как можно скорее отпустить рептилию и сделать невинные рожи при появлении возмущенных учителей или завуча.

Побродив по горам, мы решили возвращаться по расщелине, на дне которой бежал небольшой ручеек. Мы были уже близки к выходу, когда сверху раздался громкий, властный окрик - Эй, вы там, стойте!
Глянув вверх, мы увидели группу парней лет 15-16 и поняли, что нас ждут большие неприятности. По всем признакам парни были явно из "шанхая". Об этом свидетельствовали косые челки, бритые затылки и рубахи, выпущенные поверх брюк. В страхе мы бросились бежать, но один из парней - верзила грозного вида, устремился наперерез и вскоре закрыл выход из ущелья. За широким кушаком у него торчал громадный тесак, сделанный из обломка косы-литовки. Душа у нас ушла в пятки. Мы захныкали. Верзила спросил нас, откуда мы? В ответ мы дружно заверещали, что, конечно же, из шанхая. Недоверчиво посмотрев на нас, он приказал открыть сумки и забрал наши ножи. Затем категорично скомандовал, чтобы мы сняли одинаковые бумажные свитеры, которые, по случаю, матери накупили почти всем ребятам нашей округи. Мы взвыли еще громче и сказали, что если вернемся домой без них, то нам предстоит порка. Не знаю почему, но этот аргумент подействовал и парень отказался от своих домогательств. Видимо, он очень хорошо знал, что такое порка и посочувствовал нам.

Это событие еще долго муссировалось в нашей компании. Мы разрабатывали фантастические планы мщения, которые так и не осуществили из-за приближения более грозных потрясений.

               
В воздухе пахло грозой, хотя ни взрослые, ни, тем более, мы мальчишки не ощущали ее неумолимого приближения. Где-то погромыхивало, мелькали всполохи, но правительство умело снимало напряжение уверениями в том, что Гитлер и Германия наши лучшие друзья и нет оснований для беспокойства. Кроме того, наша горячо любимая Красная Армия столь могущественна и непобедима, что даст отпор любому агрессору. Лучше всего об этом было сказано в популярной песне:
                Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде,
                Мы начеку, мы за врагом следим.
                Чужой земли мы не хотим ни пяди,
                Но и своей вершка не отдадим!

Поэты и композиторы честно отрабатывали свой белый хлеб с черной икрой, создавая бодрые и оптимистичные произведения, гремевшие из репродукторов и школьных окон. Лично мне победное шествие прославленного германского вермахта по странам Европы было глубоко симпатично. Мне нравились лающие звуки немецких солдатских песен, решительные мелодии военных маршей и организованность молниеносных операций. Дания, Норвегия, Австрия, Чехословакия, Бельгия и, наконец, - Франция. Как не восхищаться силой и волей германского духа, тем более теперь он наш союзник!

Зачарованный радиосводками о победах немецкого оружия и кадрами военной кинохроники, что регулярно шла перед сеансами в любимом городском кинотеатре "Ала-Тоо", я приступил к созданию собственной армии по образцу вермахта. Для изготовления фигурок солдат и офицеров мне понадобилась плотная бумага типа ватманской. Не очень задумываясь о моральной стороне дела, я стал выдирать из-под обложек книг твердые листы и вырезать из них свое воинство. Этого материала оказалось недостаточно и в поисках выхода я совершил проступок, угрызения совести за который мучают меня и по сей день - я стал вырывать целые листы из знаменитой книги "Охотничьи и промысловыя птицы России". Автором этого толстого, великолепно изданного фолианта, если мне не изменяет память, был Сабанеев. Книга принадлежала отцу и была издана еще до революции в лучших традициях того времени - с многоцветными иллюстрациями, разделенными папиросной бумагой, массивной обложкой с вытесненным охотничьим сюжетом и дарственной надписью от товарищей по совместным охотам и коллег по службе. Она могла пережить не одно поколение и всегда оставаться не только библиографической редкостью, но и бесценным памятником ушедшей эпохе и ее людям. Я ее растерзал и некому было меня остановить и выпороть за такое кощунство.

