Первая практика

               
                Учебно-ознакомительная практика.
                Лениногорский полиметаллический комбинат.

       Накануне отъезда я получил стипендию за два месяца и 280 рублей проездных и суточных. Такую огромную сумму, свыше 1000 рублей, я держал в руках впервые. Большую часть я отдал матушке на сохранение и жизнь, оставив себе проверенный минимум в размере неполной месячной стипендии. Хватит. Мы уже привыкли к самоограничениям.
Группа в полном составе взяла штурмом общий вагон и разместилась в двух смежных секциях. С нами ехал и Владислав Ищук, которого перевели в связи с общим сокращением численности нашей специальности и расформированием группы ГИ-48-4.

      Много было в пути интересных впечатлений. Как только поезд тронулся, через вагоны потянулись и покатились на крохотных тележках инвалиды Великой Отечественной, надрывая душу жалобными песнями о неверных женах, не дождавшихся мужей-фронтовиков и о покинутых ими детях. Им щедро подавали состоятельные пассажиры, нам же поделиться с ними было нечем.
      На станции Жарма вагон ожидала большая группа казахов разного возраста - это земляки встречали нашего маленького, развеселого Каиркана Шакенова. Впереди всех стояли его отец, учитель местной школы, и мать. Они натащили в вагон столько жареного, вяленого и вареного мяса, сливочного масла и курда (сухой сыр), что мы испугались за свои желудки, непривычные к обильному и жирному питанию.
На станции Чарской во время краткой стоянки мы успели заскочить в магазинчик и купить трехлитровую банку вина на розлив. Под хорошую закуску да еще немного портвейна - что может быть слаще! Дальше мы ехали со своими озорными песнями, вызывавшими у пассажиров снисходительные усмешки и желание присоединиться к молодому веселью.

      Все было хорошо, но за два дня мы устали от бесконечного однообразия казахстанских степей. Поэтому,  когда на третий день рано утром мы выглянули в окно, то поразились внезапной смене пейзажа. Вокруг был совсем иной мир. С левой стороны поезд прижимался к скалистым отрогам гор, склоны которых были покрыты густыми, сочными травами со множеством ярких цветов. В распадках между увалами сгрудились рощицы берез вперемежку с соснами и елями. Справа простиралась широкая вспаханная долина вся в молодых всходах. На горизонте она замыкалась горной грядой, синеватой от хвойного леса. По долине навстречу поезду струилась небольшая речка с чистой, прозрачной водой. Она то удалялась от нас, то приближалась снова, а то вдруг внезапно исчезала под поездом, устремляясь под очередной мост.

      Сменился не только пейзаж, сменился облик людей и тип их жилищ и поселений. Дома были сплошь деревянными, а люди - русскими. На меня пахнуло почти забытой Сибирью.
На небольшом полустанке мы вышли из вагона, чтобы купить что-нибудь на завтрак. К нам подбежали пацаны, наперебой предлагавшие холодную ключевую воду и "колбу" (местное название черемши) для желудка и букеты "жарков" (купальниц) - для души. Больше ничего! Ей Богу, в полупустынных казахстанских степях ассортимент продуктов был много богаче. Пожалуй, это был мой первый контакт с русским населением, потерявшим личный интерес к производству и сбыту излишков продовольствия. Крестьяне подневольно трудились в колхозах, в которых выход отмечался галочкой, а трудодень - палочкой. Все сдавалось государству и исчезало как в бездонной бочке. На урезанном приусадебном участке производилось столько, что едва хватало на свою семью. Продать было нечего. А ведь во время войны, всего 5-7 лет назад, именно эта продукция спасла страну от голодной смерти!

      Около часа пополудни наш поезд подошел к перрону станции Лениногорск. К большому удивлению нас уже ждала грузовая машина, на которой мы приехали к клубу железнодорожников. В просторном зале стояло двадцать пять коек, застеленных новым бельем. Невольно вспомнился первый день в общежитии родного института - голые койки, грязь, клопы. Тут мы сразу почувствовали, что стали гостями богатого полиметаллического комбината, в котором работает много выпускников КазГМИ. Это было приятно.
Вдоль глухой стены зала в полном составе висели большие красочные портреты членов тогдашнего политбюро во главе с товарищем Сталиным. Мы с Сашкой выбрали койки под его портретом, а Вячеславу Беляеву достался Л.П.Берия. Прочие оказались под покровительством менее зловещих фигур.

      Пришла кастелянша и потребовала, чтобы прежде чем располагаться на отдых мы сходили в баню. Увидев среди нас девушку, она увела ее с собой, наотрез оказавшись поселить ее на сцене за занавесом, как об этом просили мы и сама Людмила. Очевидно, она не была уверена в нашей нравственности, хотя одного взгляда на нашего товарища в юбке было достаточно, чтобы понять всю необоснованность этих предположений.
Людмила была сиротой, воспитывалась в детском доме, и судьбой ей было предназначено явиться в жизнь и уйти из нее, не познав ничего светлого и радостного. Была она худенькой, сутулой, с вечно озабоченным бесцветным лицом и постоянным мокротным кашлем, по-видимому, от хронического бронхита. Плохо, как и все мы, одетая она была столь жалкой и невыразительной, что никому и в голову не приходило считать ее представительницей прекрасного пола. Она была нашим товарищем, к которому все относились со смешанным чувством жалости и сочувствия.

