Лесная история

Из сборника "Замландский лес".

Лесная история
Морозный зимний вечер. Во дворе кружилась и пела метель, а в одиноком доме посреди заснеженного леса было тепло и уютно. Сидя в кресле возле камина, в котором на дровах плясал и потрескивал огонь, я думал о прошлом. За окном с ледяным ветвистым узором на стекле застыла непроглядная темень. В комнате все еще веяло ароматом рождественской хвои, и было так тихо, что ко мне стали подкрадываться образы недавних событий: голоса друзей, смех, звуки музыки, и вдруг возник праздничный стол – все, что несколько дней назад так радовало мое сердце.
Старая дворянская усадьба, сохраненная лесом от войны, принадлежит Замландскому лесничеству. Большой краснокирпичный особняк в два этажа с двускатной черепичной крышей, застекленной верандой и большим крыльцом с четырьмя гранитными колоннами окружен столетним садом с яблонями, вишнями и сливами. Есть тут огород, теплица, большой кирпичный сарай и конюшня. Усадьба окружена забором, чтобы по ночам дикие животные не топтались по грядкам и не заглядывали в окна. Наша семья занимает весь верхний этаж дома, где расположены три жилые комнаты. На первом этаже у нас рабочий кабинет, кухня и уборная с ванной и душем. В пристроенном к дому флигеле с отдельным входом есть две комнаты для гостей. На ночь здесь могут останавливаться члены делегаций, родственники и самые близкие друзья. Остальные гости и туристы – посетители лесничества – обычно снимают ночлег в соседней деревне Пруссовке, там для них есть гостиница «Постоялый двор».
Рядом с крыльцом нашего дома примостилась кирпичная будка домиком, в которой живет злая собака, – так написано на табличке, прикрепленной к высокой калитке. На самом деле это не собака, а пес, больше того, не злой, а очень даже добрый и приветливый. Зовут его Яр – сын Плута, внук Алинки, правнук Седа. Один из лесников, еще во время службы моего отца, подобрал его прадеда несмышленым щенком в деревне и принес в лесничество. Мы выкормили его и назвали Седом. Пес быстро вымахал в здоровенного зверя – не меньше сенбернара, но был по-волчьи серый, лохматый, с длинным хвостом. С тех пор его будка передается по наследству.
Что ни день в лесничество кто-нибудь заезжает. Разные люди. И много чего любопытного тут происходит. В своих историях я не стану расписывать повседневные заботы лесничего и его работников, ведь об этом всегда можно прочитать в хорошем справочнике по лесному делу, а расскажу я о лесе, людях и легендах наших мест.
Замландский лес – один из маленьких островков нетронутой природы, который уцелел после вырубки древних лесов Великой глуши. Пожалуй, это самый красивый лес во всей Прибалтике. Здесь нашли спасение многие звери, птицы и растения. А лесные чащи с буком и дубом до сих пор выглядят так, как в стародавние времена, когда их населяли пруссы и их боги.
В народе ходит старая легенда, что в наших местах на горе Медянгарб росла священная дубрава – обитель богов, где прусские жрецы совершали таинственные обряды под старым дубом. Христианские поселенцы вырубили эту рощу под корень, а рядом, на месте спаленного прусского селения Балайтен, построили деревню Хайндорф, и в самом ее центре возвели кирху. Спустя много веков, после Второй мировой войны, это село переименовали в Пруссовку. Когда-то в Хайндорфе было всего пять дворов. Кирпичные дома, окруженные садами, деревянные сараи, да улочки, выложенные брусчаткой – и вся деревня. А вокруг нее простирались плодородные поля и стояли рощи.
Теперь в нашей Пруссовке двадцать три двора, сады постарели, но все еще плодоносят, на краю старой площади находится разбитая в войну, но недавно отремонтированная немецкая кирха. Много лет громоздились ее руины, в которых с трудом угадывались былые очертания. Четыре стены из красного кирпича кое-где поросли березками, ветхая двухскатная крыша имела такие большие прорехи, что можно было считать ворон и галок, то и дело поднимающих ор в небе, башня оставалась без шпиля, вместо него аисты свили гнездо, а тяжелые деревянные двери закрывались на пудовые замки. Разбирать кирху на кирпич не позволяли: ее объявили памятником архитектуры четырнадцатого века. На стене возле двери о том и поныне гласит металлическая вывеска: «Охраняется государством». Долго ждала кирха, когда на ее восстановление найдутся деньги, и однажды дождалась – взялись, наконец, и за нее.
