Последняя практика и диплом

                Преддипломная практика.
                Коркинский  угольный разрез

      В средине января мы все разъезжались на практику. По традиции, получив проездные, суточные и стипендию, мы собрались в привычном составе для трогательного прощания в связи с предстоящей разлукой - на целый месяц! Прощальный ужин с обильными возлияниями состоялся на квартире Беляевых и прошел весьма организованно. Однако когда мы вернулись в общежитие, Геннадий Овсянников выразил неудовольствие своим трезвым состоянием и предложил Петру и мне посетить Головнушку и немного добавить. Мы недолго артачились и приняли предложение. По себе знаю, что у каждого человека бывает такое состояние, когда ему хочется на некоторое время вырваться из опостылевших временных и пространственных координат и побыть в другом измерении. Так случилось в тот вечер с Геннадием. Он напился до изумления и полностью потерял способность двигаться и соображать. Нам с Петром пришлось тащить этого громилу на себе от Головнушки до общежития, да еще волоком затаскивать на второй этаж корпуса. Мы тоже были достаточно тяжелыми и не заметили, как у Гены расстегнулись на поясе и сползли до щиколоток лыжные бриджи. Они тянулись сзади, мы наступали на них и выбивались из последних сил. На второй этаж мы тащили его, подбадривая себя кличем "Раз-два взяли, еще взяли!" Услышав нас, на лестничную площадку сбежались все жильцы, с восторгом наблюдали за этой сценкой и советовали для облегчения спустить с него еще и трусы.

     Так завершился прощальный вечер. На следующий день вся наша компания разъехалась в разные стороны. Симонов, Иванов и я привычно вскарабкались на верхние полки общего вагона и покатили в сторону Челябинска.
     После прибытия в Коркино мы сделали попытку устроиться на работу, но, не встретив поддержки нашему благородному порыву, решили в темпе собрать материал для дипломирования и покинуть эти суровые края. На улице свирепствовал тридцатиградусный мороз со шквальным ветром, забивавшим глаза мелкой снежной пылью пополам с песком. Даже в общежитии, куда нас поселили, нам пришлось постоянно вести против них не очень успешную войну. Мы завесили окна одеялами, забили все щели газетами, но холод, песок и снег проникали, казалось, отовсюду.

      Буроугольный  Коркинский разрез ошеломил нас своими размерами. Уже в то время его глубина приближалась к двумстам метрам, и он походил на гигантский дымящийся кратер. Стоя у верхней бровки, мы всматривались в разверзшуюся под ногами пропасть, на разных уровнях которой бесшумно ворочались экскаваторы, паровозы тянули или толкали составы с углем, многочисленные конвейерные линии поднимали вверх и уносили к отвалам тысячи кубометров вскрышных пород. Все внутреннее пространство было затянуто вуалью дыма и копоти от горящего в забоях угля и из многочисленных паровозных труб. Людей, своими руками создавших эту чудовищную преисподнюю, не было видно. Трудно было разобраться в этом хаосе, но нам на его основе предстояло составить идеальный проект, используя новейшие достижения науки и техники. В тот момент я даже не мог вообразить, как я смогу это сделать.

      Симонов и Иванов были "домашними" студентами и не испытывали таких финансовых затруднений, как я - парень из "общаги". Коллективная жизнь наряду со многими достоинствами имеет и ряд недостатков, среди которых на первом месте стоят такие разорительные соблазны, как "дни рожденья, именины и просто пьянки без причины". По последней причине я вынужден был перейти на привычный режим экономии и в рабочей столовой предпочитал заказывать более дешевые постные блюда. Мы садились за один и тот же столик, который постоянно обслуживала молоденькая официанточка по имени Таня. Она быстро заметила, что я заказываю какой-нибудь молочный супчик и пару гарниров без мяса и стала приносить мне то кусок курицы с вермишелью, то мяса с гречкой. Я пытался протестовать, но она обезоружила меня заявлением:
     - Это вам послали девочки с кухни. Они сказали, что вы очень худой и вам надо хорошо питаться.
      В окне раздаточной я действительно увидел несколько любопытных и приветливых женских лиц и попросил Таню передать им мою признательность за заботу о моем здоровье. Ребята посмеивались надо мной, я чувствовал себя очень неловко, но это милая доброта уральских девчат навсегда врезалась в мою память.
               
      Нам до чертиков надоело унылое сидение в простуженной комнате. Однажды, не выдержав, мы дружно поднялись, быстро собрали вещички и решительно покинули общежитие. Пешком, навстречу непрекращающемуся ветру и слепящему снегу, мы прошли девять километров до станции Дубровка, сели в пригородный поезд на Челябинск, а оттуда кружным путем через Чкалов поехали на Туркестан. Мы с Сашкой ехали в Миргалимсай - он в гости к брату, а я к матушке.

      В Миргалимсае - теперь этот горняцкий поселок получил статус города и называется Кен-Тау - я прожил у матушки почти три недели. Она целыми днями моталась по буровым и с увлечением рассказывала мне об откачках, дебитах скважин, глубинных фильтрах и пьяных буровиках. Чувствовала она себя в своей стихии и давно свыклась с полукочевой жизнью. Я поразился великой силе приспосабливаемости и неприхотливости советских людей. Никому из них, в том числе и матушке, и в голову не приходило, что каждый человек имеет право на более комфортабельную и нормальную жизнь. Нет! Каждый из них был по-своему доволен и считал, что делает именно то, в чем остро нуждается страна. К сожалению, нужды страны были настолько безмерными, а возможности столь ограниченными, что ее простые граждане были подобны планктону в океане, который, как известно, служит лишь пропитанием для крупных китообразных.

       Начало марта я встретил во Фрунзе, в маленьком домике, который моя энергичная тетушка путем жесткой экономии и самоограничений во всем сумела-таки купить. Здесь меня застало известие о болезни Сталина.
      О том, что вождь народа сильно одряхлел, свидетельствовали кадры кинохроники с XIX съезда ВКП(б), состоявшегося в октябре прошлого года. Мы привыкли видеть Сталина плакатным красавцем с добродушным, улыбчивым прищуром глаз. В действительности на экране неуверенно топтался маленький, по сравнению с окружающими, дряхленький старичок с неуверенным взглядом и одутловатой физиономией. Но, тем не менее, люди настолько свыклись с его ролью и местом в стране и обществе, что для большинства советских людей известие о болезни вождя было подобно грому при ясном небе. Народу никогда прежде не сообщали о болезни партийных лидеров и поэтому бюллетени о состоянии его здоровья воспринимались почти как сообщение о скорой и неминуемой смерти "бессмертного".

