Гнев патриарха

(Страсти во времена патриарха Никона)

     11 февраля 1653 года патриарху Никону
положили на стол новое издание "Следованной
псалтири", Он вспыхнул, как от нечаянной
и прекрасной радости, - это была первая книга,
созданная его повелением, первое истинно
патриаршее дело...
     Нежно погладил книгу и на едином роздыхе
намахал "радость" всем этим каменным лбам,
пусть делают то, что велят делать, ради их же
спасения и блага:  "...По преданию святых
апостол и святых отец не подобает в церкви 
метания творити на колену, но в пояс бы вам
творити поклоны, еще и тремя бы персты есте
крестились.
     Перечитал написанное и совсем растревожился.
Позвал Арсена Грека, прочитал ему "память".
     - Как?
     - Мудро, верно, ясно.

                В.Бахревский. Никон.


     Мудрые люди говорили: "Пришла беда - открывай ворота". Эти "ворота" у протопопа Серафима, видимо, открылись с момента рождения да так и не закрылись по сию пору. Будучи совсем маленьким, старший брат закрыл его в темной каморке и изрядно напугал. С тех пор Серафим начал заикаться, что серьезно мешало ему при произнесении проповеди. Порой, заикаясь, он выворачивал такие тирады, что молящаяся в божьем храме молодежь не выдерживала и откровенно хохотала, сводя все сказанное протопопом в шутку, порой злую и греховную.
     В таком случае он прекращал проповедь, закрывался в исповедальне и горько плакал, горюя над своей несчастной судьбой.
     А тут еще зимой в гололедицу, возвращаясь со службы в свой неказистый домишко, он поскользнулся и упал на правую руку да так неудачно, что большой палец остался прижатым к ладони и никакие припарки, настои и заговоры не смогли вернуть его в прежнее положение. Именно из-за этого проклятущего пальца он не смог сложить троеперстие, коим полагается креститься при молебне. Вот и приходилось ему сводить указательный, средний и безымянный пальцы, чтобы сотворить троеперстие.
     В конце концов, слух о том, что в Иваносвятительском храме служит протопоп, потешавший паству и по чудному складывающему персты, дошел до патриарха Никона. И тот, сурово наказывающий непокорных божьих слуг за неприятие греческих канонов, решил самолично убедиться в ереси Серафима.
     Сегодня был день поминовения святого равноапостольного князя Владимира, крестившего Русь, поэтому протопоп выбрал для проповеди его "Слово о законе и благодати". Чтоб не было заметно его заикание, он принялся читать нараспев: "Похва-а-алим же и-и мы по силе на-ашей ма-а-алыми по-о-охвала-ами великое и чу-у-удесное со-о-отворившего - на-а-ашего на-а-астав-вника..."
     Подняв голову, Серафим вдруг увидел входящего в храм патриарха, сопровождаемого келейником Феофаном и дьяком Илларионом. Слова застряли в горле и он молча уставился на владыку.
     - Продолжай службу, протопоп, - обратился к нему Никон, которому, впрочем, был приятен испуг священнослужителя.
     Серафим судорожно закивал головой и продолжил, от страха забыв о прочтении нараспев:
     - Ве-ликого у-у-учителя и на-а-аставника и вла-а-асти-и-ителя  зе-зе-земли нашей Во-о-олодиме-ера...
     При упоминании имени князя протопоп перекрестился.
     - Глянь, видно в насмешку так крестится, - ткнул посохом в его сторону дьяк. - Ослушник...
     Никон ринулся вперед, расталкивая молящихся. Серафим рухнул перед патриархом на колени, а тот, ни слова не говоря, с силой ударил его разукрашенным драгоценными каменьями и позолоченным посохом по спине.
     - Тупоголовый, учишь вас, учишь, а вы упрямцы, все за свое!
     Подняв голову и оглядев иконостас, он остановил свой взгляд на лике Богоматери, писанной по-византийскому обряду. Груди Богородицы были наполовину обнажены. Это был откровенный вызов.
     Лицо патриарха приобрело багровый цвет. Тыча в лик святой, он закричал:
     - Кому было велено уничтожить все иконы-новоделы? Пошто выставили на посрамление и глумление?
     Никон зыркнул на дьяка и тот, поняв патриарха, вытащил нож и начал соскабливать лик святой. Паства, видя гнев патриарха, потихоньку, боком-боком, с оглядкой на разбушевавшегося Никона, стала выскальзывать из храма.  Серафим хотел было подняться, но патриарх пнул его ногой так, что протопоп отлетел в сторону.
     - В поруб его, в железа, - распорядился напоследок Никон и пошел прочь из святого дома.