      Мы отправились в баню. Первое впечатление от первого в нашей жизни шахтерского города с почти двухсотлетней историей оказалось не очень приятным. В обрамлении богатой природы и сопок, заросших смешанным лесом, он производил запущенное и убогое впечатление. На улицах одновременно пыль и грязь от непросохших после ливня луж. Маленькие домишки, скудные магазинчики, в которых мы не обнаружили даже необходимого минимума продуктов. Не было ни колбасы, ни масла, ни сахара, зато все полки были заставлены водкой и портвейном N11.

     Последний мрачный мазок на эту картину положила городская баня. Моечное отделение был по щиколотку залито грязной, мыльной водой, в которой плавали жирные, мятые шайки. На что уж мы были закаленными в примитивном быте людьми, но такого свинства видеть еще не приходилось. Я начал осознавать, что все увиденное не просто следствие нужды или отсутствия порядка, а является откровенным выражением души и характера народа.

      Кое-как помывшись, мы решили найти точку общепита, чтобы поесть чего-нибудь жидкого и горячего. Местные жители указали нам на фабрику-кухню. Это было типичное порождение эпохи индустриализации и коллективизации, полностью отвечающее идее превращения людей в роботов, запрограммированных на выполнение нескольких однообразных операций, включая принятие пищи.
       Выдержав строго рассчитанную паузу, к нам подошла равнодушная, неопрятная официантка. Постукивая карандашиком по блокноту и глядя поверх наших голов в бесконечность, она спросила в безличной форме - Что будем заказывать? – Очевидно, наш скромный заказ без водки и пива только раздражил ее и она нарочито лениво поплыла в цех по приготовлению пищи. Меню на фабрике было достаточно стандартным, блюда вполне привычного качества, но цены раза в два ниже чем в Алма-Ата. Это воодушевляло.

      Вечером к нам в спальню пришли гости - выпускники нашего института разных специальностей, работающие здесь уже по нескольку лет. Сначала они расспрашивали нас об институтских новостях, о преподавателях и студенческой жизни. Чувствовалось, что они с нежностью и тоской вспоминают свое прошлое в стенах института. Затем наступил наш черед расспрашивать их о настоящем, чтобы спроецировать его на собственное будущее. Лица их омрачились. Один из гостей, худой и желчный металлург, сказал нам без обиняков:
- Посмотрите на меня! Я проработал на свинцовом заводе три года, и за это время меня шесть раз выносили из цеха без сознания в результате отравления газами. Так что, парни, мой вам совет - бегите из этого института пока не поздно!
- Но мы же не металлурги, мы горняки.
- Вы думаете под землей лучше? Мы хоть травимся, но остаемся целыми и живыми, а там каждый год по несколько человек погибает от взрывов и обвалов. Думайте, парни, думайте! Впрочем, все это через несколько дней вы увидите сами.

Гости удалились, а мы, подавленные и притихшие, легли спать.
С утра мы пошли в контору Сокольного рудника, выслушали много полезной информации об истории освоения и геологии Риддер-Сокольного полиметаллического месторождения. Оно было открыто в 1776 году Филиппом Риддером по древним чудским копям. Добыча руды на Риддерском руднике ведется с 1786, а на Сокольном с 1823 года. Месторождения были очень богатыми. Содержание свинца в рудах доходило до 25-30%, а серебра до 1-1,5 кг на тонну. Наш вопрос о нынешнем содержании тех же металлов остался без ответа по вполне понятным причинам.

       После инструктажа нам выдали спецовку подсобных рабочих - черные сатиновые штаны и куртку, неглубокие резиновые галоши-"чуни" и ребристые фибровые каски. Затем нас распределили по рудникам. Большая часть предпочла остаться на современном Сокольном руднике, а я, Сашка Симонов и Витька Шуклин избрали старейший Риддерский, ныне переименованный в Лениногорский. Действительно, ну причем здесь какой-то офицер русской армии, да еще с нерусской фамилией, когда все в стране существует благодаря идеям Ленина и заботам Сталина!
               
      Выйдя из конторы с узлами подмышкой, мы сели на скамеечки в сквере и разговорились с молодой женщиной, стоявшей в мрачном настроении возле доски приказов. Она рассказала нам, что работала в шахте "стволовой", то есть командовала спуском-подъемом людей и грузов в клетях. Сейчас ей 22 года и она списана "на-гора" по силикозу без надежды на будущее. Мы уже слышали об этой ужасной болезни, развивающейся от попадания в легкие мельчайшей кварцевой пыли, забивающей альвеолы и цементирующей их. Болезнь не излечима и ее ждет медленная смерть.

После вчерашней беседы этот печальный рассказ не прибавил нам оптимизма, но судьбе было угодно сполна испытать наши нервы и провести проверку на стойкость. Взвыла сирена и мы увидели, что народ бросился к шахтному копру. Мы спросили одного из бегущих, что произошло?
- Взрывника на Сокольном убило! Сейчас его в клети подняли.

