кумыс

КУМЫС

О кумысе раньше я где-то ещё в детстве прочитал. Что это кислое кобылье молоко, что есть кумысолечебницы, где лечат больных туберкулёзом.
В Университете я держался ребят «пролетарского» происхождения, т.к. семья наша была небогата и жили мы в Коломенском посёлке ЗиС, в бараках и домах которого жили рабочие и служащие автозавода имени Сталина (потом – имени Лихачева – первого директора завода – ЗиЛ). Это были Коля Вихорнов и Женя Холодок, которые были старше, а Женя Холодок был даже женат и имел ребенка. Еще в нашей компании был Борис Шальнов, тоже «не из графьёв», и мой школьный товарищ, поступивший тоже на Геофак, Севка Белозёров.
После первого курса, после геодезической практики в подмосковном Красновидове мы с разрешения факультетского начальства отказались от подмосковной учебной геологической практики и решили подзаработать: нанялись рабочими в «настоящую» геологическую партию от МГРИ, который соседствовал с нашим Геофаком МГУ в старом здании на Моховой. Выбору МГРИ косвенно способствовала и моя мама, в библиотеку которой был записан сотрудник этого института – здоровенный рыжий малый (фамилию забыл).
Факультетское начальство тем не менее приказало нам после возвращения написать отчеты, которые требовалось составить как это полагалось по результатам учебной практики.
Кроме упомянутых моих товарищей к нам присоединилась девочка из нашей группы Роза Кудрявцева. Она была из провинции и была тоже рода небогатого.
Район работ располагался в горах Кара-Тау. База экспедиции была на станции Туркестан. Задачей партии была детальная геолого-геодезическая  съёмка на участках, где в 30-е годы было обнаружено свинцово-цинковое оруденение, и которое по легенде не было до конца разведано «злоумышленниками» из «Промпартии». Нашу геологическую партию возглавлял некто Юрий Озеров. Был там и «рыжий», дама «геологиня» и Толя Кефала – грек и альпинист, все из МГРИ. Ну и наша студенческая  «бригада-ух».  Были две лошади. В наши обязанности входило переноска оборудования для топографической съёмки (геодезические приборы, рейки и т.п.), приготовление и доставка еды для съёмщиков на участки работ и пр.
На месте работ мы ставили палатки но предпочитали спать вне их, в спальных мешках, положенных на расстеленный брезент: в палатки ночью прибегали и прилетали всякого рода не очень приятные насекомые: фаланги и пр. Однажды мы с Толей Кефалой нашли горизонтальный и ровный участок скалы и, перетащив на него свои спальники, расположились на ночлег. Утром меня разбудил свистящий шепот Толи: «Сашка, лежи спокойно, не дёргайся – у тебя змея!» Я покосился, действительно – на спальнике свернулась змеища. Толя был в этих делах опытный и он как-то смахнул змею и прибил камнем…
Однажды нам дали самостоятельное задание: обследовать старый шурф на предмет дровишек для костра, на котором мы готовили пищу. Дело в том, что мы работали на участке старых съёмок и тут и там попадалсь всякого рода  деревянные обломки. То, что было на поверхности мы уже употребили для костра. А шурф это такой колодец, который роют-долбят на глубину метров 10 – 20 чтобы рассмотреть какие породы там залегают или проследить какое там рудопроявление. При проходке шурфа его стены обшивают досками чтобы стены не осыпались, а в промежуток между обшивкой и собственно стенками шурфа сваливают часть вынутой при проходке породы.  По мере углубления строят и лестницу в несколько этажей, тоже деревянную. Вот за такими деревяшками нас и послали. Послали ни о чём не предупредив в смысле техники безопасности. А наш шурф был отрыт в 30-е годы. Естественно, на глубине вся обшивка и лестницы сгнили и потому мы взяли с собой верёвочную лестницу с деревянными перекладинами – ступеньками чтобы вытащить из верхней части сухие детали обшивки. Самый верх шурфа это «венец» - толстенные брёвна, выложенные квадратом и скреплённые скобами. К нему мы привязали верхнюю часть лестницы, а к нижней части привязали крупный камень, после чего опустили лестницу в шурф. Самым нетерпеливым оказался я, а все остальные легли вокруг устья шурфа на животы «звёздочкой». Спустившись на несколько ступенек я осмотрелся и увидев, что , действительно, верхняя часть обшивки на вид не сгнила и вполне годится для костра,  я геологическим молотком попытался оторвать одну доску обшивки. Доска оказалась на самом деле абсолютно трухлявой и из за неё вниз со страшным грохотом, переходящим в рёв, посыпались камни, круша гнилые доски обшивки внизу и освобождая всё новые и новые камни, которые били по лестнице и привязанному к лестнице грузу. Лестница натянулась и гудела как струна  Всё это произошло так быстро, что я не сразу понял, что ещё несколько секунд и я упаду в этот камнепад… Более того шурф вместе с венцом стал проседать и мои друзья на поверхности начали сползать в эту воронку… Помню их белые лица и вытаращенные от страха глаза. Тем не менее они тянули ко мне руки помогая выбраться из шурфа и в этом преуспели: я выполз из воронки и мы все сломя голову бросились бежать прочь. Отбежав мы все повалились на землю. Посмотрели друг на друга и с нами случилась истерика: мы дружно захохотали. Хохотали до слёз и до колик. А лестница уцелела, камень-грузило отшиб камнепад и мы с опаской приблизившись к устью шурфа её вытащили: как-никак казённое имущество…
Вернувшись в Москву я сочинил стих, вспоминая о котором испытывую острый стыд. «Заброшенный шурф, крепления сгнили, сырость и холод на дне…». А закачивалось: «…старьё, отойди, не мешай!».
