Трудное время

               
               
Пережив трудную военную зиму, трудящиеся поняли, что спасение зависит только от собственных усилий и предприимчивости. В городе почти не было асфальтированных улиц и лишь немногие были замощены булыжником. Весной все, что можно, было перекопано и засажено картошкой, овощами и кукурузой. Улицы нашего околотка, за исключением Ключевой, превратились в сплошные огороды и стали, естественно, объектом пристального внимания вечно полуголодного мальчишечьего племени. Особенно мы любили лакомиться початками молодой кукурузы, обмазанными глиной и запеченными в горячей золе.

К осени начиналась копка и перевозка на заводы сахарной свеклы. Возили ее и по нашей улице. Мы ждали это событие и готовились к нему заранее, изготавливая крюки из толстой проволоки с остро заточенным концом. Устраивали за деревьями засаду и при приближении газогенераторного автомобиля, ползущего со скоростью километров 20 в час, догоняли его, забрасывали в кузов крюки, сдергивали крупные корни и тут же старались утащить их подальше, пока не заметил шофер. С добычей мы отправлялись на пустырь, разводили костер и пекли свеклу в углях до полного размягчения и розовой корочки. Какое это было объедение! Сладкие, душистые кусочки корня были милее давно забытых конфет и пирожных.

Много лет спустя я рассказал сыну о том, как мы ухитрились выжить в условиях военного времени. Он попросил меня испечь сахарной свеклы, чтобы более реально представить обстановку моего детства. Это было несложно, так как каждый божий день мы уезжали на колхозные поля для чистки этой самой свеклы. Я привез пару корней, запек их в духовке и дал ему попробовать. Эффект был неожиданным - мой сын с отвращением выплюнул "лакомство". Я тоже откусил кусочек и вынужден был признать его правоту, но мне стало немножко обидно за свое детство и за свое живописание прелестей этого продукта. В чем дело? Неужели я так заблуждался насчет качества пареной свеклы? Разгадку я получил на следующий день в колхозе. Я рассказал бригадиру о случившемся, а он разъяснил мне причину разногласий между мной и сыном. Оказывается, во время войны сахаристость свеклы была в пределах 20-24%, а теперь (дело было в 1970 году) она едва достигает 12-14%.
               
Когда кучка подростков достигает некоторой критической  численности, у нее закономерно появляется неформальный лидер. Так произошло и с нашей компанией - атаманом стал подросший младший сын Букреевых Алексей по кличке "Пират". Отца многодетного семейства забрали в армию, предоставив матери одной заботиться о четырех голодных подростках. По современным меркам это была многодетная семья. В описываемое время Алексею шел четырнадцатый год. Был он крепким, мускулистым парнем. Лицо широкое, мясистое, с крупными чертами. Из школы его вытурили за неуспеваемость и хулиганство, а задерганная работой и вечными неурядицами мать махнула на него рукой.

 В общем, наш вожак оказался тем человеком, от которого почтенные обыватели стараются держаться подальше. Иного мнения придерживалась наша мелкота. От Лешки исходила привлекательная, чуть ли не мужская, сила и бесшабашная удаль и к тому же он был не так плох, как это представлялось взрослым. Да, его можно было смело причислить к хулиганам, но не в современном содержании этого слова. Он был дерзок, но не нагл и не подл. Он не лазил по квартирам и не грабил на улицах, но под его руководством мы делали набеги на сады, огороды и бродячую домашнюю живность. Вот типичный образчик наших похождений.

Знойный полдень. Все хозяева на работе, старушки дремлют в прохладе саманных домиков. По улице бредет наша голодная ватага. Впереди Пират с рогаткой. Шагах в пяти сзади я с Владькой Талашко. У нас мешок. Воровато оглядевшись, Лешка прицеливается в голову курице, лениво купающейся в пыли. Удар, агония, затишье. Не оглядываясь, он проходит мимо. Мы медленно приближаемся к добыче, высматривая, все ли спокойно. Быстро хватаем курицу, суем в мешок и, как ни в чем не бывало, двигаем за атаманом на пустырь. Там в кушырях у нас есть кастрюля и все, что полагается: спички, соль, перец и даже лавровый лист. Пока Лешка отдыхает, мы с Владькой быстро ощипываем и потрошим жертву. Вода уже кипит, остается набраться терпения и, сглатывая набегающую  слюну, ждать команды: - "Готово!"
Дележку производит сам атаман и достаточно справедливо - нам по ножке и крылышку, тушку берет себе. Он старше и крупнее, к тому же дома его почти не кормят.

