Солдаты пришли с войны

Эта книга принадлежит участникам Великой Отечественной войны 1941-45г. моему дяде Георгию Павловичу Богумил (справо на фото) и моему отцу Андрею Павловичу Богумил (слева на фото). Их сейчас нет в живых на Земле. А книга осталась не изданной. И я решил разместить её на своей страничке, чтобы донести до читателей эпоху возвращения солдат с войны!



Г.П. Богумил
А.П. Богумил




Солдаты пришли с войны



1.

Эшелон шел с запада. Солдаты возвращались с войны.
 На крутых подъемах эшелон буксовал. Помощник машиниста спускался на полотно дороги
и посыпал рельсы песком.
Остановки не огорчали пассажиров, наоборот, заметив цветы, солдаты выбегали из вагонов, будто впервые в жизни, удивленно рассматривали капельки росы на лазуритовых лепестках сонь-травы.
Во мне зарождалась теплота родных полей. Позади чужая речь, чужие села и города. Лица солдат светлели. Послышалась, негромкая песня, другая, третья, - как разбежавшиеся по полю красные маки, и затихали, как бы прячась незабудками, голубея в зеленой траве.
Машинист беспокойно оглядывался, давал предупредительные гудки.
Трудный подъем преодолевали, колеса веселее отбивали дробь на стыках рельсов. Быстрее убегали назад еще нетронутые пахотой поля, неказистые деревенские домики. За ними уходила тревожная синяя даль.

2.

Вместе с товарищем, я сошел на вокзале небольшого районного городка. Мне было все равно куда идти, что делать. В эту пору, в душе у меня была раздвоенность и глухая боль. Надо было ехать дальше, домой, но я, беспричинно, как мне, казалось, свернул в сторону кому-то на зло.
С товарищем мы познакомились в пути, по фронтовому. Мне понравился черноволосый, среднего роста майор. Он был простым в обращении даже  наивным, - но
 За этой простотой и наивностью – плескалось море доброты и зрелого ума. 
     Мне с майором было хорошо! Он все знал, все понимал / есть такие люди!/ и не говорил лишнего. Не успокаивал. Я не выносил жалости. Она, жалость, выводила меня из терпения, до вспышек гнева. Майор был бесценным: с ним, думалось, и в степи уютно, как в комфортабельной комнате.

               
 
    Проторенная дорожка вела то на вершину кирпично-бетонного мусора то в ямы, то снова убегала в развалины зданий, то примыкала к кусочкам асфальта, то снова убегала в развалины зданий.
    Прошли мимо городского парка с обгорелыми пнями когда-то раскидистых деревьев. И, удивительно, в разрушенном парке, как в мирное время, гуляли парами, сидели на скамейках. В сторонке, как и раньше, играли дети.
    По пути зашли в райком партии, чтобы встать на учет. Первый секретарь райкома, школьный товарищ моего друга, заметил нас еще из окна и вышел навстречу.
   - Дорогой Степан, неужели ты? – Они обнялись. Степан представил меня. Смелов / фамилие секретаря/ долго жал мне руку, чувствуя пополнение кадров. Ему было 45, но уже каштановые волосы украшала седина. Подходя ко мне, прихрамывал.
    - Вот так и живем, - продолжал он. – Народ возвращается, бродит среди руин. Плохо с питанием. В городах и селах почти одни женщины, дети, старики. Всех надо накормить, обогреть. Кто это сделает?  - вдруг спросил он и строго посмотрел на нас, праздно улыбающихся. – Вы извините… Он Они со Степаном стали вспоминать друзей, говорили о том и другом, но мне показалось, просто заполняли разговором время вежливости, только когда зашел шофер и сообщил, что машина готова, сказал по существу:
- Поезжайте с товарищем в колхоз «Заря», у тебя Степан, там родные? Еду в обком на заседание.
     За последнюю минуту Смелов буквально изменился. Лицо заострилось, стало жестким. Слова бросал отрывисто, не глядя на собеседника. Почти не прихрамывая, пошел к выходу. Мне эта метаморфоза не понравилась. Я не знал, имеет она отношение к нам или связана с поездкой в обком? «Впрочем, почему я ко всему придираюсь?» - подумал я с некоторым раздражением.

