Пятый курс

                Пятый курс. Последний семестр.

       Во Фрунзе я прожил у тетушки с Ириной десять дней. Отдохнув душой от подъемов, отбоев и марш-бросков и устав от унылого безделья, я вернулся в общежитие студентом пятого курса, в новом черном костюме в тонкую белую полоску, зефировой рубашке и в красивом крепдешиновом галстуке. Все это я купил на заработанные в Благодати деньги и в таком цивильном виде с нетерпением ждал встречи с Лилией. Она должна была состояться, так как в письме, полученном накануне отъезда в лагеря, Лилия с радостью извещала меня о том, что ей удалось переломить родителей и получить добро на продолжение учебы в Алма-Ата, а мне только предстояло разыскать ее в одном из общежитий пединститута.

       А пока мы вновь наслаждались свободой, первыми днями золотой и нежаркой осени и встречами с друзьями, которые проводили в нашем милом кафе. Все мы за это время повзрослели и немного остепенились, большинство вернулось с практики в строгих костюмах, а те, кто еще продолжал носить форму - спороли с нее вызывающе блестящие погоны. Этим шагом мы дали понять всем, что отныне мы студенты выпускного курса, самые "старые" в институте, и имеем право на собственную позицию в одежде. Я даже совершил "выгодную" сделку с одним из первокурсников, отдав ему пару погон с шинели за бутылку водки, которую мы тут же распили всей комнатой. Впрочем, вторая пара с кителя до сих пор хранится у меня, напоминая о неповторимой поре студенчества.

       В этом году производство взяло с нас еще одну молодую жертву - в Зыряновске погиб студент третьего курса Павлик Ежелый. Он работал горным мастером и при осмотре кровли камеры обнаружил нависший закол, который попытался обрушить ломиком. Размеры закола оказались больше, чем он предполагал. Обрушилась огромная плита, раздавившая всю верхнюю часть тела.

       Второе известие оказалось неожиданным и немного обидным - пока я был во Фрунзе, состоялась свадьба Вячеслава Петровича Беляева с миниатюрной блондиночкой из мединститута Лидочкой. Она бывала участницей наших компаний, но я никак не ожидал, что события будут развиваться столь стремительно. Вообще-то пятый курс всегда считался временем массовых свадеб, подтверждением чему стала целая эпидемия гибели закоренелых холостяков в узах Гименея. Осенью только наша компания потеряла сразу несколько человек - о предстоящих свадьбах объявили Матвей Образцов и Геннадий Овсянников, вернулись из дома женатыми Сабырхан Кауленов и Имекеш Исин. Холостяки вынуждены были смыкать ряды.

      Нас, достигших элитного пятого курса, поселили в только что отстроенном седьмом корпусе студгородка во дворе за учебными корпусами. Теперь мы жили по четыре человека в комнате и спали на одном уровне без привычных верхних коек. Мы с Аркадием возобновили деятельность нашего колхоза, сварили роскошный борщ, купили бутылку вина и устроили скромное торжество по поводу первой "параши" - так грубовато именовалась у нас кастрюля с немудреным варевом.

      Расслабившись от вина и еды, мы завели с ним разговор на тему "О семье и браке", ставшую весьма актуальной в нашем окружении. Аркадий прямо спросил меня, не думаю ли я связать свою судьбу с Лилией. Она ему нравилась, и он уверял меня, что из нас может получиться неплохая пара. Категоричный вопрос требовал откровенного ответа, к которому, надо признаться, я не был готов. Я уже неоднократно встречался с нею после трехмесячной разлуки, но вот парадокс - я так желал ее видеть, когда это было невозможно, а теперь наши встречи не приносили ожидаемых радостей. Она по-прежнему нравилась мне внешне, однако мои попытки проникнуть в ее духовный мир не открывали там ничего интересного. Постепенно приходило разочарование, хотя я и испытывал некоторый комплекс вины за то, что своей настойчивостью вернул ее в город и вселил надежду на переход дружеских отношений на более высокий уровень.

