Второй курс

               
                Первый семестр

       На втором курсе нашу стипендию подняли до 415 рублей, да я получал еще дополнительную сотню и все равно мы еле-еле сводили концы с концами. С нас брали подоходный налог, за общежитие 15 рублей и около 40 рублей очередного займа на восстановление народного хозяйства. Один раз в год из той же стипендии с нас брали "плату за обучение" в размере ее месячной половины. Получалось совершенно непостижимая маята - одной рукой государство давало нам средства на жизнь и учебу, а другой старалось их отнять. Неужели нельзя было сразу определить конечную сумму нашего содержания, не загружать бухгалтерию дополнительной работой и не озлоблять нас? Мы удивлялись, но постичь чиновную логику так и не смогли.
       Не понимали мы и событий более высокого уровня, втянувших страну в очередную волну репрессий и террора. Партия развернула новое широкомасштабное наступление против своего народа на этот раз на идеологическом фронте. Видимо ростки свободомыслия, проклюнувшиеся в массах после Победы и осознания своей роли в ней, сильно беспокоили наших вождей и требовали немедленного подавления.
       Мы были далеки от политики, не интересовались ею, но власти не могли принять наш нейтралитет. На лекциях и семинарах по единственной политической дисциплине ОМЛ нас пичкали информацией о внешних и внутренних событиях, о кознях мирового империализма и его внутренних приспешниках, постоянно призывали к бдительности и осторожности. Враги кругом, враги внутри нас! Мы по своей специальности будем приобщены к важным государственным тайнам и поэтому необходимо принципиально разобраться с теми, кому можно доверить информацию о запасах и содержании металлов на месторождении, а также о производительности предприятия, а кому категорически нельзя. Я почувствовал, что надо мной вновь сгущаются тучи. Уж я-то, без сомнения, принадлежу к последней категории.

      Настал день, когда весь курс собрали в клубе для того, чтобы просветить в этом отношении. В президиуме сидели директор института Михаил Карпович Гришин, секретарь парткома (никогда не запоминал и не уважал людей, занимавших эту должность) и начальник I отдела Филиппенко. Ему директор предоставил слово для информации. Все замерли, так как уже достаточно четко представляли себе, что это за отдел и чем он занимается. Мы даже знали, что его побаиваются и директор, и даже партком.
На гнусную работу подбираются соответствующие люди. Филиппенко по своим внешним данным очень подходил к своей должности. Это был высокий, худой, чахоточного вида мужчина лет под 50 с длинным лошадиным лицом и облезлым черепом. Неприятнее всего были его холодные, бледно-голубые глаза и перекошенный тонкогубый рот. Говорил он многозначительно и тихо, так тихо, что для того, чтобы его расслышать в огромном зале воцарилась абсолютная тишина.

      По традиции он начал с анализа кошмарной международной обстановки и напомнил нам тезис И.В.Сталина об обостряющейся классовой борьбе в связи с неумолимо приближающимся крахом капитализма. Затем он перешел к вопросам сохранения в этих условиях государственной тайны и, распалившись от изобилия враждебно настроенных элементов внутри страны, набросился на нас. Он стал обвинять молодежь в лояльном отношении к буржуазной идеологии, в приверженности к соблазнам американского образа жизни, утверждая, что тем самым мы представляем желанную находку для иностранных разведчиков. Все это была несусветная чушь, против которой не принято возражать. Какие соблазны? Какие разведчики? Наши мысли днем и ночью работают только в одном направлении - чего бы пожрать, а этот хмырь приписывает нам Бог весть что.

