Чужая свадьба. Глава из книги Корнет Оболенский

Прошли годы. Володя поехал работать в районную газету подмосковного Загорска. В Москве оставалась за ним его комната. В Загорске его поразили контрасты. Современные строения, заводы,  фабрики... а  рядом  «живая»  история прошлого XIV — XVII вв. — Троице-Сергиев монастырь.
Тяжело, но уверенно, как и во все времена подымается глава над массивным каменным объемом Троицкого собора. Мощный цоколь, характерный для раннемосковских церквей, опоясанный лентой профилей, создавал ощущение спокойствия и уравновешенности... А Духовская церковь под колоколы?... с открытыми «слухами», что усиливало динамику всей композиции и колокольный звон.
Здесь творил великий Андрей Рублев. До сих пор его иконы и фрески покоряют воображение людей. Когда-то Троице-Сергиева лавра с ее монастырскими неприступными стенами служила заслоном на пути Золотой Орды. Предания далекой старины говорят, что Сергий Радонежский, основатель монастыря, помогал князьям московским в борьбе с татаро-монгольским нашествием на Русь и даже отправил двух богатырей — Пересвета и Ослябю к Дмитрию Донскому.

Сначала Володе было несколько необычно видеть в городе семинаристов и других служителей культа... началось время покорения космоса, полетел первый космонавт — Юрий Гагарин. Но несколько позже ему даже понравились подобные контрасты, да и история русской архитектуры всегда привлекала его. Живя в Москве, он любил изучать и подолгу любоваться на удивительные памятники, старинные особняки в староарбатских переулках, дом Толстого, дом Апраксиной и Долгоруких на Кропоткинке, дом Пашкова, где после революции была размещена публичная библиотека, названная Ленинской, еще до постройки нынешнего здания.
Газета «Вперед» помещалась в обычном, не историческом доме... Зато атмосфера взаимопонимания и доброжелательности среди сотрудников радовала. Его первый материал о колхозе грешил несколько заданной нудной терминологией и не отличался простотой и доступностью языка. Статья походила на изыскания аспиранта накануне защиты своей диссертации. Перелистав массу сельхоз-литературы, Володя решил блеснуть своей «начитанностью». Редактор вздохнул и взял ножницы. Володе казалось, что режут не статью, а его самого. Следующим заходом был очерк об истории русской архитектуры... Здесь Володе удалось больше. Через год произошло два неимоверно значительных события в его жизни: во-первых, его признали в редакции и, во-вторых, он влюбился в блондинку, у которой было очень поэтическое имя — Нина...

Толстая зеленая гусеница ползла по стволу яблони. Солнце, пробиваясь через ажурную тень листьев, попадало на гусеницу, просвечивая ее почти насквозь, и тогда она походила на живой кусочек изумруда. Володя спал в саду на раскладушке и всю ночь слышал глухой стук падавших с веток яблок. Ударившись о землю, они катались еще немного по траве и замирали. Сейчас Володе показалось, что кто-то нарочно раскидал разноцветные шары, собираясь играть в крокет. Хрипло прокричали первые петухи. Он перевернулся на спину и натянул на себя ватное стеганое одеяло из разноцветных лоскутов, напоминавших заплаты, и совсем проснулся. С удовольствием стал рассматривать сад. Тот пестрел обилием красок и оттенков. Лето почти миновало... и вступала в свои права ранняя осень с ее золотисто-багряными тонами...
Чуть дальше впереди тянулось картофельное поле, а за поляной на горе полыхала золотым куполом небольшая церковь. Налево темнел лес. Все эти картины создавали хорошее настроение. Гусеница уже давно добралась до места назначения и с аппетитом объедала листья. Владимир сшиб ее одним щелчком, привстав на раскладушке. Гусеница сначала испуганно затаилась в траве, а потом снова поползла к той же яблоне.