      Я понимал, что это с моей стороны некрасиво, и несправедливо, но будет гораздо хуже, если я позволю нашим отношениям пойти дальше. Аркадий и присоединившийся к разговору Петр Ковешников поддержали меня и выказали солидарность с моей точкой зрения о нецелесообразности обзаведения семьей при неуверенности в чувствах и при отсутствии необходимой для этого материальной базы. Я не нашел в себе мужества сказать Лиле открыто о нашем разрыве, но просто не явился на назначенное свидание и до сих пор испытываю угрызения совести.

       Молодым читателям моего повествования такие рассуждения и поведение покажутся наивными, непонятными и вызовут насмешки. Моральные и нравственные нормы и правила в последние десятилетия стали совершенно иными. Но речь идет о пятидесятых годах прошлого века. В то время  я и мои товарищи относились к девчатам, я бы сказал – бережно. В нашем институте училось около 1500 студентов, из них девчонок было не более 10 процентов. Несмотря на грубость наших нравов, о чем я неоднократно рассказывал выше, я не помню ни одного  недостойного  поступка в отношении к девушкам. Если эти отношения и завязывались, то они кончались свадьбой. Более того, все те мои товарищи, с которыми   я поддерживал и до сих пор поддерживаю связь, живут или прожили с подругами из своей молодости. Это тоже может стать поводом для насмешек, ведь сейчас, наоборот, с гордостью и всенародно заявляют о том, кто и сколько раз был женат и сколько у него детей от разных жен. Та же самая похвальба идет и со стороны лиц «слабого пола». А результат? Я его тоже вижу – одинокая старость, смерть в доме для престарелых  или в пустой квартире.

               
      Почти два года мы не виделись с матушкой и вот я получил известие о том, что Аксаранская гидрогеологическая партия переводится в Туркестан и на несколько дней она остановится в Алма-Ата. Я встретил ее и нашел, что она похудела, немного постарела, но сохранила присущий всем Лапиным оптимизм, юмор и стремление нравиться окружающим. Не обладая достаточным общим и, тем более, специальным образованием, она стала весьма квалифицированным коллектором, и ее особенно ценили за добросовестное отношение к работе - качество, ставшее столь редким в советское время. Несмотря на все сложности полевой жизни, работа ей нравилась, и наше скорое расставание на этот раз не принесло мне такого беспокойства за нее как два года назад. Кроме того, я успокоил себя и ее твердым обещанием, что на следующий год после окончания института, где бы я ни работал, я возьму ее к себе, и мы вновь будем жить вместе. Не знаю, насколько она в это поверила, но на осуществление этой красивой мечты понадобилось более десяти лет.
               
       Шел последний учебный семестр и оставалось всего лишь несколько месяцев до последнего звонка. Мы с нетерпением ждали окончания института - учиться надоело и, вместе с тем, нас беспокоило неопределенное будущее, которое неумолимо приближалось на смену привычному ритму учебы и быта. Мы получили достаточное представление о своей специальности, надеялись на то, что придя на производство мы, наконец, избавимся от унизительного полунищего и полуголодного существования и почувствуем себя людьми, нужными обществу. Вместе с тем, нас не могли не беспокоить и те трудности и опасности, присущие нашей профессии, с которыми мы успели познакомиться за время практик на производстве. Короче, были все основания как для светлых надежд, так и для мрачных опасений. Впрочем, мы были еще очень молоды, а в нашем возрасте всегда больше места для оптимизма, чем для пессимизма. Мы старались как можно лучше и веселее провести оставшееся время в институте и были постоянно озабочены поиском новых развлечений и шуток.