4.
Газик прыгал по колдобинам дороги, разбрызгивая грязь. На полях тучами садились, то и испуганно взлетали вороны и галки, создавая неимоверный гвалт. «О чем они шумят?» Почему именно воронье подчеркивает бренность всего живого?» - думалось мне.
Угадывая мое настроение, Степан сказал: - Ничего Николай, распашем землю, заколышется она колосьями.
Откликнулся Смелов: - Прежде пахоты землю разменировать надо. Подрываются животные, гиюнут даже дети.
Машина остановилась на перекрестке. Смелов напутственно сказал:
- Здесь не далеко, дойдете пешком. Создавайте актив. Окружите заботой подростков, нашу надежду. Желаю успеха.
5.
Шли проселочной дорогой. В небе, друг за другом парили аисты. В лесу стучал о дерево дятел. Вылетела кукушка и села на растущую возле дорогие березу. Ветка была тонкая и кукушка раскачивалась от тяжести, крылья опущены до лапок, хвост веером.
«Мы как птицы, - подумал я. – Мтепан прибавил шаг, был во власти предстоящей встречи с Пашей. И он, живо вспоминал, как она раньше, до войны, встречала его: окинет взглядом, вспыхнет маковым цветом и уткнется лицом в грудь.
Степан улыбнулся. Он знал свою дорогую Пашу, знал, что она стыдилась искрящихся любовью своих голубых глаз, как стыдятся неприкрытостью тела.
И откуда это ведется: счастье и радость прячут от других? Степан невольно ускорил шаг. Вот открылся вид на родную деревню. В тоже время, солнце, как-бы споткнулось на плывущую тучку, спряталась за нее…Все потускнело. Перед нами были развалины. Кое-где еще стояли печи, омытые дождями, высушенные солнцем, местами блестевшие известковой белезной. Мы сняли головные уборы. Вспомнились слова Смелова: «Народ возвращается, бродит среди руин».

6.
  В одной из землянок мы нашли жену Степана, Просковью. Очень больную, не могла встать с постели. Степан смотрел на нее, не решаясь подойти. Превозмог себя бросился к ней.
    Я вышел наверх. Около землянки собирались соседи. До поздней ночи о чем-то говорили. Смысл разговоров не доходил до меня, вернее отскакивал, как от холодного серого утеса отскакивают волны. Стало холодно. Вернулся в землянку.
Степан, вроде, отошел. Налил чаю, подал хлеб. На столе лежало две луковицы и щербатое блюдце с крупой, темной солью.
Больная лежала лицом к стене. Сверху одеяла белела безжизненно, с прожилками вен, рука. Меня поразила худоба, такое истощение бывает только при раковой болезни.
Степан сидел у изголовья, тихо говорил о том, что вернулся и теперь все будет хорошо. Брал в руки кисть жены, считал пульс, приговаривая: «56 в минуту, это неплохо. Надо кушать, набираться сил. Соберу березового сока. Сразу поставит на ноги».
Прасковья чуть повернула к нему лицо, пыталась улыбнуться, шепотом сказала: «Степа, не смотри на меня. Страшная. Рада, что вижу тебя. Теперь можно и умереть…» - Ей трудно было говорить, маленькие дробинки слез скатились из углов ее глаз. «Что ты, Паша, умная моя. Не думай о смерти. Березовый сок, как жень шень. Кисленького щавеля нарву».
   «Почему на свете так много горя? – грустно размышлял я. – Человек страдает больше, чем радуется». – Так я подвел итоги раздумий, взял подстилку, шинель и вышел спасть на свежий воздух.
7.

  Утром не хотелось вставать. Под шинелью тепло, вокруг сыро и холодно. Из под стены землянки, прямо передо мною, тянулся росток, ветром занесенного семени. Он тянулся к свету, как ребенок к матери.
Я лежал и думал о Степане, Прасковье…
Ярко представились две луковицы и крупная соль в блюдце… Вспомнилась Анна, ее письмо о том, что вышла замуж. «Она счастлива с другим и пусть». – Не раз уже твердил я себе, словно заучивая неприятные, но для чего-то нужные стихи.
Но хочешь, не хочешь, а вставать надо. Как и обещал, приехал Смелов. Вечером состоялось открытое партсобрание, где он рассказал о трудностях восстановительного периода. Выслушивал колхозников. Затем, неожиданно для всех меня и других, Смелов предложил мою кандидатуру секретарем парторганизации. После рекомендации Степана, я прошел единогласно. Наверно нет другой кандидатуры и, поэтому, особо не возражал. Смелов, поздравляя меня, произнес речь:
- Коммунист- фронтовик, имеющий специальность агронома, товарищи, для вас находка. Без идейных сознательных масс, в сельском хозяйстве трудно добиться успехов…
Я ничего не понял из выступления. Но надо отдать должное, говорил он уверенно, доброжелательно.
«Так положено выступать. Видимо таков заглавный штамп ввода человека в коллектив», - успокоил я себя.
Затем развернулась рабочая беседа с активом колхоза. И здесь, я еще больше был поражен, когда Смелов предложил в председатели правления девушку, сидевшую рядом со мной. Почему не Степана или другого из присутствующих? Но Смелов, как о давно решенном говорил: «Татьяну Тимофеевну Богатыреву вы хорошо знаете: партизанка, ученица погибшей Дарьи Горовой».
Я, конечно, уже догадывался, что Смелов любит эффективные решения, но чтобы до такой степени?
«Нет, нет! – выкрикнула бедная девушка, покраснев. – Курам на смех!»
Не обратив ни малейшего внимания на бурный протест, Смелов стал дальше развивать свой тезис: «Сейчас, товарищ Богатырева, трудное время. Если на твою долю падает жребий вожака колхоза, значит надо им стать»!
Чувствовалось, что он мог и любил закручивать беседы, создавать трудные лабиринты, и сам же находил единственный, правильный выход.
Признаться, меня удивляли неожиданные поступки Смелова, особенно в кадровых вопросах, но я оправдывал их трудностями времени. Война списывала все и отбросила демократические сентименты.