Еще одно припомнившееся «приключение». Кара-Тау  это голые черные скалы (кара – черные, тау – гора), прорезанные ущельями, на дне которых галька, а под ней в некоторых ущельях протекали ручейки. Кое где вода выходила на поверхность, образуя небольшие и неглубокие – по пояс (что позволяло нам малость окунаться)  - водоёмы – бочаги. В бочагах было видимо-невидимо горных рыбок, икру которых заносили пролетавшие во время перелётов водоплавающие птицы.  Рыбка называлась «маринка». Как оказалось маринка была весьма коварной… Время было голодное: питались мы в основном какими-то серыми макаронами, иногда приправляемыми тушенкой. Надо сказать, что начальники наши вели себя не очень благородно: у каждого в палатке был запас консервов неизвестного происхождения. Возможно - казённого… Частенько в ночи раздавалось бряканье пустых консервных банок, выбрасываемых из палаток начальства…
Мы – рабочие – по очереди оставались дежурить в лагере для приготовления горячей пищи. Как-то в моё очередное дежурство я решил порадовать коллег рыбкой: пришпандорил к палке вилку – чем не острога – и быстро в ближайшем бочаге наколол целую кастрюлю рыбки-маринки. Рыбу почистил, наварил ухи и рыбное жарево. Вернувшиеся из маршрутов голодные коллеги мою инициативу одобрили и  все мы, как теперь говорят, хорошо оттянулись. Спали мы все не в палатках, а на открытом воздухе: расстелили большой брезент и на него – наши спальные мешки. Проснувшись утром после «рыбного дня» мы с ужасом обнаружили, что не можем двинуть ни ногой, ни рукой… Самое страшное заключалось в том, что рядом с брезентом, где мы лежали вповалку, паслись две наших рабочих лошади, которые могли невзначай наступить кому-нибудь и на голову. На наше счастье внезапно к нам приехал на лошади начальник соседней партии, привёз нам кое-какие продукты. Нас он «откачал» раствором марганцовки. Он-то и просветил нас относительно маринки. Оказалось, что у неё ядовита черная плёнка, выстилающая брюшную полость: если её тщательно вычистить, то рыбка становится совершенно безвредной. А вкусной она была и с плёнкой и без оной.
С купанием в бочагах связано и такое воспоминание. Как-то из соседней партии, на участке которой не было никаких водоёмов, пришли рабочие чтобы ополоснуться. Один из них присел в кустиках  «в позе орла». И вот в этот торжественный момент к нему подползла «роковая змея» и цапнула его за мягкое место. Змею он прибил камнем. Но она оказалась ядовитой и всё могло иметь весьма печальные последствия, вплоть до … Так как на счастье среди купавшихся оказался ветеран всяческих экспедиций были приняты экстренные надлежащие меры. Укушенного распластали животом вниз, на руки на ноги уселись здоровущие мужики, на место укуса насыпали горсть тогда ещё черного, дымного пороха и порох подожгли… Вспышка, клок белого дыма и жуткий вопль «пациента», которому тут же преподнесли стакан страшно вонючей сивушной местной водки. Но жизнь была спасена!
Наша партия работала на двух участках, расположенных в ущельях разделённых не очень высокой грядой. Первый участок это где был тот самый ручеек, где водилась коварная маринка. На втором, куда мы откочевали, отработов первый, ручейка не было. Зато был колодец. Кто его выкопал, неизвестно. Стенки не были укреплены поскольку колодец был вырыт в скальной породе. Вода в нём стояла довольно высоко и  была чистейшей и вкусной. Мы черпали из него водичку и радовались. Повидимому вода в колодце скопилась ещё с весны от растаявших снегов и притока её не было (похоже, что сам колодец был когда-то геологоразведочным шурфом). Поэтому по мере вычерпывания  уровень воды в колодце понижался. А прежде вкусная – без цвета и запаха – колодезная водичка стала чем-то припахивать… Мы её процеживали через марлю, бросали кристаллики марганцовки – ничего не помогало. Наконец Толя Кефала – признанный альпинист – обвязав себя по всем правилам альпинизма верёвкой, полез в колодец чтобы, во-первых, обследовать его с геологической стороны, а, во-вторых, посмотреть: что же там воняет. Вылез и объявил, что на дне колодца разложившиеся останки архара – горного козла. Их  «вживую» частенько доводилось издалека видеть на вершинах гор, окружавших ущелья. Воду пришлось возить с прежней стоянки в молочных бидонах, навьючивая их на лошадей.
