Гибель пеклевановска

ГИБЕЛЬ ПЕКЛЕВАНОВСКА

КОМЕДИЯ

ПЕРСОНАЖИ:

ТОЛОКОННИКОВ  - Городской Голова
ЖЕНА
ВАЛЬПУРГИЕВА  - секретарша Толоконникова
ПЕКЛЕВАНОВА  -  предводительница  протестующих
ПЕКЛЕВАНОВ  - профессиональный революционер
РОБИНСОН  - человек из-за океана
ПЕРЕВОДЧИК
ПРОТОПОПОВ  -  представитель закона и порядка
ГЗА  -  половецкий налоговик
ЭЙЗЕНШТЕРН -  физик из ящика
ВАРФОЛОМЕИЧ  - из моряков
ГРУППА ПРОТЕСТУЮЩИХ
ГРУППА ЧЕЛНОЧНИЦ
ВОДИТЕЛЬ
ТЕЛОХРАНИТЕЛИ ГЗЫ.





ПЕРВЫЙ  АКТ







Сцена представляет собой кабинет Головы этого славного города. Обстановка – на совести г.г. сценографов. Очевидны лишь две вещи: своим огромным окном кабинет обращен к озеру, о котором неоднократно будет идти речь. Вторая непременная деталь – портрет человека, подарившего городу свою фамилию. Это портрет Е.С.Пеклеванова. Он изображен в костюме, изобличающем время жизни вышеупомянутого товарища – Гражданская война. На момент открытия занавеса в кабинете двое: сам Голова – г-н Толоконников – мужчина в самом расцвете  административной карьеры и его секретарь-референт Вальпургиева – женщина во всех местах, за какое ни возьмись, замечательная. Толоконников коленопреклоненный перед Вальпургиевой.

ТОЛОКОННИКОВ: Куда скажешь, туда и едем…!
ВАЛЬПУРГИЕВА: Нет.
ТОЛОКОННИКОВ: На Кипр. В Лимасол. Там праздник молодого вина. Скажи только «Да».
ВАЛЬПУРГИЕВА: Нет. Уехать-то, мы уедем. А потом опять сюда? В Пеклевановск? И это называешь своей любовью ко мне? Нет, Игнат Игнатыч. Это вы со своей супругой вино празднуйте. А я женщина трезвая, потому что одинокая. Нам одиноким по - другому нельзя.
ТОЛОКОННИКОВ: Что делаешь! Что ты делаешь со мной? Ну, как я уеду? Я же законно избранный. За меня народ голосовал. Ведь, голосовал же? В первом туре – сорок шесть почти процентов. Шутка ли! А во втором? Во втором – подавляющее превосходство. А ты говоришь: «уехать». Я чувствую, как моя связь с избирателями крепнет. Раньше, бывало, идешь по улице, так могли и «по матушке» пустить… А теперь – совсем другое дело. Ни разу не слышал, по крайней мере. На что уж учителя – второй месяц зарплату задерживаем, а они ничего – молчат. А ты говоришь…
ВАЛЬПУРГИЕВА: Я говорю, что вам расти надо. О карьере думать. Чтобы вас в Москве заметили. И переводом – туда. А тогда можно и на Кипр. Или, например, с какими-нибудь солидными иностранцами дело завести. Мне тут на днях сестра из Москвы звонила, просила посодействовать.
ТОЛОКОННИКОВ: Иностранцы – это ничего, это не помешает. Но лучше все-таки по административной линии… А для этого надо, чтобы заметили. Но чтобы заметили, серьезная инициатива должна быть. Или чтобы в земляках у кого-нибудь оказаться. У министра или еще где повыше. Или то, или другое.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Игнат, ты же начал на прошлой неделе письмо в Москву диктовать.
ТОЛОКОННИКОВ: Диктовал…
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Вот и додиктовывай.
ТОЛОКОННИКОВ: И додиктую.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  И додиктовывай.
ТОЛОКОННИКОВ: Ах, ты моя возбудительница! Записывай.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Записываю, Игнат Игнатыч!
ТОЛОКОННИКОВ: Записывайте, Венера Фердинандовна!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Пишу!
ТОЛОКОННИКОВ: Они думают, что я не напишу. Они думают, Игнат  забоялся. Они думают, что мне нечего сказать. Они думают, я слов не подберу. Они думают, меня люди не поддержат. Они думают, что если город не столичный  или, на худой конец, не областной, то здесь и мыслей подходящих нет. Они думают… Да, хрен с ними… Пусть думают, что хотят. А инициативы зажать не посмеют. Теперь не те времена. Теперь за мною народ. Шутка ли сказать: в первом туре сорок шесть… почти сорок семь  процентов!

(Слышится далекий и раскатистый удар, очень похожий на гром)

Странно: небо чистое, а гром уже не первый раз громыхает. Что там сегодня область по поводу погоды передавала?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  передавала про ветер переменных направлений. И что осадков не ожидается.

(еще один удар)

ТОЛОКОННИКОВ: Вот они, предводители наши областные. Ничего не могут. Даже порядочного  прогноза погоды не могут организовать. Понабились во власть… Гитаристы, затейники, демократы…

(удар грома)

В голове у них ветер переменных направлений. Пишите, Венера Фердинандовна.

(В приемную входит женщина неопределенного  возраста. Подходит к двери и уж, было собирается войти в кабинет. Но, услышав голоса, осторожно переставляет стул к двери в кабинет и садится слушать)

ТОЛОКОННИКОВ: Таким образом, на теперешнем этапе исторического развития с учетом реалий экономической конъюктуры становится очевидным, что …
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Что?
ТОЛОКОННИКОВ: В этом- то и загвоздка, Венерочка. Я понимаю, что надо сказать, а слов пока для этого не подобрал. Это вам не хухры-мухры. В саму Москву  пишем. Там читать будут. Они там, в Кремле, каждое слово и с того бока смотрят и с этого. Им надо по научному. А я только по человечьему разговариваю. Не зря меня наш электорат любит. Шутка ли сказать: в первом туре сорок шесть процентов.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Почти сорок семь, Игнаша!
ТОЛОКОННИКОВ: Не станем мелочиться, Венерочка (обнимает секретаршу)
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Мы же договорились…
ТОЛОКОННИКОВ: Кто спорит! Сейчас. Только мысль сформулирую и отпущу.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Какой вы… Неугомонный. А если кто войдет?
ТОЛОКОННИКОВ: Ну и войдут… Я не человек, что ли? Сейчас не те времена… Пусть кто угодно входит!

(Женщина, сидевшая и подслушивавшая в приемной, встает и входит в кабинет. Слышится удар грома)

ПЕКЛЕВАНОВА: Ну, привет, разложенец.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Да как вы смеете… Игнат Игнатыч со мной над письмом… Мы слова подбираем…
ПЕКЛЕВАНОВА: Игнат. Скажи ей, чтобы она вышла.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Это возмутительно.
ПЕКЛЕВАНОВА: Игнат!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Да вы даже никто. Вы даже не жена, чтобы так командовать.
ТОЛОКОННИКОВ: Как бы, это…
ПЕКЛЕВАНОВА: Как бы что?
ТОЛОКОННИКОВ: Я бы попросил. Место официальное.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Игнат Игнатыч, между прочим, всенародно избранный.
ПЕКЛЕВАНОВА: Игнат! Убери её. А не то я завтра соберу бюро.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Не прежние времена по бюро людей таскать…
ПЕКЛЕВАНОВА: И мы тебе, Игнат, от имени ветеранов импичмент сотворим. И такой сотворим импичмент, что Америка позавидует.
ТОЛОКОННИКОВ: Венера Фердинандовна! Чаю бы нам со Сталиной  Егоровной… С сухариками.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  А письмо?
ПЕКЛЕВАНОВА: Ишь, Игнат, как ты ее по части писем разбередил… (к Вальпургиевой) Иди, милая, иди. Заваривай чаек. Да сливочек не пожалей для ветеранского движения.

(Вальпургиева выходит)

ТОЛОКОННИКОВ: Я не понимаю, Сталина Егоровна…
ПЕКЛЕВАНОВА: И понимать нечего. Ошиблись мы в тебе, Игнат. Я ошиблась. Я ведь тебя совсем маленьким помню. Этакий был оголец. И в октябрята мы тебя принимали, и в пионеры.
ТОЛОКОННИКОВ: Помню…
ПЕКЛЕВАНОВА: А помнишь, как я  тебя учла платком носовым пользоваться? А ты потом на сцене клуба  перед самим секретарем обкома, шельмец, все-таки кулаком нос вытер.
ТОЛОКОННИКОВ: Как не помнить… Вы мне тогда в дневнике записали, так меня мать веником чилижным…
ПЕКЛЕВАНОВА: Это для науки, Игнат. Хотя и непедагогично. Но руководителем стал. Я тебе скажу, Игнат: из непоротого человека хорошего руководителя не получится.
ТОЛОКОННИКОВ: Я знаю, что вы меня всю дорогу поддерживаете.

(Видно, как в приемной секретарша разговаривает по телефону. Раздается удар грома, Вальпургиева кладет трубку, потом снимает, потом опять кладет. Ясно, что с телефоном что-то неладно)

ВАЛЬПУРГИЕВА:  Аллё! Аллё! (по другому аппарату) Станция? Что же это у вас связи с областью нет? (слушает)

ПЕКЛЕВАНОВА: Ошиблись мы, Игнат. Будем референдум проводить, с должности снимать тебя.
ТОЛОКОННИКОВ: Да в чем ошибка, Сталина Егоровна? Я свои предвыборные обещания выполняю. Льготы в бане ветеранам дал? Дал! За каждую ветеранскую помывку червонец из бюджета доплачиваю. Памятник Павлику Морозову восстановил.
ПЕКЛЕВАНОВА: Восстановить-то восстановил. Только где? Во дворе Дома престарелых. А он у нас раньше на площади стоял. Воспитывал.
ТОЛОКОННИКОВ: Нельзя его по теперешним временам на площадь.
ПЕКЛЕВАНОВА: Перед демократами заигрываешь?
ТОЛОКОННИКОВ: Где их взять, демократов?… Демократы теперь у нас только в Красной книге… Стырят Павлика, если на площади… он же в прежние времена делался. Из цветного металла. Его непременно во Вторцветмет сдадут. А в престарелом доме ваш брат-ветеран стережет. У них все одно – бессонница.
ПЕКЛЕВАНОВА: Не кощунствуй…
ВАЛЬПУРГИЕВА:  (вбегая в кабинет) Игнат Игнатыч! С областью телефонная связь прервалась. И радио замолчало.
(удар грома)
ПЕКЛЕВАНОВА: Прогнивший  режим прогнивает до конца!
ТОЛОКОННИКОВ: Откуда данные?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Узел связи.
ПЕКЛЕВАНОВА: (В сторону). Народ весь, как один. А ему данные… (Толоконников поднимает поочередно все трубки своих телефонов)
ТОЛОКОННИКОВ: Взаправду молчат. Даже прямая «вертушка» с областью молчит. Что бы это значило? Вечно у этих связистов что-нибудь да ломается… А радио что? Тоже?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Оно с утра играло, как надо. А сейчас слышу: что-то вроде как бы щелкнуло. Как раз, во время новостей. И замолчало.
ТОЛОКОННИКОВ: А телевизор что передает? Ну-ка глянем. (Включает.) Ну вот! Сериалы на месте. Значит, страна живет. Без паники, без паники. А связистов мы вызовем и спросим по всей строгости. А вы говорите, что народ весь, как один. Обобщать не надо. Не надо. (К Вальпургиевой) Вы нам чаю обещали.
ПЕКЛЕВАНОВА: Со сливочками.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  что бы вы знали, сливочки у нас не положены. Так никакого бюджета не хватит, чтобы всех подряд сливочками поить. У нас даже сам Игнат Игнатыч голый чай пьет.
ПЕКЛЕВАНОВА: Я же говорю – разложенец.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Я не в том смысле, что он раздетый пьет. А в том смысле, что он чай без ничего пьет.
ПЕКЛЕВАНОВА: Ты мне не объясняй. Я вас тут во всех видах видела. А чаю со сливочками налей. Ветеранское движение требует.
ТОЛОКОННИКОВ: Налейте ей.
(Вальпургиева уходит)
ПЕКЛЕВАНОВА: А пришла я к тебе, Игнат, вот  зачем: хочу я забрать у тебя из кабинета портрет своего любимого дедушки Елпифидора Саввича. Насовсем забрать. В качестве политического протеста.
ТОЛОКОННИКОВ: Протеста…?  Какой потрет?
ПЕКЛЕВАНОВА: Этот самый, Игнат. Этот самый, что у тебя висит. Вот этот портрет.
ТОЛОКОННИКОВ: Этот?
ПЕКЛЕВАНОВА: Этот самый.
ТОЛОКОННИКОВ: Забрать?
ПЕКЛЕВАНОВА: Насовсем.
ТОЛОКОННИКОВ: Портрет человека, давшего имя городу, из кабинета городского Головы? Насовсем?
ПЕКЛЕВАНОВА: Бесповоротно.
(удар грома, по-особому  громкий)
ТОЛОКОННИКОВ  и ПЕКЛЕВАНОВА: (оба крестятся) О, Господи!
ПЕКЛЕВАНОВА: Что это ты крестишься, Игнат? Уверовал, что ли?
ТОЛОКОННИКОВ: А вы-то, вы-то!
ПЕКЛЕВАНОВА: Мое дело старушечье.
ТОЛОКОННИКОВ: Не знаю, что подумают члены бюро.
ПЕКЛЕВАНОВА: Ты меня не пугай. Я сама себе бюро. А портрет снимай. Зови своих клевретов со стремянкой, а не то я стариков кликну.
ТОЛОКОННИКОВ: Как же это понимать? Из казенного кабинета снять и забрать портрет человека, чьим именем назван город? Казенное имущество просто там никому не взять. Даже я воздерживаюсь.
ПЕКЛЕВАНОВА: Знаем, как ты воздерживаешься. До за городом на Княжгоре с видом на озеро строишь. Третий этаж уже вывел.
ТОЛОКОННИКОВ: До я не строю.  Жена строит.
ПЕКЛЕВАНОВА: Это на какие-такие средства? Интересно бы узнать.
ТОЛОКОННИКОВ: все законно. Она у меня палатку держит. На рынке. Сухофруктами торгует. Что заработает – все на дом. Иной раз обедает – верите ли, крутое яичко и даже без соли. И меня на сухомятке держит. Такая стяжательница! А как иначе истолкуешь? Мужа – и в сухомятку. Спасибо – секретарша чайком побалует. А моей собственности – сарай да погреб. В декларации налоговой записано. Можете посмотреть. А казенное имущество просто так раздавать непозволительно. Мы не чубайсы какое-нибудь…
ПЕКЛЕВАНОВА: А я не говорю, что просто так. Я не просто так. Я с политическим  смыслом и как законная наследница. (всхлипнув) Знал бы дедушка, за что сражался… Знал бы, за что голову свою молодую сложил! Знал бы, у кого в кабинете висеть будет!
ТОЛОКОННИКОВ: Ну, положим… на должности я законно нахожусь. Как сказали в избиркоме: «Литигимно избранный».
ПЕКЛЕВАНОВА: Игнат, учила я тебя русскому, учила… Не литигимно, а легитимно.
ТОЛОКОННИКОВ: Главное – законно. А портрет со стены снимать – такого закона нет.
ПЕКЛЕВАНОВА: Есть такой закон. По нему, по закону дедушку с гвоздя снимать будем. (всхлипнув) Нависелся он здесь, намучился, на разврат насмотрелся. Хватит!
ТОЛОКОННИКОВ: нет такого закона. И про разврат бросьте!
ПЕКЛЕВАНОВА: Есть закон, Игнат. У нас теперь не прежние времена. У нас теперь частная собственность. Священна и неприкосновенна.
ТОЛОКОННИКОВ: С каких это пор вы о частной собственности вспомнили?
ПЕКЛЕВАНОВА: Мы, когда надо, о чем угодно вспомним.
(удар грома)
ТОЛОКОННИКОВ: Когда же вы успели дедушку приватизировать, Сталина Егоровна?
ПЕКЛЕВАНОВА: Что мне его приватизировать? Он и так мой.
ТОЛОКОННИКОВ: Елпифидор Савич наш. Он – народное достояние.
ПЕКЛЕВАНОВА: Кто спорит! А портрет – мой.
ТОЛОКОННИКОВ: На основании чего?
(входит секретарша с подносом)
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Чайку просили?
ПЕКЛЕВАНОВА: У меня документы имеются. Документы, Игнат. Против документа ты не пойдешь.
ТОЛОКОННИКОВ: Документы? Какие могут быть документы?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Со сливками.
ТОЛОКОННИКОВ: Пока я в городе Голова, документ – это я!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  И бараночки с маком.
ПЕКЛЕВАНОВА: Вот документ, Игнат. (достает из ридикюля бумагу) Читай.