8.
     Таня вышла в садик своего дома. Когда-то ухоженные дорожки заросли травой. Покосившийся плетень почти не виден из-за лопухов и крапивы. Фруктовые деревья поломанные. Но была весна и среди сухих сучьев, расцветали белыми цветочниками живые ветви яблонь и груш. Так и человек, перенесший  ощущать цветение души, хотя и робкой, нежной, но неистребимой. Таня опустилась на скамейку в конца сада. Скамейку печали и воспоминаний.
    Свою мать, Таня не знала. Говорили, что умерла после сильного родового кровотечения. Отец воспитывал девочку на свой бесхитросный лад. Кормил с ложечки, купал в деревянном корыте, одевал по мальчишески. Когда подросла, брал на рыбную ловлю, затем на охоту.
    Тане нравились походы. Сняв обувь, засучив штаны, они шли по туманам болотистых мест, травами лугов, лесом. И, всегда неожиданно, в тысячу раз подряд, вдруг перед глазами открывалась река, вся в блестках ветреной ряби.
    Таня училась отлично. Организовала кружок Мичуренцев. Собирали высокие урожаи на школьном участке. Это, по-видимому, и сблизило Дарью Горову с Таней. Часто брала ее с собой в поле. Учила приметам природы. Срывала травинку, говоря: «Смотри, стебель выбросил цветы. Будем косить». Или: «Рожь колосится, пора собирать грибы, колосовики. Подосиновики».
Но розовые облака, окружающие Таню, внезапно почернели. Наступила война. Фашисты расстреляли отца, замучили и повесили Дарью Горову и многих других…
   Таня очнулась от дум. Поспешила к конторе колхоза, около которой назначалось общее собрание.
                9.
Люди живут худо, тысячи забот и недостатков. Но собираясь вместе, они преображаются. Будто кто провел по их лицам губкой довольствия.
   Возле конторы уже танцевала молодежь. Подросток небрежно перебирал пуговицы баяна. В воздухе плыла и таяла мелодия « страданий». Вдруг, выбросился наверх тягучих звуков баяна, девичий, озорной голос напева частушки. Последовал ответ и снова девичий всплеск и ответное слово ухажера. «Бранились», посылались «дружественные приветы», «надежды» и, все это прерывалось дробью припляски, плыли «лебедями» пары друг за другом.
   Мужчина стояли отдельно, нещадно курили. Как-бы в невзначай, перебрасывались репликами. При удачных и неудачных – все-равно взрывался громкий смех. Над этой группой постоянно клубился дымок, признак неторопливый мудрости.
    Под деревьями собирались женщины, многие с детьми. Вспоминали погибших утирая слезы, в тоже время успевали надавать шлепков расшалившимся ребятишкам.
     Солнце скатывалось желтым шаром за глухо шумевший лес. Мелькали по небу черные ласточки.
     На площадь вышел Семен Вороных, поправил смолистые по отливу и цвету волосы, поднес ко рту раструбом ладони рук, крикнул: «Начинаем собрание, здесь на свежем воздухе. Приносите свои табуретки».
   За столом президиума волновалась только Таня, остальные о чем-то переговаривались друг с другом, ожидая когда разместятся люди.
   Шумели и спорили до ночи. Избрали правление колхоза. Председателем вырали Татьяну Богатыреву.
   «Правильно, - дошло наконец до меня, - в мирное время терпеливее, разумнее ведут себя женщины».
Горе безгранично. И радость не не имеет границ. Можно разбиться в пропасти горя и умереть от высоты счастья? Такие противоположные чувства испытывал Степан. Безмерно рад от встречи с Пашей. «Поправится», - обнадеживал себя. И земля уходила из под ног, когда она умирала.
    Не излечил березовый сок. Он закрыл остеклевшие глаза. Но они снова открывались. Кто-то из старушек положил на веки тяжелые пятаки. Подвязал бинтом нижнюю челюсть.
                11.
    Степану предлогали руководящие должности в городе, но он упорно отказывался.  Остался