Мы тоже подошли. Четверо мрачных горноспасателей в мокрых прорезиненных спецовках несли носилки, на которых под окровавленным брезентом лежало нечто бесформенное. Из-под брезента торчали только резиновые сапоги. На наши расспросы ответили, что несчастный сам допустил оплошность. Место, которое он выбрал как безопасное, оказалось для него роковым. При взрыве произошел вывал породы и его завалило. Надо ли говорить, что домой мы вернулись в самом ужасном настроении.

      Вечером, когда мы   лежали   на   койках   и   делились впечатлениями от  неудачной  встречи  с  рудником,  я  прочитал ребятам  из своей  записной книжки весьма подходящие к моменту строки Некрасова:
                В тундру жадный человек за золотом идет.
                Оно лежит по руслам рек, оно на дне болот.
                Трудна добыча на реке, болота страшны в зной,
                Но хуже, хуже в руднике глубоко под землей!
                Там гробовая тишина, там беспросветный мрак...

      Рано утром 2 июня 1950 года ребята отправились на Сокольный рудник, а мы втроем подошли  к бытовке Лениногорского. Нам выделили один шкафчик для одежды, и мы переоделись в спецовку. Вид у нас в одежде, сильно смахивавшей на арестантскую, был смешной и жалкий. Только каски немного осуровели и облагородили наши не очень уверенные физиономии.
      Сдав в ламповой пропуска, мы получили взамен карбидные лампы и самоспасатели. Лампы требовалось зарядить, для чего нам выдали по горстке карбида. Окружавшие нас работяги с шуточками и прибауточками, густо сдобренными матом, быстренько обучили нас пользованию этим нехитрым устройством и мы вместе с ними отправились к поджидавшей клети. В клеть впустили по счету 16 человек, закрыли дверцы и девчушка-стволовая подала сигнал. Клеть дрогнула и, мягко уйдя из-под ног, устремилась вниз в темноту. Скользя по направляющим и слегка покачиваясь, клеть проваливалась все глубже в сырое подземелье. Через определенные интервалы появлялись и быстро уходили вверх ярко освещенные камеры околоствольных дворов на рабочих горизонтах.

      Поток воды, падающей по стволу, непрерывно нарастал. Она стучала по крыше клети, обдавая наши лица мелкими брызгами, вместе с вентиляционной струей врывалась в нашу стальную коробку, где мы стояли, тесно прижавшись друг к другу. Рабочие вели обычные деловые разговоры, а мы молча пытались разобраться в своих ощущениях. Страха я не испытывал, боязни замкнутого пространства, именуемой "клаустрофобией" - тоже. Мне было интересно проверить полученные в институте знания и сопоставить их с действительностью.

       Наконец клеть замедлила падение и остановилась, твердо став на "кулаки". Это был десятый горизонт, третий участок. Мы опустились на 300 метров. Вместе со всеми по широкому, высокому и ярко освещенному квершлагу мы подошли к камере, в которой находилась "раскомандировка" участка. Это было просторное помещение, вырубленное в крепчайших кварцитах, не требовавших никакого крепления. Было сухо и тепло от мощного самодельного электрического "козла". У задней стены стоял замызганный конторский стол, за которым сидел начальник участка. По бокам стояли скамьи, на которых сидели мастера и рабочие предшествующей и новой смены. Раздавались приветствия, сочные выражения, хохот. Никто не обращал внимания на то, что здесь же сидели несколько женщин разного возраста - представителей геологической и маркшейдерской служб.

      Передача смен завершилась и люди стали расходиться по рабочим местам. В раскомандировке остались начальник участка и мы.
- Сейчас обойдем участок. Идите точно за мной. Никуда не отходите. По сторонам выработки есть ниши с не перекрытыми рудоспусками, к ним не подходите. С завтрашнего дня будете выходить в разные смены, а сейчас зажигайте карбидки и пошли.

Он стремительно зашагал по мокрому деревянному настилу над водоотводной канавкой, мы пошлепали за ним. Очень быстро мы набрали в чуни воды, но в шахте было тепло, и она не причиняла нам особых хлопот.
      Обстановка вокруг была деловой. Звеня, лязгая на стыках и разбрасывая искры, мимо пробежал электровоз с цепочкой вагонеток, загруженных рудой. Мы прижались к стенке и пропустили состав. Повернули в боковую выработку. Начальник прокомментировал:
- Вошли в полевой штрек. Сейчас увидите проходку ортов для нарезки нового слоя. На нашем руднике применяется слоевая система разработки. Она довольно дорогая и требует много леса для крепления, но зато позволяет извлекать руду с наименьшими потерями.

      Впереди в теплом тумане тускло расплывался свет карбидок и глухо рокотал перфоратор. Над головой на высокой ноте ныл вентилятор местного проветривания, он гнал по трубам из прорезиненной ткани струю воздуха к забою. Пахло сыростью, нагретым машинным маслом, мокрым деревом и ацетиленом. С тех пор эта комбинация запахов стала для меня символом подземного рудника.