      Но с трибуны неслись предупреждения.
- Мы должны быть особенно бдительными в отношениях с подобными людьми! Вы - будущие командиры советского производства, должны свято беречь доверенные вам государственные тайны! Но доверяя - проверяй! В силу обстоятельств мы уже сейчас не можем допустить к наиболее важным объектам людей, которые не заслуживают абсолютного доверия. Поэтому вам будут розданы анкеты с вопросами, на которые вы дадите исчерпывающие и предельно правдивые ответы. Не вздумайте что-либо утаивать! Предупреждаю - мы проведем тщательную перепроверку ваших сведений о себе и родственниках и тех, кто попытается солгать, немедленно отчислим из института!
      В невеселом настроении мы забирали анкеты и расходились по укромным уголкам, чтобы обдумать и ответить на вопросы. Последствия этого малоприятного контакта с органами не заставили себя долго ждать. На курсе началась чистка - приказом директора всех неблагонадежных, пристроившихся на секретных специальностях, а к ним относились металлургия цветных металлов и разведка полезных ископаемых, перевели на горный факультет на угольную специальность. Угольная промышленность и черная металлургия считались открытыми отраслями и в них позволяли работать тем, кому органы не слишком доверяли.
       Анализ показал, что помимо детей осужденных в списки неблагонадежных попали представители ряда национальностей, в том числе корейцы, чеченцы, балкарцы. Немцев в нем не было, потому что в эту категорию они попадали еще в момент подачи документов на поступление в институт.
К моему удивлению, меня сия чаша миновала. Очень хотелось узнать, кто выступил и что сказал в защиту при обсуждении моей кандидатуры в I отделе.
               
       Одновременно с возобновлением репрессий началась кампания по перевоспитанию населения в духе ура-патриотизма. Со страниц печати и по радио струилась примитивная пропаганда вселенского приоритета России во всем, о чем только можно было подумать. Переиначивались давно известные физические законы: появился закон Ломоносова-Лавуазье, утверждался если не приоритет, то значительный вклад Ломоносова в обоснование закона сохранения энергии. Появился роман, в котором изобретение радио целиком приписывалось А.С.Попову, итальянец Маркони выставлялся в роли проходимца и похитителя чужих идей, а югослав Никола Тесла не упоминался вообще.

       В журнале "Знание-Сила" я с удивлением прочитал заметку о том, что герой Троянской войны Ахилл был неуязвим вовсе не потому, что его доспехи выковал Гефест, а потому что он носил не медные, как у всех древних греков, латы, а стальные. Стальные же доспехи в то время были только у скифов, а скифы были предками русских: следовательно - Ахилл был русским. Это не шутка, а серьезно. Сомневающимся рекомендую найти подшивку З-С за 1949 год и просмотреть ее.

       Новые веяния не обошли стороной и наше горное дело. Нам запретили впредь пользоваться термином "бикфордов шнур" и рекомендовали называть его "огнепроводным". Вместо короткого названия "вагонетка Гренби" появилось громоздкое "самоопрокидная вагонетка с поднимающимся бортом". Вместо привычных и понятных названий выработок "штрек" и "орт" - "продольный" и "поперечный". Все это было так сложно и нелепо, что не имело шансов на закрепление и вскоре заглохло, оставшись в некоторых учебниках как напоминание о глупости властей предержащих.

       На фоне этой широкомасштабной кампании расплодилось множество приспособленцев и проходимцев, делавших все новые и новые сенсационные открытия во славу советской науки и во имя ее покровителя товарища Сталина.
Академик Лысенко обещал завалить голодную страну зерном многолетнего пшенично-пырейного гибрида. Не надо было ежегодно пахать и сеять, достаточно было осенью лишь скашивать обильный урожай. Профессор Лепешинская впервые в мировой науке в лабораторной пробирке из неорганических элементов получила органический белок. Это было подлинной сенсацией! Статью об этом открытии я прочел сам, по-моему, в журнале "Химия и жизнь" и очень гордился выдающимся достижением советской научной школы. Лишь много позднее я узнал, что и Лысенко, и Лепешинская были обыкновенными авантюристами, зарабатывавшими славу и почести благодаря некомпетентности и амбициозности партийного руководства, а также разгону и физическому уничтожению своих оппонентов вроде академика Вавилова, Дубинина и сотен других истинных ученых.
       В наших неискушенных и доверчивых душах эта неуклюжая пропаганда оставляла желаемый след. Мы были подлинными патриотами свой страны, считали ее образцом научно-технического прогресса, всерьез полагали, что капитализм обречен и напрасно Западная Европа и Америка цепляются за отживающую свой век общественную формацию. Ведь еще Маркс и Энгельс предсказали, что пролетариат является могильщиком капитализма!
               