ВАЛЬПУРГИЕВА:  Я старалась. Сливочек налила. А они не пьют.
ТОЛОКОННИКОВ: Ничего я читать не буду. Некогда. Мне письмо надо в высокие инстанции писать. От меня, может быть, в самом Кремле
не затертых слов ждут. И вообще. День у меня сегодня не приемный.
ПЕКЛЕВАНОВА: (к Вальпургиевой) Тогда ты читай. Вслух.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Я не могу незарегистрированные документы читать. Вы, Сталина Егоровна, спуститесь вниз, поставьте входящий в канцелярии. А потом мы его прочтем. И ответ вы получите письменный.
ПЕКЛЕВАНОВА: Когда?
ТОЛОКОННИКОВ: У нас с этим строго. Больше двух недель ни один входящий не задерживается.
ПЕКЛЕВАНОВА: Вот оно как! На измор берете?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Уморишь вас, пожалуй!
ПЕКЛЕВАНОВА: (подходит к окну и машет платочком) Нас не уморишь!
(Снизу, с улицы по команде Пеклевановой раздаются скандированные выкрики)
ТОЛПА: Держись, Сталина! Долой прогнивший режим! Толоконникова – вон!
ТОЛОКОННИКОВ: Это что такое?
ПЕКЛЕВАНОВА: Это народ протестует, Игнат!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  (выглянув в окно) Какой там народ! Одни старики. Человек двенадцать.
ТОЛОКОННИКОВ: А разрешение на пикетирование вы получили? Что-то я не помню, чтобы я документ подписывал. Придется милицию вызывать.
ПЕКЛЕВАНОВА: (В окно) Товарищи! Нас хотят разогнать силой. Толоконников вызывает своих сатрапов. Сплотим свои ряды, товарищи. Выше знамя пролетарского интернационализма!
(удар грома)
(Внизу, на улице, запели)
ВЕТЕРАНЫ: (поют)
                Все, как один, мы на улицу вышли.
                Радикулит нас пока не согнул.
                Крепче, товарищи! Стяги повыше!
                Только бы ветер навстречу не дул!

                Припев:
               
                Встанем мы браво,
                Слева направо,
                Если прикажут – вперед побежим!
                Будем держаться,
                Будем сражаться
                И одолеем прогнивший режим!
   
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Звонить в милицию, Игнат Игнатович?
ТОЛОКОННИКОВ: Подожди. (к Пеклевановой) Так что вы хотите?
ПЕКЛЕВАНОВА: пусть эта прочтет документ. Вслух.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Как же тут читать, когда под окнами филармония работает?
ПЕКЛЕВАНОВА: Будешь слушать, Игнат?
ТОЛОКОННИКОВ: Буду. Только пусть замолчат.
ПЕКЛЕВАНОВА: (в окно) Товарищи! Враг ведет арьергардные бои и просит пощады. Приостановим пока наше наступление из тактических соображений.
(хоровое пение смолкает. Но один старческий голос продолжает тянуть припев)
ТОЛОКОННИКОВ: Что-то  с дисциплиной плоховато стало у вас в организации.
ПЕКЛЕВАНОВА: Это Варфоломеич. Он у нас глухой. Петь еще может. А вот команд моих уже не слышит. У него батарейка на слуховом аппарате села. Сейчас увидит, что другие не поют, и замолчит. Только беда – видит он очень плохо. (в окно) Кузьмич, ты толкни Варфоломеича, чтобы он замолчал. (пение  смолкает) А ты говорил, что дисциплины нет.
ТОЛОКОННИКОВ: Читайте, Венера Фердинандовна!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Постановление уездного исполнительного комитета города Святоозерска.
(Удар грома)
ввиду неожиданной и безвременной кончины дорого нашего товарища Елпифидора Саввича Пеклеванова, уездный исполком единогласно постановляет: переименовать  город Святоозерск, как имеющий старорежимное и мракобесное название, в Пеклевановск, в честь неожиданно и безвременно усопшего буревестника классовых боев,  товарища Пеклеванова. Наложить по этому случаю контрибуцию на буржуазию и монахов в размере сорока тысяч рублей золотом, чтобы помнили. Поставить безвременно ушедшему от нас тов. Пеклеванову памятник на бывшей соборной площади напротив бывшего собора бывшего благоверного князя Василия Святоозерского с одновременным закрытием собора, по причине сбора в нем контрреволюционно настроенных элементов, одновременно с поголовным арестом указанных элементов. До изготовления и установки памятника неожиданно усопшему тов. Пеклеванову принять от семьи героя во временное пользование портрет усопшего, написанный по свежим следам  местным художником Почечуевым, для размещения данного портрета в здании уездкома. Выплатить художнику Почечуеву единовременное вознаграждение в размере одного мешка овса из фуражных запасов второго конного эскадрона красной гвардии бывшего города Святоозерска. Постановление принято единогласно при одном воздержавшемся: анархисте-синдикалисте Махалове. Председатель уездкома Робинзон А.С.  Секретарь Выпивальников К.П. 23 июля 1918 года.
ПЕКЛЕВАНОВА: Чем не документ, Игнат? И печать, и подписи – все натуральное.
ТОЛОКОННИКОВ: Документик, я вам замечу…!
ПЕКЛЕВАНОВА: Сам слышал: «во временное пользование». Значит, решен вопрос по портрету, Игнат? Забираю?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Этот документ, Игнат Игнатыч, сомнительный. Составлен во времена диктатуры. А у нас на дворе новая эпоха все-таки…
Демократия. Могут не понять. Особенно  в области. Да и избиратели… а до выборов – рукой подать. (отдает документ Толоконникову)
ТОЛОКОННИКОВ: (повертев документ в руках и даже посмотрев его на свет) Да…Выборы не за горами. Отдать – вроде бы правильно.
ПЕКЛЕВАНОВА: Конечно, правильно.
ТОЛОКОННИКОВ: А с другой стороны…
ВАЛЬПУРГИЕВА:  А с другой стороны, Игнат Игнатыч, налицо явное применение силы. Чистой воды политический терроризм.
ТОЛОКОННИКОВ: И это – правильно. И то – правильно, и это. И куда ни кинь – везде клин.
ПЕКЛЕВАНОВА: Верни дедушку в семью, Игнат!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Я бы милицию вызвала. А с документом – проверка  требуется.
ТОЛОКОННИКОВ: Не обойтись без экспертизы, Сталина Егоровна. Документ в  область надо везти или в саму Москву.
ПЕКЛЕВАНОВА: Ах, так? (в окно) Товарищи! Наша сила – в единстве! Не позволим измываться над простым человеком!
ТОЛПА: Позор! Позор! Требуем импичмента! Буржуазию – на свалку истории!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Нас не запугать. Иду вызывать милицию. (выходит)
ТОЛОКОННИКОВ: (В окно) Граждане!
ТОЛПА: Требуем снижения цен в бане! Свободу народам Африки! Нет глобализму! Требуем отставки!
ТОЛОКОННИКОВ: Товарищи!
ТОЛПА: Позор! Долой прогнивший режим!
ПЕКЛЕВАНОВА: Доигрался Игнат. Я тебя предупреждала.
(в кабинет возвращается Вальпургиева)
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Игнат Игнатыч! К вам иностранная делегация. ТОЛОКОННИКОВ: Какая иностранная! Видишь, что устроили!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Американская, Игнат. Я же вам говорила. Покиньте кабинет, Сталина Егоровна.
ПЕКЛЕВАНОВА: Не дождетесь! (В окно) Товарищи! Если враг не сдается – его уничтожают.
ТОЛПА: (скандирует) Толоконников – злодей! Пожалей простых людей!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Покиньте кабинет.
ПЕКЛЕВАНОВА: Отойди от меня, разлучница.
ТОЛОКОННИКОВ: Что вы хотите?
ПЕКЛЕВАНОВА: Хочу от имени общественности присутствовать при том, как ты будешь родину американцам продавать.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Да как вам ни стыдно! Игнат Игнатыч – такой скромный, такой скромный. У него даже денег нет, чтобы в приличную страну в отпуск съездить.
ТОЛОКОННИКОВ: Да оставайтесь вы сколько угодно.
ПЕКЛЕВАНОВА: (в окно) Товарищи! Солидарность трудящихся дает свои плоды. Отдыхайте, товарищи. Кузьмич, следи за Варфоломеичем. Если он упадет – вы его уже не поднимете.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Мистер Робинсон с переводчиком.
(входит делегация и при этом раздается сильнейший удар грома)
ТОЛОКОННИКОВ: Добро, стало быть, пожаловать. Хау, можно сказать, дую ду.
РОБИНСОН: Хай.
ПЕКЛЕВАНОВА: Мы не дадим разворачивать базы НАТО на своей территории!
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон интересовался: что происходит в вашем городе?
РОБИНСОН:  Иес.
ТОЛОКОННИКОВ: Ничего страшного. Соблюдаем права человека. Решили правом голоса воспользоваться люди. Вот и пользуются.
ПЕКЛЕВАНОВА: Долой дискриминационную поправку Джексона-Веника.
ТОЛОКОННИКОВ: Вы не думайте. Мы могли бы их давно разогнать. Но понимаем, что просто так – нельзя. Все-таки мы одной ногой уже в Европе.
РОБИНСОН:  Ноу проблемс.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон говорит, что происходящее в городе – внутреннее дело местных властей, в которое ни он лично, ни государственный департамент Соединенных Штатов, ни Сенат, ни Конгресс, ни Объединенный Комитет Начальников штабов вмешиваться не намерены.
РОБИНСОН:  Иес.
ТОЛОКОННИКОВ: (Пеклевановой) Слышали?
ПЕРЕВОДЧИК:  У мистера Робинсона есть одно сугубо деловое предложение к законно избранным властям вашего города…
РОБИНСОН:  Пи-ек-лье-ва-ноуск.
ТОЛОКОННИКОВ: Иес.
ПЕКЛЕВАНОВА: Игнат, не продешеви. Народ тебе этого не простит.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон хотел бы купить ваше озеро.
ТОЛОКОННИКОВ: Озеро? Наше озеро? Да ладно меня разыгрывать-то… Скажете тоже – озеро.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон подчеркивает абсолютную серьезность намерений, с которыми он прибыл в этот славный город, носящий это славное имя.
РОБИНСОН:  Пи-ек-лье-ва-ноуск.
ПЕКЛЕВАНОВА: Иес.
ТОЛОКОННИКОВ: А зачем озеро? У них свои Великие озера – девать  некуда. Я в школе учил. Помню. И потом: как его продашь? Озеро – оно и есть озеро.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон слышал, что с вашим водоемом связана какая-то местная легенда, а вода в нем обладает некоторыми свойствами.
ТОЛОКОННИКОВ: Это все для религиозного дурмана придумал. Вроде бы как, в старые времена кочевники, не то половцы, не то печенеги, а может быть и хазары, напали на здешнее княжество. А тут, на месте озера был холм, а на нем город. Князь   Василий – городской Голова по теперешнему – сообразил, что города ему не удержать. Собрал народ в церкви и начали они молиться. Ну и домолились. Город ушел под землю, а на его месте образовалось озеро. Кочевники круть-верть и ушли без ничего. А вода в озере вроде бы святой сделалась, лечебной. А потом на берегу монастырь построили, а потом вокруг монастыря вновь город образовался. И его назвали Святоозерском. Народу сюда на богомолье ходило много. А где народ, там и деньги. Товарооборот, сами понимаете. Но это все в прошлом. Город после революции переименовали в честь Елпифидора Савича Пеклеванова – дедушки нашей дорогой Сталины Егоровны – он тут советскую власть устанавливал. Потом монастырь взорвали. Перегибы, конечно. Но теперь у нас на месте мужского монастыря молодежный центр построили. В аккурат перед самой перестройкой успели закончить. У нас там и дискотека каждый вечер и Интернет-центр откроем, если, конечно, деньжонок поднакопим в бюджете. А вообще, у нас даже промышленность есть: хлебозавод, молокозавод, фабрика милицейских свистков – в свое время на весь лагерь социализма известная была своей продукцией. Как свистели в свое время, как свистели! Особенно в конце месяца. Когда надо было план выполнять. Я тогда на фабрике работал в отделе технического контроля. Мастером. Каждый свисток проверяли. Особенно те, что на экспорт шли. Свистишь, а сам думаешь: через неделю твою продукцию в Берлине услышат или в Праге. И такая гордость охватывает – слов нет. А один раз даже для Африки заказ выполняли – названия страны не помню.  Они независимость получили. А колонизаторы перед независимостью все вывезли, даже свистки из полиции. Заказ был срочный. День и ночь мы тут свистели. Правда, свистки так в Африку и не попали. Тамошнего президента вскоре не то свергли, не то съели. А свистки те отправили в Москву. В самом Кремле те свистки свистели. Сейчас, конечно, трудности. Лагерь социалистический разбежался. Нет лагеря – нет рынка сбыта. Но если найдем инвестора и – ого-го! Наши свистки еще услышат. А может, и у нас в стране что изменится. К лучшему – по части лагерей социализма. Кстати: не хотите ли вложить деньги? Промысел уникальный. На свисток шла местная вишня. Продукция натуральная, экологически чистая. Вот слушайте: (свистит) Нравится?
РОБИНСОН:  Ноу!
ТОЛОКОННИКОВ: Да вы не бойтесь – чисто сувенирная продукция. Мы вам потом подарим. В специальной упаковке. С надписью.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон хотел бы знать, насколько вода в озере целебна?
ТОЛОКОННИКОВ: За годы советской власти исследований не проводили, чтобы не поддерживать религиозный дурман. А сейчас – денег в бюджете нет. Но люди сами по себе пользуются. Если, извините, с вечера переберешь, утречком стакан озерной хлобыстнешь – как рукой снимает. Поневоле поверишь: на самом деле святая вода!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  По части святости – судить не берусь! Но если у женщин проблемы с зачатием, то, говорят, помогает.
ПЕКЛЕВАНОВА: Помогало. До революции. Монахи помогали. А теперь – это ненаучное суеверие.
ТОЛОКОННИКОВ: И еще, говорят, очень способствует мужской силе и долголетию.
РОБИНСОН:  О, иес!
ПЕКЛЕВАНОВА: Жизнь прожила – не заметила.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Ну, уж, не скажите. Некоторые женщины очень даже замечают.
ТОЛОКОННИКОВ: Одним словом, можем поторговаться по части озера.
(удар грома)
Да что же это такое. Будто над самой головой ахнуло, а небо ясное. Венера Фердинандовна, позвоните в область на метеостанцию. Или в оборону гражданскую.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Телефон не работает.
ТОЛОКОННИКОВ: А вдруг заработал. И соберите нам к переговорам чего-нибудь этакого. (к Робинсону) Вода? Виски?
РОБИНСОН:  Иес.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон сказал, что можно и то, и другое, и пиво.
ТОЛОКОННИКОВ: (Вальпургиевой) Виски со льдом, водочку под огурчики. Кстати сказать, огурчики у нас женщины консервируют прямо на озерной воде. Даже не кипятят её. Огурчики получаются – сейчас отведаете! И проводите Сталину Егоровну.
ПЕКЛЕВАНОВА: Никуда я не пойду. Здесь останусь. Портрет покараулю дедушкин и тебя.
ТОЛОКОННИКОВ: Не понял. Меня зачем?
ПЕКЛЕВАНОВА: Как же тебя не караулить. Ты за спиной  народа  озеро святое собираешься продать.
ТОЛОКОННИКОВ: Да какое оно святое! Вы же сами говорите…
ПЕКЛЕВАНОВА: Я много чего говорю.
ПЕРЕВОДЧИК:  У нас проблемы?
ТОЛОКОННИКОВ: Какие могут быть проблемы. Что вы! Сталина Егоровна у нас уважаемый человек. Представляет одну из ведущих политических структур.
ПЕКЛЕВАНОВА: Ты мне Лазаря не пой. Из кабинета я не уйду.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Как вы не понимаете! Здесь коммерческая тайна.
ПЕКЛЕВАНОВА: От народа коммерческих тайн не бывает.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Бывает.
ПЕКЛЕВАНОВА: Мне что: в окошко платочком махнуть или его жену сюда в кабинет вызвать?
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон считает, что участие в переговорах  миссис…
РОБИНСОН:  Пи-ек-ле-ва-но-уфф
ПЕРЕВОДЧИК:  Будет вполне уместным. Кроме того, мистер Робинсон готов передать на нужды местного ветеранского движения в порядке благотворительности некоторую сумму. Вам чеком или наличностью?
ПЕКЛЕВАНОВА: Я вам прямо скажу: мы люди старой закалки – к чекам вашим никакого доверия нет. Давайте наличными.
РОБИНСОН:  Иес!
ПЕКЛЕВАНОВА: (пересчитывая деньги) ух ты! Спасибо…! Кумача теперь купим на транспаранты – до столетней годовщины хватит. И так, по мелочам (высовываясь в окно) Товарищи! Скажите Варфоломеичу, что мы ему скоро новый слуховой аппарат купим. Но пока не расходитесь. (к собравшимся в кабинете) А насчет переговоров – пожалуйста.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Значит: виски, водка (к Пеклевановой) А вам, как всегда? Чай со сливками?
ПЕКЛЕВАНОВА: От людей, милая, отрываться не следует. Как они, так и я. (секретарша выходит)
ПЕРЕВОДЧИК:  Суть нашего предложения проста. Мы покупаем у вас право эксклюзивной эксплуатации озера. Ставим на берегу завод по розливу воды в бутылки. Назовем ее, к примеру, Святоозерной или чудотворной. Дадим рекламу по телевидению, репортаж с какими-нибудь чудесами. Про усиление мужской потенции, например.
РОБИНСОН:  О, иес!
ТОЛОКОННИКОВ: У нас, кстати, в городе, есть, кого для репортажа снимать. Друг мой Васька Микешин на спор ведро воды может этим самым местом удержать.
РОБИНСОН:  О! Иес!
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон считает, что такое чудо должно стать достоянием всего человечества и спрашивает: «А нельзя ли попросить этой воды для дегустации?»
ТОЛОКОННИКОВ: Можно. Только нужно, чтобы кто-то за водой на озеро сходил.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон спрашивает: «А в городском водопроводе вода разве не из озера?»
ТОЛОКОННИКОВ: Раньше, особенно до революции, была такая дикость. Весь город за водой на озеро ходил с коромыслами, а потом пришла и к нам цивилизации. Построили водопровод. В водопроводе у нас вода очищенная, хлорированная. Берем в речке Бляве. Двадцать шесть километров от города. Одно плохо: на речке выше по течению комбинат химический. Бывают сбросы. Формальдегид иногда выше нормы. Но мы с этим боремся. Комбинат штрафуем. А за водой сейчас пошлем.
ПЕКЛЕВАНОВА: (высовываясь в окно) Кузьмич! Тут для дела вода озерная нужна. Сходите с Варфоломеичем, наберите.
ПЕРЕВОДЧИК:  Еще мистер Робинсон говорит, что можно построить на берегу насосную станцию и набирать воду в железнодорожные  цистерны, а дальше везти такую замечательную воду в Соединенные Штаты и там закачивать в специальные хранилища на случай падения астероида или других неожиданностей. Мистер Робинсон говорит, что проект может быть реализован за год-два.
РОБИНСОН:  Иес.
ТОЛОКОННИКОВ: А воду будем считать литрами или баррелями на манер нефти?
ПЕРЕВОДЧИК:  Баррелями.
ТОЛОКОННИКОВ: (Про себя) Интересно, почем сейчас баррель такой, как наша, воды на лондонской бирже? (К Робинсону) Проект, конечно, интересный. Увлекательный проект. (Про себя) И главное – дело-то простое. В других местах надо по тайге да тундре шастать, нефть искать. А тут ничего искать не надо. Вставляй трубу и считай деньги. А вода что? Вода она и есть вода. (к Робинсону) Но с другой стороны, каждая сторона должна  понимать свою, сами понимаете, выгоду. Вы же понимаете, о чем я говорю?
РОБИНСОН:  Иес.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон говорит, что он готов прямо сейчас…
ТОЛОКОННИКОВ: Прямо сейчас не надо.
ПЕРЕВОДЧИК:  Как скажете.
(удар грома)
ПЕКЛЕВАНОВА: Не продешеви, Игнат.
ТОЛОКОННИКОВ: Да что вы, Сталина Егоровна со мной, как с мальчиком. Как-никак я Голова. И при этом – законно избранный.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  (входит в кабинет) Игнат Игнатыч! Телевидение показывать перестало.
ТОЛОКОННИКОВ: Что значит, перестало?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  А то и значит, что по всем каналам одновременно только серая муть и шорох. И ничего больше.
ТОЛОКОННИКОВ: И ни одного сериала?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Я же вам говорю.
ПЕКЛЕВАНОВА: Я думаю, наши в Москве телевидение штурмом взяли и теперь на Кремль идут. (в окно) Товарищи! Наше дело правое – мы их всех в бараний рог!
ДЕМОНСТРАНТЫ: Ура!
ТОЛОКОННИКОВ: Не торопитесь. Если бы были ваши, то показывали бы «Лебединое озеро». А сейчас ничего не показывают. Это, скорее всего, связисты дурят. Телефон заработал?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  И телефон, и радио, и телевидение теперь…
ТОЛОКОННИКОВ: А почта? Телеграммы принимает?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  И почта тоже, Игнат Игнатыч!
ТОЛОКОННИКОВ: Почта, телеграф, телефон, радио, телевидение…
ПЕКЛЕВАНОВА: Я же говорю – наши.
ТОЛОКОННИКОВ: Никаких ваших. Власть на месте. Я в кабинете. Печать в сейфе. А со связистов мы спросим. Продолжаем переговоры. Венера Фердинандовна, как там с виски?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Сей момент.