       Из орта навстречу нам катилась вагонетка с рудой, подталкиваемая двумя парнями. На ее передней стенке болталась шипящая карбидка. При виде нас один из них громко прокричал нам "Бойся!". Эта команда особенно понравилась нашим ребятам и часто использовалась в нашем быту при подходящих обстоятельствах.
Подошли к забою. Перфоратор, как взбесившийся зверь, рычал и бился в руках могучего бурильщика. Начальнику пришлось похлопать его по плечу, чтобы отвлечь от работы. Поворотом рукоятки бурильщик прекратил подачу сжатого воздуха, и сразу наступила звенящая тишина.
Все сели перекурить и предложили нам. Никто из нас не курил, что вызвало ироническую улыбку.
- Ничего! Придете работать под землю - закурите! Жизнь заставит. А теперь, если у вас нет вопросов, можете подниматься "на-гора". Обратную дорогу найдете? - Мы дружно ответили, что найдем. - Завтра выходите каждый в свою смену. Я предупрежу мастеров.
               
      Мы зашагали обратно и вскоре были у ствола. Нам довольно долго пришлось ждать клеть, прежде чем мы вновь увидели солнце и вдохнули свежего воздуха, запахов которого в обычных условиях мы прежде не замечали. Невольно подумалось, что по-настоящему ценить все прелести земной жизни способны только те, кто часть ее вынужден проводить под землей.
Домой мы возвращались пешком и по дороге обсуждали итоги первого знакомства с рудником. Мы сошлись в оценке, что не так страшен черт, как его малюют. Шахта отнюдь не произвела на нас пугающего впечатления. Наоборот, мы убедились, что в ней работают простые, мужественные и отзывчивые люди. Они говорили о своей работе просто, без надрыва или неуместного пафоса, и никто из них не считал, что его жизнь - подвиг.

       В комнате устало возлежали наши коллеги. Начались взаимные расспросы и обмен мнениями. Настроение у наших ребят оказалось даже более радужным, чем у нас. Наперебой они поведали нам, что руководство рудника решило создать из них студенческую проходческую бригаду. Для этого их разбили на три смены по шесть человек, выделили забой, мощный колонковый перфоратор КЦМ-4 после капитального ремонта и с завтрашнего дня они приступают к работе. Взахлеб, с горящими глазами они передали нам слова начальника участка, что за остающиеся до конца практики три недели они смогут заработать, по меньшей мере, по 4-5 тысяч рублей. Ведь местные проходчики зарабатывают в месяц до 20-25 тыс. Больше всех упивался пьянящей перспективой Петр Ковешников. Он был с 26 года, успел послужить в армии, был убежденным коммунистом и вообще высоко  идейным человеком. От восторга на его остром носу запотели очки, а в уголках губ закипели пузырьки слюны. Нам оставалось только тихо завидовать и делать вид, что мы к такой перспективе относимся спокойно и предпочитаем детально познакомиться со всем рудником, а не терять время в одном забое. Нас поняли и подняли на смех. Особенно усердствовал в ядовитых замечаниях Владька Ищук.

      На следующий день Сашка ушел на смену к 8 часам, а я отправился к 16. Опеку надо мной взял сменный мастер Музаев. Это был средних лет чеченец, спокойный и приветливый. От него я узнал, что в Лениногорске много чеченцев, высланных сюда в 1944 году по специальному решению Президиума Верховного Совета СССР якобы за измену Родине. Войска НКВД, подведомственные Л.П.Берия, изгнали их из собственных домов, погрузили в эшелоны и разбросали на огромных просторах Казахстана и в Киргизии. Кое-что о них мы слышали и раньше, но в реальной жизни я столкнулся с ними впервые.

      Крепкий, жилистый и хорошо натренированный за годы работы под землей, он загонял меня лазанием по бесчисленным вертикальным выработкам - восстающим. Они соединяли между собой смежные горизонты и этажи и имели в высоту до 30 метров. Восстающий, как правило, состоит из двух отделений - людского ходка и рудоспуска, разделенных деревянной переборкой. Когда вы карабкаетесь вверх или спускаетесь вниз по осклизлым крутым лестницам ходка, рядом внезапно и со страшным грохотом падает вниз не менее тонны руды, вываленной наверху из вагонетки. Ощущение из разряда очень неприятных, но к нему быстро привыкаешь.
     Трудно карабкаться по лестницам, в которых иногда не хватает нескольких ступеней, да еще когда сверху льется вода и стремится погасить карбидку. Зажечь ее в такой сырости весьма непросто. За первый день Музаев хорошо дал мне прочувствовать, что значит быть горным мастером и дважды за смену облазить все забои обширного участка.

      К концу шестичасовой смены с непривычки я так вымотался и вымок в своей сатиновой спецовке, что в раскомандировке вынужден был подсесть к гудящему козлу, чтобы отдохнуть и обогреться. Внезапно в камеру ворвалась шумная группа из четырех довольно молодых женщин и девчат в брезентовой спецовке и с аккумуляторными лампочками на касках. Это была бригада взрывников, обслуживающих участок.
Увидев меня, и узнав, что я студент-практикант, они тут же предложили мне пойти с ними взрывать забои "для практики". Музаев заметил, что по правилам это не допускается, но отчаянные бабенки не очень деликатно высмеяли его и сказали, что хотят затащить мальчика в темный забой и поиграть с ним в жмурки. Я почувствовал, что из озноба меня кинуло в жар.
- Ну что, студентик, пойдешь с нами? Да ты не бойся! Мы шутим! Здесь слишком грязно, а к тому же на нас вон сколько брезентухи! Мы действительно покажем тебе как взрывают. Все в жизни пригодится.