      Утром в пятницу 6 марта, когда я еще спал, в комнату, вся в слезах, вбежала тетушкина соседка и сквозь безутешные рыдания сообщила мне, что Иосиф Виссарионович скончался. Я воспринял известие спокойно, подумав лишь о том, что вся моя родня от Владивостока до Кен-Тау наверняка восприняла это известие с большим удовлетворением. Рука привычно потянулась к дневнику, но даже ему я не мог довериться с полной откровенностью - мои дневники хранились в чемодане под койкой общежития и у меня не было абсолютной уверенности в том, что их не просматривают. Я написал походящие случаю стандартные фразы, заметив для себя, что эти строки совершенно не соответствуют моему истинному настроению.

      Народ находился в состоянии прострации. Люди не могли представить свою жизнь без Сталина. Ходили слухи о возможном нападении американцев, о том, что страна осиротела и теперь ее хоть голыми руками бери. Боялись голода и вредительства и лишь очень немногие открыто торжествовали по поводу кончины тирана и даже не стеснялись высказывать это вслух. На них смотрели с привычным ужасом, но не спешили доносить в "органы". Никто не знал, как будут развиваться события дальше, однако многие, в том числе и я, ожидали, что грядут новые времена и перемены и они могут быть только к лучшему по одной простой причине - хуже уже некуда.


                Дипломирование. 
               
      Возвращение в родное общежитие доставило нам с Аркадием большое огорчение - нас ограбили. Когда мы забрали из "камеры хранения" наши чемоданы, то обнаружили, что у меня сперли брюки от единственного костюма и почти новые модельные полуботинки, которые я купил осенью за 405 рублей. Аркадия не досчитался сверхмодных штиблет. Пришлось молча пережить случившееся, так как мы оба знали, что обращаться в милицию бессмысленно.

      По учебному плану нам пора было браться за дипломный проект, но по укоренившемуся принципу "не откладывать на завтра то, что можно сделать послезавтра", мы никак не могли себя заставить взяться за дело. Утром я приходил в "дипломку", где у меня был свой стол с чертежной доской, садился, собирался с мыслями, что-то вычислял и записывал, потом находил такого же бездельника и мы отправлялись с ним по другим комнатам делиться опытом. К началу апреля листы моих будущих чертежей и страницы пояснительной записки оставались девственно чистыми. Я впервые ощутил в себе вопиющую неспособность к систематическому и упорному труду. Весь предшествующий опыт приучил нас, как истинных "большевиков", брать любые крепости только штурмом, не считаясь с потерями.

      Бегство от умственных перегрузок частенько оканчивалось посиделками на Головнушке. Однажды в манточной мы были втянуты в грандиозную драку со студентами сельхозинститута. Началось все с того, что к нашему столу, за которым сидели я, Славка Беляев, Петр Ковешников и Каиркан Шакенов, подошел казах, отозвал Каиркана и сделал ему внушение за то, что он сидит в компании русских. В ответ на реплику, что это не его дело, парень съездил нашего друга по физиономии. Вскочил Славка и, не раздумывая, нокаутировал обидчика. Через несколько мгновений тесное помещение стало ареной ожесточенной схватки. Привычные к скоротечным боям работники общепита попросили нас решать свои проблемы на улице, обоснованно опасаясь за казенную мебель и посуду. Когда я выскочил на улицу, то увидел, что Славка уже лежит на земле, а на нем сидит студент из СХИ. Я навалился на него и стал отдирать от друга. Внезапно сильный рывок сзади опрокинул меня навзничь. Вскочив на ноги, я услышал крик - Атас! Харитонов идет! - Мы знали, что если попадемся на глаза заместителю декана, то не миновать неприятностей. Но мы также знали множество тайных проходов между "забегаловками", которые позволяли нам скрыться незамеченными. Я поспешил в общежитие.

      Однако Харитонов был не лыком щит - он послал в общежитие коменданта и тот быстро вычислил всех, кто участвовал в драке. Я попал в черный список и декан Кошулько изгнал нас из общежития. В прощальном спиче он пригрозил нам припомнить наши шалости на распределении:
       - Вы все у меня загремите в Джезказган!
       Надо сказать, что Джезказганский медный комбинат в те годы был очень непопулярен среди выпускников нашего института. Расположенный в пустынных степях Центрального Казахстана, этот город отличался суровым, резко континентальным, климатом и был своего рода местом ссылки самых нерадивых и недисциплинированных студентов. Кроме того, там шире, чем где-либо использовался труд заключенных, что также не способствовало популярности предприятия среди молодежи.

       Мы приуныли, но ничего не оставалось другого, как попытаться снять комнату. Несколько дней, забросив работу над дипломным проектом, мы бродили по частному сектору, но все наши усилия оказались тщетными. Законопослушные граждане избегали брать на постой студентов мужского пола, особенно из горного института, пользовавшегося почему-то у окрестных жителей недоброй славой. Все эти дни мне приходилось спать на одной койке с Аркадием, который хоть и был уже женатым человеком, но по-прежнему холостяковал в ожидании обещанной комнаты в общежитии. Чета Михайловых получила ее через несколько дней. Это оказалась бывшая бытовка в старом корпусе, с уцелевшей оцинкованной полкой для плиток и насквозь пропахшая борщами и подгоревшей картошкой. Женечка ухитрились сделать из нее уютное гнездышко и мы справили их новоселье. Петр в этом мероприятии не участвовал. Он наконец-таки узнал о измене подруги и подлом поступке друга и прекратил с нами всякие контакты, уверенный в том, что стал жертвой хорошо продуманного заговора.
               
     Лишившись последнего прибежища, я пошел к декану и решительно потребовал у него выдать мне справку о том, что я прослушал полный курс института по своей специальности. Кошулько спросил:
      - Зачем вам эта справка? Вы же дипломник.
      - Я не могу работать над дипломным проектом. Мне негде жить и я прошу вас выдать мне справку для того, чтобы я мог уехать на производство. Дипломом я могу заняться и через год, если будет желание.
Кошулько пристально посмотрел на меня и, поняв, что мой демарш вовсе не похож на розыгрыш, изрек:
    - Ладно. Скажите коменданту, чтобы поселил вас на свободное место, но не с вашими орлами. Вас давно следовало расселить по разным комнатам. Слишком тесная подобралась компания.

      Он был прав. Наша группа вообще и наша компания - в частности, пользовалась вполне заслуженным авторитетом на курсе, но и причиняла немало хлопот администрации. Справедливости ради, следует отметить, что среди нас не было ни злостных хулиганов, ни грубых нарушителей норм общественной морали. Мы всего лишь жили по принципу одной из наших песенок - "Шахтерской цыганочки":
                Народ веселый, не любит выпить,
                А шахты, рудники поют про нас...