Лешка был крутым вожаком, поддерживал в ватаге суровую, но справедливую дисциплину и никому не давал нас в обиду. Однажды зимой я катался на “болоте” на коньках и так увлекся, что остался один. Было холодно, и все ребята разошлись по домам. Я не заметил, как оказался в окружении нескольких пацанов из строившегося рабочего поселка. Они сурово оглядели меня сверху вниз и небрежным тоном приказали снимать коньки. Я заерепенился, но один покрепче толкнул меня. Я упал. Они навалились и стали откручивать палочки, которыми производили в то время затяжку ремней от коньков на валенках. Был такой специфический способ крепления любых коньков к любой обуви. Я понял, что дело принимает серьезный оборот, я могу остаться без своих "ласточек", купленных накануне войны, и выбросил последний козырь:
- Если вы снимете с меня коньки, вам же будет хуже. Я расскажу про вас Пирату. Он вам покажет!
- А ты, что, знаешь его?
- А как же. Он наш атаман! - Инцидент был исчерпан. Пацаны ушли ни с чем.
               
Мальчишки нашего возраста любили взрывы, стрельбу и оружие. Шла война, и общий фон для таких развлечений был особенно благоприятным. На смену рогаткам пришли "поджигалы". Делали мы их из обрезка медной трубочки, расклепанной с одного конца и залитой свинцом. Трубочка прикреплялась к рукоятке из сучка и оружие напоминало старинный пистолет. Сбоку трубки пропиливалось отверстие для запаливания, против которого помещалась головка спички. "Поджиг" снаряжался дымным порохом, сверх которого помещалась дробь или кусочки свинца. Достаточно было теркой спичечного коробка провести по головке спички, как раздавался выстрел. Поджигал не был оружием для охоты или хулиганства, а служил только для забавы. Каждый из нас считал за честь иметь такую игрушку, которую мы тщательно скрывали от родителей.

Мы не совсем четко представляли всей опасности подобных игрушек, пока наша беспечность не была наказана самым жестоким образом. Пират решил сделать поджигал, соответствующий своему общественному положению. Мы нашли трубочку диаметром 10-12 мм, сделали довольно внушительный самопал и ушли на пустырь, чтобы провести его испытания. Зарядили, повесили мишень, чтобы определить кучность боя. Пират прицелился, а мне дал команду чиркнуть коробком по спичке, чтобы не сбиться с прицела. Я чиркнул. Раздался ужасный грохот выстрела и вслед за ним дикий крик. Сквозь клубы черного дыма я в ужасе увидел лежащего на земле Лешку с лицом, похожим на сплошную кровавую маску. А случилось вот что - заряд пороха и свинца был слишком плотно запыжован и в результате выстрел произошел не вперед, а назад. Взрывом вырвало задник трубки и содержимое камеры вместе с осколками трубки вонзилось в его физиономию.

Зрелище было ужасное. Мы растерялись и не знали что делать. Первое предположение было, что Лешка убит, но вот он зашевелился, закрыл лицо руками и горестно объявил нам, что ничего не видит. Мы помогли ему встать, хотели отвести домой, однако он попросил помочь ему добраться до больницы. У ближайшей колонки мы промыли ему лицо. К счастью оказалось, что он видит, но кровь из многочисленных порезов заливала ему глаза. В больнице его у нас забрали, расспросили, записали адреса и отправили по домам. Наш атаман остался один и просил рассказать о случившемся матери так, чтобы она не слишком переживала.