По голым скалам было тем не менее достаточно легко подниматься вверх, а вниз мы съезжали по осыпям. Правда от такого способа передвижения наша обувь быстро приходила в негодность и мы были вынуждены надевать поверх по несколько брезентовых мешочков для отбора проб.
Запомнился и такой эпизод. У нас кончилось курево. Средств связи, между прочим, с внешним миром, не было никаких. Это теперь мобильные телефоны и портативные рации решают все проблемы.  Вспомнили, что на предыдущей стоянке  мы оставили щедрую россыпь окурков. Снарядили Колю Вихорнова о конь. И уселись, глядя на спуск, по которому он должен был возвращаться. Наконец , он показался, ведя лошадь в поводу и почему-то выписывая какие-то замысловатые зигзаги… Приблизившись к нам он рухнул, как падали древние гонцы, раненые врагами но принесшие весть о победе. Оказывается, он собрал не только окурки, но и обнаружил новоприбывший геологический отряд, который щедро снабдил его куревом и не менее щедро угостил иным… Поскольку он притащил большое количество табачных изделий, то начальством за выпивку был прощён…
А где же кумыс?
Так вот – о кумысе. Как-то нас с Севкой Белозёровым за чем-то послали в соседнюю партию: то ли поклянчить что-то из продуктов (время было голодное), то ли за чем-то ещё. Поехали на лошадях. На пути встретилась юрта кочевого казаха, который по обычаю пригласил нас в свою юрту и угостил кумысом своего приготовления. Я остался с лошадьми, а Севка первый зашел внутрь юрты где первый отведал кумыса. Потом, отдав Севке поводья лошадей, зашел в юрту и я. Хозяйка-казашка, одна из жен казаха, протянула мне большую хохломскую (хохлома там была в почете: легка и не бьётся) плошку с кумысом. Я с удовольствием выпил: прохладный (день был жарким), кисловатый и с газком. Потом мы водрузились на наших Россинантов и потрусили дальше. «Ну, как – спрашивает меня  Севка (как-то блудливо ухмыляясь)  –кумыс тебе понравился?» «Мне понравился – отвечаю –А тебе?» «Да я его не  пил…» «Как не пил???» «Да я видел как она его наливала…» «???» «Она достала откуда-то бурдюк, развязала его, потом рукой отгребла толстый слой мух и налила кумыс в ту самую плошку, из которой ты и выпил…»  Меня вывернуло наизнанку. Отдышавшись и произнеся все известные мне ругательства, я всё-таки спросил Севку – почему он меня не предупредил. Он ответил, что хозяин юрты посчитал бы отказ от кумыса кровным оскорблением, а нам ссорится с ним не с руки: а, вдруг, нам придется к нему обращаться за какой-нибудь помощью…
Вторая встреча с кумысом произошла года спустя на производсвенной геофизической практике близ городка Степняк в Акмолинской области (Восточный Казахстан), где была шахта, в которой добывали жильное золото. Сам Степняк был место ссылки русских немцев.
 Наша геофизическая электроразведочная партия была от института ЦНИГРИ Золото, который располагался на окраине  посёлка ЗиС, где я тогда проживал.  «Сосватала» туда нас моя мама – зав.поселковой библиотекой, в  которой были записаны сотрудники этого института.
Партия решала задачу обнаружения золотоносных жил с поверхности путем проведения электроразведки по особой методике. Начальником партии был толстячёк-круглячек по фамилии Сурков. Нехитрющее оборудование (катушки с проводами, батареи и электроды) перевозили списанные из шахты по причине силикоза здоровенные битюги.
Вместе со мной на этой практике был мой товарищ по Университету Юрка Иванюков из небедной семьи: его отец был директором Московского нефтеперегонного завода что в Капотне. Юрка имел в Москве собственный мотоцикл и был даже чуть ли не кандидатом в мастера спорта по мотогонкам. А в партии, помимо битюгов, был армейский мотоцикл  с коляской. Мотоцикл Юрка как-то отладил так, что он мог  (без коляски) мчаться со скоростью за 100 км/час  - без очков слезу выжимало встречным воздухом. А меня Юрка натренировал на колясочника: когда дорога была скользкой я в коляске «плясал», а на поворотах высовывался из неё чтобы не занесло. 
