Куча отличных мужиков

"Куча отличных мужиков"


Часть первая


Суровый декабрьский закат. Еще чуть-чуть и дети дня отдадут привилегии ночи.
Кухня три на три - умывальник, стол, плита, водка, рыба.
- Вот это моя обычная компания в это беспощадное время года, - произнес я вслух, зажмурился и махнул четвертый, а стало быть - духовный, ведь число четыре - это число духа, и мотая головой в ритм алкогольного опьянения, закусил подмосковной воблой.

Что бы на это сказал великий, а ныне бронзовый Шопен, видя как я томлюсь, глядя в мое любимое окно, под его божественную музыку? Одобрил или порицал? Совет дал или бы погрустил со мной, величественно сострадая моей холодной и печальной родине?
И тут, уже не жмурясь, а плавно занося стакан к обожженным губам, выпиваю в такт фортепиано, глоток и пауза, глоток и пауза.
Облокотился на свою бороду и смотрю как тихо падает снег, так нежно успокаивает мою душу,
снежинки как люди, нет одинаковых. Чистые и святые души падают с небес на усталую землю скорби и страданий! Падение в зарождение, рождение для вознесения, вечный вихрь изменений - то вверх, то вниз летают снежинки.
- Белая гадость лежит под окном, я ношу шапку и шерстяные носки, - открывая дверь, произнес незнакомец и присел к моему столу, оглядывая мои щедрые яства и напитки.
Я налил два стакана, выпили, занюхали речным обитателем.
- Вадим.
- Виктор, можно Витя.
Виктор, можно Витя был то ли японцем, то ли корейцем, понять я не мог да и не востоковед я. Белые каратистские кроссовки, джинсы, черная куртка и черные очки.
- Раз уж мы пьем, сними черные очки, ты же видишь мою душу, а я твою нет. Так же будет справедливо?
- Да-да , конечно, - снимая очки.
- А чем тебе снег не угодил? - наливая.
- Понимаешь, я устал от чужих городов, устал колоть этот лёд. Я хотел бы уснуть, но нет времени спать.
- Ох, как я тебя понимаю. Возьми еще рыбки, вот. А руки об газетку, не стесняйся. Мы и так уже стеснены в этой жизни до предела, так что стеснения для нас губительны.
Мы улыбались и смотрели в мое окно. Закурили.
Витя что-то напевал:

И опять за окнами ночь,
И опять где-то ждут меня,
И опять я готов идти, опять...

- У меня есть тост, можно? - спросил Витя, остановив ход наших хаотичных раздумий.
- А то! - кивал я.
- За перемены!
- Да, согласен. Их требуют наши сердца, - положа руку на сердце, добавил я.
Закурили...
- Человек осужден быть свободным, - заявил незнакомец, зашедший к нам на огонек.
- Человек — это будущее человека, -  наливая, сказал я.
Витя повернулся к незнакомцу и спросил:
- Вы кто?
- Жан-Поль.
- Хахахааахаа! - засмеялись мы в один голос с Витей.
- Жан-Пооооооль? - складывая губы колечком, протянул Витя.
- Да, совершенно верно.
Витя смеялся, топал своими спортивными кроссовками и раскидывал свои шнурки по кухне, а я сжимал свои маленькие кулачки и стучал по хрупкому, но видавшему многое столу.
- Ну, вздрогнули.
Мы вздрогнули, Жан-Поль тоже вздрогнул и не закусил. Сидел прямо и отряхивал снег со своего пальто.
- Ну, как Вам, Жан, у нас в России? Тепло ли, холодно? Печально или весело? Чувствуете ли присутствие великих душ? Божественность происходящего вокруг? - спросил я.
- Именно человеческая деятельность придает смысл окружающему миру, а деяний я тут никаких не вижу, кроме изощренных убийств людей как личностей, - ответил Жан, толкнув мой телефон, стоящий по правую ногу. - Печально и тошно! А в Бога я не верю!
- А не говнюк ли Вы, случаем? Чтой-то Вы в Бога не веруете? И не оттого ли Вы и говнюк, что не веруете!? А так, конечно, мы с Вами согласны, да, Витя?
- Да. Зря Вы, конечно, не веруете. А давайте Вас сейчас покрестим?
Жан-Поль не мог нарадоваться изобилию рыбы и постоянно ее нюхал. Глазом не повел на наше предложение.
Переглянувшись, мы поняли, что надо крестить человека, чтобы он выпал из заблуждений.
Пока Витя наполнял купальню для обряда крещения, мы с Жаном продолжали пить.
Он выпивал и нюхал рыбку, выпивал-нюхал, но не кушал.
Как бы на дно не пошел наш вохрестившийся юнец, надо закусывать иногда.
Взяв Жана под руки, мы положили его в ванную. Рыбку он не отпускал. Вцепился как власть в горло народа и не отпускает.
- Ну, пусть так, может, этот запах на него благоприятно влияет. А это сейчас очень важно - быть в духе.
- Да, пусть влияет, - согласился Витя.
Произведя обряд, мы переодели его в белые одежды и посадили обратно за стол. Жан довольно улыбался и
стал покусывать рыбку.
- Смотри, Витька, юнец кушать начал.
- То-то! Теперь, глядишь, и нобелевскую премию получит.
Откупорили красное, выпили.
- А вы сами-то крещеные? - спросил Жан-Поль.
- Конечно, крещеные. У нас в России по-другому - смерть. Негоже по земле русской без ангела-хранителя ходить - убьют при первой же твоей слабости. Это не то, что у вас - в стране виноградов. У вас там все пьяные и не обижают друг друга, а у нас - все трезвые и внимательные к слабостям ближнего. Дал слабину, все – прощай, несовершенство.
- У нас водка кончилась, - печально сказал Витя.
- Как? - глотая рыбку, вопрошал Жан-Полюшка.
- Это страшно, господа, - сдерживая волнения, процедил я.
- Я готов отправиться за водкой,- сказал Жан, - у меня у подъезда лошадь стоит.
- Ооо! Я тоже хочу на лошади покататься, - возбужденно заявил Витя.
- А как же я?
- Втроем мы на лошади не уедем да и неприлично это, - сказал вохрестившийся.
- Ну, хорошо. Я буду пока в окно смотреть и удачи Вам желать. А Вы долго не гуляйте и баб сюда не ведите. Не надо баб!
Не надо баб, - договаривал я уже в одиночестве…

Телефон разбудил усталое тело. Я собрал все силы и поднял телефон:
- Вызываю. Отвечайте. Здравствуй, это я!
- Алеша…
- Не Алеша, а Володя! Вадим, ты как себя чувствуешь?
- Спасибо, что живой.
- Я скоро зайду. Не пей пока что.
- Да я это, первую строчку придумал для твоей песни.
- А ну-ка?
- У меня запой от одиночества, по ночам я слышу голоса.
- Сейчас все исправим. Я пойду гитару у Кольки заберу и к тебе, слышишь? Але?
- Слышу. Слушаю и жду.