Зато у меня появилась целая армия, разделенная на дивизии, полки и батальоны во главе с полагающимися каждому подразделению офицерами и генералами. Главнокомандующим армией был генерал Браухич, дивизиями командовали Роммель и Гудериан, все прочие офицеры имели имена, а солдаты получали их в случае совершения подвигов. Моя идея понравилась друзьям и вскоре трое из них завели свои вооруженные силы по моему образцу с той лишь разницей, что внешний вид их воинства был не столь блестящим как у меня - они не умели так рисовать.

С помощью этих войск в нашем саду разыгрывались баталии на специально оборудованном полигоне с траншеями и другими укреплениями. Для обстрела вражеских группировок каждый имел по орудию, стрелявшему желудями или любыми зелеными плодами. Количество выстрелов с той и другой стороны строго регламентировалось, и наступательные перемещения своих войск совершал тот, кто после обстрела понес меньше потерь. Побеждал тот, кто первым врывался в траншеи противника.
               
И вот наступил день 22 июня 1941 года. С утра мне не везло, я утопил на болоте паровой катер и сколько не нырял, так и не смог обнаружить. Расстроенный, я пошел домой и, войдя во двор, понял - что-то стряслось. Все мои женщины и семья Потаниных во главе с Виктором Петровичем стояли в напряженных позах и внимательно к чему-то прислушивались. На меня зашикали и в наступившей тишине я услышал глуховатый, слегка спотыкающийся голос Молотова, зачитывающего обращение к советским трудящимся по поводу вероломного нападения фашистской германии на СССР.

До меня, наконец, дошло - это ВОЙНА! Солнечный теплый день сразу потускнел. Взрослые долго еще стояли хмурые и мрачные. Женщины устремили свои взоры на бывшего штабс-капитана, ожидая от него успокоительных заверений в духе - "мы войны не хотим и врага разгромим малой кровью, могучим ударом". Виктор Петрович в ответ на безмолвные вопросы только огорченно и растерянно покачивал головой. Наконец он сказал, что немцы - враг опытный и страшный, страданий и разрушений они причинят много, но Россию победить невозможно, если народ встанет на ее защиту. В этом "если" был заложен скрытый смысл, которого я тогда не понял. Его слова лишь подтвердили мое мнение - мы победим, и будет это так же быстро, как в войне с Финляндией.

Обсуждая тему новой войны, мы с мальчишками пришли к выводу, что в каждом неприятном событии есть и хорошая сторона - в результате большой войны на экранах появится много новых фильмов. Вон сколько было фильмов о гражданской войне: "Чапаев", "Щорс", "Пархоменко", "Человек с ружьем", "Красные дьяволята" и многие другие! А о короткой финской только 1-2. Вот уж насмотримся! Отрицательная сторона у этого конфликта тоже появилась - никто больше в играх не хотел брать роль немцев.

Война только-только разгоралась, но ее отголоски успели докатиться и до нашего глубоко тылового городишка. На нужды оборонной промышленности забрали всю электроэнергию и в нашей комнате под потолком вновь повисла тридцатилинейная керосиновая лампа с заклеенным стеклом. Над городом стал раздаваться заунывный вой сирен гражданской обороны, тарахтели фанерные У-2, имитирующие вражескую пикирующую авиацию. Вновь заработали курсы по обучению населения пользованию противогазами, оказанию первой помощи и тушению пожаров. По нашей улице прошла громадная колонна свежевыкрашенных в зеленую фронтовую краску разномастных грузовиков. Дребезжа на булыжной мостовой всеми деталями, ползли трехтонки ЗИС-5, полуторки ГАЗ-А и даже тупорылые, с массивной кабиной пятитонные ЯГ-5. Автомобильный парк города был мобилизован на фронт.
               
Однажды, в сопровождении квартальной, к нам пришли какие-то официальные лица и забрали "на временное хранение на период войны" нашу гордость и радость - радиоприемник СВД-9. Профилактическая мера против прослушивания "вражеских голосов", способных сеять панику среди стойких советских людей, была по-русски непродуманной и нелепой - ведь энергии у нас все равно не было. Кстати, после войны приемник нам вернули, но, как полагается, без начинки - все лампы и другие важные детали были разворованы во время "сбережения".

