Вторая практика

                Первая производственная практика.
                Кадамджайский сурьмяный комбинат.

       И вот, наконец, все позади! Подписан обходной лист, получены командировочные, куплены билеты на поезд, уложен чемодан. Я сижу один в опустошенной комнате, из которой уже все разъехались. Встаю и собираюсь идти к трамваю, чтобы ехать на вокзал. Внезапно дверь распахивается и вбегает Сашенька Носуленко с письмом в высоко поднятой руке. - Пляши! Это тебе!
      Пришлось сделать пару коленцев, чтобы заполучить толстый и твердый конверт. Я смотрю на него в недоумении и вдруг узнаю знакомый круглый женский почерк - Шура! Мы давно с нею прекратили переписку, все кончено и на тебе - сюрприз! Сашенька не отходит от меня, он сгорает от любопытства. Пришлось вскрыть конверт и оттуда выскользнула фотография - Шура в белом свадебном наряде стоит между деревцами и, слегка наклонив голову, как-то неуверенно смотрит в объектив. Пока я читал ее горькое письмо, полное сожаления о неотвратимости случившегося, Сашенька изучал фотографию и дал чужой невесте и моей бывшей подруге очень лестную оценку. Он выразил искреннее недоумение по поводу того, что я упустил такую девчонку и в тот момент я был с ним, пожалуй, согласен. Но у меня уже не оставалось времени на переживания. Я сунул конверт в чемодан и вышел из комнаты. Саша навязался провожать меня до вокзала и всю дорогу корил за легкомыслие, пока я не обозлился и не послал его к черту. На этом мы расстались.
Я вновь перечитал письмо и понял, что несмотря на замужество, Шура не хочет прерывать нашей дружбы, надеется на переписку и не исключает встречи в будущем. Решив, что обязательно напишу ей с рудника, я немного успокоился и переключился мыслями на дальнюю дорогу и новые впечатления.
               
      Дорога была знакомой по прошлому году и напоминала о лихорадочном движении нашего эшелона от разъезда к разъезду, когда мы загорали на смолистых бревнах сибирской сосны или лиственницы под непрерывным дождем паровозного пепла и копоти. Поездка в общем вагоне даже в самом начале азиатского лета показалась нам менее приятной, чем в товарном вагоне на жестких нарах. Как всегда в нашей стране неизвестно куда и зачем во всех направлениях ехало множество людей. Ехали семьями от глубоких стариков до грудных младенцев. В вагоне царили духота, вонь, детский крик, женский визг и мужской пьяный мат - привычная, но всегда неприятная, обстановка временного скопления советских людей.

      К исходу вторых суток мы оказались на станции Горчаково, откуда предстояло добираться до перевалочной базы в Фергане, чтобы совершить последний бросок в Кадамджай. Из разных вагонов на перроне собралась вся наша разношерстная группа из семи человек. Кроме нас с Сашкой здесь были "разработчики" А.Иванов, В.Пестов, П.Савченко, М.Кшаев и маркшейдер М.Рукасов. Последний ехал еще дальше - через Кадамджай на Хайдарканский ртутный комбинат, который в то время назывался более таинственно - комбинат N5.

      Рудничный поселок произвел на нас безрадостное впечатление. В тесном ущелье, окруженном голыми прокаленными горами, по склонам и искусственным террасам ютились убогие домишки. Через поселок струилась горная речка Шахимардан, превращенная в сточную канаву отходами обогатительной фабрики и сурьмяного заводишка. Управление комбината было двухэтажным, построенным из рваного камня. В центре поселка небольшой парк с клубом, здание пожарного депо и крохотный, но вполне южный, базарчик. Рукасов уехал дальше, а нас после непродолжительных переговоров в управлении поселили всех вместе в свободном помещении пожарного депо.

      Бросив свои скудные пожитки, мы, как водится, отправились по точкам, где можно было бы найти съестное. Обход магазинчиков нас обескуражил - ничего из положенного ассортиментного минимума. Как в прошлом году в Лениногорске, здесь мы тоже не обнаружили ни масла, ни сахара, ни мясных продуктов. Не оказалось даже папирос, к которым я к тому времени уже основательно пристрастился. Пришлось покупать махорку, напомнившую своим терпким дымком палатку с поднятым для сквознячка пологом и затихающий лагерь.
Пришлось обращаться к услугам частного сектора. На базаре была чайхана, в которой мы заказали по чайнику зеленого чая и лепешке-"тукачу" , а вместо сахара купили по баснословно низкой цене ароматной, прозрачно-золотистой кураги.