Сравнительно недалеко от Степняка располагался знаменитый туберкулёзный кумысный санаторий «Боровое», где лесничим работал Юркин дядя – ссыльный русский немец.
Санаторий был расположен на площади гранитного массива, образовавшегося в результате денудации лакколита. Лакколит  это когда раскалённая магма по трещинам прорывается из недр земных наверх, но не доходит до поверхности, а приподнимает слои горизонтально залегающих осадочных пород и образует нечто вроде гриба. Потом магма остыла, покрывающие «гриб» осадочные мягкие породы – известняки, глины, пески  -  разрушились  (денудировали). Остывший гранитный «гриб» действием ветра и дождя так же частично разрушился, превратившись посреди степных равнин в скальный массив со швейцарским  ландшафтом, на поверхности которого поселились сосны (бор), а между скалами возникают кисталлно чистые озёра (камешки на 10-метровой глубине можно рассмореть). В озёрах  - огромное количество рыбы. Воздух чист и пахнет смолой
 Мы, когда график работ это позволял, на мотоцикле посещали Боровое. По дороге, если попадалась дичь, охотились.
 Однажды  в степи мы нашли маленького (в смысле возраста и размера) джейранчика, то ли брошенного матерью, то ли мать погибла. Привезли Юркиным дяде-тёте, они его выкормили, назвали Борькой и он стал неотступно сопровождать тётю во всех её  передвижениях по Боровому, приводя в состояние крайней осатанелости всех окрестных собак, уходя от наиболее активных легко перепрыгивая через высокие плетни.
Однажды по дороге в степи как-то попали в страшный ливень с грозой. Степной целинный чернозём (чуть позже в этих степях развернулась хрущевская авантюра – освоене целинных земель – Акмолинск переименовали в Целиноград) размок так, что дорога стала непроходима и мотоцикл завяз. Наши героические усилия по вызволению транспортного средства из вязкого плена успехом не увенчались. Пришлось под про- ливным дождём отцеплять коляску и бросить её в степи в надежде, что её никто до утра не упрёт. Далее мчались по всем правилам мотокросса, коими Юрка владел безупречно.
Однако при приближении к гранитному массиву обнаружилось нечто неприятное: нас стало бить током. А, поскольку гром и молнии следовали беспрерывно, мы поняли, что находимся «под прицелом» сил небесных и что вот-вот нас испепелит молния. Соскочили с мотоцикла и тут же «синдром электрического  стула» пропал. Помчались дальше – будь что будет! Потом поняли: на нас были толстые брезентовые плащи из тех, что могут стоять без наличия в них человека. Они были с капюшонами и абсолютно непромокаемы. Так вот пола Юркиного плаща всё время била по свече зажигания, а поскольку гром и молнии перерывов не имели, то сами понимаете…
Юркин дядя был ссыльным и должен был не только каждую неделю «отмечаться» в местном отделении КГБ (что, мол, не сбежал…), но и оповещать о всяких контактах с «не местными».
Однажды мы приехали в гости «при параде» в студенческих кителях геофака МГУ с погончиками с вензелями «МГУ». Уже приняли медовухи и закусили вкуснущими сазанами и прочими яствами. Вдруг без стука в дверь появился человечек, внешность которого описать было трудно… Не здороваясь он начал кричать на Юркиного дядьку: «Ганс! Что за сборище? Почему не сообщил?» А зто был год «разоблачения» Берии. «Кто такие?» Поскольку медовуха сделала своё дело, я вздел руки в рукава кителя, который висел на спинке стула, и вопросил: «А ты сам кто такой?» «Я – уполномоченный КГБ». «А мы – уполномоченные нового Министерства Государственного Управления и знакомимся с положением дел на местах!» Человечек быстро съёжился, стал оправдываться и быстро испарился. Самое паскудное – утром он пришел извиняться.
Да, поскольку мой рассказик называется «КУМЫС», надо сказать и о нём. На самой высокой точке гранитного массива был расположен кумысный киоск (такой же как киоски-пивнушки в Москве), поскольку санаторий был кумысный. В киоске продавали холодный бутылочный кумыс. Бутылки затыкались как вино «настоящими» корковыми пробками, которые надо было извлекать при помощи штопора. Кумыс был «с газком» и малость, как и положено настоящему кумысу (не из бурдюка), «с градусами». Выпьешь такой и тело покрывается лёгкой плёнкой пота. А поскольку всегда там и солнце, и ветер в избытке, то, как говорят теперь, «кайф» был полный. В особенности после «дядиюркиного» щедрого застолья, где поедание жареных сазанов сопровождалось немерянными количествами весьма хмельной медовухи…