     Комендант поселил меня в комнату, в которой жили ВИКовцы. ВИК - это Высшие инженерные курсы с годичным сроком ускоренной подготовки горных мастеров и техников в горные инженеры. Им платили стипендию в размере среднемесячного заработка, но не свыше 1200 рублей - очередное ухищрение московских чиновников, прекрасно знавших, что на горных предприятиях заработки были во много раз выше, но не желавших этого признавать. Мне пришлось провести среди этой вольницы несколько кошмарных суток. Должен признаться, что такого дикого разгула низменных страстей я еще никогда не видел. Я стал свидетелем непрекращающихся попоек, ссор, разборок, порой заканчивавшихся драками. Меня будили среди ночи и предлагали выпить за горняков, за шахтеров, за дружбу. Приходилось подолгу и терпеливо убеждать их, что я "на крючке" у декана, что если меня снова увидят пьяным, то наверняка отчислят совсем из института. Этот довод был единственным, который признавался ими достаточно веским.

      Трудно было согласиться с разумностью совместного решения министерств высшего образования и цветной металлургии по ускоренной подготовке инженерных кадров для промышленности. К лекциям и занятиям они относились халтурно, убежденные в том, что их рабочее место и должность на родном предприятии за ними сохранятся в любом случае, так же как в любом случае они напишут и защитят дипломный проект. Необходимого минимума теоретических и базовых знаний у них не было, и они осаждали нас вопросами и просьбами о помощи. По моей оценке, основанной на неприятном опыте личного общения, организация этих курсов была очередным волевым и непродуманным решением министерских бонз.
Через неделю    вынужденного    общения    с отборными представителями   горных   предприятий,   в  ряды  которых  мне предстояло влиться в ближайшем будущем,  меня перевели в родную комнату к своим ребятам.  Только пообщавшись с этими чертями, я понял, какие мы, в сущности, ангелы и с жаром взялся за работу.
               
      Не прошло и месяца со дня смерти Сталина, а в стране исподволь стали проявляться непонятные вначале течения и перемены. Первым их свидетельством стало сообщение о том, что громкое дело кремлевских врачей-евреев, от рук которых якобы погибли лучшие сыны партии типа Жданова и других, прекращено и они освобождены из-под следствия. А ведь совсем недавно мы "вместе со всем народом" возмущались наглой деятельностью еврейской буржуазно-националистической организацией "Джойнт", проникшей в сердце Родины - Кремль.

      В статье некоего С.Селюка, напечатанной в журнале "Советская женщина", об этом говорилось так:
"Нет такого преступления, на которое не пошли бы империалисты и их презренные наймиты. Об этом убедительно говорят чудовищные злодеяния разоблаченной в Москве шайки врачей-отравителей. Установлено, что участники этой террористической группы, используя свое положение врачей и злоупотребляя доверием больных, преднамеренно, злодейски подрывали их здоровье, губили больных неправильным лечением. Жертвами этих извергов пали товарищи
А.А.Жданов и А.С.Щербаков. Шайка презренных выродков, скрывавшихся под маской профессоров-врачей, в первую очередь старалась подорвать здоровье руководящих советских военных кадров, вывести их из строя и тем самым ослабить оборону страны".

       Фамилии "разоблаченных" звучали многозначительно: Вовси, Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер и др. Могли ли такие фамилии и статьи подобного рода, опубликованные во всех газетах, не всколыхнуть трудящиеся массы? Я помню какой накаленной была обстановка в полутемном и холодном вагоне поезда Челябинск-Оренбург, когда я возвращался с преддипломной практики. Кто-то читал газету, а в окруживших его людях кипела и клокотала ненависть, готовая выплеснуться на первого, кто был бы похож на еврея. И вот теперь нам говорят - извините, произошла ошибочка!
Аполитичные по возрасту и умонастроениям, мы мало интересовались событиями, происходящими в стране после смерти, казавшегося бессмертным, вождя. Однако более мудрые люди, разглядывая фотографию траурного митинга, на которой в центре трибуны мавзолея стоял Н.С.Хрущев, а по сторонам Л.П.Берия и Г.М.Маленков, пытались предугадать - кто же из них приберет власть в осиротевшей стране? Нас эта проблема мало беспокоила.

       Больше чем работой над дипломным проектом мы были озабочены ходом городской Олимпиады художественной самодеятельности ВУЗов Алма-Аты. На предшествующих наш институт уверенно брал первые места и тем самым возбудил против себя множество недоброжелателей в верхних эшелонах городской администрации и партийных органов. Говорили, что на этот раз жюри будет особенно требовательным и, следовательно, менее объективным. Предстояла жесткая борьба, и мы поставили целью во что бы то ни стало поддержать нашу команду.
Чтобы ограничить число болельщиков, особенно с нашей стороны, организаторы Олимпиады ввели пропускную систему. Пропуска распределялись через райкомы комсомола и доставались своим людям, активистам и отличникам. По всем параметрам я к этому времени, как говорится, из актива перешел в пассив, а попасть на просмотры и заключительный тур очень хотелось.

       В просмотрах участвовало по два института. Когда по жребию дошла очередь нашему институту соревноваться с педагогическим, горком комсомола в первый раз придумал талоны, на которых стоял простенький штампик этой организации.  Женя Кейрович - гордость и Сталинский стипендиат нашего курса получил такой талон и показал его мне. Одного взгляда было достаточно для того, чтобы убедиться в возможности изготовить фальшивую "ксиву" на всю нашу компанию. Ребята принесли мне лист фотобумаги, на эмульсии которой через зеркало фиолетовыми чернилами я тщательно нарисовал штамп. Затем, дыхнув на него, приложил клочок бумаги подходящего цвета и слегка притиснул, талончик получился - не отличить от оригинала! Вся наша "кодла" без сучка и задоринки прошла на просмотр, который проходил в уютном зале ТЮЗа. Мы пришли заранее, расположились во втором ряду партера, выражали бурное восхищение выступлениями своих артистов и открыто выражали неудовольствие номерами соперников. В этом туре наша команда бесспорно выигрывала.