       Нарушая последовательность изложения, скажу, что эта практика не оправдала наших надежд. Двухмесячное пребывание в этом забытом Аллахом местечке не оставило приятных воспоминаний - одни материальные разочарования; ссоры с начальством и местной шпаной; примитивные техника, технология и организация производства.
Неудачи преследовали нас с первого дня. Едва мы появились в местном парке, как к нам тут же прицепился пьяный оболтус лет восемнадцати, которого подослала организовать скандал с приезжими группа местных властелинов. Дело грозило закончиться дракой, но нашелся один благоразумный человек, который одной фразой предотвратил столкновение. Вечер был испорчен.

       На работу нас оформили грузчиками пятого разряда и поручили убрать осыпь над устьем старой штольни. Два дня под свирепым солнцем на глазах всего рудника мы перекидывали десятки кубометров породы, задыхаясь от пыли и обливаясь потом. Мой палец еще плохо сгибался, и мне доставалось труднее всех, хотя я и старался не показывать вида.
Трудно сказать, как долго пришлось бы нам копаться, если бы один из старых рабочих, узнав о цели нашей самоотверженной деятельности, не сказал нам, что искомое устье первой штольни находится значительно левее и выше и под другим старым отвалом. Мы пошли к главному маркшейдеру и потребовали разъяснений, так как именно его отдел выдал нам схему расположения штольни. Разгорелся спор между инженерами и простым рабочим. Чтобы его разрешить, начальник участка Черных взял взрывника и меня в придачу; мы забрались в старую подземную камеру; нашли входящую в нее штольню; доползли до заваленного устья; заложили заряд с длинным шнуром и подожгли его. Мы успели выбраться на поверхность, прежде чем раздался глухой взрыв и образовался небольшой кратер на том месте, на которое указывал рабочий. Маркшейдерская служба была посрамлена, а нас, воискупление ошибки руководства, перевели на работу в подземную камеру, в которой потихоньку, не спеша велась добыча сурьмяной руды.

      Камерно-столбовая система разработки, ручные перфораторы с примитивными поддержками, огневое взрывание, совковая лопата, ржавые вагонетки-"калатинки", да кое-где маломощные скреперные лебедки - вот и вся "механизация", с которой мы могли познакомиться на добычных работах этого предприятия. Нас бросали с одной работы на другую, пока не решили организовать нечто вроде комплексной бригады. Наученные чужим горьким опытом еще по Лениногорску, мы без восторга встретили идею начальства, но все же решили попробовать. Разбившись на две смены по три человека, мы взялись проходить рассечки в одной из старых камер с попутной добычей руды. В первый наш выход я бурил шпуры, а Симонов с Кшаевым грузили ранее отбитую породу, выкатывали ее из рассечки и вываливали в камеру. Работали мы в третью смену, начальства не было, и никто нам не мешал. С заданием справились вполне благополучно и подготовили забой к отпалке. Однако два подряд несчастных случая, произошедших по причине обрушения кровли в шестой и двадцать второй камерах, смутили начальство, и оно решило перевести нас от греха подальше и к себе поближе.

      А случилось вот что: в шестом блоке, когда там находились пятеро рабочих, горный мастер и начальник участка Черных, рухнул большой пласт руды, оставляемой в кровле камер для предотвращения обрушения неустойчивых вмещающих сланцев. К счастью, никто под обвал не попал, но воздушной волной всех швырнуло на стенки и контузило. На следующий день в 22 блоке из кровли выпал большой "закол" и на этот раз с более тяжелыми последствиями, погибла женщина-чеченка, собиравшая в камере "штуфняк" - куски богатой руды, шедшей в переплавку без предварительного обогащения.

      В подобных случаях на предприятия обрушиваются инспекторские проверки Госгортехнадзора; сыплются штрафы и угрозы отдать под суд; среди начальства начинается паника, и принимаются решительные меры по наведению порядка. Не исключено, что после гибели в Лениногорске Людмилы по МЦМ СССР был издан грозный приказ с предложением обратить особое внимание на безопасность студентов, проходящих практику на подведомственных предприятиях. Нас отстранили от работы в камере и пригласили к высокому начальству в управление комбината. Там мы познакомились с его директором Дроздовым и главным инженером Клюевым, которые предложили нам принять участие в выполнении задания чуть ли не государственной важности. Вкратце суть его сводилась к следующему.
               