(Вальпургиева вкатывает сервировочный столик, щедро уставленный напитками. Толоконников разливает)

ТОЛОКОННИКОВ: Ну, за процветание нашего общего дела! За бизнес вообще! За свободное предпринимательство!
РОБИНСОН:  Иес!

(Выпивают, закусывают солеными огурчиками и тут в кабинет врывается ватага женщин. В руках у них характерные сумки. Это торговки-«челночницы». Среди них один мужчина. Это водитель автобуса).

ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Игнат Игнатыч! Это что же получается? Солнце нас палит!
ЧЕЛНОЧНИЦЫ:   Да! Вот именно!
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Мороз нас морозит!
ЧЕЛНОЧНИЦЫ:   Еще как!
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Рэкетиры пугают!
ЧЕЛНОЧНИЦЫ:   Просто жуть берет!
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Милиция охраняет!
ЧЕЛНОЧНИЦЫ:   Как праздник какой – перед праздником проверки!
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  А налоги, девочки?
ЧЕЛНОЧНИЦЫ:   Все до одного платим. На налоги только и работаем!
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  И заступиться за нас некому.
ЧЕЛНОЧНИЦЫ:   Некому! Ой, некому!
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Ой, девочки мы горемычные! Ой, торговочки!
ЧЕЛНОЧНИЦЫ:   Бедолажки мы рыночные!
ТОЛОКОННИКОВ: Да что случилось, расскажите толком.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  собрались мы сегодня утречком за товаром.
ТОЛСТАЯ:   На автобусе.
СРЕДНЯЯ:  В область.
ХУДАЯ:    Сами знаете: суббота – воскресенье впереди.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Мы ведь тоже о товарообороте заботимся.
ТОЛСТАЯ:   Ну конечно, на дорожку по грамульке…
ХУДАЯ:    Не о том ты, товарка, рассказываешь.
СРЕДНЯЯ:  Короче, сели в автобус, поехали…
ТОЛСТАЯ:   И доехали бы, если бы сразу бы поехали.
ХУДАЯ:    Конечно бы, доехали, если бы не Верка.
ВЕРКА: Была кабы… Вам хорошо. Вы разведенные. А у меня мужик дома. Чать, не маленькие – понимать должны мужские повадки по утрам.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Какой мужик, когда товарооборот падает!
ВЕРКА: У меня ничего не падает.
ТОЛОКОННИКОВ: Да что за день сегодня! Не успеешь одно дело сделать. С новым врываются. (к Робинсону) Вы уж, так сказать, экскюз ми.
РОБИНСОН:  Иес.
ТОЛОКОННИКОВ: Говорите толком.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  И вообще, сумки ваши могли в приемной оставить.
ТОЛСТАЯ:   Знаем мы вами приемные. Враз сумочки не досчитаешься.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Да как вы смеете.
ПЕКЛЕВАНОВА: Они о сумочке… Тут родного дедушку не отдают!
ТОЛОКОННИКОВ: Все по закону, все по закону должно быть.
ТОЛСТАЯ:   Нет такого закона, чтобы  из города не выпускать. ТОЛОКОННИКОВ: Да что случилось? Понять не могу.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Мы вам уже целый час втолковываем, а вы не понимаете.
ХУДАЯ:    Они думают: раз мы с рынка, то с нами можно, что угодно.
ВЕРКА: А меня. Между прочим, дома мужчина ждет.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Из-за твоего мужчины все и получилось. Встала бы пораньше, выехали бы пораньше.
СРЕДНЯЯ:  И не тормознула бы нас милиция.
ТОЛОКОННИКОВ: Так… Добрались. Какая милиция, где вас тормознула?
ТОЛСТАЯ:   А вы не знаете нашу милицию? Она где угодно тормознуть может.
ВЕРКА: Это точно! Я со своим мужчиной позавчера в магазин пошла…
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Ты со своим мужчиной помолчала бы! Ехали мы в автобусе.
ТОЛСТАЯ:   Безо всякого скандала.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Да помолчите вы! Едем мы, едем. Княжгору проехали. И начался туман.
ТОЛСТАЯ:   Ой, туман такой. Ей Богу, в жизни такого тумана не видела.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  А мы себе едем. (к водителю) Ведь так было?
ВОДИТЕЛЬ: Ну.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА: Едем – поём.
ВЕРКА: Любимую запели.
ХУДАЯ: Про жизнь  нашу горемычную. (поют)
               
               А мы – девочки торговые!
               Мы – торговочки фартовые!
               Челночихи хоть куда.
                Магазинчики портовые,
                Цены уступать готовые,
                Нам в Стамбуле, как всегда.

                Припев:

                Эх, макроэкономика,
                Нам прибыль напророчь!
                Министр малахольненький!
                Со мною почелночь!         

ХУДАЯ:  И вдруг: «Стой».
(Удар грома. Все крестятся)
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Из-за дерева. Вдруг. Ни с того, ни с сего…  ХУДАЯ: Жуть!!!! Милиционер наш…
ТОЛСТАЯ:   Костя Протопопов – знаете вы его.
ВЕРКА:  Обходительный такой мужчина. С палочкой, между прочим…
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Тормозит. А мы ничего. Мы правильно ехали. Скорость не превышали. (к водителю) не превышали же?
ВОДИТЕЛЬ: Ну.
СРЕДНЯЯ:  А он – тормозит.
ХУДАЯ:    А нам за товаром в область!
ТОЛСТАЯ:   Не привезем товар – рынок закроется.
ВЕРКА: Мой товар, между прочим, деликатный. Его каждая женщина раз в месяц ждет. А нас не пускает Костя этот. Как будто он безо всякого понятия. Вот мой мужчина, он все понимает…
ТОЛОКОННИКОВ: Так все-таки: почему не пустил?
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Он говорит, что на трассе непроходимый туман. (к водителю) Так он сказал?
ВОДИТЕЛЬ: Ну.
ТОЛСТАЯ:   Ему – туман. А нам – товар.
ХУДАЯ:    На что я, горемычная, детушек своих кормить буду!
СРЕДНЯЯ:  Нет такого закона, чтобы торгового человека за товаром из-за тумана в дорогу не пускать.
ТОЛОКОННИКОВ: Подождите. Туман и в самом деле на дороге? Вот вы, водитель, скажите. Есть туман?
ВОДИТЕЛЬ: Ну.
ТОЛОКОННИКОВ: Подумаешь, туман… Солнышко пригреет, туман рассеется.
ПЕКЛЕВАНОВА: В прежние времена весь товар был на базе. Туман – не туман, а спички, соль, сок какой-нибудь томатный всегда были на прилавке и никакой паники. А теперь развели этот ваш рынок. С прокладками.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Вы еще про карточки вспомните.
ТОЛОКОННИКОВ: Идите, женщины, идите. Туман скоро рассеется.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Да как вы не поймете! Там такой туман, что не просто туман.
ТОЛСТАЯ:   Он густой дальше делается.
СРЕДНЯЯ:  Прямо как каша  манная.
ХУДАЯ:    Или как сгущенка.
ВЕРКА: Ой, девочки, а мне совсем про другое подумалось…
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  А вы вызовите Костю. Он вам доложит.
ТОЛОКОННИКОВ: Венера Фердинандовна, в самом деле. Пригласите капитана Протопопова. (Вальпургиева выходит в приемную) Сейчас прибудет милиция, и мы во всем разберемся.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон заявляет, что  он хотел бы сейчас лично побывать на берегу озера, пока вы будете продолжать беседу с этими милыми представительницами малого бизнеса вашего чудесного города.
РОБИНСОН:  Пи-ек-ле-ва-ноуск.
ТОЛОКОННИКОВ: А как же переговоры?
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон утверждает, что переговоры будут возобновлены в самое ближайшее время, как только вы закончите дела с милицией.
(Робинсон и переводчик довольно поспешно выходят. Входит Кузьмич)
КУЗЬМИЧ: Егоровна!
ПЕКЛЕВАНОВА: Воду принес. Долго нес. А где остальные?
КУЗЬМИЧ: Кто где. Одни в поликлинику пошли на процедуры. Другие – домой.
ПЕКЛЕВАНОВА: А Варфоломеич?
КУЗЬМИЧ: А Варфоломеич на берегу остался. Он что-то заговариваться стал последнее время. Мы к озеру пришли, он на лавочку сел и начал что-то бормотать про солнышко, про божий мир, про бабочек…
ПЕКЛЕВАНОВА: Ступай, Кузьмич. Жди меня в комитете.
(Кузьмич выходит. Входит милиционер Протопопов)
ПРОТОПОПОВ:  Капитан Протопопов по вашему приказанию прибыл. (к челночницам) Нажаловались? Успели?
ТОЛОКОННИКОВ: Ну, докладывай.
ПРОТОПОПОВ:  Докладываю. По состоянию на десять тридцать по дороге на область образовался туман необыкновенной густоты.