Часть вторая


Солнце восходило над горизонтом и плавно входило в свои права.
Я стоял голый посреди комнаты и медитировал. Семнадцать минут и сознание стало чистым как кристалл, тело возмужало и больше не слабилось. Стою и влияю на колыхание обмораживающего ветра на мое свежее лицо, закрывая и открывая форточку. Какой я влиятельный все-таки, но только на себя.
И слышится мне за дверью рык львов и скрежет металла. Все, думаю, домедитировался.
- Оденься, дитя атлантиды, - улыбаясь, прорычал Володя.
- Ух! Я уже было подумал, за мной пришел железный лев.
- Да нет, это мы, рано еще зоопаркам в дома приличные ходить, - сказал дворник с лопатой.
- Зима пришла в суровости, а принесла снежновости. Ну, тогда прошу к столу.
- Как зимниероглифы, снегипетские мифы, - цитировал дворник.
Пока Володя настраивал гитару, усатый дворник откупоривал лопатой красное.
Я достал хлебушек и сушеные каштаны. Дворник, придерживая усы, наливал.
- За холода! - выпалил Володя.
- За холода! - глазами отразилось в мировом океане глаз дворника.
- За холода! - зашумело в венах моих рек.
Красное с мороза вино вливалось в бездонные недра наших планет. Земная ось стабилизировалась, спутники вставали на свои места и вселенная беззвучно заговорила.
- Как Вам на холоде-то работается? - обратился я к дворнику. - Как себя чувствуете?
- Прекрасно себя чувствую. Чувствую как дышу, и радуюсь, что живу.
- И что, больше ничего не надо? Просто дышать?
- Конечно. Люди, условно назовем их так, ведь мы же знаем, что людьми многие совсем еще не являются. Так
вот, эти существа всегда жалуются и чего-то постоянно хотят. Их желания не удовлетворяются и они злобятся на других, таких же озабоченных хотениями.
Дворник снял валенки, поставил их на батарею, залез на табуретку и искрил:

Бывает радости минута,
Минута счастья - никогда,
Поскольку счастье - не минута,
Не миг, а все твои года.
Оно не делится на части,
Весь миллион оно - не грош.
Нет на земле другого счастья,
Чем то, что ты на ней живешь!

- Да, тут Доризо был прав. Как я Вас понимаю! Люди слишком нытики. Все нам не то, - наполняя стаканы, проговаривала моя душа.
- Хороший Вы человек, - сказал Володя, - и что, много среди дворников таких как Вы?
- Среди нас вообще много людей. Человеков. Настоящих. Живущих в правде и по совести. В бедности, но по чести.
- Так все же не хотят жить в бедности. Им роскошь подавай, - сказал Володя.
- И в правде не хотят. Зачем им жить в правде? Они даже не хотят знать, кто ОНИ! Я - в самом бесконечном смысле этого слова. Не имя и фамилия, не работа и дурной вкус, а по-настоящему осознать свою бесконечную и, не побоюсь этого слова, божественную сущность, - хлопая крыльями, говорил человек, - так что, вынем жало тоски из плоти жизни и выпьем, друзья, за тех, кто ищет себя, дрожит, падает, но ищет.
Дрожа зубами, я разлил, и мы выпили.
Тихо и хорошо. Володя поставил гитару и смотрел как падает снег. Дворник гладил усы и сострадал человечеству.
Я грыз каштан и сдерживал слезу, в которой купались глухие и нуждающиеся в роскоши.
Мы слушали беззвучный набат вселенских колоколов и смотрели в окно.
- Тук-тук.
- Кто там? - оглянулся Володя.
- Это я, почтальон Жан-Поль.
- Какой жульен? - спросил я.
- Да я, вохрестившийся. Мы вчера с Виктором за вином ускакали, и вот вернулись. Правда я без Вити. Он
сел в жигули и уехал в ночь. Но к нашей компании присоединилась дама. Знакомьтесь, это Люда.
- С рожей во все блюдо, - процедил я.
- Ах ты душелюб и сердцелас, - подумал дворник.
- Добрый вечер, присаживайтесь, - улыбался Володя.
Люда села, скрипя доспехами. От нее пахло слишком антично. Мысли мои пошатнулись и опадали листьями
с дерева мира. Дева смотрела сверлящими глазами и явно портила своим взглядом обои. Тело ее то расширялось, то узилось, словно молодой кит. Кожа ее бела как таблетка, а волосы извивались без всякой совести.
Володя взял гитару и запел:

Кто не верил в дурные пророчества,
В снег не лёг ни на миг отдохнуть,
Тем наградой за одиночество
Должен встретиться кто-нибудь!
- Молодец, Жан-Полюшка. Где же повстречались Ваши корабли? - закуривая, спросил Володя.
- У причала, как ни странно. Там магазинчик тако-о-о-о-о-й зелененький, вот там, - крутя пальцем по невидимым переулкам, рассказывал Жан-Поль.
Люда сально улыбалась и всячески меня притесняла. Мне казалось, она заполнила собой всю кухню. Дышать становилось все тяжелее и неуютность впивалась в мои нежные одежды. Она схватила напиток и разлила по стаканам.
- Mauvais ton, - подумал дворник, - покуривая благовонные каналы.
- Не люблю, когда наполовину, - нахмурясь, рычал Володя, - налейте до краев, Люда.
Я понял, что не будет сегодня музыки сфер и единения душ, божественных откровений, и не достигнуть нам этой ночью бессмертия.
Жан-Поль залез на дверь и качался как молодой примат, обезумевший от ядовитой любви. Улыбка его была неприятна, и вот-вот должна была брызнуть слюна.
- Опоила зельем колдунья, - телепатически передал нам дворник.
- Не пейте налитое! Все понятно, - сказал Володя и повернулся к колдунье.
- Ну что, Люда с рожей в блюдо, и нас хотела захомутать?
Блюдино лицо искажалось и в нем проявлялись разные лица - от молодых красавиц до земляных чудовищ.
Понимая, что немедленно будет бита, схватила Жан-Поля и выкатилась через парадную.
- От те на, - поправляя шапку, заговорил усатый ангел.
- Мда, дел-а-а-а, - прорычал Володя.
- Бежим! - зазвенел я.
Мы выбежали на улицу. Мороз и вьюга освежили наши проводники.
- Куда бежать-то? - вопрошал дворник.
- Куда-куда? Будем следовать за волшебным псом, он покажет нам дорогу, - очень загадочно произнес я. Так загадочно, что задумался, мол жизнь - загадка и человек – загадка, и по сути, сама загадка пытается себя разгадать, и что ищущий и есть искомое.
- Эй, отрезвись, Вадимка, за каким песиком бежать-то? - спросил Володя.
- Да вон за тем,- сказал я, указывая пальцем.
Пес стоял важно и мистически сиял. Его святой взгляд прожигал наши души и мы чуть-чуть застеснялись.
Потом он решительно развернулся и, прожигая снег, начал двигаться на юг.
- Конечно, на юг! Все Люды бегут на юг. Гнездо у них там что-ли? - спросил дворник.
Мы бежали за ним со всей силы. Потом песик забежал в рюмочную.
Дыша по-спортивному, мы вкатились в злачное место. Почти все столики были пусты.
В тени бледной луны стоял Александр Сергеевич и пил в одиночестве водочку.
- Друзья! Я ждал вас! Выпьем? - музыкально отшлифовал человек-бакенбард.
- Нет, спасибо, не сейчас. Нам еще рано и не готовы мы, - ответил я.
- Ну, как знаете, ну, как знаете… - отводя глаза, прошептал Александр Сергеевич.
- А собачку тут не видели? - вопрошали мы.
- Конечно, видел.
Песик выпрыгнул из кудрявой головы "нашего все" и опять побежал на юг.
- Вперед, друзья! Навстречу ветру!- кричал дворник, размахивая лопатой.