      Однажды Славка Беляев рассказал нам забавную историю, которая, по его уверению, произошла у него на глазах, когда он стоял в очереди за пивом.
К пивному павильону подкатила будка собачника, в которой повизгивало несколько выловленных бродячих псов. Старик зашел в пивную, а к будке подбежал мальчуган и с плачем стал просить взрослых дяденек выпустить из клетки своего любимца, только что несправедливо пойманного собачником. Народ сочувствовал пацану, но не решался вмешиваться в это государственное дело. На счастье в это время к пивнушке подошли два подвыпивших морячка, находившихся то ли в отпуске, то ли после демобилизации. Они, не долго думая, вняли просьбам мальчонки и выпустили из будки всех собак, которые с довольным лаем и визгом тотчас же разбежались. Услышав шум, из пивной выскочил дед, стал громко выражать свое неудовольствие случившимся и призывать на помощь милицию. Подошел милиционер, быстро разобрался в ситуации, потребовал документы у моряков, угрожая вызвать патруль и отправить их в комендатуру. В ответ расшалившиеся парни при молчаливом сочувствии окружающих, испытывающих органическую неприязнь к представителям власти, сдернули с головы милиционера фуражку и бросили ее в освободившуюся от собак будку. Бедняга вынужден был залезть внутрь, чтобы извлечь оттуда казенный головной убор. Морячки быстро захлопнули дверцу, закрыли ее на засов и хлестнули лошадь. Лошадь вскачь понеслась от пивнушки, а бедный блюститель порядка мотался в собачьей будке, изрыгал страшные проклятия в адрес морячков и просил законопослушных граждан остановить лошадь. Публика, попивавшая пивко, и простые прохожие, ставшие свидетелями этой сценки, пришли в неописуемый восторг и умирали от смеха. Нам тоже понравился этот курьезный случай с милиционером, потому что, как и большинство советских людей, мы не очень уважали "легавых", от которых, по нашим представлениям, было больше вреда, чем пользы.

       Нам уже неоднократно приходилось выручать из рук милиции наших товарищей, попавших в медвытрезвитель, и мы считали эту сторону ее деятельности несправедливой. Зачем портить настроение человеку, выпившему ради веселья, и тем более - опустошать его карман на целых 50 рублей! Чаще всего приходилось скидываться и вытаскивать из этого неуютного заведения наших Серика Досанова, Каиркана Шакенова и даже идейного Петра Ковешникова.
Вообще наша последняя осень в Алма-Ата была полна ярких впечатлений. Мы с Аркадием настолько активно погрузились в развлечения, что вскоре наша колхозная касса совершенно опустела. В октябре мы вошли в полосу жесточайшего финансового кризиса и вынуждены были питаться одним хлебом с арбузами, которых в тот год было много, и стоили они очень дешево. Невзирая на великий пост, мой Аркадий, как мартовский кот, стал проявлять удивительную активность в поисках кошечек, но каждый раз его знакомства оканчивались крахом. Он жаловался мне, что каждый раз после второго-третьего свидания очередная пассия задавала традиционный вопрос - "А ты на мне женишься?" - после которого у него пропадало всякое желание продолжать знакомство. Я его понимал и советовал подождать до той поры, пока ему самому не захочется спросить - "А ты пошла бы за меня замуж?"

       А девчонки в своем стремлении обзавестись семьей буквально шли на все тяжкие. По студгородку прошел скандальный слух о грандиозной афере "геологини" нашего курса Зои Смирновой. Желая заполучить мужа, Зоя, будучи на полевой практике, окрутила парня, который согласился жениться на ней только в том случае, если она забеременеет. После возвращения в общежитие соседки по комнате стали замечать, что Зоя округляется в талии и у нее растет живот. Слух о ее беременности распространился и достиг ушей парня, но он не спешил исполнять обещание. Когда пришло время, Зоя исчезла из общежития, сказав подругам, что рожать поедет к родственникам. Через несколько дней она вернулась в город с младенцем на руках. Поздравить молодую мать пришел и второй участник события, который при виде младенца дал, наконец, согласие на регистрацию брака. В самый последний момент внезапно явилась еще одна женщина, оказавшаяся подлинной матерью малыша, и сорвала тщательно задуманный фарс. Выяснилось, что и беременность, и роды были фиктивными, задуманными с единственной целью - заполучить доверчивого парня. Зоя уговорила женщину, заплатив ей за использование новорожденного, но мать младенца, в конце концов, опомнилась. Разразился скандал, и Зоя вынуждена была оставить институт. Об этом событии долго судачили в институте, но через год Зоя восстановилась и, по слухам, все-таки вышла замуж за того парня, доказав этим проступком свою самоотверженную любовь.
               
