Двойная спираль

Из сборника "Замландский лес".

Часть третья
Двойная спираль

Виток первый
Воздух
Когда подул южный ветер, Гониглис вновь ощутил запах дыма, потянулся и поднялся с нагретого солнцем плоского замшелого валуна, на котором недолго дремал. Оглядевшись, он облизал губы, потянул носом воздух и пристально поглядел на лес, что желтел за священным лугом бога Перкуно. Из-за леса выползал черный шлейф. Некоторое время Гониглис наблюдал, как в призрачно-голубом небе рассеивается темная полоса. Опасность пока еще далеко, где-то за Большой рекой, и сейчас не хочется о ней думать, но когда-нибудь она заберется и в эти края, – тревожные предчувствия принялись мучить его душу, как демоны. Гониглис обвел взглядом стадо беззаботно пасущихся лошадей, сорвал травинку и, высасывая из нее сладковатый сок, растянулся на траве. Он долго глядел на зловещую дымку, размазанную по небосводу.
Пятнадцать белоснежных лошадей разбрелись по волнистому лугу. Лес окружал это святое место, как заботливый отец, скрывая от напастей в своих объятиях. Другого пастбища, лучше этого, во всей Самбии не найти. Лошади бродили, склонив к траве головы, один молодой жеребец скакал от какого-то своего счастья, два других поодаль гоняли друг друга от безделья.
«Что за важность такая, пасти лошадей, когда все мужчины Балайтена бьются сейчас против железноголовых?» – рассуждал Гониглис. Постылое занятие было определено для него жрецами, едва он явился миру и сделал первый вдох. И хотя Гониглис еще молод и крепок и мог бы сражаться не хуже любого прусского воина, противиться жреческой воле он не осмеливался.
Гониглис был сильным и ловким, как его отец – бог ветра Бангпутис, высоким и красивым, как его мать – сембская жрица Иринея, много лет назад в полнолуние отдавшаяся в объятия ветру в липовой роще. Она умерла в мучительных родах. Ее сын был воспитан Маттеусом – младшим братом Иринеи, который после смерти ее, принял титул верховного жреца. Всевластный дядя дал приемышу кров, пищу и кое-какое воспитание, а вместо завещания жреческой власти (которую посулил своему единственному сыну Кризасу) велел племяннику присматривать за священным стадом лошадей. Вечный пастух – такое было предназначение полубога Гониглиса. Хотя выглядел он гораздо мужественнее своего хлипкого юного кузена, но в душе его свистел ветер, и собой Гониглис был ветрен, как ветер, гуляющий по лугам. У него были серые глаза, длинные и светлые, как лен, волосы, собранные на затылке подобно конскому хвосту и подвязанные кожаным шнурком, украшенным янтарными бусинами, а концы усов его свисали по самые плечи.
«Какой печальный покой и тишина вокруг!» – заметил сын ветра, провожая взглядом стаю журавлей, безмолвно летящих в глубокой, как вывернутое море, вышине. Журавли непременно вернутся. Перкуно уничтожит воинство Велняса. И племя сембов будет жить на этой земле вечно. Но тяжелые сомнения все чаще терзали Гониглиса. А что, если Велняс одержит победу? Что будет, когда железноголовые овладеют Самбией? Уже Натангия пала, там расчищают лес и возводят каменные крепости. Враги тем сильны, что используют хитрое оружие, закованы в броню такую, что ни одна прусская стрела не берет, и Велняс в новом союзе с богом железноголовых покровительствует их победам. А почему бы не перенять боевой опыт врага? Тогда силы уравновесятся, а может, случится и так, что преимуществ у пруссов окажется больше. Дремучие леса и топкие болота – наши верные союзники… Так размышлял Гониглис. Он и сам не знал, откуда возникают в нем такие дерзкие мысли, и подозревал, что это легкокрылый ветер вдувает их в его уши. Гониглис остерегался обращать подобные мысли в слова, опасаясь гнева жрецов, и потому помалкивал.
Маленькая деревушка Балайтен, окруженная болотами и лесами долгое время оставалась недоступной врагам, однако сельское ополчение, что уходило с прусской дружиной воевать против крестоносцев, возвращалось из Вармии и Натангии с большими потерями. И вот на окраине деревни вновь стучат топоры и возводятся срубы для погребальных костров. В Балайтен вернулись сембские воины, побитые, усталые, грязные, с глубокими ранами, лишенные, кто пальцев, кто глаза, кто руки по локоть или ноги по колено. Они принесли тела четверых убитых соплеменников, а на березовых носилках умирал раненый Кризас. Как ни старался жрец Маттеус удержать любимого сына, тот сбежал из дому и тайком примкнул к ополченцам. Первая и последняя битва Кризаса произошла в буковой роще неподалеку от уничтоженного врагом городища Гонеда, где на берегу залива теперь возвышалась неприступная крепость. Сражался он храбро. Жертвами его меча стали шесть рыцарей. Но был ранен. Мучительная смерть забрала Кризаса. Он умер в тот же вечер на руках убитого горем отца.
Выдался тяжелый серый день. Небо угрюмое и серое, как замоченное в болотной воде руно, время от времени поливало дождем. Жители Балайтена и окрестных деревень собрались на опушке леса, чтобы с почестями проводить своих воинов в царство бога Патолло. По обычаю предков люди столпились перед срубами, на каждом из которых лежали носилки с воином. Над мертвыми телами с гудением кружились мухи. Они пытались забраться под веки, в ноздри и рот мертвецов. Но у кого из покойников головы не было, мухи норовили заползти прямиком в открытый пищевод и там отложить свои яйца. От одного только вида копошащихся мух у детей поднималась температура, у женщин на лице пересыхали ручьи слез, стариков пробирала неуемная дрожь такая, что они боялись дышать, чтобы не выдать своего внутреннего плача, а в сознании мужчин крепла отчаянная мысль о мщении.
Обряд совершал верховный жрец, ему помогали три вайделота. Жители Балайтена заботились о будущем погибших так, как желали, чтобы потомки заботились о них, когда придет время отправиться в иной мир. Маттеус был в синем кафтане, белая льняная лента опоясывала талию жреца в сорок девять оборотов, кожаная шапка с помпоном, украшенным кусочками янтаря, покрывала его голову, а в руке он держал посох, навершие которого было закручено спиралью. Вайделоты были в длинных пурпурных кафтанах, подпоясаны белой льняной лентой в десять оборотов, а голову их венчал венок из дубовых ветвей. Закончив свое пронизанное печалью обращение к богам, Маттеус взмахом посоха, подал знак вайделотам, и те, держа в руке горящий факел, приблизились к погребальным срубам и подожгли под ними хворост. Безмолвная толпа следила за тем, как поднимается огонь, потрескивая в древесине, словно пламя там отплясывало свой дикий танец смерти. Белый дымок, струясь над кострами, вскоре распугал назойливое сонмище мух, и те разлетелись с тяжелым гудением.
Гониглис подтянул на плечах свою шерстяную накидку, застегнул круглую фибулу повыше, у самого горла, и поднял на руки пятилетнего сына Кальвиса, чтобы тому было лучше видно, как пламя будет пожирать мертвых воинов. «Их души унеслись в далекое вечное Царство, где ждут только храбрых и сильных», – объяснял Гониглис маленькому сыну.
Огонь с аппетитом совершал свою ужасную трапезу. От костров поднимался едкий сладковато-горький серый дым и устремлялся в густое сизое небо, которое в эту минуту тоже скорбело, и облака застыли на месте, собираясь вновь разразиться дождем. А великий Маттеус продолжал взывать к милости небожителей. И все громче звучал его голос. Маттеус размахивал посохом в воздухе, ударял им о землю и время от времени сопровождал свои речи жуткими воплями и душераздирающими стенаниями.
Старики покидали опушку, не дождавшись, когда пирующее пламя справится с телами воинов. Гониглис опустил Кальвиса на землю, взял его маленькую ладонь, и когда священное пламя, словно языком, лизнуло тело Кризаса, они направились прочь. Лишь верховный жрец и вайделоты, невозмутимые, как в;роны, оставались до тех пор, пока огонь не совершит дело дотла. Потом вайделоты соберут прах в глиняные урны и с почестями захоронят его вместе с оружием павших воинов в кургане, что на краю священного луга. «Леса и болота не позволят железноголовым пробраться в нашу деревню», – успокаивал Гониглис сына по пути к дому, хотя сам давно уже в этом разуверился.

* * *

Каким только ветром в нашу дивную обитель не приносит злосчастья. Старики в Пруссовке говорят: «откуда ветер, оттуда и погода». И в лесничество враждебные силы заглядывают со всех сторон.
Был апрель. Когда земля отогрелась, мы с лесниками взялись очищать на обочине лесной дороги канаву от кустарника, сора, прелых листьев. Канаву требовалось углубить, а то по весне кое-где дорогу заливало талыми водами. Давно уже затевалась эта работа, да все откладывалась из года в год: то и дело наваливались более важные дела. И наконец добрались: сначала мы убирали заросли бензопилой, потом вычищали граблями, а после уже копали. Поднятый мусор стал бы хорошим компостом, поэтому, было решено, вывозить его телегой на ближайшее картофельное поле, а ветки, намечено было, сжечь. Мы рассчитывали провести эту работу в течение недели, пока была погода, а главное, до начала посадки картофеля. По утрам было еще очень холодно, но в трудах мы скоро разогревались, снимали с себя куртки, бросали на траву и распахивали на груди рубахи.
В один из тех дней из города приехал весьма известный коммерсант Кощунов. Это был сухощавый, длинный как трость, черноволосый, клинобородый господин средних лет. Его худое бледное лицо цветом напоминало кость, и оттого представлялось, что под твидовым костюмом этого человека скрывается до блеска вычищенный скелет. Голос Кощунова был тихий как голодный обморок, но твердый как железо и, казалось, происходит из глубины земли. В манерах он был царственно деликатен, если не обращать внимания на его привычку поминутно ковыряться в плешивом затылке, словно он все время пытается завести там какой-то часовой механизм. Этого гостя я принял в своем кабинете.
С четверть часа нашей встречи Кощунов говорил так, словно вел беседу наедине с собой, то есть никакой возможности вставить слово, возразить или задать внезапно возникший вопрос, мне не представлялось. Прежде всего, он с деловой решительностью достал из своего портфеля бумаги, разложил их перед собой на столе и, оперируя указанными в них цифрами, принялся подсчитывать, сколько кубометров Замландского леса можно выгодно продать на доску, фанеру, бумагу и спички. Потом, приводя весьма сомнительные доказательства, он убеждал меня, что вырубка деревьев не будет слишком болезненной для нашего леса: «мы ведь только немножко его подрежем». И в заключение своей лекции посулил мне за эту сделку довольно крупную прибыль, которой якобы будет достаточно, чтобы сколотить хорошее состояние на всю оставшуюся жизнь, передать по наследству детям, внукам и так далее. Закончив свои рассуждения, Кощунов устремил на меня свои черные, как глубокая яма глаза, в которых мерцала заискивающая надежда. Я поглядел на него задумчиво. Нет, оправдывать его нелепых ожиданий я не собирался и ответил довольно жестко:
– Уверен, вы ошиблись адресом. Я лесом не торгую, а охраняю его от подобных посягательств (о, сколько раз я произносил эту фразу за свою жизнь – не счесть). Сожалею, но ваше предложение меня не заинтересовало.
Лицо Кощунова мгновенно изменилось: стало хмурым, а печальный взгляд утонул в глубоких глазницах.
– Возможно, вы не совсем поняли собственной выгоды, – сказал он, глядя на меня в упор, и предложил: – Давайте сделаем расчеты еще раз.
– Не нужно, – возразил я. – Рубить лес я не позволю, ни при каких условиях.
Кощунов на минуту замер, словно переваривал мой категорический ответ, затем посмотрел на меня с осуждением и произнес:
– Зря. Вы теряете хорошую возможность…
– Это плохая возможность.
Кощунов просверлил меня глазами. Я не давал ему никакого шанса.
– Что ж, вы еще вспомните, – стал собирать свои бумаги и торопливо засовывать в портфель, – и пожалеете в своем отказе. Вот, впрочем, моя визитка, – достал из внутреннего кармана пиджака стопку карточек и протянул мне одну, – вдруг передумаете. Тогда звоните. Буду очень рад.
– Ни за что, – ответил я, взял визитку и, не глядя, отложил в сторону. Затем открыл ящик стола, выгреб из него две дюжины подобных карточек и, бросив их перед Кощуновым, прокомментировал: – За этими кусочками картона стоят торговцы, которым я отказал в течение последних трех лет. Легион, желающий наш лес превратить в деньги. Большая коллекция, не правда ли?
Кощунов поводил своим острым носом над кучей визиток, словно близорукий, после чего разочарованно промолвил:
– А все-таки подумайте над моим предложением. Быть может, оно будет гораздо выгоднее тех предыдущих, – постучал длинным пальцем по разбросанным карточкам.
– Всякие бывали, – равнодушным тоном сказал я.
Кощунов поднялся из-за стола и направился к выходу. Я последовал за ним, чтобы проводить. В вестибюле Кощунов снял с вешалки свой черный плащ, облачился в него, надел шляпу и выпорхнул из дома, как ворон. Он сел в черную машину, в которой дожидался водитель, и скрылся из виду, надеюсь, навсегда. Впрочем, ни он первый, ни он последний из тех демонов, что регулярно являются к нам с корыстными намерениями.
Спустя неделю, как я начал забывать визит Кощунова, в лесничество мимоходом из Светлогорска, где проходила какая-то правительственная конференция, заехал начальник дорожного транспорта Корс. Он желал осмотреть наш район и поделиться со мной новостями. Это был невысокий, круглый, как колесо, господин с пепельно-серыми волосами, маленькими усами и быстро бегающими глазами, точно он все еще продолжал считать мелькающие придорожные деревья. Он не пожелал сесть за стол в моем кабинете, а попросил сопроводить его в короткой прогулке по лесной дороге. Видно, после совещания в душных кабинетах, ему хотелось свежего воздуха. Сначала Корс восхищался благоуханием весеннего леса, ковром распустившихся ветрениц, многоголосым птичьим оркестром и зеленовато-дымчатыми кронами деревьев на фоне небесной лазури. Потом завел разговор о новом решении правительства, связать курорт и город скоростной автомагистралью. И наконец сообщил, что по задуманному плану часть новой дороги будет проложена через наш лес. После этого он вопросительно поглядел на меня. Мало сказать, что идея мне не понравилась, я был поражен этой вопиющей нелепицей:
– Какой-то воздушный, хотя и очень смелый проект, – заметил я. – Разве уважаемому правительству неизвестно, что скоростные дороги не могут проходить через охраняемые лесные массивы?
– А в чем, собственно, загвостка? – поинтересовался Корс и, заметив ползущего по тропе большого черного слизня, перешагнул через него.
– Скоростные дороги не могут проходить через населенные пункты и леса, – заверил я. – Во-первых, придется вырубить часть ценного леса, во-вторых, ежедневно машины будут сбивать зайцев, косуль, лис и других животных, в-третьих, появится аварийно-опасная обстановка.
Корс не на шутку задумался.
– Вы правы, безусловно, этот проект необходимо доработать, – наконец согласился он.
– Важно, чтобы скоростная магистраль проходила как можно дальше от леса, – добавил я.
– У каждого из нас свои интересы, думаю, мы найдем взаимовыгодное решение, – неопределенно пообещал он.
На этом наш разговор о строительстве дороги был исчерпан. Корс еще раз порадовался очаровательной красотой леса, послушал весеннее пение птиц, набрал полную грудь лесного воздуха, про запас, что ли, и укатил.
Прошло еще некоторое время, и теплые майские дни омрачились очередным горем. Умер наш лесник Прохор. С ним случился инсульт. Алевтина, его жена, рассказывала, что в тот вечер Прохор воротился домой из леса усталый не больше обыкновенного и пожаловался на головную боль. То был первый день, когда мы начали посадку сосновых саженцев в северо-восточной окраине леса, где несколько лет назад выгорел небольшой участок леса. Прохор сажал маленькие деревца и своей работой остался довольным. Придя домой, он помылся, сел ужинать и вдруг ему сделалось плохо. Алевтина помогла мужу добраться до кровати, уложила его, вызвала по телефону скорую помощь и побежала за Аленой Матвеевной. Но, когда женщины пришли, Прохор был уже мертв.
Сельское кладбище. Нет более печального места во всей Пруссовке. Даже теперь, когда вокруг него пышно кипела и благоухала сирень. По обыкновению на похоронах собрались почти все жители деревни. Со мной были Анна и Егор. В толпе слышались горестные вздохи, рыдания и шепот. Когда родственники попрощались с Прохором, двое могильщиков закрыли гроб, заколотили большими гвоздями и опустили его в сырую яму. Затем все по очереди бросили туда по три горсти земли. После этого могилу засыпали, сделали холмик, установили крест, расставили венки, а приглашенный священник, тем временем, своим напевным голосом произносил заупокойные речи. С кладбища родственники и близкие друзья направились в дом, где жила семья Прохора. Из города приехали две дочери и сын, все взрослые уже с семьями. Занятые работой, они наведывались к родителям редко, разве что привозили на лето ребятишек.
Макар помог Алевтине приготовить поминальный обед и накрыть столы в цветущем фруктовом саду. Белый сад казался нарядно печальным и ронял лепестки, словно деревья тоже оплакивали смерть своего хозяина. Во главе стола поместили портрет Прохора с черной ленточкой на раме и поставили стул. На него никто не должен был садиться. Печальная наша трапеза проходила за медленным разговором.
Алевтина была полноватая маленькая женщина. Она сидела по левую сторону от портрета мужа. Голова ее была покрыта черным шерстяным платком, из-под которого выбивались пряди серых волос. Она больше молчала, время от времени подносила к глазам носовой платок. Рядом с ней сидел сын – высокий человек средних лет в темном костюме, по другую сторону – напротив две дочери, на голове одной был повязан черный платок, другая была в широкополой шляпке, дальше расположились друзья и дальняя родня. Все вспоминали Прохора, рассуждали, что замены такому работящему, честному и терпеливому человеку ни в доме, ни в лесничестве больше не найти. Семья за ним была, как за щитом от всех невзгод прикрытая, а теперь жутко как-то, сиротливо делалось на душе.
Давно Алевтина вела разговор с Прохором, чтобы тот не изматывал себя трудом в лесничестве и оставил работу. Но тот не уступал, противился, объясняя, что не может бросить лес или вовсе отмалчивался. И молчание его в ответ Алевтине на ее уговоры были хуже всякого спора, лучше бы он говорил что-нибудь в протест, чем вот так притворялся глухим. Безмолвие его еще более пугало Алевтину, и тогда она тяжело вздыхала и продолжала рассуждать как бы сама с собой, но так, чтобы слышно было и мужу. Он слишком любил лес и хотел служить ему до последнего дня своего, иначе и не мыслил. Прохор и представить себя не мог вне леса, это было бы хуже самой смерти, чем бы тогда занимался? Алевтина разводила руками, бормотала себе под нос и жаловалась на упрямого мужа детям и соседкам по базару, где она все дни проводила за прилавком, торгуя овощами, солениями, фруктами, и заодно отводила душу за разговорами. Тут помогут хотя бы добрым словом, отведут дурные мысли, утешат. А чем еще помочь? Прохор никого не хотел слушать. Он доверял лишь своему сердцу.
День выдался светлый и тихий, словно природа, как добрая и ласковая мать, желала утешить нас в нашем горе, а к вечеру, когда стали опускаться вечерние сумерки, не выдержала и разрыдалась крупными каплями дождя. После похорон Анна и Егор уехали рейсовым автобусом в город. Оставшись один, я кормил коней, кур и общался с Плутом, это занятие на какое-то время отвлекло меня от тяжелых мыслей. Завтра обычный рабочий день. Лесники Демьян и Ваня отправятся на обход своих кварталов. Теперь им придется делить между собой лесной участок, за который отвечал Прохор, правда я обещал им поскорее найти лесника на освободившееся место. Что до меня и Макара, то мы должны были приступить к посадке картошки. Эрвин обещал после занятий в школе прийти нам на подмогу. Поужинав, я сел у камина почитать свежий журнал «Природа», но унылые мысли наползали на ум, и сосредоточиться на чтении никак не удавалось.

Если пошла чреда неприятностей, то никакого спасения от них не найти, и переживаний хватит до сердечной боли. Невозможно забыть и тот зимний день, когда Эрвин принес в усадьбу раненого Егора, жизнь в котором едва теплилась и трепетала, как огонек на ветру. Но и это теперь позади – пережили. После того, как Егора выписали из больницы, он еще несколько недель, до конца апреля, провел в городе дома. Одноклассники навещали его почти каждый день и приносили домашние задания, чтобы Егор не отстал от учебной программы. Так что к ненавистным горьким лекарствам и запаху травяных снадобий добавились еще головоломные задачи по математике, скучные разборы произведений русской литературы и прочие уроки. А за окном городской квартиры стояли заманчивые солнечные дни. Весна веяла свежим тонким ароматом почек, лопнувших на деревьях и кустах, раскрасила зеленеющие газоны цветами мать-и-мачехи, первых одуванчиков и фиалок.
В мае Егор стал приезжать ко мне в лесничество по выходным. Теперь он мог весь день проводить на свежем лесном воздухе в цветущем саду, играть в шахматы или карты с деревенскими друзьями и совершать короткие прогулки в лес. Никакой работой я сына не загружал, чему он был только рад. Макар потчевал Егора своими укрепляющими травяными отварами и готовил самые изысканные блюда, стараясь угодить вкусу мальчишки, только бы он скорее поправился.
И вот, сдав экзамены в школе, Егор приехал в лесничество на все лето. Я сразу ему объяснил, что никакой работы в лесу и на огороде требовать от него не стану, что он может проводить свое время, как считает нужным, и что теперь важно ему поскорее набраться сил. Вначале Егор не поверил в свое счастье. Но убедился, когда на следующий день без лишних разговоров я позволил ему вместе с Эрвином отправиться к морю. На побережье они проболтались до позднего вечера. А за ужином Егор признался, что лучших каникул у него еще не было. На это я лишь лаконично ответил: «Поправляйся, сынок». Не найдя ничего предосудительного в моих словах, Егор подозрительно ухмыльнулся, а на следующее утро снова исчез из моего поля зрения на весь день. Я был так занят посадками овощей на огороде, что даже не думал, где все это время прохлаждается мой сын. Он был один, потому что Эрвин помогал на ремонте лесной дороги (лесники засыпали глубокие колдобины глиной с песком – нашли бесплатное средство), а Пашка с матерью пропалывали в поле грядки.
Егор объявился в Пруссовке только вечером и прежде чем отправиться домой, зашел к Эрвину.
– Ты где был? – спросил Эрвин, меняя воду в птичьих поилках. – Твой отец спрашивал, куда ты подевался.
– Да ведь он сам сказал, что я могу проводить время, как захочу, – ответил Егор и сел на кровать.
– И где ты был весь день? – поинтересовался Эрвин.
– Ездил на косу, – неохотно ответил Егор.
– Опять? – недоверчиво спросил Эрвин, наполняя поилку в клетке щегла.
– Да, нравится мне там, – признался Егор и разлегся на кровати, закинув руки за голову.
– Ты уже раза два туда ездил, – сказал Эрвин и поглядел на Егора подозрительно. – Признавайся, чего ты там ищешь?
– Я… Так… – Егор смущенно задумался, глядя в потолок.
Эрвин поставил на стол стеклянный кувшин с водой, бросил на Егора вопросительный взгляд и принялся насыпать в птичьи кормушки зерновую смесь, все еще надеясь услышать честный ответ. Казалось, в комнате вся живность тоже с нетерпением дожидалась признания этого мальчишки. Агнель скакал по корягам и решетке, птицы тихонько попискивали на жердочках, рыбы в аквариуме глядели из-за стекла в комнату, а жабы копошились во мху на дне своей коробки, что стояла под кроватью, словно хотели выкарабкаться из нее, чтобы не пропустить самого интересного. Не выдержав пытку всеобщим к себе вниманием, Егор неохотно произнес:
– Короче, – вздохнул, – девчонка там живет. Мы с ней в больнице познакомились.
Эрвин чуть улыбнулся, кивнул, как будто все сразу понял, и стал расставлять кормушки по клеткам. Егор смущенно наблюдал за его работой. Потом Эрвин открыл клетку Агнель, вынул кормушку, высыпал из нее мусор на бумагу и заполнил свежим кормом. Егор поднялся с кровати.
– Ладно, мне пора, – сказал он.
– Валяй. – Эрвин поставил кормушку в клетку и закрыл дверцу. – Завтра что собираешься делать? – спросил он.
– Не знаю. – Егор пожал плечами. – Может, опять на косу поеду.
– Как ее зовут? – спросил Эрвин.
– Лада, – ответил Егор.