       Во время выступления большого хора студентов пединститута, блестяще исполнившего "Хор девушек" из оперы "Аскольдова могила", я увидел во втором его ряду Лилию Иванову. Меня бросило в жар, я вновь ощутил непростительную бестактность своего поступка, настроение испортилось, а хорошо начавшийся вечер потерял все очарование.
Из ТЮЗа мы возвращались поздно и все вместе - артисты и болельщики. Впереди стихийно образовавшейся колонны выступал прославленный и горячо любимый всеми студентами эстрадный оркестр под управлением Юрия Шахворостова. Два года назад на Олимпиаде его соперником был довольно сильный оркестр Казахского университета, но первое место все же досталось нашему. А произошло это из-за политической ошибки, допущенной ведущим университетской самодеятельности. Называя очередной номер своей программы, он неосторожно объявил:
     - А сейчас перед вами выступит джаз-оркестр Казахского государственного университета!
Зал взорвался аплодисментами, но произошла заминка. Руководителя подозвали к жюри. Несколько минут шли какие-то переговоры, затем на сцену вышел председатель жюри и объявил о снятии с участия в конкурсе этого ансамбля за его политическую неблагонадежность, выразившуюся в использовании чуждого социалистическому обществу слова "Джаз". Сейчас это звучит нелепо и смешно, но в то время звучало страшно. Еще продолжалась беспощадная война с космополитизмом и влиянием гниющего Запада на передовую социалистическую культуру. Подавленные и униженные оркестранты молча покинули сцену, а их место занял наш оркестр и ведущий торжественно объявил:
     - Эстрадный ансамбль Казахского горно-металлургического института исполнит молдавский народный танец "Жок"!
Это звучало вполне приемлемо для бдительного партийного слуха, после чего наш оркестр начал свое победное шествие, завоевывая призовые места на ежегодных Олимпиадах.

      На улице оркестр грянул ту музыку, которую на официальных концертах играть не решались. Немедленно образовался хор и все кто мог, запели "В дорогу, дорогу...", "В Кейптаунском порту...", "Как открывалася Ростовская пивная ..." и другие подобного жанра мелодии. Так прошли мы по всей улице Калинина, поднялись по Ленинскому проспекту и с музыкой вторглись на территорию института, заставив зажечься все окна в спящих корпусах общежитий. Мы еще долго не расходились, опьяненные теплой весенней ночью, свободой и предчувствием скорой разлуки со всем, чем жили эти пять лет.   
               
      В конце апреля состоялся заключительный концерт последнего тура Олимпиады. По традиции он должен был проходить в оперном театре, попасть в который было значительно труднее. Устроители Олимпиады обнаружили поддельные бумажки и на этот раз отпечатали пригласительные билеты на мелованной бумаге типографским способом. Поделать их было значительно сложнее, но, потратив полдня, я все же нарисовал один билет тонким чертежным пером. Критически оценив свой труд, я хотел было порвать его, но Каиркан Шакенов вырвал билет у меня из рук и сказал, что попробует им воспользоваться. Велико было мое разочарование, когда я увидел, как уверенно он прошел в театр, а я остался на улице в компании таких же безбилетников. Мы долго ходили вокруг театра, пока не упросили какого-то парня с билетом, войдя внутрь, отодвинуть засов одной из пяти парадных дверей театра. Он исполнил нашу просьбу. Выждав с полминуты, мы рывком открыли дверь и, веером рассыпавшись по фойе, помчались кто куда. Растерявшиеся бабуси, стоявшие на контроле, бросились было ловить нас, но в оставленную дверь ринулись другие болельщики и им пришлось срочно возвращаться по своим местам. Наши героические усилия не пропали даром - самодеятельность нашего института вопреки козням недоброжелателей вновь завоевала первое место среди ВУЗов города.

       Следует отдать должное талантливым руководителям и участникам нашей артистической бригады. Возглавлял ее режиссер русского драмтеатра Закк, а его верным помощником был наш студент Ёлгин. Некоторые из ее участников были настолько талантливы, что на них обратили внимание и пригласили для работы в театры. Так металлург Леонид Малышев вскоре стал одним из ведущих артистов Новосибирского театра "Факел"; студентка Комарницкая также сменила карьеру металлурга на артистическую; Каплев, прекрасно показавший себя в амплуа фашистских офицеров и американских бизнесменов, отказался от выгодных предложений, закончил институт и остался верен избранной специальности.
               
       Работа над проектом набирала темп. Остались позади проверенные временем первые этапы социалистического подхода к делу - спячка и раскачка. Начался штурм. Однако в самый разгар плодотворной работы деканат созвал общее собрание дипломников, на котором был оглашен список предприятий, приславших заявки на выпускников. Мы насчитали в нем 30 объектов с обширной географией, в том числе было три заманчивых места в ГУССИМЗ. За этой странной аббревиатурой, расшифровывающейся как «Главное управление сохранности советского имущества заграницей» (как будто его там постоянно разворовывали) скрывалась приятная, на наш взгляд, перспектива работы за рубежами Родины. Мне не приходилось даже и думать в этом направлении. Более того, я опасался, что мне будут заказаны и некоторые отечественные объекты с высокой степенью секретности. К ним тогда относились предприятия бурно развивающейся урановой промышленности.

       Просмотрев внимательно список, я обнаружил в нем 25 мест в печально знаменитый Джезказган и, вспомнив угрозу Кошулько загнать меня туда, почувствовал холодок между лопатками. Вместе с тем обнадеживал провозглашенный принцип распределения - по среднему за пять лет обучения баллу успеваемости. В нашей группе открытчиков я шел вторым после Коли Дубинского - у него балл был 4,8, у меня 4,6. Таким образом, если не учитывать обещание декана, я мог выбирать практически любое предприятие из обширного списка. Тщательно изучив его, я остановился на двух: Буурдинском свинцово-цинковом комбинате в Киргизии и Экибастузском угольном разрезе в Казахстане. Оба предприятия были новыми и перспективными. Разница была лишь в том, что Буурда уже была сдана в эксплуатацию, а Экибастуз еще строился. После некоторых колебаний я остановил свой выбор на первом, в котором меня больше всего прельстили два обстоятельства: близкое, всего около 100 км, расположение к Фрунзе и принадлежность к свинцово-цинковой отрасли, сулившей более высокую зарплату. Кроме того, рудник относился к категории высокогорных, а, значит, к зарплате полагался весомый довесок в виде соответствующего коэффициента. Решено, я выбираю Буурду!

       Когда я объявил о своем решении в дипломке, ребята тут же остудили мой пыл известием о том, что мне придется принять участие в конкурсе - на Буурду было только одно место и на него уже сделал заявку Коля Дубинский. Я был в отчаянии, шансов у Коли было больше - он выходил на комиссию первым.