        Осенью 1949 года к лагерю социализма примкнул братский Китай, сразу удвоивший численность населения, облагодетельствованного передовыми идеями всеобщего равенства и братства. Правда, на фоне этих выдающихся достижений мы жили все хуже и хуже, но это было так понятно - со всех сторон мы были окружены врагами, пытавшимися лишить светлого будущего и нас, и все человечество. Приходилось терпеть во имя великой цели.
Терпела вся страна и мы в том числе. Зима с 49 на 50 год была в Алма-Ата суровой. Температура долго держалась на уровне минус 15-17 градусов, а нам выдавали одно ведро угля на два дня. Топили мы сами и температура в комнате колебалась от 0 до +8 градусов. Мы сдвигали койки вместе, укладывали матрасы рядом, ложились одетыми, тесно прижимались друг к другу и сверху укрывались оставшимися матрасами.
        К холоду добавлялось не проходящее ощущение пустого желудка. Мы сильно недоедали. Порой мы с Ленькой жили на хлебе и кипятке, да и хлеб был черный, кислый и клеклый. Казалось, что желудок набит землей. Болезненные приступы бывали настолько острыми, что я подолгу лежал скорчившись, а в голову лезли мрачные мысли о язве, раке и прочих последствиях дурного питания.

        По институту пополз слух о введении в горных ВУЗах страны студенческой формы по образцу дореволюционных учебных заведений. Одновременно форма вводилась и для всех специалистов среднего и высшего звена горных и геологоразведочных организаций вплоть до министров. На факультете составлялись списки тех, кто имел право на первоочередное ее получение. К ним относились активисты-общественники и отличники учебы. Во вторую категорию попадал и я. Для многих из нас это явилось единственной возможностью приобрести не только приличный, но даже красивый вид. Мы с интересом рассматривали модели формы для разных категорий и нашли, что студенческая самая красивая.
В комплект входил двубортный китель из черного шевиота с голубой окантовкой, бархатными петлицами с золотыми молоточками и квадратными контрпогонами. Они были главным украшением - золотой вензель из букв КГИ на черном бархате с голубым кантом. Брюки с голубым кантом нас сначала огорчили - по уставу их ширина не должна превышать 26 см, что абсолютно противоречило молодежной моде пятидесятых годов, требовавшей ширины не менее 36 см. Однако мы тут же прикинули, что устав не догма и если вшить в брюки клин, то "дудочки" сразу превратятся в элегантные "клеша".

       Довершала комплект строгая черная шинель с погонами и форменная фуражка с молоточками. У последней тоже был казенный недостаток - у нее был большой прямоугольный горизонтальный козырек, а нас мог удовлетворить только маленький круглый, опускающийся на лоб - "нахимовский".
Стоил весь комплект 1200 рублей, при этом 200 составлял первоначальный взнос, а остальное выплачивалось в рассрочку. Удар по бюджету наносился серьезный, но иного выхода не было. Я дошел до крайней степени обнищания - протертая на локтях телогрейка; порыжевшие, с пузырями на коленях, суконные брюки, которые я каждую ночь "гладил" под простыней собственным весом, солдатская застиранная гимнастерка и разбитые неуклюжие ботинки, державшиеся на ногах исключительно благодаря галошам.

      Наши преподаватели оделись в форму быстрее нас. В институте замелькали горные директора первого и второго рангов со звездочками в петлицах и даже генеральные горные директора с широкими голубыми лампасами на брюках. Первыми "генералами" стали профессор А.В.Бричкин, заведующий кафедрой Разработки рудных месторождений и профессор А.С.Попов, заведующий кафедрой Разработки пластовых месторождений - вечные соперники, а порою и враги по ряду принципиальных вопросов проектирования и эксплуатации горных предприятий.               

