Охота полоумного барина

… В далекой-далекой деревне у края большого непролазного леса жил помещик...
   Был тот помещик нрава дикого, сущий зверь — да и звери бывают не так жестоки...
   Облагал он крестьян своих непомерной данью, за любое непослушание мог плетьми до смерти запороть, да и завистливый был шибко: у кого дом получше — мог «красного петуха» на подворье пустить, у кого хозяйство лучше — мог посевы конями вытоптать да хлева разломать, а уж если у кого жена красивая...
   Одним словом, пугались его люди и сторонились его не зря. И молили господа и дьявола, чтоб прибрали его к рукам побыстрее...
   Известно, однако, что господь милосерден и долготерпелив — и потому продолжал жить на земле этот помещик-людоед.
   А вот дьявол решил, что двум дьяволам в этом краю ну уж очень трудно ужиться будет — да и решил барина прибрать.
   И долго нечистому не представлялся случай, но вот однажды...
   Случилось так, что выпил барин водки сверх меры — немудрено, пил ведь три дня и три ночи. И помутился у него со хмеля рассудок.
   В помутнении том перепорол помещик плетьми всю семью свою и слуг домашних, а потом коляской темной ночью ездил по собственным полям, нимало не заботясь, что копытами коней да колесами весь хлеб вытоптал. И, в довершение, сжег барин к утру хлева свои и птичники на своем подворье. И затем лишь, успокоившись, спать завалился...
   Вот тогда принял дьявол личину святого Петра и пришел к барину-людоеду в сонном видении.
   И говорит он барину: «Посмотри на свой дом, свое подворье,  домочадцев своих да слуг своих...
   Домочадцы да слуги твои мертвы лежат, в крови все, хлева да птичники твои в пепел обратились...
   Посмотри на поля свои — вытоптаны они и нет больше на них ни колоса целого...
   А виноват в том медведь. Это он тебе урон такой нанес...
   Живет медведь на поляне в густом и темном лесу. Грудь у него белая, а на загривке сивая шерсть серебрится.
   Завтра пойдешь ты в старый сарай, там висит у тебя ружье и сума с патронами.
   Возьмешь ты то ружье и суму. Да пойдешь в лес и убьешь медведя.
   И тогда наладится у тебя все.
   Теперь же спи. И то, что было, заспи. А утром исполни то, что я сказал...».
   Проснулся утром помещик — и все у него в голове перемешано. И никак он в толк взять не может, почему такой погром на его двор да на поля пришел, да кто всю челядь да домочадцев убил.
   Пошел он к образу святого Петра, в честь которого крещен был, а образ тот, видно, ночью свалился — да и вдребезги...
   Подумал помещик: «Медведь! Точно, медведь в дом ночью захаживал!! Он мне урона натворил, образ разбил да, видно, и меня тяжелой лапой пришиб!».
   И пошел он в старый сарай, снял там со стены ружье, стряхнул с него пыль да пауков,  прихватил суму с патронами — и пошел в лес, медведя добывать.
   А была зима и в лесной чаще снега лежали глубокие, нехоженные. И медведи спали в берлогах — только пар к верху из берлог вился...
   И вот — долго ли, коротко ли помещик по лесу бродил — но набрел он на круглую широкую поляну, где снега было по колено. И увидел он на поляне холм заснеженный, из которого, из дыры круглой вверху холма, пар вился, как дым над избою.
   Ударили в мозг помещику злоба и радость- вот он, медведь, спит в берлоге своей! Сейчас убьет он медведя — и станет в жизни его, вновь, все, как прежде!
   Выломал он с дерева сухого рогатину длинную и давай ее в дыру да в бока берлоги совать, медведя будить.
   Заходила ходуном берлога, затрещала, посыпался с нее снег комьями.
   Отскочил охотник подале, курки на ружье взвел.
   И видит — поднялся из берлоги, во весь рост, медведь — грудь — белым треугольником, на загривке шерсть сивая.
   Огляделся медведь, увидел охотника, заревел...
   Тогда помещик прицелился, выстрелил из двух стволов в грудь медведю. Громыхнуло ружье, птиц лесных с ветвей спугнув...
   Однако ж, медведь теми выстрелами убит не был, п был только ранен, разозлен да раздосадован. Бросился он на охотника полоумного — да не так резво бежал раненный медведь, как тот охотник.
   Скрылся перепуганный охотник в лесной чаще, в валежнике схоронился — а сам не отступается от мысли своей — убить медведя, медведь-де обидчик его!!
   Медведь же поревел, побродил, не увидел охотника, да и отправился восвояси, рану зализывать.
   Вылез тогда охотник из-под валежины, пошел обратно на поляну. Смотрит — нет медведя!!
   Пошел он по следам медвежьим, да завели они его в чащу буреломную и там пропали...
   Надо, знать, выбираться...
   Пошел охотник сквозь чащу, и — долго лшь, коротко, жда вышел опять на поляну, еще больше первой.
   Снега на поляне в пояс и посреди поляны стоит берлога огромная, а пар из дыры в ней валит, как дым над целой деревней...
   Выломал опять охотник рогатину, еще длинней первой — и давай ею берлогу ворошить да медведя будить...
   Разбудил...
    Затрещали сучья, зашаталась берлога, заходила земля ходуном под ногами, посыпаласись комья снежные с берлоги...
   Только успел отскочить помещик — как встал из берлоги медведь-исполин.
   Треугольник белый на груди медведя — белее снега белого, шерсть космкатая — черным-черная, на спине шерсть седая лунным светом серебрится, а глаза с недовольства злобой горят...
   Взвел помещик снова курки, выстрелил... А патроны старые осечку дали — не выстрелило ружье...
   Тут уж не сердце заколотилось у помещика, а поджилки ознобом затрясло.
   И бросился он бежать. А медведь — за ним.
   Слышит помещик за собой дыхание да рев медвежий, ломится в испуге, не разбирая дороги, сквозь чащу, чувствует, что настигает его зверь...
   Выскочил помещик из бурелома — опять на первой поляне оказался.
   Да вдруг, словно ночь его застила — ткнулся он головой прямо в грудь первому медведю.
   Облапил его медведь, лапой тяжелой по голове ударил — да так, что сел полоумный барин в снег и подняться со страху не может.
   А тут и второй медведь настиг его — и так лапой хватил, что голова помещика от тела оторвалась и в снег покатилась...
   Так прибрал, наконец, нечистый ненавистного барина — и господь это грехом не посчитал...
   А медведи обнюхались, обнялись, как два мужика подвыпивших — да и пошли в лес — берлоги свои поправлять...
   Медведю-то лес — место родное.
   А помещик им вовсе не нужен был...