Образ Божий в человеке Роберт Саут, Абрахам Кайпер

ОБРАЗ БОЖИЙ В ЧЕЛОВЕКЕ
Роберт Саут (1700?)
И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его
Быт.1.27

Есть много печальных примеров тому, как трудно для естественного разума поверить в откровение о творении на фоне странных мнений старых философов и неверия современных безбожников. Обратиться к происхождению, истокам и детству мира, взглянуть на природу в ее колыбели и проследить творение Ветхого днями - дело слишком большое для любого смертного, и мы можем быть уверены, что вплоть до конца мира естественный разум будет пытаться понять, как же все начиналось.
Рассуждения Эпикура о происхождении мира настолько неправдоподобны и смехотворны, что мы вполне можем сделать вывод, что замыслом его философии было удовольствие, а не наставление. Аристотель считал, что мир по своей природе - это плод и эманация Бога, подобно тому как свет исходит от солнца, так что в вечном существовании Бога не было момента, когда мир также не существовал бы. Другие считали его возникновение случайным стечением атомов вместе, но просто несерьезно думать, что все сущее возникло на таком основании, ибо из ничего ничто не может произойти, и это не только непонятно, но и просто невозможно. Возникновение человека не менее удивительно, и философы затрудняются это понять, а тем более объяснить. Поэтому не всегда разумно  оценивать истинность утверждения нашими пристрастиями и опасениями.
Но если мы выводим вещи просто из заключений разума, то я обращаюсь к каждому, кто готов беспристрастно рассуждать об идеях и концепциях своего собственного ума и спрашиваю его, не найдет ли он наиболее простым и вполне подходящим к его естественным понятиям представить себе, что бесконечная сила Всемогущего могла произвести все вещи из ничего, и создать сызнова то, что до этого не существовало, и что мир создал Тот, Кто не имеет начала, но существовал от века. Если вы допускаете для себя возможность рассуждать таким образом, то я готов показать вам, что это далеко не нелепость. Но тогда, кроме того, что вы убедитесь, что познание творения возможно, а отрицание его опасно и безбожно, вы, помимо этого, получите преимущество, которое многим кажется странным и непонятным - возможность оправдать свою веру.
Исходя из этого понятия, я могу показать вам, что такое образ Божий в человеке и как его следует понимать. Я сделаю это двумя способами: отрицательно, показав, чего он не содержит, и положительно, указав на то, что он собой представляет.
В первом отношении сначала мы должны удалить ошибочное мнение социниан. Они отрицают, что образ Божий состоял в каком-либо из совершенств, украшавших душу Адама, но в их понимании он имел лишь очень примитивные, грубые понятия и представления, будучи подобен только что вошедшему в мир младенцу, и должен был сначала постигать Бога в творении, прежде чем он постепенно мог бы возрасти в знании и понимании; также он не имел силы и привычек, которые были бы присущи его воли, и поэтому, лишив его всех совершенств и оставив очень примитивную сущность, они предположили, что его понимание могло состоять только в послушании, а его воля имела лишь возможность стать добродетельной.
Но тогда в чем же, по их мнению, должен был состоять этот образ Божий? Во власти, которую Бог дал Адаму над всеми тварями, поставив его как Своего непосредственного заместителя на земле, наместника творения и хозяина мира. Но то, что эта сила и власть не есть в собственном и строгом смысле образ Божий, но только часть его, ясно из того, что большинство нечестивых имеют эту часть его и, следовательно, Нимрод имел его больше, чем Ной, Саул - больше, чем Самуил, гонители - больше, чем мученики, и Цезарь - больше, чем Христос; но утверждать это было бы, по меньшей мере, кощунственным парадоксом.  И если образ Божий только величие, власть и суверенитет, конечно, мы до сих пор полностью ошибались бы в понимании наших обязанностей, хотя нам следовало бы остеречься этого, ибо от нас, в отличие от Бога, требуется очень много самоотречения и смирения. Я знаю, что некоторые из них различают законные полномочия и фактическую власть и утверждают, что образ Божий состоит только в первом, и что злые правители, такие, как Саул и Нимрод, имеют последнюю, но не имеют первых. На это я отвечаю:
1. Что Писание не проводит такое различие, и оно нигде не утверждает, что когда князья становятся виновными, они теряют свое право быть правителями. Добавьте к этому, что когда Бог обновил эту хартию суверенитета человека над творениями для Ноя и его семьи, мы не видим этого различения вообще, ибо Сим полностью получил свое право, как и каждый из его братьев.