Неподалеку от деревни находятся развалины коровника – еще одно историческое здание. Оно было сложено примерно восемь веков назад из камней и дерева. Пруссам, по преданию, оно служило конюшней для священного стада Перкуно, затем немцы его снесли, и на древнем фундаменте построили конюшню кирпичную, а после войны оно некоторое время служило коровником.
Современные жители Пруссовки на полях растят рожь, овес и овощи, на подворьях держат коров, свиней и кур. Неторопливая сельская жизнь со своими хлопотами и заботами крепко связана с лесом, и потому каждого гостя, туриста, что приезжают на экскурсию в лес, принимают охотно. Народ здесь дружелюбный и гостям всегда рад; к кому в дом не загляни, всюду накормят, напоят, а потом разговорят: свою подноготную расскажут и вашу выведают со всеми подробностями.
С Анной – моей будущей женой – мы познакомились в Москве во время научно-практической конференции по охране растений. И тогда я решил пригласить ее в наше лесничество. Анна выросла в столице, в университете изучала биологию, специализировалась по сохранению биоразнообразия. Получив диплом, она стала работать в Ботаническом саду и даже не помышляла жить в какой-нибудь лесной глуши. Но от моего предложения посмотреть Прибалтику не отказалась. И вот мы приехали. Лесничество мигом захватило ее.
– Какой очаровательный мир! – заметила она. – Мы пойдем к морю?
– Конечно, и прямо сейчас, – радостно сообщил я. – Верхом.
Я седлал лошадей. И мы поскакали. Луга, перелески, ручьи…
Неподалеку от моря мы спешились. Оставив лошадей пастись на лугу, зашагали по тропинке среди трав, и Анна подпевала птицам какую-то счастливую песню, а я слушал ее красивый голос и тоже был счастлив.
– Какой изысканный букет ароматов! – восхищалась Анна. – Цветущие луга, душистые липы, море – удивительное сочетание! – говорила она, помахивая своей длинной русой косой.
– Добавь к этому наш старый сад и унесешься в Элизиум, – добавил я.
– Я никогда не была в Элизиуме, – призналась она, глубоко вдыхая счастье.
– Теперь ты мне веришь?
– О, еще бы!
Тут я внезапно схватил Анну за руку.
– Постой! Не наступи!
Анна перешагнула и весело засмеялась. Я виновато улыбнулся.
– Будь осторожна, даже в Элизиуме встречается свежая коровья лепешка, – проговорил я в некотором смущении.
Но Анна как будто не слышала.
Потом тропа повернула вправо и, волнисто стелясь под нашими ногами, направила нас к морю. В дождливую погоду эта тропа становится темно-серой и скользкой, а в солнечную, такую как в тот день нашей прогулки, она приобретает желтоватый оттенок, плотно уложена, украшена следами коров, тонкими трещинами и камешками. Сколько раз в детстве я пробегал здесь, чтобы потом, среди густых зарослей, вприпрыжку спуститься на морской пляж! Мои ноги знают каждый изгиб, бугор, упругий сухой корешок, торчащий как будто из любопытства. Я бы с завязанными глазами прошел по этой тропе без запинки. Широкий луг помнит мое восторженное дыхание: в те далекие дни от избытка мальчишеской энергии я носился по росистой траве, поднимая заспавшихся белых бабочек, которые принимались кружиться над лугом, словно хлопья гусиного пуха, а то вдруг я бросался на землю среди колышущихся стеблей, ложился навзничь, глядел в сияющее небо и слушал журчащие переливы жаворонков, шорох ветерка в травах и стрекот невидимых кузнечиков. Я странствовал в мечтах. О чем я думал в то время – многое позабылось. Осталась в памяти неповторимая мелодия чего-то светлого, праздничного, прекрасного и настойчивое желание с кем-нибудь мое счастье разделить. Но в те волшебные дни кроме собак, – верных моих спутников, – этой радости никто больше не разделял. Собаки, набегавшись высунув язык, ложились возле меня, искали в своей путаной шерсти насекомых, облизывали лапы и начинали дремать. Прошли годы, и теперь с Анной мои детские чаяния вдруг стали сбываться. Обо всем этом я Анне теперь и рассказывал. Солнце, пение птиц, краски луговых цветов прочно привязали душу моей Анны к этим местам.
– И почему я раньше не встречала такого прекрасного мира? – удивлялась она.
