Жизнь за колюючей проволкой. Глава7 Мои университе

Глава 7



Мои университеты.


Не тот много знает, кто долго прожил, а тот, кто много видел. (Из школьного альбома)

Все эти перетрубации и изменения вносили сумятицу в деятельность исправительно-трудовых колоний, затрудняли и одновременно открывали новые возможности в развитии воспитательной работы по возвращению осужденных к полнокровной трудовой жизни.

Мне только 24 года от роду. За плечами только школа и институт. И еще, наверное, самое главное и определяющее, я уже три года женат, у нас сыну два года, таким образом, я отец семейства. И это меня делает взрослее своих сверстников, более адекватным восприятие окружающих меня сотрудников и равноправного с ними отношения, хотя по жизненному опыту и навыкам работы в специфической сфере со «спецконтенгентом» я по сравнению с ними желторотый птенец. Я никогда по хорошему не знал автобиографий своих сослуживцев: кто они, от куда, и как оказались на работе, или как они всегда подчеркивали – «службе» в органах. Но я сейчас с ними делал одно общее дело, как могли и как умели, сообразно своей совести и чести, выполнять все инструкции и наставления, Законы и Указы, Постановления и распоряжения, которые регламентировали нашу работу.

Итак, начался новый отсчет времени бесконечного полета Земли по своей заданной орбите вокруг освещающего и согревающего солнца. В истории с приходом Нового года люди связывают свои надежды на лучшее будущее, а в лагерной песне поется:
Новый год, порядки старые,
Колючей проволкой наш лагерь
                обнесен…

Да, это так. Но Земля летит, года идут, а счастья нет, потому что, сама жизнь уже счастье.  но нам этого мало.
Как бы ни задавал себе вопрос: «Что день грядущий мне готовит?» Ответа на него не получишь. Ясно лишь одно – от судьбы, как от самого себя, никуда яне уйдешь. Чему быть, того не миновать, а бог даст день, даст и пищу.

Работы у меня много и в колонии, и в вечерней школе. С 7 часов утра и до 11 ночи на ногах. Хандрить некогда, да и не в моём характере. Центром нашей семейной вселенной является сын, который растет хорошо, развивается нормально, и даже своими капризами приносит нам радость бытия

Январь месяц ознаменовался новыми буранами и снежными заносами. Наш барак, в котором мы живем, с западной стороны замело снегом по самые трубы. Почти ежедневно приходится откапывать от снега окна, чтобы можно было открыть форточку. Трещат морозы. Но особое испытание доставляют постоянные злые ветры, скорость которых превышает 20 м.,с

По воскресным дням я еженедельно бываю в жилой зоне, провожу культурный досуг для заключенных отряда. Так, читая стихи узников Заксенхауза, стараюсь дать понять разницу между положением моих подопечных и узников фашистских концлагерей.

После завершения компании по досрочному освобождению в зоне остались наиболее тяжеловесные и разгильдяистые осужденные, но время залечивает не только физические, но и душевные раны и порождает новые надежды на авось, возможно какое сокращение срока. Положение с дисциплиной в отряде выправляется. Нет нарушений режима. Выше выработка на производстве. Я стараюсь основной упор воздействия перенести на сознание, чтобы человек работал не за страх, а за совесть, что некоторыми моими сослуживцами и в частности начальником расценивается как либерализм, с чем, разумеется, я не согласен.

Если присмотреться повнимательнее к общему состоянию коллектива заключенных, то это одна сплошная гниющая в своей безвыходности и постоянно ноющая рана из сотен тел: «Когда же и я, не мы, а именно – я, уйду домой, точнее – на волю?». То, что ушли другие, его не радует, потому, что каждый придерживается не писанного лагерного правила: «умри ты сегодня, а я – завтра». А то, что есть еще одно правило: «сам погибай, но товарища выручай», то это писано для кого-то другого.

В конце января на состоявшемся партактиве по подведению итогов прошедшего 1959 года в докладе начальника ОМЗ подполковника Зернова Н.Н. мне была дана неудовлетворительная оценка, за то, что бригады закрепленного за мной отряда за последние 3 месяца не выполнили финансового плана. В этот день (27.I-60г.) инспектор отдела кадров Симашко А.А. поздравил меня с присвоением мне звания «лейтенант в/с». Первый этап моей работы закончился. «Назвался груздем – полезай в кузов!» Теперь началась служба по Уставу.

Оттрещали морозы, отшумели метели. Как бы не были велики снежные сугробы и покрывала, весеннее солнце растопило их и оголенная черная степь начала покрываться зеленью проснувшихся от зимней спячки трав.