2. Что, кроме того, более последовательные, чем социниане, люди Пятой монархии делают отсюда вывод, что суверенитет основан только на святости и что, следовательно, благочестивый ремесленник имеет большее право на власть, чем судья, и законы могут писаться на площади, как и на трибуне.
Оставив это ложное мнение, мы можем охарактеризовать положительно, в чем состоит образ Божий в человеке. В целом он есть правота всех способностей и склонностей души и правильное использование ее частей и дел, что мы изложим более полно, приняв во внимание должным образом несколько способностей души: понимание, волю и, наконец, страсти и привязанности.
I. Начнем с самой благородной способности, понимания; оно изначально было самой возвышенной, ясной и главенствующей частью души, высокой и спокойной, свободной от беспорядка, вносимого низшими привязанностями. Оно было ведущей и властвующей способностью, которой подчинялись все страсти, ибо среди них разум был не консулом, но диктатором. Его постижение было тогда почти таким же быстрым, как интуиция; он был острым в посылках, твердым в заключениях, он мог утверждать с большим основанием, чем это можно было оспорить. Подобно солнцу, он сиял светом, и его сила не знала покоя; она была не спящей, но деятельной. Разум не столько находил предметы, сколько видел и понимал их как бы изнутри. Он не выбирал между различными смыслами и не судил по мере воображения, но он мог не только воспринимать вещи, но и судить о них. В целом он был быстрым и живым, открытым, неиспорченным, полным невинности и юной живости, давая душе яркое и полное видение всего сущего, и не только отчасти, но и в перспективе. Короче говоря, различие между ясным пониманием тогда и неясным видением сейчас не меньше, а больше, чем между распахнутым настежь окном и замочной скважиной.      
Теперь, когда мы уже можем охарактеризовать две большие функции души, созерцание и практику, в соответствии с общепризнанным делением предметов, из которых одни только развлекают нашу спекуляцию, а другие оказывают влияние на наши действия, охарактеризуем также понимание по отношению к ним, ибо любые наши способности также носят характер или спекулятивный, или практический, и, очевидно, таков же и образ Божий.
1. В спекулятивном понимании. Есть некоторые общие максимы и понятия в сознании человека, которые задают правила рассуждения и основания всей философии, как то, что одно и то же самое не может одновременно быть и не быть, что целое больше части, что две величины, порознь равные третьей, равны друг другу и т.д. Аристотель, по сути, утверждает, что изначально наш ум есть просто чистый лист, и что эти понятия не являются врожденными и запечатленными перстом природы, но появляются позже как впечатления ума, будучи  всего лишь результатами наблюдения и повторяющегося опыта.
(1).  Однако то, что эти понятия являются универсальными, говорит о наличии неких универсальных и постоянных принципов, одинаковых во всех частностях, которые здесь не могут быть ничем иным, как человеческой природой.
(2). Они не могут вводиться путем наблюдения, потому что это правила, по которым люди делают свои первые наблюдения вещей и выводы о них, и поэтому наша природа должна предшествовать правилам, которые применяются нами к делу познания. Отсюда следует, что эти понятия не приобретаются нами, но мы рождаемся с ними, как и наши предки, братья и потомки, и это то, чему мы, так сказать, научены без учения.