       Несмотря на поучительный пример, по курсу, набирая темп, катилась волна помолвок и свадеб. Накануне октябрьских праздников вся наша "кодла" была приглашена на свадьбу Матвея Образцова. Он познакомился со своей невестой в поезде, когда оба они возвращались с практик. Его Ираида Анатольевна была студенткой торгового техникума и происходила из интеллигентной семьи - отец ее был архитектором. Учитывая присущие всем слоям населения финансовые трудности, свадьбу решили сыграть вскладчину, собрав с парней по 50 рублей, а с подружек невесты по 25. Гуляли в небольшой тесной квартирке невесты, куда наш добрый Матвей уходил в "примаки". Свадебный стол был уставлен "четвертями" водки и великолепными блюдами, изготовленными руками невесты и тещи Матвея. Танцы, пляски и песни продолжались до трех часов ночи, после чего все уморились настолько, что повалились и уснули кто, где смог. Никогда прежде мне не приходилось принимать участия в такой веселой свадьбе, и мы от души желали молодоженам такой же счастливой жизни.

      Рано утром мы все были разбужены громом оркестров - мимо дома, стоявшего на перекрестке центральных улиц Калинина и Фурманова, маршировали праздничные колонны трудящихся города. Страна отмечала тридцать шестую годовщину Октября. Прямо из гостей мы влились в колонну института и прошествовали с нею мимо трибуны, с которой нас приветствовали лидеры республики во главе с первым секретарем ЦК компартии Казахстана Шаяхметовым, беспутный сынок которого учился в нашем институте, отравляя кровь преподавателям, декану и ректору своими "невинными" и ненаказуемыми шалостями.

      Праздничный загул продолжался еще три дня. После демонстрации мы с Аркадием попали на помолвку Владислава Ищука, на которой я познакомился с его невестой, выбранной нашим претенциозным товарищем в соответствии с канонами "буржуазной лженауки Евгеники", о чем я уже упоминал. Должен сказать, что мои представления о достоинствах избранницы совершенно не совпадали с мнением жениха. Восьмого ноября молодая чета Беляевых пригласила нас на семейный ужин, где нам пришлось основательно "тряхнуть стариной" и выпить как в добрые холостяцкие времена. Такое неназойливое гостеприимство натолкнуло нас с Аркадием на мысль организовать для Вячеслава и Лиды ответный ужин. Мы растрясли кассу колхоза "Синий платочек" (бывший колхоз «Улыбка кашалота»), настряпали 250 штук пельменей, купили бутылку водки и впервые устроили в общежитии прием дорогих гостей.

      После четырех дней непрерывного загула я почувствовал, что весь мой организм вибрирует, в голове непрерывно раздается комариный писк, на душе неспокойно и меня мучит предчувствие какой-то неведомой беды. Я понял, что еще пару дней такого "веселья" и мне начнут мерещиться зеленые чертики. Аркадий страдал еще сильнее. Его постоянно мутило. На общем собрании мы решили, что пора "завязывать" с этим делом и переходить на культурные развлечения во имя спасения души.
     Начали мы с похода в оперный театр на "Ивана Сусанина". Нам понравились музыка и балет, но, как и прежде, разочаровали ведущие солисты - голоса слабые, сдавленные, внешности не соответствовали историческим персонажам. Мы вновь обратили свои взоры в сторону кино: "Гладиатор", "Случай в пустыне", "Под королевской мантией", "Королевские пираты" - вот далеко неполный перечень фильмов, способных удовлетворить невзыскательный вкус людей, уставших от сереньких будней и измученных алкоголем.
               
      15 декабря 1952 года в 15 часов 53 минуты местного времени для нас прозвучал последний звонок. По своей склонности к регистрации исторических событий, я засек время, считая, что именно на этой минуте завершился затянувшийся и надоевший период моей теоретической учебы и начался последовательный переход к следующему жизненному этапу, в котором мне предстоит вернуть долги государству и матери, позаботиться о собственном благополучии и поработать во имя достойной жизни для моих будущих детей.