Они познакомились в больничном саду в тот день, когда Алена Матвеевна, переговорив с врачом, впервые разрешила тоскующему мальчишке выйти на улицу после завтрака. Радость Егора была безгранична, словно его выпустили из заточения, как птицу в небо. И он воспарил.
Был солнечный безветренный день. Снег уже всюду растаял, земля была пропитана влагой, и от сосен на дорожку ложились длинные прямые тени. Егор оделся потеплее, прихватил с собой журнал «Вокруг света», оставленный кем-то из его недавно выписанных соседей, вышел из душной палаты и спустился на улицу. На широком крыльце с тремя длинными ступенями он вдохнул прохладный хвойный воздух так, что в глазах потемнело, и весенний запах показался ему очень вкусным. Чувствуя легкую слабость и головокружение то ли от свежего воздуха, то ли от болезни, Егор прогулялся по аллее, сел на скамейку, что стояла под высокой стройной лиственницей, и открыл журнал. Вскоре ему стало жарко в куртке и вязаном шерстяном свитере – солнце здорово пригревало. Он расстегнул куртку, снял шапку и положил ее рядом на сидение, а потом погрузился в чтение. Он так увлекся журналом, что не заметил, когда мимо него по дорожке прошла девочка.
Она была в синем пальто, голубом берете, черных сапожках. На бледном лице ее светился легкий румянец, карие глаза ярко поблескивали, черные локоны вились из-под берета, а сзади ее длинные волосы были собраны в хвостик. Дойдя до конца аллеи, где дорожка поворачивала к больничному корпусу, она остановилась, поглядела оттуда на читающего мальчика и неторопливо зашагала в обратном направлении. Она снова прошла перед ним только медленнее. Не дождавшись от него никакого к себе внимания, она развернулась и остановилась напротив с некоторым недоумением на лице. Егор заметил ее, когда переворачивал очередную страницу журнала, бросил на девчонку краткий безразличный взгляд и снова погрузился в чтение. Этот возмутительный жест еще больше раздразнил ее. Она нахмурилась, подошла к скамейке, села с краю и стала глядеть на сосны. «Неужели какой-то журнал может быть интересней меня», – подумала она, повернула голову и с досадой воззрилась на мальчишку. Каким-то боковым чутьем Егор уловил пристальное к себе внимание, оторвал взгляд от журнала и посмотрел на девчонку. Она пренебрежительно хмыкнула и отвернулась, стала глядеть на дорогу за деревьями, по которой ехала машина скорой помощи, возможно, привезли очередного пациента.
– Привет, – сказал Егор.
Девочка поглядела на него и, не скрывая своего недовольства, холодно ответила. Егор заметил ее сердитый взгляд.
– Что-нибудь случилось? – осторожно поинтересовался он.
– Ничего особенного, – небрежно ответила она и стала глядеть в пространство перед собой.
Такой неопределенный ответ не удовлетворил Егора, он чувствовал, эта девчонка чего-то сердится. Он задумался, не зная, как продолжить разговор. Но она сама заговорила.
– И что такого интересного пишут в журналах? – спросила она.
Егор тотчас оживился, сообразив, что его ни в чем не собираются обвинять, и охотно ответил:
– В природе осталось не больше тридцати амурских леопардов. Лесники не могут справиться с браконьерами. Если ничего не делать, леопарды исчезнут совсем.
Она ухмыльнулась, поглядела на Егора и с немалой долей изумления спросила:
– И тебя это действительно волнует?
– Еще бы! – горячо сказал он. – Ведь это последние леопарды. Мы в лесничестве несколько месяцев одного хитрого браконьера поймать не можем.
– Так ты из лесничества? – заинтересовалась она.
– Мой отец лесничий, – ответил Егор.
– Очень любопытно, – сказала она и спохватилась: – Кстати, ведь мы не знакомы.
Егор представился и положил журнал на скамейку.
– Очень приятно, – улыбнулась она и протянула руку. – Меня зовут Лада.
Егор пожал ее протянутую ладонь и проговорил:
– Редкое имя.
– Странное, правда?
– Почему же? Очень даже ничего.
– Это папа меня так назвал, – объяснила она. – Говорит, в честь богини красоты и любви. Он, кстати, тоже браконьеров ловит на Куршском заливе.
– Честно?! – удивился Егор.
– Ну да, – кивнула Лада. – А то чего бы я тут торчала.
– А что с тобой случилось? – спросил Егор.
– Так, – махнула рукой. – Мы с папой ходили на лодке по заливу. Он перелетных птиц мне показывал, а потом мы заметили браконьерские сети. Пришлось их вытаскивать. А я зацепилась за что-то, равновесие потеряла и кувыркнулась в холодную воду. Запуталась я в этих проклятых сетях, так что папа меня из воды вытянул, как будто я рыба какая-то. – Егор глядел на Ладу с восхищением. Глаза его сияли от восторга. Подвиг этой необыкновенной девчонки зачаровал его. – Пока он вытаскивал меня из воды, и пока мы добрались до базы, я от холода чуть не околела, не лето ведь. Ну и схлопотала воспаление легких.
– Здорово! – воскликнул Егор и тут же поправился: – То есть, я хотел сказать, ты смелая девчонка.
– Это еще что, – продолжала Лада. – Мы вместе с инспекторами по выходным браконьеров выслеживаем. На катерах по заливу так носимся, что бывает, ветром чуть за борт не сдувает.
– И что, успешно?
– Когда как. А ты сам чего тут?
– Я вот тоже при задержании браконьера пострадал, – признался Егор. – Теперь вот хожу с дыркой в груди. Жду, когда зарастет.
– А что произошло? – Лада посмотрела на него с сочувствием.
Егор рассказал свою трагическую историю в самых ярких подробностях.
– Ушел, значит, – вздохнула Лада, когда он закончил. – Жаль.
Егор с досадой кивнул и стал смотреть на дорожку. И снова в памяти его возник образ мелькающего среди деревьев убегающего браконьера. Желание мести опять завладело мальчишеской душой.
– Ничего, мы его поймаем, – проговорил Егор сквозь зубы.
– Хорошо, что ты живой остался. А браконьер, познав безнаказанность, обычно возвращается. Так что возможность его поимки еще предоставится. Так папа говорит, – утешила Лада.
Егор посмотрел на нее и блеснул глазами.
– А куда он денется, конечно, поймаем. Говорят, милиция все окрестности прошерстила, до сих пор ничего и никого не нашли.
– Хм, милиция. Разве можно им верить. – Лада махнула рукой и многозначительно добавила: – Браконьеры милицию подкупают. Деньги им отвалят, и те потом ищут круги на воде.
– Выходит, по-твоему, милиция их прикрывает? – с негодованием промолвил Егор.
– Не знаю, как у вас в лесу, а на заливе точно прикрывает, – ответила Лада и добавила: – Не все, конечно, есть нормальные милиционеры, а есть такие оборотни, лучше не связываться.
– Негодяи! – в сердцах воскликнул Егор и схватился за бок, там, где была рана.
– Что, болит? – спросила Лада заботливо.
– Немного, ничего, скоро пройдет, – ответил Егор и облокотился на спинку скамейки, так ему стало легче.
– Горемычный, – вздохнула Лада. – А вот в меня еще никогда не стреляли. Папе много раз угрожали. Но пока все обходилось.
– А ты боевая девчонка, – улыбнулся Егор.
– С этими бандитами я не церемонюсь, – с достоинством заявила она.
– А остальные здесь, кто? – Егор показал на мальчика, который только что прошагал на костылях мимо. – Тоже дети лесников и рыбных инспекторов?
– Нет, что ты, – ответила Лада. – Мы с тобой тут одни такие ненормальные. А это Мишка, он с дерева свалился, когда за котенком лазил, и ногу сломал. А Сашка, – показала рукой на мальчика, сидящего на соседней скамейке, – на реке под лед провалился. Есть тут еще Олег, его в драке поколотили, кастетом заехали прямо в нос. Так он за девчонку заступился, может быть, видел его? Синяки под глазами, на носу пластыря двадцать пять слоев, на шее глубокий порез, красный такой. Не видел?.. Ну и ладно. А Славик, его иногда на коляске вывозят, тот подорвался. Ему только десять лет, а боец еще тот. Представляешь?! Он умудрился проникнуть на военный склад в Переславском, наворовал там какой-то взрывчатки, динамит, что ли, а потом где-то в рощице бомбу собрал, хотел рыбу на озере глушить, да сам без ноги и руки остался. Я неделю за ним тут ходила и надоедала, чтобы он больше не помышлял рыбу глушить. Хотя вряд ли он теперь на это решится после того взрыва.
– А со мной в палате Лешка лежал. Его три дня назад выписали. Может, видела его, на костылях тут ходил? – Лада пожала плечами. – Он в лесах какие-то древности выкапывал, – продолжал Егор. – А однажды подорвался на военном снаряде. В ноге большой осколок засел, но все обошлось. Вылечили. Вообще-то в лесах много чего после войны осталось. Мы с отцом, когда старые больные деревья в лесу убираем, то и дело натыкаемся на железки. Эти осколки в сучьях и в стволах сидят со времен войны. Пилишь, пилишь, и вдруг, брямс – полотно сломалось. Эти фиговины всю работу нам усложняют и выводят из строя бензопилу.
– А разве их не видно? – спросила Лада.
– Нет, не видно, они ведь со временем древесиной обросли, – ответил Егор и продолжил: – Много чего интересного у нас встречается. А однажды, лет тридцать назад, возле березняка, что на окраине Пруссовки, местные, когда землю пахали под капустные грядки, наткнулись на кости русских солдат. Поисковики приехали, изучили останки, и на месте братской могилы памятный знак установили. Неизвестному солдату называется. Теперь над могилой плачут березки. Один мой друг, он из пруссов, говорит, в каждом дереве, что на костях выросло – есть частичка того солдата.
– Ах, вот ты где! – вдруг послышался голос Алены Матвеевны.
Егор обернулся.
– Я думала, ты давно уже в палату вернулся. – Она подошла к ребятам. – А он здесь, с дамой беседует. Ведь я предупреждала, Егор, тебе нельзя долго на улице, прохладно еще.
– Мне не холодно, – ответил он.
– Все равно нам пора на перевязку. Доктор сейчас придет, – объяснила Алена Матвеевна.
Егор неохотно поднялся и поглядел на Ладу.
– Я приду сюда завтра в это же время, – пообещал он.
– Хорошо, я тоже приду, – сказала она.
Егор поднял со скамейки журнал и протянул его Ладе.
– Возьми, почитай. Леопардом в Приморье тоже несладко живется, – сказал он.
– Спасибо, – Лада взяла журнал и положила на колени.
– Егор, ты идешь? – нетерпеливо позвала Алена Матвеевна.
Расставаться не хотелось. Лада сделала грустное лицо. Егор пожал плечами, попрощался с ней и зашагал по аллее в свой больничный корпус. «Какая странная встреча, – размышлял он. – Хоть и девчонка, но с характером. Такую поискать – не найдешь. И столько совпадений между нами! Охотимся на браконьеров, оба пострадали при исполнении, оказались в одной больнице и, наконец, встретились. В этом есть какая-то тайна».
На другой день сразу после завтрака Егор направился ко вчерашней скамейке под лиственницу. Там он сел на прежнее место и стал глядеть на деревья. В их ветвях играл солнечный свет. Пока от тепла пробудились только ивы, на их ветвях заметно набухли пушистые почки. В кустах звонко щебетали воробьи, можно подумать, у них там сезонная раздача мест для гнездования, и они никак не могли договориться. На дорожке перед голубкой кружил нахохленный голубь, с шорохом скребя перьями распущенного хвоста, своим утробным воркованием он уговаривал подругу ответить взаимностью. Среди сосен уже повылезали обогретые солнцем желтые цветы мать-и-мачехи, они тянулись к свету на бледно-зеленом стебле. Каждая былинка радовалась приходу весны. Между тем Егор поглядывал на стрелки своих часов с негодованием. Лада чего-то задерживается. Сколько еще ждать?.. Наконец она появилась на крыльце, поглядела в его сторону и заторопилась. Егор смотрел на Ладу с недоумением: в походке ее торопливой, во взгляде или в чем-то еще он уловил беспокойство. Лада подошла, запыхавшись.
– Я на минуту, меня выписывают, – сразу сообщила она, отдала Егору вчерашний журнал и села рядом. – Сейчас папа с дедушкой за мной приедут.
– Жаль, – грустно вздохнул Егор. – А то мне будет скучно болеть без тебя.
– Мне тоже, – согласилась Лада. – Послушай, будет не плохо, если ты приедешь к нам на косу, когда выпишут.
– Боюсь, что не скоро, – промолвил Егор, щурясь на яркие, подсвеченные солнцем облака, что проплывали над вершинами сосен. – Врачи лечить не торопятся. Алена Матвеевна говорит, надолго я тут застрял. Она-то умеет успокаивать.
– Рано или поздно все равно выпишут, – подбодрила его Лада. – Ведь ты уже переборол смерть. Значит, ты сильный.
– Теперь бы скорее дырка заросла.
– Поправляйся скорее и приезжай.
– Приеду.
– Тогда обменяемся адресами.
– Давай.
– Только вот записать нечем. – Лада развела руками.
– И одолжить не у кого, – промолвил Егор, озираясь по сторонам, но тут же придумал: – Пошли, у Алены Матвеевны попросим ручку с бумагой.
Алену Матвеевну они нашли в процедурном кабинете. Пришлось подождать. Она набирала в шприц бесцветное лекарство из флакончика. А рядом, в ожидании пытки, грустно стоял со спущенными штанами мальчик лет десяти. И вот началось, мальчик зажмурился, когда игла вошла в его мягкое место, героически, без звука, перетерпел боль, и потом стал натягивать штаны. Следующий. Мальчик вышел, ехидно улыбнулся ожидающим своей очереди ребятишкам, и направился в свою палату с гордо поднятой головой, точно совершил подвиг. Егор пропустил в кабинет маленькую девочку и спросил:
– Извините, Алена Матвеевна, у вас ручка не найдется?
– А может, сначала укольчик?
– Потом. Ладу выписывают. Нам бы адресами обменяться.
– Возьми, вон там на столе.
– Спасибо.
Егор прошмыгнул в процедурную, взял ручку, лист бумаги и вернулся в коридор.
Когда за Ладой приехали, Егор вышел на крыльцо проводить ее и встал, опираясь на столб. Лада села в машину, опустила стекло и помахала ему рукой. Он тоже помахал ей на прощание. Машина тронулась с места, покатила по дороге мимо сада, в котором они встретились, и скрылась за углом больничного корпуса. Какая-то серая тоска нахлынула на Егора. Что за несчастье: только познакомились, как уже пришлось расставаться. Он достал из кармана свернутый вчетверо листок с адресом Лады и перечитал его. Эта запись, сделанная ее рукой, давала надежду на новую встречу. Классная девчонка, – думал он. – Обязательно найду ее, когда выпишут.