Таким образом, счастье Адама в состоянии невинности состояло в том, что эти понятия были четкими и незапятнанными. Он пришел в мир философом, разумения которого оказалось достаточным, чтобы дать имена всем вещам; он мог смотреть на существа и вещи и видеть их свойства, видеть следствия, скрытые в своих причинах и принципах, и результаты того, что еще не возникло, и можно предположить, что до своего падения его разум мог даже наблюдать будущие вещи, наподобие пророчества или уверенного предсказания; короче говоря, он знал все, кроме греха, по крайней мере, как опыта, хотя он мог иметь о нем некоторое понятие. Ему были под силу задачи любой сложности, и его ум не преследовали сомнения. Он мог обойтись без того, чтобы, как Архимед, размышлять в поте лица, а затем воскликнуть "Эврика!". Постижение вещей не было для него тяжким долгом, ночные бдения были для него излишни, свет его разума не нуждался в помощи свечи. Это судьба падшего человека - трудиться при свечах в поиске истины, теряя время и вредя здоровью, и, возможно, исчерпав свои дни, так и не достигнув желаемых выводов. Человек тогда не должен был вчитываться, напрягать память, мучиться, что-то изобретая; его способности были быстры и готовы по первому зову, ему все открывалось без стука.
2. Образ Божий был не менее блистателен в том, что мы называем практическим пониманием человека; а именно, в складе его души, в которой хранятся правила его действий и семена нравственности, в отношении чего надо заметить, что многие, кто отрицает изначальные понятия в спекулятивных вещах, признает их здесь. Это были максимы такого, рода, как: должно поклоняться Богу, чтить родителей, держать свое слово и т.п., которые, будучи универсальными для регулирования поведения и нравов человечества, являются также основой его силы и достоинства, а также основанием религии.
Привилегией невинного Адама было то, что эти понятия были у него твердыми и незапятнанными, они созидали в нем правое сердце и чистую совесть и, конечно же, порождали правильные действия, ибо существовало тождество между правилом и способностями. Его собственный ум научал его зависимости от Бога и устанавливал для него правила поведения в отношении его ближних. Он не нуждался для этого в наставлении и исследовании, не должен был размышлять и прочитывать тома книг, но в нем самом были и правила для его усилий, и предметы, к которым они должны были прилагаться. Разум был его наставником и принципом морали. В нем были десять заповедей Моисея по существу, хотя и не в писаном виде. Все законы народов и мудрые указы государей, такие, как законы Солона и Двенадцать таблиц, были лишь отображением этой природной правды, этого плодотворного принципа справедливости, который был готов действовать и проявлять себя, будучи приложенным ко всем вещам и делам. Таков был образ Божий, как он блистал в понимании человека.
II. Давайте теперь получим представление о том, как он был запечатлен в воле. Это спорный предмет для богословия - сила воли человека к добру и злу в состоянии невинности, ибо очень красивые и опасные определения предлагаются здесь с обоих сторон. Некоторые считают, что Бог вложил в человека способность противостоять злу, так что в силу полученной им власти он мог бы без любой дальнейшей помощи или влияния определить свою волю к окончательному выбору добра. Другие считают, что, несмотря на эту способность, для него было невозможно творить любого рода добрые дела без дальнейшей помощи благодати, дающей ему конкретную власть совершать такие дела; и, признавая некоторые различия между достаточной и действенной благодатью, они делают вывод, что есть тот дар, что достаточен для добрых дел, а есть тот, что действительго производит их. Я не предполагаю здесь вмешиваться в такие разногласия, ибо не думаю, что их вообще можно разрешить.   Но о последнем из этих мнений, я приведу лишь эти два замечания:
1. Представляется, что это противоречит общим представлениям и природе всего человечества, что признает себя способным делать многие вещи, которых на самом деле никто никогда не делает.
2. Утверждать, что Бог предвидел падение Адама в грех и наказал его за таковой, без каких-либо предшествующих его грехов, и в то же время считать, что Он фактически отнял у него благодать, которая была для него необходима, значит, по-видимому, доказывать вещь,  которая сильно упрекает существенную справедливость и благость Божественной природы.
Итак, несомненно, воля человека в состоянии невинности имел полную свободу и совершенное безразличие выбора, стоять или падать, принимать или не принимать искушения. Я не говорю о воле человека сейчас, когда он раб и свободен только в грехе, и вместо свободы получил лишь распущенность, но, конечно же, это не наша изначальная природа. Мы не были созданы кривыми, пока нас не перекрутил змий, и потому не можем кощунственно и неблагодарно приписать Богу как часть нашей природы ту чуму, которую мы создали сами.   