       Чтобы выглядеть непринужденнее и солиднее я согласился, хотя это означало, что мне придется задержаться под землей еще на несколько часов.
Девчата в самом деле обучили меня азам огневого способа взрывания на проходческих работах. Я посмотрел, как ловко и сноровисто они вставляют патроны в шпуры, изготавливают боевики и досылают их к основному заряду, забивают шпуры забойкой. Я помогал им, за что получил возможность поджечь с помощью затравки из огнепроводного шнура пять зарядов. Когда шнуры загорелись и в выработке запахло порохом и горящим асфальтом, на душе  у  меня  с  непривычки  стало  тревожно,  но виду я не показал. Мы ушли в соседнюю выработку и стали  ждать.  Девчонки сказали  мне,  чтобы  я  считал  взрывы.  Их  должно быть ровно столько,  сколько было  заряжено  шпуров.  Если  будет  меньше, значит произошел "отказ",  а это всегда неприятно.  До тех пор, пока его не  ликвидируют,  работы  продолжать  нельзя.

       Но вот грохнул первый взрыв, а за ним с паузами в 2-3 секунды прогремели другие. Когда взрывают под землей, ощущение такое, будто недра земли стонут и содрогаются. Вибрирующий гул несся со всех сторон, воздух упругими толчками бил в уши, порода под ногами колебалась, и эти колебания передавались всему телу. Впечатление от первого взрыва были очень острыми и неожиданными. По выработке потянуло непередаваемо сложным букетом взрывных газов. Когда поток несколько ослабел, мы пошли в забой, посмотреть на результат наших усилий. По оценке старшей взрывницы взрыв был нормальным, и мы отправились к стволу.
      Взрывников ждала клеть и вскоре мы поднялись "на-гора". После душа и переодевания я вышел из бытовки в теплую, звездную ночь.
Несколько лишних часов, что я не поленился провести с лихими девчатами, лучше всяких лекций позволили мне разобраться в основных принципах производства взрывных работ. Мне и в голову не пришло в ту ночь, что взрывное дело станет моей главной профессией на всю жизнь.               
      Домой я добрался около двух часов ночи. Все спали и обстановка в комнате была привычной - кто-то скрипел зубами, кто-то храпел, кто-то о чем-то беседовал сам с собой. Я разделся и мгновенно уснул.

      Витька Шуклин напросился в мою смену. Он то ли боялся шахты, то ли неуютно чувствовал себя среди рабочих. Музаев не стал возражать и взял нас обоих в аккумулирующий штрек, в который из нескольких рудоспусков поступала руда из рабочего слоя. Она сгребалась к этажному рудоспуску с помощью скреперной лебедки, за рычагами которой мы увидели молоденькую девчушку. Познакомились. Рита Старостина, студентка местного горного техникума, как и мы, проходит практику. Музаев оставил нас на ее попечение, попросил обучить работе на лебедке и ушел по своим делам.
Я сел за рычаги и через полчаса вполне сносно таскал руду от дальнего конца до рудоспуска, устье которого располагалось прямо под лебедкой. Было интересно наблюдать, как ковш скрепера ползет по штреку и, постепенно наполняясь рудой, приближается из темноты. Его требуется вовремя остановить, чтобы не повредить помост лебедки или не порвать трос. Механизм был прост в работе и очень эффективен. Недаром на шахтах он использовался десятки лет, впрочем, и до сих пор на многих небольших рудниках ему отдают предпочтение перед более сложной и неизмеримо более дорогой техникой.

      До конца смены мы с Витькой по очереди работали на лебедке, а в перерывах болтали с нашей знакомой. Время пролетело незаметно, и в 12 часов ночи мы поднялись из шахты. В город шли вместе. Рита пообещала нам дать свой отчет по практике, чтобы облегчить нам составление своих отчетов. Перед расставанием пригласила нас на воскресную прогулку в горы за речку Громотуху, протекавшую в нескольких километрах от города. На наш вопрос о составе компании она сказала, что будут и другие студенты, проживающие в общежитии техникума.

      Последующие дни были очень насыщенными. Две смены я работал в бригаде крепильщиков, помогая таскать, пилить и устанавливать стойки из толстых, сырых и невероятно тяжелых сосновых бревен. Здесь я в полной мере почувствовал, что эта работа не по моим хилым силам. Нужно было иметь изрядную физическую подготовку и хорошее питание, чтобы ворочать такие тяжести. Крепильщики посоветовали мне осваивать более легкую профессию, а до того есть как можно больше каши с мясом. Рецепт был правильным, но трудновыполнимым.