Увидели мы Лешку через пару недель. Он вернулся в коллектив с воспаленным лицом, представлявшим сплошной черно-багровый струп. Глаза на этой страшной маске казались вполне здоровыми. Видимо, перед тем как выстрелить, он все же инстинктивно закрыл их. Это его спасло.
Когда воспаление прошло и короста спала, наш Пират стал сильно смахивать на подлинного пирата - все лицо его было покрыто синими точками от въевшегося в кожу пороха. Не хватало только черной повязки. Так закончились испытания нового оружия, после которых мы потеряли к нему всякий интерес.
Лешка не был бы лидером, если бы не придумывал для своей команды новых развлечений. На этот раз он решил, что у всех нас обязательно должны быть татуировки. Не откладывая дело в долгий ящик, он достал черную тушь, связал в пучок три иголки и стал для примера выкалывать на левой руке свое имя. Мы смотрели на эту зверскую операцию с ужасом и сочувствием. На другой день рука у него распухла и покраснела. Мы выжидали - что будет. Вот опухоль спала, и под кожей синим проступило слово АЛЕША. Настал наш черед. Ребята стали по очереди садиться на пытку и старательно делали вид, что им не больно. Когда пришла моя очередь, мне между большим и указательным пальцами левой руки выкололи инициалы И.Т.

Придя домой, я похвастался матушке своим достижением и тут же почувствовал затылком увесистую затрещину, усиленную, как всегда, тяжестью массивного серебряного китайского браслета, который одел ей в день свадьбы отец. Этот отцовский подарок весьма существенно утяжелял руку мой матушки во время частых экзекуций за мои детские прегрешения. Теперь он по традиции перекочевал на руку моей дочери, и его вес иногда ощущают мои шаловливые внучки.

Мне было приказано немедленно удалить татуировку любым способом и впредь никогда большее ее не делать. Я парил руку, старательно высасывал тушь, добился того, что от наколки не осталось и следа, но зато потерял уважение и доверие атамана. Долго я был у него в немилости, пока он не распорядился найти и сделать ему на правом плече хороший рисунок. Я принес ему несколько сюжетов, из которых он выбрал один из журнала "Нива". На рисунке был изображен сидящий витязь, задумчиво склонивший голову на копье. Мне пришлось перенести рисунок химическим карандашом на мощное лешкино плечо и самому выколоть его за один прием. Пират стойко выдержал мучительную операцию и с тех пор щеголяет по жизни с этой отметиной, дополняющей его мужественную, в синих пороховых точках, физиономию

Лет пять назад, я увидел сильно постаревшего Алексея Букреева на том же перекрестке улиц Ключевой (ныне Белинского) и Энгельса, где прошли мои детские годы. Я остановился и поздоровался с ним. Он меня не узнал. Долго я напоминал ему о нашем соседстве, о друзьях и прочих ориентирах прошлого - все было напрасно. Наконец я сказал ему, что на его правом плече изображен витязь, которого нарисовал и выколол именно я. Только после этого он смутно начал что-то припоминать, но все равно путал грешное с праведным. Так ничего путного не добившись, я расстался с ним. Больше я его не видел.

Этот эпизод еще раз убедил меня в том, что большинство людей живет только сегодняшним днем и когда он уходит в прошлое, то перестает для них существовать как реальность. «Есть только миг между прошлым и будущим / Именно он называется – жизнь!»
В результате прошлая жизнь становится подобной туману, клубящемуся над болотом, из которого там и сям проглядывают какие-то неясные фигуры. И однажды человек почувствует, что кроме настоящего у него больше ничего нет - прошлое он растерял, а завтрашнее ему уже не суждено.
               
В средине лета 1942 года в почтовом ящике мы обнаружили официальный конверт, из которого бабушка дрожащей рукой вытащила тоненькую небольшую бумажку. В то время, как впрочем, и во все последующее, официальные бумаги ничего доброго не предвещали. Соседи чуть ли не ежемесячно получали похоронки, после которых в том или ином дворе поднимался жуткий крик и вой, а потом наступала долгая тяжелая тишина. У нас на фронте никого не было. Все мужчины были выбиты еще в мирное время, а дядюшки имели «бронь», как работники оборонной промышленности.
Что было написано в той бумаге, я узнал после возвращения матушки с работы. Она долго держала листок, потом расплакалась и сунула его мне. Вот что я на нем прочитал (текст с оригинала).