В тот раз Егор вернулся от Эрвина прямо к ужину. Узнав, где он был целый день, я не стал возмущаться и попросил предупреждать в следующий раз, куда он отправляется.
– По крайней мере, это позволит найти тебя живого или мертвого, – заключил я.
– Ты слишком мнительный, – упрекнул меня Егор.
– А разве зимнее происшествие – не достаточный повод для беспокойства? – спросил я.
Егор смерил меня хмурым взглядом и ответил:
– Хорошо, договорились.
С тех пор свое обещание он исполнял честно. Сначала он говорил мне за завтраком: «Сегодня еду на косу. Вернусь только вечером», затем эта фраза немного сократилась: «Еду на косу до вечера» и, наконец, превратилась в скромный обрывок: «Я на косе», эти слова он бросал мне на ходу, выскакивал из дома и бежал на остановку. До базы рыбной инспекции Егор обычно добирался к полудню.
В тот июньский день погода выдалась жаркая. Егор вышел из автобуса, прошагал вперед сотню метров по шоссе и затем повернул на лесную дорогу. Он был в сандалиях, шортах и зеленой майке, которая промокла на спине от пота – в автобусе было губительно душно. Сосновый бор купался в солнечных лучах. Знойно жужжали мухи, щекотали воздух стрекочущие кузнечики, время от времени раздавался стук дятла, словно это работала заводная колотушка, а в кронах деревьев тихо шелестел ветер. Лесная дорога, разъезженная машинами во время дождей, теперь подсохла и грязь больше не хлюпала под ногами противно, но остались самые глубокие небесно-синие лужи, в которых среди перевернутых облаков и ветвей деревьев толпились комариные личинки и шныряли мелкие водяные жуки.
А потом вдруг открывался простор залива. От берега в прорехе среди камышей и тростников протянулся деревянный причал, где на приколе стояли катер и три моторные лодки. С этого причала была видна широкая дымчатая полоска леса на противоположном берегу. Солнце заманчиво играло на воде серебристыми бликами. Слышались плеск воды, шорох тростников и крики, носящихся над водой, чаек.
На берегу за ограждением из сетки-рабицы среди сосен показался старый кирпичный, высоко приподнятый на фундаменте, дом в один этаж с двускатной черепичной крышей и деревянной верандой с маленькими окошками. Летом вход дополнительно закрывался тюлевой занавеской от мух. Неподалеку от дома стояла небольшая бревенчатая хижина и сарай, к которому примыкал курятник. За сараем начинался небольшой сад и огород. Во дворе стояли высокие шесты. Н них были развешаны браконьерские сети. Возле крыльца хозяйского дома в будке жила собака похожая на русскую овчарку, но не чистых кровей. Ее звали Заринка. Каждый раз, приезжая в гости, Егор привозил для нее печенье или сухари, так что между ними быстро наладилась дружба.
Егор прошел в калитку и направился по песчаной тропинке к дому. На этот раз собака его не встретила: значит, Лады дома нет, – сообразил Егор. Ведь обычно Заринка всюду сопровождает хозяйку, как телохранитель, так, на всякий случай. Этому ее обучил отец Лады – Владислав Мстиславович. Он был настолько уверен в преданности собаки, что мог не беспокоиться за дочь, куда бы она ни направлялась: в поселок за продуктами, на прогулку по берегу залива или на морской пляж. Егор огляделся по сторонам и направился по тропинке среди развешанных сетей с застрявшими в них клочьями сухой тины. Сети болтались и покачивались на ветерке, как ловушки фантастических пауков. Солнце сквозило в них, а песчаная земля была изрешечена их тенями. Егор подошел к дому. Дверь была отворена внутрь. Поднявшись по ступенькам, Егор откинул занавеску и вошел. В полумраке веранды он снял сандалии, постучал о дверной косяк и, не дождавшись ответа, направился по темному коридору в комнаты. «Неужели Лада вместе с отцом и Заринкой вышли в залив, – подумал он. – Придется ждать. А где же тогда их дедушка? Может быть спит?» Ступая по теплому деревянному полу, Егор миновал светлую гостиную и вошел в комнату Лады. Никого. Тогда он оглядел себя в большом зеркале, что стояло здесь же, напротив входа, провел пятерней по волосам, так что они вздыбились, и, оставшись довольным собой, обернулся на пятке, едва не потеряв равновесие. На покрытом кружевной скатертью столе возле широко распахнутого окна стоял в банке пышный букет из ромашек, васильков и ржаных колосьев. Он был наполовину освещен заглядывающим в комнату солнечным светом. Рядом с букетом лежал знакомый с прошлого раза фотоальбом. Егор подошел к столу. Смахнув с обложки колосок, он открыл альбом на первой странице и стал разглядывать снимки. Это были документальные свидетельства боевой славы инспекторской семьи. Вот Лада управляет катером, и видно, как ветер треплет ее волосы, вот Владислав Мстиславович беседует с браконьерами, а вот Лада со стремянки развешивает на просушку сети, которые подает ей дедушка. Убедившись, что новых снимков не прибавилось, Егор закрыл альбом и прислушался. За окном и в доме никаких посторонних звуков. Когда же она придет? От нечего делать Егор обошел стол и, высунувшись в окно, некоторое время глядел на залив между деревьями. Вода ярко сверкала на солнце, будто рыбья чешуя, теперь особенно ощущался запах преющих водорослей. Разгорался жаркий день. Стало утомительно скучно, тогда Егор вернулся к столу, вытащил было ромашку из букета, но тут же торопливо сунул ее обратно и обернулся: по длинному коридору через комнаты к нему направлялась Лада в белом платье с розовым цветочным рисунком.
Егор встрепенулся и, вновь обернувшись, посмотрел на Ладу, приближавшуюся с другой стороны, затем обернулся опять, не понимая, в какой стороне коридор, а в какой – отражение в зеркале. Заметив его растерянность, Лада рассмеялась и вошла в комнату.
– Я здесь, – сказала она. – В поселок за молоком ходила. Думала, до твоего приезда успею.
– А я ничего, я альбом пока глядел, нашел, чем заняться, – сказал Егор.
– Вот и хорошо, – вздохнула с улыбкой Лада.
– А твой дедушка где? – зачем-то спросил Егор, не придумав, чем еще продолжать разговор.
– На огороде копается, – ответила она, бросая сумочку на кровать.
– В таком возрасте?
– А ему делать больше нечего.
– Боевой он у тебя.
– Это верно, таких как он огородников в природе больше не существует.
Лада подошла к шкафу напротив кровати, открыла его и принялась искать что-то на его полках. А Егор стал разглядывать небольшую черно-белую концертную афишу, которая висела над кроватью. В прошлый раз ее здесь не было. Он подошел ближе, чтобы как следует рассмотреть. Какой-то печальный ангел был изображен на ней.
– Тебе нравится готика? – спросил он.
– Нравится. – Лада вынула из шкафа кофточку и стала ее рассматривать.
– А я больше слушаю металл, – проговорил Егор. – Хотя, готика тоже ничего, но слишком много они о смерти поют.
– Я уже привыкла.
Егор ухмыльнулся.
– Разве к этому можно привыкнуть?
– Знаешь, с тех пор, как уехала мама, только такую музыку и тянет слушать.
– А куда она уехала?
– Не знаю, в город, куда-то. – Лада бросила кофту на стул возле кровати.
– Что же это она так, взяла и уехала?
– Ага.
– И даже не навещает?
– Ни разу.
– Сожалею.
– Пожалуй, готика это так, под настроение, мне больше нравится фольклор.
– Тоже ничего.
– Хочешь, послушать? У меня есть кое-что с собой.
– Давай. – Егор сел на кровать.
Лада подняла сумку, вынула из нее сотовый телефон и, понажимав кнопки, включила громкость. Комнату наполнили звуки гитар, скрипок, флейт. Егор облокотился о спинку кровати.
– «Мельница», – объявила ему Лада. – Звучит, конечно, неважно, – сделала громче, – в городе у меня нормальный проигрыватель с колонками, дедушка купил. А это так, в дорогу… – Лада села на кровать рядом с Егором и спросила: – Какие сегодня планы?
– Не знаю, а у тебя?
– Может, на лодке покатаемся.
– Отлично.
– Но сначала поедим?
– Да, а то я в шесть утра последний раз чай пил, – охотно согласился Егор.
Пока Егор валялся на кровати, слушая языческие баллады, Лада разогрела куриную лапшу, сварила молодую картошку с тонкой кожурой и порезала кусок холодной говядины. Затем приготовила чай, поставила на стол крыжовенное варенье, масло и белый хлеб для бутербродов. Егора долго звать не пришлось. Наскоро умяв обед, они собрались и отправились на причал. Заринка, услыхав голос Егора во дворе, тотчас же бросилась к друзьям, готовая следовать за ними куда угодно.
– Привет, – сказал Егор, поглаживая собаку по голове. – У меня кое-что есть для тебя. – Он снял рюкзак с плеч, достал пару овсяных печений и протянул Заринке. Она мигом схрумкала угощение одно за другим. А потом они продолжили путь к причалу. Заринка обогнала друзей, прыгнула в ближайшую лодку и встала на носу, виляя хвостом. Но Лада прошла мимо, показала на соседнюю лодку с веслами и Заринка последовала в нее. Отец не разрешал выходить на прогулку в залив на моторе.
Прежде Егору не приходилось ходить на лодке, а после болезни, он еще не достаточно набрался сил, чтобы грести. Впрочем, сейчас он об этом не думал. Лада расположилась на корме, Заринка встала на носу. Егор медленно развернул лодку, и они поплыли среди тростниковых зарослей, как по коридору, и вскоре вышли на открытую воду. Тут Егор почувствовал ноющую боль в груди, и тяжело дыша, опустил весла на воду. Заметив, что ему тяжело, Лада предложила поменяться местами.
– Я сам, – упрямо возразил Егор, стиснув зубы, и снова заработал веслами, но силы быстро оставляли его, и получалось как-то неуклюже. Боль усиливалась, обжигала внутри, как острие раскаленного гвоздя.
– Давай, говорю, – сердито потребовала Лада. – Тебе еще нельзя так напрягаться.
Егор не мог позволить девчонке сесть за весла. Кроме того, рядом поселок, местные увидят, станут показывать пальцем, засмеют. Превозмогая тяжесть в плечах, Егор сделал еще несколько гребков, и весла вывалились из его рук. Он опустил голову и закрыл лицо ладонями. Лада пересела к нему и легонько потрясла за плечо.
– Егор. Ну, что ты? Егор.
Он повел плечом.
– Ну не расстраивайся ты.
– Руки, как будто не мои, – промолвил он.
– Но это пройдет, – заверила Лада.
– Долго что-то проходит. – Егор поднял голову и стал хмуро глядеть на покачивающиеся тростники, а потом признался: – В школе меня освободили от физкультуры. Отец в лесничестве никакой работы не дает. Даже во дворе нельзя подмести. Боится, что дырка откроется. Проклятье!
– Ну еще бы, после такого ранения! – заявила Лада, перебираясь на корму. – Другой, может, еще год с постели бы не вставал, а ты уже лодкой управляешь!
– Я буду грести, а то мои руки совсем атрофируются, – уверенно произнес Егор и снова взялся за весла. Он сделал несколько гребков и тут почувствовал, что усталость одолела его окончательно. Голова кружилась, руки дрожали, как в лихорадке, к горлу подкатила тошнота. В отчаянии он снова опустил весла.
Заринка проскулила от нетерпения и стала озираться то на сверкающую воду, то на ребят, ожидая, когда, наконец, они продолжат прогулку. Камыши ехидно перешептывались с тростниками и ветром. Солнечные зайчики весело скакали по воде и как будто тоже смеялись. Маленькие волны тихонько шлепали по деревянному борту лодки, будто ухмылялись. А чайки, те и вовсе от смеха едва не падали в воду. Казалось, всякая букашка пристально наблюдает и потешается над слабостью мальчишки. Егор приуныл. Лада не выдержала, сделала сердитое лицо и сказала:
– Ну хватит уже. Приезжай к нам чаще и каждый раз будешь тренироваться в гребле, пока силы не вернуться к тебе. – С этими словами она перебралась к Егору. – А на сегодня достаточно. – Она взялась за весла. – Пожалуйста, пересядь на корму.
Егор неохотно подчинился. Лада уверенно развернула лодку, и они поплыли назад. Заринка, понимая, что сегодня прогулка по воде отчего-то не задалась, разочарованно проскулила и затопталась на месте. Лада прекрасно управлялась с лодкой, но понимала, Егор сгорит от стыда, если кто-нибудь из поселка увидит за веслами девчонку вместо него.
Причал, вынырнув из-за поворота тростниковых зарослей, теперь быстро надвигался, и вот уже лодка тукнулась носом в деревянную перекладину. Приплыли. Заринка выскочила из лодки и, широко размахивая хвостом, заходила по дощатому помосту. Друзья с сожалением покинули лодку, и чтобы день не пропал в скучном безделии, Лада предложила отправиться на прогулку к морю. Егор живо приободрился. Тогда она попросила подождать во дворе, а сама ушла в дом. Егор сел на корточки и стал чесать Заринке голый живот, который она подставила для него, разлегшись на земле. Лада вышла скоро, и, не говоря ни слова, направилась к сараю. Звякая связкой ключей, она открыла замок и распахнула двери. В следующую минуту Егор замер от удивления. В полумраке сарая стоял мотоцикл «Ява» с лобовым стеклом и коляской. Ошеломленный Егор поднялся с коленей и стал глядеть, как Лада выкатывает его наружу. Неужели она решила…
– Ты чего стоишь? – сказала Лада. – Помоги.
Егор, не спуская глаз с сияющего на солнце красного мотоцикла, подошел к нему, взялся за руль и выкатил во двор. Лада заперла сарай, бросила на Егора снисходительный взгляд и достала из коляски шлем.
– «Ты сам решил пойти на риск», – процитировала она строчку из песни «Арии». – Держи. – Бросила шлем Егору.
Он поймал шлем и, едва оправившись от восторга, подхватил:
– Никто не крикнул: «Берегись!»
– «Запел асфальт, как сердца стук». – Лада взяла другой шлем и стала надевать его.
– «Запел асфальт, ты был его герой…» – продолжил Егор, а потом спросил: – И тебе разрешают?
– Да, когда очень надо, – ответила она, застегнула ремешок на подбородке и принялась натягивать кожаные перчатки с обрезанными пальцами.
– Круто, – промолвил Егор и тоже надел шлем.
– Садись. – Лада похлопала по кожаному сидению и села за руль. – Я знаю хорошее место на побережье среди дюн, там никого не бывает.
Егор немедленно пристроился сзади. Заринка, чуя новое приключение, запрыгнула в коляску.
– Надеюсь, ты не будешь возражать, что за рулем я? – спросила Лада.
– У меня пока еще нет прав, – промолвил Егор.
– У меня тоже, – хихикнула Лада.
Затем она повернула ключом, завела двигатель, прибавила газу, и «Ява», оглушив окрестности диким ревом, тронулась с места. Проехав раскрытые ворота, мотоцикл выбросил из-под заднего колеса фонтан песка, и помчал по лесной дороге, подскакивая на ухабах так, что Егор невольно вцепился в бока Лады обеими руками. Заринка сидела, высунув язык и прищурившись от ветра, так что казалось, будто она втихомолку посмеивается от восторга. Выехав на шоссе, Лада повернула налево и приблизительно через полкилометра остановилась.
– Смотри, – она показала рукой на деревья.
Егор стал всматриваться в кроны и разглядел там большие гнезда и несколько стройных птиц.
– Это цапли, у них тут гнездовье, – объяснила она. – Теперь родители охотятся на рыбу по берегам залива и кормят своих птенцов.
Несколько цапель кружились над лесом, еще одна слетела с гнезда и устремилась к заливу.
– Здесь их никто не беспокоит, – продолжала Лада, – а к проезжающим машинам они привыкли.
– У нас возле Лесного озера тоже пара цапель гнездится, – сказал Егор. – Я не думал, что они создают большие колонии.
Понаблюдав за птицами, Лада завела двигатель, и они поехали дальше. Вскоре она повернула на лесную дорогу к морю. Лес был густой и непроглядный. Стволы и ветви деревьев были покрыты зелеными мхами и серыми лишайниками. Но чем ближе к морю, тем лес становился светлее, и вдруг, неожиданно для себя, Егор увидел песчаную стену. Много лет назад дюна засыпала часть прибрежного леса, и остановилась, поэтому теперь из песка торчат верхние ветви деревьев. Грунтовая дорога повернула налево и повела вдоль склона этой застывшей горы, на песках которой, среди стволов деревьев, разрослись кусты шиповника и облепихи. Постепенно дюна становилась пологой, и когда ухабистая дорога перевалила через ее горб, перед ребятами открылось море.
Лада остановила мотоцикл под березкой и выключила двигатель. Заринка выпрыгнула из коляски и забегала среди кустарников. Вокруг воцарилась тишина. С полминуты ничего не было слышно, но постепенно звуки вернулись. Вначале зашумел морской прибой, затем послышался крик чайки, и защебетали птицы в лесу. Егор снял шлем и осмотрелся. Лада, глядя в зеркало, что крепилось к рулю, расчесала деревянным гребешком примятые шлемом волосы, а потом стала раздеваться. Когда Егор стянул с себя майку, Лада заметила у него на груди небольшой беловатый с розовыми разводами округлый шрам.
– Болит? – спросила она.
– Нет, – ответил он.
Лада осторожно потрогала шрам пальцем и промолвила:
– А ты загорай, тогда и видно его не будет.
– Говорят, он на всю жизнь останется, – сказал Егор.
– Это ничего. Зато ты выглядишь настоящим героем, таким, как мой дедушка-ветеран, – заметила ему Лада.
Егор ухмыльнулся и поспешил к воде. Лада в розовом купальнике и Заринка последовали за ним. Песок здесь так накалился солнцем, что невозможно было ступать, но волны были маленькие и приятно холодили. Заринка остановилась у кромки воды и, тревожно поскуливая, стала наблюдать за друзьями, не сводя с них глаз. Они вошли в воду, нырнули и долго плавали вдоль берега. Егор поглядывал на Ладу, он чувствовал ее притяжение, но старательно держался на расстоянии. Заметив его смущение, Лада выпрямилась в воде и попросила себя напугать, как это обычно делают мальчишки. Егор пожал плечами, нырнул, подплыл к ней и схватил за ногу повыше колена. Но желаемого эффекта его действие не произвело, и он вынырнул прямо перед ней.
– Глупо как-то вышло, – сказал он, убирая со лба мокрые волосы.
– Наверное, я не пугливая, – предположила она.
Заринка сидела на берегу, высунув язык, готовая в любой момент броситься в воду, если мальчишка хоть пальцем тронет хозяйку.
Накупавшись вдоволь, они выбрались на горячий песок и распластались на покрывале бок обок. Лада прикрыла глаза кепкой от солнца, Егор лег на живот и подложил под голову руки, а Заринка протиснулась между ними. Лада разомлела и вскоре задремала. Егор то и дело украдкой косился на нее, спотыкаясь взглядом о два маленьких холмика, скрытых купальником, глядел, пока от усталости не разболелась шея, тогда он отвернулся и закрыл глаза. Ему хотелось, чтобы этот день продолжался как можно дольше, а лучше, чтобы он вообще никогда не заканчивался.
По глубокому небу медленно ползли облака похожие на взбитые сливки. Ветер тихо дышал в соснах. Море выплескивало свои волны на пляж, но те скользили обратно, оставляя за собой влажный блестящий след. Егор погрузился в приятную дремоту и очнулся, когда услышал голос Лады.
– Скоро папа с залива вернется, а мне еще ужин готовить, – сказала она, озираясь по сторонам осовелыми глазами.
Сколько времени они лежали на песке, Егор сообразить не мог, казалось, не больше пяти минут. Однако прошло с полчаса.
– Мне тоже пора, скоро автобус, – сообщил он, глядя на часы.
Лада поднялась и направилась к воде. За ней неохотно побежала Заринка. А Егор остался сидеть, глядя на девчонку, словно на какую-нибудь диковину. Ее стройное загорелое тело казалось против солнца тонким и полупрозрачным. Потом он тоже поднялся и отправился ополоснуться. Он так разогрелся под солнцем, что теперь вода казалась очень холодной. Пришлось к ней привыкать, прежде чем погрузиться с головой. Наскоро выкупавшись, они вернулись к мотоциклу и стали собираться. Лада надела платье и принялась расчесывать мокрые волосы. Егор натянул на себя майку, а шорты бросил в коляску, решив подождать, когда плавки подсохнут.
И вновь мотоцикл затарахтел громко с надрывом, и звук этот раздался в лесу, разбиваясь о стволы деревьев. Лада подвезла Егора до остановки. Ласточки с визгом носились, словно сигнальные сирены, под крышами соседних домов были их гнезда. Егор натянул шорты. Пришло время прощаться до следующего раза, и он пообещал приехать сразу, как только раздобудет денег на дорогу.