 
Часть третья

Мы шли вдоль по набережной. Небо переливалось ван-гоговскими красками.
Голубые и желтые мазки закручивались в причудливые спирали, похожие на уши вселенной.
Я вкушал начало нового приключения, дворник тоже вкушал и запивал, и взвешивал нашу ответственность перед Жан-Полем, чтобы найти его и освободить от оков иллюзии. Володя напевал:

А я гляжу в свою мечту
Поверх голов,
И свято верю в чистоту
Снегов и слов.

Слева по борту остановилось такси, из машины выбежала дама, размахивая конечностями, и что-то говорила Володе про концерт. Володя извинился, нежно попрощался с нами и мы продолжили свой праведный путь.
- А может, и нам транспорт найти? - поинтересовался я.
- С превеликой радостью! Давай-ка сядем вон в те сани с чудным оленем, - ответил дворник.
Мы устроились в чудные сани и плавно плыли по мягкому снегу, одаривая улыбками несчастных и сытых.
- Молодые люди или кто Вы вообще? Во-первых, перестаньте держать мою собаку за хвост, это вам не олень какой-нибудь, а во-вторых, не сидите на снегу, отморозите белковые продукты жизнедеятельности, - сказала дамочка своим пламенным взглядом. А взглядом можно сказать многое и отречься тоже от многого.
- Если поразмыслить, то во всех сказках женщины ведут себя намного хуже, чем мужчины, - кувыркаясь в снежных объятиях, по слову высмеивал из себя дворник.
- Но мы-то с Вами не герои сказки и не герои вообще. Так, шпана бесперспективная, - ответил я.
- Ну, это мы еще посмотрим. Многие же будут первые - последними, и последние - первыми, - улыбался утешитель.
- А береженого Бог бережет? Но кто он этот береженый и как им стать? - толкала меня плечом печаль.
- Все откроется вовремя. Потому что у каждого семени есть свое время созревания.
Пешкарусом мы добрались до пристани и увидели отплывающую ладью, в которой плыл наш похищенный нобелевский лауреат. Он улыбался и махал нам ручкой. Злая Майя-Люда одергивала его руки и пыталась засунуть их в вязаные варежки на резинке.
- От же злодейка. Злюка злюкой, а бережет его, - заметил я.
- Трепетное отношение к плоти не есть благодетель, - ответил дворник и стал мастерить из снега корабль.
Мы начали мастерить нашу ладью спасения. Не успели закончить три каюты, палубу и мачту, как к нам обратился незнакомец.
- Разрешите вам помочь, господа. Меня зовут Джек и я хочу быть полезным в вашем деле.
- Это очень мило, Джек, почтим за честь, - ответил я.
Теперь нас стало трое и эта радость троекратно умножалась. За час мы построили трехмачтовый.
Дворник принес бездонное ведро воды и залил корабль. Ожидая обледенения, мы подкрепились красным вином,
шутили и знакомились с мудрейшей душой человечества. Нежность окутала нас непробиваемым кольцом, и мы не замечали ветра, снега и скрежета деградирующей цивилизации.
- Время не ждет, господа! Вперед! - вифлеемскими огнями просверкал Джек.
Мистическим светом озарило наш корабль - на него восходил просветленный песик. Дав даршан на одну минуту, он засверкал и превратился в голубые паруса, от которых исходило глубокое свечение.
“Прошу занять свои места согласно купленным билетам” - не прозвучало в нашей обители. Наш корабль отплыл от берега.
Мы стояли на носу корабля, изредка вытирая его, и созерцали пульсацию космоса.
Джек запел старинную песню:

Как аргонавты в старину,
Спешим мы, бросив дом,
Плывем, тум-тум, тум-тум, тум-тум,
За Золотым Руном...
 
Паруса нашего корабля засветились белым свечением. Плавно, как-будто из глубины наших сердец, зазвучала серенада Франца Шуберта. Легко и нежно покачивался наш крылатый корабль.
Звезды щурились и улыбались. Мы смеялись и возносились все выше и выше.
Вот уж поистине - мир принадлежит тому, кто ему рад!
- Интересно, а мы увидим в море русалок, которые будут нас соблазнять? - спросил я.
- Что же за путешествие без препятствий? Конечно, увидим. В первую очередь, наше путешествие - внутрь себя, - ответил Джек.
- А тебе, Вадимка, искушений не хватает? - улыбался усатый дворник.
- Хватает.

Я - маленький ребенок на карнавале искушений.
В левой руке воздушные шарики, во рту сладкая вата.
Шнурки развязаны,
мысли не связанны.

Рот открыт, я не боюсь ворон,
маленький принц не жаждет корон.
Я - маленький ребенок
на карнавале искушений.

Ржут карусели,
причудливы тени,
исписаны стены,
истерзаны звери.

Господи, закрой эти двери!

Ангел со сладкими крыльями
ждет меня в толпе окаменелых сердец,
держит в руках
победивших венец.


- Не грусти, аргонавт, на вот красненького, - передавая кувшин, сказал дворник.
- Нее, больше не буду грустить. Этим чудным вековым вином я смою всю грусть и тоску по прошлому, и только настоящее, и только настоящее будет камнем, о который я буду ударяться лбом и трезвиться всякий раз, когда бес-печаль придет и будет теребить воспоминания и тащить на дно уныния, - закатал я нижнюю губу и выпил.
Справа по борту стали слышаться всплески и хихиканье.
- Ура! - закричал я. - Русалки! Сейчас искушать будут!
Мы наклонились за борт и увидели прекрасных девушек с рыбьими хвостами.
- Не будем мы вас искушать. Вы не женаты, - ответила девушка-рыба, - мы только женатых искушаем.
- Вы бы понравились Жан-Полю. Он очень любит рыбку, - ответил я.
Рыбки хихикали и дельфинились. Видимо, так они охмуряют.
- А у вас тут день рождения или просто алкоголизм? - спросила зеленоглазая русалка.
- Ни то, ни се, - гордо ответил дворник, - у нас спасательная экспедиция.
- А вы на ветвях сидеть умеете? - водя рукой по воде спрашивал Джек.
- Мы же руса-а-а-а-алки. Мы живем только в воде!
- Ох, уж этот фантазер Александр Сергеевич! - смеялся дворник.
- Это у него от одиночества и водки русалки на ветви лезли, - ответил я.
- А как Вы размножаетесь? - спросил дворник. - Всегда было дико любопытно!
- Почему Вас это так интересует!? - хихикнула дева.
- Это совершенно неважно. Вот почему это так интересно, - зашевелил усами дворник.
- А какую-нибудь тайну вселенной не хотите узнать?
- Нет, спасибо. Мы уже достаточно причастились к тайнам мироздания,- улыбался усатый.
- Хм, - фыркнула рыбь человеческая и ушла на глубину.
- Прощайте, рыбоньки! - кричали мы вслед.
- Вот всегда они так! На что обиделись-то? - опять я раскатал нижнюю губу.
- На интимность, - ответил Джек.
- Да. Тайна так тайна. Ну ладно, потемки души мы их знаем чем высвечивать, а вот как они размножаются - загадка, - глядя на звезды, размышлял дворник.
- Умножением, как кошки, - сказал я.
- Ату их, ату, - улыбался Джек.
И накрыло нас волной, как печатным словом. Обидели подводных дам и вот вам - скандал.
Волны безрассудно бились головой о нашу стену духа и снега. 
- Ату их, ат-у-у-у-у-у! - смеялся Джек, держась за канатную лестницу. - Друзья! Мы подплываем к берегам Гренландии!