Наша воля была тогда мягкой и податливой, и все движения правого разума соединялись в ней с точным пониманием. Активное действие интеллекта, пассивно воспринимаемое волей, как форма материей, приводило ее ко все более совершенным практикам; она всегда была согласна с пониманием, ибо его усилия не разрушали ее наклонностей. Тем не менее воля не склонялась рабски перед разумом, но как любящий подданный перед князем, ожидая привилегий и почестей, как ждали Соломона слуги его, восхищаясь его мудростью, зная о разумности его советов и ожидая похвалы и награды за послушание. Это действительно в характере воли - следовать руководству разума, но тогда он был торжествующим победу возничим, и другие способности строго подчинялись его повелениям. Это было подчинение, но не порабощение, подвластность не раба хозяину, но королевы королю, ибо, подчиняясь ему, она не теряет своего величия. 
III. Перейдем теперь от интеллекта и воли человека к страстям его души, обитающим прежде всего в его чувствах.  Ибо мы должны знать, что, поскольку человек является существом составным, единством плоти и духа, душа в своем пребывании в теле воспринимает все вещи при посредничестве его страстей и привязанностей, которым она уступает. Стоики, обращая особое внимание  на это явление, смотрели на него как на греховный недостаток и отклонение от правого разума, так что страсть была для них лишь синонимом для хаоса. К сожалению, они видели достоинство в том, чтобы подавлять один грех другим, и то, что на самом деле составляет вину, для них было радостью; призыв же апостола "гневаясь не согрешайте" был противоречием для их философии. Но при этом они, как и большинство других философских школ, выдвигали аргументы столь слабые, что было бы излишне даже опровергать их. Пусть же для нас будет достаточным указать на нашего Спасителя Христа, Который взял на Себя все наши естественные немощи, но не наш грех; Он плакал, скорбел, жалел и гневался, и это значит, что может быть страсть без греха, огонь без дыма и движение без помех. Ибо грех - это не течение, но осадок на дне, возмущающий воду, и если мы видим пыльную бурю, то не воздух грязен, а просто ветер поднимает пыль.   
Некоторые философские школы сводят все страсти к двум - любви и ненависти, но я не буду связывать себя такими классификациями и, оставив лишь сами понятия и метод, рассмотрю лишь основные проявления этих страстей, из которых мы сможем вывести оценку остальных.
И первая из этих страстей - это любовь к тому, что достойно любви. Это прекрасный инструмент и двигатель природы, связь и цемент общества, цвет и дух вселенной. Подлинная любовь не отличает себя от самой души. Изначально человек обладал стремлениями и силами души, сведенными в одно целое. И также он обладает активным, деятельным характером, подобным огню, с которым его так часто сравнивают, хотя тот не является свободным агентом и не выбирает, будет ли он нести тепло или нет, ибо оно является естественным и необходимым излучением. Тем не менее любовь может закрепиться на дурных, непригодных объектах, или же вообще ни на чем. Душа может разрушиться прежде, чем любовь, и, как виноградная лоза, она увядает и умирает, если она не имеет ничего, чтобы охватить собой. Но в состоянии невинности эта любовь покоилась на достойных предметах, ибо человек был исполнен преданности Богу, которая могла бы служить и залогом любви к ближнему. Ни то, ни другое не заслуживало имени похоти; в человеке не было никакого нечистого разжения, которое заслуживает ада и подобно ему. Это был огонь весталок-девственниц, и он отличался от нынешнего огня страстей, подобного сжигающему огню лихорадки.
Противоположной страстью является ненависть. Мы знаем, что эта страсть есть вызов любви, и что это вражда, существующая в мире по самой сути его бытия. Но когда в мире не было ничего злого, эта страсть могла направляться на недостойные предметы, подобно алоэ, сок которого горек, но полезен. Тогда не было ни злобы, ни ненависти к ближнему; невинная природа не могла ненавидеть того, кто не был виновен. Иначе говоря, невинная душа могла и должна была ненавидеть то, что она сейчас любит, то есть грех.
