Я и великие. Гвоздь Вишневской

Захожу я, значит, в гостиную, а там Ольга Берггольц читает стихи...

Да, так вот. Захожу я в гостиную, вслед за закатившимся мячиком, а там тетя, и все ее слушают, а тетя с сигаретой, что меня, конечно, поразило.  Впервые в жизни видел курящую женщину. Это было в ту пору, когда многое было – впервые в жизни.  Кажется, я был поставлен на стул, представлен присутствующим и выпровожден вместе с мячиком восвояси. Кажется – потому что без малого полвека, отделяющие меня от того события, покрыли  картину патиной сомнения: было, не было? Но старшие говорят – было.

Это я к тому, что умный человек на моем месте уже давно написал бы книгу «Мои беседы с Берггольц».  Я хоть могу на суд истории выставить живых свидетелей, подтверждающих факт «беседы».  А  многие мемуаристы, подозреваю,  и этим-то похвастаться не сумеют.

И, конечно, таких встреч и пересечений с великими у меня за отчетный период  накопилось  изрядно. Пора садиться за мемуары.

Галину Вишневскую, например, я никогда не видел...

Впрочем, нет, мемуары пишутся в иной тональности:

С Галиной Вишневской нам встретиться не довелось.  Когда я приехал в Европу, они с Рoстроповичем  уже уехали в Америку (сенаторы, я, кажется,  вхожу в роль). Когда  она выходила на сцену,  мои музыкальные пристрастия были  иными, чем теперь. Я слушал тогда «Кинг Кримзон»  и ходил на концерты «Роллинг Стоунз».  Но, как метко заметил один  мизантроп по имени Гераклит - все течет, все меняется  - у меня теперь иные рецепты. Раз в месяц я уединяюсь в кабинете и слушаю старую запись «Евгения Онегина» в Большом  (Хайкин, Лемешев, Вишневская)  – это как кислород  для астматика или доза для наркомана.

Но встретиться, как было сказано, не пришлось... Зато, сенаторы мои, я целый месяц спал под гвоздем, вбитым собственноручно великой  сопрано.

История была такая.

Выбрав (не совсем даже по своей воле) свободу, И. Х. стал в итоге подданным короля Бодуэна и поселился в маленьком  городке на берегу Мёзы.  Красивый, доложу я вам, городок, мы прожили в нем несколько лет, а пока искали квартиру, остановились у И.Х. Благо его обстоятельства позволяли.

Я занял комнату наверху, с видом на холмистый пригород и старый монастырь на горизонте.  Над диваном висел Шемякин. Оригинал. Каждый раз, проснувшись, я смотрел то на картину, то на гвоздь, на котором она висела.

В коллекции И. Х. было два Шемякина. Второй, из серии «Арлекины», висел в соседней комнате, ее занял мой брат.

При чем здесь гвоздь?

«Арлекин» обрел свое место быстро.  Все домочадцы, не споря (что случалось нечасто)  указали  место на стене, как будто созданное под него. С другой картиной вышла заминка, и, как это часто случается, заминка растянулась на несколько лет.  Все это время Шемякин стоял у стены в гостиной, и редкий гость не указывал хозяевам на то, что негоже лилиям прясть, то бишь Шемякину стоять на полу.

Однажды  у И. Х. собралась эмигрантская богема. Среди гостей были Ростропович с Вишневской.

- Шемякин? – строго спросила  блистательная гостья, завидев картину.

И. Х. виновато подтвердил, что да, Шемякин.  Потом вечер разошелся,  гости разговорились,  эмигрантские споры, судьбы России, водочку под селедочку, Шато Марго к  печеной утке, и в какой-то момент вдруг  замечают, что Рoстропович  не на шутку встревожен.

Жена пропала.

Обеспокоенные  хозяева принялись собирать экспедицию. Рoстропович то выбегал в сад, то забегал в дом и был близок к панике. Его успокаивал Максимов.

И тут наверху раздался стук.

Бросились наверх.

Галина Павловна, сбросив туфли, забралась на диван и вбивала где-то раздобытым молотком гвоздь.  Тот самый.

Это был рассказ из серии «Я и великие».