      В конце декабря вся страна с большой помпой праздновала 70-летний юбилей тов. И.В.Сталина. Власти разрывались в выражении верноподданнических чувств. Народ ждал снижения цен на хлеб и водку. Для нас в институте устроили концерт художественной самодеятельности. Мы пошли на него втроем. Как полагается, первым номером программы прозвучала с детства знакомая кантата о Сталине. Хор, видимо, разучивал ее наспех, и прозвучала она весьма неубедительно. Следующим было выступление подполковника военной кафедры Яленского. Он виртуозно сыграл на балалайке попурри на темы русских народных песен и привел меня в восторженное состояние. Сашка тоже был доволен и, повернувшись ко мне, сказал: - Ну, дает алкаш! - Как алкаш, он разве пьет? - Еще как!
Так я узнал о том, что и среди преподавателей института существуют любители выпить. Потом число их пополнилось более солидными фигурами. Профессор химии Соколов на лекции приходил с графином и стаканом и периодически смачивал горло. К концу пары его физиономия приобретала пунцовый цвет и ребята говорили - Все, готов!

      Юбилейные торжества продолжались. Мы с интересом слушали трансляцию из Кремля, где выступали с уверениями в любви и преданности Пальмиро Тольятти, Мао-Цзедун, Георге Георгиу-Деж и другие лидеры братских компартий. На нас произвело большое впечатление мировое признание заслуг Сталина и мы гордились тем, что нашей страной руководит такой мудрый и дальновидный политик. Мое отношение к нему оставалось двойственным. Наряду с бесспорными заслугами перед страной и народом я по семейной традиции продолжал считать его главным виновником бедствий, обрушившихся на моего отца и деда. И тут же приходила тревожная мысль - Сталину 70 лет! А что будет со всеми нами, когда он умрет? Об этом думали все, но никто не осмеливался рассуждать вслух.
      Чаяния народа и наши оправдывались позднее - в феврале. Снижение цен было довольно существенным - от 10 до 50%. Хлеб подешевел на 25%, масло на 30, водка только на 16. Трудящиеся твердо связывали это благодеяние с заботой тов. Сталина о народе.
Однажды в канун нового года, когда я сидел за конспектами в нашей унылой и неопрятной комнате, в нее заглянуло само солнышко в лице розовенькой, кудрявой блондиночки, которую привел мой друг Леня Стороженко. Познакомились. Звали ее Леночкой, и была она членом того же геологического кружка, в котором с увлечением занимался и мой кореш. Подмигнув мне, Ленька спросил, есть ли деньги в нашей колхозной кассе. Я был в тот момент казначеем и предусмотрительно сэкономил часть средств на новогодние торжества. Сумма была выдана, и он убежал в магазин. Пока мы с Леночкой беседовали о пустяках, в комнату стали собираться ребята. Они быстро сориентировались в обстановке и пустили шапку по кругу. Мы решили первую встречу организовать в комнате, а потом отправиться на вечер в институт. Когда парни вернулись с водкой для себя и бутылкой ядовито-зеленого мятного ликера для дамы, Леночка потребовала предварительно навести порядок в комнате, и сама решительно взялась за дело.