      Мои попытки уговорить его переключить внимание на более известный Алтын-Топканский свинцовый рудник в Таджикистане не увенчались успехом. Добрый и мягкий Коля, очень похожий на популярного артиста кино Бориса Андреева, проявил завидное упорство и не поддавался на увещевания. Тогда я предпринял обходной маневр.
После тяжкого трудового дня в дипломке, как бы между прочим, я пригласил его на Головнушку выпить по кружечке пивка. Он согласился. Мы зашли в наиболее популярное заведение "У Сени" и заняли бочку в уютном темноватом уголке. Я говорю "бочку", потому что в этом «пивнаре» вместо столов стояли большие пивные бочки, а вместо стульев - маленькие бочата. Усадив Колю, я заказал вместо пива большую (0,75 л) бутылку номерного портвейна и по порции мант. Мой приятель удивился такому началу, но я постарался отвлечь его от ненужных размышлений, сославшись на какой-то благовидный предлог. К бутылке пришлось добавить еще по стакану вина, после чего я посчитал, что Коля вполне созрел для серьезного разговора. Я начал свою атаку с трогательных воспоминаний о суровом детстве во Фрунзе, о том, что там у меня до сих пор живут родственники, что Киргизия - моя вторая родина и поэтому я так рвусь на этот рудник. Ему же все равно - что Буурда, что Алтын-Топкан. Сердце моего соперника, подогретое вином, дрогнуло и он, наконец, великодушно изрек:
- Черт с тобой! Бери Буурду! Мне, действительно, все равно куда ехать.
- А куда же ты, все-таки, запишешься?
- Я еще подумаю, посоветуюсь с Катей. (Коля недавно женился).

       Ударили по рукам. Я заказал еще по стакану, чтобы окончательно закрепить наш уговор. Из пивной мы вышли, довольные жизнью и друг другом, хотя не исключаю и того, что у меня к этому было больше оснований, чем у него.
На другое утро вся группа, умытая, побритая и в форме, топталась в приемной деканата. Первым пригласили Дубинского. Я замер в тревожном ожидании. Через пару минут он вышел, секретарь тут же вызвала меня и я даже не успел спросить его о месте назначения. Председатель комиссии, глянув на мой балл и отметив достаточно высокие успехи в учебе, спросил меня, знаком ли я со списком предприятий, и на какое из них хотел бы поехать. Я назвал Буурдинский комбинат. Члены комиссии переглянулись между собой, как бы удивляясь незнакомому названию предприятия, а я понял, что Коля сдержал данное мне слово.
Председатель нашел в списке Буурдинский комбинат, подтвердил его наличие членам комиссии и обратился к Кошулько с вопросом:
- Петр Макарович, у деканата нет возражений против распределения Тангаева на Буурдинский свинцовый комбинат?

       Я замер. Кошулько с украинской невозмутимостью и медлительностью посмотрел на меня, многозначительно улыбнулся и после некоторой паузы величественно заявил - Деканат не возражает. - Думаю, что в этот момент не было на земле человека счастливее меня. Я выскочил в приемную окрыленный.

        Мы не расходились. Всем интересно было узнать, куда поедут товарищи, с которыми ты бок о бок в течение пяти лет бился в нужде, спал в тесных комнатах, в которых истинными хозяевами были полчища клопов, дружил, ссорился, гулял и выпивал.
География распределения, повторяю, была обширной. Мои друзья предпочли не уезжать особенно далеко: Александр Симонов прикепел к комбинату Казолово и должен был ехать в Усть-Каменогорск, Аркадий Михайлов выбрал Байджансайское рудоуправление в Чимкентской области, Петр Ковешников предпочел Ак-Кульский рудник в Киргизии, Матвей Образцов - Лянгарский в Таджикистане, Шупиков и Кнышов тоже записались в Таджикистан - первый в Джижикрут, второй - в Кугитанг. Владислав Ищук еще на практике сумел показать себя с лучшей стороны и у него было персональное приглашение с Ачисайского комбината. И только Геннадий Овсянников решил ехать на Кавказ в Садонское рудоуправление. Почти все эти месторождения относились к Главному свинцово-цинковому управлению МЦМ СССР.

       Тем, кто в списке выпуска оказался в последних рядах, пришлось настраиваться на Джезказган. Туда комиссия без лишних разговоров записала 13 человек. За границу, на урановые предприятия ГДР, скрывающиеся под скромной вывеской Общество "Висмут", после  тщательного  просеивания  записали   троих   - Аркадия Иванова, Дороненко и Сдержикова.
Весьма показательным в отношении настроя наших выпускников можно считать тот факт, что посвятить свои молодые годы науке согласились только двое - Виктор Шестаков поехал во ВНИИцветмет в Усть-Каменогорск, а Пангирей Чулаков остался в аспирантуре в родном институте. Они и стали первыми кандидатами, а потом и докторами наук нашего выпуска. Остальные предпочли производство.
               
       Здесь самое время рассказать о дальнейшей судьбе Николая Дубинского, по паспорту - Эрнста Николаевича, потому что священник отказался крестить его под именем, отсутствующим в православных святцах. Благодаря нашей сделке на Головнушке я считаю себя в какой-то мере причастным к его судьбе и дальнейшей карьере, ибо не будь ее, то в Алтын-Топкан уехал бы я и, возможно, прошел бы его жизненный путь. Кто знает?
Так вот, Коля долго и хорошо работал на том руднике, бывшем одним из ведущих свинцово-цинковых предприятий МЦМ СССР. Расположенный территориально в Таджикистане, административно он входил в систему Алмалыкского горно-металлургического комбината, что в Узбекистане. Он довольно быстро прошел по всей производственной лестнице и достиг должности главного инженера рудоуправления, пользуясь уважением коллег и любовью подчиненных за свою справедливость и доброту. Когда Владислав Никонович Ищук получил назначение на пост директора института Средазнипроцветмет в Ташкенте, он, естественно, стал укреплять позиции в этом известном склоками "гадюшнике" своими людьми и пригласил на работу некоторых из наших ребят. Ребята к этому времени стали солидными людьми, по десять и более лет "отпахали" на производстве и с радостью согласились променять опостылевшие рудники на квартиру и работу в столичном "хлебном" городе. Так оказались в Ташкенте Коля Дубинский, Аркадий Михайлов и Коля Кнышов. Все они поработали ГИПами (главными инженерами проектов), у каждого сложилась своя судьба, но двое ушли из жизни слишком рано. Я уже писал о трагической гибели Ищука, а 1991 году ушел из жизни и Коля Дубинский. Он, как и многие советские люди, с большим удовольствием принял возможность побывать за границей и два контрактных срока отработал в Гвинее-Бисау. Влажный климат этой тропической страны подорвал здоровье уроженца Центральной Азии (Коля родился и вырос в Алма-Ата), по возвращении он долго болел и однажды я получил от Аркадия известие о его кончине. Прекрасный это был человек!