– Потому что ты выросла в большом городе, – тут же ответил я.
– Боже, как здесь хорошо! – воскликнула она и глубоко вздохнула, а потом закружилась на тропинке, так что подол ее платья распустился цветком, белым, с голубыми волнами.
Я глядел на нее не в силах оторвать изумленных глаз. А потом поймал ее, когда она споткнулась о булыжник, но тотчас Анна вырвалась из моих рук легкой птицей и, весело смеясь, побежала к осиновой рощице. Я поспешил за ней, расставив руки, чтобы схватить и заключить ее в объятия, но вот досада! – поскользнувшись, я полетел в траву. Анна захихикала и, подав мне руку, помогла подняться. Я потер ушибленную ногу, поглядел на замаранную рубашку, рассмеялся и поспешил за Анной. Немного половив друг друга в осиннике, мы, задыхаясь от волнения, упали на траву, растянулись на ней и стали прислушиваться к шепоту деревьев.
Тогда мне снова вспомнилось, как много лет назад мальчишкой я сидел на одной из этих вот осин и наблюдал в бинокль журавлей. Была ранняя весна, и птицы только что вернулись с юга, бродили по холодной заснеженной поляне, громко кричали, приветствуя стаи продолжающих путь собратьев, и подыскивали удобное место для гнезда на краю леса. И мне нравилось, что в их журавлиной семье действует навсегда установленная природой гармония – закон, которого они вечно придерживаются, и который однажды и навсегда объединил их души. С тех пор я давно повзрослел и ни разу не видел среди людей подобной несокрушимой взаимности. Любопытно, а думают ли птицы, будто человеку живется лучше, чем им? – спрашивал я тогда. Со временем, общаясь с журавлями, я понял: нет, наша человеческая жизнь им неизвестна. Лежа с Анной в осиннике, я почему-то решил, будто это судьба свела нас, и теперь мы не должны разлучаться.
– Ах, как долго Бог скрывал от меня эту прекрасную землю, – вздохнула она.
Я улыбнулся и проговорил:
– Он пожелал, чтобы открыл ее именно я.
Анна весело рассмеялась. И я увидел, что артерия на ее шее колеблется, как взволнованный ручей. Тогда я обнял Анну покрепче, но она выскользнула из-под меня серебристой ящеркой, поднялась и пустилась бежать среди трепетно дрожащих осинок на залитую солнцем поляну.
Дальше путь лежал к морю. Мы шли через луг до самого обрыва, где среди зарослей облепихи и цветущего шиповника на песчаный пляж сползала тоненькая желтая тропинка. Здесь, на самом краю, мы остановились и с высоты обрыва глядели на море, исполосованное белыми пенистыми змейками катящихся к берегу волн. Я обнял Анну, она положила голову на мое плечо, не отрывая взгляда от моря, которое видела впервые.
– Знаешь, я так благодарна судьбе, что позволила мне встретить тебя, – проговорила она наконец. – И благодарна тебе за то, что привез меня сюда! – глаза ее влажно заблестели.
Я подумал, сейчас она расплачется, но нет, удержалась.
– Ну, что ты, – ласково сказал я, гладя ее шелковистые волосы. – Я тоже счастлив, что могу показать любимому человеку свой мир, в котором вырос.
– Ярослав, – тихо сказала она, и по щекам ее покатились слезы.
– Да, дорогая? – я посмотрел на нее пристально.
– Этот сказочный мир создан для нас. Чтобы мы любили друг друга… – Она всхлипнула. – Любили прямо здесь и сейчас. – Она прижалась ко мне всем телом, дрожа от избытка чувств, моя крошка.
– Конечно, – проговорил я шепотом, прямо ей в губы.
– Я хочу быть с тобой, – прошептала она.
Я не успел ответить. И что было дальше, о том знают только невольные свидетели нашей любви: цветы соседнего шиповника, маленький зяблик и несколько белых бабочек, которые там порхали.
В те дни, пока Анна гостила у нас, мне было не по себе от мысли, что эта городская девушка не приживется в сельских условиях и тем более не примирится с тяжелыми буднями лесничества, где вместо туфель – резиновые сапоги, где прическу творят не в салоне красоты, а дождь с ветром, где ногти от земли черны. Ведь ей многое придется изменить. Тем более в одежде: плащ, перчатки, сапоги – было трудно представить ее во всем этом. Справится ли она? Мне было тяжело думать, что Анна не выдержит испытания воли, и мы будем вынуждены расстаться.