      Действительно, у нашего скромного жилья вид был далеко не привлекательный. У двери за грязной занавеской, о которую по привычке все вытирали руки, стояла тумбочка, заваленная грязными кастрюлями, сковородками и мисками с остатками пищи. На столе в живописном беспорядке громоздились полулитровые банки, кружки, стаканы и ложки тоже не первой свежести. Посуду мы обычно не мыли по причине отсутствия горячей воды и потому, что все здесь были свои. Неудобство от пользования коллективной посудой возникало только тогда, когда кто-нибудь особо беспечный и ленивый, побрившись, не удосуживался вымыть кружку, в которую обмакивал помазок. Наливая чай, вы обнаруживали, что он пахнет туалетным мылом, а сверху плавает чья-то черная щетина. Естественно, это вызывало раздражение. К остальному мы привыкли.
     Леночка раскрыла нам глаза на санитарное состояние комнаты и мы согласились с нею, что в такой обстановке Новый год встречать просто неприлично. Через пятнадцать минут при нашем довольно неумелом содействии, похожем скорее на моральную поддержку, наша гостья навела такой порядок, что комнату было не узнать. На чисто вымытом столе, застеленном листами ватмана от старых курсовых проектов, сверкали бутылки, в тарелке головками к центру и хвостиками наружу лежали демократические маринованные кильки. Их так удобно было брать за хвосты и закидывать в рот, не тратя времени на обезглавливание и чистку! Стаканы и кружки сияли первозданной чистотой, и не было необходимости подозрительно осматривать их, нет ли там следов от бритья.

     Первый тост мы подняли за нашу милую и энергичную гостью, после чего она подхватила Леньку и убежала с ним на вечер. У меня екнуло сердце - я пожалел, что, не имея такой же подружки, вскоре могу потерять и близкого друга.
Мы выпили для веселья еще и отправились в институт. Там гремел оркестр, кружились пары и работал буфет, где продавались различные спиртные напитки и пиво. В то время не считали рациональным бороться с пьянством путем запрета алкогольных напитков, предпочитая более разумный метод борьбы - с самими пьяницами. Должен сказать по собственному опыту, что этот способ был гораздо более эффективным. Но я испытаю его на своей шкуре значительно позже и расскажу в соответствующем месте. В описываемое время мой организм не принимал больших количеств спиртного и это спасало меня от возможных неприятностей.

      Между тем атмосфера на вечере сгущалась. Для совместной встречи Нового года по хорошей традиции были приглашены студенты химического факультета КазГУ. Выбор был сделан не без умысла, так как на химфаке университета преобладали девушки, которых так не хватало в нашем институте. У нас их было не более 10% и к тому же ребята относились к ним скорее как к коллегам, а не подругам. Повышенное внимание горняков к девушкам не могло понравиться их парням, и вскоре в разных темных углах начали вспыхивать разборки, переходящие в потасовки. Дежурные команды, возглавляемые преподавателями и активистами, пытались ликвидировать очаги конфликтов, но рассеянные в одном месте, они вновь возникали в других. Я не помню ни одного вечера, а они организовывались очень часто и по факультетам, и по курсам, на котором не вспыхивали драки подчас с тяжелыми последствиями. А чего еще ожидать от временного сообщества, состоявшего из полутора тысяч парней в возрасте от 18 до 25 лет, живущих в условиях полуказармы-полуколонии, при недостатке физической нагрузки и избытке психического напряжения. Тогда еще не было модных ныне выражений "быть в состоянии стресса" и "расслабиться", но наличие первого и необходимость во втором, как известно, возникла в человеке с того момента, как он спустился с дерева на грешную землю.

      Особую агрессивность на вечерах проявляли студенты четвертого-пятого курсов. Парни уже побывали на практиках, окунулись в гущу сурового шахтерского быта, поработали под землей, в экспедициях и на металлургических заводах и получили достаточно полное представление о своей будущей профессии и жизни. Они уже твердо решили, что их специальность - это на всю жизнь. Тот, кто этого не принял, сбежал после второго курса, после первой учебно-ознакомительной практики. Произошел нормальный естественный отбор, в результате которого на факультетах остались подлинные патриоты своей профессии. Они никому не позволяют высказываться о ней неуважительно и тем более насмешливо. Они обоснованно считают себя людьми, связанными с работой в условиях повышенного риска и в этом отношении похожи на подводников, которым на флоте оказывают знаки особого уважения. Вместе с тем им присуще сознание своей некоторой обреченности, обусловливающей и бесшабашность поведения. Этим духом была пропитана вся атмосфера студенческого городка, мы ею дышали, к ней присматривались и наматывали на ус.
               