                г. Фрунзе Киргизской ССР
                Ключевая N 12
                гр. ТАНГАЕВОЙ В.Н.

По имеющимся данным в прокуратуре Якутской АССР Ваш муж ТАНГАЕВ Александр Степанович отбывал наказание в Северо-Восточ¬ном лагере НКВД СССР и 12 декабря 1938 года умер. После болезни.
ПОМ ПРОКУРОРА ЯАССР
по надзору МЗ.       (МИШАРИН)
отп. 2 экз. 4/VI-42 г.


Приписка была сделана от руки теми же чернилами, что и подпись пом.прокурора. Видимо, чиновник посчитал своим долгом смягчить впечатление от слишком уж безразличного и казенного извещения, но его "благородный" поступок только усугубил недоверие. Бабушка прямо сказала:
 - Шуру расстреляли как и Николая Сергеевича! Сволочи, хоть бы Гитлер всех их перестрелял в Кремле!

Это  пожелание не было результатом случайного настроения, вызванного печальным известием. В семье, перенесшей столько унижений и страданий, оскорбленной безвинной гибелью самого дорогого человека, культивировалась ненависть к советской власти и Сталину, её олицетворявшему. Бабушка откровенно высказывала надежду на то, что они – власть и Сталин – будут уничтожены немцами, которых она считала  носителями высокой культуры и порядка. Увы, вскоре эта надежда сменилась  глубоким разочарованием. Я помню, как матушка в начале июля принесла центральную газету, кажется, «Правду», в которой была помещена статья о зверствах немцев на оккупированной территории и фотография убитого красноармейца, у которого на груди была вырезана звезда. Все, и я в том числе, были шокированы этой новостью и прониклись настроением, к которому всю страну призывали слова из песни - «Пусть ярость благородная/ Вскипает как волна/ Идёт война народная/ Священная война!»

 Был июль сорок второго. Немцы рвались к Сталинграду, положение на фронтах вновь было отчаянное и оснований для свершения ее проклятия было более чем достаточно.

Прочитав эту небрежную записку на скверной бумажонке явно военного выпуска, я понял, что мои надежды на возвращение отца на этот раз рухнули окончательно. Пять лет я отбрасывал мысли о его гибели. Отец молод. В момент ареста ему было только 37 лет. Он был достаточно крепким человеком и как могло получиться, что через год с небольшим после ареста его не стало? Я вынужден был согласиться с бабушкиной версией - его расстреляли. Но за что?

Мы все договорились молчать и долго держали слово. Однако во мне что-то надломилось. В моей душе поселились одновременно горькая тайна и сомнение в правильности всего, что происходило вокруг.

               
Зима с сорок второго на сорок третий была самой тяжелой. Переводы с Севера совершенно прекратились. Деньги уходили как в песок. Тетя Нина прислала телеграмму -"Деньги высылать больше не будем. Продавай вещи". - Пересмотрев гардероб, бабушка извлекла из него пахнущие нафталином две роскошных шубы, какие до революции носили купцы первой гильдии - из тонкого английского сукна, с бобровыми шалевыми воротниками и подбойкой из куньего меха с хвостиками. В свое время они тоже были куплены в золотоскупках на боны и принадлежали одна Серафиму Захаровичу, вторая - Георгию Николаевичу. Решив сначала продать зятеву шубу, мы с бабушкой отправились в воскресенье на базар.

Не помню, какую цену она первоначально запросила, но, про¬таскавшись с тяжеленной шубой полдня, продала ее за пять тысяч. Это была, конечно же, смехотворная цена, эквивалентная в то время стоимости 10-12 буханок хлеба. Но без богатой шубы можно обойтись, а вот без хлеба сложнее. Бабушка намерзлась, настрадалась и когда покупатель - сытый и вальяжный тыловой мордоворот – отсчитал деньги в ее трясущиеся от холода руки, она расплакалась. Мне трудно было даже представить, что эта волевая, строгая, если не сказать - суровая, женщина, много пережившая и испытавшая за свои полвека, может так горько плакать. В слезах вылились все ее обиды за искалеченную семью, расстрелянного мужа, голодных внуков и унижение от необходимости первый раз в жизни продавать семейную вещь за бесценок.