      Кадамджайское месторождение было вскрыто штольнями, среди которых восьмая была самой нижней и считалась капитальной. Через нее выдавалась на фабрику вся руда, добываемая на верхних горизонтах. Запасы верхней части месторождения подходили к концу, и следовало               
позаботиться о подготовке его нижней части, расположенной ниже уровня главной штольни. Для этого необходимо пройти "слепой" (без выхода на поверхность) шахтный ствол, чтобы по нему выдавать руду. Сейчас это делалось по уклону, пройденному до горизонта 1030 метров и не позволявшему обеспечивать требуемую производительность. Нам предлагали принять участие в работах по созданию камеры для подъемной машины, наклонного ходка для размещения канатов и шкивов и т.д. Для этого комплектовалась бригада, возглавлять которую поручили знатному проходчику Матвееву Максиму Ивановичу. Кроме нас в нее включили машиниста погрузочной машины молодого чеченца Рахмана и еще одного бурильщика - русского парня. Познакомились мы и с нашим будущим бригадиром. Это был рослый, сильный мужик лет 40, краснолицый, с хитрыми глазами и явно знающий себе цену. На каждом советском предприятии были в те времена передовые рабочие, именуемые обычно "маяками", по которым должны были равняться остальные. Начальство их забаловало заработками, грамотами и наградами, создавало льготные условия для рекордных проходок и выработок, а они постепенно наглели и требовали к себе исключительного отношения. Прочие рабочие их не очень жаловали.

       Увлеченные раскрывающейся    перспективой    участия в интересной и  нужной  работе,  мы  согласились.  Когда вышли из управления, М.И. обнадежил нас, - Со мной, ребята, не пропадете! Я не привык вкалывать за гроши. Работать будем в одну смену с 6 часов утра. Начинаем завтра и чтобы без опозданий.
Воодушевленные, мы отправились от управления в сторону клуба, обсуждая по пути варианты возможных заработков. Мы напрочь забыли опыт наших Лениногорских предшественников, ибо уверовали в то, что если с нами будет М.И., который "не привык вкалывать за гроши", то и мы рядом с ним что-нибудь да заработаем.

      На другое утро мы вшестером встали чуть свет и пешком пошли к руднику, до которого было километров около трех, если мне не изменяет память. С гор дул сильный ледяной бриз. Мы шли, нагнувшись навстречу ветру, который выдувал из нас остатки постельного тепла. Матвеев уже ждал нас в полном вооружении. Он был великолепен в прорезиненной спецовке, в зюйдвестке под ребристой каской, высоких резиновых сапогах, с самоспасателем и аккумулятором через плечо. Мы рядом с ним выглядели явными подсобниками в своих сатиновых костюмчиках, чунях и с шипящими карбидными лампами. С бригадиром впереди мы вошли в темный зев штольни.

      Слепой ствол находился от устья штольни не далее трехсот метров и соединялся с нею коротким квершлагом. Недалеко от будущего шахтного ствола располагалась камера для подъемной машины, из которой частично был пройден наклонный ходок для размещения канатов и шкивов. Это и был наш основной объект, который предстояло завершить в ближайшее время, с тем, чтобы после этого можно было приступить к углубке ствола.

       Камера подъемной машины представляла собой довольно значительную выработку, объемом около 500 кубометров. Матвеев в паре с молодым бурильщиком Нечаевым должны были обеспечивать необходимый объем отбойки, Рахман на своей машине - грузить отбитую породу, а мы - катать наполненные вагонетки из камеры через квершлаг до капитальной штольни. Там их собирали в состав и электровозом вывозили на поверхность. Одновременно в нашу задачу входило также зачищать почву камеры от просыпей и осуществлять прочие вспомогательные операции типа "принеси-подай".

      Для ускорения работ и повышения производительности труда бригаде выделили единственную на руднике старенькую американскую погрузочную машину Eimko, поступившую еще во время войны по ленд-лизу, и целый состав новеньких вагонеток ВОК-80, грузоподъемностью до 1,5 тонн. Вначале мы подумали, что откатка вагонеток с породой дело несложное и взялись за него играючи. Однако после того, как на повороте одна из них, как расшалившаяся коза, подскочила и выпрыгнула из колеи, мы поняли, что и это дело требует определенных навыков и опыта. Мы с Симоновым долго бились, чтобы вернуть "забурившуюся" вагонетку в колею с помощью рычагов. Наши безуспешные попытки продолжались до тех пор, пока над нами не сжалилась проходившая мимо крепенькая бабенка, работавшая составительницей поездов.
      - Эх, вы, мужики! Разве так это делают! Вот посмотрите, как это просто. - Она подошла к передней части вагонетки спиной, присела, схватила ее руками за нижнюю часть рамы, выпрямила ноги, слегка двинула корпусом и поставила передок вагонетки на рельсы.  Все было сделано так ловко и быстро, что мы были ошеломлены и восхищены одновременно. Вот это женщина! Ведь в вагонетке весу около 2 тонн!
       - А чтобы вагонетка при проходе на кривых не "забуривалась", вы ее "кантуйте", то есть заранее поворачивайте в сторону внутреннего рельса. Тогда и не придется поднимать ее. - Мы поблагодарили ее за преподанный урок и с тех пор такие неприятности у нас стали случаться редко.