      Если наше знакомство с институтом началось лекцией по "Общей химии", которую читал бедный и незабвенный В.В.Бутов, то четырехлетний процесс обучения завершался лекцией А.Н.Карташева по Горной механике. Мы уже хорошо знали и эту сложную дисциплину, и ее требовательного преподавателя и мысленно готовились к страшному экзамену. Последняя в жизни сессия представлялась трудной - одиннадцать экзаменов и зачетов!
По традиции я пошел на экзамен в первых рядах и вскоре вышел с пятеркой. Группа сдавала трудно, но самое тяжкое испытание выпало на долю Петра Ковешникова - Карташев с треском выгнал его с экзамена. По обычаю мы не отходили от аудитории до последнего и всегда были в полной готовности оказать товарищу посильную помощь. Когда с блуждающим взором из кабинета вышел Петр, я спросил его - Ну, что получил? - В ответ Петр только произнес - Это возмутительно! - Все было ясно.
Впервые за годы учебы в институте наш убежденный коммунист и правдоискатель испытал такое унижение. Мы сочувствовали ему, но в то же время слегка злорадствовали, так как знали, что во многих случаях его оценки были менее заслуженными, чем наши.

       Следующей жертвой стал еще один солидный человек нашей группы - Матвей Образцов. Он переживал не столько за двойку, сколько за то впечатление, которое его провал произведет на молодую жену. Казалось, Карташев своими строгостями решил напоследок поквитаться со всеми солидными авторитетами нашей группы.

       Одновременно с экзаменами по специальным дисциплинам нам предстояло сдавать и государственный экзамен по военной подготовке. Я хорошо ответил на вопросы по тактике, материальной части и ряду других тонкостей предмета, но когда от меня потребовали полного перечня команд, предшествующих открытию огня, начиная от "Батарея, к бою!" до последней "Орудие!", после которой следует выстрел, то что-то из этой длинной цепочки пропустил и получил четверку. Было обидно, но все равно я подтвердил достаточно высокий уровень военной подготовки и уже мог считать себя младшим лейтенантом артиллерии. Однако мне вновь, в который раз, пришлось пережить горькое разочарование, но об этом я расскажу в соответствующем месте.

       В разгар сессии незаметно и без особых торжеств канул в Лету 1952 год и наступил знаменательный во многих отношениях 1953. Он сулил большие перемены не только в нашей личной жизни, но и в жизни всей страны, о чем мы и не подозревали.
Утром 1 января, встав раньше всех, я вышел на улицу и первым человеком, попавшимся мне на глаза, оказался Иван Федорович Горанов - начальник гидрогеологической партии, в которой работала матушка. Это был коренастый мужчина с кирпичного цвета лицом полевика и пьяницы, прошедший войну, лишившийся семьи и топивший свою не сложившуюся жизнь и одиночество в любимом портвейне N12. Он искал меня, чтобы передать от матушки письмо с новогодними поздравлениями и пожеланиями и немного денег. Выслушав мою благодарность, И.Ф. категорично сказал, что Новый год не встречают стаканом чая, и потребовал составить ему компанию. Я отнекивался под предлогом напряженной сессии и данного нами обета трезвости, но от этого решительного человека трудно было отвертеться. Первый день года оказался для меня невероятно трудным - мы обошли с ним множество питейных заведений и основательно загрузились его обожаемым портвейном. В заключение мы зашли в фотографию и увековечили себя для будущих воспоминаний об этой знаменательной  встрече.  Надо сказать, что фотография вполне удалась, и мы оба выглядим на ней весьма колоритно.  Расстались мы  только  в  четыре  часа  утра второго января,  когда  я  посадил  его на поезд и обессиленный поплелся через спящий город в общежитие.

      Иван Фёдорович рассказал мне много интересного о своей незадачливой судьбе. В иной стране его рассказ мог произвести жуткое впечатление на любого журналиста и послужить основой для остросюжетной повести, но мы настолько были закалены нашей нелепой жизнью, что даже самые невероятные ситуации казались вполне обыденным явлением. Больше всего мне запомнился один эпизод его фронтовой биографии. В чине капитана он командовал батальоном в тот сложный период войны, когда в каждой части был партийный функционер с громким титулом комиссара. Его батальонный комиссар к очередному революционному празднику решил проявить инициативу и преподнести подарок командованию в виде победы местного значения. В отсутствие командира, который был вызван в штаб дивизии, он поднял батальон в неподготовленную атаку и положил почти весь ради овладения какой-то безымянной высотки. Когда Горанов вернулся на передовую и узнал о бессмысленной гибели людей, он был настолько потрясен случившимся, что разрядил в комиссара всю обойму своего пистолета. Трибунал приговорил его за это самоуправство к расстрелу, но потом заменил меру наказания на разжалование до рядового и отправил в штрафбат.