В доме еще спали. Володина невеста, Нина Лузина, хорошенькая блондинка с роскошными волосами до пояса, носик уточкой, но он ей придавал только пикантность, разметавшись, причмокивала во сне, словно сосала леденец. На лице ее блуждало счастье: позавчера она получила диплом об окончании химического техникума.
Все четыре комнаты дома Лузиных — и даже достроенную, но еще не застекленную веранду, заняли родственники невесты, съехавшиеся на свадьбу. Гости начали съезжаться заранее, дня за два, захватив детей и продукты. Подарки складывали в маленькую комнату за кухней, на старую железную кровать, покрытую лоскутным одеялом. Будущая теща Володи, Александра Ивановна, прямая, как доска, женщина, с лицом, очерченным резко и остро, словно природа поскупилась наделить ее более мягкими красками, внимательно рассматривала подарки, в уме прикидывая их стоимость. Александра Ивановна работала на местной трикотажной фабрике мотальщицей и сейчас взяла два дня отгула на свадьбу.

В пятницу из Тулы приехал деверь Александры Ивановны, Матвей Иванович с женой Клавой и тремя детьми. Старшая дочь Аня, девочка двенадцати лет, с большими странными серыми глазами и невероятно худыми ключицами, все время молчала и жалась к матери. Она находилась в том возрасте, когда девочки взрослеют и формируются, но это их пугает и удивляет. Ее десятилетний брат Миша, бойкий избалованный мальчик, наоборот, чувствовал себя превосходно, стараясь быть центром внимания у взрослых и надоедая им. Самый младший, пятилетний Николай, изо всех сил пытался понять, что же происходит в этом доме? Почему его привезли сюда, и зачем здесь собралось так много «дядей и теть» и столько шума и возни. Ему до смерти хотелось, чтобы они поиграли с ним.

Матвей Иванович считался в семействе родственником значительным, по причине не только дородности фигуры и умения держаться солидно, но и соответственно своему положению руководителя областного масштаба, где он возглавлял «Облкоммунхоз». По этой самой причине Матвей Иванович бессменно председательствовал на семейных советах. Свадьба племянницы оказалась причиной уважительной, и он, несмотря на служебную занятость, приехал загодя, чтобы дать полезные советы и убедиться в правильности выбора племянницы своего спутника жизни.
В субботу вечером пошел дождь. Август выдался сухой, жаркий, и Александра Ивановна боялась за картошку. Сейчас она стояла в саду и смотрела, как земля с радостью впитывает влагу, пахнет мокрой зеленью и терпким духом антоновки. В огороде повявшая картофельная ботва вот-вот поднимется. Посмотрев еще некоторое время на дождь, она пошла к дому.
 
В большой комнате Лузиных, где громоздился новый, недавно купленный полированный гардероб светлого дерева с зеркалом, за круглым столом, покрытым зеленой плюшевой скатертью, солидно восседал Матвей Иванович. Он вел мужской разговор с женихом Ниночки. Володя ерзал на краешке стула, не зная, куда девать длинные руки, торчавшие из рукавов куцей спортивной куртки, и, изредка поглядывая на свое отражение в зеркале, вздыхал, потому как чувствовал себя, словно вызванный в суд свидетель, превратившийся неожиданно в обвиняемого.

«Вот и выходит, что я за отца ей, — продолжал Матвей Иванович, внимательно изучая лицо жениха, будто искал на нем какой-то изъян. — Потому и должен о ее интересах думать. Какого она человека выбрала? Как он понимает свои обязанности? Какие мысли имеет на будущее? Сможет ли обеспечить и сделать Ниночке счастье жизни?» — Матвей Иванович остановился, словно прислушиваясь к своим словам, а Володе очень захотелось исчезнуть из этой комнаты и оказаться в таком месте, где не могли бы его найти никакие Ниночкины родственники. Словно угадав его мысли, Матвей Иванович встал и, загородив собой проход между недавно побеленной печкой и дверью, указал рукой на портрет в багетовой рамке. — «Мой брат Владимир. Отец Нины. Погиб в одна тысяча девятьсот сорок первом, под Москвой. Политрук полка. Всегда впереди. Всегда первый». С фотографии довоенных лет смотрел молодой улыбающийся парень. Лицо веселое, доброе, нос уточкой, как у дочери. Простая защитная гимнастерка. Совсем не похож на брата.
 