В усадьбе ей, конечно, понравилось. На второй день, пока мы с отцом пропадали на съемке сенокоса, чтобы нанести выбранные участки на план, Анна тщетно пыталась найти себе занятие в доме. Но посуда оказалась перемытой, занавески недавно выстираны, дощатые полы сияют чистотой. Все это вотчина нашего работника Макара. Он всюду поспевает. Вернувшись на обед, я застал Анну с ведром на крыльце.
– Я за водой, – объявила она.
– Погоди, сам наберу, там сейчас подъемный валик не в порядке – тяжело крутить, – предупредил я, отбирая у нее ведро.
– Хорошо, тогда я подмету на крыльце, – она оглядела пол вокруг.
– Не надо, Макар, слышишь, метет во дворе? Скоро и до крыльца доберется. Он быстро справится, – заверил я.
Анна разочарованно пожала плечами. Тогда мы вместе пошли к колодцу. Ведро ритмично повизгивало у меня в руке при каждом шаге. Анна шла рядом, опустив глаза. Я тщетно искал тему для разговора. В молчании мы подошли к колодцу. Я сбросил привязанное ведро с крючка, и оно, звеня цепью, стало лениво опускаться в темную глубину. Мне пришлось вращать упрямый валик, пока ведро не плюхнулось в воду и не наполнилось. Потом мы вместе с Анной, вращая ручку, поднимали ведро наружу. Я и сам бы справился, только Анне очень хотелось быть полезной. Насколько ей хватит терпения?
Мой отец, глядя на нас в те дни, хитро себе ухмылялся. Он знал, что рано или поздно я приведу в наш дом женщину, и был заранее готов к этой комедии. Отец был убежден, что женщины не способны задержаться в лесничестве надолго, и пример тому наша мама – учитель истории, и потому не ожидал, что я в своем выборе сделаю меткий выстрел. В первый же день знакомства с Анной он вдруг заключил, будто «эта дамочка у нас, пожалуй, обвыкнется».
Отцу всегда не хватало женского внимания. Мама жила в городе и в лесничество наведывалась лишь по выходным и в отпуск. Жанна, моя подруга детства, вышла за бродячего художника, когда я служил в армии, но мы остались хорошими друзьями. Отец заранее готовил меня к тому, что в моей судьбе женщины будут носить эпизодический характер, если я стану лесником, разумеется.
В один из тех дней он повел Анну в сад на экскурсию. Они долго бродили среди деревьев, грядок и цветов. Результатом он остался доволен: оказывается, эта девушка прекрасно разбирается в растениеводстве. А разведав, что Анна интересуется редкими видами флоры, отец привел ее на пустующий участок и заявил:
– Вот здесь вышел бы неплохой питомник, да только времени никакого нет.
– Очень хорошая идея, – тотчас оживилась Анна. – Ведь мы смогли бы вырастить, а потом вернуть в этот лес давно утраченные редкие растения, и показывать их туристам.
– Соображаете, – с удовольствием покачал головой отец.
В тот вечер Анна только и говорила со мной о деловом предложении моего отца. Я слушал ее, понимая, что отец тоже не промах: сумел заинтересовать девушку в два счета.
Анна и в самом деле «обвыклась». Но через год после нашей свадьбы, она нашла место преподавателя в университете и села за диссертацию. Очень скоро ей надоело тратить деньги и время на дорогу в город и обратно. Поэтому Анна сняла неподалеку от университета гостинку и перебралась в нее.
– Город крадет у нас женщин, – с досадой заметил отец.
– Зато новый питомник заставляет ее возвращаться, – ответил я.
Отец покинул земной мир, когда нашему сыну Егору шел пятый год, и останется в памяти мужественным хозяином Замландского леса. Питомник его стал расширяться. Там, за плодовыми деревьями и грядками с капустой, Анна разводит редкие растения: купену, первоцвет и несколько видов лесных орхидей. Особенно ей нравятся венерины башмачки.