Твоим зеленым рукавам
Я жизнь без ропота отдам.
Я ваш, пока душа жива,
Зеленые рукава!

 
    
Часть четвертая


- Вот он, вот он запах надежды! - стоя на корме, кричал Джек.
- Привет тебе, приют священный, - стуча в бубен, зашелестел усами дворник.
- Вот она страна эскимо, - прошептал я.
Наш корабль встал на якорь, и мы сошли на землю.
Под ногами приятно хрустел новый снег. Каждая шерстинка моих войлочных сапог ощупывала свежесть белой земли.
Неожиданно глаза дворника превратились в фото-объективы. Они расширялись и расширялись.
- Скоро его глаза станут больше солнца, - улыбался встречавший нас старичок.
- Да прекрати же ты так смотреть! Ты сейчас тут все расплавишь! - толкнув маленькой ручкой, улыбаясь, сказала незнакомка.
Нас тоже озадачило удивление дворника. То ли его сразили наповал алмазные глаза внучки старика, то ли обилие снега...
Скорее - обилие снега. 
Нас пригласил в свое жилище хозяин и мы с удовольствием проследовали за ним.
Он указал мне жестом сесть рядом с ним, дворника посадил рядом с внучкой, а Джека - рядом с женой.
Старик что-то насыпал в очаг, и огонь начал танцевать ярче и теплее.
- Спасибо большое, - сказал Джек хозяйке, отламывая кусок жареной рыбы.
- Ммм, горячая, - отщипнул я кусочек, - вкусна-а-а, ой, горячо! Эх, Жан-Полю бы понравилась рыбка! Любит он рыбку, понимаете?
Хозяйка слегка кивала и угощала нас рыбой. Дворник не ел. Его как молнией чиркнуло.
Превратившись в натянутую струну с выпученными глазами, он, не отводя взгляда от внучки, постукивал лопатой в ритм шестой сонаты Баха и улыбался. Усы его танцевали и искрились. Он поднимал температуру в помещении и мы это очень сильно почувствовали, особенно я, так как уже сидел в одних штанах.
- Душа, которая может говорить глазами, может целовать и взглядом! - улыбаясь и покачиваясь из стороны в сторону, сказал дедушка.
- Влюбился наш дво-о-о-о-рник, влюбился, - пуская колечки, выдохнул Джек.
- Друзья! Я остаюсь! - закричал усатый Шекспир. Тут столько белоснежного, красивого, нежного, такого чистого снега! За всю жизнь не перечистить!
- Конечно, конечно! Мы сразу так и подумали, что дело в снеге! - выковыривая косточку из зуба, всплеснул я.
- Ну и, конечно же, Она! - выдыхая из себя нежную весну, сказал влюбленный.
Старики улыбались и держались за руки. Дворник и внучка сидели и пламенели. Джек излучал уверенность и покой. Я ничего не излучал.
Я лишь бубнил: 

Где же ты, наш Жан-Полюс,
Где же ты, Северный-Поль?

Дедушка разлил что-то по кружкам. Джеку и влюбленным что-то белое, мне - что-то мутное.
- Водка стало быть! - еще сильней начал светиться дворник.
- У меня чем-то странным пахнет, но вроде спирт, - сказал я.
- Пей-пей, Вадик, - кивая, сказал дедушка.
- За объединение двух вселенных. За новую любовь! Ураа! - поднимая кружку, выпалил Джек.
Все заулыбались и стукнулись холодными кружками. Я не пролил ни капли, чему был тихо рад.
Прошло какое-то время, вернее пришло осознание, что время отсутствует. Все проживали свою реальность и каждый путешествовал по своей вселенной. Влюбленные в мыслях скакали по полям, собирали цветочки и улыбались как слабоумные. Катались на качелях, сотканных из лиан и цветов, плескались в горных реках, прятались за деревьями и целовались взглядами. Обнажали свои чувства и спрашивали друг друга: "Можно ли тебе верить? Ты со мной до конца? Ты будешь любить меня вечно? А не предашь?"
И глаза говорили: "Да, да, да - мы разделим вечность на двоих."
Дедушка начал камлать на бубне, а бабушка тихо запела.
Все погружались в себя. Я закрыл глаза и слушал звуки бубна, который превращался то в рычащего тигра, то в топот копыт черного скакуна, то в стук влюбленного сердца. Мое тонкое тело раскачивалось и уже было готово к новым мирам.
Мне очень захотелось поговорить, но это было невозможно. Все были уже слишком далеко...
Я вышел на улицу и вдохнул полной грудью алмазно-чистый воздух. Все стало таким ярким, нежным. Северное сияние светилось изнутри моего живота. В него можно было смотреть как в телевизор.
- Папа, папа! Можно посмотреть в твой живот?
- Да, конечно, сынок!
Мерцающий снег переливался всеми неземными цветами. Все художники мира в эту ночь еще не родились, и это их спасло, потому что такую красоту они не смогли бы написать.
Здесь небо так близко, что можно переставлять звезды руками. Быть живым творением и творцом одновременно.


Я стою посреди платформы на паузе и через меня текут реки людей в унынии и печали. Порой хочется взять качан капусты и кинуть его в такой же качан, чтобы вывести человека из овощного оцепенения.
- Что? Она почесала свой носик шерстяной варежкой? Так плавно, в одно движение!? Да это же самое милое, что я сегодня видел! -  и тут тебе легчает.
Невыносимо захотелось поговорить, но когда очень хочется с кем-нибудь поговорить, рядом никого!
- Когда очень хочется поговорить, можно нажать зеленую кнопочку и поговорить с машинистом поезда, - сказал волк и упал валяться от смеха.   
- Ну, юморист. Тебе в город надо, там таких любят.
- В том-то и дело, что губят. Чувство юмора - поцелуй создателя. И вы, люди, почему-то смеетесь только над анатомией. В этом, наверное, тоже есть чей-то юмор! - смеялся волк и стучал лапкой по снегу, который разлетался разноцветными огоньками.
- Так вот почему мне сегодня весь день не дает покоя мысль, что Людовик XIV мылся всего два раза в жизни! Это все из-за нашей предрасположенности к анатомическому юмору?
- Думаю, что он просто был ду-ра-чок! - завыл от радости волк.
Вой эхом разносился по округе. Стая, услышав сногсшибательную шутку, вторила вожаку! Волк помахал мне лапой и пошел по снегу к своим.
Чувство радости сменилось необъяснимой тоской. Вот всегда, как приходит ночь, с ней приходит невыразимая и всегда по-новому одетая тоска.
Почему мне так тоскливо ночью, я не могу понять. Тютчев называл это "час тоски невыразимой". И печалился...
Бердяев предполагал, что день явен и поэтому понятен. Ночь темна - глубока и бесконечна. И, может быть, поэтому она дает такое ощущение.
Возможно, так оно и есть. Ведь человек любит все контролировать, понимать, видеть точно и ясно. А тут темно, границы размыты и вот-вот что-нибудь вынырнет из другого мира или из этого туда. Но дело совсем не в страхе. Это совершенно другое. Это томление духа. Это жажда дышать всей вечностью.
В основе поэтики Басе был принцип "саби" - печаль одиночества. Поэт в бесконечном круговороте жизни, но в то же время он одинок!
И это и есть чувство "саби". Может, это чувство у всех поэтов присутствует?
- Это ты кому лекцию читаешь, философ? - высунув язык, вопрошал четвероногий.
- Я подумал, что ты ушел.
- Подумал он. Философ. Я же волк! Куда я просто так уйду?
- Поболтать что ли пришел?
- Да о чем с тобой разговаривать? О тоске невыразимой что ли? Ты и с девушками на такие же темы разговариваешь? - спросил волк, поглядывая на луну.
- Да нет же, что ты! Они сразу в обморок падают от таких мыслей, а те, кто не падает, я от них сам бегу! - ответил я и тоже уставился на небесную белую тарелку.
- Этоооо верноооо, - протянул прародитель будущих собак. А ты знаешь, что простой бабе легче достичь просветления, чем философу?
- Слышал и такое. Но сейчас такие бабы пошли мужиковатые, что думаю, философу будет полегче.
 А это ты сейчас к чему, серый? - уставился я на довольную пасть.
- К хорошей погоде и только. Честное пионерское! - переминаясь с лапы на лапу, ответил черный хвост. - Ладно, замерз я что-то, пойду к своим. Уж заждались, наверное. Да и ужинать уже пора. Режим дня, мой друг, - очень важная штука. Ну, бывай.
- До свидания, волк! - не такой уж он и злой, северный волк, подумал я.
- Пока, человек! - не такой уж он и тупой "человек", подумал волк.
- Да, если бы ты знал, серый, что ты являешься прямым предком домашней собаки. Как эти люди только не поиздевались над твоими будущими видами. Они превратили их в маленьких, трясущихся и беззащитных игрушек, которых носят дамочки вместо сумочек. Знал бы,точно укусил бы, - договаривал я волку вслед.