       После этого случая на всех вагонетках, закрепленных за нашей бригадой, появилась надпись Бр.(бригада) "Кантуй", которую я красиво вырисовывал коптящим пламенем карбидки. Это самоназвание быстро распространилось по руднику, и с тех пор нашу группу называли не иначе, как бригада "Кантуй".

       В периоды вынужденных простоев мы рассаживались вдоль стен камеры и пели песни. Акустика машинного зала оказалась превосходной. Мы с Аркадием Ивановым на два голоса запевали очень походящую к случаю шаляпинскую "Дубинушку", остальные дружно вступали в припеве:
                Эй, дубинушка, ухнем!
                Эй, зеленая, сама пойдет!
                Подернем, подернем, да ухнем!
       Больше всего Матвееву, да и нам тоже, нравился куплет:
                Англичанин-мудрец, чтоб работе помочь,
                Изобрел за машиной машину,
                А наш русский мужик, коль работать невмочь,
                Так затянет родную дубину...

        На наш импровизированный концерт отовсюду собирались рабочие и с удовольствием слушали до тех пор, пока не приходил какой-нибудь начальник или не устранялась причина вынужденного простоя. Матвееву очень нравились наши песни, особенно веселые студенческие. Он частенько говорил нам:
        - Молодцы мужики! Не думал я, что вы будете хорошо работать, а еще лучше можете петь. Вот получим аванс, надо будет собраться, да посидеть возле речки с бутылочкой. Я знаю тут одно хорошее место в старом абрикосовом саду у Шахимардана.
        Мы тоже с нетерпением ждали аванса. Наши финансы на этой злосчастной практики оказались в полнейшем расстройстве. Я не раз "утешал" парней запомнившимся с детства изречением своего любимого героя Остапа Бендера - "Финансовая пропасть - самая глубокая. В нее можно падать всю жизнь". Мы продолжали падать.
               
        Теперь самое место и время рассказать о неформальном лидере нашей группы Аркадии Иванове. Во всяком случае, он пытался держать эту роль и, может быть, справился бы с нею, если бы не противодействие дуэта Симонов-Тангаев. Мой друг был самым "старым" в группе и поэтому не считал его поползновения обоснованными. Что касается меня, то я вообще не любил кому-либо подчиняться, ибо среди окружавших меня людей не видел образцов, достойных подражания и, тем более, поклонения.
       Иванов был красивым парнем. Среднего роста, плотный и самоуверенный, с небольшими усиками над сочным ртом, он был типичным повесой и дамским угодником. Мне всегда казалось, что родись он в начале прошлого века, ему самое место было бы в гусарской вольнице. Вскоре по прибытии в Кадамджай мы увидели его в компании двух весьма симпатичных барышень интеллигентного вида. Об одной из них, Галине Перовской, он сказал, что она находится, якобы, в родственной связи со знаменитой Софьей Перовской, участницей заговора и покушения на царя Александра II, казненной в 1881 году. Несмотря на очевидные заслуги ее родственницы перед русским революционным движением, нынешняя Перовская в Кадамджае отбывает что-то вроде ссылки.

      Мы не очень поверили во всю эту историю, но пожелали Аркадию успеха в завоевании сердца красавицы. Этот эпизод из скучных рудничных будней не заслуживал бы внимания, если бы не имел трагических последствий для всех нас, за исключением самого виновника дальнейших событий. А случилось вот что.
Как-то вечером, посетив клуб и выпив в буфете по паре стаканов вина, мы возвращались домой в весьма благодушном настроении. Аркадия с нами не было. Он теперь часто проводил время в обществе своей новой знакомой. Вместо него к нам присоединился недавно приехавший на практику студент четвертого курса нашего института Белобаба. Он был значительно старше нас, прошел фронт, воевал в артиллерии, был ранен и имел награды. Мы шли, весело обсуждая какие-то свои проблемы, и не обратили внимания на парней, сидевших на бетонном фундаменте высоковольтной опоры. Опора стояла, как, впрочем, и до сих пор стоит, у моста через речку Шахимардан в самом центре поселка.