       Так, видимо, было предначертано в книге судеб, одна из страниц которой была посвящена Коле и мне, и содержала описание нашего судьбоносного решения, принятого за бочкой из-под пива на Головнушке в мае 1953 года. Как тут не стать фаталистом?
               
       В начале июня у меня были готовы пояснительная записка на 150 страницах и 8 листов чертежей, и я отнес проект на рецензирование. Напряжение последних штурмовых дней спало, появилась возможность несколько расслабиться до защиты, назначенной на 16 июня, но денег оставалось только на еду. Колхоз наш в связи с женитьбой Аркадия распался, и я перешел в категорию единоличников. Готовить на одного не хотелось, и я питался чем и как придется.
Защитой большинство из нас было разочаровано. Казалось, что проект, на который затрачено так много сил и времени, заслуживает более внимательного и вдумчивого отношения. Между тем от руководителя до членов ГЭКа никто не удосужился как следует просмотреть мою записку и лишь бегло взглядывали на великолепные чертежи, в которые я вложил все свое искусство. Нам не приходило в голову, что когда в течение недели защищают "проекты" свыше 100 человек - тут не до критического анализа их наивной галиматьи.
Накануне защиты я получил крохотную бандероль от матушки, вскрыв которую, обнаружил коробочку с наручными часами знаменитой марки "Победа". Матушка поздравляла меня с окончанием института.

        16 июня 1953 года мой доклад, к которому я тщательно подготовился, прошел хорошо, на вопросы я отвечал тоже лихо и комиссия признала, что проект заслуживает оценки "отлично", а дипломант - присвоения квалификации Горного инженера по специальности "Разработка месторождений полезных ископаемых". Так завершился очередной этап, определивший всю мою дальнейшую жизненную стезю.

        Разумеется, мы не могли не отметить это выдающееся событие и собрались всей компанией у Славки Беляева. Это была наша последняя организованная встреча, но чего в ней на было, так это прежнего беспечного настроения. Наши женатики стали сдержаннее в шутках и выпивке, а мы, холостяки, чувствовали, что место старых товарищей в их сердцах вполне законно заняли молодые жены. К этому времени Сашка Симонов и Ленька Стороженко тоже успели включиться в их ряды и нам не оставалось ничего другого, как исполнить на зависть им "Гимн холостяков", который представлял собой переиначенную популярную песню и начинался словами:
                Летят перелетные птицы,
                Опять наступает весна.
                Не буду,  друзья,  я жениться,
                Жена мне совсем не нужна.
                Немало я дум передумал,
                Шатаясь по женам чужим,
                И не было большего счастья,
                Чем быть одному, холостым...

         Мы бодрились и посмеивались над женатыми, но наши голоса звучали без прежней уверенности, ибо мы уже были в абсолютном меньшинстве.
Несмотря на торжественность и важность событий, на душе у всех было грустно и смутно. Состоялся наш долгожданный переход в новое качественное состояние. До этого хорошо ли, плохо ли, но мы жили за счет родителей и государства. Теперь наступало время прощания с друзьями и институтом и пора перехода к самостоятельной жизни. По существу мы прощались с беззаботной молодостью и это прощание было тревожным - мы уже достаточно хорошо представляли себе, что ожидает нас впереди.
               
        Напоследок жизнь подкинула нам еще одно испытание. По закону вместе с вручением дипломов мы должны были получить и "Путевку в жизнь" в виде направления на работу от Управления руководящих кадров МЦМ СССР, а вместе с ним последнюю отпускную стипендию, подъемные и проездные. Однако, как мы полагали  - в связи со смертью Сталина, в сложной чиновничьей цепочке от Москвы до Алма-Аты лопнуло какое-то звено и мы оказались во взвешенном состоянии. Институт сделал свое дело и потерял к нам интерес - нам великодушно позволили пожить в общежитии, но забрали у нас постельное  белье. Все деньги мы успели к этому времени промотать и оказались в унизительном положении дефицитных и, в то же время, невостребованных специалистов.

        Мы звонили в министерства Цветной металлургии и Угольной промышленности, но не получили вразумительного ответа, кроме обещания разобраться в случившемся. В отчаянии мы сочинили слезную телеграмму в адрес самого Георгия Максимилиановича Маленкова. Видимо кто-то получил взбучку, и через два дня мы получили ответ - путевки отправлены по назначению. Мы прониклись уважением к ответственности и оперативности наших руководителей, но эти высокие чувства не могли заглушить острых сигналов, поступающих из пустого желудка.

       Несколько дней мы тщетно пытались найти хоть какую-нибудь работу, но с этим оказалось нисколько не легче, чем в Америке. На некоторое время нас выручил наш главный специалист по открытым горным работам - добрейший Булат Ишмухамедович Ташенов. Он преподавал нам "Открытые горные работы", курировал наши практики, руководил моим дипломным проектом и был советчиком во многих делах. Пожилой и одинокий, он жил с какой-то родственницей и никогда не отказывал студентам в материальной помощи. Ребята частенько одалживали у него деньги, а кое-кто набирался наглости забывать о долге, зная, что Б.И. никогда не вел их учета.

        И вот однажды, когда мы были на грани отчаяния и истощения, случилось невероятное - к нам в комнату пришла работа в лице пожилого, грузного кавказца, оказавшегося экспедитором конторы "Казахвино". Без проволочек он сказал нам, что ему нужен десяток крепких парней для физической работы на три дня. Когда он объяснил нам характер предстоящей работы, мы дружно грянули "Ура!". Суть предложения состояла в следующем - из Ростова-на-Дону в адрес строящегося завода шампанских вин пришел вагон с 400 ящиками с шампанским, в каждом из которых было по 20 бутылок. Вагон следовало разгрузить, шампанское погрузить на машины и перевезти в подвалы завода. Затем следовало отбраковать поврежденные бутылки, а годные для реализации поместить в хранилище. Мы быстро договорились с ним, что нас будет девять человек, что платить он будет нам по 40 рублей в день и выдаст по 15 рублей в виде аванса немедленно, так как мы уже два дня ничего не ели. Ударили по рукам.

        На улице нас уже ждал бортовой ЗИС, который доставил нас до товарной станции Алма-Ата-I. Перекусив в станционном буфете, мы с жаром взялись за дело.
В вагоне одуряюще пахло шампанским, из некоторых ящиков сочилось вино, и мы обнаружили в них открытые или разбитые бутылки. В некоторых из них еще были остатки вина и мы не преминули их прикончить. Настроение поднялось, мы быстро загрузили оба ЗИСа, отправили с двумя своими сопровождающими для разгрузки на завод в Тастак, а сами продолжили вытаскивать ящики на площадку, чтобы освободить вагон. Рядом с нами не было никого, и к моменту возвращения грузовиков мы сами успели слегка нагрузиться и пребывали в самом счастливом расположении духа.