С наступлением весны не только у птиц появляется тяга в родимые края. Ностальгия по родным местам обостряется и у тех, кто находится за колючей проволкой:
Как никогда весной на волю хочется.
И сердце просится в простор полей.
Былая милая, свобода милая,
Вернись по-прежнему, вернись скорей.

Да быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Вот хотя бы и локоток близок, да не укусить. Это же надо знать, понимать и учитывать в своей ежедневной работе. В основе весенних обострений, нарушений режима содержания, стремлений к совершению мужеложества, бича всех мест заключений лежит могучий инстинкт самой природы, наносит непоправимый вред тем опущенным несчастным, кто попал под ее жернова.

Кто не терял свободы, тот не знает ей цены. Но к сожалению и большому огорчению, кто потерял свободу один раз, бывает, что не может уже ценить ее до конца своих дней.
Над заливом лед весной растаял,
И деревья скоро зацветут,
Только нас с тобою под конвоем
Спецэтапом в лагерь вновь везут.
Снова эти крытые вагоны,
Стук колес под ровный перебой
Снова опустевшие перроны
И собак конвоя злобный вой.
В лагерях мечтают о свободе,
Но нельзя об этом говорить,
Здесь винтовки часовых на взводе,
Могут лишь свободу заменить.
Снова вы увидите как летом
Васильки вам в поле разцветут.
Разве вы не знаете об этом,
Что цветы свободных только ждут.
День за днем года идут упрямо
Все забудут наши имена
И никто не скажет, только мама.
Скажет, что у сына седина.

Вот стихи неизвестного автора, которыми полон лагерный фольклор.
Самое большое наказание осужденного – это лишение свободы и вместе с этим всего, что с нею связано. Поэтому самое главное желание, желание свободы. Отсюда, самое грозное, строгое клятва правдивости своих слов: «Век свободы не видать».

После праздника Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота, а именно 24 февраля в жилой зоне колонии случился пожар. Пожар произошел от замыкания электропроводки, в бараке, где располагалась санчасть. Пожар был во второй половине дня. Я лично принимал участие в спасении медицинского имущества, поэтому долго находился в горящем здании, как и все бараки сооруженном из древесных плит и облицованном сухой штукатуркой. Я не сгорел, но сильно задохнулся от едкого дыма и меня едва отходили на свежем воздухе. Заключенные принимали активное участие в тушении пожара, потому что санчасть была их общим достоянием. Потом несколько недель, чтобы зайти в квартиру, я оставлял свою шинель на вешалке в коридоре, так она отвратительно воняла едкой гарью. Это было одно чрезвычайное происшествие, которое случилось в нашей колонии.

В начале марта я получил письмо от своего сокурсника и близкого товарища по учебной группе Ивана Миллера, работающего учителем в средней школе в Гвардейском районе благодатной Алма-Атинской области. Он мне писал:

С горячим, искренним приветом, супруги Макаровы и сын ваш Саша!
Вот уже два месяца, как я вам не отвечаю. Я сам себя называю свиньей, но войдите в мое положение. Представьте себе такую картину: секретарь учительской организации, секретарь метсовета, руководитель секции языка и литературы, руководитель драмкружка, физкультурного и литературного, классный руководитель, учитель, агитатор – этот список можно было бы продолжить. Древний Цезарь сказал бы: «Ты меня, друг, перещеголял». Суток из 24 часов не хватает совершенно. Очень трудная и нудная работа – проверка тетрадей. Еле-еле хватает времени на то, чтобы прочитать необходимое по литературе. Быть может, это и хорошо – не остается почвы для бесплодной фантазии и весь как-то бурлишь. Уроков 28 – веду еще физкультуру и очень жалею, что в институте так мало обращал на это внимания.

Жизнь наша идет по-старому, т.е. без крупных изменений и потрясений. С каждым днем приобретаем опыт совместной жизни, уменьшились стычки, которые происходили. Оказывается, и в супружеской жизни нужен опыт и практика. Ваш совет – общими усилиями подавлять недоразумения, пригодился и нам. Сын наш растет хорошо, вчера ему было ровно шесть месяцев. Придешь домой, а он улыбается и протягивает к тебе ручонки. И словно всходит в душе солнце, и забываешь огорчения, которые были на работе, другим, более близким содержанием наполняются призывы против войны и по-другому понимаешь плакат, на котором мать с ребенком требует мир.

Очень плохо то, что у нас нет никакой фотографии и мы не можем вам показать наши примечательные физиономии.
Часто ходим в кино, благо у нас совсем рядом и билеты всегда без очереди. Из последних картин очень понравилась «Чудотворная». Замечательная, правдивая, яркая. Больше бы таких картин. Понравилась «Хлеб и розы» – о революции, показали своеобразно.