      Когда мы с ней поравнялись, навстречу нам вышел щупленький чеченец и попросил закурить - стандартный прием всех, кто желает произвести неожиданное нападение. Ничего не подозревая, мы полезли в карманы и в тот же миг все были сбиты с ног тяжелыми ударами по затылку. Оказывается в это время другие чеченцы зашли сзади с булыжниками в руках для утяжеления, и разом привели нашу шестерку в горизонтальное положение. Я упал на локоть, сильно сбив его, и в момент падения услышал возглас того, который нас встречал - Его здесь нет!

      Они не стали бить лежачих и довольно спокойно пошли в сторону местного "шанхая". Мы поднялись, щупая головы, отряхивая пыль и недоумевая о причинах столь неожиданного нападения. Больше всех бушевал Белобаба:
      - Меня, офицера-фронтовика, будет бить какая-то недорезанная чеченская сволочь! Мало их, гадов, перебили в сорок четвертом! Надо было всех ликвидировать! Пошли, ребята, сейчас же в милицию, пускай с ними разберутся!
      Мы решительно повернули назад и через некоторое время уже писали коллективное заявление о нападении. В милиции нас попросили описать нападавших. По словесному портрету тут же назвали фамилию того, кто подошел первым, и пообещали, что примут самые энергичные меры к розыску и наказанию остальных.
      Когда мы поздно ночью вернулись в пожарку, Аркадий уже был дома. Увидев нас взбудораженными, он спросил, что произошло и, выслушав коллективный рассказ, подвел итог:
- Все понятно, парни. На вас напали из-за меня. Здесь в Кадамджае Галину преследует один чеченец. Когда он заметил меня с нею на танцах, он подошел с друзьями и предупредил - если я не отстану, то они со мной расправятся. Сам он участия в нападении, по-видимому, не принимал, а послал своих парней.
Нам от этого признания стало только обиднее - мы стали жертвами в чужом соперничестве за женщину!

       Буквально со следующего дня к нам в комнату зачастили наемники с бутылками водки и слезными просьбами забрать из милиции наше заявление. После событий 1950 г, о которых я уже рассказывал, и которые тогда же докатились и до Кадамджая, режим содержания чеченцев в местах их поселения ужесточили и предупредили, что за любые правонарушения они будут наказываться особенно сурово. В нашем случае этих ребят могли ждать сибирские лагеря, а главаря - тюрьма. Сначала мы были злы на них и заворачивали вместе с бутылками, но потом постепенно оттаяли. Нам стало жалко поникших и растерянных парней, вынужденных так унижаться. Между нами даже завязались приятельские отношения после того, как они рассказали о своей ужасной жизни в зоне ограниченной свободы. Они не имели права выезжать за пределы района, тем более - в Фергану. Им не давали возможности продолжать учебу в ВУЗах. Их не брали в армию, что было особенно обидно для молодежи этого воинственного и мужественного народа. Жизнь большой страны и общества проходила без их участия. Им оставили только рудник и колхозы.
      В конце концов, мы сказали им, что зла больше не держим, а судьбу заявления пусть решает Белобаба. Мы уезжаем, а ему оставаться еще на месяц. Не знаю, как они его уламывали, но при встрече в Алма-Ата он сказал мне, что перед своим отъездом он все же забрал заявление и дело о нашем избиении было закрыто.

      Эта история имела неожиданное продолжение. Главарь заговора передал через своих ребят совет, чтобы мы держались от Аркадия Иванова подальше. Оказывается, когда соперники встретились один на один и стали выяснить отношения, наш Аркадий показал ему красную книжечку с гербом СССР, в которой было указано, что ее владелец - нештатный сотрудник КГБ. Так мы узнали, что среди нас находится агент этой непопулярной в народе организации. Наше отношение к нему после этого из товарищеского переменилось на настороженно-нейтральное. Мы стали избегать при нем разговоров на "вольные" темы и он это быстро почувствовал. Он пытался оправдать свою причастность к сексотам чисто меркантильными соображениями, а вовсе не политическими интересами. При этом объяснял, что его отец действительно работает в КГБ Казахской ССР, но книжечку "сделал" сыну только в качестве средства защиты от неприятностей, подобных случившейся в Кадамджае.
Мы приняли объяснение и постарались убедить его в нашей лояльности, но прежней искренности уже не было. 
               