Потом, как в доброе довоенное время, мы решили немного подкрепиться, и пошли искать чего-нибудь горяченького. Не было уже ни самсы, ни мант и вообще все духанчики были закрыты. В рядах мы нашли какую-то тетку с кастрюлей, закутанной в ватное одеяло, и купили у нее несколько горячих пирожков с мясом. Что это было за мясо - не знаю, но у меня до сих пор сохранилось нехорошее подозрение относительно его происхождения.
Так закончился наш первый неудачный выход на базар в качестве торговцев. За второй шубой пришли прямо домой и дали немного больше. Затем настала очередь библиотеки. Ее забрала то ли городская, то ли какая-то районная библиотека за 8 тыс. рублей. В комнате стало как-то пусто и неуютно, а с ее продажей в доме больше не осталось ничего ценного.

Я уже писал о наших упорных поисках чего-нибудь, чем можно набить живот и избавиться от сосущего чувства голода. Хочу добавить несколько строк о еще одном оригинальном и загадочном продукте, которым увлекались преимущественно мальчишки. Когда на школьный двор к котельной подвозили уголь, мы все кидались на кучу, разгребали ее и набивали карманы мягкими кусками какой-то породы, которую называли "морской глиной". Глину мы сосали, разжижали слюной и...глотали. Глина имела очень тонкую консистенцию, была приятной на вкус и, по-нашему мнению, напоминала сливочное масло. Никаких побочных явлений от ее употребления мы не наблюдали. Потом школу перестали топить углем, перешли на торф; затем мы подросли и питаться глиной стало как-то неприлично; наконец с питанием стало немного получше и она исчезла из нашего меню, но тайна ее происхождения и питательности так и осталась.

В школу после летних каникул я шел с удовольствием. Не хвалясь, скажу, что меня тянула туда любознательность. Я имел привычку перечитывать учебники по интересным дисциплинам загодя, и поэтому тема и содержание любого урока были мне известны. При таком методе мне почти не приходилось заниматься дома, за исключением выполнения письменных заданий. Выручала память. Песни и стихи я запоминал с второго-третьего прослушивания и чтения.

Моя привычка выяснять суть явлений и не принимать услышанное и прочитанное на веру с "первого предъявления" некоторым преподавателям нравилась, а иных раздражала. Однажды учитель истории крепко обозлился на меня, за то, что я задал, по его мнению, провокационный и даже вредительский вопрос. Он рассказывал нам из истории древнего мира о расцвете и упадке могущественных государств - древней Греции, Рима, Византийского царства. Прослеживалась известная закономерность - государства возникают, достигают расцвета, а потом либо приходят в упадок, либо гибнут от рук более могущественных врагов. Я возьми да спроси его: - А с нашей страной может произойти нечто подобное? - Запуганный жизнью многоопытный историк сначала растерялся, а потом путано стал объяснять нам мало понятные вещи о историческом материализме, сменах общественных формаций, победе нового над старым и прочий вздор. Видя, что мы не понимаем, он закончил более доступно: - Не смейте впредь даже думать об этом! - Вот это было просто и доходчиво!
"Не должно сметь свое суждение иметь!" - с этим великолепным изречением я познакомился лишь в девятом классе.               
               
Несмотря на все сложности жизни и учебы в военное время, пятый класс я окончил круглым отличником и даже превзошел в этом Аню Безрукову, которая у преподавателей-предметников уже не пользовалась таким авторитетом, как в начальных классах. Она превратилась в заурядную зубрилу, а ее красота поблекла вместе с успеваемостью.

Старался я еще и потому, что в течение нескольких лет все окружающие не уставали твердить мне о необходимости получения высшего образования. Никому из моей родни не удалось получить его и поэтому они хотели видеть меня, во что бы то ни стало, образованным человеком. С переездом в Среднюю Азию матушка махнула рукой на мою морскую карьеру и решила, что мои  художественные способности помогут стать мне архитектором. Бабушка была обо мне гораздо худшего мнения, особенно не задумывалась о моем будущем и считала достаточным, если я кончу десятилетку. А там видно будет. Она была прагматиком.