      Мой последний выход на участок чуть было не оказался для меня вообще последним на моем жизненном пути. Произошло все так.
Я сидел с двумя крепильщиками в слоевом орту вблизи свежее поставленных крепежных рам. Над нашими головами нависал, так называемый, "мат", представлявший бревенчатый настил, скрепленный тросами, сверх которого на многие десятки метров было месиво из обрушившейся породы, старого крепления и разного ненужного хлама. Вся эта огромная масса держалась на стойках крепи и давила на нее со страшной силой. Возле одной из стоек лежал перфоратор, упиравшийся в нее рукояткой. Мне взбрело в голову попробовать, находится ли он в рабочем состоянии. Я толкнул ногой рычаг подачи воздуха, перфоратор взревел и на отдаче ударил корпусом под основание стойки. Рама начала падать, за ней повалилась следующая, а в образовавшееся в кровле незакрепленное пространство из щелей мата посыпались куски породы. Реакция крепильщиков была мгновенной - они бросились из-под нараставшего потока обломков и на ходу вырвали меня, не сразу сообразившего, что происходит, и что следует делать.

      Некоторое время мы со стороны наблюдали за тем, как над тем местом, где мы сидели, вырастает внушительных размеров куча из кусков породы и обломков старой крепи. Мне стало жутко.
     Разбирая случившееся, крепильщики мне объяснили, что в шахте ничего не следует делать, не подумав, а если что-то случилось, то, прежде всего, надо спасаться, а не размышлять.
               
       За две недели в недрах Риддерского рудника я неплохо познакомился с горными работами и даже успел поучаствовать в основных производственных процессах. После этого нам организовали несколько экскурсий для ознакомления с более прогрессивной системой блокового обрушения руды, внедряемой на Сокольном руднике. Нас поразили масштабы буровых камер и количество одновременно работающих там станков. Побывали мы на обогатительной фабрике и даже в той ее части, где под охраной чекиста с револьвером снималась "черная пенка", содержащая попутно извлекаемый золотой концентрат. Последняя экскурсия была на свинцовый завод, который потряс нас царящим там хаосом, жарой, загазованностью и запыленностью. Мы посочувствовали нашим металлургам, поняли причину их недовольства своей специальностью и после этого пришли к выводу о том, что из всего увиденного лучше всего работается обогатителям, несколько хуже горнякам и уж совсем невыносимо - металлургам.

      Ну а как же шли дела у наших счастливых соперников, принятых на законную работу? Их первоначальный энтузиазм таял на глазах. Они приходили с работы усталые и раздраженные и очень неохотно отвечали на наши расспросы. Однажды, когда мы увидели на скуле нашего ветерана Владимира Балтина здоровенный лиловый желвак, я спросил его - уж не подрались ли они за свои высокооплачиваемые места? О всем случившемся с комплексной бригадой мне поведал Петр Ковешников, который, по-видимому, раньше всех разобрался в происходящем. История, которую он нам рассказал, достойна пера М.А.Шолохова и приключений его бессмертного деда Щукаря. Однако придется изложить ее в меру собственных литературных возможностей.

      В первый свой выход в шахту отправилась семерка в составе Михайлова, Ковешникова, Овсянникова, Ищука, Балтина, Шаймерденова и Бурина. Это был авангард, которому предстояло доставить в забой вспомогательное оборудование, необходимое для организации стахановской проходки. Тяжеленный колонковый перфоратор КЦМ-4 и распорная колонка были подняты по рудоспуску с помощью лебедки загодя.
Геннадию Овсянникову, как самому крепкому, поручили нести и самый длинный и тяжелый бур из комплекта. Устные и плакатные инструкции о правилах переноса в выработках длинномерных предметов мы слышали и видели неоднократно, но русский человек обладает уникальной способностью пропускать мимо ушей и глаз любые нравоучения и чужой опыт. Он до всего должен дойти сам. Ничтоже сумняшеся, Гена взвалил бур на плечо и понес его от мастерской сначала по просторному высокому квершлагу, а потом по более низкому откаточному штреку. Здесь и случилось первое приключение, которое могло бы стать последним, если бы не чуни.

       Группа шла по штреку,   весело   обсуждая   проблему расходования  будущих  невероятных  заработков,  когда   в   ее арьергарде раздался дикий сдавленный крик.  Все бросились назад и в ужасе остановились при виде  Семеныча,  лежавшего  в  грязи между  рельсами.  Сначала  подумали,  что  он погиб,  но вот он заворочал мутными  глазами  и  начал  что-то  бормотать.  Парни догадались,   что   он   задел  буром  за  контактный  провод, подвешенный под кровлей штрека. Произошло замыкание через бур и сырые чуни на почву.  Гена пропустил через себя около 450 вольт, и, можно сказать, еще дешево отделался. Немного шокированные случившемся,   ребята   дошли   до восстающего,  по которому предстояло подняться к подэтажу,  где располагался забой.   Тяжелые   буры   по  скользким  и  крутым лестницам пришлось нести на себе.  Геннадий и в  этот  раз  шел последним. Ребята  преодолели  уже больше половины пути,  когда снизу снова раздался крик,  потом какой-то  грохот  и  лязг,  а вслед за тем отборный многоэтажный мат.