в колхозе бригадиром полеводов.  Многим казалось странным: бывший гвардии майор работает вместе с подростками и девушками в поле. А он не замечал кривых улыбок некоторых «доброжелателей». В поле, перед пахотой, хозяйственно подправлял постромки, прощупывал плечи и холки кох.стистых лошадей и бычков. Строго выговаривал за потертости у животных виновных.
- Смотри как надо пахать, - спокойно отстранял пахаря-мальчишку, выравнивал и углублял брозду. На повороте очищал лемеха плуга от земли. - Вот так и держи. Лошадь не дергай!
    - Э-э-э-э! Алена! Как боронишь?! – Слышался голос Степана уже на другом конце поля. Девушка оглядывалась, - борона скользила по пахоте вверх зубьями.
    Степан работал от зари до сумерек. Как солдат знал, что только хладнокровие и напряжение всех человеческих сил может победить в борьбе за жизнь. Друзья угощали вином, водкой, - но он только махал энергично рукой, как будто отметая в сторону мусор и торопился на работу.
    В бригаду приехала Таня. Сказала, что звонил Смелов, спрашивал про него. Выделили колхозу семена для сева, голодающим продукты. Попросила снарядить две подводы и поехать за ними в город.
    Он понимал, что Таня хочет отвлечь его от горя и тяжелой, изнуряющей работы. Дать передышку. Но
сказал о другом: Скоро можно подкапывать молодой картофель. – Таня согласно кивнула головой.
- Спасибо, дядя Степан. Не знаю, чтобы я делала без вас?
        Она села в бричку и тронула лошадь. Степан вспомнил бывшую председательницу колхоза Дарью Горову. Она также вот садилась, но сидение было новенькое, обшитое кожей, а сейчас из необустроенной доски. Непорядок, надо сказать отцу Семена, - думал он. – Да и кобыла «Колмычка» постарела.
     Действительно, после поездки в город Степану стало легче.
                12.
Степан копал фундамент для нового дома. К нему подходили мужики, покурить, и, незаметно стали помогать. Хотя у себя дома работы было  предостаточно. За месяц дружной работы была построена изба с двумя окнами и просторной горницей.
        Я в это время жил у одной старушке и своими заботами как-то отстранился от Степана. Было жаркое, первое послевоенное лето. Всходы пробивались трудно. Стебли пшеницы преждевременно желтели. Никла ботва свеклы и картофеля. Засуха беспокоила всех: будет дождь – будет хлеб. В противном случае – голод.
       Да и Степану было не до меня. Свои заботы и потеря жены, - вроде бы оглушили его. И мне казалось правильным, что Степану надо быть одному, уйти в работу, переждать. Лучшим лекарством является быстро текущее, напряженное время.
  Когда Степан отстроился, то, ничего не говоря мне, вечером, пришел на квартиру, взял чемодан и перенес в свой новый дом.
     Узнав об этом, я сказал, что неудобно его стеснять, кажется предлагал деньги. Выглядел глупейшим образом, чтобы замять конфуз, взял с этажерки какую-то брошюрку и сел за стол, воображая, что читаю с большим интересом.
       Эта тоненькая книжица была о мелиорации засушливых земель Узбекистана. Что-то дрогнуло во мне и я углубился в нее, как в прекрасный, захватывающий роман. На следующее утро, с сознанием дела. Теоретически подкованным, предложил Степану идею мелиорации земель колхоза «Заря».
    Он посмотрел на меня, как на человека, объевшего беленой.
   -А где взять движок, когда на весь колхоз один трактор? А несколько километров труб? – наконец сказал он.
    -  Движок? Трубы? – передразнил я. Надо все сделать, чтобы достать их. Ты подумай, как оживлятся посевы, поднимется ботва картофеля, свеклы, нальются соком овощи, зазеленеют сады!
Я знал Степана. Он приведет все контрдоводы, но мысль о мелиорации крепко засядет в его голове.
      Мы ходили на реку выбирая место для движка, самый высокий берег, чтобы дальше только вода текла сама, свободно. Посетили МТС, вернее его развалины. Думали о танках, искарежанных на  поле брани. Ломали голову, где взять трубы. Решили за ними поехать в город.
                13.