(Удар грома) 

ТОЛОКОННИКОВ: Так…
ПРОТОПОПОВ:  Докладываю дальше. Я проехал, сколько можно было.
ТОЛОКОННИКОВ: Так…
ТОЛСТАЯ:   А дальше,  как  кисель.
ПРОТОПОПОВ:  Подождите, гражданки, не сепетите прежде времени. Дайте доложить.
ХУДАЯ:    У нас, между прочим, свобода слова.
ПРОТОПОПОВ:  Докладываю: вам все равно там не проехать.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Это за казенный счет не проехать. А мы где угодно проедем.
ТОЛСТАЯ:   Мы женщины торговые.
СРЕДНЯЯ:  У нас товарооборот.
ХУДАЯ:    Нам, между прочим, детей кормить, обувать, одевать.
ВЕРКА: Мы всегда куда надо проезжаем. (к водителю) Правда?
ВОДИТЕЛЬ: Ну.
ТОЛОКОННИКОВ: А если не через Княжгору, а через Балязино ехать? Там длиннее дорога получается всего километров на семь.
ПРОТОПОПОВ:  Докладываю: и на балязинской дороге туман. Кругом туман. С километр от города – и начинается туман. А по туману проедешь метров пятьдесят, и машина в тумане вязнет. Докладываю дальше: я в него с разгона въехал, а дверцу открыть не могу. Еле-еле задним ходом выбрался. Я поэтому и дорогу перекрыл. А вы, гражданки, на меня, извините за грубость,… докладываете.
ТОЛОКОННИКОВ: Интересная получается картина! Радио молчит! Молчит радио, Венера Фердинандовна?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Молчит, Игнат Игнатыч. Совсем замолчало.
ТОЛОКОННИКОВ: Телефон отключился. Не заработал телефон с областью?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Только что пробовала – без толку.
ТОЛОКОННИКОВ: Телевизор не показывает?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Сплошной шорох и ничего больше.
ТОЛОКОННИКОВ: Милиция в тумане застревает.
ПРОТОПОПОВ:  Докладываю: никакой возможности проехать.
ТОЛОКОННИКОВ: И выходит у нас в итоге…
ПРОТОПОПОВ:  Чрезвычайная ситуация городского масштаба, я вам докладываю.
ТОЛОКОННИКОВ: И выходит у нас в итоге…
ПЕКЛЕВАНОВА: В итоге у нас, Игнат, одно: власть нужно будет отдать народу, а портрет дедушкин – мне.
ТОЛОКОННИКОВ: И выходит у нас в итоге…
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Товар не завезли – чем торговать будем. Правду я говорю, девочки?
ДЕВОЧКИ: Правду.
ВОДИТЕЛЬ: Ну.
ТОЛОКОННИКОВ: Выходит у нас полностью автономное муниципальное образование. Вот что у нас выходит. Посудите сами? Нам до области не добраться. Области до нас не дотянуться. Связи нет. Телевизор замолчал. Полная, я вам скажу, граждане, автономия получается. А я всенародно избранный глава. Такого на нашей территории ос времен князя Василия не было. Интересная ситуация, я вам замечу.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Игнат Игнатыч! Может, вы какой документ издадите?
ТОЛОКОННИКОВ: Какой документ?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Обращение к гражданам. По случаю момента.
ТОЛОКОННИКОВ: (к собравшимся) Нужно обращение?
ЧЕОНОЧНИЦЫ: Нужно. Конечно. А то боязно как-то.
ВОДИТЕЛЬ: Ну.
ПРОТОПОПОВ: И чтоб про чрезвычайную ситуацию.  Чтобы демонстраций не было никаких. Никаких, я повторяю, гражданочки, демонстраций.
ПЕКЛЕВАНОВА: Про нормирование не забудь, Игнат. Туман неизвестно сколько продлится. А масло постное, соль, сахар и спички в магазинах враз разберут.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Конечно, разберем.
ТОЛОКОННИКОВ: Хорошо. Начинаю работать над документом.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Господа, освободите кабинет, пожалуйста. Нет никакой возможности работать.
(выходят все, кроме Пеклевановой)
А вы, Сталина Егоровна?
ПЕКЛЕВАНОВА: Уйду только вместе с портретом.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Да что же это такое!
ТОЛОКОННИКОВ: Сталина Егоровна, такое тревожное для города и, может быть, для страны время, а вы про портрет, про частную собственность. Товарищи могут неправильно понять.
ПЕКЛЕВАНОВА: Ты меня на испуг не бери. Товарищи – они сегодня здесь, а завтра сам знаешь,  где. Отнесут под музыку. А портрет – он мой. Дедушка мой и портрет мой.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  В такое время, в такое время…
ПЕКЛЕВАНОВА: В такое время как раз лучше всего все своё при себе держать. Оно и сохраннее, и спокойнее. Он, слышала, про автономию вспомнил, про князя Василия. А завтра сам в князья запишется. Я его с малолетства знаю. Это он с виду был в детстве дурак дураком. А свою выгоду всегда помнил.

(удар грома)

ВАЛЬПУРГИЕВА:  Что вы себе позволяете!
ПЕКЛЕВАНОВА: А ты, миленькая, с ним поосторожнее. У них, у Толоконниковых в роду мужики, как то кривое дерево, все больше в сук росли. Многие женщины от них, от Толоконниковых, у нас в городе страдали. Дедушка у него, у Игната Игнатыча нашего, большой шалун был. Его на руководящую должность выдвинули. Баней городской заведовал. Бывало, усы закрутит и в женское отделение – проверять: идёт ли горячая вода. Как сейчас помню. Видный был мужчина. Так что ты смотри. Яблоко от яблони…
ТОЛОКОННИКОВ: Сталина Егоровна! Что же вы такое про меня… А насчет бани – так это поклеп. Я в городскую баню ни ногой. Я даже не знаю, как там дверь открывается. И в женское отделение я заходил только раз. После ремонта. С комиссией. Проверял сам лично. Вода из кранов шла. Горячая. Но там никто не мылся на тот момент. Только я и комиссия. Шесть человек.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Теперь все понятно.
ТОЛОКОННИКОВ: Да ничего не понятно. С комиссией мы были. Коллективно. Шесть человек. Правда, выпили по стопке.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  И архитекторша наша в комиссии тоже была?
ТОЛОКОННИКОВ: И что особенного? Это же здания и сооружения. Как тут без архитектуры?
ПЕКЛЕВАНОВА: Я же говорила.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Я вас попрошу, Игнат Игнатович, перевести меня на другую работу. Я пошла. Заявление писать.
ТОЛОКОННИКОВ: Почему, Венера?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Попрошу ко мне в рабочее время обращаться официально: Венера Фердинандовна. И вообще, заработная плата меня не устраивает. (выходит из кабинета)
ПЕКЛЕВАНОВА: Ты приходи к нам, мы тебе поможем.
ТОЛОКОННИКОВ: Да что же это такое! Радио, телевидение! Гром гремит!
Туман какой-то! Связь пропала! Сплошные демонстрации! А тут вы, Сталина Егоровна, про баню эту некстати вспоминаете, как будто вы там были и что-то видели.
ПЕКЛЕВАНОВА: Ага! Зацепило тебя, Игнат! Сама я там не была, и видеть ничего не видела, меня на коллективные помывки  не приглашают. А вот Варфоломеич аккурат напротив бани живет, и бинокль морской у него с прежних капитанских времен сохранился. И он обо всем увиденном в вахтенном журнале записывает.
ТОЛОКОННИКОВ: И не стыдно?
ПЕКЛЕВАНОВА: Варфоломеич в таких летах пребывает, что его можно самого безо всякой опаски в женскую баню запускать. А потом, не забывай – это он не из любопытства, а по поручению товарищей. Он тогда, когда за вами следил, чтобы лучше было видно, на шкаф залез и упал, бедненький.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  (по громкой связи) К вам супруга ваша, Игнат Игнатович. Впускать? Или пусть подождет?
ТОЛОКОННИКОВА:  Где это видано – жену не впускать. (Пеклевановой) Здравствуйте, почтеннейшая. Игнат, ты чего здесь сидишь?
 ТОЛОКОННИКОВ: Как это сижу! Я городом руковожу. У меня люди сплошным потоком.
ТОЛОКОННИКОВА : Да ты знаешь, что в городе творится? А за городом?
ТОЛОКОННИКОВ: А что там может такого творится? Я на месте. Милиция действует.
ТОЛОКОННИКОВА : Туман за городом, Игнат.
ТОЛОКОННИКОВ: Знаю. Метереология. Наука  не  вполне точная, предсказать заранее не смогли. Солнышко пригреет, туман рассеется.
ТОЛОКОННИКОВА :  Там не простой туман, Игнат. Дом наш загородный туманом затянуло. Туман тягучий, как резина. Я оттуда еле вырвалась. А назад уже и не знаю, сможем ли попасть.
ТОЛОКОННИКОВ: Знаю. Густой. Теперь везде так. Либо цунами,  либо наводнение. Глобальное потепление. Откуда я знаю. Может, и туманы теперь загустели по всему миру.
(удар грома)
ТОЛОКОННИКОВА : А это что такое? Небо ясное, а гром гремит и гремит.
ТОЛОКОННИКОВ: Ничего страшного. Погремит и перестанет.
ТОЛОКОННИКОВА : А ты знаешь, что вода в озере вроде как бы кипит?
ТОЛОКОННИКОВ: Роднуся моя! Это все объяснимо. На дне ил, газы. Они вырываются на поверхность.
ТОЛОКОННИКОВА : А ты знаешь, что из-под воды вроде бы колокольный звон слышится и пение.
ТОЛОКОННИКОВ: Ты у меня, роднуся, женщина впечатлительная, с воображением. Откуда у нас могут быть колокола с пением, когда все, что было церковного, давным-давно взорвано.
ТОЛОКОННИКОВА : А ты сходи, послушай.  (открывает окно)
ТОЛОКОННИКОВ: А избиратели  что подумают? Что они подумают, если я буду к озеру ухо прикладывать?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Я думаю, Игнат Игнатыч, супруге вашей померещилось.
ТОЛОКОННИКОВА : Это мне-то померещилось? Да как ты смеешь такие слова мне, жене городского Головы такие слова говорить?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  А почему бы мне не сметь?
ТОЛОКОННИКОВ: Да потому что ты кто?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Я кто?
ТОЛОКОННИКОВА : Да, ты.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Сама знаешь.
ТОЛОКОННИКОВА : Да ты, да ты…
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Хочешь, сейчас Игната уведу?
ТОЛОКОННИКОВ: Женщины, женщины!
ОБЕ: А ты молчи.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Уводить?
ТОЛОКОННИКОВА :  Ой-ёй-ёй!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Игнат, едем сейчас ко мне. У меня супчик сварен и котлетки рыбные с картофельным пюре. А послезавтра на Кипр. На праздник вина.
ТОЛОКОННИКОВА : Да, Игнат… Да чтоб меня на супчик… Да куда он пойдет. У нас дом – третий этаж выведен. Игнат! Поехали домой. У меня тоже супчик. Купим пакетики по дороге – пять минут и готово, уж если на то пошло.  Едешь?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Выбирай? Или я  или пакетики.
ТОЛОКОННИКОВ: Вы понимаете. Так сразу… все-таки, я всенародно избранный. Что скажут избиратели?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Эх, Игнат!
ТОЛОКОННИКОВА : Иди, иди. Ешь сама котлетки в супчике.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Я – то пойду. А вот ребеночка, в случае чего, кто воспитывать будет? (уходит)
ТОЛОКОННИКОВА : Значит, до этого дело дошло? Ну, Игнат! Ну, Игнат! Домой можешь не приходить.
ТОЛОКОННИКОВ: Как это так? А жить мне где прикажешь?
ТОЛОКОННИКОВА : А где хочешь. За тобой что записано в налоговой декларации?
ТОЛОКОННИКОВ: Все избиратели знают? У меня лично ничего нет. Только погреб да сарай.
ТОЛОКОННИКОВА :  Вот и живи в погребе, гигант сексуальный! (выходит)
ТОЛОКОННИКОВ: Ничего себе, денечек! Что же это получается, Сталина Егоровна? Как теперь дальше жить на свете?
ПЕКЛЕВАНОВА: Будь проще, Игнат. И люди к тебе потянутся.
ТОЛОКОННИКОВ: Да уж куда проще. А что получается? Нет, раньше лучше было, когда я на фабрике  работал. Сидишь у себя в ОТК, открывается дверь, приносят новую продукцию. Берешь свисток в руки. Посмотрел. Трещин и заусенцев нет. Цвет равномерный. Колечко для шнурка ввинчено прочно. Набрал воздуха полную грудь. Вот так. (Свистит) Вот жизнь была!
Дышали полной грудью… А теперь одни проблемы.

(раздается удар грома)

И гром этот странный… Ну и хрен бы с ним? И с громом, и с супчиком! Давайте, Сталина Егоровна, по маленькой!
ПЕКЛЕВАНОВА: На рабочем месте в рабочее время!
ТОЛОКОННИКОВ: Сейчас уже обед.
ПЕКЛЕВАНОВА: Тогда другое  дело.
(выпивают  и  закусывают огурчиками)
 ТОЛОКОННИКОВ: Ой, то не вечер, то не вечер.
ПЕКЛЕВАНОВА: Мне малым-мало спалось...
ВМЕСТЕ: Мне малым-мало спалось. Ой, да во сне привиделось…

(Конец первого акта)


 
ВТОРОЙ АКТ


Действие происходит все в том же кабинете городского Головы. Собственно говоря, оно прерывалось только для зрителей, уходивших из зала во время антракта. А наши герои: Толоконников и Пеклеванова  завершают начатую ими в первом акте песню. Меж тем туман добрался и до кабинета Головы. Время от времени его клубы врываются в кабинет словно бы сквозь щели в стенах, из-за портрета Пеклеванова.