      Ну а как же с нашими производственными достижениями? Они оказались ничуть не лучше, чем горький опыт организации студенческой комплексной бригады на Сокольном руднике год назад. Наша бригада "Кантуй" продержалась всего две недели. При первом же маркшейдерском замере в конце месяца выяснилось, что при проектном объеме камеры около 500 кубометров наш бравый бригадир умудрился закрыть наряд с припиской свыше 150 кубометров!
      Привыкший "вкалывать" бурильщиком на проходческих и добычных работах, он в совершенстве освоил способы закрытия выгодных нарядов путем увеличения категории буримости пород, снижения благодаря этому норм выработки и увеличению расценок. Знал он множество и других способов надувательства инженеров из отделов нормирования и оплаты труда. Однако хитроумный М.И. не учел того, что камера подъемной машины представляет довольно статичный объект, в котором нельзя слишком вольно оперировать ни объемом, ни крепостью пород.

      Разразился скандал. Максима Ивановича наказали, невзирая на прошлые заслуги. В ответ на непривычное оскорбление он встал в позу и отказался от должности бригадира. Эксперимент не состоялся и нас разогнали по сменам и участкам. Меня назначили горным мастером на участок, который осуществлял подготовку нового горизонта 1030 м. Весь наш заработок за две недели ограничился авансом в 250 рублей. Стремительное падение в финансовую пропасть продолжалось.
      Теперь мы работали каждый на своем месте. Фактически я стал дублером горного мастера Тимошкина, который должен был днями уйти то ли в отпуск, то ли на пенсию. Это был хитрющий старик с какой-то изжеванной временем физиономией, от которого невозможно было добиться ни одного искреннего слова. Прежде чем ответить на любой вопрос по организации и технологии работ, он подолгу жевал губами, что-то обдумывал и, в конце концов, явно врал. Его подозрительность и осторожность были настолько очевидными, что я его буквально возненавидел и стал открыто игнорировать. Натянутые взаимоотношения привели к тому, что Тимошкин стал убеждать руководство рудника в моей неспособности заменить его, всячески оттягивал отпуск и продолжал держать меня в дублерах. По этому поводу я имел откровенную беседу с начальником участка Васильевым, который недавно кончил Днепропетровский горный институт. Этот молодой и толковый инженер объяснил мне, что на комбинате царит засилье малограмотных практиков, которые недолюбливают специалистов с высшим образованием и третируют их.

      Мне смертельно надоели неудачи этой жалкой практики, и я махнул рукой на попытки изменить свое должностное и материальное положение. К подобному выводу пришли и остальные ребята, а мой друг Симонов еще раньше перестал ходить в шахту и пристроился в производственно-технический отдел и что-то там проектировал. Я же решил использовать оставшееся время для более детального ознакомления с особенностями организации и управления горными работами, которые не успел постичь во время короткой практики в Лениногорске.
       В круг моих обязанностей вошла проверка всех систем участка перед уходом смены и после проведения взрывных работ, а поэтому я уходил последним. Особенность участка заключалась в том, на нашем горизонте находилась конюшня с двумя несчастными полуослепшими лошадьми. Уже около года они жили под землей и трудились на откатке породы из подготовительных выработок. Это были кроткие дисциплинированные животные, хорошо освоившие свои постоянные маршруты. В конце смены я выпрягал их из вагонеток, садился верхом на одну из них,  и они, не спеша, доставляли меня к конюшне. Там я поил их, угощал хлебом с солью, задавал овса и сена и оставлял одних до следующего утра. К моей рабочей спецовке, помимо специфических шахтных запахов, добавился острый и неистребимый запах конского пота.

       Должен сказать, что роль замыкающего довольно неприятна. Все уже ушли и на горизонте не осталось ни одной живой души, кроме меня, двух лошадей и крыс, подкармливающихся возле конюшни. Под землей воцаряется таинственная тишина, нарушаемая лишь слабым шипением сжатого воздуха в трубах да падающими с кровли каплями воды. Возникает острое чувство одиночества и заброшенности, усиленное ощущением того, что над тобой нависает несколько сот метров скальных пород.
      Однажды, сделав все дела по конюшне, я отправился по штреку в сторону наклонного ходка, по которому мне предстояло подниматься 50 метров до горизонта капитальной штольни. Я быстро шел, размахивая карбидкой, и во все горло пел старинную шахтерскую песню со словами - "...а молодого коногона несут с разбитой головой...". Внезапно по стене выработки навстречу мне пронеслась огромная тень какого-то животного размером с волка. Я оторопел и замер в испуге. Затем тень промелькнула обратно и остановилась. Первый испуг прошел, и я попытался спокойнее разобраться в этой загадке.  Прибавив огня карбидке и осмотревшись, я увидел, что на воздушной трубе сидит крыса и, ослепленная ярким светом лампы, таращится на меня. Все оказалось до смешного просто - труба отстояла от стенки выработки на значительном расстоянии и тень крысы была увеличена светом от лампы до чудовищных размеров. Я успокоился.