      Машины сделали еще по два рейса, на последнем мы все забрались наверх и поехали в Тастак. Машины шли медленно и осторожно. Под нами мелодично позванивали в ящиках тысячи бутылок и мы решили, что не будет большого убытка для страны, если мы несколько увеличим процент боя, усушки и утруски в своих интересах. Мы вытащили из разных ящиков штук 20 бутылок и передали шоферам, чтобы те спрятали их под сиденьями. Когда с разгрузкой машин и переноской ящиков в подвал было покончено, шофера подвезли нас прямо к общежитию, за что мы оставили им по три бутылки. С оставшимися мы, под недоуменными взглядами вахтерши из проходной, прошествовали к своему общежитию.

       Возле корпуса, одуревшие от жары и скуки, сидели на скамеечке наши несчастные коллеги. Надо было видеть изумление ребят, когда мы, довольные и изрядно навеселе, возникли перед ними с множеством бутылок изысканного вина в руках! Щедрость свойственна бедным и пьяным - мы объявили, что всех приглашаем к нам на дегустацию ростовского шампанского. Через несколько минут в нашей комнате стоял дым коромыслом и любопытство каждого, кто заглядывал к нам, вознаграждалось кружкой доброго вина. Наутро, правда, у нас потрескивали головки, но похмелиться было нечем - по доброй традиции мы выпили все.

       В последующие два дня мы не могли вынести с завода ни бутылки. Завскладом был непреклонен, но зато через каждый час работы он лично выдавал на двоих по бутылке для поднятия духа и поддержания сил. К концу третьего дня, когда приятная во всех отношениях работа приближалась к завершению, мы решили "загрузиться" поосновательнее и вывалились из подвалов, старательно поддерживая друг друга. Полностью вырубился Петр Ковешников и в трамвай его пришлось вносить на руках.

       Долгая дорога не привела его в чувства, и мы решили, не заходя в общежитие, отправиться на Алмаатинку, чтобы искупаться после пыльной работы и заодно остудить Петра. Холодная вода вскоре вернула ему способность стоять на ногах и мыслить, но вместе с этим разбудила давно и тщательно скрываемую обиду за нанесенное оскорбление. Он выплеснул на Аркадия и меня все, что может накипеть на душе у мужчины, у которого из под носа тайком увели женщину. Как только Петр не обзывал нас! Гнусные негодяи, свиньи и подлецы, каких свет не видывал и т.д. - за исключением мата. Надо отдать должное, я не помню, чтобы Петр когда-нибудь выматерился. Когда я попытался его урезонить, он с Аркадия переключился на меня, сказав - Я не потерплю, чтобы всякие рыжие отравляли мне жизнь!
        Так он отомстил мне за мою привычку подшучивать, которую терпеливо сносил все годы студенческого общежития.
Наконец он выдохся, оделся и в гордом одиночестве покинул нас. Мы стояли ошеломленные и расстроенные неожиданной ссорой, но не могли не признать, что Петр был прав - в поступке Аркадия и нашей причастности к нему было проявлено очень мало благородства. Это была самая крупная ссора в нашем, таком прежде сплоченном, коллективе за истекшие пять лет. Петр перестал с нами разговаривать.

       Завершая этот неприятный эпизод, следует сказать, что его продолжение происходило в полном соответствии со словами финской песенки:
                В жизни всему уделяется место.
                Рядом с добром уживается зло,
                Если к другому уходит невеста,
                То неизвестно - кому повезло…
       В данном конкретном случае повезло Петру. Он позже женился на Зине, у которой мы когда-то встречали первое мая, и где я познакомился с Лилией. Она оказалась прекрасной женой и родила ему двоих сыновей. Насколько мне известно, они до сих пор живут в счастье и согласии, чего нельзя было бы сказать о жизни Аркадия с Женечкой.

       После трех дней сытой и пьяной жизни возвращение к прежнему полуголодному существованию было особенно неприятным, но 10 июля мы услыхали по радио, а затем прочитали в газетах такое, что на несколько дней отодвинуло на задний план все мелкие житейские заботы. Был разоблачен гнусный наймит империализма, мерзкий подонок и кровавый палач, бывший член Политбюро ЦК ВКП(б), а после XIX съезда - ЦК КПСС Лаврентий Берия! Каких только эпитетов и обвинений не вылили на его лысую голову журналисты и дикторы! Мы недоумевали - неужели столько лет сам Сталин и органы не знали, с кем имеют дело? В том, что он, якобы, был агентом западных и американских спецслужб, нас уверяли самым категоричным образом. Мы привыкли верить радио и прессе, тем более, что ведущая газета, орган ЦК Партии, называлась так коротко и четко "ПРАВДА". Правда есть правда и в ней не может быть места для лжи. Как молоды и наивны мы были!

      Сумятицу в умы внесла и опубликованная вскоре статья "О культе личности в истории". Это был первый, еще довольно нерешительный, но достаточно четко направленный удар по недавно скончавшемуся вождю. Лев умер и шакалы осмелели.
Несмотря на лучи света, начавшие просачиваться в темное царство, его репрессивный аппарат продолжал исправно действовать по старым схемам. Когда после выдачи дипломов пришла очередь получения офицерских военных билетов, мне вернули мою прежнюю солдатскую книжку с отметкой "годен, не обучен". Система последовательно наносила мне удар за ударом - успешно сдав экзамены на звание младшего лейтенанта артиллерии, я оказался недостойным его все по той же причине. Так власть, последовательно оскорбляя и унижая людей,  делала их них  своих врагов.

       Всему на свете бывает конец. Наступил он и для нашего, затянувшегося чуть ли не на месяц, ожидания. 18 июля мы получили путевки и деньги. Я получил немного - 700 рублей, но тяжкий опыт, приобретенный в институте, показал, что на такую сумму можно протянуть пару месяцев, если удастся удержаться от соблазна пропить их в две недели. Несмотря на необходимость соблюдения режима экономии до получения аванса на производстве, мы, конечно же, не могли отказать себе в прощальном ужине.

        Прием по случаю расставания опять устраивала чета Беляевых. Собралось нас совсем немного - кроме старых и молодых Беляевых на вечере были только трое гостей: Аркадий, Каиркан и я. Когда все уже сели за стол, в избенку без стука вошел Петр Ковешников. Как мы были рады тому, что многолетняя дружба помогла ему преодолеть себя и в самый последний момент забыть обиду. В тот памятный вечер много было сказано добрых слов в адрес гостеприимных хозяев и так много выпито за институт, за вечную и бескорыстную дружбу, что мы вынуждены были остаться ночевать в саду Института животноводства и ветеринарии на стоге душистого сена.