ТОЛОКОННИКОВ: Ой, хороша песня!
ПЕКЛЕВАНОВА: Взаправду хороша!
ТОЛОКОННИКОВ: Может,  еще грянем?
ПЕКЛЕВАНОВА: Песню?
ТОЛОКОННИКОВ: Можно песню. Но сначала по маленькой.
ПЕКЛЕВАНОВА: Наливай, Игнат.
ТОЛОКОННИКОВ: С превеликим удовольствием. За что пить будем, Сталина Егоровна?
ПЕКЛЕВАНОВА: Сам знаешь. За дедушку будем пить.
ТОЛОКОННИКОВ: За царствие ему небесное?
ПЕКЛЕВАНОВА: Нет, Игнат, нет.
ТОЛОКОННИКОВ: За пусть земля ему будет пухом?
ПЕКЛЕВАНОВА: Да нет же!
ТОЛОКОННИКОВ: Ну, тогда за вечную ему память!
ПЕКЛЕВАНОВА: Нет, Игнат Игнатыч. Пить будем за то, чтобы вернулся дедушка домой.
ТОЛОКОННИКОВ: В каком это смысле вас понимать, Сталина Егоровна?
ПЕКЛЕВАНОВА: В том самом смысле.
ТОЛОКОННИКОВ: Я за непонятно что пить не могу. Как-никак, лицо выбранное, доверием обличенное.
ПЕКЛЕВАНОВА: Значит, Игнат, не хочешь за дедушку пить?
ТОЛОКОННИКОВ: Да я за дедушку, за товарища Пеклеванова, если хотите знать, ведро выпить могу. Если в смысле вечной памяти или чтобы земля ему стала пухом и даже за царствие ему небесное. Но если вы насчет всего остального прочего беспокоитесь, то портрет мы вам вернем. Со временем. Конечно. Нам чужого портрета не надо, хотя, конечно, в силу политического момента, портрет на этой стене прижился. Мог бы на этой стене и оставаться. Как-никак, традиция. Можно сказать, народная. Сегодня уж не вспоминают, что город наш Святоозерском назывался. Все говорят: Пеклевановск да Пеклевановск. А какой  же Пеклевановск без Пеклеванова? Есть Пеклеванов – и Пеклевановску – жить. А убрать Пеклеванова? Что останется? Сразу разговоры пойдут, брожение умов. Мол, зачем губили Святоозерск? Зачем соборы взрывали? Кто такой этот Пеклеванов? Что за польза от него, усатого была для города. Как он жил? Какой смертью помер?
ПЕКЛЕВАНОВА: Ты на святое не замахивайся. Героической смертью умер дедушка.
ТОЛОКОННИКОВ: Я-то промолчу. А умники все равно найдутся. Начнут в архивах копаться, доискиваться. Теории развивать. А нам теорий не надо.
Нам бы простые вопросы решить: с теплом, с водоснабжением. Поэтому за что будем пить? За «сейчас» или за «со временем»?
ПЕКЛЕВАНОВА: Мне со временем, Игнат, некогда. Возраст у меня не тот. Мне надо, чтобы сейчас. Не хочу, Игнат, поступаться принципами. И так я наотступалась, сколько могла. Требую дедушку прямо сейчас и немедленно.
ТОЛОКОННИКОВ: Прямо сейчас?
ПЕКЛЕВАНОВА: Прямее не бывает!

(удар грома)
(По особому сильно заключился в углу кабинета туман. В тумане возникает Елпифидор Саввич Пеклеванов собственной персоной. Он одет, как на портрете. Черная косматая папаха, наплечные ремни, френч, галифе, сапоги, маузер, шашка, бинокль.)
ПЕКЛЕВАНОВ: Пулемет, пулемет куда, сволочи, утащили? Я спрашиваю, где пулемет? Не слышите, артиллерия по городу садит? Видно, белые со стороны губернии подошли или кулаки с попами. (к Толоконникову) Что стоишь, как малохольный? Кати пулемет. Поставим сюда. Из окна полгорода под прицел возьмем!
ПЕКЛЕВАНОВА: Дедушка вернулся!
ТОЛОКОННИКОВ: Какой пулемет?
ПЕКЛЕВАНОВ:  «Гочкис» - какой еще. Можно подумать, у нас пулеметов несчитано. Да ты чей будешь, товарищ? Что-то я тебя не припомню.
ТОЛОКОННИКОВ: Я, собственно говоря, я, как бы это сказать… а вы сами-то кто будете?
ПЕКЛЕВАНОВ:  Кто я такой, я знаю. А ты. Судя по морде, не товарищ, а буржуй. Ишь, морда какая брылястая! И галстук!
ПЕКЛЕВАНОВА: Точно дедушка.
ТОЛОКОННИКОВ: Да как вы смеете! Я, между прочим, законно избранный. За меня во втором туре подавляющее большинство!
ПЕКЛЕВАНОВ: Он – избранный! Ты еще про Учредительное собрание вспомни, буржуйская твоя морда.
ТОЛОКОННИКОВ: Да кто вы такой, чтобы так ругаться?
ПЕКЛЕВАНОВА: Игнат! Игнат! Очнись. Это дедушка. Он вернулся.
ПЕКЛЕВАНОВ: Что ты бормочешь, гражданка?
ПЕКЛЕВАНОВА: Я в том смысле, что вы… ты… были там. А теперь опять здесь.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Там, здесь… Ты, видать, тоже из буржуев?
ПЕКЛЕВАНОВА: Я?!
ПЕКЛЕВАНОВ: Точно из них. Сережки в ушах. Колечки. Сама сдавать пришла? Снимай. Все золото только на нужды революции. Снимай, снимай!
ПЕКЛЕВАНОВА: Это мое, от покойного мужа…
ПЕКЛЕВАНОВ:  Вот видишь, муж покойник – ему уже ничего не надо. А нам надо. Сегодня. Может быть, в Германии дети рабочих с голоду пухнут. А мы им на твое буржуйское золото поможем.
ПЕКЛЕВАНОВА:  В Германии  сейчас не пухнут. Я точно знаю.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Где-нибудь да пухнут. Или будут пухнуть. Мировая революция – дело такой! Там, где пухнут – там и революция. Или, там, где революция, там и пухнуть начинают. Снимай, ветхая! Снимай золотишко. Мы ему дело найдем. Все лучше, чем оно у тебя в ушах пропадать будет.
(Пеклеванова снимает украшения. Пеклеванов прячет их в карман галифе)
Ты не сомневайся, ветхая. У нас все законно. Сейчас товарищи подойдут, мы тебе и справку выдадим о добровольной сдаче золота.
ПЕКЛЕВАНОВА: Зачем мне справка?
ПЕКЛЕВАНОВ:  Ты что, не читала мой декрет? Там сказано: добровольных сдатчиков не арестовывать и не посылать на принудительные работы. А может у тебя и валюта имеется?
ПЕКЛЕВАНОВА: Откуда у нас…
ТОЛОКОННИКОВ: Что же вы скромничаете, Сталина Егоровна?
ПЕКЛЕВАНОВ:   Сдавай валюту, ветхая! Разоружайся перед лицом диктатуры пролетариата.
ПЕКЛЕВАНОВА: (Толоконникову) Мог бы и промолчать. Тут валюты-то… разговоров больше. (отдает)
ПЕКЛЕВАНОВ:  Доллары. Ишь, какие нарядные! Водяные знаки на месте. Все правильно. Вот теперь мне классовое чутье подсказывает, что всё.
ТОЛОКОННИКОВ: (сравнивая портрет и оригинал) Усы. И здесь усы. Папаха. Вот она папаха. Сабля. Он. Точно он. С того света. Сбежал.
(удар грома, клубы тумана)
ПЕКЛЕВАНОВА: А я о чем толкую.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Конечно, сбежал. Можно даже сказать, что с того света сбежал. Из лазарета сбежал. Они меня в такие горячие деньки в лазарет уложили, трубки клистирные. Не на того напали! Не дамся. Доктор все ко мне подкатывает: «Мы вас вылечим, Елпифидор Савич, мы вас вылечим». А я по глазам его вижу: не вылечит, а залечит, порошок рвотный, контра. А другого чего от него ждать! Меньшевик – он и есть меньшевик. Ну ничего, мы еще его пустим в распыл. (Увидев портрет) Портрет правильный. Вполне революционный. (К Толоконникову) А ты, мил человек, кто будешь?
ТОЛОКОННИКОВ: Позвольте представиться? Толоконников Игнат Игнатович. Вот мы тут под вашим, так сказать, светлым образом, в некотором роде продолжаем…
ПЕКЛЕВАНОВ:  Толоконников, Толоконников… Из каких же ты будешь Толоконниковых?
ПЕКЛЕВАНОВА:  Здешний  он.
ТОЛОКОННИКОВ: Мы будем из трудового народа… Дедушка мой, Василий Парфеныч всю жизнь гнул спину…
ПЕКЛЕВАНОВ:  Это Васька-то Толоконников гнет спину! Не спину он гнет, а постоялый двор содержит. И работников наемных у него восемь душ. Они и гнут спину. И огурцы на закуску проезжему люду прямо с грядки подает немытые. Вот погоди: оклемаюсь я немного и мы его тоже за эксплуататарство и антисанитарию в распыл… Погоди… Ты сказал, что он твой дед? Васька молодой еще мужик, хоть и бороду до пупка отпустил,  кержацкая морда. Как это понимать?
ТОЛОКОННИКОВ: В распыл, в распыл… Да вы в окно взгляните. Или в календарь.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Гляжу…
ТОЛОКОННИКОВ: Видите?
ПЕКЛЕВАНОВ:  Гляжу… Туман!
ТОЛОКОННИКОВ: Какой у вас год и какой у нас, товарищ уважаемый!
ПЕКЛЕВАНОВ:  Гляжу…
ТОЛОКОННИКОВ: Вот вам и «гляжу». А вы все «в распыл». Не те времена.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Стало быть, я был там, а теперь здесь? Это какая уйма времени, товарищи, в боях и походах пролетела! Это, если считать в патронах, то получается, стрелять – не перестрелять. Это получается, что почти целый век! А где я был? Почему не помню? Это все доктор – порошок он рвотный, меньшевистская морда. Это значит, товарищи сражались, а я в беспамятстве лежал столько времени! Это значит, что столько контры порубали и всё без меня? Но хоть победили мы контру?
ПЕКЛЕВАНОВА: Победили, дедушка.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Это значит, что уже светлое будущее на земле наступило? Значит, германский пролетариат и английский и, разный всякий другой итальянский, врагов своих классовых одолели? Значит, счастье на земле всем трудящимся? Значит, можно спину не гнуть на мироедов и захребетников. А боевой наш товарищ Троцкий, наш Предреввоенсовета, наш славный Наркомвоенмор дожил до этого счастливого часа?
ПЕКЛЕВАНОВА: Не дожил. Убили его. Прихлопнули.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Какая же контра сумела своей вражьей рукой до него дотянуться?
ПЕКЛЕВАНОВА: В двух словах не скажешь, дедушка.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Коммунизм на всей земле построили? Кругом изобилие? Карточки на хлеб отменили?
ПЕКЛЕВАНОВА: Все мы почти достроили. Карточки почти что отменили. Совсем немного оставалось до светлого будущего. Лет каких-нибудь пятьдесят. И тут, они, дедушка, они тут опять за старое принялись. Опять они капитализм строят!
ПЕКЛЕВАНОВ: Кто эти они? Где эта контра? Я их сейчас в распыл.
ПЕКЛЕВАНОВА: Они.  И всех вокруг в это строительство капиталистическое втянули! Даже тех, кто сопротивляется. Вот я – сопротивляюсь, а присутствую. Почти что соучаствую. Но терпению народному приходит конец. Тем более, вы, дедушка, вернулись, можно сказать, с того света. Хотя я знаю, что того света нет, потому что, если тот свет есть, то  тогда это конец диалектического материализма. Я потому и портрет пришла забрать. В качестве протеста. Я, дедушка, с этим губительным курсом не согласна, хоть сережки и ношу. Но это пережиток – я согласна, дедушка.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Погоди – погоди. Что ты все про дедушку талдычишь? Это я, что ли дедушка? А ты – моя внучка?!
ПЕКЛЕВАНОВА: Внучка, дедушка.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Стало быть, у тебя мама была?
ПЕКЛЕВАНОВА: Была.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Стало быть, у тебя бабушка была? Моя, стало быть, жена?
ПЕКЛЕВАНОВА: Была бабушка. Ваша, стало быть, жена. Только я ее не знаю. В том смысле, что мы не встречались. Я родилась, а она вскорости померла. Всё о вас горевала. Уж так горевала, так убивалась! Всю оставшуюся после вас жизнь места себе не находила. Придет. Бывало, со встречи с пионерами – она всё ходила к пионерам, рассказывала про вас, про то, какой вы были смелый и принципиальный, как вы с самим Лениным за руку здоровались…
ПЕКЛЕВАНОВ:  Я? С товарищем Ульяновым – Лениным? За руку?
ПЕКЛЕВАНОВА: Да. Она при этом свою руку всегда показывала. Вот, мол, сам товарищ Пеклеванов мне мою правую руку жал той самой рукой, которой он за товарища Ленина держался в революционном Петрограде сразу же после исторического выстрела «Авроры». Она даже перчатку носила на руке постоянно, чтобы, так сказать, сохранять ощущение момента.
ПЕКЛЕВАНОВ:  И как же её звали?
ПЕКЛЕВАНОВА: Что же вы. Своей супруги не помните, что ли?
ПЕКЛЕВАНОВ: Ты на вопросы отвечай.
ПЕКЛЕВАНОВА: Фекла Тимофеевна. Разве вы не помните?
ПЕКЛЕВАНОВ:  Феклуша! Прачкой у нас при отряде. Красногвардейцев обстирывает. Это она рассказывает, что она моя супружница?
ПЕКЛЕВАНОВА: Да об этом весь город знает. Об этом даже книга написана.
ПЕКЛЕВАНОВ: Какая может быть книга, когда после германского фронта, после газов германских и контузии у меня весь мой механизм мужской разладился. Я полгода в лазарете в самом Петрограде отлежал. У меня в сестрах милосердия одна графиня из дворца была. Самолично пробовала меня лечить. А что я могу, если газы и контузия! Графиня старается, а он, как солдат под обстрелом, залег и в атаку не идет. Я через это и в революцию, может, ударился. И сюда приехал, чтобы водичкой здешней свой организм попользовать. А заодно ситуацию революционную накалить. А ты говоришь – Феклуша. Тут сама графиня из дворца ничего поделать не смогла… А перчатку Феклуша – я знаю – зачем носила. Ей, по её молодости и глупости, матрос Собакин из нашего отряда наколку на руке сделал. Слово одно наколол военно-морское. Руку, мол, Феклуша, будешь буржуям подавать, а они сразу прочтут, что о них простой человек думает.
ТОЛОКОННИКОВ: Вот это новость! Так вы, Сталина Егоровна, и не родственница вовсе. А еще на портретик претендуете. (Пеклеванову) Она этот ваш потрет все норовит домой утянуть. Говорит, частная собственность семьи. Моду такую завели: как что хотят у государства прихватизировать – сразу: «Семья! Семья!». Стыдно должно быть.
ПЕКЛЕВАНОВА: Мне стыдиться нечего. А про Феклушу что говорить. Она, конечно, не графиня из лазарета. Но брюхо ей ветром надуло, что ли?
ПЕКЛЕВАНОВ:  Ты на что, ветхая, намекаешь?
ПЕКЛЕВАНОВА: Я не намекаю. А породу вашу мужскую знаю хорошо – сколько персональных дел ваших кобелиных  на бюро рассмотрено. Обгуляете девушку, усам общекотите, а потом в кусты – механизм у вас видите ли, не работает.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Да у меня на руках справка из лазарета. Вот. Графиня самолично писала и слезы роняла. Даже буковки расплылись. А Бюром ты меня не пугай. Я уже два состава бюро в ЧК отправил. Сплошными меньшевиками оказались.
(удар грома, клубы тумана)
Опять. Я же говорю, из «трехдюймового» садят. Где пулемет? Где пулемет, я спрашиваю!
(в кабинет входит Вальпургиева)
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Игнат Игнатыч, я передумала. С работы не ухожу. На Кипр согласная. Только вот с американцами надо договориться. Я все-таки обещала.
ПЕКЛЕВАНОВА: Справками меня не возьмешь. Мы от своей истории не отказываемся.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  (заметив Пеклеванова) Ой, как живой! Игнат Игнатыч, это для карнавала по случаю Дня Города? Какой костюм! Какой грим! Как на портрете! Даже лучше.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Это кто?
ТОЛОКОННИКОВ: Секретарь мой, референт. Венера Фердинандовна.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  А вы из какого театра? Из московского какого-нибудь? (протягивая ручку для поцелуя) Вальпургиева.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Кажется, заработал…
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Вы это о чем?
ПЕКЛЕВАНОВ:  С германской войны! Как солдат под  обстрелом!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Мне, конечно, приятно, хоть и не вполне понимаю.
ТОЛОКОННИКОВ: Я попросил бы…
ПЕКЛЕВАНОВ:  Молчи, классовый враг. Тут, понимаешь, несмотря на германские газы и контузию…
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Какой интересный мужчина!
ПЕКЛЕВАНОВ:  Графиня не смогла, а с ней начинает работать! (хватаясь рукой за живот) Ой! Нет. Тут другое.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Что с вами?
ПЕКЛЕВАНОВ:  Ой!
ТОЛОКОННИКОВ: Венера Фердинандовна! Вызывайте доктора.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Не надо. Доктора – сплошь меньшевики. Только и думают, как деньги с простого народа содрать. А лечить все равно не умеют. Вот победим окончательно контру, тогда мы докторишек этих прижмем – совсем платить не будем. Пусть «за так» лечат. Бесплатная у нас будет медицина… Ой-ой-ой!
ПЕКЛЕВАНОВА: Да что с тобой, дедушка?
ПЕКЛЕВАНОВ:  Не понимаешь? Евойный дед Васька – сукин сын – на постоялом дворе нам на закуску немытых огурцов подал. Мы собрались день взятия Бастилии отметить. Решили: посидим по-хорошему, «марсельезу» хором исполним. Сели. А евойный дед говорит: закусывать нечем. Мол, всё реквизировали. И подает огурцы. Но видать, специально подал немытые. А немытые огурцы – известное дело – похлеще газов германских будут. Эти огурцы – чистая контрреволюция. Ой! Такое верчение! Такое кручение! А доктор в лазарете все про какую-то холеру, меньшевистская морда, талдычит. Ой! Где тут у вас до ветру можно сходить?
ПЕКЛЕВАНОВА: (Про себя) От холеры он и помер. Мама-покойница рассказывала.
ТОЛОКОННИКОВ: Здесь, у меня. Тут у меня комната отдыха. И все, что надо, и диван  есть прилечь. Проводите дедушку, Сталина Егоровна!
ПЕКЛЕВАНОВ: Персональный, стало быть, нужник завел?
ТОЛОКОННИКОВ: Что же, мне в общем порядке?
ПЕКЛЕВАНОВ:  Отрываешься от масс.
ТОЛОКОННИКОВ: Да где же я отрываюсь?
ПЕКЛЕВАНОВ:  В нужнике и отрываешься. Нет, чтобы по-простому, с народом, в лопухах где-нибудь!
ТОЛОКОННИКОВ: Мы у нас в городе с лопухами покончили, дорогой товарищ.
ПЕКЛЕВАНОВА: Я говорю: перерожденцы они.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Ну. Погоди. Сейчас, хоть и противно, схожу в твой, потом вернусь, и мы с тобой поговорим по-нашему, по-революционному! Ой. Огурцы! Ой, докторишка! Ой, меньшевистская морда! Но все равно: нас,  большевиков, за просто так огурцами не возьмешь! (уходят)
ТОЛОКОННИКОВ: Большевики… Меньшевики… Руки надо было мыть перед едой.
(сильнейший удар грома, клубы сгущающегося тумана)
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Какой мужчина! Такая жалость…
ТОЛОКОННИКОВ: Как понимать ваше сожаление?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Игнат Игнатыч, что вы! Это же чисто исторический интерес.
ТОЛОКОННИКОВ: Как там народ? Что думают избиратели?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Народ волнуется. Уже третий час телевизор ничего не показывает – как тут не волноваться. Вы бы выступили из окна с обращением.
ТОЛОКОННИКОВ: (выглядывает в окно) В самом деле, надо выступить. Хотя с другой стороны, без инструкций из области можно так выступить, что мало не покажется.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Игнат, решайся. Ни по  одному каналу ничего, никаких сериалов. Народ думать начинает.
ТОЛОКОННИКОВ: И думают, наверное, бог знает что.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Известное дело.
ТОЛОКОННИКОВ: А с другой стороны. если что, то спишем на туман. Значит так: начну я с малого. Сперва, что-нибудь про уборку территорий  бродячих животных, собак, кошек разных.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Правильно.
ТОЛОКОННИКОВ: Потом про традиции. Что их беречь надо. Кто тут поспорит?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Никто.
ТОЛОКОННИКОВ: А затем надо переходить к бюджету – никуда не денешься.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Никуда, Игнат.
ТОЛОКОННИКОВ: А вот здесь самая закавыка и скрыта. Про бюджет что ни скажи, сплошная революционная ситуация: низы хотят – у верхов не получается. Нет, не так: низы не могут – а верхам не хочется. Нет, опять не так: те, что сверху могут и хотят. А те, что снизу – им, как всегда: лежи молча и получай удовольствие.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  С таким к народу не выйдешь.
ТОЛОКОННИКОВ: А что я могу поделать? Это не я придумал. Это я где-то у классиков читал.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  У классиков?
ТОЛОКОННИКОВ: Ну да. У писателя одного. Помнишь, у него история есть про Муму?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Игнат Игнатыч, эта книга про глухонемых. Как же они такое могли вслух-то сказать?
ТОЛОКОННИКОВ: Так,  не вслух, а про себя. Внутренний голос называется.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Господи! Все-то вы, Игнат Игнатыч, знаете…
(Удар грома. Клубы  тумана.)
В кабинет  в сопровождении двух охранников вваливается половецкий сотник Гза. Старинное платье, сабли, луки, стрелы в колчанах, пики.
ГЗА: Ты здешний князь будешь?
ТОЛОКОННИКОВ: В каком смысле, товарищи?
ГАЗ: Город, спрашиваю, твой?
ТОЛОКОННИКОВ: Я полагаю, было бы нескромным так утверждать…
ГЗА: А, понимаю: тебя сюда старший князь на кормление посадил.
ТОЛОКОННИКОВ: Не совсем так. Я – законно избранный на трехлетний срок.
ГЗА? Пойдет. За три года тоже можно себя не обидеть.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Да кто вы такие?
ГЗА: Его Пресветлейшего многовеличия, Хана ханов, Алмаза Небесного, Соль от соли земли, Меткоглазого лучника, Крепкорукого всадника, Повелителя земли близкия и дальния, Отца всех народов, половецкого хана Батията верный раб и покорный слуга Гза.
ОХРАННИКИ: О, всевеликий и всемогущий!
ГЗА: Да будут вечными дни твои!
ТОЛОКОННИКОВ: Да что же это творится на вверенной территории! То дедушка с маузером и огурцами, то эти… И вроде бы, граница со Средней Азией далеко…
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Вы с какой целью прибыли?
ГЗА: Ты княгиня его будешь? Чистый рахат-лукум!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Что вы себе позволяете?
ГЗА: Его Пресветлейшее многовеличие, Хан ханов, Алмаз небесный, Соль от соли земли, Меткоглазый лучник, Крепкорукий всадник, Повелитель земли близкия и дальния, Отец всех народов, половецкий хан Батият
ОХРАННИКИ: О, всевеликий и всемогущий!
ГЗА: Да будут вечными дни его, обрадуется и возвеселится, если увидит такую красоту среди тех жемчужин, что составляют сокровищницу его гарема.
ТОЛОКОННИКОВ: Это как понимать?
ГЗА: Волею Его Пресветлейшего многовеличия…
ТОЛОКОННИКОВ: Это я уже слышал. Вы откуда прибыли, граждане? Вы прошли регистрацию в местных органах внутренних дел? У вас разрешение на ношение холодного оружия имеется? Как вы вообще сюда попали?
ГЗА: Ехали мы, ехали. За налогами нас послали. А тут туман. Выехали из тумана – город. Так что, не обессудь.
ТОЛОКОННИКОВ: Сразу бы и сказали, что из налоговой. И нечего прикидываться, понимаешь ли… То в камуфляже с масками, то теперь, словно из музея. Только брать с нас нечего, учтите! У нас все налоги центр забрал. Оставили один налог на бродячих животных. А его попробуй – собери, если хозяева не признаются, чья живность.
ГЗА: Раз не признаются – на кол надо сажать.
ТОЛОКОННИКОВ: По закону не положено.
ГЗА: Смотря как его толковать. Если все делать по закону – настоящего порядка не будет. Его Пресветлейшее многовеличие, Хан ханов, Алмаз небесный, Соль от соли земли, Меткоглазый лучник, Крепкорукий всадник, Повелитель земли близкия и дальния, Отец всех народов, половецкий хан Батият
ОХРАННИКИ: О, всевеликий и всемогущий!
ГЗА: Да будут вечными дни его, если ему налогов не платят – сажает на кол. И поэтому все платят.
ТОЛОКОННИКОВ: Так вы что, на самом деле половцы?!!!
ГЗА: Я тебе, князь, с самого начала об этом говорю. А ты какой-то непонятливый.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Откуда же вы взялись?
ГЗА:  Из тумана, княгинюшка, из тумана.