Я заметил не только выздоровление Степана, но и самого себя. Мне не казалось низкой подлостью Анны. Допустим, она любила меня, затем встретила другого и увлеклась им.Что тут необычного? Даже покупая нужную вещь, мы вертим и крутим ее, выискивая изъяны, бессовестно торгуемся перед тем как приобрести. А здесь выбирают человека для жизни! Я осел и дикий кобан!

                Два года страдал и, вдруг, отпала закорузлая корочка Отелловской ревности. Мне стал предельно ясен афоризм Оскара Уальда, который говорит, что любой опыт, положительный или отрицательный не надо отталкивать. Это диалектика, познание самой жизни. Метод познания.
     И еще мне стало понятно, что чувства – раздражительность и гнев, довольствие и радость не сама ткань жизни. Не само жизненное полотно, а только импульсы движения. Импульсы жизни. У одних они сплошные, у других, как у Степана – сдержанность импульсивных действий, врожденное.
      Смешно даже подумать, что у некоторых субъектов, как я, понятие об анализе жизненных ситуаций начисто отсутствует!
  Я понимал, что эту истину открыли еще древние греки, но осознать ее не каждому дано. Это глубоко меня взволновало.
      На расширенном заседании правления колхоза Татьяна подводила результаты соревнования полеводческих бригад.
      У  Соколова самый плохой участок. Сплошные сорняки.
      Арина Жаркова добавила:
- На буксире тащили Гришкину бригаду. Половину клина обрабатывали и засевали наши с Егоровичем бригады.
     Григорий Соколов, бывший солдат, не любил «поучения». Он и на стуле сидел боком, будто «заскочил на минутку».
    «Ну ладно, там, Таня, она председатель. А что выскакивает Аришка! Ишь расфуфырилась. Ленты, банты!» - Его одутловатое лицо было багровым. Смахнул рукавом пот со лба, подправил гимнастерку под ремнем, не вставая прогудел: Так ведь и никто не слушается меня. Гражданское дело. Приказывать не могу.
Степан повернулся к нему.

- А зачем приказывать? За работу трудодни начисляют. Надо иметь авторитет. А ты ленив, бригаду распустил. Пьешь часто.
   - Бывает и выпиваю. За свои личные и в не рабочее время. Авторитет?! – с иронией усмехнулся Григорий. – Ты майор, я солдат.
   -Э, как тебя занесло. Остынь немного. Не пей. Не позорь честь солдата. Понял?
   Их перебранку прервала Арина. Она встряхнула свои чудесные белокурые локоны, решительно, продуманные еще не вчера с Таней, зачитала новые условия социалистического соревнования.
      - Наша бригада обязуется вырастить и собрать яровой пшеницы по двадцать пять центнеров, гречихи – четырнадцать, картофеля не менее двухсот центнеров с каждого гектара.
       - Ты рехнулась, Арина? – вскочил с места Григорий. – Мыслимо ли получить такой урожай при мотыжной технике и сухостое?
       - Товарищ  Соколов! – подчеркнуто вежливо обратилась она к Григорию, - участки наши из-за недостатки семян маленькие,  так что обработать можно и вручную.
         - Да уж куда денешься, - усмехнулся Григорий. – Спорь, не спорь, а подписывать соцдоговор заставите.
          «А в чем, собственно, вина Григория Соколова? Что он не умеет работать, выпивает? – по старой привычке стал я рассуждать. – А кто его учил работать по-настоящему? Для этого у Григория не было и времени.»
        Мне нетрудно было представить, как мальчишка еще, Гриша, с  наивным конопатым лицом, уверял, божился перед представителями горвоенкомата, что ему уже исполнилось восемнадцать лет, и, следовательно, может быть призван в армию. Затем винтовка, зарывании е от огня противника в окопы, Смерть и ранение товарищей по взводу. Был ране и он. Госпиталь. Опять фронт. И так, без конца, четыре страшных года.
     И вот он, Григорий Соколов, защитник Родины, победитель. Кругом почет и уважение. Тосты с вином и водкой, чащей с самогоном в честь славного воина и всеобщей радости победы!
Трудно смириться Григорию и многим другим с тем, что надо отдать еще, последние силы, отдать не против видимого врага, а против слепого действия природы, засухи. Работать, выбиваясь из сил от голода.
     «А как хороша Таня! – неожиданно переключился я на другую тему. – Красивая, уверенная.»
     Как все перепутано на свете, - недоуменно продолжал я и размышлять о деревенских делах. Степан по природе вожак, должен руководить колхозом. Соколову ближе, как бывшему разведчику, профессия охотника. Семен Вороных неплохой  артист. Анне Жарковой, где бы не работать, лишь бы верховодить девчатами. Ну, а какова профессия Тани Богатыревой?
    К чему мне эти рассуждения, охладил я себя. Как это у Омара Хайяма?
«Ты все пытаешься проникнуть в тайны света,
В загадку бытия…  К чему, мой друг, все это.
Ночей и дней часы беспечно проводи,
Ведь все устроено без твоего совета.»

                15.