Ждать пришлось долго: копить на билет было не с чего, и следующая поездка на косу все откладывалась. Егор приуныл. В те дни он без дела слонялся по саду. И однажды, не выдержав, подошел ко мне. Я в это время ползал на корячках между грядок, выщипывая сорняки, чтобы успеть покончить с ними до приезда Анны. Егор встал у забора, облокотился на столб и заговорил:
– Пап, но могу я подзаработать хотя бы на прополке грядок? Ведь это мне не повредит.
– Нельзя, – категорически буркнул я.
– А подмести дорожки, можно? – Егор присел у соседней грядки с тоненькими пучками листьев моркови и выдернул среди них колючку.
– Макар сам справляется, – я был безжалостен.
– Ну хоть что-нибудь. – Егор бросил сорняк в полное ведро.
– Ничего нельзя. Тебе надо хорошенько набраться сил перед новым учебным годом, – повторил я.
– Успею, еще два с половиной месяца впереди, – напомнил он.
Я переставил ведро вперед, сел на корточки и поглядел Егору в глаза.
– Послушай, сынок, – проговорил я, – работа по дому и в огороде не оплачивается, а оформить тебя в лесники я не могу по состоянию твоего здоровья.
– Но неужели нет никаких других способов? – Егор не отступал.
– Никаких, откуда я возьму деньги, чтобы платить за эти грядки? – сказал я и продолжил вырывать сорняки. – Ты, конечно, можешь помогать безвозмездно, но думаю, для твоего здоровья было бы лучше воспользоваться редкой возможностью: побольше гуляй на свежем воздухе, загорай на пляже и купайся хоть каждый день.
– Да мне надоело валяться на песке с утра до вечера! – сердито воскликнул он. – Я на косу хочу.
– Сожалею, но я не могу тебе так часто давать денег на эти поездки, – прежним спокойным тоном заявил я. – Дороговато выходит.
– Значит, устрой меня лесником, как в прошлом году, – не унимался он. – У тебя ведь есть свободное место.
– Егор, довольно об этом. Я тебе уже все объяснил, – сказал я.
– Да это не объяснение, это какая-то отговорка! – в сердцах воскликнул он.
Я промолчал, не желая продолжать спор. Егор посмотрел мне в спину и с затаенной обидой проговорил:
– Ну хорошо, я найду способ, – и пошел восвояси.
В следующий раз Егор отправился на косу, заняв денег у Эрвина. Тот как раз получил зарплату от нашего лесничества, и Егор, дождавшись подходящего момента, уговорил друга о небольшом одолжении. Понимая, для чего это нужно, Эрвин денег не пожалел.
Прежде чем войти на базу рыбной инспекции, Егор, не снимая сандалий, помыл ноги от дорожной пыли в небольшой лесной луже, пригладил волосы, взъерошенные ветром, смахнул с рубашки маленькую зеленую гусеницу, усевшуюся на его закатанном до локтя рукаве, чтобы воспользоваться бесплатным транспортом, расстегнул на груди пуговицы, чтобы была видна серебряная цепочка с медальоном в виде буквы «А», и прошел в железную калитку.
Заринка, увидав гостя, бросилась к нему через весь двор, виляя хвостом и весело тявкая. Егор достал из рюкзака три ванильных сухаря и скормил собаке одно за другим в качестве дани за посещение. Затем он прошел среди развешанных сетей к дому и тут застал старика. Мстислав Ерофеевич сидел в тени сливового дерева возле крыльца, уютно расположившись в плетеном кресле, и читал какую-то толстую книгу в твердом переплете. Дедушка был совершенно седой, с гладко выбритым лицом, сухощавый и немного сутулый. Глаза его были темные и глубокие, как ночное небо, вероятно, поэтому он видел хорошо не только, что делается вокруг, но и глядел в глубину, даже умел заглянуть в далекое будущее. На нем был пиджак, слева увешанный ветеранскими колодками, а справа – тремя медалями за труд, серые брюки и черные туфли на босую ногу. Мягко ступая сандалиями по песку, Егор приблизился к старику и поздоровался.
Мстислав Ерофеевич оторвался от книги, оглядел гостя с ног до головы и бодрым голосом ответил:
– Здорово, Егор. Проходи. Присаживайся.
– А Ладу можно? – спросил Егор.
– Они с отцом на заливе по поводу браконьерских сетей. К обеду воротятся, – объяснил Мстислав Ерофеевич и закрыл книгу, заложив палец между страницами, где читал. – Да ты возьми стул, садись. Не ужель, у нас с тобой разговору не найдется?
Егор поднялся на крыльцо, прошел за занавеску, взял в доме стул и вернулся под сливу.
– Как себя чувствуешь? – поинтересовался Мстислав Ерофеевич. – Как твоя рана?
Егор смутился оттого, что старику, слишком многое о нем известно, и, махнув рукой, ответил:
– Пустяки.
– Я бы так не говорил, – возразил Мстислав Ерофеевич и откинулся на спинку кресла, так что оно тоненько проскрипело, а медали на пиджаке с достоинством пробряцали. – Всякая рана, да еще огнестрельная, опасна для здоровья. Ты, конечно, еще молод, и раны на твоем теле затягиваются быстро. И все-таки пустяком это называть никак нельзя. Хорошо, что пуля не повредила жизненно важных органов. И легкое тебе врачи поправили. Молоденький ты еще – все восстановится.
– Вы говорите, будто доктор.
– Ха-ха-ха! Нет, не доктор. Я – ветеран! Артиллерист Красной Армии. В войну бил гитлеровцев.
Егор поглядел на старика с любопытством, а тот продолжил:
– До войны я работал инженером-мелиоратором в селе Краснояр под Новгородом. Оттуда я попал на фронт. Гнал фашистов от Москвы до самого Кёнигсберга. Да вот какое дело: ни пуля, ни граната, ни какая мина мою жизнь не отняли. Такая, брат, судьба. Бывало, пуля пролетала в том самом месте, где я еще секунду назад находился. Стоило наклониться, чтоб шнурки завязать, за угол дома повернуть, под деревом штаны спустить за надобностью – и целехонек, только свист, да треск по сторонам. А то и вовсе было так, что мина сама собой разрывалась, незадолго, прежде чем я в том месте окажусь, где она сидела. Так я со смертью всю войну в кошки-мышки играл. Точно ангел-хранитель уводил меня от беды. Кого-то пуля догоняла, а я, было дело, сам под пулю лез, да она не брала, как слепая. Но однажды все ж сплоховал. Нечаянно свою судьбу обманул. Представь, конец войны, весна, развалины Кёнигсберга. Наши закрепляют Красный флаг на башне Der Donna. Я со своей ротой наблюдаю сей торжественный момент, да боль терплю: сапог правую ногу жутко натер, портянка сползла, нужно бы отойти в сторонку, сесть на камень, да перемотать портянку-то. Но не могу, терплю, страдаю по привычке. Вместе со всеми кричу «Ура!» и бросаю вверх шапку, прыгаю через боль. Тут я и получил пулю в плечо. Какой-то гад недобитый выстрелил из-за угла. Его тут же хлопнули, а меня, вместо того, чтобы дальше, со своей ротой направить, немцев бить, представляешь? отправили в медсанбат, лечиться. А после, как выписали, оставили меня в разбитом городе разбирать завалы на улицах. И ту я узнал, что моя рота, пока я лечился, полегла под Кёнигсбергом, никто не уберегся. Вот, что такое. Бывает. – Мстислав Ерофеевич тяжело вздохнул, пригладил рукой волосы.
– Значит, вы с конца войны здесь живете? – спросил Егор.
– Да, – кивнул Мстислав Ерофеевич, – сначала работал в Кёнигсберге на строительстве, потом стал рыбным инспектором и гонял браконьеров по Неману и заливу. А немецкий дом, в котором я жил, тоже в войну пострадал, и потом быстро дряхлел. С крыши стало течь, стены начали осыпаться, деревянные лестницы гнили. Его ремонтируют, а он все равно разваливается. Никто не мог понять, что с ним такое, как заговоренный. А когда жить в нем стало нельзя, переселился я поближе к месту работы – в Зеленоградск. Обзавелся семьей. Думал, война отучила любить, да не тут-то было. Теперь мне уже за девяносто пять. Бог милостив. – Вздохнул. – Как видишь, пребываю в здравом уме и хорошие книжки без очков читаю. – Показал обложку, где было написано: «Виктор Астафьев, “Царь-рыба”». – Пока в инспекторах работал, читать было некогда. Но как от дел отошел, так сразу и взялся. Астафьева, эту вот книгу, третий раз перечитываю, и все интересно. Наверное, и через год заново возьмусь. Хороша литература! Жизнь, видишь ли, выдалась мне большая. Можно вот такую толстенную книгу мемуаров написать. – Похлопал рукой по обложке «Царь-рыбы». – Да не умею. Раньше некогда было, теперь силы не те. Э-эх, работал инспектором, а когда время пришло, решил для себя – хватит, и передал это дело сыну. Пускай он теперь служит. – Тут Мстислав Ерофеевич наклонился к Егору и проговорил как бы украдкой: – Между нами говоря, он молодец, справляется. Хотя, упрямый. Бывает, станешь ему дельный совет говорить, как будто слушает, а все равно делает по-своему. Все наоборот. Ну, да и Бог с ним. Вроде все получается. Вот и внучка подрастает. Хорошая у нас хозяйка. На меня похожая. Бойкая. Обещает, когда вырастит, в инспектора определится. Что ж, дело верное, хотя не женское это занятие. Бедняжка без матери растет. Та вертихвостка ушла из дому, уехала в город, и дочь не нужна. Работает в школе учителем немецкого. Набрала себе репетиторских учеников и живет с одним из них. Гм, тот после армии готовился в Балтийскую академию поступать, и поступил. Теперь вдвоем живут. Разница в возрасте их не смущает. Тьфу, глупость какая. Все бы так легко свою жизнь крутили. Одна не понравилась – другую, затем третью начинают. Все ищет чего-то, артистка. Ну ее, – махнул рукой, – не хочу говорить. Надеюсь, Лада такой не будет. – Ухмыльнулся, похлопал Егора по коленке и снова откинулся на спинку кресла. – Гм, вижу, внучка моя заневестилась. А вы ведь неспроста в больнице встретились. Случайность, она тоже с высоким замыслом бывает. Вашу дружбу я поддерживаю, как бы там сын не ворчал, все ничего. Вижу, состоится у вас хорошая жизнь. Ты надежный боец. Терпи. И я когда-то был ранен, так что тебя хорошо понимаю.
Егор скромно улыбнулся. Этот дедушка и в самом деле все про него знает. Как будто провидец какой-то.
– Да как же мне не знать, – вдруг продолжил Мстислав Ерофеевич, словно прочел мысли Егора. – С твоим дедом я был хорошо знаком. Прекрасный человек был Всеволод. Царство ему небесное. Много мы с ним переговорили. Дед твой до самого Берлина чертей бил, а после, как война закончилась, сюда перебрался. Родное село его под Калугой сожгли фашисты, близких не осталось никого. Вот он и приехал сюда. Занялся лесным хозяйством, отремонтировал усадьбу в лесу, организовал Замландское лесничество. А дальше ты и сам знаешь, что было. – Мстислав Ерофеевич прищурился, глядя на Егора. – Похож. Похож ты на деда. Такой же шустрый.
Тут Егор еще больше смутился и уставился в землю.
– Чего робеешь?
– Да не робею я. – Егор перевел взгляд на старика и спросил: – Скажите, а фашисты много чего ценного на этой земле оставили?
– Хм, – Мстислав Ерофеевич задумчиво погладил подбородок и ответил: – Всяко дело было. Да теперь ничего хорошего не осталось, одно только оружие, неразорвавшиеся мины да снаряды. А ведь в Кёнигсберг фашисты везли ценности из нашей страны. Янтарная комната до сих пор неизвестно, где находится. Такие, брат, дела. Оставшихся здесь после войны немцев стали в Германию отправлять эшелонами. Свои дома они бросали со всем хозяйством. Чего не могли унести, прятали, закапывали, как будто покидали дома ненадолго, надеялись вернуться. Оставляли полные гардеробы, буфеты, подвалы. Чего только не было. С тех пор наш народ, где ни капнет, там какой-нибудь сувенир себе достанет. Нарыто здесь много, но еще много ценностей и по сей день в земле скрывается.
– Значит, можно еще найти какой-нибудь клад, – заинтересовался Егор.
– Сколько угодно, – ответил Мстислав Ерофеевич. – Знать бы только, где. Разорена эта земля. Не сохранились городища пруссов, рыцарские замки, разве только чудом уцелели некоторые дворянские усадьбы. Помню, годах в шестидесятых, Всеволод копался в огороде возле вашего лесного дома и нашел ящик. А в нем серебряный столовый прибор, сервиз фарфоровый, статуэтки какие-то.
– Знаю, мы до сих пор из тех тарелок едим, а сахарница недавно разбилась, – уточнил Егор.
– Давно у вас не был, – продолжал старик. – Да и не хочется никуда ехать. Разве что сюда, к сыну, перебираюсь на теплое время. Воздух тутошний мне жизнь продлевает. Хотя и в Зеленоградске живу возле самого моря. А все ж тут воздух особенный: залив, море и сосны – целебное сочетание. Лада, крошка моя, готовит замечательно. Жить да жить. Хотя, пуля, всякого находит. – Мстислав Ерофеевич задумчиво покачал головой, глядя перед собой. – И чего это я в тот раз портянки не стал перевязывать? До сих пор не понимаю. Может, и полег бы в сражении со всей ротой. А то вот жить остался. Нет, не понимаю. А вы, молодые, сами-то под пули не лезьте. Не надо. Я старый, мне сойдет. Чувствую, если до ста лет смерть не возьмет, тогда вообще жить буду вечно всем чертям назло. Гм… А ведь так должно быть, кто родную землю от нечисти избавил – тому и жить сколько хочешь. Да чтоб не надоедало, – старик весело усмехнулся собственным словам.
Тут со стороны залива донесся гул мотора.
– Э! Кажется, дети мои возвращаются, – прислушался Мстислав Ерофеевич.
Гул быстро приблизился, к причалу подошел инспекторский катер, и Егор подхватился бежать на пристань.
– Поди, поди, помоги им, – Мстислав Ерофеевич кивнул в сторону прибывших. – Наверняка опять с хорошим уловом вернулись.
Старик оказался прав. В катере лежали снасти. Владислав, Лада и подоспевший к ним Егор, ухватили ворох сетей и выволокли его на берег. Мокрые, облепленные водорослями и мусором сети были тяжелыми, с них струйками лилась вода. Заринка принялась обнюхивать эту кучу с любопытством натуралиста, она царапала ее лапой и все что-то высматривала.
– А теперь вдвоем расправьте и выберите из них мусор, – попросил Владислав, закурил и отправился к сараю за лестницей.
Владислав был крепким, высоким и широкоплечим человеком лет около сорока, с широким лбом, маленькими темными глазами и короткими усами. Его светлые волосы были по обыкновению коротко стрижены и довольно редкие, так что, когда он стоял на солнце, то можно было рассмотреть розоватую кожу на голове. Взгляд его был таким пристальным, точно он пытается разглядеть человека насквозь, и этой особенностью напоминал своего отца. В джинсах и тельняшке без рукавов он совсем не походил на инспектора.
Лестницу Владислав понес к шестам. Егор и Лада, тем временем, разложили сети на берегу и стали выбирать из них мусор. Среди находок, кроме тины и водорослей, в ячейках запутались несколько плотвичек, стебли тростника и клочки бумаги.
– Ты крупняк снимай, а мелочь не обязательно, – советовала Лада. – А то долго провозимся.
– А браконьеры? – спросил Егор, отбрасывая скользкий комок тины в сторону. – Что с ними, отпустили, что ли?
– Не было их. Папа знает, где сети искать, – ответила Лада. – Уже наученные.
– А засаду почему не делаете? Браконьеры придут, а снастей нет.
– Хитрые они, так просто не взять.
Между тем Владислав поставил возле шеста лестницу, забрался на нее и принялся сбрасывать сухие сети, чтобы освободить место под вновь привезенные. Ребята тем временем закончили свою работу. Когда все было готово, они втроем навешивали мокрые сети на шесты: Владислав крепил их наверху, Лада и Егор подавали ему и затем расправляли снизу.
– А для чего их сушить? – спросил Егор.
– Чтоб горели хорошо, – ответил Владислав.
– Когда соберем большую кучу, все разом и подпалим, – добавила Лада.
Мокрые снасти тяжело повисли между шестов.
Потом Лада ушла в дом накрывать обеденный стол. Егор и Владислав перенесли сухие сети в сарай, а потом отправились прибраться в катере. Заринка побежала следом, покрутилась на причале, легла в тени тростников и стала наблюдать за работой.
– Отцу привет передавай, – сказал Владислав, выметая мусор.
– Передам, – ответил Егор, выжимая тряпку за борт.
– Давно его не видел. Последний раз весной на конференции. Он все о тебе говорил. Как ты теперь?
Егор бросил на Владислава колючий взгляд.
– Вылечили.
– Ну и хорошо. А в лесничестве, что нового?
– Браконьеры с самой зимы не появлялись. Теперь только всякие проходимцы с деньгами подъезжают. Кому лес рубить, кому лисицу на воротник подстрелить, кому дорогу надо провести. Скоро дорог будет на земле столько, сколько этих сетей, что вы из воды достаете, – с досадой в голосе заключил Егор.
– Это верно, – вздохнул Владислав.
Егор бросил тряпку под ноги, отряхнул руки, сел на скамейку и продолжил:
– А вы почему браконьеров не сажаете? Жалеете, что ли?
– Законы такие.
– Больно милосердные все.
Владислав поглядел на Егора и улыбнулся.
– А ты, я смотрю, суровый.
– Будешь тут суровым. – Егор подобрал тряпку, вытер последнюю лужицу и сказал: – Все, теперь тут полный порядок.
– Ну, пойдем в дом, пообедаем, – позвал Владислав.
За столом Егор молчал и хмуро глядел в свою тарелку, слушая, как Мстислав Ерофеевич хлебает щавелевый суп и между делом его нахваливает. Владислав тоже был молчалив, казалось, он погрузился в свои мысли и монолог отца не слушал. Потом Лада разложила по тарелкам картошки с курятиной и села напротив Егора.
– Ты чего такой сердитый? – спросила она.
– Думаю, – ответил Егор.
– О чем? – Лада наколола на вилку кусочек картофелины и сунула в рот.
– О чем еще можно в его возрасте думать, как не о женщинах, – вмешался вдруг Мстислав Ерофеевич.
Владислав посмотрел на отца неодобрительно.
– Так ведь это естественно, – продолжал тот.
Тут Егор не выдержал:
– Думаю, почему вы браконьеров отпускаете, а потом снова их сети по десять раз достаете. Как будто больше заняться не чем.
– Такая вот штука, – промолвил Мстислав Ерофеевич.
– А что ты предлагаешь? – поинтересовалась Лада.
– Надо было браконьеров возле сетей дождаться. Устроить на них облаву. Неужели и этого нельзя? – Егор поглядел на Владислава.
Тот промолчал.
– Значит, нельзя, – ответил за сына Мстислав Ерофеевич и добавил: – Жизнь такая у нас.
– Я не понимаю, – резко ответил Егор и смахнул со лба нависшую челку.
– Если не нравится, ищи другую, – сказал Мстислав Ерофеевич.
– Привыкли по кухням на жизнь свою жаловаться, – сердито выплеснул в ответ Егор. – А дела никакого.
– Такой мы народ. Кипятимся в собственном котле, пока гром не грянет. А когда грянет, худо бывает. Всем худо сразу, – произнес старик.
– Да не спорьте вы, – возмутилась Лада. – Ели бы скорей, а то остывает.
На этом разговор закончился. Оба – и млад, и стар – решили перед дамой не петушиться. И обменялись многозначительными  взглядами, мол, поговорим еще в другой раз.
После обеда Егор предложил прокатиться на лодке.
– Справишься? – усомнилась Лада.
– Справлюсь, – уверенно ответил Егор.
– Тогда пойдем, – согласилась она.
По пути к причалу Егор признался:
– Я две недели ездил с друзьями на море. Плаванье хорошо укрепляет мышцы и закаляет. Так что на веслах буду я.
– Вот и замечательно, – подхватила Лада.
Егор взялся за весла, Лада села на корме, Заринка встала на носу вперед смотрящей. Лодка, оторвавшись от причала, медленно развернулась и поплыла. Егор и в самом деле теперь легче справлялся. Весла постукивали и поскрипывали в уключинах, с плеском опускались в воду, тростники с камышами шоркались о борта, маленькие волны едва покачивали лодку. Егор греб, напрягая все силы. Ни головокружения, ни дрожи в руках пока что не возникало, и это прибавило ему уверенности. Мало-помалу, продвигаясь по широкому тростниковому коридору, лодка, наконец, вышла в сияющий под жарким солнцем залив.
Чем дальше от берега, тем разреженнее становились тростниковые заросли, на воде покачивался зеленый ковер ряски и цвели кувшинки. Егор поднял весла и положил их вдоль бортов. В воздухе носились стрекозы. Над самой водой летали ласточки, хватали мошек и несли добычу в гнездо, своим птенцам. Среди стеблей кормились лысухи, обследуя листья кувшинок и водоросли, они склевывали оказавшуюся там мелкую живность. В небе с криком кружили чайки, какая-нибудь из них бросалась на воду, хватала неосторожную рыбешку и вновь взмывала на своих крепких крыльях. То и дело с кувшинкового листа или коряги плюхались лягушки, а когда лодка ушла, большой пучеглазый хор вновь запел свои романсы. Шумно хлопая крыльями, с разбегу взлетали утки, а потом снова усаживались поодаль на волнистую поверхность открытой воды. Птиц тут можно наблюдать часами. Немного передохнув, Егор снова взялся за весла и направил лодку вдоль побережья, теперь солнце пекло ему спину.
Лада тем временем с увлечением созерцала окрестности, щурясь от яркого солнца. Потом она свесилась за борт и стала заглядывать в белые венчики кувшинок, мимо которых они проплывали. На желтом дне цветка копошились мухи и мелкие черные жуки.
– Что там интересного? – спросил Егор.
– В каждом цветке есть свои жильцы, – ответила Лада. – Они живут, наслаждаются нектаром и выглядят счастливыми.
– Откуда ты знаешь, что они счастливы? Может, они делят там сантиметры этого жилища и бесконечно скандалят, – не без иронии проговорил Егор.
– Ну вот еще, они ведь не люди, – возразила Лада. – Этот цветочный народец вполне миролюбив. Ведь им нравится жить в своих кувшинках.
Егор усмехнулся такому жизнеутверждающему объяснению. Потом Лада опустила за борт руку. Водоросли нежно касались ее пальцев, а ряска приклеивалась к ладони зелеными кружочками.
– Смотри, а то щука руку отхватит, – проговорил Егор.
На это замечание Лада брызнула в него водой. Егор стер с лица капли, бросил весла и ответил ей тем же. Лада отчаянно заработала рукой, поднимая фонтан брызг. Тогда Егор усилил свою атаку. И тут лодка закачалась. Лада хохотала, ее платье покрылось мокрыми пятнами. По груди Егора покатились тонкие струйки. Друзья предались веселью, но недолго они бесновались: между ними возникла Заринка. Бросив на Егора сердитый взгляд, она тявкнула, чтобы он успокоился. Пришлось вернуться на свои места.
– Если бы не твоя собака, я бы выкупал тебя, – заявил Егор.
– Даже не мечтай, получил бы затрещину, – с достоинством ответила Лада.
– От тебя, что ли?
– От меня.
– Ну-ну.
Егор ухмыльнулся и снова взялся за весла. Лада расправила платье и стала глядеть на залив, а потом показала рукой:
– Смотри, там лебеди.
Егор повернулся и тоже увидел, как в сверкающих бликах волн плывет пара белоснежных, как облака, птиц. А за ними следовали пять подростков, неприглядно-бурых, словно выпачканных илом. Время от времени лебеди опускали голову под воду, становились хвостом вверх, как поплавки, и щипали водоросли.
– Красивые, правда? – восхищалась Лада.
– У нас, на Лесном озере, тоже лебеди гнездятся. А на зиму улетают, – сказал Егор.
– Куда улетают?
– К морю.
– Здесь лебеди живут, пока залив не замерзнет, а потом тоже к морю летят.
Понаблюдав лебедей, Егор снова зашлепал по воде веслами. Теперь он все чаще делал перерыв на отдых. Появилась усталость.
– Может, назад повернем? – предложила Лада, заметив его отчаянные усилия. – А то скоро поселок покажется.
– До поселка доплывем, а потом назад, – ответил Егор, продолжая грести.
И вновь он почувствовал, как в руках возникает болезненная дрожь. Это встревожило Егора. «Доплывем до поселка, а обратно как? – спрашивал он себя. – Самому придется назад грести, не девчонке же. А что, если в груди снова начнет царапать гвоздем? Нет, все равно Ладе весла не дам». К тому времени, когда из-за тростников показались первые кирпичные домики и деревянные сараи, Егор уже совсем выбился из сил. Лада заметила, как он тщетно пытается развернуть лодку, и потребовала:
– Дай мне.
– Нет, я сам.
– Давай, говорю. – Она поднялась с места.
– Отвали, я сам, – прошипел он сквозь зубы.
Заринка стояла у борта, глядела на берег, а потом затявкала на гусей, которые расположились у воды.
– Тогда причаливай к берегу, отдохнем немного и обратно, – предложила Лада.
Егор молча согласился и, напрягая последние силы, стал разворачивать лодку. Берег здесь был песчаный, пологий, позади него среди кустарников был широкий луг, а дальше, за деревьями, виднелись черепичные крыши домов. Там, где заканчивалась прибрежная стена тростников, на вытоптанной площадке клонилась к воде высокая старая ива с глубокими морщинами на стволе. К ее толстой ветке была привязана веревка с болтающейся на ней палкой. Местные мальчишки называли эти качели «тарзанкой». Бывало, собравшись, они лихо раскачивались на ней, проносились над самой водой, поднимая ногами тучи брызг. А кто был посмелее, тот, встав на саму перекладину и как следует раскачавшись, сигал в воду, туда, где поглубже. Иногда Лада приходила сюда с Заринкой и, сидя на берегу, наблюдала за прыжками мальчишек. А недавно и сама попробовала. Мальчишки так поразились ее смелым прыжком, ведь до сих пор ни одна девчонка не решалась летать на «тарзанке», что разразились восторженными воплями.
Лодка прошуршала дном по песку. Заринка тотчас прыгнула на берег и принялась обследовать окрестные заросли. Егор сложил весла. Лада ступила в воду, здесь было по щиколотку, и вышла на пляж. Егор последовал за ней, ощущая в ногах покачивание, как будто это берег колышется. Выбрался, наконец, бросился на песок, растянулся на нем навзничь и закрыл глаза. Лада села рядом, обхватила руками колени и стала глядеть на залив.
Облака с ярко очерченными серебристыми краями медленно ползли по бесконечно-синему небу, и напоминали горы сахарной ваты. С залива веял слабый теплый ветерок. По песку бегали зеленые с белыми крапинками жужелицы. Они охотились на мелких насекомых, точно волки. Одному жуку, прямо на глазах Лады, удалось схватить маленького еще бескрылого кузнечика своими длинными крепкими челюстями. Но и сами шестиногие хищники были начеку и никому не позволяли к себе приближаться. В случае опасности жужелица стремительно улетала прочь. На прогретом пляже их было много, а одна парочка замерла в любовном сцеплении в тени маленькой травинки. Соседний сад за деревянной оградой увитой вьюнком и ежевикой был полон жизни, оттуда доносилось гудение мух и пчел, монотонное пиликанье кузнечиков и звонкое пение птиц. Лада вслушивалась в ажурное плетение звуков, проникаясь прелестью голосов, украшающих кипучую, едва заметную невнимательному глазу жизнь этого очаровательного места.
– Это ты рассказала своему деду про мое ранение? – вдруг спросил Егор.
– А что? – Лада перевела на Егора вопросительный взгляд.
– Так. Мне показалось, он знает обо мне абсолютно все, – промолвил он.
– Дедушка все про всех знает, – Лада вновь стала смотреть на горизонт.
– По глазам, что ли читает? – ухмыльнулся Егор и приподнялся на локтях. – А орденов у него полным-полно.
– Он ветеран и гордится своими наградами, – сказала Лада. – Когда в поселок идет, надевает мундир со всеми орденами. Говорит, женщинам нравится.
Егор захихикал:
– Женщинам?! На сотом году жизни, нравится женщинам?!
– А что смешного?
– Да так, молодец твой дед. Все у вас в семействе какие-то правильные. Даже собака, и та много себе соображает.
– Это папа ее обучил, чтобы ко мне никто не приставал. Ему так спокойнее за меня.
– И что она сделает, если я немного прикоснусь к тебе?
– Разорвет на куски.
– Правда?
– Правда.
– Хм, сурово.
– А ты не прикасайся, – Лада поднялась, отряхнула платье сзади и направилась к «тарзанке».
Егор проводил ее восхищенным взглядом, ухмыльнулся, бросил взгляд на рыскающую в кустах Заринку, поднялся и тоже пошел к той качели. Лада села на перекладину, оттолкнулась ногами и стала раскачиваться. Егор встал под деревом и сложил на груди руки. Лада летала вперед и назад, будто маятник. Тогда Егор встал перед ней и расставил руки.
– Хочешь, я тебя поймаю?
– Поймай.
Егор дождался момента, и когда Лада приплыла к нему по воздуху, заключил ее в объятия и зарылся лицом в ее платье.
– Отпусти, – потребовала она. – Дурак. Отпусти, говорю.
Но Егор, вдохнув ее особенный приятный аромат, не послушался. Он только крепче прижал ее к себе, чувствуя девичье благоухание. Сердце его вдруг замерло, а потом учащенно забилось, голова закружилась, перехватило дыхание. На его счастье, Заринка, увлеченная раскопками в кустах, этой минутной сцены не заметила. Лада хлопнула Егора по спине, требуя, чтобы он отпустил. Егор едва опомнился. Затем, пропустив несколько ее полетов, он вновь поймал ее в объятия, отчего Лада громко вскрикнула. Пришлось ее отпустить, но Заринка уже неслась к ним, гневно сверкая глазами, как просмотревшая баловство своих подопечных сварливая нянька. Егор сделал вид, будто ничего не знает, и отошел. Лада с восторгом пронеслась мимо и стала раскачиваться еще сильнее. Она едва сдерживала порыв своего счастья. Заринка сердито проворчала и уселась рядом с Егором. Но ему было не до собаки. Как оглушенный, он побрел под дерево и там опустился на землю. Не понимая своего волнения, неожиданно перевернувшего все внутри, он испытывал какую-то досаду. Ему показалось, что его поразило легким током, словно Лада была наэлектризована. И это ощущение безумно хотелось испытать еще раз. А Лада все носилась по воздуху, словно у нее выросли крылья, ее темно-синее платье трепетно развевалось, черные волосы то прикрывали лицо, то летели назад. Наконец она спустилась с «тарзанки», села рядом с Егором и чему-то улыбнулась.
Заринке наскучило сидеть без дела, она оставила пост и отправилась исследовать кусты дальше.
– Ты обиделся? – спросила вдруг Лада.
Егор качнул головой отрицательно и потребовал:
– Сядь ближе.
Она пододвинулась.
– Еще, – сказал он.
Она обхватила его рукой и прижалась к тому месту, где у него была рана.
– Еще. – Он продолжал глядеть на залив. – Крепче.
Лада положила голову на его плечо.
– Так не болит? – спросила она.
В ответ он только кивнул.
На обратном пути Егор загребал веслами, как одержимый. Никакой усталости он больше не чувствовал. А было только новое волнительное ощущение. Как будто теплый цветок распустился внутри. Приятное чувство это осталось в его душе, подобно волшебному впечатлению, и может даже поселилось в нем навсегда.
Привязав у причала лодку, они прошли по тропинке среди дюн и оказались на песчаном берегу залива. Под ногами тянулись полосы выброшенных волнами водорослей, среди которых валялись перламутровые створки ракушек, иногда мертвая рыба и мелкий мусор. Заринка бежала впереди, останавливалась и обнюхивала эти незаурядные предметы. Слева поднималась песчаная гора из песка, белого и сыпучего, как сахар. Эта дюна остановилась у самого залива, словно не желая раствориться в воде, и маленькие волны лизали перед ней узенький пляж.
– Твой дедушка кое-что рассказал о старых немецких кладах, – задумчиво произнес Егор. – Как-то раз мы с друзьями пытались копать на развалинах. Да все пусто. Хотя, говорит, до сих пор находят ценные вещи.
– У нас дома вазочка немецкая и несколько картин есть, – отозвалась Лада. – Дедушка в своем доме нашел, когда жил в Кёнигсберге. Он говорит, земля у нас, все равно что остров Сокровищ.
– Найти бы чего-нибудь. Заработать. Я бы тогда к тебе каждый день приезжал.
Далеко впереди на песке отдыхала стая серебристых чаек. Увидав приближающуюся собаку, птицы одна за другой взлетали, а потом кружились над водой и растворились в сияющей дали.
– Твой дедушка не против нашей дружбы, – проговорил Егор. – Он сам мне признался.
– Зато папе не нравится, – сказала Лада. – Только он может Заринку расколдовать.
– И что она так и будет всюду за нами следить?
– Конечно.
– А ты не думала, хотя бы разок оставить ее дома?
– Думала, когда мы плыли в лодке.
– И что?
– Нельзя.
– А ты попробуй.
– Если папа узнает, он запретит нам встречаться.
– Да ну вас, – Егор обиженно махнул рукой.
Когда пришло время расставаться, они направились через лес к остановке.
– Я, наверное, не скоро к тебе приеду, – промолвил Егор.
– Почему? – Лада поглядела ему прямо в глаза.
– Попытаюсь найти клад, – он печально улыбнулся, обнял за плечи Ладу, но тотчас услышал грозное рычание за спиной и отпрянул.
– Я буду тебя ждать, – сказала Лада.