(удар грома, туман)

ТОЛОКОННИКОВ: (выглядывая в окно) А и правда – туман.
ГЗА: Город ваш, я виду, справный, богатый. Мы думали, что он деревянный, а на деле выходит, что много каменных палат и теремов. Только нам сказывали, что в городе много церквей с золотыми куполами. А гляжу – ни одной не видно.
ТОЛОКОННИКОВ: Как бы это сказать… Ну, словом, не стало у нас церквей. Ликвидировали.
ГЗА: Правильно. Один обман от этого крещения Руси. Я думаю, мы вам тут свое, половецкое капище поставим. Наши идолы покрепче будут. Они из цельного камня тесанные.

(удар грома)

Вот оно, словам моим подтверждение. А налоги, князь, платить придется.

(Из комнаты отдыха, поддерживаемый Пеклевановой, входит Пеклеванов)

ПЕКЛЕВАНОВ:  Кто такие? Наши? Кавалерия? Пулеметы с вами?
ГЗА: Половцы мы.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Кочевники… Трудящиеся Востока… Правильно, товарищи! Временно поступаете под мое командование. Мы вас сольем с нашим эскадроном и завтра же марш-марш куда-нибудь в Индию. Будем добивать британских колонизаторов в их собственной берлоге. Ура, товарищи! Ой… Опять проклятые огурцы. Я сейчас, товарищи… Веди меня, внученька!
ГЗА: Это кто?
ТОЛОКОННИКОВ: Не обращайте внимания. Огурцов немытых переел человек.
ГЗА? Огурцы – это да! А налоги? Платить будем или на кол?

(В кабинет входит капитан Протопопов)
ПРОТОПОПОВ:  Я к вам с докладом, Игнат Игнатович. В городе нелады. Туман сгущается. Народ волнуется. А тут еще кавалерия какая-то понаехала, вроде этих. (указывает на Гзу и его спутников) Похоже. У нас в городе кино снимать будут. Но ведут они себя не как артисты, а даже хуже.
ТОЛОКОННИКОВ: Какие артисты! Какое кино! Это всамделишные половцы! За данью приехали.
ПРОТОПОПОВ:  У нас по нашим ориентировкам половцев в стране нет и быть не может. Татары есть, башкиры есть, чукчи в северных районах страны пока еще водятся, лица кавказской национальности также попадаются. А половцы по ориентировке не проходили. Они же кочевники. Значит им, в крайнем случае, можно появляться там, где люди живут восточной национальности. А у этих, смотрите, вполне славянское выражение на лице написано. Вас как, гражданин, зовут?
ГЗА: Гза.
ПРОТОПОПОВ:  Но это кличка, понятно. А по имени-отчеству-фамилии? Признавайся, я тебе говорю!
ГЗА: Балдешников я буду. Кузьма. Сын Егоров. А этих – Минькой да Афонькой кличут, если по - старому, по – православному.
ПРОТОПОПОВ:  Я же говорю. Артисты они. Или аферисты.
ТОЛОКОННИКОВ: Это как же понимать?
ГЗА: А чего понимать! Сами мы – пскопские. Из землепашцев, стало быть. Только дома у нас, в деревне, то недород – жрать нечего, то хлеба уродятся – девать некуда, потому как избыток хлеба и хорошей цены никак не дают. Кругом простому крестьянину беда. Князья да бояре о крестьянстве не думают. Не помогают селу. Нас, сельчан, не уважают. Вот и подались мы в половцы.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Так половцы – это национальность или профессия?
ГЗА: Мудрено ты, красавица, спрашиваешь. Я тебе отвечу по-нашему, по-простому, по половецки. Половцы – потому, что в поле живем.
ПРОТОПОПОВ:  Стало быть, вы – без определённого места жительства. Бомжи, так сказать… Это получается, что вам со мной пройти придется, куда следует. 
ТОЛОКОННИКОВ: Костя, Костя! На службе они. У хана половецкого служат. Считай, контрактники. Налоги приехали выбивать… От неприятеля  они.
ГЗА: Да какие неприятели. Там, у хана чужих людей, которые не наших кровей – раз, два и обчелся. Начальство – оно, конечно, ихней веры. Так ведь жалование платят. Каждый месяц. День в день. А если какой не заплатил – его сразу на кол. Потом, женится можно до восемнадцати раз. Если, конечно, здоровье не подведет. А хан на каждую свадьбу по барану присылает в подарок!
ОХРАННИКИ: О, Всевеликий и Всемогущий!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Восемнадцать жен – это я еще понимаю. Но, на кол сажать…!
ГЗА: На кол только тех, кто налоги не платит. Или жалование. А остальным – ничего, терпимо. Бывает, конечно, когда хан закручинится, сварят кого-нибудь для потехи в масле. Но это большая редкость теперь. Зато порядок. Ты, князь, подумай хорошенько. Город у тебя богатый! Плати – а не то у вас тут деревьев много. Кол затесать – плёвое дело.
ОХРАННИКИ: О, Всевеликий и Всемогущий!
ТОЛОКОННИКОВ: Протопопов, слышишь? Они меня терроризируют. Ты давай защищай.
ПРОТОПОПОВ:  А как?
ТОЛОКОННИКОВ: Рассеивай, оттесняй.
ПРОТОПОПОВ:  Да они пока ничего, смирно себя ведут. Только шумно. И лошади там, на улице… следы оставляют… Но, на кол – это крутовато будет. Но зато жалованье… (к охранникам) Жалованье как, служивые?
ОХРАННИКИ: Не обижают.   
ТОЛОКОННИКОВ: Ты думай, как власть защищать будешь. Все -  таки, я – власть. Они Венеру хотят похитить. В гарем увезти. Этого совсем нельзя. Ты, в крайнем случае, оружие примени, пистолет. В воздух. Они же только луками да стрелами вооружены. Испугаются.
ПРОТОПОПОВ:  Эх, Игнат Игнатыч! Сколько раз я вас просил? Выделите деньги из бюджета на боеприпасы. Вы говорите: «в воздух»… А чем я буду воздух портить, дырки в нем делать? На прошлой неделе, помните, к вам из губернии с проверкой приезжали?
ТОЛОКОННИКОВ: Помню.
ПРОТОПОПОВ:  А помните, как вы проверяющую за город на шашлык возили?
ТОЛОКОННИКОВ: Тихо ты, тихо.
ПРОТОПОПОВ:  А помните, как вы эту дамочку, эту проверяющую в индивидуальном порядке учили из пистолета по пустым бутылкам попадать?
ТОЛОКОННИКОВ: Было дело…
ПРОТОПОПОВ:  Так точно. Четыре обоймы в белый свет. Как в копеечку. Что же вы теперь про патроны спрашиваете!
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Игнат Игнатович. Как со мной, так дальше комнаты отдыха  никуда. А без меня: то в баню, то на банкет, то в лес – из пистолета. Ноги моей больше не будет в вашей… (выходит прочь)
ТОЛОКОННИКОВ: Венерочка, я только по бутылкам, только по бутылкам…
ГЗА: Не убегай, красивая. У Батията в ханшах жить будешь. Ни о чем не пожалеешь!
ОХРАННИКИ: О, Всевеликий и Всемогущий!