Я сам не имел определенного мнения на этот счет, но мне нравилась богатая приключениями и высокими заработками специальность моих дядьев - геология. Хорошо бродить с рюкзаком за плечами, спать у костра, жить в лесу, у реки, искать золото и не быть ни от кого зависимым. Я мечтал о такой профессии, которая сулила относительную свободу.

Нашим классным руководителем в пятом классе была, незабвенной памяти, Лидия Николаевна Плошкина, которую мы за странную рогатую прическу с висюльками у висков и дребезжащий голос прозвали "Козой". По моей нынешней, более объективной, чем в детстве, оценке, она была очень добросовестным, принципиальным и требовательным учителем, за что мы, естественно, ее не любили и боялись. Теперь я благодарен ей именно за эти качества, так как не будь их, мое знание русского языка вряд ли превысило среднесоюзный уровень. Она без всякого снисхождения заставляла нас учить, зубрить, запоминать и применять правила русской грамматики и в этом отношении не признавала никаких компромиссов, на которые так легко идут современные педагоги.

Вообще мне хотелось бы посвятить большинству моих учителей отдельный панегирик, но за неимением места и времени постараюсь делать это по ходу повествования. По законам избирательной памяти в ней остаются обычно все хорошие события и люди, а из плохих только самые выдающиеся.               
               
Самыми тревожными событиями сорок второго были, конечно же, тяжелые бои на южном фланге советско-германского фронта и в Сталинграде. В город хлынул нескончаемый поток раненых. Под госпитали отдали все мало-мальски приличные городские помещения, в том числе здания будущего университета, Института геологии  на бульваре Дзержинского и других учреждений. Матушка в составе добровольного отряда сестер милосердия принимала участие в разгрузке эшелонов с ранеными, их перевозке в госпитали и оказании первой помощи. Домой она приходила поздно и совершенно выбившаяся из сил.

 Ей пришлось насмотреться на столько страданий и смертей, что она совершенно отрешилась от первоначальной симпатии к немцам, возникшей в качестве противовеса антипатии ко всему советскому. Одно время она даже испугала меня своим категорическим решением со следующим эшелоном уехать на фронт. Начальнику санитарного поезда и врачам понравилась ее активность, отсутствие боязни к виду крови и страшных ран и добросовестное отношение к делу. Последнее качество, без преувеличения, было фамильной чертой Лапиных, воспитанное собственным примером, а иногда и вколоченное твердой волей и жесткой рукой Николая Сергеевича.
Предотвратить этот легкомысленный поступок помогло лишь вмешательство бабушки, которая в создавшихся обстоятельствах не рискнула оставаться одна со мной и трехлетней Иринкой.

Пришла зима, а с нею долгожданное контрнаступление Красной Армии, начавшееся 19 ноября и вскоре завершившееся окружением большой группировки немецких войск под Сталинградом. Настроение народа становилось более оптимистичным и уверенным, чему способствовала также выдача по карточкам продуктов из американской помощи, которую называли "вторым фронтом". Мы познакомились с яичным порошком и страшно жирной свиной тушенкой - продуктами непривычными и, в иное время, на мой взгляд, малосъедобными - но тогда мы сожалели только о их малом количестве. В большем количестве их можно было приобрести на базаре по диким ценам, не задаваясь вопросом, как они оказались в руках у спекулянтов.

Новый 1943 год ознаменовался неожиданными реформами в армии - были возвращены прежние офицерские и генеральские звания и, что удивительнее всего, вновь введены погоны. Эти решения вызвали неоднозначную реакцию у пожилых людей, хорошо помнивших, что принадлежность к офицерской касте и "золотопогонникам" была для озверевшей солдатни достаточным основанием для скорой расправы. Сколько из-за этого погибло ни в чем не повинных людей, бывших искренними патриотами страны и народа! Теперь же эти атрибуты возвращают вновь ради возрождения традиций русской армии, повышения авторитета командиров и укрепления воинской дисциплины.