Танкист Костя Говоров шел в свою деревню, напрямик, через лес. Чем дальше отодвигал мешающие ветви, тем, возвращаясь, больнее они били его по лицу. Паутина лезла в глаза.
     Вот и родное место, где жили мать, бабушка и девушка Таня. Кто и как его встретит? Предчувствием беды сжалось его сердце.
    Там, где стоял их добротный дом, заклеенные бумагой окнами смотрела на него избушка. Он не знал, что в детстве, все родное, в памяти выглядит внушительным , красивым. Но избушка действительно была его домом.
     На крыльцо вышла старушка. Он спросил у нее о матери. Она посмотрела на воина, переспросила:
   - Родной мой, ты спрашиваешь о Дарье Говоровой? О Дарьюшке мученице? А ты кто будешь? Не каждому скажешь о святом человеке.
    - Я, сын ее, Костя…
     - Ах, батюшки! – всплеснула она руками.   – Так ты, мой внучек, Костюша?.. – И, она заплакала, приткнувшись к косяку двери, чтобы не упасть. Она давно записала в поминальник свою дочь Дарью и внука Костю.
   Внук помог ей войти в дом. Узнал, что фашисты зверски пытали его мать, выспрашивая где партизаны, скот, хлеб. «Повесили Дарьюшку…» - рыдала бабушка.
      После известия о смерти матери, Костя весь сжался, почернел лицом. Уткнулся в колени бабушки и замер. Только чуть вздрагивали плечи.
    Несколько дней  никуда не выходил, не спрашивал ни о ком. Бабушка, впрочем не обращалась к нему, просто так, мимоходом сообщила все деревенские новости.
     Но пришло время и его потянуло встретиться с Таней. Одел парадную форму с орденами, освежился одеколоном и пошел в контору колхоза. Бабушке сказал, что пошел устраиваться на работу.
     Таня сидела одна за письменным столом, читала, склонив голову. Он тихо вошел и сел напротив. Увидев Костю, вскочила и бросилась к нему, но, вдруг покраснела, подала руку. Ему тоже, что-то мешало, в порыве, обнять ее.
      Мы странные люди. Когда любим, постоянно ощущаем образ дорогого человекас, а на языке вертится имя. При встрече опускаем глаза, мнемся, говорим нелепости, проклиная свою неуклюжесть. Со временем испаряется детская непосредственность.
     Таня думала о Косте и ждала его, а при встрече рассказывает о колхозных делах, - ничего нелепее придумать нельзя!
     А Костя улыбался, смотрел на нее, слушал, но не понимал. Он видел ее и этого было достаточно. И, если бы, они обменялись ролями, и, Костя, допустим, говорил бы о своих замечательных танкистах, она, вероятно тоже бы не вникала в суть рассказа. Достаточно слышать только его голос.
      Впервые после прихода домой, Костя уснул крепким сном.

                16.
    Казалось, что Татьяне жилось распрекрасно. Злые языки / а где их нет/, утверждали, что около «председательши» крутятся парторг и танкист. На самом деле Тане было хуже всех. Больно думать о том, что колхозники варили борщи из лебеды и крапивы. За место хлеба – жмых. На полях работать некому. На МТФ жалкая кучка коров. Чудом тарахтел единственный трактор.
    Горько всего было встречать и провожать инструкторов, проверяющих из района. Отнимали время, выводили из терпения актами, предписаниями. Нельзя их послать к чертовой матери, как советовал Степан, - они власть.
Приезжал Смелов. Выразил недовольство. Плохие всходы, скудное молочно-товарное хозяйство, не ремонтируются трактора, не заготавливается строительный лес.
     Несмотря на придирчивость, мне симпатичен был Смелов своей преданность к партийным и хозяйственным делам, посещением «глубинок». Бывший учитель, командир взвода на фронте. После ранения его комиссовали с исключением с воинского учета. Вернувшись в свой районный городок, быстро продвинулся по партийной работе.
     Все колхозники внимательно слушали первого человека района. Кто-то задал вопрос: «почему не поощряется личное подворье?» Он снисходительно улыбнулся, как учитель первокласснику: «Мы выслали кулаков, а вы предлагаете снова их размножать? Повторяю, укрупнение колхозов, создание совхозов, - вот наша линия.»
     Мне была ясна логика партии по совершенствованию социалистической деревни, Но, в тоже время, почему нельзя иметь личное хозяйство? Наверное потому, что хорошо работая на себя, плохо будут работать на колхоз. Но колхоз это тоже личное хозяйство, только многих людей.
    Ответы на трудные вопросы, казалось лежали на верху, но я, по вине своей противоречивости, не находил удовлетворительного ответа. Мне представлялась абсурдной мысль, что крепкий хозяин должен обязательно перерасти в кулака. Почему надо сразу создавать что-то грандиозное, когда люди пухнут от простого голода?
                17.