Зарабатывать в лесничестве Егор не мог, теперь он очень рассчитывал на удачу в раскопках. Вместе с Пашкой и Эрвином они копались на развалинах кирхи в деревне. Но ничего ценного там не находили. Когда приехала Анна со своими практикантами, количество карманных денег немного увеличилось, мать не скупилась, но и этого хватило бы лишь на мороженое или на упаковку чипсов с перцем, которых Егору теперь было не нужно. Он все же надеялся, что ему, наконец, разрешат зарабатывать.
– Никакой работы, милый, тебе надо поправляться, – убеждала его Анна.
– Я давно уже здоров, разве не видно? – хмурился Егор.
– Болезнь может вернуться. Погулял бы по лесу, съездил бы к морю, – советовала она. – Солнце и свежий воздух – вот что тебе сейчас необходимо.
– Я работать хочу, мне деньги нужны, – протестовал Егор. – Да я могу десять огородов перепахать таких, как один твой питомник.
– Не надо, – испугалась Анна. – Ты переутомишься.
Понимая, что спорить с матерью бесполезно, – она никогда не уступает, – Егор махнул рукой и побрел восвояси, отчаянно соображал, где еще можно достать деньги на поездку к Ладе.
Анна и ее студенты с утра до вечера пропадали в лесу или трудились в питомнике редких растений. Бывало, они так углублялись в работу, что даже к столу их не дозовешься.
– Обедать! – который уже раз, отворив калитку питомника, кричал Макар своим тонким с хрипотцой простуженным голосом.
Молчание.
– Обедать! – настойчиво повторял он.
– Макар, ты нас зовешь? – наконец откликнулась Анна. Она поднялась с корточек, выпрямила спину и отбросила косу на спину.
– А кого ж еще? – обиженно проворчал Макар. – Не земляных же червей.
– Попрошу без сарказма, – с раздражением отозвался Роберт, – я второй раз пересчитываю. Вы сбиваете со счету!
– Спасибо, Макар, мы уже идем, – пообещала Анна, вновь склонилась над грядкой и продолжила считать то ли тычинки, то ли пестики цветов, которые она опыляла мягкой кисточкой.
– Счетоводы, твою мать, – обиженно проворчал Макар и сделал вид, будто уходит.
Он отошел от забора, постоял под яблонями в саду, в ожидании, выйдут ли, наконец, ботаники или не выйдут, и, не дождавшись, снова подошел к питомнику только с противоположной стороны.
– Обедать! – позвал он сиплым голосом и закашлялся.
– Идем, – отозвался Женя, из-за своей грядки, где с хирургической осторожностью выщипывал проклюнувшиеся сорняки между робенькими стебельками горечавки, опасаясь, что живучие проростки пырея своими корнями задушат хлипкое редкое растение, которое выглядит так, будто боится жить.
– Сейчас же, – прошипел Макар.
Тут прямо перед ним из-за густых зарослей смородины выпрямилась Юля.
– А вы уже накрыли? – поинтересовалась она, обводя взглядом ряды торфяных горшочков, в которые высаживала проростки росянок.
– Давно стынет, – Макар оперся руками о забор. – Разогревать не буду.
Тут отозвался Роберт:
– А вы накрыли в саду или в доме?
– В саду, – ответил Макар. – Сегодня тепло.
Роберт поднялся с коленей и, отряхивая руки от земли, горестно заявил:
– Я больше не могу принимать пищу в саду. Стоит только сесть за стол, как вокруг тебя собирается все насекомое племя этого леса.
– Не преувеличивай, – подала признаки жизни Вера, она сидела на перевернутом ведре и делала записи в журнале, когда Анна диктовала ей какие-то цифры.
– А разве нет? Вот, скажем, проклятые мухи. Они ведь так и лезут в лицо и пытаются вырвать кусок прямо изо рта, – продолжил он с досадой. – Вчера в мою тарелку с ветки спустилась жадная гусеница, чтобы съесть мой салат. Вовремя заметил ее, а то она уже болталась на своей паутине, как приведение, над самой тарелкой. А муравьи! Да они строем ходят на наш стол и выносят с него все съестное! Одного я чуть не проглотил вместе с куском хлеба. Этот муравей ухватился за мой хлеб так, что не оторвать!
Макар покрутил пальцем у виска, выругался и побрел к столу, за которым уже сидели лесники.
– Это верно, – подхватил Женя, – сегодня утром я чуть не съел осу, которая увязла на моем бутерброде с вареньем. Вовремя заметил.
– И где эти птицы? – риторически спросил Роберт. – Почему они позволяют проклятым гусеницам забираться в мой салат посреди белого дня?
– А мне нравится, – проговорила Юля. – Тут все дышит, живет и счастливо вокруг нас, ни то что в душном городе.
– Да уж нашла чему радоваться, – ухмыльнулся Роберт.
– Ребята, довольно, пора заканчивать, – позвала Анна. – Продолжим после обеда.
Один за другим ботаники покидали свои грядки, брели в дом, мыли руки и потом садились за стол. Лесники уже заканчивали обедать и разговаривали о своих делах. А Егор не торопился, пил компот из лесных ягод и дожидался студентов.
– Кстати о птицах, – заговорил Женя, – помешивая ложкой в тарелке супа. – Сегодня утром сорока свистнула мои часы, пока я обливался водой во дворе.
– Вот, что я говорю, – тотчас подхватил Роберт, не донеся до рта ложку, – вместо того, чтобы защищать сады от проклятых гусениц, птицы занялись грабежом. Нашли легкий способ добычи. Наверняка, эта сорока продала твои часы на базаре. Эти хитрецы себе на уме.
– Не говори глупостей, – возразила Вера. – Ну скажи, зачем сороке деньги?
– Чтобы купить на том же базаре поесть, – ответил Роберт. – Вы просто недооцениваете их смекалку.
– А зачем ты обливался водой? – Юля вопросительно посмотрела на Женю.
– Закаляюсь, – ответил он и продолжил: – Так вот, я проследил за птицей тайком. Знаете ли, если бы закричал или побежал за ней, она бы испугалась и улетела с добычей. Но я сделал вид, будто ничего не вижу. С моими часами в клюве, сорока полетела к сараю. Я за ней. Осторожно заглядываю за угол и вижу: эта воровка сунула мои часы в щель между поленьями, затем подобрала с земли кусок какой-то промасленной тряпки и затолкала ее туда же, чтобы скрыть свой тайник с чужих глаз.
– Она, наверное, хотела поиграть в прятки, – простодушно предположила Юля.
– Не говори глупостей. Скорее всего, это мальчишка научил ее воровать наши вещи, чтобы потом продать, – заявил Роберт, кивнув на Егора.
Егор, не ожидавший такой гнусной клеветы, надулся.
– Что вы такое говорите, Роберт? – возмутилась Анна. – Мой сын не способен…
– Вы его плохо знаете, – заявил он.
Все обратили свой взор на Егора.
– Это ложь! – воскликнул он.
– Но ведь тебе нужны деньги, Егор? – продолжал Роберт. – Зачем?
– Сыночек, неужели ты?.. – ужаснулась Анна.
– Нет! – Егор просверлил Роберта свирепым взглядом. – Не обучал я никаких птиц воровству!
– А кто же еще? – проговорил Роберт, презрительно улыбаясь. – Ведь тебе зачем-то нужны деньги.
– А что, ведь известно, сороки вороваты по натуре, – проговорил Женя. – Возможно, Егор тут не причем.
– Спасибо, вы мне подали отличную идею, – с искусственной радостью произнес Егор. – И как это раньше мне в голову не пришло? Давно бы разбогател.
– Егор, я не думаю, что это верный способ, – начал я. – Разве я не достаточно даю тебе денег раз в неделю?
– Нет, не достаточно, – возразил он.
– Но ты же знаешь, как мало мы зарабатываем, – сказал я.
– Признайся, наконец, зачем тебе деньги? – ехидно проговорил Роберт, глядя на Егора в упор.
– Да пошел ты! – огрызнулся тот и отвернулся.
– Ну хватит, давайте поговорим о чем-нибудь приятном, – миролюбиво предложила Юля.
– Пусть сначала ответит, – настаивал Роберт.
Егор сверкнул на него презрительным взглядом, встал из-за стола и, сунув руки в карманы, побрел в дом.
– Роберт, ты обидел его, – с укором промолвила Вера. – Разве можно обвинять человека, не имея доказательств его вины?
– Извините, ваша честь, но в данном случае, разоблачение есть не что иное, как торжество морального закона над гнусными поступками, которые могут быть еще совершены, – елейным тоном проговорил Роберт. – Во всяком случае, мы предупредили готовящееся преступление с использованием специально обученных птиц.
– Ты перегибаешь палку, – все больше раздражаясь, произнесла Вера.
– Дорогая, Иммануил Кант советовал: чтобы выпрямить предмет, надо согнуть его в противоположном направлении, – нашелся Роберт.
– Ты просто невыносим! – заключила Вера, качая головой.
– Вы ошибаетесь, Роберт. Уверена, мой сын растет честным человеком, – с достоинством сказала Анна.
– Не факт, – возразил Роберт. – Он и его приятель, тот прусский мальчишка, состоят в сговоре со всеми зверями и птицами этого леса. Я собственными глазами видел, как они просили здоровенного лося дотянуться до сумки, которая висела высоко на ветке дерева. Я совершенно уверен, они специально забросили сумку повыше, чтобы научить лося доставать деньги из труднодоступных мест.
– Это Карвис, – объяснил я. – Он ручной.
– Они просто играли, – сказала Юля. – Я тоже видела.
– Это преступные игры, – настаивал Роберт.
Мало-помалу, за таким вот ожесточенным спором обед подходил к концу. Макар уже собирал опустевшую посуду, не вникая в суть разговора. Я и лесники засобирались на покос. А ботаники один за другим выходили из-за стола и возвращались в питомник.
 – Деньги, всему виной деньги, – рассуждал Роберт, вздыхая, хотя его больше никто не слушал. – Именно деньги растлевают общество и губят человеческую душу.
Но Егор, между тем, унывать и не собирался. Оставшись один, он ушел в сад, сел на качели и стал придумывать способы, как раскрутить студентов. Денег на следующую поездку к Ладе все еще не хватало. А тут сразу четыре человека в его пользу. Пусть каждый сделает свое пожертвование, придумать бы только на что. Труднее всего будет с этим Рыжим, впрочем, его можно заставить платить за публично нанесенное оскорбление во время сегодняшнего обеда. Женя, тот помягче, его можно заманить в ловушку, а девушек просто разжалобить, придумать какую-нибудь печальную историю и вызвать у них сочувствие.
Уже на другой день Егор приступил к исполнению своих замыслов. Ранним утром он подкараулил Женю возле крыльца, и когда тот вышел в одних шортах на зарядку, предложил услугу – сходить за холодной водой для обливания. Студент, ни о чем не подозревая, охотно согласился. Егор, не теряя времени, поспешил на задний двор к водопроводному крану, наполнил большую лейку и вернулся во двор. А потом, когда Женя закончил свои упражнения, поднялся на скамейку и стал поливать на него сверху. Вода с шелестом дождя сыпалась на его голову, плечи, скатывалась по загорелому крепкому телу. Женя был доволен. Он фыркал, отирался руками и сиял от удовольствия. И как это раньше с лейкой не додумался, так лучше чем из ведра, настоящий холодный душ. Но Егор, вылив на него лишь половину объема, опустил лейку на скамью. Удовольствие купальщика прекратилось.
– Ты чего? – спросил Женя с недоумением. – Закончилась уже?
– Нет, есть еще, – ответил Егор. – Я только подумал, может, ты дашь мне немного денег за такую услугу, а? – промолвил Егор. – Зря что ли для тебя стараюсь.
– Да я тебя не просил, ты сам, – начал было Женя.
– На, поливайся, – Егор протянул ему лейку.
Женя взял ее, повертел в руках, поболтал – много ли там воды. А Егор спрыгнул со скамейки и зашагал к дому.
– Постой, – окликнул его Женя.
Егор обернулся.
– Сколько?
Егор назвал сумму.
– Чего?!
– Ну хотя бы половину этого дашь?
Женя почесал в затылке, махнул рукой и согласился:
– Ладно, только завтра опять меня польешь.
– Ты растение, что ли? – ухмыльнулся Егор и весело запрыгнул на скамейку.
– Ух, ты! – Женя пригрозил кулаком и отдал ему лейку.
Днем, дождавшись удобного случая, Егор подошел к Вере. Девушке он рассказал жалобную историю, будто он собирает деньги для своего деревенского друга Пашки, у которого так разболелся зуб, что парнишка воет второй день и рвет на себе волосы, а денег, чтобы ехать в город к врачу, в его семье нет. Надо признать, в этой печальной драме содержалась немалая доля правды, Пашке и в самом деле было плохо, вот только денег Евдокия и без Егора нашла, и зуб сыну еще на прошлой неделе вылечили. Однако Егор так искренне живописал страдания друга, что Вера прониклась сочувствием и выложила часть требуемой суммы.
С Юлей дело было намного проще. Егор едва только намекнул, что Эрвин страдает от неразделенной любви к соседской девчонке, будто она не желает с ним знаться, потому что у него никогда не бывает денег на мороженое или коробку конфет, как Юля, тяжело вздохнула и, не задумываясь, полезла в свою сумочку за кошельком и отсчитала для несчастного друга запрошенную сумму. И эта история Егора оказалась перевернутой правдой. Аристократическое обаяние, ум и нескрываемое легкое равнодушие Эрвина вызывали у одноклассниц истерический интерес; завидный жених будет в свое время. Но даже самой настойчивой девчонке никак не удавалось добиться от него внимания: Эрвину все время было некогда.
Таким хитрым способом Егору удалось скопить немного денег. При этом свою личную беду он раскрывать не решался. Правду ведь никто не понимает, зато все верят, если как следует приврешь. И все-таки собранной суммы было по-прежнему мало. «Вот если удастся раскрутить Рыжего, тогда уж точно полный билет в оба конца обеспечен, – рассуждал Егор, – но это самое трудное: к Рыжему требуется особый подход. Иначе он своим моральным законом все испортит. Больше всего на свете моралисты дорожат правдой», – заключил Егор.
Настал тихий вечер. Кто отдыхал от дневных забот в доме, кто нежился среди цветов в саду, кто отправился в Пруссовку за продуктами, а Роберт сидел на скамейке с журналом «Вестник ботаники» и читал. Он был в рубашке без рукавов и шортах, и от него крепко веяло жидкостью против комаров. К вечеру комары одолевали обитателей усадьбы немилосердно. Но Роберт за стеной ароматной отравы чувствовал себя в полной безопасности. Немного понаблюдав за ним, Егор собрался с духом, вышел во двор и сел на скамейку рядом.
– О чем мечтаешь? – поинтересовался Роберт, бросив взгляд на Егора, и перевернул страницу журнала.
– Да так, – вздохнул тот печально.
– Это не ответ.
– А о чем, по-твоему, может мечтать человек в моем возрасте?
Роберт снова перевел взгляд на мальчишку и ответил:
– Ну уж конечно не о деньгах.
– Правильно, – тяжело вздохнул Егор.
– Тогда о чем же? – с любопытством допытывался Роберт.
– О любви, – чистосердечно признался Егор и грустно опустил голову.
– Мелкий, ты чего? – Роберт повернулся к нему в пол оборота и бросил журнал на скамейку.
– Плохо мне, – промолвил Егор. – Вы все делами заняты, Эрвин с утра до вечера лесником работает, деньги зарабатывает, а мне нельзя. Хоть бы клад найти: копаем, да все бесполезно.
– Послушай, ты что-то путаешь. – Здесь у Роберта явно одно с другим не сочлось. – Причем тут деньги, клады? Ты говорил о любви, – напомнил он.
Но Егор не торопился развивать едва завязавшуюся тему своей неразделенной любви и промолвил:
– Ты не обижаешься на меня за то, что я прошлым летом вмешался в ваши отношения с Верой?
– Нет, что ты? Все здорово вышло.
Егор кивнул.
– Тогда я рад за вас.
– Погоди, ты начал говорить, будто кого-то полюбил, так?
– Так.
– И дальше что?
– Не везет мне. Нравится одна девчонка, да живет она слишком далеко. У меня нет денег, чтобы ездить к ней хотя бы раз в месяц.
– Мелкий, да ты спятил.
– Наверное.
Искреннее признание Егора глубоко тронуло Роберта.
– Ну и дела! – покачал он головой. – В твоем возрасте я об этом даже не думал. Кактусы на подоконнике выращивал, в походы ходил и книги умные читал. А ты уже! Вот так поколение растет! Ты родителям говорил?
– Что я дурак, что ли, – испугался Егор. – Если узнают, они из дома меня не выпустят. Разве не понимаешь?
– И в самом деле, не выпустят, – Роберт почесал в своей рыжей шевелюре и проглотил ком удивления.
А Егор продолжил играть на его тонких струнах души, как опытный музыкант.
– Не могу я без нее, понимаешь? – глаза Егора заблестели от слез, он шмыгнул носом. – В общем, я решил, если до конца недели не достану денег на билеты, отправлюсь к морю и спрыгну с обрыва.
– Ты постой, погоди. Надо же! Вот что раннее увлечение делает с подростками! – растрогался Роберт. – Теперь я все понимаю. Ты извини, что я с деньгами на тебя обрушился, тогда, за столом. Я ведь не знал, что у тебя все так серьезно.
– Да ладно, – Егор махнул рукой и, всхлипнув, протер под носом ладонью.
Роберт обнял его и прижал к себе.
– Ты только не убивайся, хорошо? Я ведь понимаю. В свое время еще Кант рассуждал: «Женщины даже мужской пол делают более утонченным». Надо же, я и не думал, что в таком возрасте можно испытывать такие сильные переживания. Тут и в самом деле не до кактусов.
– Сам не знаю, отчего это. А ведь ее дедушка в прошлый раз так и сказал, что мы не зря в больнице встретились. Выходит, судьба свела.
– Обещаю, вы будете вместе. Я дам тебе денег на билет.
– Честно? – В глазах Егора стояли слезы.
– Я разве когда-нибудь врал? – риторически спросил Роберт.
Егор насилу сдержался, чтобы не разреветься от нахлынувших чувств и уткнулся лицом в плечо студента.
– Ты только не раскисай, – Роберт потормошил его волосы. – Денег я тебе дам, сколько потребуется, но за одну добрую услугу.
Егор оторвался от него и поглядел в глаза:
– Какую?
– Надо грядку перекопать, сделаешь?
– Родители увидят в моих руках лопату, накажут.
– А ты ночью, когда все лягут спать, – придумал Роберт.
– Хорошо, – вздохнул Егор.
Около полуночи Роберт и Егор, освещая себе путь фонариками, прибыли в питомник. Чтобы не перепутать грядки, Роберт заранее пометил белой ленточкой те, которые требовалось вскопать, и показал Егору, после чего отправился спать. Никто не слышал звуков шороха вонзаемой в землю лопаты под покровом тихой звездной ночи. Уговор остался тайной. А ранним утром Роберт и зевающий Егор встретились во дворе и отправились в питомник. Студент прошелся вдоль грядок, принял добрую работу и тут же отсчитал мальчишке нужную сумму. Егор торжествовал. Роберт тоже. Чуть позже, когда студенты во главе с Анной собрались в питомнике, то застали Роберта с лопатой.
– Ты что, всю ночь здесь копал? – ухмыльнулся Женя.
– Зачем же? – возразил Роберт. – Встал пораньше и поработал. Люблю копаться в земле под утреннее пенье птиц.
– Птиц? – усомнилась Юля.
– Ну да, по утрам они здорово поют, – продолжил Роберт. – Известно, что Кант сменил место жительства из-за того, что ему мешал размышлять над вечностью зловредный петух, живший в соседском саду. С другой стороны, голоса птиц особенно полезны для людей, занятых физическим трудом. Звуковые колебания, исходящие от их голосовых связок, распространяются по окрестностям и благотворно воздействуют на нервную систему человека. Поднимают тонус, так сказать, во всем организме. Иными словами, возбуждаются клеточки головного мозга, который активнее подает сигналы на мышцы, органы и обостряет чувства. Работать под пение птиц – одно удовольствие!
Студенты с недоумением переглянулись.
– Дорогой, птицы уже давно не поют, – заметила Вера. – У них птенцы подрастают.

То, что деньги на билеты были заработаны честно, Егор не сомневался, и это укрепляло в его душе чувство собственного достоинства.
В один из тех дней, ранним утром, Егор выехал на косу. Это была самая долгожданная поездка. Июль уже подходил к концу. Заря растекалась по восточному небу, окрашивая облака в нежные малиновые, лиловые и золотистые оттенки, словно там распускались цветы. С моря дул свежий ветер и нес груды серых облаков, между которыми сияло солнце и обливало землю жаром своих лучей. Но деревья уже с утра перешептывались о возможном дожде. Пауки не стали плести паутину на травах и прятались в трещинах пней и под камнями. Деревенские ласточки беззвучно носились над самой землей.
На сей раз Лада, Егор и Заринка отправились на дюны, что громоздились вдоль побережья залива. Пройдя по серому дощатому настилу среди старых хворостяных фашин, в которых цвела чина и дрожала на ветру робкая трава, они направились по гребню песчаных холмов. Место это очень напоминало пустыню с ребристыми барханами, но такое впечатление тотчас же развеялось: когда они перевалили через хребет дюны, показался залив, и вдали засияло озеро Лебедь, похожее на чашу с голубичным соком посреди сахарных берегов с зеленой кремовой окантовкой. Полуденное солнце здорово разогрело песок, так что на нем можно было печь блины. Облака, чьи тени скользили по склонам дюн, лишь на время скрывали солнце своими серыми клубящимися спинами. Ребята спустились по склону дюны к воде.
– Мы будем загорать здесь. – Лада указала пальцем на маленькую ложбинку, обращенную к солнцу, бросила на песок покрывало и стала его разворачивать.
Заринка насторожилась. Егору было все равно, где лежать, и хорошо, если бы эта собака куда-нибудь убралась подальше. Но Заринка повертелась на безжизненном солнечном склоне и, тяжело дыша, легла возле разостланного покрывала. Егор стянул с себя майку.
– Расстегни мне сзади, – попросила его Лада, отчаянно дергая замочек блузки, закинув за спину руки.
– А Заринка? – осторожно спросил Егор.
– Ах, да, забыла. – Снова потянула замочек. – Ну что же делать? У меня не получается. – Скорчила недовольную физиономию. – Дура, как же я не догадалась надеть платье. Она стянула с себя шорты и села на покрывало.
– Что же ты, так и будешь загорать в этой кофточке? – не без иронии поинтересовался Егор, ложась рядом с Ладой.
– Не смейся.
– Надо ее как-нибудь обмануть.
– Бесполезно. Чуткая она.
– А если палку подальше забросить? Я бы успел, пока она из воды вернется.
– Нет, не получится. Она оставит меня, если ты сам куда-нибудь исчезнешь.
– Ну как хотите. – Егор махнул рукой.
Лада растянулась на покрывале и опустила козырек кепки на глаза. Заринка перебралась к ее ногам. Вокруг ни души. Только чайки время от времени проносились с громкими криками. Ветер веял песком на вершине дюны. Цветущие волны залива накатывались на берег и оставляли после себя малахитовые разводы микроскопических водорослей.
– Как проходят ваши раскопки? – вдруг поинтересовалась Лада.
– Неважно, – ответил Егор. – На той неделе копались в развалинах замка, что на южном берегу залива. Ничего ценного не нашли.
– Не повезло, – медленно проговорила она с сочувствием.
– Зато с того места хорошо видны залив и коса, – продолжил Егор. – Я смотрел на косу и думал о тебе, угадывал, что ты сейчас с отцом носишься по заливу, рассекая носом катера волны, или гуляешь по берегу и собираешь ракушки. А может, стоишь у плиты и готовишь для своих предков суп на обед. – Лада захихикала. – Жаль, ты была так далеко, и мы не могли видеть друг друга. – Я бы очень хотел, чтобы ты приехала к нам. Ты ведь еще никогда не была в нашем лесу.
– Никогда. И вряд ли меня отпустят.
– Но ведь с тобой будет Заринка, чего им переживать?
Лада вздохнула и ничего не ответила.
Белая бабочка пропорхала над ними и, поблескивая крыльями, как солнечный зайчик, полетела к заливу, там ее подхватил ветер и понес прочь от берега. От бабочки потребовалось немало усилий, чтобы суметь обмануть ветер и вернуться к дюнам. Она полетела к сосновому бору и там укрылась среди цветущих кустов красного шиповника. Тогда ветер задул посильнее. Серые, словно стеганое одеяло, облака покрывали бледнеющее, как призрак меланхолии, небо, клубились и раздувались. Облаков приносило все больше, они становились гуще и темнее, и постепенно затянули все небо. От солнца теперь осталось одно лишь бледное сияние просвечивающееся сквозь хмурую дымку. Егор и Лада поднялись и стали собираться домой.
Потемнело вокруг. Окрестности смолкли. Как вдруг зашуршало: закрапал по песку дождь, выбивая на нем мелкие лунки. Досталось всем, кто не успел укрыться от дождя. Муравей получил первой каплей по голове, и, стойко перенося бомбардировку, поспешил к соседней травинке, где и укрылся. Зеленая ящерица стрелой пронеслась к ближайшим кустарникам. А маленький пушистый мотылек, пытаясь увильнуть от падающих капель, полетел зигзагами к синеголовой колючке и спрятался под ее упругим листом. Стрекозы пропали, как будто их ветром сдуло, на самом же деле они расселись по стеблям тростника и терпеливо глядели на падающие капли своими большими зеленоватыми глазами. Зато лягушки оживились: сидя на берегу или по горло в воде, они квакали дождю торжественные оды. А дождь поливал в угоду полям и лесной растительности.
Ребята ушли по тропинке в лес и там укрылись в небольшой деревянной беседке. Она была круглая с бревенчатыми стенами и с черепичной крышей, увенчанной деревянной маковкой. Внутри, по периметру, располагались скамейки. Заринка встряхнулась, подняв вокруг себя фейерверк брызг, и улеглась на полу напротив входа, по-прежнему не выпуская из виду друзей и слушая печальный ропот дождя. Егор и Лада пристроились возле окон по разные стороны. Вода капала с их промокших волос и струилась по лицу. Они глядели на дождь, который вскоре превратился в сплошной ливень. Шум стоял невообразимый. Порывистый ветер бушевал в деревьях, трепал и гнул их ветви. Капли тарабанили по крыше, шуршали в листве и вдребезги разбивались о землю. Время от времени лес озарялся вспышкой молнии, а вслед за этим среди деревьев с треском прокатывался гром, и Лада каждый раз вздрагивала от него и поглядывала на Егора, который сидел напротив, не смея приблизиться к ней, хотя и очень хотелось ему сесть рядом и прижать ее к себе, чтобы она не пугалась грозы. Но между ними лежала Заринка.
– Страшно? – тихо спросил Егор.
– Немножко, – призналась Лада, протерла мокрое лицо и добавила: – В прошлом году молния убила рыбака.
– Наш Макар говорит, Илья-громовержец всякого нечестного и злого человека поражает огненными стрелами, – сообщил Егор.
– Но мы-то честные, – уверенно промолвила Лада.
Егор пожал плечами и снова стал глядеть на проливной дождь, который висел плотной завесой и, казалось, никогда не закончится. Больше разговаривать в такой шум не хотелось. Так и сидели они молчком, покорившись судьбе. Спустя четверть часа гроза прошла, и дождь вскоре прекратился. От мокрой разбухшей земли стал подниматься легкий пар. С кустов и деревьев сыпались большие капли. В мрачном лесу было сыро и зябко. Покинув беседку, ребята поспешили по тропе к остановке. Ноги скользили по вязкой грязи, высокие кусты то и дело окатывали водой, как из душа. А потом появилось солнце, лесную дымку пронизали его лучи, и тогда земля и кустарники ослепительно заблестели, словно они были покрыты россыпями крошечных фонариков. Егор поглядывал на часы. Пришло время расставаться. Когда они встретятся вновь, ни он, ни Лада не знали, но почему-то были уверены – скоро.