      На этот раз бур выскользнул из рук бедного Гены и устремился вниз через лестничные пролеты, сокрушая гнилые ступени и рассыпая искры при ударах о породу. На беду ниже наших парней по тому же ходку поднималась группа рабочих, мимо которых со свистом пронесся этот страшный снаряд. Услышав вопли и мат, Гена замер в ужасе, предположив, что кого-то убил. Но вот из перекрытия показалась красная от злости физиономия первого рабочего, который, увидев перед собой растерянного студента, обрушил на него новый поток изощренной брани. Несчастный Семеныч, прижав руки к груди и кланяясь, повторял только - "Извините, извините, пожалуйста!" - Такая интеллигентская реакция только подогрела шахтеров, один за другим вылезавших по ходку на площадку. Уверен, если бы Гена разговаривал с ними на привычном языке, инцидент был бы исчерпан быстрее. Но мы к этому еще не привыкли.
Увидев перед собой студента, мужики скоро смягчились и принялись подшучивать над ним, но бедняге было не до смеха - ему предстояло снова спускаться за проклятым буром и тащить его наверх.   
               
       Злоключения нашей молодежной бригады на этом не кончились. Дня через два, промучившись с плохо отремонтированным перфоратором, ребята все же приступили к основной работе - начали бурить шпуры. Чтобы понять, что произошло на этот раз, следует изложить обстановку, в которой развернулись события.
Рассечка, которую обязалась пройти наша бригада, была только что врезана из орта. Ее длина не превышала 3-4 метров. Невдалеке от ее пересечения с ортом в боковой нише было устье злосчастного восстающего с рудоспуском и людским ходком, по которому парни поднимались к забою. Рудоспуск стоял открытым, перекрывающие его ляды еще не сделали из лени или по небрежности. Распорная колонка и перфоратор стояли наготове в полутора метрах от груди забоя. Под верхний конец колонки была подложена толстая доска, на которую ребята додумались сложить свои "тормозки" с бутербродами, считая это место самым чистым.

      Сначала все шло неплохо. Двое обслуживали работающий перфоратор, двое сидели у стенки выработки, курили и "травили баланду", пытаясь перекричать грохот мощной машины, трое помогали крепильщикам перетаскивать рудостойки поближе к выработке. Четыре ярко горящие карбидки висели на разных уровнях и стояли на почве рассечки. Беда пришла внезапно и случилась из-за плохо прикрученной накидной гайки шланга сжатого воздуха и недостаточно надежно раскрепленной колонки. От вибрации гайка ослабла и сорвалась. Из шланга под давлением 5-6 атмосфер вырвалась тугая струя сжатого воздуха, под реактивным действием которого толстый резиновый шланг с тяжелой гайкой на конце, как взбесившийся дракон, заметался по выработке. Разом погасли все карбидки и наступила кромешная тьма, освещаемая лишь снопами искр, возникавших при ударе стальной гайки о кварцит выработки. Периодически, после глухих ударов гайки по чему-то мягкому, раздавались громкие вопли потерпевших. В довершение катастрофы рухнула колонка вместе с перфоратором.

     Все сложилось - хуже некуда. Парни потеряли ориентировку и не знали куда ползти.  По их рассказам, они твердо помнили одно - в нескольких метрах сзади был открытый зев рудоспука, падать по которому пришлось бы около 20 метров. Наконец кто-то догадался, что пренебрегая жестокими побоями, надо нащупать, перехватить двумя руками и переломить шланг, прекратив доступ воздуха. После нескольких попыток это удалось Балтину, вот тут-то он и получил свой фингал. После этого наступила относительная тишина, нарушаемая лишь стонами, охами и матом. Долго на ощупь искали карбидки. Наконец удалось зажечь одну. Аркадий побежал и перекрыл воздушный вентиль. Когда зажгли все карбидки и огляделись, то увидели довольно безрадостное зрелище - все были избиты; колонка и перфоратор валялись на почве выработки; бутерброды втоптаны в грязь; пробурено всего полтора шпура. Сил и настроения на восстановление уже не оставалось, и ребята стали ждать смены.

     Итог был печальным - за неделю сплошных мытарств, закончившихся чуть ли не трагически, они так и не смогли подготовить забой к отпалке. Нет проходки - нет зарплаты. Свою неудачу они вначале скрывали от нас, надеясь, что приличный заработок компенсирует прочие издержки производства, но когда и эта надежда лопнула, то вынуждены были рассказать о случившемся.
     Эта история со временем превратилась в самый забавный эпизод нашего первого знакомства с рудником. Ее часто рассказывали в компаниях, артистически изображая поведение каждого участника в лицах и сопровождая эмоциональными выражениями. Сценка пользовалась неизменным успехом, особенно среди смешливых девчонок.
               
     Пока наши коллеги на горьком опыте познавали специфические особенности будущей профессии, мы втроем большую часть времени уделяли сбору материалов для отчета и встречам с нашими новыми знакомыми. Мы с Виктором зачастили в общежитие к девчатам. Рита познакомила его со своей подругой, маленькой, под стать Виктору, студенточкой-обогатителем. Наши походы не прошли мимо внимания Людмилы Рыжковой, которая рассказала обо всем в группе. Начались шуточки и неприличные намеки. Виктор переживал. Он сильно увлекся своей Ниночкой и говорил мне только о ней. Наши отношения с Ритой не получили развития в связи с появлением у меня серьезного соперника. Вот как это произошло.