      После приятных новогодних торжеств пришел новый 1950 год, а вместе с ним будничные заботы и напасти. Мы спустили на праздниках все сбережения и вновь переключились на привычные хлеб и кипяток. Начиналась сессия, пугавшая меня экзаменами по физике и теормеху.
      Физику нам читал профессор Леонид Викентьевич Гульницкий. Он относился к той категории людей, которые всегда находятся на виду у коллектива. Выше среднего роста, стройный, подтянутый, он носил длинные волосы, небольшую бородку и усы и напоминал поэта-декадента. Было ему не больше 35 лет и слыл он заядлым новатором в области личного транспорта. Когда я пришел в институт, он ездил на небольшом мотоцикле, затем купил "Москвич-400", а к концу я увидел его за рулем собственной "Победы". Это было так непривычно, чтобы советский человек покупал себе автомобиль. В институте в этом отношении он был первопроходцем.

      Недавно он защитил докторскую диссертацию по космическим лучам и слыл крупным специалистом в своей области. Лекции он читал увлекательно и с подъемом, но не очень интересуясь тем, способны ли мы воспринять услышанное. Большинство наших ребят сидели на его лекциях с отрешенными лицами, не успевая ни осмыслить услышанное, ни, тем более, записать его суть. В задних рядах большой аудитории с увлечением играли в морской бой, крестики и нолики, и другие популярные игры. Прохаживаясь на возвышении у доски и исписывая ее формулами, Гульницкий совершенно не обращал внимания на то, что происходит в аудитории. Мне казалось, что если он нас и не презирает, то наверняка относится с легким пренебрежением. Зачем высокая физика тем, кто обречен ковыряться в земле и под ней!
      Помню, каких усилий стоило ему донести до нашего сознания представления об энтропии и предсказаниях ученых о грядущей "тепловой смерти мира". Только несколько человек, в том числе и я, остались после звонка, чтобы добросовестно выслушать его объяснения и разобраться в вопросе.

      Через несколько десятков лет в работе над докторской диссертацией мне пришлось столкнуться с понятиями и содержанием энергетической и информационной энтропий, и я понял, что они выходят далеко за рамки курса общей физики и прекрасно вписываются во многие специфические проблемы горной науки. К сожалению, горная наука к этому времени еще не созрела для более углубленного использования принципов термодинамики и, тем более, практической реализации этих идей.

      Страшный экзамен у профессора Гульницкого прошел на удивление легко. Всю группу он пропустил за полтора часа, посчитав экзамен по общей физике для горняков за пустую формальность. Мы подготовили шпаргалки в форме черновиков к соответствующим билетам и аккуратно сложили их в карманы. Достаточно было взять билет, узнать его номер, отсчитать из пачки "шпору", выложить ее на стол и прочесть написанное. Я добросовестно подготовил 25 черновиков и сел в первую пятерку. Рядом со мной, как всегда, пристроился Сашка Симонов. Прочитав билет, я понял, что знаю его и без шпаргалки, но Сашка поплыл. Он толкнул меня в бок и, показав номер билет, потребовал помощи. Я тихонько запустил руку под свою лыжную куртку, отсчитал его номер, вытянул и положил Сашке на колени. Делая вид, что внимательно изучает билет, он попытался взять шпаргалку, и тут произошла катастрофа - он уронил ее на пол. Он закрутился, закряхтел и стал делать нелепые телодвижения, чтобы незаметно поднять ее. Но как это сложно, когда сидишь за одним столом с преподавателем напротив него! Сашка мучился и страдал, а я давился от смеха.