(В кабинет входит мистер Робинсон и переводчик. Робинсон входит в окружении челночниц)

РОБИНСОН:  О, иес!
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон поражен волшебными свойствами местной воды.
ЧЕЛНОЧНИЦЫ:   Такой озорник, такой озорник!
ГЗА и ПЕРЕВОДЧИК:  (одновременно) А это кто такие?
ТОЛОКОННИКОВ: Бизнесмены из Америки. А это – представители половецкого ига.
(Робинсон внимательно осматривает Гзу и его спутников)
РОБИНСОН:  О, иес!
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон видел таких же людей в городе. Они поят в городском фонтане коней и верблюдов. Не являются ли они представителями малых народов, которые борются за свой суверенитет?
ГЗА: Его Пресветлейшее многовеличие, Хан ханов, Алмаз небесный, Соль от соли земли, Меткоглазый лучник, Крепкорукий всадник, Повелитель земли близкия и дальния, Отец всех народов, половецкий хан Батият
ОХРАННИКИ: О, Всевеликий и Всемогущий!
ГЗА: Да будут вечными дни его! Приветствует тебя в моем лице, иноземец.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон уполномочил меня заявить, что он находится здесь в городе…
РОБИНСОН:  Пи-ек-ли-ево-ноуск
ПЕРЕВОДЧИК:  По торговой надобности.
ГЗА: Это хорошо. Это мы приветствует. Особенно, когда налоги платят. Мы и сами: если не воюем, то воруем или торгуем. У нас, у половцев народные обычаи такие.
ТОЛОКОННИКОВ: Вот тут я предлагаю по маленькой за народные обычаи! Протопопов, разливай, что стоишь? Да коллег своих с саблями зови к столу.
ПРОТОПОПОВ:  (охранникам) Вы подходите, ребята, не стесняйтесь.
ОХРАННИКИ: Мы при исполнении.
ПРОТОПОПОВ:  Понимаю: служба.   
РОБИНСОН:  О, иес! (к челночницам) Треснем по маленькой?
ТОЛОКОННИКОВ: так он понимает по-нашему?
ПЕРЕВОДЧИК:  До встречи с этими – ни слова не понимал.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Не «эти», а Марья Степановна, Наталья Васильевна, Эвелина Станиславовна, Надежда Мартемьяновна и просто Вера.
ХУДАЯ:    Вы не думайте: мы не за доллары, мы за чистый интерес. Больно он мужчина  обходительный.
ВЕРКА: Если хотите знать, у нас у самих мужчины дома дожидаются.

(Удар грома)

ПЕКЛЕВАНОВ:  (выбегая из комнаты отдыха) там белые, я вам говорю! А они – пьют.
ПЕКЛЕВАНОВА: Пьют, дедушка. И смотрите, что пьют. Виски.
ПЕКЛЕВАНОВ:  на бутылке не по-нашински написано. Из царских подвалов?
ТОЛОКОННИКОВ: (Робинсону) Это дедушка вот этой нашей бабушки, которая у нас в совете ветеранов – ну вы её знаете – самая главная.
РОБИНСОН:  О, иес!
ПЕКЛЕВАНОВ: Интервент! Антанта!
ВЕРКА: Бабоньки, гляньте. Артист. Только теперь под революционера  загримированный.
ТОЛОКОННИКОВ: Не интервент, а бизнесмен американский. Приехал у нас  озеро купить. Мы ему воду, а он нам доллары. А за доллары мы сами себе, что угодно купим. Дела с бюджетом поправим. От области зависеть не будем. Да что там область! С долларами можно и Москве не кланяться.
РОБИНСОН:  О, иес!
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон говорит: используя доллары с умом, можно вложить их в строительство. И построить здесь завод по производству питьевой воды или колы.
ТОЛСТАЯ:   А какой колы?
ПЕРЕВОДЧИК:  Можно и той, и другой. С одной стороны из бочки будет выходить «Пепси», а с другой – «Кока».
ПЕКЛЕВАНОВ:  Я же говорю, интервент.
ПЕКЛЕВАНОВА:  Наша организация поддержит ваши решительные действия. Дедушка! Соберем бюро и одобрим.
ТОЛОКОННИКОВ: Тост был сказан. За сказанное!

(Все пьют)

ГЗА: Хороша! Будто с самим ханом Батиятом встретился!
ОХРАННИКИ: О, всевеликий и всемогущий!
РОБИНСОН: О, иес!
ТОЛОКОННИКОВ: Какая жизнь светлая начинается.  (к челночницам) Вы, девочки, грянули бы что-то наше. Чтобы за душу взяло.
РОБИНСОН: О, иес! Чи – а – с – ту – ш – Ки
ТОЛОКОННИКОВ: Протопопов, баян у меня там, в комнате отдыха. Неси!

( начинают частушки Челночницы. За ними в пение включаются все, кто собрался в кабинете)

ЧЕЛНОЧНИЦЫ:  У подруги нашей Мани
                Завелись в кармане мани.
                Маня пляшет и поёт,
                Всё  за доллар отдаёт.

Припев: (подхватывают все разом)
                Оп-па, оп-па!
                Жареные раки!
                Приходите, девки к нам,
                Мы одни в бараке!

РОБИНСОН:         Интересный ситьюэйшен!
                Я теперь не импотейшн!
                Русский чудо, Вери гуд!
                Даже мёртвые встают!

Припев:

ПЕКЛЕВАНОВ:       Мне купчиха очень лихо
                Дала в контрибуцию.
                Вот за что я полюбил
                Делать революцию!




ПЕКЛЕВАНОВА:    Не пытай меня, подруга,
                Чем я опечалена.
                Потеряла партбилет
                Я с портретом Сталина.

ПРОТОПОПОВ:      Нет милиции покоя:
                Все вокруг живут в грехах.
                Посмотрел вчера на тёщу;
                В профиль – чистый олигарх.

ВАЛЬПУРГИЕВА:    У залётки интерес:
                Он  под блузку мне  полез.
                А я ему: сначала шубу,
                Джип и шелковый отрез.

ТОЛОКОННИКОВ:   В городском бюджете нету
                Даже ломаной монеты.
                Все доходы – хоть кричи –
                Забирают москвичи.

ГЗА:                Мы не сеем и не пашем,
                И не бьём мы лбом об пол!
                Отдавайте деньги ваши,
                А не то вас всех на кол.

Гзаи охранники-половцы пускаются в пляс. Охранники пляшут что- среднее между гопаком и русской пляской вприсядку. А Гза – нечто вроде лихого горского танца с кинжалом зубах . Все в такт прихлопывают.

ТОЛОКОННИКОВ: Ну, разошлись мы! Пора бы и за договор приниматься.
ПЕКЛЕВАНОВА: Какие напитки у тебя, Игнат. Прямо-таки деморализующие!               
ПЕКЛЕВАНОВ:  Написано  на бутылке не по-нашему. А внутри – наша, родимая. Я думаю, это английские пролетарии гнали. Ихние лорды до такого не додумаются. Помню, собрались мы день взятия Бастилии отметить – такой же первач наши ребята где-то спроворили. И только мы сели, только выпили по первому за узников Бастилии, а тут его родня -контра тащит нам эти треклятые огурцы…  Ой, я пошел!
ПЕКЛЕВАНОВА: А интервент?!
ПЕКЛЕВАНОВ:  Тут дела поважнее… (уходит в комнату отдыха)
ПЕКЛЕВАНОВА: Ты, Игнат, снимай портрет. Сейчас дедушке полегчает и мы пойдем. (дедушке) Дедушка, я не кину вас в трудную минуту. (уводит Пеклеванова)

(удар грома)
В кабинет врывается жена Толоконникова.

ТОЛОКОННИКОВА: Ну, Игнат! Долго я твои художества терпела, а теперь моя терпелка кончилась.
ТОЛОКОННИКОВ: Что такое? Что ты себе позволяешь? У меня тут совещание, люди, иностранцы.
ТОЛОКОННИКОВА:  Кто тут иностранцы? (указывая на челночниц) Три раза в Турцию слетали и иностранками стали?
ВЕРКА:  Вы что же думаете: раз у вас муж и при должности. Так можно всем гадости говорить? У меня, у самой, между прочим…
ТОЛОКОННИКОВА:  Замолчи. Знаю я, что у тебя там, между прочим.
ГЗА: Кто она?
ПРОТОПОПОВ:  Его жена.
ГЗА: Бедный он, бедный…
ТОЛОКОННИКОВА:  Что ты там бормочешь, ряженный?
ГЗА: Да я ничего, ничего…
ТОЛОКОННИКОВА:  (подходя к Робинсону) Или этот – иностранец?
ТОЛОКОННИКОВ: Ты с ума сошла. Он из Америки. С инвестициями.
РОБИНСОН:  О, иес!
ТОЛОКОННИКОВА:  Он? Из Америки?
РОБИНСОН:  Иес! Юнаетед Стейтс оф Америка!
ТОЛОКОННИКОВА:  Ты посмотри на него, Игнат! Посмотри внимательнее. Помнишь, я в Одессу ездила в санаторий по женской части лечиться?
ТОЛОКОННИКОВ: Ну…
ТОЛОКОННИКОВА:  Вот тебе и  «ну». Этот – только он тогда помоложе был – в том санатории женщинам лечебную физкультуру преподавал.
– Растяжение, - говорил, - дамочки. Растяжение и расслабление – основа женского самочувствия. А теперь – из Америки.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон считает невозможным вести переговоры в такой обстановке. Женщины, пойдемте. Мистер Робинсон приглашает.
ТОЛОКОННИКОВ: Что вы, что вы! Мы только начали, а вы сразу же… Вы уж извините. Она у меня женщина горячая, но отходчивая. Правда ведь, отходчивая? Ну, пошумела и будет. Костя тебя до дома проводит. И чего ты расшумелась?
ТОЛОКОННИКОВА:  Как это, чего? Ты знаешь, что в городе творится?
ТОЛОКОННИКОВ: Ничего страшного. Маленький природный катаклизмик. Скоро все кончится.
ТОЛОКОННИКОВА: Для нас с тобой скоро все кончится, Игнат. Эти ряженные на верблюдах знаешь, что устроили?
ТОЛОКОННИКОВ: Что? Водопой в фонтане? Знаю.
ТОЛОКОННИКОВА:  Хуже. У них на верблюдах мешки. А в мешках…
ПРОТОПОПОВ:  Наркотики?
ТОЛОКОННИКОВА :   Про наркотики не скажу – не приценивалась. А вот кишмиш, урюк и прочие сухофрукты есть. Цены на базаре, Игнат, сразу упали. В наш магазин никто не заходит.
ТОЛОКОННИКОВ: В твой магазин. Моего там ни на копейку. Все знают: у меня только погреб и сарай.
ТОЛОКОННИКОВА : Это ты избирателям рассказывай. А вот на что дом достраивать будем, если доходы упадут? Запрещай, Игнат, этим ряженым торговлю.
ГЗА: Как это понимать, князь? У нас, у половцев, такое правило: либо торгуй, либо воруй, либо воюй. Мы тихо и мирно торгуем… или как?
РОБИНСОН:  Иес!
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон уполномочил меня заявить, что Вашингтон выступает решительно против ограничений в торговле. Свобода торговли – есть основополагающий принцип, на защиту которого мы готовы бросить все имеющиеся у нас силы.
РОБИНСОН:  О, иес!
ГЗА? Приятно слышать разумного человека. У нас, у половцев такие же понятия. Его послушал, словно нашего хана Батията повидал.
ОХРАННИКИ: О, всевеликий и всемогущий!