   Тяжела шапка государственного человека. Снять ее можно только дома, а на людях неси достойно. Так делали все.
  По вечерам, мы со Степаном играли в шахматы. Затем увлеклись мелиорацией. Никому ненужная брошюрка сделалась настольной книгой. Мы жарко спорили, примеривали мелиорацию, как тюбетейку к нашим полям. Трудность заключалась в том, что засуха в здешних краях редкое явление, а мелиорация трудоемкое дело.
    После игры в шахматы и споров по какой-либо проблеме, Степан, как обычно, брал гитару и пел тягучие народные песни. Я подпевал. В наш дом входила сказка, раскрашивая действительность в розово-дымчатый цвет.
     В последнее время к нам стали заходить в гости Таня с Костей, Аня с Григорием. Когда являлся Семен Вороных, то пелись грустные цыганские песни.
     По моему, у нас лучше всех чувствовала Таня. Она, перешагивая порог будто сбрасывала груз дневных забот, становилась просто девчонкой. После черствой корки, вдруг вы стали жевать удивительное по вкусу пироженное. Ее теплый грудной голос вплетался в глуховатый Степановский. Было чудесно слушать.
     «А может это мне только кажется? – с обычной сомнительностью, подумал я. – у каждого человека свое, субьективное понимание.»

                18.
На фронте Семен Вороных был контужен снарядом и долго находился в госпитале. Много передумал о себе, о своей болезни, о жизни и пришел к выводу, что когда кончится война и он останется живым, то будет самым счастливым человеком в мире. Конечно, возможно с небольшими вариациями, небольшими изменениями, но так думали и представляли свою жизнь все его товарищи по палате. Но думы и действительность иногда не совпадают.
    После выписки из госпиталя, он дома еще месяца три подлечивался, но затем набрался сил и здоровья. Был счастливым, веселым, но каким-то «загадочным», непостоянным. Часто менял работу. Все думали, что наконец нашелся человек «на своем месте» и, вдруг, подавал заявление об уходе с работы по собственному желанию. Это поражало, можно сказать шокировало коллектив, в котором он трудился.
   Считал себя артистом и, не без основания. Изумительно пел цыганские романсы, неподражаемо отбивал чечетку, задушевно читал стихи Есенина. В него были влюблены все деревенские девушки.
    Не без яда, но, пожалуй метко, его кто-то из остряков сравнил с охотничьей собакой, сеттером. Красиво мол кружит вытянув нос, парусом хвост, вот застыл в стойке.  Взлетела курапатка. Выстрел. Но сеттеру уже безразлично, что  произойдет дальше. Он опять кружит, выискивая свое охотничье счастье.
   Его выбрали бригадиром лесорубов. Как раз в это время был свободен от должностей. В лес, на неделю, поехали почти все мужчины колхоза. Далянка была небольшая. Лесник предварительно сделал зарубки на выбракованных деревьях.
       Работа шла дружно. Сосны, с треском сучьев, гулко ударились о земле стволами. Их очищали, распиливали по 6 метров и треллеровали к реке. Готовили плоты для сплава к деревне.
  Только поздно вечером кончали работу. Купались. Ели незатейливую похлебку с резким привкусом черемши, с кусочками красного, твердого мяса дикого кабана к горьким дымом костра. С удовольствием пили чистую, хрустальную воду берегового родника.
     Мне было любопытно наблюдать собравшихся вместе мужчин, в основном солдат пришедших с войны. Как каждый устроился в жизни? О чем они думают?
      Но разговор не получался. Люди работали молча, изрядно уставали, рано ложились спасть. Только кто-то проворчал на мой вопрос о житье-бытье: «Были бы кости, мясо нарастет».
  Я улегся спать рядом с уже крепко уснувшим Степаном.
      Утром, проснувшись, увидел Семена, подправляющим котел с чаем на костром. Степан, подкладывая хворост, тихо разговаривал с ним.
     - Учиться поедешь? В Москву, медицинский?
      - Да, дядя Степан. Обстроюсь, буду спокоен за родных.
       - А как жить? Тебе некому помогать. Медицинский только очный институт.
        - По вечерам работать буду, хоть грузчиком. Все профессии изучил, даже лесорубом могу работать, - засмеялся Семен. –Это одно, могу себя прокормить во время учебы. И второе, по моему, хороший врач должен не только знать и лечить болезни, но и знать привычки, образ жизни и, конечно, профессию больного. Не по-наслышке.
      Я встал, поприветствовал их «с добрым утром». Настроение было отличное. «Вечерами, от усталости всегда ложится печаль, - рассуждал я невольно, автоматически. – А утром, солнечные лучи смывают хмурость. Конечно, нам всем необходимо учиться заново, жить». От этой простой мысли, а вернее от свежести утра, все во мне кричало и пело.
    Григорий Соколов с Костей Говорым пробежали мимо в плавках, с криками бросились с обрыва песчаного берега в воду. Вынырнули около противоположного берега и побежали за красной смородиной, которую приметили еще вчера. Минут через двадцать они плыли назад, на спине, держа над водой лопухи с сверкающими рубиновыми гроздьями ягод.
    Вчерашнее мое любопытство «как каждый устроился в жизни? О чем они думают?», - показалось мне глупым. Хорошо, что без «выступления» лег спать. С удивлением понял: меньше говори, больше думай, постоянно что-то делай, как Степан.
     После завтрака Семену поручили проверить, нет ли заторов в реке и других препятствий. Сами стали укреплять плоты леса для сплава.