И если мы можем сейчас гневаться не на то, что этого заслуживает, не в меру или не сдерживая эту страсть, то тогда она была освещена мерой разума. Не было такой вещи, как безудержная злоба или месть, и не было нужды воздавать злом за зло, когда зло было ничтожным или его не было вовсе. Гнев был сходен с мечом правосудия, острым, но невинным и праведным; он являл рвение, но не действовал с яростью. Он всегда поддерживал честь Бога, и пылал лишь ради нее. Он сиял, как уголек на алтаре благочестия, преданностью, силой и добром.
Упомянем здесь и такую страсть, как радость. Это было не то, что сейчас часто узурпирует это имя, ибо направлено на тривиальные, поверхностные и быстро исчезающие вещи, и лишь играет на поверхности души. Это был не просто треск тернового хвороста или внезапного пламени духа, торжество щекотливой фантазии или довольного аппетита. Радость была строгой и достойной, покоящейся на твердом основании. Она была достойным результатом добра, опиралась на прочную истину и несла достойные плоды. Она не выражалась просто звуками речи, но тихо наполняла душу, как Бог вселенную. Она освежала, но так, как молодая сила освежала бы зрелые годы, а веселье праздника перемежалось чистотой созерцания.
И, с другой стороны, тогда была и печаль. Если сейчас потери и беды приносят горе, то они тяжело подавляют благоразумие, и печаль может быть сильнее своей причины. Но тогда не было ни громких стенаний, ни скорбных морщин на лбу, ни заламывания рук, ни желания себе смерти, то есть того, что обычно говорит не столько о величии страданий, сколько о малости ума! Слезы могут испортить глаза, но не смыть зло. Вздохи могут истерзать человека, но не снять бремя. Но скорбь, тихая, как мысль, может быть глубже философии. Тогда это было молчаливое внутреннее чувство, тихое, грустное размышление.
И, наконец, наряду с любовью существует страх. Это был инструмент осторожности, а не тревоги, охраняющий, а не приносящий мучения. Ныне это    действительно несчастье, болезнь души: она летит из тьмы, и причиняет еще больше опасностей, нежели мы избегаем; она ослабляет рассудок и заставляет трепетать разум, ибо трудно дрожать и не ошибиться, и попасть в цель с дрожащими руками. Но тогда человек опасался лишь того, чего следовало опасаться, и по отношению к Богу обладал сыновним страхом, смешанным с любовью. Это был страх, чуждый удивлению и ужасу. Даже когда он заставлял бледнеть, в этом была своя красота, ибо это был цвет преданности, сияющий почтительным смирением. 
Все эти страсти действовали без их нынешней хаотичности и неуправляемости, они двигались с красотой единообразия и тишиной спокойствия,  как хорошо управляемая армия,  не для борьбы, но для ранга и порядка. Я признаю, что Писание не говорит об этих чертах Адама в его невинном состоянии. Но все, что я уже сказал, и многое другое, можно извлечь из этого короткого афоризма: «Бог сотворил человека правым». И если все, противоположное этому, так засоряет природу человека падшего, из этой противоположности мы можем заключить, в чем состояло совершенство невинного человека.