Из книг читаю в основном те, которые нужны по программе, на другие не хватает времени. Газеты читаю регулярно, злюсь на Конго и Дага. Ведь подумать, что какая-то кучка головорезов совершенно беспрепятственно делает свое грязное дело…

Птицеферма моя жив
ет, петух гордо ходит среди своих подруг, свинство процветает. Думаем с этим кончать, но магазин пока плохо обеспечивает продуктами. Квартирные условие плохие; наступает весна и вот в комнате начинается симфония дождевых капель. Угля не достанешь, в магазине ни толи, ни гвоздя – сделал бы сам. Ругался много раз с десятником – увы! Бесполезно. Ведь есть же людишки, которые совершенно не заботятся о людях. Хуже всего то, что не найдешь хвост, за который бы уцепится, вытащить да исхлестать.

Одним словом, живу. Радуюсь, веселюсь, огорчаюсь, злюсь – а это и есть жизнь.
Я очень рад, что наша переписка живет и здравствует. Друзья теряются (старые), находятся новые, но ведь будет преступлением забыть то, что было в институте. Ведь интересно знать, как устроились, как живут, порадоваться за светлую жизнь своего однокурсника и огорчится за того, кто вышел необмытым и грязным из тех светлых лет. Я в нашем районе встретил двух выпускниц нашего института. Одна из них – Червякова Надя (ее отец работал на лыжной базе) и Кириченко Нину.

Но какая между ними разница. Одна называет село мусорной ямой и приехала только потому, чтобы «отбыть срок» (заметь ее выражение). Вторая довольна и работает с полным удовольствием. И ведь с радостью говоришь с таким человеком, любишь ее. А другая «балласт» как изволил выразиться однажды на собрании ваша личность, Вл. Анатольевич.

Я замечаю, что нам еще много нужно поработать, многих переделать, пока придем к «самому справедливому обществу».

Философии сегодня, кажется, много, пора и закончить.
Прошу вас отвечать на мои письма, делиться своими мыслями и тревогами. Лично меня переписка с вами обогащает. Имея хороших, умных, добрых друзей становишься и сам как-то лучше и богаче.

Пишите о тех, кого знаете (по институту), я знаю очень мало о них.
Привет от жены и сына.
26.II 1961.
P.S. Свирепствуют ли в вашем краю вьюги, морозы, снега? У нас зима мягкая, добрая, я почти всю зиму бегаю в ботинках.
Саше достал две марки, не знаю, имеет ли он такие.


Мы жили и работали в разных сферах и условиях, как климатических, так и житейских, а трудности и неприятности у нас были схожи, чтобы не сказать одинаковы. И нас прежде всего раздражало и возмущало не столько недостатки бытового устройства и скудости материальных средств и торгового обеспечения, сколько, выражаясь еще языком Вл.Маяковского: «Сколько сволочи развелось везде и вокруг». И я целиком был согласен с выводом Вани, что нам еще много нужно поработать, многих переделать, пока придем к «самому справедливому обществу». А переделывать надо не кого-нибудь, а прежде самого себя, как ту молодую учительницу, которая приехала не детей учить, а «срок отбывать». «Врачу, исцелися сам!»

Сейчас много детей таких учителей заседают в современной Государственной Думе.

Разлука была короткой. Через неделю я вернулся. И все встало на свои места. Снова с утра до ночи в зоне и на стройке, на стройке и в зоне. Стало известно, что в Москве или в Ленинграде, можно поехать учиться. Я выказал желание, но мне отказали. А возможность получить специальное образование была реальна. Пришлось повышать свою специальную квалификацию на практике.
 Так 17 марта я усиленно готовился к проведению политзанятий среди заключенных по материалам Х съезда КП Киргизстана. Придя в зону, я зашел в Совет, где сидели зам.начальника ст.лейтенант Лихачев и начальник отряда майор Озимов (среди заключенных по кличке – «ширенный», за то, что он был испорчен зоной и употреблял «марафет», т.е. морфий) и скорбно философствовали о бренности жизни, о черной неблагодарности людей, о несправедливости и бюрократизме, о субординации: я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак.
 
После проведении компании по досрочному освобождению заключенных, осужденных за менее опасные преступления, почти на половину сократился контингент колоний. Поэтому сейчас среди сотрудников только разговоров о сокращении штатов и об увольнениях даже раньше перевода на пенсию. От чего у всех настроение минорное, хотя каждый «петушится», делая вид, что ему все трын-трава, что если его и сократят, то он за это только будет благодарить Бога, ибо и на гражданке он всегда «тысчонку прихватить» сумеет и к тому же будет независим и волен.