Матвей Иванович скорбно, по-бабьи, сложил руки на круглом животе и постоял перед фотографией минуту молча и равнодушно, как это делают на могиле давно забытого покойного, и прошагал к столу с чувством выполненного долга. И Володя ощущал неискренность, фальшь, как в плохо сыгранном спектакле. Он вдруг на мгновение представил себе отца Нины здесь, на месте Матвея Ивановича, его, молодого, веселого, наверное, добродушного парня. Услышал его смех, похожий на смех дочери. И он поймал себя на мысли, что в доме Лузиных ни разу не слышал смеха. Наверное, смех исчез вместе с отцом Нины, и тогда появилась и горькая складка вокруг рта у Александры Ивановны, а губы ее стали тоньше и суше, и лицо огрубело и ожесточилось. «Должность у тебя небольшая, Владимир. Известно, что значит в районной газетке работать. Зарплата невелика, знаю. Но теперь ты как бы нашим родственником становишься. А ежели парень ты серьезный, то поможем. Подберем тебе работку... Сообща покумекаем. Я как-никак в области лицо не последнее, меня уважают. Ты только не фордыбачься, как девка. Место может быть и не громкое, но хлебное».

Володя очнулся, до сознания его стали доходить слова Матвея Ивановича, и тот почему-то напомнил ему большого толстого шмеля, который назидательно жужжал под ухом. Володя встал и, машинально одернув куртку, к удивлению Матвея Ивановича сказал, что работа ему нравится... и потому менять он ее не собирается. Спасибо, мол, не стоит беспокоиться.
Матвей Иванович крякнул, по лицу его разлился багровый румянец, брови удивленно поползли вверх... Он хотел что-то ответить, но никого уже не было в комнате.
В сенях послышался шум, шарканье ног и голоса возвратившихся гостей. Они промокли и теперь, снимая влажную одежду и обувь, искали место, где можно просушиться. Миша капризничал, ему не купили мороженое, и сестра терпеливо его уговаривала, стягивая одежду. Самый маленький Николай прошмыгнул незамеченный в сапожках и мокрой куртке в комнаты, и мать бросилась его догонять.

Володя выбежал из дома, на душе было противно. «Неужели это ее родственники? — подумал он о своей невесте. — Но ведь она не такая, добрая. Лицо мягкое, как у отца на фотографии... но губы тонкие, сухие! Материны. Ну и что? Главное, они любят друг друга! И завтра, в день свадьбы, он подарит ей свои стихи и цветы!»
Дождь прошел. В саду запахло яблоками и мокрой травой. Ближе к веранде Володя в прошлом году посадил несколько кустов дикой розы. Бутоны оказались маленькими, но ярко-красными, с резким пряным запахом. Особенно хорошо они пахли после дождя и рано утром. Настроение постепенно улучшалось. Он вспомнил, как они вчера с Ниной целовались, забравшись в самый глухой уголок сада. Нина тихо смеялась и обнимала его. В доме готовились к свадьбе. Александра Ивановна вошла в комнату позвать деверя ужинать. Матвей Иванович сидел на том же месте и курил «Казбек», на лице его застыло возмущение. Докурив папироску и с ожесточением вдавив ее в пепельницу, он встал — «Стрикулист! Ваш парень. Зятька выбрали! Намучается с ним Нинка! Помяни мое слово!» Александра Ивановна вскинула брови, но ничего не сказала.

Володя перевернулся на другой бок. Солнце теперь совсем взошло и почти согрело остывшую за ночь землю. Спать больше не хотелось. Послышалось шарканье ног, потом кто-то сладко зевнул. Это вошла теща в халате с корзиной в руках. Она подбирала осыпавшиеся за ночь яблоки.
«Проснулся уже? Не замерз? — и, не дав ему ответить, еще раз зевнула и посмотрела на небо. — День, видать, распогодится... На закат я вчера глядела... А ты вставал бы, раз не спится. Делов сегодня прорва». Она еще раз зевнула и подобрала спелое красно-коричневое яблоко. Володя, стесняясь, что он в трусах и майке, а потому обкрутившись одеялом, начал помогать теще.