Виток второй
Почва

«Леса и болота не позволят железноголовым пробраться в нашу деревню», – успокаивал Гониглис сына, хотя сам давно уже в этом разуверился.
С тех пор, как демоны захватили Натангию, жители Балайтена потеряли покой. Чтобы ввести в заблуждение врагов, с наступлением сумерек они перестали зажигать костры, младенцев, чтобы не плакали, матери не отнимали от груди, так и спали, а собак кормили досыта, чтобы на полный желудок их не тянуло поднять ночью лай. Во тьме Балайтен исчезал, так что даже заплутавший допоздна охотник мог пройти в пяти шагах от села и не заметить его. Дневные переживания сембов сменялись тревожными видениями по ночам. Во мраке что-либо из домашней утвари оборачивалось в злого духа, комар превращался в неуязвимого мурга, а волки за околицей завывали и огрызались, подобно кровожадным оборотням-вилктакам. Кошмары мучили всех, но многие, на свое счастье, забывали о них, едва пробудившись. Лишь старики, которым удавалось что-нибудь из своих грез вспомнить, сидели днем на завалинке и пересказывали ребятишкам ночные видения, обильно украшая их яркими выдумками.
Был в Самбии обычай: чтобы мальчики умели бороться со своими страхами, их уже с пяти лет обучали премудростям сражений. Один старый одноногий воин собирал вокруг себя ребятишек и на лесной лужайке учил их метко стрелять из лука, драться на мечах и так же ловко владеть копьем, как тем пальцем, которым ковыряют в носу, за что матери дают по рукам.
Две ночи подряд, со дня захоронения воинов, спящий Кальвис бился с врагами до тех пор, пока не одолевал их. Утром Лаурене снимала с сына изодранную за ночь льняную рубаху и обрабатывала кровоточащие царапины от демонических когтей, зубов и рогов отварами из лесных растений, которых во множестве росло в окрестностях деревни. На третью ночь Кальвис ложиться спать отказался, он сел у окна и, чтобы не заснуть, тихо напевал соловьиную песню под музыку ветра. Но упрямый сон сморил мальчишку под самое утро. Тогда Гониглис перенес Кальвиса на его лавку и устроился рядом, чтобы разбудить ворочающегося, прежде чем демоны одержат верх и нанесут ему серьезные увечья. Но Кальвис был силен. Он справился и на этот раз. Днем он не уступал сверстникам в бое на мечах, меткость его стрельбы из лука удивляла даже одноногого учителя, а копье его всегда било верно в цель. И откуда такая сноровка? Словно в мальчишке нечеловеческий дух. Никто не подозревал, что Кальвис одарен иными важными способностями: он понимал животных и мог говорить на их языках, общался с деревьями и водил знакомство с добрыми духами. Бывало, Кальвис уходил в лесную глушь и там вместе с барздуком изучал звериные следы, на цветущей лужайке играл с легкокрылыми, как бабочки, юмисами, а домашним духам каукам жертвовал самый вкусный ломоть овсяной лепешки.
Гониглису кошмары снились редко. В полнолуние, перед Священным дубом, он тайком от дяди Маттеуса и односельчан приносил в жертву козла и молил богов о покровительстве, тем и спасался. А по ночам Гониглис видел сны пророческие, они наполняли голову самыми необыкновенными свежими мыслями.
Лаурене устала сердиться на мужа за то, что тот загромоздил хижину и двор никчемными картинками на бересте, непонятными механизмами, устройствами и прочим хламом, от которого было больше тесноты, чем пользы. Белокурая синеглазая Лаурене была молодой и довольно изящной красавицей, но ей все реже удавалось перемещаться по скромному жилищу и двору так, чтобы не споткнуться, не садануться или не стукнуться бедром о то или иное изобретение мужа. Все чаще досаждали ей сплетнями болтливые соседки, которые думали, будто они с Гониглисом плохо живут и колотят друг друга по каждому поводу. Хуже того, в безделушках мужа постоянно терялись необходимые вещи, и обнаруживали их уже тогда, когда надобность в них пропадала.
Под окнами хижины стояла конструкция для замешивания глины – этакая деревянная ступа с лопастями на дне, приводимыми в движение рукояткой, которая располагалась сбоку. Но механизм этот быстро засорился, у Гониглиса пропал к нему интерес, и вскоре эта машина была позабыта. Зато автоматическая кормушка для кур позволяла не беспокоиться о кормлении птиц до трех дней. Из деревянного ящика с отверстием внизу зерно само высыпалось в корыто, по мере его поедания. Чтобы закрывать и открывать калитку гостям, не выходя из дома, Гониглис натянул льняную веревку длиной в семнадцать локтей. Единственная польза, которую Лаурене нашла для себя в этой веревке – возможность развешивать на просушку белье. А бесчисленные механические игрушки Кальвиса сделанные из костей животных, камешков, дерева и глины валялись повсюду, и такому их количеству мог бы позавидовать любой богатый мальчик из соседней Литвы. Долго размышлял Гониглис над приспособлением для ловли рыб, которое позволило бы иметь на столе рыбные блюда круглый год, но никак не мог довести его до ума. Однажды, когда ему начал, было, сниться желанный чертеж, его разбудил мечущийся во сне Кальвис. Идея мигом ускользнула. На следующий день Гониглис извел кучу бересты и обугленных на костре палочек, чтобы дорисовать рыболовное устройство, но все ему чего-то не хватало.
Зато Гониглис изобрел длинную самосжимающуюся спираль, и это было великое открытие года не только в его хозяйстве, но и во всей деревне. В тот раз он сидел во дворе и, от нечего делать, в задумчивости накручивал на палку железную проволоку. Полученная таким образом спираль оказалась гораздо сильнее его собственных рук, и когда он пытался растянуть ее, спираль упрямо сжималась. Тогда он прикрепил концы спирали к дверной ручке и косяку, чтобы таким образом разжать ее, но вместо этого, прищемил себе указательный палец, а дверь так неожиданно громко хлопнула, что Лаурене выронила миску с ячменной кашей и разразилась страшной бранью. Гониглис негодовал и хотел, было, швырнуть тугую спираль от себя подальше, но злость от неудачи и боли в пораженном пальце неожиданно сменилась радостью. Его вдруг осенило! Гониглис взялся за дело, и к вечеру того же дня дверь в хижину и калитка стали самозакрываться, резво скрежеща пружиной, и это было удобно. Уже на следующий день половина Балайтена обзавелась чудесной пружиной на дверях. На третий день пружинами заскрежетали все двери поселка, а вечером волшебная спираль появилась даже на горе Медянгарб в доме вечно хмурого, ворчливого и скандального жреца Маттеуса. Теперь, благодаря пению пружины, все вайделоты городища знали, когда старый зануда вышел из дома и когда вернулся. В благодарность вайделоты тайком наградили сообразительного Гониглиса баночкой меда, собранного священными пчелами из липовой рощи.
Однажды Гониглис изобрел рычаг, чтобы избавить свою спину от подъема тяжелых мешков с зерном или туши убитого на охоте вепря. Если бы пруссы знали, кто такой Архимед, и что он уже открыл законы рычага более четырнадцати столетий назад, пытаясь убедиться в том, что способен поднять Землю, то соседи подняли бы Гониглиса насмех. Но в такую дыру, посреди болот и дремучих лесов, как Балайтен, вести из внешнего мира не доходили.
В свободное время Гониглис и его маленький сын создавали какой-нибудь новый механизм. А между делом, отец объяснял сыну явления природы и честно отвечал на его вопросы, что из чего происходит. От отца Кальвис узнал, например, что звезды в черной шерсти неба – это не льдинки рассыпанные богами для игры в тавлеи, как говорил одноногий учитель, а солнца для других планет, развешанные в безграничных небесах в миллионах и даже больше шагов от Самбии. Это необыкновенное открытие приснилось Гониглису в прошлое новолуние, и он охотно поделился им с любимым сыном. Гониглис доверял вещим снам, но просил Кальвиса не рассказывать никому, а то дедушка Маттеус узнает и обозлится.
Кальвис легко перенимал опыт отца, впитывал науку и всячески старался ему подсобить. В очередной раз Лаурене сердилась на то, что Гониглис и Кальвис завалили двор досками, разнесли по дому стружки и повсюду разбросали инструменты, того и гляди, на что-нибудь острое напорешься. Но дело было серьезным: орудуя топорами, ножами, шилом, ее мужчины строили нечто такое, чему еще не было названия. И этим очередным своим изобретением, подобие которого еще придумает Леонардо да Винчи, и которое усовершенствуют накануне Первой мировой войны милитаристы, Гониглис втихомолку гордился: ведь спускаясь по речкам на лодке, с вращающимся за кормой колесом, скорее можно будет достичь Великой Прегоры, и там рыбачить среди островов, двигаясь быстро даже против течения. Большая река, которая зарождается в подземном царстве Патолло, была на редкость богата рыбой, но малодоступной для жителей Балайтена, тем более что ныне там повсюду рыщут враги. И вот, выразив мужу свое недовольство, Лаурене заявила: «Коли такой умный, придумал бы лучше, как избавить дом от пауков. А то они плетут сети по углам. Спасу от нее нет». Гониглис презрительно ухмыльнулся и не в шутку ответил: – «Паутина заводится в тех домах, где живут ленивые хозяйки». Лаурене, услыхав такое дерзкое замечание, драматично всплеснула руками, покраснела от гнева, надула щеки и, обозвав Гониглиса «врединой», громко хлопнула дверью и заперлась в хижине до самого ужина. С того времени они неделю не разговаривали, а когда возникала необходимость – прибегали к помощи Кальвиса. Затянувшееся между супругами безмолвие было прервано в тот самый день, когда Гониглис изобрел мясорубку и продемонстрировал жене, как она работает. Лаурене, обрадованная нужным механизмом, поцеловала мужа в щеку и поспешила к очагу, вращая ручку нового приспособления в виде небольшой кастрюли с винтообразным ножом и решетчатым дном. В тот же вечер семья ужинала котлетами с кровью из жесткого мяса тура, чего еще не пробовал ни один прусс.
Свершилось: Гониглис и Кальвис прикрепили к корме готовое колесо, спустили лодку на воду и торопливо в нее забрались. Гониглис вознес молитву богам и принялся вращать рукоятку. Лопасти тотчас вспенили воду, и лодка двинулась вниз по реке с такой скоростью, которая жителям Самбии могла только сниться. Причем управлялась лодка поворотом того же колеса: влево и вправо. «Человек сильнее самого себя, если умеет пользоваться своей головой», – многозначительно проговорил Гониглис, а спустя семь с половиной веков эту мысль повторит его далекий потомок.
Речка извивалась среди леса, и была она местами мелководная с каменистыми перекатами, а местами глубокая. В ее прозрачной воде было видно дно и вьющиеся там водоросли. Речные берега поросли пышной растительностью, а там, где они были обрывисты, торчали подмытые паводками корни деревьев и валуны. Эту реку местные жители называли «Пауста», что значит «дикая». Она несла свои воды к Великой Прегоре и питала ее.
Отойдя подальше от родной деревни, рыбаки причалили к берегу и вооружились острогами с железным зазубренным наконечником. Затем Гониглис попросил сына хорошенько укусить его безымянный палец. Когда мальчик это сделал, отец окропил наконечники каждой остроги своей кровью, чтобы рыбы не пугались, а напротив, собиралась на ее запах.
В тени деревьев, лениво помахивая плавниками, стояли несколько молодых форелей. Гониглис подобрался к ним поближе, выждал момент и метким ударом остроги насадил и вытащил из воды одну рыбину так молниеносно, что другие не заметили, куда подевалась их подруга. Кальвис замер с острогой немного поодаль, он вскоре тоже поймал форель и немедленно вернулся к отцу, радуясь хорошей добыче.
К обеду рыбаки возвращались с большим уловом. На поясе Гониглиса болтались пять форелин, привязанных за жабры веревкой. А Кальвис устроился на шее отца и, держась за его усы, как за поводья, погонял, ударяя пятками ему под ребра. Когда было больно, Гониглис щекотал сына в отместку, и тот извивался и хохотал во весь голос. Тропинка вела через небольшую березовую рощицу, затем мимо соседских домов, потом вдоль плетня, что был возведен вокруг родного жилища. Отворив калитку с мелодичным скрипом, Гониглис прошел на двор, у крыльца опустил сына на землю, а рыбу побросал в стоявшую возле порога корзину.
Пока Лаурене хлопотала у очага и готовила рыбные котлеты на большой глиняной сковороде, Кальвис вновь оседлал отца. Они скакали по комнате, а потом, сбросив с себя шерстяные накидки, выбежали во двор и бились на мечах до изнеможения. Лаурене поглядывала за ними в окно, скептически вздыхала и качала головой: «Ах, что за лоботрясы!» И счастлив был Гониглис от мысли, что боги не обделили его разумом, и немало своих фантастических идей он еще надеялся обратить в реальность.

* * *

Эрвин оформился на работу в лесничестве с первого дня летних каникул, и все же, когда было свободное время, он продолжал свои исследования природы. Его домашний зверинец время от времени пополнялся новыми жильцами. А кроме того, он много времени проводил в лесу и окрестностях, наблюдая животных в естественной для них обстановке.
Как-то раз Эрвину пришлось взять на воспитание маленького зайчонка, случайно угодившего в глубокую яму, которую выкопал Кожемякин посреди своего огорода, чтобы устроить колодец. Новый участок Кожемякин разбил на лугу возле Пруссовки, тут он задумал выращивать овощи для своей молодой семьи, а воду для полива растений ему приходилось таскать из ближайшей канавы, что возле забора родительского сада. Но хождения с ведром туда-сюда ему быстро надоели, вот он и принялся копать колодец.
Кожемякин был высокий и крепкий, с жилистыми руками, лицо его имело красноватый оттенок загара и оставалось таким ярким даже зимой. Льняные волосы его были коротко стрижены, и потому можно было легко заметить, что Кожемякин – лопоухий. В то время ему было около двадцати шести лет. На селе он работал трактористом, продолжая отцовское дело, и, бывало, из гаража его палкой не выгонишь, тут он мог копаться с утра до вечера.
В тот день Кожемякин, вооружившись лопатой, подошел к яме, глянул в ее полумрак и вдруг, на маленьком островке посреди воды, увидел серый комок с длинными ушами. Недолго думая, Кожемякин спустился по веревочной лестнице и встал сапогами на глинистое, прикрытое слоем холодной воды дно. Зайчонок таращил на двуногого свои большие черные глаза. Мать уже успела внушить ему чувство страха перед всем, что больше него, но защищаться зайчонок еще не умел. Кожемякин не очень удивился находке, потому что, пока он копал этот колодец, каждый день приносил ему в жертву сюрпризы: то лягушку, то полевку, то захлебнувшегося крота, а теперь вот маленького зайца. Соорудить вокруг ямы ограждение или положить сверху крышку Кожемякин догадаться не мог, поэтому каждый раз ему приходилось начинать работу со спасения, угодившей в эту ловушку очередной жертвы. Кожемякин взял зайчонка за уши, сунул за пазуху, выбрался наружу и посадил его на траву, но зверек, не зная, что делать, замер на месте, прижав к спине уши. Сообразив, что зайчонок слишком мал, чтобы он мог выжить в лесу, Кожемякин решил забрать его домой, пусть дочка с ним возится. Он поднял зайчонка, посадил в карман и направился домой.
На тропе возле канавы он встретил Эрвина, который направлялся на Лучистый луг, наблюдать птиц. Поприветствовав друг друга, они было разошлись, как вдруг Эрвин заметил, что из выпяченного кармана куртки тракториста торчат длинные уши, а потом оттуда высунулась удивленная заячья мордочка.
– Ты поймал его? – спросил Эрвин, показывая на карман.
– Сам в колодец угодил, – ответил Кожемякин, обернувшись. – Вот несу домой, может, Анечка воспитает.
– Зря, твоей дочке и пяти еще нет, – проговорил Эрвин. – Заморит она зайца, заиграется с ним, как с куклой, а то и вовсе задушит.
– Почему же заморит? – не согласился Кожемякин. – Она со щенками здорово управляется.
– То домашние щенки, – начал убеждать Эрвин. – А это жилец лесной, нервный и слишком мал для ребенка. К тому же он может укусить или напустить блох.
– Ничего, мы его собачьим шампунем в теплой водичке помоем, – заверил Кожемякин. – Никаких блох не будет.
Эрвин ухмыльнулся и покачал головой.
– Ну, Кожемякин, где ты видел, чтобы зайцев с шампунем купали? Он же сдохнет после этого.
– Это почему еще? – удивился тот.
– Эх, долго объяснять, – Эрвин махнул рукой. – Отдал бы его мне. Я бы его профессионально вырастил.
– Ага, профессионально, много ты себе воображаешь, – обиделся Кожемякин и собрался было идти дальше.
– Да ты знаешь, что у всех зайцев глисты? – нашел Эрвин еще один довод.
Кожемякин остановился и посмотрел на мальчишку недоверчиво.
– Откуда они у такого маленького?
– Как раз такие малыши червей и переносят, а потом дети животом страдают, что, разве не знал? Да тебя Людмила вместе с этим зайцем за дверь выставит, к дочке не подпустит. Будешь пол дня дустом отмываться. Так что, Кожемякин, лучше отдай зайца мне, пока я не передумал.
Тут Кожемякин озадачился крепко, потер лоб ладонью – видно, пробрали его сомнения.
– А если в аптеке, какую микстурку от глистов купить? Поможет?
Эрвин тяжело вздохнул.
– Эх, Кожемякин, я ведь тебе русским языком говорю, загубишь ты зайца. Ну скажи, откуда в аптеке заячьи лекарства?
– Верно, – согласился тот и махнул рукой. – Придется ветеринару показывать.
– Деньги придется твоему ветеринару платить, – предупредил Эрвин, – а заяц все равно сдохнет. А ну, покажи, я и без твоего ветеринара диагноз поставлю. Не первый раз уже.
– Отчего ж не показать, смотри. – Кожемякин прислонил лопату, которую до сих пор держал на плече, к забору, вытащил из кармана зайчонка и протянул Эрвину.
– Шерсть не по возрасту тускловата, – стал комментировать Эрвин, рассматривая зверька, – Но глаза чистые, это хорошо.
– Ага, что я говорил, здоровый он! – обрадовался Кожемякин.
– Погоди, не перебивай, смотрим дальше. Ага, блохи есть.
– Где?
– Да вон только что выпрыгнула.
– Я не видел.
– Ты, Кожемякин, когда увидишь, поздно будет. – Эрвин стал осматривать шерсть на брюхе. – Стоп, а вот это похуже будет. – Тут Эрвин с ужасом поглядел Кожемякину прямо в глаза.
– Чего там еще? – нетерпеливо спросил тот.
– Лишай, – печально промолвил Эрвин.
– Тьфу, нечистая. – Кожемякин сплюнул. – Ну где, покажи, где?
– Да вот здесь, вот, разве не видишь? под самым хвостом, да еще между лапами растет. Эх, залетел я с тобой, Кожемякин. Самому придется лечиться. Считай, тебе и твой Анечке повезло, что меня встретил, а то конец. Людмила бы тебе такой заразы не простила.
Кожемякин недоверчиво поглядел на зайца, потом на Эрвина.
– Да что она понимает? – с досадой произнес он.
– Поймет, когда Анечку в больницу повезете, – заверил Эрвин. – Ну, отдаешь мне зайца на лечение? А то…
– То, да это. Эх, ладно, забирай, – наконец уступил Кожемякин. – А то и в самом деле, жена меня из дома выставит. Кто его знает, что там еще? Лишая нам только не хватало. Сам-то вылечишь?
– Не знаю, вылечу ли, – неуверенно проговорил Эрвин, прижимая к груди зайчонка. – Все оказалось слишком серьезно.
Кожемякин взял свою лопату, положил на плечо и собрался идти на огород.
– Хочешь, я котенка за место зайца принесу? – предложил Эрвин.
Кожемякин махнул рукой:
– Не надо, своих девать некуда.
– Ну, тогда пока, – сказал Эрвин.
– Давай, удачи тебе, – Кожемякин поправил на голове кепку и зашагал прочь.
– Яму крышкой накрой, чтобы никто в нее больше не провалился! – крикнул Эрвин вдогонку.
– Накрою, – хмуро отозвался тот.
Эрвин поселил зайчонка в большом деревянном ящике с высокими стенками. На дно ящика насыпал опилок, затем положил свежей травы, положил несколько морковок и капустных листьев, а сверху прикрыл металлической сеткой. Новый обитатель был совершенно здоров. Не придумай, Эрвин историю с лишаем, Кожемякин бы ни за что не уступил добычу. Зайчонок оказался прожорливым и требовал к себе много внимания. «Подержу с месяц. Подрастет, и выпущу в лес, – решил для себя Эрвин. – Эти зайцы быстро дичают, когда на свободу попадут».