Читая газеты, Виктор Петрович Потанин только удивленно покачивал седым ежиком и тихо комментировал происходящее. Впервые я услышал от него печальный рассказ об издевательствах и унижениях, которые ему пришлось пережить за свой чин штабс-капитана и полевые погоны фронтовика.

Волна малопонятных реформ коснулась и школы. В конце учебного года мы узнали потрясающую новость - осенью вводится раздельное обучение. Девчонки остаются в тринадцатой школе, а нас переводят в восьмую мужскую. Это известие мы приняли на ура, так как разглядели только положительную сторону решения - некому отныне будет ябедничать, сдерживать наши эмоции и крепкие выражения.
Когда я рассказал об этом дома, мои женщины восприняли реформу как очевидный поворот к славному прошлому. Осталось только назвать школы гимназиями, ввести учителям и учащимся прежнюю форму и, пожалуйста, - конец советской власти.

               
Летом 1943 года, когда вся страна с напряженным вниманием и страхом следила за сводками о кровопролитных боях на Курской дуге, вернулись в Москву наши Москвины. Димкин отец прислал им пропуск и денег на дорогу. Расставание было трогательным. Мы привыкли друг к другу как привыкают люди, объединенные общей бедой и трудностями. Мне было жаль расставаться с другом, который по интеллекту был на голову выше всех моих уличных корешей. Крохотная комнатенка вновь опустела, но не надолго.

Как-то днем в калитку постучались. Открыв, я увидел молодого крепкого парня с левой рукой на перевязи и в выгоревшей красноармейской форме с медалью "За отвагу" на груди. Он искал жилье и квартальная направила его к нам. Так у нас появился новый жилец - Александр Петров. Не только имя и фамилия, но и весь его облик были образцово русскими - хоть ваяй с него памятник солдату или пиши портрет Василия Теркина. Родом он был из-под Смоленска и ранен был недалеко от родных мест в знаменитых боях за Ельню. Осколком мины ему разворотило локтевой сустав, но он был рад, что не правую руку и, тем более, - не грудь. Бабушка охотно взяла его на постой со столом, так как он передал ей свои инвалидные карточки и причитающееся пособие.

Матушка в это время с должности секретаря-машинистки перешла работать в организацию с жутким названием "БОАМВЕ", что, всего-навсего, расшифровывалось как "Борьба с амбарными вредителями". В ее ведомстве водились разные химикаты вплоть до хлорпикрина, ядовитые свойства которого мы изучали на уроках по военному делу наряду с такими ОВ как иприт, льюизит, фосген, дифосген и хлор. Сашу Петрова она устроила к себе на работу, снабдив его противогазом и заплечным прибором для обработки различных зернохранилищ. Главными объектами его деятельности стали Фрунзенский элеватор и мелькомбинат. Наш Саша быстро вошел в курс дела и вскоре стал возвращаться с работы с “автомаксом”, заполненным под пробку то рисом, то перловкой, а то и мукой. Бабушка была в ужасе, так как в то время законы о хищениях государственной собственности были чрезвычайно суровыми и во многих случаях дело могло кончиться десятью годами лагерей, а то и расстрелом. Но квартирант был не робкого десятка, к тому же инвалид, кавалер популярной среди фронтовиков медали и, что самое главное, коммунист. Он успокоил бабушку и убедил ее, что не видит большого греха взять немного из того, что государство отобрало у крестьянина.

Матушка отнеслась к его шалостям более снисходительно. "Несуны" зародились на второй день после национализации частной собственности советской властью и провозглашения лозунга -"Народ - хозяин своей страны!". - Она частенько приказывала мне явиться на базу "БОАМВЕ" и вынести потихоньку бидон керосина для наших ламп и примусов. Я краснел, как голубой воришка Альхен, но тащил казенное добро домой. А что прикажете делать, если и керосин стал таким же дефицитом, как хлеб в блокадном Ленинграде!

И все же Саша погорел. Бдительный вахтер мелькомбината обратил внимание на его согбенную от тяжести аппарата фигуру и задержал парня. Когда вывернули герметичную пробку, из баллона высыпалось около пуда риса. Составили акт. Дело грозило судом, но боевые заслуги парня и искреннее раскаяние смягчили души церберов - решили ограничиться его изгнанием с хлебной должности.