Имея, таким образом, образ Божий запечатленным в душе человека, мы не должны опускать теперь эти символы величия, что Бог запечатлел на нашем теле. Он запечатлел Свой образ также и на нем, насколько духовная субстанция может быть отпечатлена на телесной. Что касается секты антропоморфитов, которые в силу этого стали приписывать Богу человеческое тело, глаза, руки, ноги, и тому подобное, то они слишком смешны, чтобы заслужить опровержение. Они выводят это нечестие из того, что иногда Писание говорит о Боге в этой манере. Это абсурд: как будто выражения из Писания должны гарантировать любое наше богохульное мнение, и их не достаточно, чтобы показать нам, что Бог снисходит к нам только для того, чтобы привлечь нас к Себе, и облекается в одежды нашего подобия, чтобы победить наши умы. Практика католиков по сути той же природы, как и их абсурдные и нечестивые изображения Всемогущего Бога, но все это менее поразительно, так как их изображения божества соответствуют образу их религии. Но вернемся к тому, с чего начали: Адам, обладая славной внешностью, имел не только прекрасное тело, но и бессмертную душу. Весь его состав был похож тогда на стройный храм, величественный снаружи и святой внутри. Его элементы были в совершенном союзе и согласии в его теле, и их различия служили не для разрушения, но для скрепления этого союза. Гален, не более божественный, чем его научили физика и медицина, рассмотрев человеческое тело, бросает вызов на века вперед любому, кто пожелает выяснить, почему все волокна и мельчайшие частицы размещены в нем с таким изяществом и величием. Человек и ныне ходит прямо, и его лицо, величественное и прекрасное, обращено вверх, обладая той красотой, по отношению к которой попытки искусства имитировать ее являются лишь жалким подражанием; его тело обладает той быстротой и ловкостью, чтобы не только содержать душу, но и представлять ее собой, ибо мы могли бы предположить, что, когда Бог сотворил такую драгоценность, Он пожелал соответствующим образом украсить ее. Это прекрасный шатер для бессмертной души и всех ее способностей, и поскольку человек не только живет, но и мыслит, он   может видеть мир без путешествий, создав его описание и даже карты земли и вселенной. Сейчас нет тел, не умирающих по частям и не томящихся от боли или истощения. Но Адам не знал болезней до тех пор, как воздержание от запретного плода оберегало его от них. Природа была его врачом, и невинность и воздержание открыли бы ему путь к бессмертию.
Двумя великими совершенствами, что украшают понимание человека, являются философия и религия; в первой из них, даже если взять ее в том состоянии, в котором она наиболее процветает, мы найдем искаженными самые первые представления о здравом смысле. Ведь были такие, что утверждали, что в мире нет такой вещи, как движение, что противоречие может быть истиной. Нет желающих отрицать, что снег является белым, но даже самые высокие умы захватывает такая глупость и разврат, что приходится усомниться в том, что сова Минервы хоть что-то видит. Вот уже почти 6000 лет, как большая часть мира не имеет истинной религии, но погружена в идолопоклонство, которое, несомненно, является верхом глупости и суммой всех нелепиц. Не странно ли, что разумные люди поклоняются быку или, более того, образу быка? Что они обожествляют собак и кошек, лук-порей и чеснок, и проливают над ним слезы? Тем не менее египтяне, великие мастера наук и искусств, делали именно это. Если мы пойдем немного дальше, мы увидим, что имел в виду Исайя, говоря: "Человек рубит дерево в лису, часть его сжигает и из остатков делает себе бога". Как странно, что одну часть предают огню, а другой кадят! Неужели в одной части бревна больше божественного, чем в другой, чтобы ее надо было вырезать и разрисовать, а потом придать ей форму с помощью резца и молотка? Короче говоря, перемены в нас так велики, а падение нашей природы столь плачевно, что если мы некогда носили образ Божий, то ныне с трудом носим образ человеческий.
В последнюю очередь мы узнаем, следовательно, о превосходстве христианской религии, о том, каков великий и единственный способ, который Бог освятил и предназначил для исправления гибельного состояния человечества, чтобы снова поставить падшего человека на ноги, прояснить его разум, исправить его волю, управить его привязанности.  Все дело нашего искупления, короче говоря, в том, чтобы исправить поврежденный образ творения, вновь запечатлеть образ и подобие Божие в душе и как бы пересоздать всю нашу природу в новом и лучшем виде; это восстановление потерянного образа совершается по повелению и благоволению Божию, и поскольку это только в Его власти, стремясь к этому, мы обязаны приписать Ему всю хвалу, мощь, величие и власть ныне и во веки веков. Аминь.