Следующее более редкое приобретение Эрвин сделал спустя несколько дней. Еще в мае Анна заказала в деревне навоз для удобрения нашего приусадебного огорода. Но разбросать его по грядкам никак не получалось: не хватало времени, а на выходных всегда находилась какая-нибудь другая неотложная работа. Большую кучу я привез из Молочного хутора с Вольгой, впряженным в специальную телегу, взятую на прокат у Жульена, и вывалил навоз посреди огорода. Куча эта до самого июня оставалась нетронутой, хотя и мозолила всем нам глаза. Одни только куры были довольны оттого, что нашли для себя удовольствие копаться в навозе и склевывать червей, которых там оказалось в избытке.
Был теплый субботний день. Как только Анна освободилась в университете, она села на рейсовый автобус и приехала в лесничество. Увидав парную навозную кучу на прежнем месте, она не на шутку разозлилась.
– Вы до сих пор даже не притронулись! – заявила она. – Куда же мне теперь сеять кабачки с огурцами? Июнь ведь уже. Сроки давно вышли! Надо, наконец, за эту кучу взяться. Сегодня же. Немедленно.
– И куда нам такой Эверест добра разбрасывать? – промолвил я.
– А разве некуда? Я ведь объясняла: понемногу на все грядки. Да, и на овощные тоже. Только в питомник не надо. Там я сама справлюсь.
– Таким количеством все лесничество удобрить можно, – невесело проговорил я.
– Разговорчики! – Анна похлопала в ладоши. – Где лопаты? – Она была настроена решительно. – Приступаем!
Я сходил в сарай за ведрами и лопатами.
– Как ты думаешь, Егору можно немного помочь нам в этом деле? – предложил я, кивнув на сына, который сидел на скамейке возле дома, и от нечего делать, мирно дремал на солнышке.
– Не знаю, он еще так слаб, – нерешительно промолвила Анна, подворачивая рукава рубашки.
– Тогда мы очень долго провозимся.
– Ты прав, думаю, если он немного поработает лопатой, это не повредит. Пусть наполняет ведра. А ты будешь их носить.
Я согласился и пошел за сыном.
Егор подошел к куче, окинул ее презрительным взглядом и присвистнул.
– Неделя работы, как минимум, – заметил он.
– Если не будем стоять, справимся быстрее, – ответил я.
– Может, позвать Макара в помощь? – спросил он.
– Нет, – категорически ответил я. – Макар пусть готовит обед.
– Мне долго вас ждать? – раздался голос Анны из-за грядки.
Работали мы быстро. Егор набирал пятое ведро, когда вдруг на лопате среди навоза зашевелился крупный блестящий жук. Егор вынул его, посадил на ладонь, внимательно рассмотрел и показал мне.
– Пап, посмотри, кого я нашел.
Я взял находку. Это был крупный жук, блестящий, как свежеупавший каштан, и с большим изогнутым рогом перед глазами. Он пополз по моей руке к среднему пальцу, забрался на него и попытался раскрыть крылья, чтобы взлететь, но передумал и двинулся назад – к ладони.
– Жук-носорог, – сказал я. – Довольно редкий вид в наших местах.
– А что он здесь делает? – Егор пересадил жука на свою руку.
 – Личинки его живут в навозе много лет, потом окукливаются, этот жук только что вылупился.
– Надо Эрвину показать, он такие чудеса любит, – сообщил Егор. – Носорогов у него, кажется, еще не было.
– Ярослав! – послышался голос Анны. – Ну, куда ты пропал? Скоро обедать.
– Посади жука в банку, – посоветовал я сыну и продолжил работу.
Егор сходил в дом, нашел в кладовке пустую банку из-под варенья, поместил в нее навозника, прикрыл лопухом и оставил на скамейке. Вскоре нам удалось выкопать еще одного жука и трех больших, белых, как слоновая кость, личинок. После обеда Егор засобирался в деревню, выкатил велосипед, сунул две банки с жуками и личинками в сумку, повесил ее через плечо и помчал к Эрвину, треща на всю округу пластиковой телефонной карточкой, прикрепленной к велосипедному колесу так, чтобы за нее цеплялись спицы.
– Откуда они у тебя?! – с восторгом спросил Эрвин, разглядывая копошащихся на дне банок жуков и личинок. Он был так удивлен редкой находкой, что забыл запереть клетку щегла и тот, воспользовавшись случаем, скакнул с жердочки на жердочку и выпорхнул наружу. К счастью, окно было закрыто, щегол повис на занавеске, что-то прощебетал, огляделся и перелетел на книжную полку, откуда стал наблюдать за ребятами, чем они там увлечены.
– Навозную кучу в нашем саду видел? – спросил Егор.
Эрвин ответил утвердительно, а спустя полчаса, вооруженный лопатой, которую охотно ему вручил Егор, наполнял ведро навозом, тщательно высматривая насекомых, чтобы не пропустить ни одного жука или личинки. «Как мало требуется человеку, чтобы он был по-настоящему счастлив!» – думал про себя Егор, сидя на корточках перед банкой, в которую клали очередную личинку жука-носорога.
Кроме навозников в той куче попадались длинные дождевые черви, их тут же скармливали курам, которые собрались на обильное пиршество со всего двора. А когда куры узнали, что в навозе скрывается еще более жирное угощение, среди них начался шумный ажиотаж. Вид личинок жука привел их в гастрономический восторг, как заморский деликатес, посланный природой исключительно для их удовольствия. Теперь обычные черви перестали интересовать кур, словно приелись. Птицы бегали вокруг кучи, забирались на нее, всполошенно кудахтали и лезли прямо под лопаты, чтобы не упустить ценное угощение, так что Эрвину приходилось этих назойливых кур отгонять. Но они все равно возвращались. Одной рябой курице неожиданно повезло, она ухватила огромную личинку из-под самой лопаты и с радостным квохтаньем бросилась наутек. Тот же час за ней устремились несколько ее товарок. Это были гонки, похожие на эстафету, да еще с препятствиями. Курица, держа в клюве добычу, стремительно неслась к смородиновым кустам, перепрыгивая через грядки. Однако беглянке не удалось достигнуть спасительных зарослей, ей наперерез устремилась не менее ловкая пеструшка, она настигла и вырвала заветный дефицит, что называется, прямо из клюва. Рябая курица выругалась отчаянным кудахтаньем. Но и пеструшка была вынуждена поделиться частью угощения с белой курицей, которая пошла было на обгон, и сумела урвать лакомый кусок, внезапно атаковав пеструшку. Наскоро проглотив остаток своей добычи, пеструшка припустила за белой обидчицей, но к той уже подлетела рябая и очень обиженная соседка. Метким клевком она отняла часть своей законной добычи и проглотила на ходу. Справедливость восторжествовала, хоть и частично. Но азарт среди кур набирал обороты, и пока высота навозной кучи медленно уменьшалась, куры продолжали возле нее крутиться. Даже Петька Клевастый, обычно гордый и степенный хозяин курятника, и тот не удержался от возможности полакомиться деликатесом. Взлетев на кучу, он дождался, когда в навозе мелькнет жирное тело личинки, бросился на нее и, прежде чем Эрвин успел отбиться, Петька ухватил добычу, спустился на землю и самодовольно склевал ее.
Несмотря на куриный натиск, в банках копошились два жука и семь личинок разных возрастов. Большую часть навозной кучи мы успели разбросать до ужина и чертовски устали, поэтому было справедливо решено продолжить это занятие завтра утром.
Ужинали на веранде. Макар, препарируя свое блюдо, брезгливо косился на ряд стеклянных банок с навозом, выставленных на подоконнике с уличной стороны.
– Завтра я приеду к вам пораньше, – пообещал Эрвин, с аппетитом поглощая курятину с домашней лапшей. – Завтра мы должны закончить эту работу.
– К чему теперь торопиться? – промолвила Анна, разламывая цыплячье крылышко, лоснящимися от жира пальцами. – Осталось не так много.
– Надо с рассвета начинать, а то куры в навозе с утра копаются, личинок ищут, – сказал Егор.
– Личинок? О чем это ты? – заинтересовалась Анна, верно пологая, что речь идет о вредителях растений. Значит, она ничего не слышала о жуках-носорогах, пока работала на грядках.
– Как, ты разве не знаешь, что сегодня мы нашли дюжину огромных личинок? – удивился Егор.
Тут я заметил, как скривился Макар, который до сих пор молчаливо работал ножом в своей тарелке.
– Личинки? – все еще недоумевала Анна, медленно пережевывая мясо.
– Да вон же они, в банках копошатся, – махнул рукой Егор. – Беленькие такие с неприятным запахом.
Анна обернулась и поглядела на окно.
– Боже, какая гадость! – проговорила она. – Совсем необязательно было выставлять их на подоконнике.
В эту минуту Макар благородно рыгнул и немного покраснел, потом раздраженно бросил на стол нож и вилку, молча встал из-за стола и удалился. Мы проводили его недоумевающим взглядом. Егор сдавленно захихикал. Анна вздохнула и покачала головой. Лишь Эрвин продолжал расправляться со своей порцией, как ни в чем не бывало.
– Давайте поговорим об этом после еды, – попросил я.
Поужинав, Анна отправилась в свой питомник, пока еще было светло, я засел в своем кабинете за отчеты, а Егор и Эрвин лазали у меня по книжным полкам и листали биологические справочники.
– Как правило, личинки жука-носорога развиваются в навозе, компосте, гнилой древесине около пяти лет, – вычитывал Эрвин, погрузившись в энциклопедию. – Это хорошо, значит, их не сложно выращивать дома.
– Так долго? – удивился Егор.
– Зато наши личинки разного возраста, пока одни растут, другие превратятся в жуков, а потом станут делать кладку и так до бесконечности, – объяснил Эрвин.
– А дальше что? – спросил Егор.
– Чтобы не держать личинок в навозе, их следует приучить жить в компосте с добавлением прелых опилок, – продолжал Эрвин.
– Это уже лучше, – захихикал Егор. – А то вонища будет, такая, что домой к тебе не захочешь войти.
Эрвин смерил его холодным взглядом, взял другой справочник и с достоинством продолжил:
– Жуков лучше всего держать в сетчатых садках, если положить на дно вышеуказанный грунт. Так это мы уже знаем. Этот вид жуков не причиняет вреда лесу, напротив, разрушая мертвую древесину, поддерживает круговорот веществ. Короче, их следует охранять.
– А откуда они взялись? – спросил Егор, листая «Жизнь насекомых» Фабра.
– Да они всегда здесь жили, просто раньше мы их не замечали, – объяснил Эрвин. – Ведь они редкие.
Затем, погрузившись в чтение, ребята умолкли. В кабинетной тишине слышался только шорох листаемых книг. Но вот Егор захлопнул книгу.
– А может их продавать? – спросил он. – Полтинник штука.
– Ты чего, спятил? – Эрвин бросил на него сердитый взгляд. – Еще чего! Редкими видами торговать запрещено.
На губах Егора мелькнула улыбка.
– А если разведутся, как черти? – сказал он. – Куда их девать?
– Будем выпускать в природу, – решительно заявил Эрвин.
Дома Эрвин рассадил личинок по деревянным ящикам с заранее приготовленным грунтом. А пятерых жуков, трех самцов и двух безрогих самок, поместил в садок, где они ползали по трухлявым корягам и то и дело сталкивались рогами. Эрвин заметил, что самцы никогда не дерутся своим изогнутым, как сабля, рогом. Для чего вообще этот рог им нужен, было не известно. Книги тоже по этому поводу молчали.
Спустя некоторое время, самки сделали кладки мелких беловатых яиц в куски трухлявой древесины. Совершив свой родительский долг, жуки один за другим отошли в мир иной, а Эрвин набрался терпения: пять лет придется ждать, пока произойдет череда превращений, прежде чем из этой кладки появятся новые жуки.

По выходным Эрвин вставал пораньше и, наскоро позавтракав, кормил питомцев, а затем отправлялся в лес, на пруд или на луг. Со временем, он уже не ограничивался научными вылазками в окрестности Пруссовки и Замландского леса, бывало, Эрвин садился в автобус и выезжал в город или на побережье.
Из дневника Эрвина:
«На этот раз мне пришлось заботиться о трех краснобрюхих жерлянках, похожих на маленьких жаб с бурой пупырчатой спиной и ядовито-желтыми пятнами на брюхе, при виде которых, у змей или аистов напрочь отшибает аппетит. Этих жерлянок я обнаружил за городом в маленьком задыхающемся прудике, который в начале новой рабочей недели должны были, не глядя, засыпать песком, чтобы проложить через то место шоссе. Намеченная дорога так и уперлась в этот затравленный водоем, как будто рабочие решили, что за выходные он сам исчезнет. Бульдозер уже стоял наготове с опущенным ковшом, как бык, нетерпеливо дожидаясь команды. А может, все-таки, это начальник, заметив пруд, остановил работу, чтобы поразмыслить, пустить ли дорогу через него или, все же, в обход. Но это только мои предположения, во всяком случае, очень хочется верить в благоразумного бригадира. Хотя, подозреваю, все просто: в баке бульдозера в субботу посреди дня закончилось топливо, а нового подвезти не успели.
Поглядывая то на застывшую машину, то на белеющую вдали чащу городских домов, я выловил жерлянок, поместил их в банку с влажным мхом и поспешил по мягкой тропинке прочь. Город остался далеко позади и теперь походил на гигантский некрополь с белокаменными памятниками. Но город этот постепенно надвигается, наползает, как неизбежность, и спасения от него не найти – все погребет под собой: и этот теплый пруд, и луга, рощи, и даже лес. И от мысли такой мне стало как-то не по себе.
Несколько дней жерлянки провели в тазу с чистой водой и камнем в виде острова посередине. Они жадно хватали с пинцета мух и личинок мотыля. Разместить пучеглазых переселенцев мне было негде: все аквариумы заняты, поэтому я отнес их на Кувшинковый пруд, где уже обитали местные жерлянки и напевали друг другу своими меланхоличными голосами: «У-ук…», словно глухонемые русалки, и выпустил туда городских. Тогда я заметил, что в окрестностях пруда уже появились крошечные жерлянки, только что преобразовавшиеся из головастиков. Они сидели в наполненных водой следах коровьих копыт, как в ванне. У каждой жерлянки был свой собственный след копыта с теплой водой, и взрослые из пруда к ним не лезли. Следы с водой заняли и трое новых переселенцев, чтобы привыкнуть к новым условиям и соседям. Сунуться в чужой пруд сразу они не решились…»
В другой раз Эрвину пришлось спасать на курортном побережье пестрянок – довольно красочных на вид бабочек, словно природа инкрустировала их блестящие крылья рубинами и малахитом.
«Пестрянки летали стайками над душистыми цветами таволги и тысячелистника, – писал он в своей записной книжке. – Но маленький луг здесь окружили деревянным забором, его собирались расчистить для строительства нового коттеджа. Я перелез через забор, когда на стройке никого не было, выловил почти с десяток пестрянок и перенес всю компанию на другой луг, возле березовой рощи, чтобы эти насекомые могли оставить потомство в безопасности. Благо таволги там тоже растет достаточно.
Отловить пестрянок оказалось плевым делом. Они не так проворны, как обычные бабочки. Я наполнил полиэтиленовый мешок воздухом, чтобы раздулся, затем осторожно склонял в него метелку таволги с кормящимися на ней пестрянками и стряхивал их в пакет. Эти насекомые легкомысленно полагаются на свою ядовитость, уверенные в себе, они даже не пытались сопротивляться и падали в мешок, сложив крылья. А где летать – им, пожалуй, безразлично, лишь бы таволга цвела, и было бы достаточно солнца…»
Обычно Эрвин объезжал свой участок Замландского леса на Пергрубрюсе. Когда ему по пути встречалось что-нибудь интересное, например, новый строящийся муравейник на опушке, парящий над Лесным озером лунь или порхающий над луговыми цветами махаон, Эрвин спешивался и, пока Пергрубрюс пасся в сторонке, вел свои наблюдения.
«26 мая. Оставив Пергубрюса на лугу, я вошел в хвойник, следуя за муравьиным ручейком. Муравьи бегали по своей дорожке, кто в лес за кормом или строительным материалом, кто уже возвращался в муравейник с добычей. Оказавшись под пологом елей, я осмотрелся, понаблюдал за стайкой длинноусых молей, что толпились в солнечном луче над веткой, где их темные с металлическим блеском крылышки трепетали на свету, так что казалось, будто там клубится живое облачко. Мимо с отчаянным криком пролетел черный дрозд. И вдруг я услышал тихий писк и возню возле поваленного ствола дерева. Я присмотрелся и увидел землеройку. Короткими прыжками она промчалась по замшелому бревну, спрыгнула с него и ускользнула под слой жухлых листьев и бурой хвои. Вскоре тем же маршрутом пробежал еще один зверек, за ним еще и еще. Время от времени из-под бревна раздавалось гневное чириканье. Я заглянул туда, и две землеройки, прекратив возню, тотчас разбежались в разные стороны и скрылись в лесной подстилке. Терпеливо перенося укусы ноющих вокруг кровожадных комаров, я решил остаться понаблюдать, что делают здесь землеройки. А они беспечно скакали по стволу, с визгом кувыркались в лесной подстилке и не обращали на меня никакого внимания. Землероек тут оказалось с дюжину, вероятно, они затеяли какие-то странные игрища, но возможно, была и другая более серьезная причина их сборища. Я стоял возле бревна неподвижно, а вокруг меня носились, кувыркались, ссорились друг с другом землеройки. Ради шутки, я дождался, когда кто-нибудь из них побежит по бревну, и поставил на пути зверька руку. Землеройка резко затормозила, потянула своим хоботком воздух, пискнула, одним прыжком развернулась и бросилась бежать в обратном направлении. То же самое произошло и с другой землеройкой, которая собиралась перебежать по бревну с другого конца. А одна землеройка, по-видимому, самая храбрая, пробежала по моей ладони. Это немало меня удивило. Скорее всего, эти крошечные существа, живя в чаще, никогда не видели человека. Мне удалось поймать одну землеройку, и она принялась кусать мои пальцы и щебетать от негодования, требуя, чтобы ее отпустили. У нее была черная шелковистая шубка, а живот и грудка – пепельно-серые. Я вернул ее на бревно, землеройка пробежала немного, повернулась в мою сторону, понюхала хоботком воздух и шмыгнула в палую листву. После этого все землеройки куда-то пропали. В ельнике застыла тишина, только комары звенели вокруг. Спустя несколько минут зверьки появились вновь. Они осторожно высовывались из-под листьев, нюхали воздух, пытались рассмотреть меня, и, не видя для себя опасности, вновь затеяли возню. Комары все же вынудили меня покинуть веселое общество землероек, и я, немного озадаченный их поведением, вернулся на луг к заждавшемуся меня Пергрубрюсу…»
Жарким летним днем, если в лесу было спокойно, никто не заблудился, не пытался развести костер в неположенном месте и не рубил дерево, Эрвин направлялся к Лесному озеру. Здесь, на берегу, он снимал с коня седло и уздечку, раздевался сам и погружался в воду. Пока Эрвин плавал, Пергрубрюс ходил по пологому берегу, щипал низенькую траву и потом тоже заходил в воду, нюхал ее и пил, щурясь от солнечных бликов. Потом Эрвин доставал из сумки щетку и гребень, заводил коня по колено в воду и мыл его белые бока, расчесывал гриву и хвост. Такое внимание хозяина Пергрубрюсу нравилось. Кожа его подрагивала, он переступал с ноги на ногу, а когда Эрвин плескал на него водой, фыркал от удовольствия и встряхивал гривой. После купания, Эрвин растягивался на траве и следил за плывущими облаками, в которых угадывались разные фигуры людей, животных и даже мифических чудовищ, а Пергрубрюс, тем временем, пасся на соседней лужайке. Когда валяться на берегу надоедало, Эрвин принимался исследовать водных обитателей.
«Неподалеку плавали три лысухи, черные, как тень, с белым, точно карнавальная маска, лбом и клювом, – писал Эрвин. – Одна из птиц, с шумом разогнавшись по воде, поднимая крыльями и лапами брызги, то и дело гоняла своих соплеменников и потом, с тем же воинственным видом, те бегали за ней, – какое-то странное развлечение. Среди тростников квакали лягушки. В воздухе с шелестом крыльев носились стрекозы. На ветке, склоненной к самой воде ивы, стояла, как часовой, цапля и глядела в воду, рассчитывая поймать рыбу…
3 июля. Выдался жаркий солнечный день. Выкупавшись в Лесном озере, я вошел в заросли тростника и увидел, как по травинке из воды выбирается маленький дракон – ужасная на вид личинка готовилась превратиться в стрекозу, потом она замерла на стебле, дожидаясь, когда высохнет ее кожица. Затем, внимание мое привлекло движение возле воды, и я принялся следить, как на берег выползает бурое скользкое чудовище с маленькими лапками и большими глазами – головастик, который хотел познать, каково это будет житься на воздухе, когда он станет жабой. После этого я стал наблюдать за мелкими существами. Среди водорослей крутились жуки, в илу копошились рачки-ослики, а паук носил на своем брюшке воздух и наполнял им серебристый пузырь, спрятанный среди водных растений в паутине, чтобы в нем развивались детеныши. Оставив паука за его работой, я сходил к оставленной на берегу сумке, достал несколько пузырьков и наполнил их озерной водой, чтобы потом рассмотреть ее под микроскопом. А погруженный в забытье Пергрубрюс, все это время стоял в тени сосны и помахивал хвостом, разгоняя привязчивых слепней, и терпеливо меня дожидался…»
В тот раз Эрвин вернулся раньше обычного. Пока готовился обед, он попросил у меня микроскоп и сел за стол в кабинете. Вынув из сумки пузырьки с образцами воды, он выставил их перед собой на столе и принялся исследовать. В каждой капле его взору открывалось что-нибудь интересное. Особенно Эрвина увлекали кляксы-амебы, покачивающие длинными щупальцами гидры и смешные коловратки с щетинками вместо головы. Мимо глаз мальчишки проносились верткие инфузории, покрытые мерцающими ресничками, скакали дафнии и крутились циклопы. Эрвин зарисовывал их в тетрадке, а потом проникал в их чудовищный мир. Тогда он представлял себя величиной с микроба среди увеличившихся до лошадиных размеров существ, отчего они приобретали самую ужасную и отвратительную внешность. Главное, не увлечься и не остаться среди этих тварей навсегда.
«Если вам удастся избежать встречи с амебой в тесном пространстве пипеточной капли, и эта живая клякса не успеет вас задушить в своих леденящих душу скользких объятиях, то от гидры деваться совершенно некуда, – рассказывал Эрвин в своем дневнике. – Ее всюду проникающие чувствительные щупальца, как у спрута, окрутят вас, обстрекают жгучими, как у крапивы, ядовитыми жгутиками и потащат в пасть этого прожорливого мешка. Инфузории, циклопы и дафнии более миролюбивы, поэтому, если кого-нибудь из них отловить и хорошенько объездить, то они способны унести вас подальше от хищников, как ездовые животные. В очередной капле воды инфузорий оказалось так много, что от их суеты начинала кружиться голова, но это не самые удачные животные для верховой езды: мало того, что на их скользкой, гладкой кожице не легко удержаться, даже если как следует ухватиться за пучки ресничек, так они, вдобавок, во время движения непрерывно вращаются вдоль своей оси, так что и в самом деле можно потерять голову. Циклопы тоже не очень надежны, эти одноглазые существа слишком флегматичны и движутся медленно, словом, далеко на них не уедешь. А что касается дафний, то эти гиганты, более всего подходят в качестве ездового животного. Скачут они, будь здоров: одним взмахом своих членистых усов, способны мигом перенести всадника на две-три собственных длины подальше от опасных щупальцев гидры. Но дафнии бывают так глупы, что нужно немало потрудиться, прежде чем они возьмут верное направление. Выбор невелик. Я оседлал проплывавшую мимо дафнию-босмину с длинным, как у кулика, клювом, ухватился за две жесткие щетинки на ее панцире и, вооружившись скальпелем, вроде меча, и препаровальной иглой, длинной и острой, точно копье, поскакал навстречу врагу.
Гидра – крошечное, безобидное чудовище, пока на него смотришь с высоты своего человеческого роста, но стоит только преобразиться и войти в его водный мир на равных, как оно становится огромным, безобразным противником с повадками кровожадного хищника. Вот он жестокий оборотень Велняс, который может перевоплощаться в кого угодно. Гидра вытянулась во всю свою длину и, расправив щупальца, угрожающе покачивала ими из стороны в сторону, будто прожорливый цветок. Я атаковал ее внезапно, метким ударом скальпеля отсек одно щупальце и уже было бросился на другое, как хищница ухитрилась схватиться за усик босмины, подтянуть к себе, опутать ее целиком и парализовать своим ядом. Вовремя я спрыгнул со своего «боевого коня», и бросился наутек, вскочив на проплывающую мимо инфузорию. А гидра тем временем поднесла бесчувственную жертву к своей пасти и проглотила ее с большим аппетитом. Следующий удар я нанес верхом на сравнительно крупной дафнии-пулекс. Скакала она, как блоха, так что у меня дух захватывало. На сей раз, ловко избегая щупальцев гидры, я успел отсечь ей аж целых пять, одно за другим, но если гидру не убить, она вскоре отрастит себе новые. Корчась от негодования, гидра так рассвирепела, что, взмахнув одним из двух уцелевших щупальцев, как бичом, смогла ударить дафнию, так что я слетел с нее и, перекувыркнувшись несколько раз через голову, был отнесен потоком к самому краю капли. Умерщвленная дафния была наскоро проглочена, гидра расправила оставшиеся щупальца и двинулась на меня. Опомнившись, я торопливо поднялся на ноги, глотнул воздуха, огляделся вокруг и тут понял, что помощи мне ждать неоткуда: злая гидра сожрала всю живность, которая находилась в одной с нами злополучной капле. Мне пришлось принять бой с гидрой один на один. Щупальца приближались. Одно неловкое движение и гидра могла парализовать меня своим ядом. Но я выждал подходящий момент, поднял скальпель и ринулся в атаку. Я отсекал щупальца по кускам, ловко отскакивая, когда они пытались до меня дотянуться. В какой-то момент гидра едва не схватила меня за ногу, но я увернулся, прыгнул к ней ближе и пронзил ее мешковатое тело препаровальной иглой. Гидра мгновенно сжалась в комок. В предсмертных содроганиях она шевелила обрубками щупальцев, но, не сумев до меня дотянуться, обмякла и вскоре издохла…»
Из капли воды Эрвин вышел усталый, но непобежденный. А после, за обеденным столом, он рассказывал мне и Егору, с какими чудовищами ему пришлось на сей раз иметь дело. Будь у древних пруссов микроскоп, в их Самбии было бы гораздо больше богов и демонов. И для Эрвина капля воды – нечто большее, чем для любого из нас, – это крошечная модель окружающего мира, в котором тоже приходится выживать. Мир этот наполнен удивительным и отвратительным, и много в нем трудностей, которые, словно гидра, опутывают и отравляют жизнь своими ядовитыми щупальцами. Борьба с этой гидрой – хорошая тренировка, а победа – лучшее вознаграждение. Эрвину хотелось побеждать, и он побеждал. И пусть это только игра воображения, но и она бывает нам весьма необходима.
Лесные закоулки Эрвин обследовал с особой тщательностью. Он все еще надеялся найти здесь кустики рагангоры. Странное легендарное растение некогда произрастало по всей Самбии, но когда здесь начали вырубать леса, рагангора, любящая густую тень лесной чащи, стала быстро исчезать. Несколько растений до недавнего времени сохранились в Замландском лесничестве, однако, несмотря на усилия Эрвина их сберечь, после тяжелой малоснежной и суровой зимы, они и тут исчезли, словно на них мор напал. Эрвин не сомневался, что это происки Велняса, который по-прежнему стремится овладеть Самбией и ее жителями, заполучив прусский идол, и потому простирает повсюду свои лапы, как гидра щупальца.
Пора было вновь отправиться в Ульмеригию и совершить жертвоприношение богам под священным дубом. Эрвин был уверен, что трагическая зимняя история с неуловимым капканьщиком связана ни с чем иным, как со злодеяниями Велняса. Но как быть? Единственная уцелевшая рагангора росла в саду Гентаса, но в тот год, весной, она не цвела, семян не дала, и потому Эрвин берег дедушкино растение, как будто идол. Если использовать корень последней рагангоры, то может случиться так, что вход в призрачный мир будет закрыт навечно. Теперь рагангора выдаст семена не раньше чем через год. Когда именно – не известно. Она плодоносит, когда ей вздумается, и это счастье можно легко проворонить. И ждать нет больше времени – демоны одолевают. Они, как верные псы, приносят Велнясу души жителей этой многострадальной земли. Газеты, что ни день, сообщают печальные новости: кто спился, кто покончил с собой, кто разбился о придорожное дерево, кто свихнулся, сгорел, спрыгнул с обрыва от несчастной любви, а кто устроил пьяную резню в собственном доме. Несколько раз Эрвин порывался выкопать последнюю рагангору, но, подойдя к растению, останавливался в мучительной нерешительности, словно какая-то невидимая сила не позволяла ему совершить этот опрометчивый поступок. И было это нелегким для него испытанием.
«Дедушка нашел бы верное решение, – размышлял Эрвин. – Он всегда поступал правильно. И что бы он сделал, окажись на моем месте? Разве выкопал бы он последнюю рагангору? Нет, вряд ли. Он всегда думал наперед, что станет в будущем, и обычно угадывал, потому что был очень проницательным человеком. Он говорил: нужно беречь то, что имеем сейчас, ибо это может пригодиться потом. Но всегда ли это справедливо? Вот если пожар уничтожает дом сейчас, тогда какой смысл беречь огнетушитель на будущее, даже если он последний? Ясное дело – никакого. Им надо воспользоваться, потому что именно этот огнетушитель может спасти жизнь погорельцу. Значит, и рагангорой надо пожертвовать, не задумываясь, вдруг это и есть последний шанс!» – Сколько раз Эрвин убеждал себя в этом, но когда подходил к рагангоре с лопатой, в бессилии опускал ее, не смея прикоснуться к растению.
Егор, узнав о мучениях друга, предлагал ему клонировать уцелевшую рагангору. Идея на первый взгляд вроде бы хорошая, но ненадежная, ведь для этого растение придется выкопать, отправить в какую-то лабораторию и ждать. А что если клоны потеряют главные свойства рагангоры?
– Интересно, что будут делать люди, если на планете останется одно дерево, единственный карась в гниющем пруду и последняя нефтяная скважина? – спрашивал Егор.
– Сначала перебьют и съедят друг друга, а тот последний, кто выживет, будет страдать в пустыне и молить богов, чтобы скорее подарили ему смерть, – трагически отвечал Эрвин.
– Вот на Луне, наверное, так все и произошло, – вздыхал Егор. – Теперь она пустая, как мой кошелек.