(Удар грома. С улицы слышны крики людей)

в кабинет входит Вальпургиева.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  К вам из нашего «ящика» физик один на прием просится.
ТОЛОКОННИКОВ: Какой физик? Из какого «ящика»?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Из того самого, что в бывшем женском монастыре.
ТОЛОКОННИКОВ: Там еще физики остались? А я-то    думал, они все кто куда. Их же, вроде, не финансируют. Я думал, «ящик» вовсе закрыли.
ПРОТОПОПОВ:  Никак нет. Там народ чудной. Их не финансируют, а они не разбегаются. Мы там даже пост милицейский держим.
ТОЛОКОННИКОВ: Зови.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Проходите.
ТОЛОКОННИКОВ: Проходите, проходите. (Протягивает руку) Толоконников.
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Эйзенштерн.
ТОЛОКОННИКОВ: Игнат Игнатович.
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Добрыня Наумович.
ТОЛОКОННИКОВ: Мы тут с иностранными гостями… Присоединяйтесь.
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Я к вам по важнейшему государственному делу.
ТОЛОКОННИКОВ: Пожалуйста… Мы к вашей науке всем, так сказать, лицом и любыми другими частями тела.
РОБИНСОН:  О, иес!
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Как бы нам с глазу на глаз? Дело государственной важности.
ТОЛОКОННИКОВ: Секретное?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Наисекретнейшее. Никакой утечки.
ТОЛОКОННИКОВ: Куда же их девать?
ПРОТОПОПОВ:  Игнат Игнатыч, я временно народ изолирую у вас в комнате отдыха?
ТОЛОКОННИКОВ: Пожалуй…
ПРОТОПОПОВ:  Проходите, граждане. (к охранникам) А вы, служивые, помогайте. Оттесняйте народ.
ОХРАННИКИ:  Так точно.
ТОЛОКОННИКОВА: Игнат! Собственную жену под арест!
ПРОТОПОПОВ:  Никак нет. Не арест, а временное задержание. Если бы арест, я разве бы так с вами обходился? Я бы сразу по почкам. А здесь вежливо и культурненько.
РОБИНСОН:  О, иес!
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон протестует, и хотел бы связаться с посольством.
ПРОТОПОПОВ:  Я тебе дам посольство! Ты еще ООН попроси! Русским языком говорено: телефон не работает. Проходите, граждане, проходите.
ПЕРЕВОДЧИК:  Мы требуем…
ПРОТОПОПОВ:  Требуй – не требуй, а в комнате посидеть придется.
(удар грома)
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Слышите?
ТОЛОКОННИКОВ: Еще бы!
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Это я…
ТОЛОКОННИКОВ: В каком смысле?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  В прямом.
ТОЛОКОННИКОВ: То есть вы – и этот бабах?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Бабах!
ТОЛОКОННИКОВ: Ну, до такого, я думаю, даже физики не додумались…
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Додумались.
ТОЛОКОННИКОВ: Где?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  У нас.
ТОЛОКОННИКОВ: Добрыня Наумович! Я знаю, что в вашем «ящике» всю жизнь молекулы делили. Тихо-мирно.
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Так оно и было.
ТОЛОКОННИКОВ: И что?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  И вот!
(удар грома)

ТОЛОКОННИКОВ: Это как же?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Это совсем просто. В 1980 году с самого верха попросили что-нибудь придумать такое, что-нибудь эдакое, чтобы остановить время.
ТОЛОКОННИКОВ: Время?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Время, время.
ТОЛОКОННИКОВ: Остановить? Зачем?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Жить хотелось.
ТОЛОКОННИКОВ: Жить всем хочется.
ЭЙЗЕНШТЕРН:  А они там, на самом верху, были все старенькие-старенькие.
ТОЛОКОННИКОВ: И…?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  И мы приступили.
ТОЛОКОННИКОВ: И…?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  И у нас получилось! (удар грома) Но только сейчас.  Слышите?
ТОЛОКОННИКОВ: Выходит, этот гром…?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  В некотором роде, да!
ТОЛОКОННИКОВ: А туман? А телефон? А телевидение? А мои гости?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Побочный продукт эксперимента…
ТОЛОКОННИКОВ: Вам эксперимент, а меня тут на кол…
ЭЙЗЕНШТЕРН:  И это еще не все.
ТОЛОКОННИКОВ: Хорошенькое дело!
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Оно у нас начало сворачиваться в обратную сторону.
ТОЛОКОННИКОВ: Что в обратную?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Мы о чем говорим?
ТОЛОКОННИКОВ: О времени.
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Теперь уловили?
ТОЛОКОННИКОВ: Время – в обратную?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Гениально!
ТОЛОКОННИКОВ: Но как?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Как чулок с ноги. Был на лицо.
ТОЛОКОННИКОВ: Начинаю снимать…
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Правильно! Получается наизнанку.
ТОЛОКОННИКОВ: И это повсеместно?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Эксперимент покажет.
ТОЛОКОННИКОВ: Я вам скажу, такой эксперимент, такой эксперимент… Это выходит, что все в обратном направлении. Это выходит, что все обратно и я обратно. Это значит, и результаты выборов обратно… а разрешение у вас есть, чтобы такие эксперименты над избирателями ставить?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Процесс познания неостановим!
ТОЛОКОННИКОВ: И процесс пошел?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Да!
ТОЛОКОННИКОВ: Надо бы приостановить. Я вам официально заявляю.
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Чтобы остановить, нужны деньги.
ТОЛОКОННИКОВ: Вам же дали.
ЭЙЗЕНШТЕРН:  В восьмидесятом году.
ТОЛОКОННИКОВ: И?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Половина закончилась при Горбачеве.
ТОЛОКОННИКОВ: А вторая?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  А на вторую – завхоз институтский дачу построил на Княжгоре.
ТОЛОКОННИКОВ: Но все-таки, хоть половину, но дали?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Дали для того, чтобы эксперимент начать. А на то, чтобы закончить – не дали.
ТОЛОКОННИКОВ: А сколько надо?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  (что-то тихо шепчет Толоконникову)
ТОЛОКОННИКОВ: Ого!
ЭЙЗЕНШТЕРН:  И…?
ТОЛОКОННИКОВ: Вы хотите, чтобы из нашего бюджета…
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Гениально!
ТОЛОКОННИКОВ: Да вы шутите! Мне город к зиме готовить надо. А в доходной части – один только налог на бродячих животных. Все остальное в центре.
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Тогда будем снимать чулок.
(удар грома)
(В кабинет врываются все, кто до этого сидел в комнате отдыха)
ПЕРЕВОДЧИК:  Свободу мистеру Робинсону!
РОБИНСОН:  Иес!
ЧЕЛНОЧНИЦЫ: Мы сидим, а товарооборот стоит!
ГЗА: Мы с ним по-хорошему, а он нас в узилище!
ПЕКЛЕВАНОВА: Свободу дедушке!  Вся власть совету ветеранов!
ПЕКЛЕВАНОВ:  ЧК вами всеми займется!
ТОЛОКОННИКОВА:  Ну, Игнат! Обещаю тебе высшую меру моего супружеского наказания!
ТОЛОКОННИКОВ: Нет, только не это!
ТОЛОКОННИКОВА:  А я тебе говорю: на этот раз не отвертишься!
ТОЛОКОННИКОВ: Костя! Протопопов!
ПРОТОПОПОВ:  А что Костя! Я, может, из органов увольняюсь, насовсем. И к этим перехожу, (указывая на охранников) в половцы, к налоговикам.
ТОЛОКОННИКОВ: (Эйзенштерну) Вот до чего       ваша наука довела! Вот она – физика! Вот она – химия! Вот они – алгебра с геометрией! Это что за жизнь такая? Не жизнь, а сплошные эксперименты. То жизнь за царя – то долой самодержавие! То коллективизация – то приватизация! То опиум для народа, то – Господи, помилуй! И реформы! Реформа за реформой! Реформа за реформой! Не успели со школой – хвать за канализацию с водопроводом. Только по-настоящему залезли в канализацию – силовые структуры надо в порядок приводить. Ладно: разобрали силовиков по винтикам. А собирать уже некогда – пришло новое указание: довести медицину до ума! Кинулись по поликлиникам, а про школы уже не спрашиваем. Да и с кого спрашивать? Те, кто это затевал, уже не при должностях, не при постах. Они уже по другому ведомству и опять эксперименты затевают. Или диссертации пишут. О пользе реформ и о том, почему эксперимент пошел не тем путем. И получается: мы все в экспериментах по самое по это место, а они – доктора кандидатских наук. А жить-то когда будем, господа хорошие? Просто жить?
(удар грома)
ВАЛЬПУРГИЕВА:  (входит в кабинет) Игнат Игнатыч! Там… Там…
ТОЛОКОННИКОВ: Что там? Еще один с экспериментом?
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Там Варфоломеич.
ТОЛОКОННИКОВ: Опять со шкафа упал: Пусть заходит.
(Входят Варфоломеич. Из-под рубашки видна тельняшка. На голове – бывшая когда-то форменной черная морская фуражка)
ВАРФОЛОМЕИЧ: Здравия желаю, Игнат Игнатыч. Здравия желаю, люди добрые.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Матрос? Братишка? Авроровец?
ПЕКЛЕВАНОВА: Насквозь наш. Проверенный.
ТОЛОКОННИКОВ: (преувеличенно громко) Здравствуй, Варфоломеич. Какими судьбами?
ВАРФОЛОМЕИЧ:  Ты чего орешь, Игнат?
ТОЛОКОННИКОВ: Чтобы тебе лучше слышать. Ты же недослышишь.
ВАРФОЛОМЕИЧ:  А вот это видал? (достает из кармана слуховой аппарат) Мне теперь электрослухалка эта больше ни к чему. Излечился чудесным образом.
ТОЛОКОННИКОВ: Чудеса…
ВАРФОЛОМЕИЧ:  Это разве чудеса! Вот на озере нашем настоящее чудо.
ПЕКЛЕВАНОВА: Что? Народ поднимается на борьбу?
ВАРФОЛОМЕИЧ:  Нет. Тут другое. Сижу я на бережочке и, вроде как, задремал. И слышу звон колокольный и пение. Я подумал сперва, что из клуба музыка. Прислушался – от воды. Пригляделся – а сквозь воду будто что-то просвечивает. А тут – лодочка. Сел я за весла. Отошел от берега. Пение громче. Дальше – больше. Гляжу за борт.   Батюшки-светы! А там будто лодка  подводная моя всплывает. Вот он – перископ. Дальше рубка. Но чудно! Лодка-то еще не всплыла, а экипаж на палубе. И ребята все вроде бы наши. И  Коля с торпедного отсека, и штурман Егорушкин, и замполит. А сам про себя думаю: все, думаю, Варфоломеич, отстоял ты свою последнюю вахту. Пришли за   тобой ребята, готовься к последнему погружению. А потом поглядел и вижу, что не перископ подо мной, а крест. И крест этот на колокольне церковной, которую я сперва за лодочную рубку принял. А вокруг церкви – город. Только не наш город.  Старинный. На улицах люди. Стоят. Головы задрали. На меня смотрят.
ТОЛОКОННИКОВ: Это что же получается?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Таки чулочек выворачивается… Эксперимент идет.
ВАРФОЛОМЕИЧ:  И тут меня в голову как ударило. Правду люди говорили. Был на месте озера город. Скрылся в воде, чтобы врагу не сдаваться. Ей Богу! Как крейсер «Варяг»! А теперь настало время всплыть. И они всплывают, Егоровна! И князь наш Святой, князь Василий всплывает. Скоро уж всплывет.
ПЕКЛЕВАНОВА:  Ты, Варфоломеич, видать, на солнышке перегрелся. Чего городишь?
ВАРФОЛОМЕИЧ:  А вы послушайте.  (открывает окно)
ТОЛОКОННИКОВ: Поют.
ПЕКЛЕВАНОВА: Этого не может быть. Этого быть не должно. Игнат! Принимай меры. Тут туман сгущается, там дурман поднимается. Это же удар идеализма по материализму. Мы людей терять начинаем. Самых верных людей. Варфоломеич, очнись!
ВАРФОЛОМЕИЧ:  Егоровна! Да ты послушай, как поют, какое благолепие!
ГЗА: (Толоконникову) Эй, князь! Ты давай, думай! Ты давай, пошевеливайся. Если они всплывут – какой пример остальным, подумай сам! Они самому хану подчиниться не захотели. От них что требовали? От них налоги требовали и смирение! Всего-навсего!  А они, гордецы, город на дно озера увлекли и сами в водах скрылись. А все потому, что хана не уважают.
ОХРАННИКИ: О, всевеликий и всемогущий!
ГЗА: Таким, князь, на земле не место. Так что делай что-нибудь. А не то и на кол недолго.
РОБИНСОН:  О, иес!
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон говорит, что Россия – это страна чудес. Если город всплывет, тут можно организовать что-то вроде русского Диснейленда. Старинные дома. Старинные люди. Кругом бояре, князья, медведи на улицах. Русская водка! Русские женщины!
РОБИНСОН:  О, иес!
ПЕРЕВОДЧИК:  Мистер Робинсон говорит, сюда поедут со всего мира. Это даст большие доходы. Это доллары, большие доллары. Мистер Робинсон просто чувствует, как от этого всего пахнет долларами! (Толоконникову) Вы учтите, мы первые.
РОБИНСОН:  О, иес!
ПЕКЛЕВАНОВ: Не слушайте  этого интервента. Это что же получается!  Боролись мы, боролись, князей и всяких разных графьев с графинями изводили под самый корень. А они опять всплывают. Это же прямая надсмешка над мировой революцией! Морячок, братишка, где твоя лодка? Мы сейчас выйдем на середину озера и вниз бомбами – у меня их шесть штук на поясе. Нельзя допустить, чтобы  они всплыли. За что мы боролись, братишка? За что столько крови пролили? За что меня доктора в холерном бараке мучили? Выходит, зазря мучили, если они всплывут? Это же полная контрреволюция всплывет. Где твоя лодка, братишка? Давай, мы их бомбами.
ВАРФОЛОМЕИЧ:  Ты что, контуженный? Своих людей? Бомбами? Креста на тебе нет.
ВАЛЬПУРГИЕВА:  Игнат! Если они всплывут, там и князь всплывет.
ТОЛОКОННИКОВ: И что?
ТОЛОКОННИКОВА: Ты подумай сам! Князь Василий – законный князь.
ТОЛОКОННИКОВ: А я – всенародно избранный. (к «Челночницам») Голосовали же вы за меня?
ВЕРКА: Нам когда голосовать? Нам торговать надо.
ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА:  Девочки! Я думаю, пускай всплывают. Население прибавится – товарооборот вырастет!
ТОЛОКОННИКОВ: (Эйзенштерну)  Это конец?
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Я думаю, это только начало.
ТОЛОКОННИКОВ: Хорошенькое начало! Значит, князь Василий… Значит, поборемся… Еще посмотрим, чья возьмет. У нас князей по закону нет. Значит, выборы. А там, как народ решит. Хотя народ – элемент ненадежный. Ненадежный элемент этот народ. Ты к нему со всей лаской. Цены ему в бане устанавливаешь со скидкой, разговаривать стараешься уважительно. А он возьмет, да не изберет. А, собственно, почему не изберет? Я – это я. Меня все знают. А князь Василий – это кто? Кто его знает? Кто его видел?

(Удар грома. От этого удара все содрогается. Портрет Пеклеванова срывается с гвоздя и падает на пол. Разбивается тяжелая рама.)

ПЕКЛЕВАНОВА: Дедушка разбился!
ВАРФОЛОМЕИЧ:  Гляньте: портрет-то двойной! Сверху картонка с его изображением. А под ней… А под ней…
РОБИНСОН:  Ё–к–л–м–н ! Антиквариат!!!
ВЕРКА: Девочки!  Икона! Красивая какая! А на ней мужчина!
ПЕКЛЕВАНОВА: Эх, не успела я. Все раскрылось! А ведь до конца дней своих могла бы жить припеваючи.
ВАЛЬПУРГИЕВА: Можете теперь портретик-то забрать, Сталина Егоровна.
ПЕКЛЕВАНОВА: Накой мне ваш портретик!!!!!!!!
ТОЛОКОННИКОВ: Дедушка как-никак…
ПЕКЛЕВАНОВА: Пусть он других внучек ищет… Троцкист!
ВЕРКА: А тепло какое от иконы идёт, девочки!!!
ВАРФОЛОМЕИЧ:  Это князь наш, Святой Василий. Видно, из собора порушенного икона. Чудотворная.
ПЕКЛЕВАНОВ:  Так вот куда ее контрики дели! Под мой портрет замаскировали. Ловко придумали. А ведь хотел я тогда этого художника шлепнуть… Жаль, проклятые огурцы не дали довести дело до конца.
ТОЛОКОННИКОВ: Неужели конец Пеклевановску?!
ЭЙЗЕНШТЕРН:  Я вам скажу, интересные результаты даёт эксперимент! Это, я вам хочу заметить, нобелевская премия. А может, и две…
РОБИНСОН: О! Иес!
ВАРФОЛОМЕИЧ: Да тихо, вы! Послушайте, как поют. Как поют, Господи!

ПЕНИЕ И КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН  ПОСТЕПЕННО НАРАСТАЮТ. СОБРАВШИЕСЯ В КАБИНЕТЕ, КАЖДЫЙ ПО-СВОЕМУ, СЛУШАЮТ ЗВУКИ ПЕНИЯ И КОЛОКОЛЬНЫЙ БЛАГОВЕСТ.

ЗАНАВЕС