ОБРАЗ БОЖИЙ В ЧЕЛОВЕКЕ
Абрахам Кайпер (1900)

Как мы носили образ земного, будем носить и образ небесного
1 Кор.15.49

Остается еще один вопрос для обсуждения, а именно как образ Божий в нас относится к образу Христа. Этот особый взгляд нашел много горячих защитников в Церкви с самого начала. Он возник у Оригена, который со своей блестящей, увлекательной и соблазнительной ересью внес в Церковь очень много ошибок, и его ересь в этом отношении нашли защитников и на Востоке и на Западе. Даже Тертуллиан и Амвросий, а также Василий Великий и Златоуст поддержали ее, и потребовался не кто иной, как Августин, чтобы искоренить ее. Наши реформатские богословы, внимательно следовавшие Августину, решительно выступили против этого. Юний, Занхий, Кальвин, Воэций и Кокцеюс решительно осудили эту ошибку. Мы можем решительно сказать, что в нашем реформатском наследии она никогда не имела места. Но в прошлом веке она снова пробралась в Церковь. Созданная ею пантеистическая философия и ее последствия искушали наших голландских и немецких богословов вернуться к этой древней ошибке.
Великие философы, которые приводили в восторг умы людей в начале этого века, были влюблены в идею, что Бог стал человеком. Они учили, не что Слово стало плотью, но что Бог стал человеком, и что это в полном смысле означает, что человек становится Богом. Эта пагубная система, которая подрывает основы христианской веры, и при христианской форме уничтожает саму суть христианства, привела к доктрине, что во Христе Иисусе это воплощение стало фактом, и из этого был сделан вывод, что Бог стал бы человеком, даже если бы человек не согрешил.
Мы часто говорили об опасности преподавания этого учения. Писание отвергает его, и учит, что Христос есть Искупитель, и прежде всего Искупитель греха. Но простая констатация этого не остановит то ядовитое зло, которое проходит через основу и уток этической теологии, и не позволит в полной мере подтвердить, что это философское и пантеистическое убеждение уклоняется от простоты Писания.
Однако пока ничего нельзя сделать. Почти все немецкие руководства, которые в настоящее время используются нашими служителями, содержат эту ошибку, и поэтому широкое распространение имеет идея о том, что образ, в котором человек был сотворен - это Христос. И это естественно. До тех пор пока утверждается, что, даже без греха, человек был предназначен для Христа, и Христос для человека, отсюда должно следовать, что первоначально человек был "рассчитан" на Христа, и, следовательно, был создан по образу Христа. Для доказательства того, что это отклонение от истины, мы будем иметь в виду богословские труды Августина, Кальвина и Боэция по этому вопросу, и мы предложим нашим читателям краткое объяснение, почему Реформатская Церковь отвергает такое толкование.
Мы начнем со ссылки на многие места Писания, которые учат, что искупленный грешник должен быть преображен в образ Христа (2 Кор.3.18, Рим.8.29, 1 Кор.15.49). К этой категории относятся все такие места, в которых Дух Святой наставляет нас сообразовать себя с примером Иисуса, что не может быть понято как простое подражание, но решительно означает преображение в Его образ. И, наконец, сюда относятся те места, которые учат, что мы должны возрасти в совершенного человека "в меру полноты Христа"  и что "мы будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть".
Таким образом, верующие призваны преображаться в образ Христа, что и является конечной целью их искупления. Но этот образ не вечное Слово, Второе Лицо в Троице, но Христос, воплощенное Слово. 1 Кор.15.44 дает неоспоримые доказательства тому. Апостол Павел говорит там, что первый человек Адам был земным и перстным, причем не только после падения, но и в творении. Затем он говорит, что как верующие носили образ земного, так они будут носить и образ небесного, т.е. Христа. Это ясно показывает, что в своем первоначальном состоянии человек не обладал образом Христа, но впоследствии он будет им обладать. То, что Адам получил в творении, четко отличается от того, чем искупленный грешник обладает во Христе, и отличается именно в том, что он не был по своей природе тем образом, который будет сформирован после того, как он вошел во Христа, и каковой образ он может получить только по благодати после падения.
Это видно и из того, о чем апостол Павел учит в 1 Кор.11. В ст.3, говоря о различных степенях восходящей славы, он говорит, что "жене глава муж, всякому мужу глава Христос, и Христу глава есть Бог". И все же, упомянув их (женщину, мужчину, Христа и Бога), он говорит решительно,  не как следовало ожидать: "слава жене есть муж, слава мужу Христос", но: "муж образ и слава Божия, и жена слава мужа". Если рассматриваемая теория верна, он должен был сказать: «Муж есть образ Христа».