Ночь близилась к рассвету. Необычные светлые линии резали горизонт. Меня трясло от холода и сводило живот. Голова кружилась, и я еле держался на ногах, пытаясь найти жилище, но - тщетно. Я упал на колени и меня стошнило. Какое-то время я пытался разглядеть что это, но глаза постоянно теряли фокусировку. Потом опять стошнило. Почти задыхаясь, я увидел, что на белом снегу, прямо передо мной, лежат темно-зеленые змеи. Меня тошнит зме...? И опять...и опять...меня рвало зелеными змеями. Змеи шипели и огрызались. Видимо, им было очень холодно на снегу и они хотели обратно, в мой теплый живот-приют. Я рычал как волк, пока полностью не избавился от этих мерзких тварей.
Где-то вдалеке я услышал нарастающий звук бубна. Он приближался все ближе и ближе. Как будто за мной пришел кто-то очень родной и сильный. Я обрадовался и перестал трястись. Открыв глаза, я увидел костер, рядом старика с бубном. Все мои друзья уже спали.
Приятная эйфория разлилась по всему телу. Мне было так хорошо, что я не один и все друзья рядом.

Меня разбудили радостные крики. Продирая глаза, я выкатился на улицу. Джек и дворник обтирались снегом и хохотали как хомяки.
Бодрый дворник с разбегу нырял в сугробы, а Джек поднимал перевернутую лопату и выкрикивал ему оценки:
- Вот сейчас отлично вошел, высокохудожественно! - улыбался Джек.
- Правда? Ты так считаешь? - стряхивая снег с усов, спрашивал дворник. 
- Да, золото твое!
- Доброе утро, Вадюша! Как путешествие в глубь печали? - похлопывая меня по плечу, спросил дворник.
- Скорее это было путешествие в глубь печени, - застеснялся я и раздул щеки. - И вообще, я взволнован!
- Дааа, космонавт, ты вчера тут такое исполнял. Танцевал с волками, выл, рычал и скалился.
  Страшное зрелище, я могу тебе сказать.
Но если честно, я тоже видел зеленых змей, - отвратительные чудовища. Хорошо, что ты их... Наш брат победил зеленого змея.
- В общем, Вадим, дворник остается, а мы продолжаем пить.
- Да не хочу я больше пить! - выкатил я губу и попятился.
- Да не пить, а путь, - улыбался Джек.
- Аааа...тогда да. Вот ведь одна буква.
- Время не ждет! - накинув на плечи рюкзак, сказал Джек. - Давайте прощаться, друзья.
Милый дворник по-достоевски осунулся, втянул усы и вселенской плотиной сдерживал шторм своих райских слез.
Его милая эскимо обнимала его и тем самым помогала ему крепиться. Бабушка и дедушка молча улыбались, излучая мудрость чистой жизни.
- Прощайте, друзья! Я нашел главное в жизни - любовь и приют. А работы тут, как видите, за горизонт.
Я желаю вам найти свой путь и пройти его до конца. А как новости будут, я вам обязательно напишу, - сказал нам дворник.
Вот она, маленькая мужская любовь, которая теперь разрастется в моем сердце. Мы крепко обнялись и взошли на корабль.
- Прощай, хлебное сердце! - кричал мне вслед дедушка, теребя в руках шапку.


Часть пятая


Любовная ладья плывет по молочно-розовому морю в неизвестные края.
Рыбы принимают солнечные ванны, глотая незримые лучи на гребни волны.
Опасная безмятежность и сонная колыбель убаюкивают лодку любви. Белые паруса насвистывают "фонарики" Шопена.
Посреди ладьи стоит одноногий стол, за которым сидят двое влюбленных - Люда и Жан-Поль.
На столе стоит круглый аквариум, из которого наблюдают пучеглазые красные рыбки. Попеременно смотрят то на него, то на нее.
Немые свидетели пьянства чувств. В центре стола большая миска с салатом из морской капусты, приправленной дубовой корабельной стружкой, видимо, для придания античного оттенка драмы.
- Людашик, Людаедик мой любимый, ответь мне на вопрос, который сжигает мои последние седые волосы: куда, куда же мы плывем?
- Хорошо, мой ангел! Я отвезу тебя туда, где ты обретешь свободу, истинную свободу своего творческого гения.
- О, Жанна Дарк моего воспаленного мозга, но с чего ты решила, что я несвободен?
- Солнце мое, затмевающее своим величием все звезды всех солнечных систем в космосе, мне же виднее, как тебе это жизненно необходимо. Ты был захвачен, ты был в плену! Да ты попросту задыхался в обществе этих бесперспективных лентяев!
- О, всемирный океан моей любви, но человек осужден быть свободным, изначально и абсолютно! Мне дышалось легко и просто в обществе этих
людей. Я даже сейчас чувствую, как их тонкие вибрации нежно обнимают все живое.
- Земля ты моя обетованная, да разве это люди? От таких бежать нужно, да к первому встречному! Они нестабильны, они не похожи на крепость духа и плоти.
- О, волшебница, напускающая похмелье своим томным взглядом, но неужели стабильность и окаменелость - есть приют любви? Любовь не живет в замках и чуланах! Ее нельзя остановить и запрятать в стабильность бытия. Как вечное движение звезд она движется во вселенском ритме. Променять любовь на финансовую стабильность - удел глупцов.
- Так, Жан-Поль, звезда, которую не видно из-за пелены непонимания, не буди во мне медузу-горгону всезнания!Ты лучше ешь, Жаник, ешь! Вот, на тебе еще салатика, кушай, дорогой.
- Да что-то как-то деревянненько. А рыбки нету?
- Ты что? Обезумел, гений!? Я - вегетарианка!
- Вегре-че-го? Это что - орден какой-то рыцарский?
- Да как тебе не стыдно!
- Ну тогда может хоть деряпнем по маленькой?
- Что? - Люда стукнула по столу так, что рыбки выпрыгнули из аквариума в море, чему и были рады.
Отпрянул назад и морской осьминог, наблюдавший за влюбленными из-за борта ладьи. Журавль взмыл в небо, понимая, что к этой парочке прилетит очень нескоро.
Ракушки отвалились от дна лодки, хихикая и булькая. Ворча, расплывались морские черепахи, расстроившись ,что проиграли один к четырем большой одноглазой рыбе.   
- Посадите его в клетку! Пусть пишет! Пусть работает инакомыслящий! - кричала Люда.
Солнце уже вот-вот обнимется с морем. Довольные и сытые чайки катаются на волнах, а на глубине размышляет Владыка Посейдон, поглаживая свою километровую бороду, - штормить или не штормить?