Увидя меня, Лихачев и говорит:
– Посмотрю я на тебя, и жалко мне тебя становится. Беги ты отсюда, пока не поздно. Исковеркаешь, испортишь себя. Ведь на что мы, повидавшие виды, и то столько нахватаешься жаргона, что часто бываешь хуже последнего зека. Сейчас бордель такой, что не разберешь. Авторитета никакого. Подосрались во время Берия, а теперь и обмыться не можешь.

 Я вот тоже возмущался, выступал, и говоришь то правду, а жизнь идет своей чередой и заставляет быть налимом. Вот и партийный билет в кармане, а я тебе это говорю потому, что так в жизни. Ты его покритикуешь за недостатки, а он ничего не скажет, а в черный список попадешь, и он потом тебя и прижмет.

Вот с товарищем был такой случай. Работал он хорошо, вечно с людьми. Это было в авиачасти. Приезжает из политотдела проверять воспитательную работу, а у товарища проделанное не записано, да к тому же еще один солдат напился, ну ему и объявил выговор. А другой, сам вечно пьянствовал, ни черта не делал, но зато сядет, за полчаса напишет и опять пьянствовать. У него проверил, все записи в порядке, ему объявил благодарность. Ну у первого руки к работе были отбиты, зато появились бумаги. Приезжает второй раз проверяющий, проверил, все бумаги на месте. На общем собрании пожал руку товарищу и говорит: «Вот так надо работать, товарищи, видите, критика помогла».

Озимов поддакнул:
– Правильно, правильно он говорит. Главное нужно уметь дым в глаза пущать.

Лихачев продолжил:
– Вот так и со мной было. В 5ой колонии было сто метров красного материала, я им всю зону залепил. Кто не зайдет, ага! Воспитательная работа на высоте. Тут и ручку пожмут, вот так… Нет, не по своей ты линии пошел. Это не твое амплуа. Был у меня тоже один секретарь комсомольской организации в политуправлении, и его начальником отряда на строгий режим к чеченам, а они ему: «Закурим, сынок!»

Я:
– Вот я и просился отпустить меня на учебу.

Лихачев:
– Слышал. Что ж ты хочешь, слишком жирно.

– А как же вы хотите, в штаны наложить и не замараться.

– Так-то оно так, да надо отдачу давать. Есть один, всю жизнь отдает себя только работе, от которой даже тупеет, а другой всю жизнь только учится. И вот первого выжимают как лимон и потом выбрасывают, а второй как сыр в масле катается.

Нет, нет, я ухожу, пусть даже дают оклад в 2500 рублей. Ухожу и еду в Воронеж. Всю жизнь подневольный, нет постоянного места жительства. Года идут, а счастья нет. Вот уволюсь, и кроме этого мундира да двух табуреток ничего больше нет.

Озимов поддакивает:
– Что верно, то верно…

И такое мне приходится слушать не впервые. А мой учитель Николай Иванович год назад писал в письме: «Дерзай! Да здравствуют романтики, да здравствуют люди, не умеющие жалеть себя!» Что само по себе является чистым романтизмом и вступает в прямые противоречия с реалиями жизни.

Затем мы пошли в кабинет начальника колонии майора Говорунова. Узнали, что нашу колонию будут делить пополам, оставят контингент строгого режима (за тяжкие преступления и неоднократно судимые) и пополнят из ИТК-5.

На что Лихачев твердо заявил:
– Ну и будет теперь бордель здесь, и я не завидую тому, кто здесь останется.
Говорунов его поддержал:
– И я о том же. Решение принимают наверху, а кашу расхлебывать всегда приходится нам.

И с таким удручающим настроением пораньше уехали по домам.
Ветер неистовствовал со скоростью 20 м/с, метя поземку. Склоняясь к закату, оранжевое солнце желтоватым светом заливало холодную, отрешенную самой от себя, бескрайнюю во все стороны пустынную степь. Душа цепенеет вместе с промерзшей за долгую зиму землей.

– Мама родная! Роди меня обратно. Куда я попал? Хотя народная мудрость учит: «Не зная брода, не суйся в воду!» Однако, человек предполагает, а Бог располагает. Будем живы – не помрем, а поживем – увидим. Вперед и с песнями, – ободрял я себя всю дорогу домой, где ждала меня Галя – мой товарищ и жена.

Я пришел домой необычно рано. В 7 часов! Дома без Саши тихо и пусто. Не хватает его звонкого и беспрерывного щебетания и смеха. А сколько энергии, движений в его постоянных занятиях и забавах. Мы с Галей уже не раз пожалели, что отвезли его к родителям на встречу с летом.

Мы развязали свои руки для работы, но сковали свои души тоской по ребенку.

К концу марта началась перетрубация в подразделениях и большое сокращение кадров в ОМЗ. От тревожных разговоров и ожиданий перешли к делу.

С наступлением весны обновляется не только природа, и расцветают цветы, но пробуждается весна чувств и в душах людей…