      К счастью, Гульницкий то ли не замечал происходящего, то ли делал вид, что его это не касается. Мы оба получили по пятерке. Мой друг пережил несколько позорных минут, но не нашел иного способа избавиться от смущения, как обвинить в случившемся меня. Для начала он меня отечески выматерил и сообщил смеющимся ребятам, что я специально так положил ему на колени шпаргалку, чтобы она упала. Я возмутился и сказал что-то насчет черной неблагодарности. Подобного рода размолвки у нас с ним происходили довольно часто, но, тем не менее, все пять лет он был моей тенью.
По теормеху я тоже получил пятерку, а две пятерки по первым дисциплинам, как известно, в значительной мере облегчают сдачу последующих экзаменов. Редкий преподаватель после этого захочет портить зачетку четверкой по своему предмету. Я вновь вышел на повышенную стипендию.
   

                Второй семестр

      Пора рассказать и о моих соседях по комнате. Теперь нас жило 9 человек - четверо русских, если считать Стороженко за такового, четыре казаха и один татарин Иршат Султанович Хаматов, или попросту Гриша. Главной фигурой был, конечно же, наш староста Геннадий Семенович Овсянников, которого все звали просто Семеныч. Высокий, бравый парень из Джамбула, румяный, с вздернутым мягким носом, небольшими, глубоко сидящими медвежьими глазками и роскошным русым чубом, выпущенным наружу из-под белой кроличьей шапки. Он не пьет, не курит, не ругается, не является членом ВЛКСМ и поэтому производит несколько странное впечатление на тех, с кем встречается впервые. Мы к его святости уже притерпелись и оставили в покое, уверенные в том, что рано или поздно он все равно присоединится к нам.
      Единственной его слабостью были девчата. На очередное свидание он готовился долго и тщательно. Обязательно брился, хотя ни бороды, ни усов у него еще и в помине не было. Обильно опрыскивался дешевым одеколоном. Долго расчесывал и укладывал свой волнистый чуб, надвигал шапку на самые брови и, напевая "Вот солдаты идут по степи опаленной...", уходил. Знакомых у него было очень много, но все какие-то продавщицы, официантки и буфетчицы.
Однажды я спросил Гену, знает ли он Остапа Бендера?
- Нет, а кто это?
- Да был такой литературный герой, похожий на тебя. О нем сказано, что "его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина-зубной техник".
- А он что тоже был студентом?
- Неужели ты не читал романов Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок"? - Нет, Гена не читал их.Впрочем, я напрасно задавал ему этот вопрос. В нашей группе кроме меня никто не читал, и не знал Остапа Бендера, и в этом не было вины ребят.

      Семеныч вел с девчатами активную переписку, получал массу писем, некоторые зачитывал нам и первый издевался над глупостью и наивностью своих подружек. Мы пытались убедить его, что это неприлично и недостойно будущего инженера, что ему следует найти хорошую девушку своего уровня, а не размениваться по мелочам. Он, в свою очередь, уверял нас, что понимает это и женится на последнем курсе и для этого у него есть настоящая подруга, с которой он учился еще в школе.

      Семеныч стал нашим несколько позже, по-моему, ближе к весне. Однажды нашего святошу внесли в комнату на руках - он был вдребезги пьян, из угла расслюнявленного рта свешивалась потухшая папироса, чуб закрывал абсолютно бессмысленные глаза. Он что-то мычал и матерился. Мы были потрясены внезапной метаморфозой. Перехватив нашего старосту из рук еле державшихся на ногах собутыльников, мы бережно уложили его в постель, разули-раздели и уговорили поспать. Так нежданно-негаданно общество лишилось, пожалуй, последнего образцового юноши. Позже мы узнали, что Гена был из семьи баптистов и долго придерживался их нравственных принципов, пока студенческая братия не взяла над ними верх.
А в отношении женитьбы он сдержал слово. Женился на пятом курсе. Уехал по распределению на Кавказ на Садонский рудник. Затем перевелся в Орджоникидзе в институт Кавказгипроцветмет и, пройдя все ступени служебной лестницы, стал его директором. Вот вам и слегка туповатый, всегда неважно учившийся Семеныч! Мне приходилось с ним неоднократно встречаться на работе и дома и могу сказать, что это был вполне уважаемый руководитель и прекрасный семьянин.
               