Часть шестая

Вот уже четвертый день я брожу по пустыне, без еды и питья, в одиночестве.
Наши пути с Джеком разошлись. Его ждет покорение севера и признание миллионов сердец.
А у меня ужасная слабость и хочется плакать. Ночью я не могу спать, потому что меня будит стук моих зубов. Очень холодно! Удается поспать, только когда уже встало солнце, час, не больше.
Я слышу дыхание пустыни. Горячее и беспристрастное. Иногда слышу как гремят маракасы шаманов. Возможно, это змеи.
Вижу как танцуют мертвые. Призраки, погибшие в пустыне, приглашают на танец с вечностью, шепча мне на ухо: "Оставь это тело и танцуй с нами".
Ящерицы молча смотрят в бесконечность. Они хранят тайны пустыни. Если удается остановить мысли, начинаешь слышать их голоса.
Они показывают удивительные картины прошлого. Тишина - имя царицы пустыни. Смерть - ее сестра. Они очень медленно и гордо гуляют по своим владениям,
редко удостаивая своих подданных обжигающей или леденящей улыбкой.
Я слышу крики чаек и шум моря, но это всего лишь галлюцинации. Приятные, что немаловажно.
О, благоволи мне, случай, и всякая невысказанность, выскажись! Как не хочется умирать и сколько всего хочется сказать!
Мне кажется, что я за всю жизнь вообще ничего не сказал, молчал и мямлил как младенец с соской во рту.
Я хочу вечной юности и постоянного чувства весны. Не согласен на смерть. Только вечность и только весна! У меня столько неразрешенных вопросов.
Приблизительно пять тысяч миллионов. И мне хотелось бы найти на них ответы.
Как от греховного действия может родиться божественное ? Почему мы все во грехе зачаты?
Я зачат в любви, а не во грехе. А они пусть как хотят!
Почему майский жук такой смешной? А-а-а? Кто мне ответит?
Кто ухает ночью в лесу и будоражит воображение? Почему мне хочется плакать, когда я вижу как тает снеговичок, и хочется задеть плечом самовлюбленного
папиного сынка, крутящего в руке ключи от машины? Когда встанет с колен моя родина? Я успею подарить тюльпаны надежды своим родным и близким?
О, мой любимый, мой любимый ангел-хранитель! Сколько же тебе приходится выслушивать моих бредней. Ну, ничего, потерпи еще немного, возможно, мы скоро встретимся. Только сразу не драться, хорошо? Я только чуть освоюсь в тонком теле, потом покуражимся.
Как-то я спросил у маленько мальчика, кто для него Бог - Шива или Брахма? Он ответил: "Мама".
Да, в такие минуты не хватает только божественной матери, моей мамы. Лягу сейчас, свернусь клубочком вот в этой песочной яме и представлю, как мама тихонько погладит по голове, и мне уже не страшно...хоть в ад, хоть куда.

Зной.
Полдень.
Тело жарится на раскаленной земле.

Не поверю койоту!

изысканная боль,
тяжелое дыхание,
дождь с головы -
приют и отрада для насекомых.

Глоток воды нужнее правды,
сухие губы, песок сочится из рук,
Кружат стервятники,
они умею ждать.

Дай мне руку, небо!
Поторопи закат.

От гор эхом
звучит спасение.
Царь вершин, предвестник неба
Укрыл крылом.

Блаженна тень!

Солнце бежит к другим, оставляя нас в тени забвения. Я грызу кактус и вспоминаю, как когда-то пил текилу...когда-то, где-то.
Конечно, я не антрополог, но догадываюсь, что за кактус мне посчастливилось повстречать.
Хотя это кто кого повстречал?!
Я знаю, что мне нужно. Мне нужна - вилка. Ронял бы ее и ронял, ронял и ронял, пока кто-нибудь не придет.
В шляпе - нет. В кармане - и подавно.
- Девушка, а у Вас вилки случайно не найдется?- скрипя песком на зубах, спросил я.
- А как Вы сами думаете? - хихикая, ответила божественно красивая голая девушка.
- Да, действительно, у голой девушки вряд ли может быть вилка.
Девушка продолжала смеяться и танцевать. Лучи заходящего солнца все слаще украшали ее бронзовое тело и с каждым движением,
с каждым мгновением она все меньше и меньше принадлежала этому миру. Эти черные волосы-водопады. Я хочу стать ростом со спичечный коробок и купаться в них, дышать ими. Как свежо и чисто...
Вот она - животворящая сила вилки! Только подумаешь о вилке, пожалуйста, голая женщина.
Ой-ой! Стойте! Как-то живя в лесу, понял одну вечную истину, что голые женщины просто так по лесу не бегают! Стало быть - не к добру.
- Не к добру, - прошептала мне прямо в правый глаз темноволосая. И как полагается после таких слов, исчезла.   
Как приятно звучат колокольчики, хихикают дети. О, я снова маленький мальчик. Детский садик, молочные зубы, разбитые коленки, сопли до подбородка, велосипед «Дружок», трещетка на колесе, мечты и фантазии - только это реально. Лужи, грязные руки, весна, теплый ветер. Только любовь, удивительная судьба и...
- И смерть в пустыне! - смеясь, в один голос сказали две неземные женщины. Одна - вся в черном в платье с тысячью развивающихся ленточек парила над землей. Вторая - чуть правее - сидела на трехметровом кактусе.
- Зачем ты живешь? - чуть ли не крича, ошарашила меня первая.
- Здравствуйте, а у Вас водички случайно не будет? - выдавил я.
Сразу после этих слов я оказался сидящим на кактусе, а женщина в черном платье подлетела ко мне и испепеляла меня взглядом.
- Ты сейчас совсем не в том положении, чтобы шутить, малыш с разбитыми коленками. Мне кажется, что ты не понял кто мы?
- Понял, конечно. Не могли бы Вы не так сильно испепелять меня вашими пронзительными очами, а то как-то совсем дурно и...больно!
  Вы - Всадники Кармы - пришли забрать мою душу, да?
- Ха-ха-ха, жалкий жучок. Я - царица пустыни! Я и есть Смерть! А это моя сестра - Тишина.
- Очень приятно, Вадим. Убивать будете?
- Даа! - заликовали дамы. - Будем! Если, конечно, правильно не ответишь на наши вопросы.
- Давайте, задава-й-йте. Ой, простите. Это у меня от волнения.
- В чем смысл жизни?
- Отработать карму, осознать свою истинную божественную природу и перейти на новый эволюционный уровень.
Тетки переглянулись и как-то странно скукожились.
- Это что за пятерочник у нас нашелся? Откуда знаешь?
- Тсь...Это у нас уже каждый хороший человек знает.
- А что же плохие, не в курсе?
- Нет, что Вы, они слишком заняты угнетением хороших. Им не нужна вечность! Они променяли ее на временное. 
- Какие, однако, глупые люди у вас в городах. Ужасно! Это просто ужасно! Но... не ужасней, чем я, - хохотала обезумевшая женщина!
- А почему люди становятся злыми? - выпучив глаз, спросила Смерть.
- Ну как, среда взращивания, так сказать, была неблагоприятная, - сказал я и отодвинулся подальше.
- А любимых почему предают? - выпучив оба глаза и снова придвинувшись, спросила предвечная.
Погладил я остывающий песок и сказал:
- Предают уже не любимых, разве можно предать любимого?
- Ага, - возбудились песочные ведьмы, подкидывая вверх песочек, - двоечник ты! Не знаешь!
Теперь так, если не ответишь, смерть тебе, философ!
- Пятнадцать собак спустите, ножиками почикаете и пестиками постреляете?
- Как это ты угадал? - наклонилась ко мне Тишина.
- У нас сейчас так все сценаристы пишут. Меняют только очередность злонамерений. А так, в целом, типичный случай душегубства.
Девушки заметно побледнели, потупили глаза, и кажется, немного расстроились.
- Ладно! Последний вопрос. В чем истина, касатик?
- Истина в шмеле! - уверенно я провозгласил.
- В чем, в чем? - защурились сестрички. - Поясни.
- Хорошо, но для этого мне потребуется вино, - сказал я, вытряхивая песок из бороды.
- А без вина никак?
- Никак!
- Ну, смотри... 
Тишина слезла с кактуса, походила-походила и как дунет в песок. Выдула трехметровую яму.
- Иди двоечник, бери кувшинчики.
- Ага. Решили блеснуть новым перипетийным поворотом и засыпать меня в ямке! Не ново, не творческий подход, банально.
- Да не волнуйся, ты нам симпатичен, иди доставай.
- С кактуса меня хоть снимите для начала.
Достал я из ямы два кувшина вина многовековой давности.
Сели в кружок. Дамы не отводили глаз от глиняных сосудов.
- Может...- тихо и скромно пыталась выразить свои мысли Тишина.
- Может! - уверенно сказала Смерть. - Откупоривай, человек.
Откупорил, разлил по стаканчикам.
- Чокаться будем?- вдыхая вековую историю, спросил я.
- Со Смертью хочешь чокнуться?
- Да, пожалуй, еще слишком рано для панибратства!
- Верно-верно, - допивая стакан, сказала Тишина.
- Не время. Что такое время? Не время... - шипела Смерть, разглядывая дно стакана.
- Да, сестра, ты - конец времени, ты - конец радости и горя. Тебя боится все живое! Давай за твое величие? - подняла кувшин Тишина.
- Спасибо сетренка, давай за меня, - заулыбалась Смерть, подтаскивая к себе второй кувшин вина.
- Эй, а я?
Тетки не обращали на меня никакого внимания. Упивались самозабвенно.
Допив до дна два кувшина, дамы совсем охмелели, вскочили на ноги и пустились в дешевые эзотерические пляски.
Смерть стала воплощением жизни, а Тишина кричала словно младенец.
Веселились они так, веселились, пока не угодили в яму. А там третий кувшин, который я злонамеренно в ней и оставил. И пока они распивали вино, я их ножкой и присыпал.
Кричали, угрожали изысканной расправой, но вылезти так и не смогли.