     На Громотуху мы пошли не вчетвером, как все же надеялись, а довольно большой компанией. К нам присоединились два студента третьего курса из Томского политехнического института. Один из них был в новенькой форме. Ах, эта великолепная форма! Из-за нее, а вовсе не из-за ее владельца я потерял в этот день Риту. "Сердце красавиц склонно к измене и к перемене как ветер мая" - впервые я прочувствовал справедливость этих легкомысленных слов. Уже в начале нашего похода она стала все дальше удаляться от меня и льнуть к томичу. Я был огорчен, но не подавал вида. Подумать только, сколько часов я просидел вместо нее за скреперной лебедкой, сколько решил для нее задач по тригонометрии! И на тебе, измена!

      От сердечной травмы меня спасла роскошная природа Рудного Алтая. Она мне напомнила таежные впечатления из моего детства. По берегам Громотухи цвела черемуха, покачивались непривычно большие колокольчики голубых аквилегий, источали тонкий аромат крупные пурпурные цветы Марьиного корня. Я отошел от нашего отряда и бродил среди великолепного разнотравья в одиночестве, огорченный человеческой неблагодарностью и умиротворенный щедростью и свежестью леса.

     Практика подходила к концу. Нас уже тянуло в любимый город и манили новые впечатления от предстоящей поездки в лагеря. В последний момент появился и наш руководитель П.М.Кошулько, который организовал встречу с директором комбината Малкиным. Это был крупный, рыжий, веснушчатый, очень живой и энергичный еврей. Принял он нас на равных и говорил с нами не покровительственно, а как с будущими коллегами по работе. Приглашал после окончания института в Лениногорск и обещал интересную работу, скорое продвижение по службе и на первых порах комнату в общежитии. Его демократичность очаровала нас и мы расстались, довольные теплым приемом.

     За пару дней до отъезда мы стали свидетелями еще одной трагикомической сцены. Во второй половине дня с рудника вернулась наша многострадальная проходческая бригада, ходившая в кассу за заработком. Мы ждали их с вполне понятным интересом и нетерпением. Если вначале они снисходительно объясняли нам, что рассчитывают заработать по 5-6 тысяч, то к средине своих мытарств стали соглашаться на сумму ровно в десять раз меньшую, но и 500- 600 рублей для студента деньги заманчивые. Мы им слегка завидовали. И вот они явились мрачные и неразговорчивые. Произошло что-то неожиданное, но выпытывать мы не стали. Первым не выдержал Ищук и рассказал нам забавный финал этого эксперимента.
     - Заняли мы очередь у кассы. Рабочих полно и каждый отходит от окошка с огромной пачкой денег. Под зарплату выдавали по 10-15 тысяч! Подошла и наша очередь. Стали нас выкликать поочередно и выдавать получку. Стоявшие сзади и рядом рабочие разразились гомерическим хохотом, а мы были готовы провалиться сквозь землю: за две недели каторжного нелепого труда лишь двое - Саша Носуленко да Максут Кшаев получили по 130 рублей и то благодаря тому, что одну смену работали в другой бригаде на откатке руды. Остальные получили от 3 рублей 18 копеек до 7 с полтиной. Подавились бы они этими копейками, чем так позорить нас!

     Шуткам рабочих и расстройству наших ребят не было предела. На этом печальном фоне мы почувствовали себя в солидном выигрыше. У нас уже были готовы отчеты, за которые Кошулько здесь же выставил отличные оценки, а им срочно предстояло наверстывать упущенное напрасно время.
               
      Первая практика завершилась. Мы трое были довольны не столько ее благополучным завершением, сколько тем, что рудник и наша будущая профессия оказались менее ужасными, чем нам внушали. Я убедился в том, что никогда не следует полагаться на чужое мнение, но все нужно видеть своими глазами и оценить своим умом.
На вокзал мы пошли на этот раз пешком. Нас провожала Людмила Рыжкова, которой не надо было спешить в лагеря, и которую никто и нигде не ждал. Сердобольные рудничные взрывницы предложили ей остаться на все лето в своей бригаде с реальной возможностью неплохо заработать. Люда согласилась.
     Мы забрались в полупустые вагоны и оккупировали полки по выбору. Поезд плавно тронулся. Через открытые окна мы помахали нашей Людочке, долго и одиноко стоявшей на опустевшем перроне. Наконец ее худенькая, сутуловатая фигурка исчезла из поля зрения. Навсегда.

     Через двое суток мы прибыли в родной город. События практики ушли в прошлое "как сон, как утренний туман" и только одежда еще долго сохраняла сложную комбинацию ароматов рудничной пыли, ацетилена и прорезиненной спецовки, которую нам все-таки выдали по личному указанию начальника участка.
Любимый город встретил нас асфальтовой духотой, бензиновой гарью и пыльными кронами утомленных жарой деревьев.  Пришлось с грустью вспоминать мягкую, влажную погоду Лениногорска и жалеть о нереализованной из-за лагерей возможности заработать. Музаеву понравилась моя сноровка в работе на лебедке и он предлагал мне остаться поработать скреперистом.
      Остановился я у матушки, которая нашла, что за месяц отсутствия я успел подрасти и возмужать. Действительно, за два года в институте, несмотря на все тяготы и полуголодное существование, я подрос на 7 см и достиг 173 см. Хотелось бы больше, но этот рост мне уже казался вполне сносным.