Глупость чиновников, в том числе партийных, особенно остро проявляется в периоды всеобщей напряженности и растерянности. В стремлении заслужить благодарность за бдительность "кувшинные рыла" сплошь и рядом теряют чувство меры и совершают поступки, достойные анекдота. Подобное случилось в первые недели войны с матушкой. Однажды она пришла с работы расстроенная и стала срезать пуговицы со своего платья, которое сшила еще в Незаметном из японского шелка, купленного отцом в золотоскупке. На наши недоуменные расспросы она ответила, что парторг Заготзерно назвал ее чуть ли не фашистским агентом из-за пуговиц, пришитых на платье еще в 1936 году. В линиях на пуговицах ему померещились элементы свастики, и он заподозрил, что они служат своего рода паролем резидента разведки. Никак не меньше! Никакие уверения в безобидности рисунка не помогали. Этот болван в качестве меры борьбы со шпионами и диверсантами, развернувшейся на фронте и не затихавшей в тылу, приказал ей срезать все пуговицы и пришить новые. Жаль, что к бирюзовому изящному шелку не шли латунные солдатские пуговицы - лучшего доказательства лояльности и патриотизма трудно было бы придумать.

Самым характерным признаком чрезвычайной ситуации, в которой оказывается общество, является стремительное исчезновение с магазинных полок продуктов и товаров первой необходимости. Народ, всю жизнь боровшийся за существование, не склонен верить обещаниям вождей и предпочитает запасаться мукой, сахаром, солью и спичками впрок. Эти товары служат своего рода лакмусовой бумажкой, указывающей на приближение периода тяжелых испытаний. Так было и осенью сорок первого. 14 октября я простоял в очереди за хлебом несколько часов - ввели карточки, а продавцы к ним не успели приспособиться. Когда подошла моя очередь, продавщица мучительно долго вырезала из карточек крохотные талоны, суммировала наши нормы и наконец взвесила мне 1400 граммов хлеба - 500 на работающую матушку и по 300 на троих "иждивенцев" (слово-то какое уничижительное) - бабушку, меня и Иришку.

С этого дня я стал главным хлебным снабженцем семьи. Боже! Сколько же я выстоял часов, суток и месяцев в бесконечных очередях за период с октября сорок первого по декабрь сорок седьмого, когда была отменена карточная система! Сколько химических карандашей было стерто о мои ладони при перекличках и переписях очередности! Я помню, как при команде "Всем стать в очередь! Будем переписываться!", свободно стоявшие люди кидались по своим местам и превращались в единое тысяченогое и тысячеголовое существо, обуреваемое одной беспокойной мыслью - не потерять свой порядковый номер, а с ним и надежду на пайку хлеба. При этом надо было следить за тем, чтобы в образовавшейся давке какой-нибудь щипач не стибрил у тебя карточки. Это уже было равносильно повестке на тот свет для всей семьи. Есть ли в мире другой народ, который бы как русский столько же выстрадал за годы добровольного крестного пути на собственную Голгофу, именуемую СОЦИАЛИЗМОМ? Вряд ли!

Нет, недаром патриарх Тихон в 1919 году проклял советскую власть и большевиков! Весь опыт моей жизни убеждает меня в том, что проклятие остается в силе и по сей день. Я же с тех далеких лет испытываю органическое отвращение к любым очередям и, кажется, готов умереть с голоду, чем еще раз выстоять за хлебом пару часов.

Впрочем, до конца года в магазинах еще оставались кое-какие продукты, не пользовавшиеся широким спросом у населения. Сейчас это кажется невероятным, но дольше всего держались крабовые консервы "Снатка". Среднеазиатская публика в массе своей испытывала к ним отвращение и среди соседей наша семья с ее дальневосточными корнями и любовью к морепродуктам вызывала непонимание и даже насмешку. Однако к новому году исчезли и стойкие крабы. На полках остались лишь бесконечные ряды картонных коробочек с красным перцем, а в витринах - муляжи из папье-маше с раздражающими и бессмысленными имитациями былой роскоши - окороками, колбасами и балыками.

Скоро к нам в дом зачастили мужчины разных возрастов в телогрейках, стоптанных башмаках и с "сидорами" за спиной. Это приходили прощаться с нами соседи-призывники, уходившие на фронт. Люди, никогда прежде у нас не бывавшие, сейчас считали своим долгом зайти проститься, ибо многие из них не без основания считали, что здороваться больше не придется. Так оно и было. Из всех ушедших на войну соседей вернулся только один шофер Николай Новаков и то потому, что не воевал, а возил большого начальника.