АНЯ

У нее были лисьи глаза на светлом лице, она была высокой и статной. Сказывалась русская кровь ее матери. Она носила на голове высокую копну выбеленных перекисью волос и смотрела  на мир игривым взглядом. Она любила шумные застолья, деньги и юную племянницу. Только теперь, когда ее не стало, я понял, что душа ее была всегда величественной. А тогда, что мог понимать я, играющий с жизнью несмышленый юноша.
Она всегда говорила о деньгах и работу себе находила такую, где можно было срубить так, чтобы было ощутимо. Мужа, кудрявого немца, отправила на север, в далекую Якутию чего-то строить. Он уехал и пропадал целый год. Вернувшись, рассказывал про Север, про тайгу. Он привез денег, поднабрался сил и вновь укатил. Она не противилась этому, рассчитывая на предстоящие деньги. Их сын, белокурый мальчик с голубыми ангельскими глазками взирал тогда на мир кротко и робко. Так и остался в Якутии непутевый, кудрявый немец, женившись на якутке. Он только приехал  чтобы разделить имущество. Я помню их чистую, уютную квартирку полной осенней грязи. Какие-то люди что-то несли из квартиры и грузили на стоявшую во дворе машину. Я спросил у немца:
– Что Вы делаете?
– Аннушка вывозит мебель, – ответил он.
Потом она жила в другом городе и  там вышла замуж за стареющего вдовца, металлурга. Говорили, что он имеет “Волгу” и выращивает песцов. Сегодня это кажется абсурдом. У старика своих было пятеро детей, но молодая жена родила ему девочку.
Через год старик умер, оставив ее с девочкой на руках и собственными детьми, ненавидящими мачеху. Начались опять тяжбы за квартиру, за пенсию, за мебель, за “Волгу”, за не выращенных песцов. Аня оставила им квартиру, в расчете оставить себе “Волгу”, но “Волгу” угнал старший сын покойного, и опять она осталась ни с чем. И в очередной раз она извернулась и оказалась устроенной на работу на выгодное место. Я до сих пор ношу шорты, подаренные ею  в тот далекий период. Она теперь работала заведующей магазином, продающим дефицитный товар по низким ценам для работников гигантского комбината. Опять у Ани появились деньги, вещи. Квартира ее наполнилась мешками, которые по ночам увозили куда-то, какие-то мутные типы. Под утро она считала прибыль и прятала ее.
Девочка росла и крепла. А голубоглазый мальчик превратился в стройного юношу. Он уже женился на симпатичной девчушке, и все могло бы быть хорошо, и Аня могла бы почувствовать, что она чего-то достигла в жизни. Может быть, от сына пошли бы внуки, и она бы нянчила их, убаюкивая, напевая песенки. Но сына понесло не в ту сторону.
С детства выросший эгоистом, он был лентяем, а тут еще попробовал наркотики. И стал пропадать парень. Он кричал на мать, требуя с нее деньги, стал тырить ее золотые изделия и менять это на наркотики.
Я тогда был вдалеке, в России, когда мне позвонили и сказали, что у Ани беда. У нее вскрылась крупная недостача, и ее закрыли в следственную камеру. Уж и не вспомню теперь что и как мне все удалось. Всю ночь я просидел на телефоне, одним друзьям звонил, где взять деньги, которые потребовал ее следователь, других просил отвезти их. Однако к утру деньги были отданы и Аню выпустили.
Она тут же уехала из города. Квартира куда-то делась, вещи кто-то вывез, и долгие годы я вообще не знал, где она. Потом она объявилась, позвонила из далекого Салехарда. Сказала, что у ней все хорошо, она работает, дочка растет.
Еще шли годы, я узнал, что Аня тяжело больна. Ей сделали трудную операцию, в сердце вшили моторчик, качающий кровь.
Я уже тогда знал, что ей там плохо. Она совершенно одна в огромном мире, если не считать сожителя-пьянчужку.
А дочь? Дочь она любила и растила. Мечтала, скопив деньги, вернуться на родину,  в родные края. К старости в ней стала пробуждаться тяга к степи. Сказывалась кровь отца. Она знала, что ее голубоглазый сын сидит в лагере за кражу. И как бы ни огорчала ее его наркоманская сущность, она разыскала его и наведала в далекой зоне.
Когда, по прошествии стольких лет я увидел ее, был поражен.
Аня была старой, болезненно толстой женщиной с пустыми выцветшими глазами. И все же я был рад. Не знаю, почему. Может, в ней я увидел и свою жизнь, порой так больно и беспощадно бившую меня. Может, она напомнила о молодых чистых годах, когда мир казался выпуклым и красивым, когда казалось, что нет в мире силы, способной сломить тебя, и все девчонки твои, и все деньги будут твои, и в роскошных ресторанах для тебя будет всегда роскошный стол, и вокруг полно друзей.
Я был рад, но молчал, не показывая свою радость, приученный жизнью вести себя так.
Она рассказывала о далеком Салехарде, о том, какие там чистые снега и крепкие морозы, а я видел в ней волчицу – суку, притащившуюся в родные места. Да не одну, а с выводком, с такими же лисьими глазами на светлом лице.
Аня поспешила в соседний городок и позвонила оттуда с радостной дрожью в голосе, что купила квартиру.
– Квартира очень хорошая, дом очень хороший и ра-йон в будущем перспективный.
Я был рад за нее. А она в спешке стала покупать какую-то мебель, какие-то вещи. Затем позвонила и сказала, что на днях приедет. Но утром мне поступил другой звонок. Мне сообщили, что Аня умерла. Показалось, что внутри все остановилось.
Одинокое кладбище в знойной степи и свежевыкопанная могила. Ее принесли, завернутую в ковер и положили на землю. Я вслушивался в себя, хотелось знать, что я чувствую в эту минуту. Внутри была пустота, мысли были плоские и вялые. Лишь порой щипало в носу и хотелось плакать. Жалко было Аню, всю жизнь, пытавшуюся что-то создать для себя, да так и не успевшую.
Жалко было себя, чужаком стоявшего над ямой. Мне думалось, что все напрасно, что все вокруг суета. Чьи-то руки приняли ее, укутанную в саван, и опустили вниз.      Я взял мягкую теплую землю и посыпал в могилу, прошептав:
– Пусть земля тебе будет пухом… – опять щипало в носу, надо было взять лопату, чтобы бросать землю. Но в голову пришла мысль, что запылюсь. И я сделал полшага назад, предоставив это другим.
Потом мулла долго нараспев читал молитву, а я отворачивал лицо от солнца, боясь что, сгорит нос и покроется пятнами.
Вот и все. Аня, обернутая белой тканью, осталась глубоко под землей, я сел в “Ниссан” и поспешил в свой город. “Ниссан” шел мягко, было комфортно, я слушал музыку, льющуюся из колонок. Как вдруг я понял страшную истину жизни, что когда-нибудь вот так оставят под землей меня и все сядут в роскошные тачки и поедут прочь, слушая музыку.