                19.

       Семен плыл по течению, подправляя веслом направление лодки. Река текла спокойно, широко. В затонах распластывались широкие круглые листья желтых кубышек и белоснежных лилий. Чуть курился над водой туман.
    Как устроился в жизни и о чем думает бывший солдат Вороных?  Лечащий врач госпиталя говорила:  Выпишем и ты поедешь домой, в деревню. Раздолье. Быстро поправишься.» Так оно и случилось. Семен выздоровел быстрее, чем ожидал.  Правильно доктор оценивала целительность свежего воздуха, заботливость матери, но знала бы она, что дома не будет регулярных завтраков, обедов, ужинов. Видела бы она, как мать, трясущееся от голода и старости, украдкой, незаметно подкладывала мне, не сладенькое, а просто съедобное, как, гляди на меня, украдкой крестилась, вытирала слезы.
      Отец ранним утром уходил на работу, что-то подправляя и починяя на колхозном придворье. Вечером ловил рыбу, сам чистил, варил уху, тройную, как говорил он, но с одной, мелко разрезанной картошинкой.
    Семен больнее чувствовал скупую любовь отца, чем боязливую, чтобы не обидеть его, материнскую. Конечно, рассуждал Семен, на фронте героизм, воины смотрят смерти в глаза, но не легче и в тылу неизвестно еще, где труднее. Без любви и обеспечения тыла, нет речи о победе!
   Семен плыл по реке и плыли его мысли. Люди выстрадали право не только жить, махая как его отец, топором, или как мать, ухаживая за коровами, - они выстрадали понимать идею и смысл своей жизни. Он, Семен, еще в госпитале решил окончить высшее образование, причем медициское, изучить философию науки. Понять все то, что написано, иметь свою точку зрения и если надо, то поспорить за нее.
     А о том, что есть еще многое, о чем необходимо спорить высветила жестокость войны.

                20.

   Бывший танкист Горов, твердо убежден, что победить в сельском хозяйстве нельзя без машин. Ему стало даже смешно, когда представил буденовскую конницу. Бросившуюся вперед, топча фашистские танки. Только от гула моторов может петь душа крестьянская!
     Костя собрал подростков, построил в две шеренги и с песней они двинулись в сторону развалин МТС. Вся деревня высыпала смотреть на танкиста с орденами и медалями и колонну мальчишек, - в пилотках, фуражах с околышами всех родов войск, в штанах с заплатками, в рубахах туго подпоясанными и босиком. Люди хохотали, подбадривая их, парнишки радовались, Костя улыбался покрикивая «левый», «правый». Был праздник не по календарю. Просто светился луч радости. Это явление для деревни было новое, или, хорошо забытое старое.
     С этих пор на территории МТС ежедневно клубилась пыль, сновали мальчишки и девчонки расчищая площадки для ремонта тракторов. Отец Семена организовал бригаду молодых строителей. Обучил составлению растворов, работать мастерком.
  В перерывах работы, а он их делал часто, Костя рассказывал о лихих танкистах, про бои, после которых поле было усеяно танками.

                21.

Если бы не засуха, идея мелиорации не заинтересовала Костю. Земля покрывалась коркой, трескалась. Пшеница была реденькая с пожелтевшими стеблями, только в низинах, где падал утренний туман. Зеленели посевы.
     Колхозники считали затею орошения земли блажью, но охотно помогали. «Бригада молодых2 под началом Кости собрали движок. Из города понавозили разноколиберных труб.
     Смонтировали ирригационную сеть, запустили движок и полилась вода пока в близлижащие огороды.
     Была неописуемая радость.

                22.
        Кажется я переболел детской болезнью, которая называется «первая любовь». И понял, что надо «выписываться» из деревни и ехать в родные края.
    Я привык к новым друзьям, но все равно чувствовал, что вошел случайно в чужой дом. Меня даже огорчало, что я такой бесцеремонный и пустой человек.
    Когда сообщил о своем отъезде Степану.Он смотрел на меня также, когда услышал впервые идею мелиорации колхоза «Заря», даже возбудился говоря, что я глуп как пробка: уехать тогда, когда налаживается жизнь! «Где логика? – почти допрашивал он меня. – Что случилось?»
      Я только пожимал плечами. Не говорить же о странной болезни.
      Татьяна отнеслась к моему сообщению спокойно, будто зная, что я должен уехать.
Костя пожалел о моем отъезде и тут –же стал рассказывать о своей бригаде, которой начисляют трудодни как взрослым.
   Семен даже обрадовался говоря, что и он сам скоро двинется учиться в Москву.

Я вздохнул облегченно.

/ Конец/