        Утром следующего дня Евдокия Васильевна, мать Славки, отпоила нас кислым молоком и сунула нам с Аркадием "тормозок" на дорогу. Накануне мы договорились с шофером экспедиционной машины, которая уходила в село Георгиевку что в 20 километрах от Фрунзе, что он захватит нас с собой за умеренную плату. Когда мы заскочили в кузов ГАЗ-51, из избенки вышел милейший Петр Николаевич и поднес нам "на посошок" по стаканчику пенной бражки. Славка, в тельняшке и морских клешах, широко раскрыл меха баяна и запел - "отходит от берега "Ястреб морской" и девушка машет рукой...". Мы расцеловались с провожающими. Машина тронулась. Лида долго махала нам рукой. На глазах навернулись слезы. Прощай Алма-Ата, прощай институт, прощай трудная беззаботная молодость!

        Ну а что же с моими первыми друзьями - Леней Стороженко и Александром Симоновым? А ничего! Женившись, они естественным образом и незаметно вывалились из нашего сообщества. Я не был на их свадьбах, и мы с ними даже не простились по-людски. Просто наши тропинки основательно разошлись, но в дальнейшем иногда все же пересекались.

               
        Закончился еще один этап моего жизненного пути. Пять лет института стали для меня и моих  товарищей суровой школой физического выживания и нравственной закалки. За это время около десяти наших сверстников умерло по разным причинам, двое погибли на практике. Несмотря на пережитое, мы остались верны избранной профессии, гордились ею и искренне рвались на производство, чтобы своим участием и энергией помочь стране и народу стать богатыми и счастливыми. Сейчас, в обстановке всеобщего нигилизма, это звучит, может быть, слишком высокопарно, но тогда наши души еще не были раздавлены осознанием того, что мы жили в обществе непрекращающейся лжи.

        Даже если бы мы об этом догадывались, это не помешало бы нам отделить зерна истинного знания от идеологической мякины. В этом нам помогали наши мудрые и терпеливые преподаватели. В своих воспоминаниях я не смог воздать должное всем, но знаю, что память моя и моих товарищей до сих пор хранит благодарность горнякам С.П.Кравченко, А.В.Бричкину, А.С.Попову, П.Н.Торскому, П.М.Кошулько, М.Е.Медведеву, Б..И.Ташенову; геологам С.Г.Анкиновичу, Г.Ц.Медоеву, В.П.Гуцевичу, Е.Д.Шлыгину; преподавателям общетехнических дисциплин Л.В.Гульницкому, А.С.Гескину, В.В.Фаворскому, В.В.Бутову, М.Г.Мильграму и многим, многим другим.
       Однако ближе всего мне мои дорогие друзья и товарищи однокурсники, с которыми бок о бок пришлось пройти через трудные пять лет. К сожалению, судьба многих их них мне не известна. За последние годы разрушилась не только огромная держава - распались связи между людьми. Мой институтский альбом пестрит множеством траурных рамок вокруг молодых лиц, (мертвые остаются молодыми), но это лишь часть из тех, кто уже ушел из жизни. В своих дальнейших воспоминаниях я постараюсь рассказать не только о себе, но и о встречах с товарищами и их дальнейших судьбах, ибо судьбы людей - лучшее и правдивейшее свидетельство эпохи и общества.


                Послесловие

          Тому, кто прочел эти извержения души, вполне обоснованно может показаться, что из автора и его друзей ничего путного не может получиться. Пьянки, драки, безделье и скука – всё это отнюдь не способствует формированию личности вообще и специалиста – в частности. (Кстати, наши «драки» это совсем не то, что нынче показывают по телевизору. Разбитый нос, «фонарь» под глазом – вот самые тяжкие их последствия. Лежачих никогда не били и не топтали)
          Из тех ребят, которые здесь упоминались, подавляющее большинство, как говорится, вышло в люди и, притом,  многие – в большие. Вот список тех, с кем я поддерживал и до сих пор поддерживаю отношения и чья карьера мне известна.

Стороженко Алексей Алексеевич  - влюбленный в свою профессию,  канд. геол.-минер. наук, ведущий научный сотрудник ЦНИГРИ, Москва.
Михайлов Аркадий Петрович – главный инженер Буурдинского рудника,  нач. планово-экономического Отдела Института Средазнипроцветмет, Ташкент .

Симонов Александр Данилович – работал в Казахской ССР на предприятиях КазОлово, затем в Министерстве цветной металлургии Казахской ССР.

Ищук Владислав Никонович – канд. техн. наук, лауреат Государственной премии СССР, директор Института Средазнипроцветмет. Погиб во время инспекционной поездки по рудникам Таджикистана.

 Дубинский Эрнст Николаевич  – главный инженер Алтын-Топканского рудоуправления, главный инженер проекта Института Средазнипроцветмет. Работал в республике Гвинея-Бисау.
 
Овсянников Геннадий Семенович – последняя должность директор Института Кавказгипроцветмет. г .Владикавказ.

Шупиков Виктор Афанасьевич – канд. техн. наук, начальник производственно- технического отдела Главвольфрамредмет МЦМ СССР, главный инженер комбината Эрдэнэт, Моногольская Народная Республика.

Кнышов Николай Иванович – канд.техн. наук, главный инженер Актюзского рудоуправления, главный инженер проекта Института Средазнипроцветмет, г. Ташкент.

Ковешников Петр Михайлович – Начальник Аккульского рудника Киргизского ГОК, главный инженер Адрасманского рудоуправления, Таджикская ССР.

Шамельханов Аманжол – начальник Главалюминия, МЦМ Казахской ССР.

Савченко Петр Константинович – канд. техн. наук, директор Института Иргиредмет, г.Иркутск

Носуленко Александр Ильич – инженер Института Механобр. Алма-Ата, Казахская ССР.

Тангаев Игорь Александрович – Главный инженер Буурдинского рудника, Киргизская ССР, Совмонголметалл,  МНР, зав. Кафедрой  Фрунзенского политехнического института, доктор технических наук, профессор.

Единственный из нас, кто стал жертвой пагубной страсти к алкоголю, это добрейший Серик Досанов.

          К сожалению, многих из этого списка уже нет в живых. Возраст.

          Общей положительной чертой бывших безалаберных студентов моего поколения было то, что почти все они были верны своему семейному долгу и сохранили  семьи, которые были созданы в самом начале жизненного пути. А еще – ни один из известных мне однокурсников не изменил трудной профессии Горного Инженера.

                Доброго здоровья живым! Вечная память почившим!