Отсюда ясно, что в соответствии с Писанием образ, в котором мы созданы, и образ, в который мы должны преобразоваться, должны различаться. Первый есть образ Триединого Бога, вложенный в существо нашей расы. Последний есть святой и совершенный Человек Иисус Христос, наш Глава в завете и пример для каждого чада Божия, и Тот, в Чей образ мы должны преобразиться.
Таким образом, Писание предлагает два различных представления: во-первых, Сын, Который есть образ Бога Отца, как Второе Лицо в Троице, во-вторых, Посредник как наш пример, и образ, в который мы должны обновляться; и между ними  практически нет связи. Писание учит, что Сын Божий есть образ лица Его и Образ Бога невидимого, и это касается отношения между Отцом и Сыном в скрытой тайне Божественного Существа. Но если говорить о нашем призвании преображаться по образу Христа, это относится к воплощенному Слову, нашему Спасителю, искушенному, подобно нам, во всем, кроме греха.
Простое подобие терминов не должно приводить нас к этой ошибке. Все усилия истолковать Быт.1.26 в смысле "сотворим человека по образу Сына" сбивают с толку. Эти слова должны относиться к Отцу, говорящему Святому Духу, и это не может быть так. Писание никогда не ставит Отца и Духа в такое соотношение. Кроме того, в таком случае Сын должен был быть исключен из величайшего акта творения, то есть создания человека. Писание говорит: "Без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Иоан.1.3), и далее: "Через Него сотворено все на небе и на земле". Следовательно, это "сотворим" должно быть принято либо как множественное число от величия, ибо иврит не допускает иного множественного числа от первого лица, или, если речь идет о Триедином Боге, либо все Три Лица принимают решение совместно, либо Отец принимает решение за Сына и Духа. Третье невозможно.
Если предположить, что три лица обращаются друг к другу, то образ не может относиться к Сыну, потому что, говоря о Своих, Отец не может сказать: «Наш образ», без учета других Лиц. Или предположим, что Отец говорит Сыну и Святому Духу, и даже тогда не может идти речи об образе Сына, ибо Он как Образ Отца не есть то же самое, что Святой Дух. В каком бы смысле она бралась, эта точка зрения не выдерживает критики, ибо она вне аналогий Писания и несовместима с правильной интерпретацией Быт.1.26.
Говоря проще, если Божественный образ относится к Христу, он должен быть у Вечного Сына, или Посредника, или Христа во плоти. Эти три варианта одинаково невозможны. Во-первых, Сын Сам творит. Во-вторых, без греха нет необходимости посредника. В-третьих, Писание учит, что Сын стал плотью в наш образ, но не о том, что мы стали плотью в Его образ.
То, что образ Божий относится к праведности Христа и святости, подразумевает, что Адам был создан в чужой праведности и смешивает правду Христа, принимаемую верой, которой не было, когда был сотворен Адам, и изначальную вечную праведность Сына Божия. Это правда, которую имел Давид, хотя Христос еще не воплотился в то время, но Давид был грешником, в отличие от Адама до падения. Адам был создан без греха и, следовательно, образ Божий не может здесь относиться к праведности Христа, раскрываемой лишь в отношении ко греху.
 В нашем нынешнем плачевном состоянии, мы исповедуем, безусловно, что даже сейчас мы находимся в смерти, и наша жизнь - вне нас, во Христе. Но мы добавим: благословен Бог, это не всегда будет так! В нашем последнем дыхании мы умираем для греха полностью, а в утро воскресения мы будем подобны Ему, поэтому в вечном счастье нашей жизни Он больше не будет вне нас, но в нас.
Итак, разделение, которое было вызвано только грехом и продолжалось за счет греха, не есть что-то греховное в творении, ибо это уничтожило бы Божие утверждение, что человек был создан хорошим. Поэтому мы советуем проповедникам истины вернуться на старый испытанный путь и учить с кафедры и в классе,  что человек создан по образу Триединого Бога.

Перевод (С)Inquisitor Eisenhorn