      Второй раз мне пришлось пережить более острое ощущение одиночества и страха при более реальных обстоятельствах.
      Кадамджайское месторождение сложено, преимущественно, известняками, которые за миллионы лет во многих местах были размыты подземными водами. В результате в толще земных недр образовалось множество карстовых пустот с характерными натечными формами в виде небольших и очень изящных сталактитов и сталагмитов. Они в изобилии украшали кабинеты рудоуправления и были объектом наших вожделений, в том числе и моих, так как я взял за правило привозить с каждой практики образцы руд и минералов.

      После одного из взрывов, завершавших сбойку кольцевого штрека, на нашем горизонте была вскрыта новая карстовая пещера, уходившая круто вниз. Ее решили использовать для того, чтобы сваливать породу вместо выдачи по уклону на-гора. Часть карста уходила в кровлю выработки и я решил слазить туда, чтобы найти натеки кальцита и арагонита, еще сохранившие первозданную чистоту и красоту. Взяв с собой зубило и молоток, я полез в узкую щель. Чтобы добраться до не запыленных сталактитов, пришлось пролезть в тесном пространстве несколько метров. В некоторых местах я протискивался с трудом, чувствуя, как спиной крушу хрупкие каменные веточки, которые природа создавала тысячи лет. Наконец я нашел подходящее место, выбрал красивый образец и стал осторожно обкалывать его зубилом по основанию. Работать было страшно неудобно, но все же мне удалось отбить парочку приличных сталактитов, и я решил возвращаться. Сделав попытку сползти задом вниз, я понял, что хозяйка сурьмяной горы не очень довольна вторжением и не собирается выпускать меня из своих тесных объятий. Моя прорезиненная крепкая роба при движении вспять цеплялась за кровлю, собиралась гармошкой и не давала мне двигаться. Вот когда я пожалел, что сменил свой сатиновый костюмчик на настоящую шахтерскую спецовку. Меня бросило в пот!

        Я стал панически дергаться в разные стороны, но только усугублял свое положение. Впервые я почувствовал, что такое клаустрофобия. Очевидно, мои ощущения были похожими на те, которые испытывает поросенок, неосторожно приблизившийся к воде и попавший в пасть крокодила.  Казалось, почва и  кровля  карста неумолимо сближаются  и стискивают меня все сильнее.  Положение осложнялось еще и тем,  что я никого  не  предупредил  о  своей экспедиции. Меня  могут  спохватиться  только  через  несколько часов, когда обнаружится,  что я не сдал лампу  в  ламповую,  а значит остался  в  шахте.  Но  и  после  этого понадобится уйма времени, прежде  чем   облазят   многие   километры   подземных выработок и обойдут все камеры.
       В таком состоянии, прежде всего, следует успокоиться, обдумать случившееся и поискать из него выход. Я решил, что благоразумнее всего развернуться на 180 градусов и ползти вниз головой. Карст крепко схватил меня и на это ушло довольно много времени. Пока я извивался подобно червяку, приключилась еще одна беда - с влажной кровли сорвалась капля воды и погасила карбидку. Я оказался в абсолютной темноте.

      Каюсь, меня охватил ужас. Что если я потерял спички, или они отсырели, или я не смогу до них добраться и зажечь? Но вот я нашел их, и потребовалось собрать в кулак всю волю, чтобы прекратилась позорная дрожь в руках и я смог зажечь карбидку. После того, как яркое пламя осветило сверкающую кровлю, мне показалось я понял, что значило для первобытного человека добыть и вновь обрести потерянный огонь. Об этом я когда-то читал в детстве. Наконец я твердо стал на ноги и выпрямился во весь рост в штреке, почувствовав всю радость и прелесть возвращения из преисподней к обычной жизни. Я даже не слишком огорчился тому, что вместо изящных каменных веточек, похожих на кораллы, вынес из опасного приключения лишь жалкие и грязные обломки, которые пришлось выбросить. Этот случай как нельзя лучше подтвердил правило - прежде чем устремляться в неизвестность, предупреди окружающих о своем намерении, чтобы они знали, где тебя искать.