Издалека послышался слабый треск мотоцикла, он все нарастал и приближался и вдруг остановился у ворот. Александра Ивановна оставила корзину и пошла открывать ворота. Мотоцикл въехал и, пофыркав и покряхтев, умолк. Из коляски выпрыгнула младшая сестра Нины, Людмила, и с визгом бросилась на шею матери. Лицо Александры Ивановна смягчилась, разгладились складки вокруг рта, она заулыбалась.
Ухажер Людмилы, Борис, крепкий широкоплечий парень, только отслуживший армию и теперь работавший на механическом заводе слесарем, солидно стоял в сторонке и тоже улыбался, влюбленно глядя на стройную сероглазую Людмилу. Они уже целый год, как решили пожениться, и ждали теперь, когда Людмиле исполнится восемнадцать лет.
Вернувшись из поселка Коробеево, что в тридцати километрах, где жила бабка Прасковья, мать Александры Ивановны, Людмила сообщила, что бабушка на свадьбу не приедет, у нее разыгрался ревматизм, а дядья прибудут сегодня с двенадцатичасовой электричкой, и прислали к свадьбе копченый окорок.

В полдень родственники разделились на две группы. Одна, надев выходные костюмы, рубашки с галстуками, а некоторые и шляпы, несмотря на теплый погожий день, приготовилась сопровождать молодых в ЗАГС, другая осталась дома накрывать столы и доваривать яблочную брагу.

Ждали только названную тетю Владимира, пожилую одинокую женщину, Александру Аркадьевну, которая опекала Володю, когда он вернулся из детдома в 1956 году в Москву. Александра Аркадьевна жила в Москве и много лет подряд работала бухгалтером на фабрике «Кардолента» в районе Таганки. Фабрика производила чесальную ленту из стальной проволоки, и без нее никак не могла обойтись текстильная промышленность, считала Володина тетя. Была она женщина мягкая, добрая, Володю очень любила, а себя считала слабохарактерной, потому что в молодости бросила геологический институт, где училась вместе с мужем, и пошла работать, помогая ему закончить учебу. В начале тридцатых годов, она ездила с ним в экспедицию в Туркмению, побывала в пустыне и видела настоящих живых басмачей. Там она и сфотографировалась с мужем, верхом на верблюде, среди песков и туркменов в ватных стеганых халатах. Фотографию позже увеличили, вставили в рамку, и она заняла свое место на стене над никелированной кроватью четы. Больше сфотографироваться им не удалось. Муж вскоре погиб в экспедиции.

Володя посмотрел на выстроенный ряд родственников невесты, собравшихся сопровождать молодоженов. В добротных отглаженных костюмах мужчины уверенно розовели мясистыми затылками. Расплывшиеся фигуры женщин нелепо пестрели яркими кримпленовыми платьями в обтяжку. Они распределили, кому нести цветы, сорванные тут же, в саду. Во главе процессии поставили Матвея Ивановича. Тетя все еще не приехала, хотя электричка прошла час назад. Решили не ждать: боялись опоздать в ЗАГС.

Володе вдруг показалось, что он здесь лишний, а собравшиеся готовятся не к его, а к чужой свадьбе.— «Какие странные люди... о чем они говорят? — подумал он.— Как похожи друг на друга... Словно все одинаковые... какой обряд или ритуал будет ими неукоснительно совершен? И почему его невеста... такая поэтичная и мечтательная натура... на глазах немыслимо, невероятно изменилась? Нина стала похожа на них, своих родственников. Лицо, будто чужое, в глазах погасла мягкость и доброта, они превратились в непроницаемо холодные, ледяные, подбородок выдался вперед, как у Матвея Ивановича, и сделался массивным и тяжелым. А губы сомкнулись в тонкую жесткую линию. Спина выпрямилась, плечи расправились... и вся она как бы приготовилась к выполнению важного, значительного и священного долга — вступления в брак. И никто и ничто на свете не могли помешать ей».
 
— «Чужая свадьба...» — вырвалось у Володи. Он стоял в конце сада и наблюдал оттуда. — «Хороший заголовок для статьи. Но это же моя свадьба! — с ужасом решил он.       — Надо что-то делать, что-то делать... Что?»
Шум проходящей электрички... будто встряхнул его.  И он понял, что он должен сделать.