Так что, простите, дамы,
я вечно буду жить в моих стихах,
в умах и на устах,
на книжных полках!
Как говорится, "Simper virens" - вечная юность!




Я падаю в звездное небо. Изредка потрескивает костер из сухих веток.
Огоньки улетают домой. По бокам танцуют тени от трехметровых кактусов.
Спине страшно, глазам - нет. Постоянно кто-то шуршит в колючках.
Может, это мистический песик? Пришел указать мне путь к спасению?
- Пееесииик! Ты меня слышишь?
- Слышу-слышу, - произнес тихий, похожий на женский голос.
- Ну дела! Даже о вилке не думал. Мистический пес - он и в Мексике - мистический.
- Хм... Меня обычно называют мексиканский феникс или десятая муза, но никак не песик.
Из-за пригорка постепенно начало проявляться белое свечение.
Передо мной вырисовывалась ослепительно белая фигура босоногой девочки.
Она смотрела нежно и мудро, как Святая Мария с иконы.
- Ты Ангел? - выронил я из себя.
- Ну что ты, какой же я ангел? Они появляются более эффектно. То куст горит и не сгорает, то земля дрожит и каждое слово как приговор. Когда-то я была человеком, но это очень давно, и это прекрасно.
Мимо проползла старая черепаха, икнула и скрылась в кустах.
Еще сильней воспылали звезды, затанцевали и разложились в стихи.

Ужель ты мнишь, мой ум унылый,
что божья милость призвала
тебя решить неразрешимый
и вечный спор добра и зла?

Зачем играешь против воли
ты столь безжалостную роль,
и между радостью и болью
упрямо выбираешь боль?

Ты мне принадлежишь, мой разум,
так отчего же день за днем
ты столь невосприимчив к благу,
столь беззащитен перед злом?
   

- Да, - выдохнул я звездную пыль, -  это точно про меня.
- Это про многих, милый друг, - продолжала гладить звезды Инесса.
- Так почему же между радостью и болью упрямо выбираем боль?
- Радость - непобедимая сила, как и боль - океан безграничных возможностей. Физическим страданиям приходит конец, душевные же могут длиться бесконечно.
Поэзия должна быть с горчинкой! Никому не интересно, когда ты радуешься улыбке фортуны.
Зато всем интересно, как ты спасся от гильотины и пережил предательство любимой женщины.
Для кого звучит эта печальная флейта вдалеке? По ком тоскует музыкант? Почему его песни останавливают людей? Они готовы разделить с ним его печали и обогатиться его опытом. И встреча эта ранила душу человека. В этом вечный романтизм, в этом вечная трансцендентная тоска.
- Мир переполнен красотой, такой острой, до разрыва связок! Потом в секунду, печальный до слез, до предсмертного сердцебиения. Каждую минуту я переживаю невероятный градиент красок реальности. Никогда цвет не бывает один или конкретный. Это постоянная новизна, детская, как шизофрения. Ничего постоянного, вечный вальс чувств и мыслей. Ничего конкретного. Лишь ветры символизма пророчат о космосе. Почему так, Муза? - спросил я, пододвинул икающую черепаху и плюхнулся на песок.
- Какой ты смешной, Вадик! - нежно улыбалась девочка. - Зачем тебе ответы? Зачем давать оценку тому, что не нуждается в суждении. Зачем умертвлять рамками бесконечное, чему и названия нет? Все имеет двойственную природу. Жизнь и смерть, любовь и ненависть, дружба и вражда. Все зависит только от тебя, какой стороной ты будешь носить медаль. Крути ее, изучай, радуйся и плачь. Переживай всю радугу эмоций. Это жизнь, и это прекрасно! - сказала Инесса и начала светиться.
Она смеялась и исчезала. В ее улыбке я прочитал все ответы. Теперь вечная зажглась утренней звездой и окутала прохладой. Я засыпал и улыбался. Восходило солнце надежды.