      За два месяца, проведенные на этом небольшом предприятии, мы имели "счастье" поближе познакомиться с его руководством и понаблюдать его в действии. Впечатления оказались не очень воодушевляющими, особенно если учесть, что это был наш первый опыт познания того мира, в котором нам предстояло работать в будущем. Начальник рудника Долгих показался мне   человеком безвольным и  необязательным.  Я  отнес  его  к  категории  тех руководителей, которые  наобещают  вам с три короба,  лишь бы в данный момент вы оставили его в покое. По этому признаку, как я неоднократно убеждался   впоследствии,   он   был   типичным представителем советской школы "менеджеров". Главный инженер рудника Седякин - лживая, продувная бестия, выпивоха и бабник. Единственным порядочным человеком из всех, с кем мне приходилось сталкиваться, был Васильев, который еще не успел пропитаться миазмами разлагающей атмосферы, царившей на руднике.

       В конце июля мы стали свидетелями одного из многочисленных ухищрений плановой экономики. «Горел» план комбината по металлу, и на руднике были объявлены, традиционные в таких случаях, "дни повышенной добычи". В "гору" кроме рабочих ушли все ИТР и служащие. Цель всеобщего аврала - наскрести по сусекам и закоулкам как можно больше штуфняка, чтобы без промедления отправить его на переплавку на завод. Эта нелепая и смешная кампания вполне соответствовала принципу организации труда на социалистических предприятиях, который укладывался в три слова: спячка - раскачка - штурм. После трех лихорадочных дней штурма приходил новый месяц и на предприятии наступал блаженный период ничегонеделания, сильно напоминавший всеобщий послеобеденный сон в именье Обломовых.               
       Тягуче, но неумолимо приближался финал опостылевшей практики, принесший нам несколько неприятных сюрпризов. Под расчет мы получили всего по 500 рублей, что окончательно отвратило нас от этого предприятия. За день до нашего отъезда на моем бывшем участке произошел групповой несчастный случай, причиной которого стала царящая на руднике низкая технологическая дисциплина и безответственность. Если коротко, то произошло следующее - после отпалки в восстающем взорванная порода перекрыла его устье. Взрывные газы оказались закупоренными в выработке. Начальник смены, зануда Тимошкин, не проверив забоя, послал туда бурильщика с помощником. Они убрали часть породы, освободили лаз, полезли в восстающий и, конечно же, угорели там. Им на помощь попытались придти бурильщики из соседнего забоя и тоже отравились газами. Когда число пострадавших достигло четырех, вызвали горноспасателей. Связавшись веревкой, они полезли в выработку. Случилось так, что этой веревкой вырвало загубник респиратора у одного из спасателей, и он тоже наглотался газа.

       Когда по тревожному вою сирены мы в числе большой толпы родственников и друзей шахтеров прибежали к штольне, из нее на электровозе вывозили пятерых потерпевших. Двое первых были абсолютно безжизненными, двое в тяжелом состоянии и лишь горноспасатель подавал надежду. Все бурильщики, жертвы несчастного случая, были моими добрыми знакомыми по смене и я очень расстроился, увидев их в таком ужасном состоянии. Жаль было начальника участка Васильева, которому придется нести серьезную ответственность за групповой несчастный случай, главным виновником которого являлся, бесспорно, Тимошкин. Этому я не сочувствовал абсолютно.

       Накануне отъезда мы торопливо завершали работу над отчетами. Для описания горногеологической характеристики месторождения в техническом отделе нам дали отчет о научно-исследовательской работе сотрудника Московского горного института некоего Покровского (жаль, что я тогда не обратил внимания на инициалы автора отчета). Работа была посвящена расчету устойчивости камерных целиков, т.е. специально оставляемых при добыче рудных колонн с целью предотвращения обрушений кровли. Не стоило бы об этом упоминать, если бы на титульном листе отчета мы не обратили внимания на надпись следующего содержания: "Отчет посвящается гениальному ученому, мудрому вождю и великому учителю советского народа товарищу Иосифу Виссарионовичу Сталину". Несмотря на нашу юношескую наивность и идеологическую зашоренность, мы были поражены откровенно спекулятивным проявлением и использованием верноподданнических чувств. Не удивительно, что после такого предисловия мы не увидели на страницах отчета ни замечаний, ни вопросов. На техническом совете он тоже прошел "под фанфары". Вот так среди советских ученых нарабатывался "научный" авторитет.

       Последний штрих в двухмесячном кадамджайском пленении оказался наиболее волнующим и приятным - я получил письмо от Шуры, в котором она выражала надежду на встречу во Фрунзе с намеком на то, что никто и ничто не помешает нам провести время вместе. Письмо и предложение польстили моему самолюбию, но не затронули и не воскресили былых чувств. Она была женой другого и меня не очень привлекала перспектива стать инициатором адюльтера.