       Рассказал он мне и о штурме хорошо укрепленной высоты, которую штрафному батальону приказали взять ночью без предварительной артподготовки и даже разминирования подступов к ней. Батальон фактически был обречен на гибель. Несколько тысяч человек шли в атаку под мат и дикий вой, завалили всю высоту своими трупами и отогнали немцев, не нанеся им практически никаких потерь. Из батальона в живых осталось лишь несколько десятков полусумасшедших людей и в их числе раненый И.Ф.Горанов. Он искупил свою вину кровью, был помилован, комиссован и отправлен в тыл. Можно было считать, что ему повезло - он вернулся целым, но контуженным, с расшатанной психикой, больным желудком и привычкой топить свои невзгоды на дне стакана. Через пару лет после той памятной встречи портвейн все же свел его в могилу - он повесился в состоянии алкогольной депрессии.
               
       Изнурительная последняя сессия завершилась. До отъезда на преддипломную практику у нас образовалась небольшая, ничем не заполненная пауза. На душе была непривычная опустошенность - ни тебе занятий, ни курсовых, ни зачетов. Все ушло в прошлое. Мы бродили по общежитию как неприкаянные и не знали чем занять свободное время. Именно в этот период мы вспомнили о существовании различных азартных игр. Началось все с эпидемии преферанса, быстро распространившейся по комнатам и превратившей жилые корпуса в игорные дома. Особенно активно включилась в эту игру казахская молодежь. Непревзойденным "асом пульки" в нашей комнате стал Каиркан Шакенов. Он был в постоянном выигрыше, который по традиции почти целиком уходил на выпивку. Игра, как правило, шла всю ночь, завершалась к утру и заканчивалась пьянкой, после которой игроки весь день спали. Вечером все повторялось снова. Я не любил карты и наотрез отказался участвовать в играх, памятуя урок, полученный еще в 1947 году, и свой зарок никогда не играть на деньги.

       Те, кто не играл в карты, отдали предпочтение игре в "Морского козла". Это был форменный психоз, какого не приходилось переживать ни до, ни после этого. Играли парами. Призом победителям было пиво, которое покупалось вскладчину заранее. Победители в обычной партии выпивали по кружке, а побежденные выбывали "на сухую". Если партия оканчивалась "офицерским козлом", т.е. последней костяшкой была дубль-пусто или дубль-шесть, то приз составлял две кружки, а если "генеральским", т.е. обеими сразу с двух сторон, то приходилось выпивать сряду по три кружки пива. Удача с "генеральским" окончанием выпадала редко. Мне повезло всего два или три раза, но это было настоящей и заслуженной победой, требовавшей известной выдержки, взаимопонимания с партнером, везения и счастливого стечения обстоятельств.

       Игры проводились в невероятном темпе и сопровождались крепкими выражениями, как при выигрыше, так и при проигрыше; ожидавшие своей очереди подгоняли игроков и вопили от нетерпения; болельщики громогласно обсуждали тактические ошибки игравших - крик и шум стояли невероятные. Мы постоянно играли в паре с Аркадием и выработали несколько условных сигналов, чтобы сообщать друг другу о наличии на руках особо важных костей. Так, например, если я начинал напевать "Марш тореадора" из оперы "Кармен", это означало, что на руках у меня дубль-шесть. Музыкальная фраза из песни "Сормовская лирическая" свидетельствовала о наличии дубль-пусто и т.д.

        Внезапно вспыхнувшая кампания азартных игр была временно приостановлена лишь в связи с необходимостью ехать на практику, причем в самое неблагоприятное время года - в январе. Мы с Сашкой Симоновым (он упорно не выпускал меня из сферы своего влияния), под незабываемыми впечатлениями летней практики в Гороблагодатске, вновь решили поехать на Урал и выбрали Коркинский буроугольный разрез в Челябинской области. Присоединился к нам Аркадий Иванов, к которому, после Кадамджайских событий, я относился с некоторым предубеждением.