     В тесном порубе Серафим оказался не один. Приглядевшись, он узнал в сидельцах иегумена Иосифа, дьяка Симеона и еще каких-то людей, по виду простолюдинов. Все они были крепко избиты батогами и лежали на соломе на животах, не смея повернуться на истерзанную спину.
     Иосиф и Симеон, узнав протопопа, разом заговорили:
     - Тебя-то за что, святой отец? Чем провинился перед патриархом?
     Серафим коротко рассказал, что приключилось с ним во время службы.
     - Совсем обезумел Никон, - покачал головой Симеон. - Власти взял не мене, чем у государя. Господи, за что ты наказуешь Святую Русь?
     - Молчай, - толкнул его локтем Иосиф. - Доносчики - вон они. За кус хлеба все передадут в пыточной.
     - Чать, хуже уже не будет, - отмахнулся тот. - Никон прощать не умеет. Конец-то один у нас.
     На спрос Серафима забрали на третий день. В пыточной избе за дубовым столом восседал сам Никон со своими прихвостнями.
     - Говоришь, палец не дозволяет креститься как положено? - мельком глянул он на Симеона.
     - Увечная рука-то, - ответил протопоп и, гремя цепями, протянул правую руку к патриарху.
     - Экая беда, - покачал головой Никон. - С такой рукой в противленцы попал. А может руку-то ты специально искалечил, чтоб не креститься по праву?
     - Как можно, святой отец? - изумился Серафим. - Да разве можно члены-то нарочно уродовать? Грех это неотмолимый!
     - Да, не повезло тебе, протопоп, - посочувствовал Никон. - Ну, да мы поможем тебе...
     Он кивнул дьяку Иллариону - здоровенному молодому мужику, на которого и неласково-то глянуть было страшновато.
     Тот молча подошел к протопопу, ухватил его за большой палец правой руки да и дернул в сторону со всей своей невообразимой силой. Раздался громкий хруст, Серафим заорал, что было мочи, и рухнул к ногам истязателя.
     - Отволоките его в поруб, - распорядился Никон, выходя из пыточной избы.
     Для того, чтобы придать весомость процессу расстрижения строптивого протопопа, Никон обратился к царю Алексею Михайловичу с просьбой присутствовать на патриаршьем суде. Но тот отмахнулся - предстояла встреча с послами от гетмана Богдана Хмельницкого.
     - Делай, как считаешь нужным, - только и сказал царь. - Можешь утвердить моим именем.
     Довольный таким исходом дела, Никон вышел.  Келейник Феофан, сопровождавший патриарха, не выдержал и кротко спросил:
     - Ну, что государь?
     - Одобрил, - поглаживая висящую на животе панагию, ответил Никон.
     - Ну, и верно, ну, и правильно, - забормотал было келейник, но под строгим взглядом патриарха осекся.
     - Не твоим скудным умишком обсуждать повеление государя, - буркнул тот.
     - Да я что, я ничего, - залебезил Феофан. - Наше дело маленькое - исполнять, что прикажут умные люди...
     Серафима расстригли в обедню. В храм внесли его в цепях. Спрос с него вел архимандрит Макарьевского Желтоводского монастыря, земляк Серафима. Он был избран Никоном на эту роль специально, чтобы еще больше унизить строптивого протопопа.
     Серафим не подавал признаков жизни. Ему плеснули в лицо бадью холодной воды, но он только на мгновение слегка приоткрыл глаза и снова впал в беспамятство. Вести спрос с него не имело смысла.
     Расстрижение шло строго по обряду. Для начала протопопу грубо остригли волосы, потом содрали с него однорядку и кафтан. Серафим не сопротивлялся.
     - Уберите эту погань, - махнул рукой патриарх и вышел их храма.
     Двое чернецов подхватили Серафима под руки и, принародно охаживая метлами и шлепами, поволокли тело в подвал Богоявленского монастыря.
     Когда Никон докладывал царю о расстрижении протопопа, Алексей Михайлович тихо спросил:
     - Мне доложили, что у него осталось семеро детишек. Так ли это?
     Никон не посмел солгать царю:
     - Так, государь.
     - Ну, так выдели его семье по десять ефимков на человека из свой казны, - приказал царь. - Да не ловчи, я проверю. А теперь ступай, мне отдохнуть надо...
     Низко поклонившись, Никон вышел, злобясь на осведомителя, доложившему царю о семье Серафима...