Тысячи лет в Великой глуши цвели орхидеи, но местные жители, расчищая для своих нужд землю, собирая цветы на букеты, истребили их начисто. Так почему бы теперь их сюда не вернуть? Эти необыкновенные башмачки Анна выращивала в нашем маленьком питомнике, а затем приучала к жизни в диком лесу, где навещала свои орхидеи из года в год, пока молодые растения не окрепли. Теперь они растут здесь так, будто никогда отсюда не исчезали, а однажды зацвели. В тот счастливый летний день, подойдя к разросшейся куртине башмачков, я к своей радости увидел – трудно поверить! – распустившиеся цветы. Несколько ярко-желтых мешочков с бурыми лентами – прекрасный подарок за наши труды. С тех пор я показываю цветущие орхидеи туристам и рассказываю о том, почему они исчезли, и как их здесь выращивают. Я давно заметил, наших гостей неудержимо влечет к созерцанию красоты лесных цветов, забытых в городских застенках. Анна считает разведение редких растений своим долгом и на эту тему защитила диссертацию. Для нее это стало смыслом всей жизни. Как-то раз в постели она мне призналась: «Я родилась и живу ради этих редких цветов, и они это чувствуют, – тут она подумала и добавила: – Но тебя, дорогой, я люблю все-таки больше». Я был польщен.
С недавнего времени в гостиной над комодом с нашими семейными фотографиями весит необычная картина: в раме под стеклом выведенный изящным шрифтом короткий диалог:

Я: Вы не подскажете, как пройти к гостинице?
А: Пойдемте, я вас провожу.

Однажды Егор спросил меня, зачем здесь эти строки? И я ответил:
– Это наши первые с мамой слова, произнесенные, когда я приехал в Москву на конференцию. Если бы не они, тебя бы не было на свете.
Как правило, у нас на службе состояли пятеро лесников, это вместе со мной, и трое сезонных рабочих. До последнего своего дня командовал работой отец. И все делалось как будто само собой. Со многими трудностями я вообще даже не сталкивался. Но все изменилось после его смерти. Место лесничего занял я. Вот тогда и погрузился я в дела нашего леса с головой. А ведь нужно еще было думать о семье. Впрочем, лесники прекрасно знали свое дело. Все они – жители Пруссовки. Самый старый из них – Гентас, тогда ему было уже за семьдесят лет. Он служил помощником отцу с первых послевоенных лет и отдал охране Замландского леса больше пятидесяти лет своей жизни. Несмотря на солидный возраст, Гентас всегда оставался надежным помощником. Он был потомком знатного прусса родом из Самбии, который в тринадцатом веке спасся от рыцарей-крестоносцев на Литовской земле и сумел сохранить традиции своего народа. Был у Гентаса янтарный идол Перкуно, который с давних времен передается в их роду по наследству. Есть предание, что владельцу идола покровительствуют прусские боги. Идол был преподнесен родоначальнику всех сембов самим богом Перкуно. И дар этот ознаменовал признание богами первого наместника всевышнего на самбийской земле. Лишь спустя много веков, после Второй мировой войны, его потомок – Гентас – решился переехать с семьей из Литвы на родину предков. Придет время, и старый жрец передаст идол Перкуно своей единственной дочери Лайме, что живет вместе с ним в Пруссовке, а может быть, сразу внуку Эрвину. Это уже как он сам решит.
Гентас был высокий, худощавый, но довольно крепкий старик, энергии в нем было столько, что, казалось, суждено ему прожить еще много лет. Лицо его покрывали морщины, глаза голубые, а усы, с загнутыми книзу концами, и длинная борода были белые, как снег. Обычно Гентас носил зеленую вязаную шапочку с козырьком, которая прикрывала его лысину, и лесную форму с отличительными знаками: дубовыми веточками на воротнике и нарукавной нашивкой – эмблемой Замландского леса, коей был филин в окружении листьев папоротника. Гентас ежедневно совершал объезд лесничества на Пергрубрюсе – красивом и выносливом коне белой масти. Браконьерам наш лесник спуску не давал. Он переживал, что всякую живность загнали в леса, да теперь и в лесу им тоже покою не дают. Зимой Гентас подкармливал птиц. Его кормушки были развешаны по разным закоулкам Пруссовки, лесник заправлял их свежим кормом каждое утро, а весной развешивал по деревьям скворечники, чтобы птиц, охотников до насекомых, в садах было больше.
Однажды, много лет назад, Гентас рассказал мне, тогда еще подростку, необыкновенную прусскую историю об отважном лягушонке. Помню, она произвела на меня большое впечатление. Через много лет я пересказал ее сыну Егору, несколько дополнив содержание. Получилась настоящая повесть. Но мне не хотелось, чтобы повествование о жизни Замландского леса закончилось на ней. Тогда я решил рассказать, о том, что здесь происходит в наше время.