        Уже были взяты билеты на поезд, когда Славка Беляев под большим секретом ошарашил меня такой новостью, от которой у меня глаза полезли на лоб. Оказывается, мой друг и колхозник, поверенный во всех делах и мыслях - Аркадий Михайлов уже десять дней состоит в законном браке с Женечкой Жаровой. Расписались они тайком, а Славка с Лидой выступали в Загсе в качестве свидетелей. Я был потрясен таким предательством, но Славка уверял меня, что секретность объясняется пикантностью предшествующих событий и чрезвычайностью возникшей ситуации. Я не признал его объяснения убедительными, а поступок Аркадия оправданным обстоятельствами.

       А обстоятельства были действительно чрезвычайными. Я уже упоминал о том, что Петр Ковешников был редактором институтской газеты "За техкадры", в которой я одно время подвизался в качестве художника-оформителя, а Женечка Жарова, маркшейдер из набора   1950  года,  была  секретарем  редакции  в  порядке комсомольской нагрузки.  Это   была   тоненькая,   голубоглазая блондиночка, с певучим прерывающимся голоском, экзальтированная и в меру кокетливая.  Главный редактор, человек ответственный и серьезный,  произвел  на  юную  особу  большое  впечатление  и, похоже,  она стала испытывать к нему не только почтение  как  к старшему товарищу,  но вполне заслуженное уважение, развившееся со временем  в  более  глубокое   чувство.   Петр,   увлеченный партийным поручением и общественной работой, ничего не замечал.

      Коллеги по редакции вынуждены были вмешаться в ситуацию и открыли шефу глаза на страдания хорошенькой секретарши. Только после этого наш Петя обратил на нее свое рассеянное внимание и воодушевил Женечку на более решительные шаги. Она зачастила к нам в общежитие с просьбами к Петру помочь разобраться в сложных маркшейдерских задачах и расчетах. Они уходили в библиотеку и проводили там по несколько часов. Петр возвращался оттуда с блуждающим, рассеянным взором и чему-то тихо улыбался. Мы переглядывались между собой и думали о том, что вскоре на очередной студенческой свадьбе будем исполнять молодоженам куплеты из "Гимна женатиков":

                Жизнью холостою я извелся,
                Жалок мне мужчина холостой,
                Вот поэтому я обзавелся
                Молодой красавицей женой.
                Был холост я и жил, ей-богу, как дурак,
                Теперь женат, имею дом и свой очаг.
                Жена, жена - ведь ты от бога мне дана,
                С тобой одной и счастье и покой...

       Однако жизнь распорядилась совсем иначе. Однажды Женечка пришла за помощью в очень неподходящий момент, когда вся редколлегия "стояла на ушах", готовя к выпуску праздничный номер стенгазеты. Дело это было очень серьезное, так как по традиции стенгазета была органом "Партийной, профсоюзной и комсомольской организаций КазГМИ" и обязана была выходить в срок. Замотанный редактор попытался было отмахнуться от просьбы своего секретаря помочь в решении курсовой работы и даже стал выговаривать ей за то, что она не принимает участия в общем деле, но потом, видя ее растерянность, попросил Аркадия выручить его и помочь Женечке с расчетами. Аркадий нехотя согласился, и они ушли в библиотеку.

     С тех пор потребность Женечки в консультациях Аркадия стала возрастать в геометрической прогрессии. Из библиотеки они перешли в помещение лаборантской кафедры Маркшейдерского дела, где Женечка работала на полставки. Ну а дальше все ясно, дело-то ведь молодое... Аркадию пришлось идти в ЗАГС и расписываться. Петр ничего не подозревал и продолжал дружески покровительствовать молоденькой студенточке, которая, по мере сил, тоже старалась сохранять видимость прежних отношений. Постепенно круг лиц, знавших тайну рокового треугольника, расширился до неприличных пределов, и только главный виновник событий оставался в неведении. История стала приобретать очень некрасивые оттенки и выход из создавшегося положения было тем труднее, чем дольше откладывалось его решение.
Петр все-таки заметил охлаждение Женечки, отнес его на счет собственной невнимательности, попытался придать служебным отношениям более интимный характер, но не нашел отклика. Истинную причину случившегося он узнал через несколько месяцев, но как и при каких обстоятельствах это произошло я расскажу в свое время.