Часть седьмая

Ослепительные глаза! Божественная любовь и сострадание в этих зеленых глазах. Вся материнская любовь, вся забота и понимание струится из этих глаз.
Остынь, жар человечества, успокойся и смотри, говорят они.
И выпали слезы из этих глаз и влились в мои.
Умножились и хлынули на землю!
Я пережил волнения тысячи матерей и отцов, все заледеневшие надежды стариков, весь страх одиноких.
Не выдержало сердце мое и отлетела душа.
- Кудай-то ты собрался? - спросила бабушка, запихивая мою душу обратно в тело.
- Ой! Домой, куда же еще. У Вас просто такой взгляд... очень напоминает глаза совести и вселенской матери, - приподнялся я с соломенной кровати.
- Очень молод. Рано тебе еще домой. Тут есть дела, - сказал дедушка из темноты. Лишь густой дым вышел протянуть мне его руки.
Бабушка раздула огонь и я осмотрелся.
Простое индейское жилье. В центре небольшой очаг, обложенный красивыми камнями. Дедушка восседал статно, как бог-громовержец. Его глаза смотрели сквозь форму иллюзии, в самую суть вещей.
- Ну что, черепашонок, - заговорил дымящийся дедушка, - чего в пустыне делал? Умирать пришел, как старый кайот?
- Да нет, корабль нашей экспедиции растаял у берегов вашей земли. Вот я и пошел пешком, через тернии своего одиночества к звездам вечности.
- Ты до сих пор себя чувствуешь бесконечно одиноким?
- Больше да, чем нет.
- Мы приходим в этот мир одни и уходим. Надо учиться жить без костылей.
Один - не значит, что одинок. Внутри каждого из нас океан божественности. Вот туда и надо плыть. Там нет разделений и одиночества, - выдымил дедушка.
- А где лодку взять, чтобы туда плыть?
- Лодка тоже внутри.
- В кармане? Нет у меня никакой лодки. Велик только и бубен.
- Ну можешь и на велике и с барабаном, главное - в правильную сторону, к океану! - расплываясь в улыбке, пошатывался дедушка.
- А как узнать направление? На юг?
- Да хоть на месте стой, нет никакой разницы. Как мысли выключишь, считай, что уже в лодке. Ну или на велике, как тебе симпатичней.   
Весеннее солнце слепило мои опухшие глаза. Орел, парящий в небе, позволил себя заметить и рисовался. Зеленая трава танцевала под музыку ветра.
Все дышало радостью. Только я пускал сопли и оттопыривал нижнюю губу.
- Одиночество - это время познакомиться с самим собой, - стукнув меня по голове курительной трубкой, сказал дедушка. - Не беги от себя! Познакомься!
Сначала ты будешь плакать, потом смеяться, а потом ты начнешь танцевать.
- Я больше не могу плакать, сил нет, - шмыгал я соплями.
- Значит, скоро начнешь смеяться...
Таинственный лес шептал и убаюкивал. Величественные горы сверкали в лучах солнца. Облака плыли умиротворенно и нежно.
Мы сидели на живописном пригорке. Дедушка играл в слова, а слова играли в меня.
У подножия гор паслись дикие бизоны. С дымом табака возносились молитвы к предкам. Воздух дрожал и царапался.
- У тебя хлебушек есть? - с закрытыми глазами спросил дедушка.
- Нет, - взволнованно приоткрыв правый глаз, ответил я.
- Есть у тебя хлебушек. Ты же  - хлебное сердце.
- Вы уже второй дедушка, который меня "хлебушком" называет. Чегой-то Вы? Почему это я "хлебобулочное изделие"? - открыв левый глаз, спрашивали мои дрожжи.
- Ну как же? Все люди по чуть-чуть от твоего сердца отщипывают. Одни ломтями едят голодно, насытившись, уходят, позабыв как звать, другие - как воробьи, поклевывают. Стало быть ты - хлебное сердце... Все мы - хлеб насущный. Все мы - тесто в чьих-то руках.
- И никто не приумножит мои хлеба? - опять мои глаза наполнились морской водой.
- А тебе оно надо? Давай щедро и будешь всегда сыт, во всех смыслах. Не прячь сердце свое, иначе зачерствеет.
- Да туда же наплюют при первой же возможности, как не закрыться! - пучил я восторженно глаза.
- Не знаю, - смеялся дедушка, - если научишься танцевать, то в тебя никто не попадет.
- Что-то не очень хочется идти в балетную школу. Можно я буду танцевать танец войны?
- Да хоть танец качающегося на ветру камыша-малыша. Главное - танцуй.
- Хорошо. А в танце войны возможны лирические отступления и сентиментальности?
- В смысле? - выдыхая густое облако дыма, прищурил глаза дедушка.
- Ну, бывает так, будучи трезвым, я лью слезы по человечеству и хохочу над собой, а пьяным - лью слезы по себе и хохочу над человечеством.
А бывает совсем по-другому - душу бы свою заложил, чтобы все люди на земле были счастливы! Но только в этот момент я должен приятно пахнуть и обязательно стряхнуть вековую пыль с жертвенного камня.
- Ох, булочкин, булочкин! Никому твоя жертва не нужна!
Уж поверь мне, я видел подобное! Боги жертвуют своими небесными телами и никто не замечает их великой жертвы. Все пойдут дальше, сопя и жалуясь на свою жизнь...

Мы выдохнули. Дым дедушкиной трубки поднимался высоко к облакам, рисуя причудливые картины будущего. Жужжание пчел успокаивало и вводило в медитативное состояние. Воробьи хулиганили и чирикали. Маленькие жучки изучали мое тело. Кто-то уже успел заблудиться в лесоволосах на моей руке. Свежий воздух пьянил, прохладой разливаясь в легких. Глаза слипались как влюбленные в первую ночь.
- Божья коровка, лети на небо, принеси нам хлеба, черного и белого, только не горелого! - прокричал дедушка, хлопая себя по коленкам, и залился смехом.
Я отрезвился, выпучил глаза, раскатал губу и уставился на дедушку.
- Эй, хлебушек, не спи, а то солнце спалит, подгоришь, - в новом припадке, извергая искры из глаз, упивался своим чувством юмора безумец.
Где-то вдалеке завыли волки. На безумный смех дедушки из лесу выползла королевская кобра, а вслед за ней, настолько элегантно, насколько это возможно ожидать от песика, вышагивал мистический пес.
Он остановился рядом со мной, подмигнул дедушке, вручил мне письмо и укатился в направлении зевающего солнца.

Дорогие друзья!
Спешу рассказать вам об интереснейшем событии, которое произошло со мной с момента нашей разлуки.
Через моря и пески Люда привезла меня в светлое и прекрасное место, где я начал работать и размышлять, как мне найти вас - моих друзей.
Углубившись в истоки эзотерики и философии, я открыл новую вселенную. Я нашел себя!
Вот так, в поисках внешнего проявления дружбы и любви, мы находим себя и свой бесконечный свет, в котором мы едины.

p.s
Ах, да! За эту работу, что я написал, меня наградили нобелевской премией.
Но я от нее отказался, потому что она мне не нужна.
Целую вас и до встречи в вечности.

С любовью, Жан-Поль.

Ветер подхватил письмо и унес его к снежным шапкам величественных гор.
Дедушка пил чай и что-то напевал, постукивая ногой в ритм. Змея смотрела, как на дереве целуются птички, чирикают и задыхаются от любви.
Попрощавшись, мы отправились в путь.
- Это заболевание медицине не известно. Его подтачивает тайная грусть и печаль... И печаль его светла. Ведь уходил он, пританцовывая, - произнес дедушка нам вслед и пошел гонять кур.