       Весна 1950 года была тревожной. Дважды наши западные границы нарушались американскими бомбардировщиками. После подъема истребителей они, правда, "уходили в сторону моря". Мы понимали это буквально - их сбивали. Обстановка накалялась и вновь пошли тревожные разговоры о возможной войне. Заведующий военной кафедрой полковник Осинский объявил нам, что в целях усиления нашей физической подготовки будет совершен двадцатикилометровый марш-бросок, а летом мы будем отправлены на лагерные сборы для практических стрельб и тактических занятий на местности. Из нас готовили офицеров гаубичной артиллерии, и весь второй курс мы занимались изучением материальной части знаменитой 122 мм гаубицы образца 1938 года.

       Учили нас военному делу боевые офицеры того поколения, которому пришлось хватить лиха полной мерой. Они были участниками гражданской, финской и отечественной войн. Полковнику Осинскому было уже за 60. Был он маленьким, сухоньким, с глубоким шрамом на лысом черепе, очень подвижным и энергичным. Он явно подражал Суворову и выходило это очень неплохо и уместно.
       Тактику вел полковник Павлищук - высокий, грузный, добродушный хохол, боевая молодость которого начиналась в Первой Конной Армии Буденного. Материальную часть орудий вел майор Файн - интеллигентный, подтянутый, как говорят "настоящая офицерская косточка".

      В связи с неожиданными лагерными сборами нам приходилось форсировать подготовку для того, чтобы успеть изучить все необходимое для стрельб прямой наводкой и с закрытых позиций. Требовалась сообразительность и способность делать быстро сложные расчеты. В этом отношении я здорово преуспел, научившись решать задачи по переносу огня и его корректировке в уме, не пользуясь записями и вычислениями.

       Мы с нетерпением ждали весны, сессии и окончания учебного года. Лето обещало быть насыщенным и интересным. Нам предстояло ехать на учебно-ознакомительную практику в Лениногорск, а после ее окончания без промедления на лагерные сборы куда-то за Ташкент. Это было прекрасно. Мы устали от занятий, хотелось сесть в поезд и поехать куда угодно, лишь бы подальше от общежития, аудиторий, лекций и экзаменов. "На волю, в пампасы!"
Руководителем практики стал сам декан факультета Петр Макарович Кошулько, известный в студенческой среде как "Буронос". Это прозвище закрепилось за ним потому, что вводную лекцию по курсу "Буровзрывные работы" он обычно начинал с рассказа о том, как в детстве вынужден был зарабатывать на хлеб разносчиком буров в шахте. Мы его слегка побаивались. Был он высок, крепок, требователен и строг. За пропуски занятий и нарушения дисциплины карал нещадно снятием со стипендии, что для студента было смерти подобно, изгнанием из общежития и даже отчислением из института. Я с его карающей десницей познакомился на старших курсах.

      Перед самым отъездом на практику судьба решила проверить нашу стойкость и решимость. Как мы рвались в свое время вслед за Ленькой на геологоразведочный факультет! Как переживали из-за того, что у нас не было такой поддержки как у него! Наконец мы смирились и успокоились. И вот сюрприз - по нашему факультету объявляют о наборе 30 человек с целью их перевода на геологический. Стране и республике нужно много геологов и геофизиков. Добровольцы - вперед! Мы с Сашкой было заметались, но вскоре твердо решили - остаемся горняками. Позже я  неоднократно мысленно возвращался к этому моменту, но каждый раз убеждался, что поступил правильно.
А многие воспользовались случаем и перебежали. Из нашей группы ушла Галя Таранова и Эдуард Приходько. Людмила Рыжкова категорически отвергла заманчивое предложение и не поддалась на уговоры подруги. Каждому - свое! Этим упрямым решением она сама подписала свой смертный приговор. Жить ей оставалось всего три месяца.