Родственники Александра Петрова были под оккупацией и он сильно переживал за их судьбу, слушая страшные сообщения о немецких зверствах над мирным населением. Когда смоленщину освободили, он засобирался домой. Бабушка, которая всегда относилась к передачам московского радио скептически, попросила его сообщить после возвращения домой о том, действительно ли немцы издевались над жителями. В связи с тем, что военная цензура наверняка не пропустила бы такую информацию, они договорились о шифре. И вот месяца через три после его отъезда пришло письмо, в котором Саша сообщал, что "цена картошки у них в деревне не превышает 5% от фрунзенской". Бабушка торжествовала. Это сообщение следовало понимать так, что достоверность сообщений московского радио о терроре фашистов на временно занятых территориях, в частности по Смоленской области, не превышает 5%.

Позже мне довелось беседовать с людьми, пережившими оккупацию. Практически в один голос они утверждали, что немцы относились довольно снисходительно к жителям тех городов и сел, население которых сохраняло лояльность к вермахту и немецкой администрации. Более того, в ряде мест произошло увеличение сельскохозяйственного производства благодаря более справедливой оплате труда в сохранившихся колхозах. Там же, где колхозы распались, землю раздали крестьянам, и один мой собеседник сказал, что в его селе мужики никогда так охотно не работали и не жили так крепко, как под немцем.

Реакция немецкой  армии  и карательных органов на партизанское движение,  развернувшееся   по  призыву  и  под руководством партии большевиков,  вполне понятна. Она адекватна реакции  Красной Армии на действия украинских националистов или прибалтийских  "Лесных  братьев"  в  ее  собственном   тылу - аналогичная жестокость по отношению к   противникам господствующей идеологии и их физическое уничтожение без суда и следствия.

 Курская битва закончилась крахом немецкой операции "Цитадель". Это было первая крупная победа Красной Армии в летней кампании, после которой даже самые отчаянные скептики поняли, что немцы проиграли войну. Мы тоже ликовали и не пропускали ни одного нового фильма о войне, производство которых было поставлено в Алма-Ате. По-моему, одним из первых "шедевров" советского киноискусства военного времени стал приключенческий "остросюжетный" фильм "Неуловимый Ян". Неуловимого героя в стиле Джеймса Бонда играл страшно популярный красавец Евгений Самойлов. Его несчастным противником был глупый, безобразный эсэсовец. Мы ходили на этот фильм по нескольку раз, не переставая восхищаться смелостью и изобретательностью нашего контрразведчика.

Затем вышли на экран и такие, по-настоящему талантливые фильмы, как "Секретарь райкома", "Она сражалась за Родину", "Александр Невский". Восхищали пацанву "Новые похождения бравого солдата Швейка" с Б.Тениным в роли Швейка и Астанговым в роли Гитлера. Сбылись наши прогнозы и ожидания - большая война подарила нам много новых фильмов. Мы очень любили это искусство, знали всех знаменитых артистов, мгновенно подхватывали и распевали понравившиеся песни. Кино стало поистине искусством для народа. Сбылись пророческие слова Ленина - "Из всех искусств для нас важнейшим является кино".

Настроение народа поднимали веселые радиопередачи, среди которых пальму первенства держала сатирическая "Прямой наводкой". Я слушал ее регулярно с карандашом и бумагой в руках, стараясь записать понравившиеся анекдот, шутку, песню. Однажды на мотив "Катюши" я записал и заучил песенку, которую помню до сих пор:

                Разлетались головы и туши,
                Дрожь колотит немца за рекой,
                Это наша русская "Катюша"
                Немчуре поет заупокой.
                В страхе немец в яму прыгать станет,
                С головой зароется в сугроб,
                Но его и там напев достанет
                И станцует немец прямо в гроб.
                Ты лети, лети, как говорится,
                На кулички, к черту на обед
                И в аду таким же дохлым "фрицам"
                От "Катюши" передай привет!

Конечно, по строгим нынешним меркам не бог весть, какие стихи, но они вполне соответствовали настроению и вкусу потребителей.