Летом работа в лесничестве, уход за домашними питомцами, помощь матери на огороде и прочие дела отнимали у Эрвина все больше времени. В походы ходить стало некогда. Но сколько еще удивительных открытий он мог бы для себя сделать, если бы не нужно было по несколько раз в день поливать капусту, бесконечно пропалывать грядки, поить кур, участвовать в сенокосе и чистить клетки животным! Ему было досадно: теперь уже совсем нет времени провести несколько часов на облитом солнечным светом лугу, посещать потаенные закоулки леса, сады и морское побережье. Приходилось искать какой-нибудь выход, призывать на помощь всю свою изобретательность и включать фантазию.
Однажды в сухой солнечный день Эрвин, разворачивая шланг для полива капусты, нечаянно проткнул его о какой-то острый предмет, и не сразу это заметил. Лишь когда он подал воду, из дырки забил фонтан. Шланг был испорчен. Тогда Эрвин перекрыл воду и отправился в сарай за клейкой лентой, чтобы заделать отверстие, но пока шел – передумал и вместо ленты, взял шило. Вернувшись на огород, он протянул шланг между капустными грядками и наделал в нем отверстия через равные промежутки. После этого он включил воду. Теперь над капустой распустились пятнадцать радужных фонтанов, которые орошали влаголюбивый овощ. Чтобы фонтанчики били сильнее, распыляя вокруг себя влагу, Эрвин заткнул конец шланга бутылочной пробкой. Теперь о капусте можно не беспокоиться, она будет полита, а тем временем можно заняться кормлением кур.
Для кур Эрвин смастерил механическую кормушку в виде металлического конуса, опущенного вершиной с отверстием в деревянный поддон. Часть засыпанного комбикорма высыпалась в поддон сразу, как из песочных часов, а потом, в течение дня, поддон пополнялся остальным кормом по мере того, как птицы его склевывали. Заполнив кормушку с утра можно было весь день заниматься другими делами, не заботясь о птице.
Чтобы сварить конус из оцинкованной жести Эрвину пришлось обратиться к Кожемякину, которого в тот день нашел в гараже. Кожемякин лежал на спине под трактором и что-то там делал. Наружу торчали только его обутые в сапоги ноги, а время от времени из-под машины доносились звуки возни, сопение и странные постукивания. Можно было решить, что Кожемякин принимает там роды. Прошлой весной Эрвин наблюдал, как это делается, когда у соседской коровы возникли трудности, и из нее тоже долго торчали ножки теленка, которого пытался вытащить ветеринар.
В гараже было достаточно просторно. Свет лился с высокого серого потолка от большого прожектора с зеркальным отражателем, а также из настежь отворенных дверей. Вдоль стен стояли какие-то мрачные шкафчики с инструментами, по углам громоздился разный хлам, лежали шины и запасные колеса. Неподалеку от выхода располагались верстак и стол, которые тоже были завалены разного рода инструментами. В воздухе витали запахи: смесь бензина, мазута, ржавого железа и еще чего-то отвратительного – похоже, где-то валялась дохлая крыса. Эрвин поставил лист жести возле верстака, подошел к трактору и присел на корточки, чтобы посмотреть, что там все-таки делается.
– А, это ты, – заметил его Кожемякин.
– Привет, – сказал Эрвин.
– Здорово, – отозвался тот, продолжая работать гаечным ключом.
– Сварка нужна, поможешь? – спросил Эрвин.
– Что у тебя такое?
– Делаю кормушку для кур.
– А-а… Ну погоди немного, я сейчас.
Эрвин сел, облокотившись на колесо трактора. Некоторое время из-под брюха машины доносилась возня, маячил свет фонарика, потом оттуда раздался стук и, вдруг, шипение сквозь зубы – это Кожемякин ударил молотком по пальцу. Тракторист выругался и застучал осторожнее. Потом вдруг все на время стихло. А, спустя минуту-другую, Кожемякин стал выбираться наружу. Сначала из-под трактора вытянулись его ноги, затем появилось тело, руки и наконец перемазанная хмурая физиономия, словно Кожемякин только что родился на свет, заранее предчувствуя тяготы судьбы. Он сел, держа в руках выпачканную машинным маслом тряпку, протер ею руки, поглядел на Эрвина и поднялся. Эрвин тоже встал и последовал за Кожемякиным, который, бросив тряпку на ближайший стол, обернулся и проговорил:
– Ага, и что я должен сделать?
Эрвин поднял жестяной лист, подал его трактористу и сказал:
– Лучше тебя этого никто не сделает.
– Потому что некому, – торжественно добавил Кожемякин.
Пока тракторист готовил сварочный аппарат к работе, Эрвин изогнул лист как надо, чтобы получился конус. Потом Кожемякин надел на лицо темную защитную маску и принялся варить. Эрвин тоже надел темные очки, чтобы сварка плохо не повлияла на глаза. Электрод плавился, разбрызгивая в разные стороны яркие искры – зрелище увлекательное. Кожемякин варил мастерски, словно только этим всю жизнь и занимался. Когда все было готово, и на конусе образовался ровненький шов, Кожемякин отключил аппарат, осмотрел изделие, самодовольно просвистел и подал его Эрвину.
– А вот здесь края острые, надо бы оточить, – критически заявил Эрвин.
– Ерунда, сейчас сделаем, – ответил Кожемякин, взял с полки шкафа напильник, укрепил конус на верстаке, чтоб не дергался, и принялся по нему шаркать.
На столешницу посыпались металлические крошки. Эрвин снял с гвоздя магнит, формой напоминающий подкову, и принялся их собирать. Оба конца магнита тотчас ощетинились. Эрвин рассмотрел налепившиеся пылинки, а потом смахнул их пальцами на пол.
Между тем Кожемякин снял напильником все неровности и заусенцы, осмотрел конус и вручил его Эрвину.
– Теперь по краям ржаветь будет, – сказал Эрвин, – может, смажешь чем?
– Смазать? – Кожемякин задумался. – Ага, можно лаком покрыть.
Эрвин протянул ему конус. Кожемякин поставил его на стол, сходил к шкафу за бутылочкой, отлил из нее в чашку немного лака прозрачного и желтого как мед, закрыл бутылку, взял кисточку и промазал, где надо. Теперь к прочим ароматам этой механической конюшни примешался резкий запах ацетона. Когда и это было сделано, Эрвин проговорил:
– Пусть сохнет.
– Пускай, – согласился Кожемяки.
Они вышли во двор и сели на деревянную лавку. Кожемякин достал из кармана куртки пачку сигарет и сначала предложил Эрвину. Тот взял одну, Кожемякин сунул в губы другую. Затем, чиркнув по очереди зажигалкой, они закурили, щурясь от солнца.
– А что с твоим трактором? – спросил Эрвин, глядя на яблоню, что стояла напротив, возле забора, на ее ветвях уже набирались сока маленькие зеленоватые плоды.
– Ничего, – ответил Кожемякин, выпустив из ноздрей табачный дым.
– А чего ты под ним лазаешь? – усмехнулся Эрвин.
– Плановый осмотр делаю, где чего подтянуть, поджать, подправить надо, – ответил Кожемякин. – Чтобы всегда на ходу был.
– Заботишься о нем, как о животном, – проговорил Эрвин, дымя сигаретой.
– А чем он животины-то хуже? – спросил Кожемякин. – Такого же внимания требует. Вовремя покормить, залить водички, помыть, профилактику сделать.
– А мы в лесничестве все на конях.
– Ну и плохо. Трактор лучше, потому что жрет меньше, да тянет больше.
– Зато конь в лесу, где угодно пройдет.
– А что мне в лесу? Мне на нем поле пахать, навоз развозить, сеять, косить, бороновать, свеклу драть, удобрять. Вот сколько дел! Что к его заду прицепишь, тем и работает. А пожелаешь, так он и сено по пакетам расфасует и твоему коню в хлев поднесет.
– Ерунда, – Эрвин махнул сигаретой. – Зато от коня шума никакого и бегает быстро.
– А я к шуму привык, он мне не мешает, – Кожемякин циркнул слюной в сторону и снова затянулся сигаретой.
– Врешь ты, Кожемякин, разве можно к такому грохоту привыкнуть?
– Ага, привык.
– Может, скажешь, и к запаху топлива привык? Дымит твой трактор, как кочегарка.
– На свежем воздухе это не страшно.
– Однако ж в кабине воняет.
– Десять минут поработаешь и того запаха больше не чуешь.
– Это ты, Кожемякин, не чуешь. Но запах все равно остается.
– Вот прусс, а! Ко всему прицепится. Ну что за натура?! – возмутился Кожемякин.
– А потому что на лошадях работать всегда лучше и полезней, – ответил Эрвин.
– Ну и что? Ты меня против техники не переубедишь. Так что не старайся, – Кожемякин бросил окурок в жестяную банку с бурой водой, где уже плавали несколько таких же, и добавил: – Кони – это позапрошлый век.
– Дурак тоже так думал, а когда его машина посреди поля встала, сел на коня и дальше поскакал.
Кожемякин фыркнул и махнул рукой. Эрвин бросил окурок в ту же банку, поднялся, вошел в гараж и скоро вернулся со своим конусом.
– Уже высохло, – проговорил он, щупая пальцем края.
– Ну так и шагай, корми своих кур, – ответил Кожемякин.
– Спасибо, что помог, – сказал Эрвин.
– Ага, не за что. А трактор мой все равно любого коня лучше. – Кожемякин поднялся и побрел в свой гараж.
Лайма находила изобретения Эрвина вполне пригодными в хозяйстве. Прошлой осенью, например, он протянул металлический трос от картофельного поля, через сад, прямо во двор к сараю, чтобы не таскать тяжелые мешки с картошкой по ухабам. Теперь достаточно было нацепить полный мешок на крюк с роликом и вести его за веревку, словно навьюченного осла. Спина отдыхала. Картошку из мешков высыпали во дворе, чтобы подсохла до вечера, а потом ее убирали в сарай на хранение. Даже Лайма сама легко управлялась с мешками и благодарила богов за то, что послали ей такого умного сына. «Человек сильнее самого себя, если умеет пользоваться собственной головой», – не раз повторял Эрвин дедушкины слова.
Прошлой весной Эрвин придумал еще одну хитрость по хозяйству. Он решил увеличить количество рассады огурцов и помидоров, расставив ящички вдоль северных окон, в которые никогда не заглядывало солнце. Для этого Эрвин направил на темные окна солнечный свет, отраженный от двух зеркал вытащенных из старого трюмо, которые подвесил на шестах, вкопанных в землю. Лайма торжествовала. Она рассказывала об этом соседям, и те, поглядев на изобретение башковитого прусса, устраивали у себя из зеркал нечто подобное.

Пока Эрвин косил траву, заготавливал кормовые веники, ремонтировал ясельные кормушки, помогал лесникам в расчистке завалов и выполнял прочие поручения, Егор скучал, не зная, чего делать. Анна не отступала и запрещала сыну какие-либо физические нагрузки.
– Егор должен окрепнуть, чтобы не случилось рецидива болезни, – настоятельно рекомендовала она.
Я не противился ее требованию. Хотя и мечтал заставить Егора наколоть запас дров или, на худой конец, сложить за сараем поленницу. Но Анна предупредила, если с мальчиком чего-нибудь случится, отвечать придется мне головой.
– Была бы возможность, я бы отправила его в санаторий на все лето, – как-то раз сообщила она.
Услышав это, Егор страшно скривился.
– Да я бы и сам не против поехать в санаторий, хотя бы на месяц, – признался я. – В отличие от некоторых, я даже не знаю, что такое отпуск.
– Тебя никто не держит, – ободрительным голосом произнесла Анна. – Бери отпуск и поезжай.
На это ее легкомысленное заявление я промолчал.
Оставаясь без денег, Егор всерьез занялся поисками клада и прочих предметов старины, которые можно было бы выгодно продать антикварам и разбогатеть хотя бы на одну-две поездки к Ладе. Вместе с Пашкой, который все еще надеялся скопить денег на покупку стиральной машины для матери, а себе – хороших красок для рисования, они обшарили окрестности Пруссовки, Молочного хутора и развалин дворянской усадьбы, что на окраине деревни, с которой несколько веков назад и пошло расти это селение. Но в многократно перекопанной земле ничего ценного уже не осталось. Ковыряясь среди руин, кроме осколков битой немецкой посуды, гильз от патронов и ржавой дверной пружины, ничего более ценного ребята не нашли. Все собранные гильзы Пашка завернул в носовой платок и прихватил с собой старую пружину – в домашнем хозяйстве пригодятся. Зато на стене бывшего особняка ребята обнаружили осиное гнездо. Оно висело на кирпичной стене возле арочного окна, и было величиной с небольшой кочан капусты. Осы проникали внутрь своего жилища через небольшое отверстие внизу, а когда оставляли гнездо, то прежде чем улететь, ползали по наружной его стенке, как будто осматривались и ощупывали друг друга усиками, чтобы узнать свежие новости из соседнего сада.
Побросав кирпичи бестолку, Пашка уморился и взмок, так что рубашка стала неприятно прилипать к спине. Тогда он подошел к гнезду, встал под ним и принялся его рассматривать, задрав голову, а потом окликнул Егора и проговорил:
– Хорошо бы посмотреть, как они там внутри живут.
– Фиг они тебе позволят, сунешься – покусают, – отозвался Егор, разбирая в это время кирпичную кладку с помощью молотка, надеясь, что за ней откроется тайник.
– Им ведь хуже, – проговорил Пашка, – будто не знают, что я их от боли придавлю.
– Они свою жизнь отдают в защиту родного гнезда, – сказал Егор.
– Больно героические. Я-то перетерплю, а они жизни лишатся, – пробормотал Пашка. – А если дымарем окурить?
– Оставь их в покое, – с досадой проговорил Егор, не обнаружив среди кирпичей никакого секрета. – Займись лучше делом. – Он отбросил кирпич в сторону и продолжил двигаться вдоль стены, простукивая ее молотком.
– А может, у них мед есть? – не унимался Пашка и подошел к гнезду с другой стороны.
– Нет у них никакого меда, – ответил Егор. – Это ж не пчелы. Хочешь меду, сходи к Архипу, он за червонец тебе полную чашку нальет.
– А потом догонит и еще добавит, – пробормотал Пашка и облизал губы.
– Ты что, голодный?! – возмутился Егор.
– А чем же они, по-твоему, своих личинок кормят? – спросил Пашка, проигнорировав вопрос.
– Отрыгивают полупереваренную пищу, тем и кормят, – объяснил Егор. – Все, валим отсюда, нечего тут больше искать. Завтра на побережье слиняем. Там развалины рыцарского замка обследуем.
– Отрыгивают? – Пашка с недоумением поглядел на удаляющуюся спину Егора.
– Ну, ты скоро? – позвал тот.
Пашка махнул рукой и, спотыкаясь о кирпичи, последовал за другом.
На следующее воскресное утро Пашка и Эрвин заехали на велосипедах в лесничество за Егором, а потом втроем отправились на берег Куршского залива, где находились руины тевтонского замка четырнадцатого века.
Выдался жаркий день. По небу, подобно стаду жирных овец, лениво ползли пышные облака. Сначала ребята катили через лес, затем по проселочной дороге, где, по обе стороны, ослепительно желтели рапсовые поля, наконец, пересекли шоссе и завернули на железнодорожную станцию. Поездом они добрались до маленькой станции, дальше миновали деревушку, затем двигались по пыльной дороге через луга, по которым гулял теплый ветер. В ушах звенели кузнечики, над полями кружили канюки, в старых ничейных садах краснела вишня, и можно было завернуть туда и поесть кисло-сладких плодов, что ребята и сделали. На вишневых деревьях уже разбойничали скворцы. При появлении мальчишек, они оставили деревья и с громким верещаньем улетели прочь. Перекусив спелой вишней, ребята двинулись дальше, проехали небольшой хутор и вскоре, миновав березняк, увидели руины тевтонского замка.
Развалины возвышались на холме в окружении деревьев и кустарников. Можно было представить себе, каким величественным и крепким был этот готический замок в средневековье. Его башни венчали острые шпили, высокие окна были украшены красочными витражами, а с балконов открывался безграничный вид на полноводный сияющий в солнечном или лунном свете залив и его поросшие густым лесом берега. В гулких залах этого замка наверняка звучала старинная музыка, по стенам плясали тени, а в прохладном воздухе веяло дымом от каминов. В окнах самой высокой башни любому путнику можно было издалека различить мерцающий свет, по нему же ориентировались и рыбаки. Ветры гнездились на крыше замка и выли там лютыми зимами. Но прошли века, и ныне от замка сохранились только обвалившиеся стены из красного кирпича, они покрылись зеленым мхом, серыми лишайниками и поросли худосочными березками, которые пустили корни в древнюю кладку. Груды гранитных валунов от фундамента и кирпичи теперь были скрыты дикими кустарниками, а ров, некогда окружавший замок, превратился в заросший овраг. Никому ненужные руины сиротливо застыли в печали, как памятник безнадежной старости. У бывшего восточного флигеля начинался плодовый сад. Он также был заброшен, порос диким самосевом и опутан плетями хмеля, ежевикой и вьюнками, среди которых уныло склоняются ветхие усталые яблони, сливы и груши с обломанными сучьями и дряблой черной корой. Они все еще плодоносят, но плоды их измельчали, горьки и вязки от горя.
Ребята поднялись на холм по желтой тропинке, вьющейся среди кустов облепихи, оставили велосипеды, прислонив их к стене замка, вошли в развалины через широкую пробоину и осмотрелись. Внутри, среди мрачных стен, земля поросла травой и чертополохом, а местами была перерыта, словно тут прошлось стадо кабанов и не один раз.
– Вряд ли здесь что-нибудь можно найти, – скептически заметил Эрвин. – Рыцари клады не делали, а все что от них осталось давно хранится в музеях.
– Но ведь после рыцарей здесь что-нибудь было? – промолвил Егор, ковыряя ногой в куче кирпичей.
– Что было, то вывезли фашисты в конце войны, – ответил Эрвин.
– Тут, похоже, здорово перелопачено… как их там… чертовыми копателями, кажется, – добавил Пашка, простукивая молоточком кирпичную кладку.
– «Черными копателями», – поправил Егор.
– Во-во, точно ими, – подтвердил Пашка.
– Надо искать на старых кладбищах, возле церквей и усадеб, – проговорил Эрвин, глядя на оскаленные кирпичами вершины стен.
– Мы уже искали, – отозвался Егор. – Ни фига там нет, кроме мусора.
– Найти бы кирпичи со следами зверей, – продолжал Пашка. – И то хорошо.
– Да кому они нужны? – махнул рукой Эрвин. – В каждой антикварной лавке таких завались.
– А может, то копии, а мы настоящие найдем, – с надеждой сказал Пашка, поднимая с земли и осматривая темный от копоти кирпич.
– Ерунда, пойдемте отсюда, – предложил Эрвин.
– Давай, хотя бы стены осмотрим, да снаружи возле фундамента пороемся, – сказал Егор, снимая с себя рюкзак, где были саперная лопатка и молоток.
– Будем копать, – решительно заявил Пашка, которому вдруг стало досадно. – Зря что ли в такую даль ехали?
Он сходил к велосипеду и вернулся с лопатой. Пока друзья ковырялись в земле среди камней, Эрвин бродил вдоль стен, осматривал их и простукивал молотком, в тех местах, где они были толще, и кладка лучше всего сохранилась. Вскоре среди кирпичей он заметил небольшую щель, густо оплетенную паутиной – убежище какого-то паука. Эрвин осмотрел ее и решил выманить оттуда хозяина, чтобы узнать какого он вида. Для этого пришлось поймать маленькую кобылку и посадить ее в ловчую сеть, которая, сотрясаясь, подавала сигналы пауку, сидящему во мраке своего жилища. Ждать хозяина расщелины пришлось не очень долго. Довольно крупный, черный, покрытый жесткой щетиной хищник высунулся из темноты, посидел в нерешительности, подвигал челюстями и вдруг совершил меткий бросок. Паук напал на кобылку так стремительно, что Эрвин невольно вздрогнул. Схватив жертву, хищник вонзил в ее тело свои ядовитые клыки, а потом стал пеленать, выпуская клейкие нити. Такие пауки обычно живут в домах. И непонятно, чего это он делает в заброшенных руинах, где уже давно никто не живет, кроме привидений. А может быть это потомок тех пауков, которые жили здесь еще при рыцарях, и упрямо не желает менять место обитания своих предков. Какой-то древний замковый род, отличающийся особой агрессивностью, – размышлял Эрвин. – Видимо, нелегко им тут одним выживать в таких суровых условиях. Оставив паука с добычей, Эрвин вышел из стен замка через арочный проход и, щурясь от яркого солнца, присел на траву.
Над руинами носились ласточки, вдалеке в небе кружил аист, мимо со звонким щебетом пролетела стайка вьюрков, на камнях грелись ящерицы, а рядом возле стены загудел шмель с белым брюшком. Эрвин перебрался к нему поближе и, сев на колени, стал наблюдать, как шмель, перепачканный пыльцой, тщательно перебирает желтые тычинки крупного душистого цветка шиповника с красными лепестками и потягивает из него нектар. Тут Эрвина окликнули, и он обернулся. Из-за стены высунулась голова Егора.
– Эй, ты куда пропал? – спросил он. – Иди, помоги нам. Надо камень сдвинуть.
Эрвин неохотно оставил шмеля, поднялся и побрел в мрачные застенки.
Пашка, налегая на черенок саперной лопаты, пытался сдвинуть большой плоский камень. Егор поплевал на ладони, взялся за свою лопату, просунул ее под камень как рычаг и тоже напряг силы. Эрвин подсунул в образовавшуюся полость доску и начал продвигать ее все дальше и дальше по мере того, как камень поднимался. Земля под гранитом осыпалась, доска сухо потрескивала, Пашка весь красный и потный пыхтел, Егор скрипел зубами… наконец получилось. Камень поставили на торец, раскачали и бросили в сторону. Под ним оказалась пустота. Егор выбрал оттуда обломки кирпичей, а Пашка стал копать. Понаблюдав за ними, Эрвин отряхнул ладони и равнодушный к этим бесполезным раскопкам направился к невысокой стене. Цепляясь пальцами и носками кроссовок за выступы и полости среди кирпичей, он взобрался на стену, выпрямился на ней и огляделся.
Красивый пейзаж простирался вокруг. К северу от руин блестел в солнечном сиянии Куршский залив, виднелись желтые пески и рощи косы. С противоположной стороны Эрвин увидел обширные поля и луга, словно сшитые вместе зеленые, желтые, бурые лоскутки одеяла, и перемежались с зелеными рощами и травянистыми пригорками. Эрвин мысленно воспарил над этими лугами. Ветерок задувал ему в лицо, перебирал его светлые волосы, заглядывал в голубые глаза. Потом Эрвин сел на стену и свесил ноги. Вдалеке по серой дороге обсаженной деревьями шел мальчик с удочкой. В другой стороне неслышно ехал грузовик, поднимая колесами желтую завесу пыли. А потом в небо устремился, вылетевший из Храброво, самолет. Его корпус и крылья сияли серебром. Наконец Эрвин опустил взгляд и стал наблюдать, как там, внизу, в прохладной тени замковых стен, двое друзей ковыряются в земле, словно два сумасшедших крота.
Вскоре они так взмокли от своих отчаянных и бесполезных стараний, что решили бросить работу и перевести дух.
– Все, уморился я, – удрученным голосом промолвил Пашка, вонзил в сырой грунт лопату, стер рукавом пот со лба, поглядел на Эрвина, который сидел в солнечном сиянии, как заборный петух и отбрасывал свою тень на место раскопок. Не задумываясь, Пашка полез к нему, чтобы проветриться.
Егор поглядел на друзей, высунувшись из тени, так что верхняя половина его лица до кончика носа ярко осветилась. Затем бросил, как копье, лопату и потер ладони. Вдохнув прохладную земляную сырость, он поднял бутылку, из которой пили, сделал несколько глотков воды и тоже полез наверх.
– Жарко больно, – пожаловался Пашка, пристроившись рядом с Эрвином и щурясь от солнца. – И чего это облака даром по небу ходят. Пусть бы дождичком полили, хотя бы с полчасика.
– Ну вот еще, дождя нам не хватало, – услышал Егор, он вскарабкался по стене и сел возле Пашки. – Тебе всегда чего-нибудь хочется не вовремя.
– Поедем на залив, там и выкупаемся, – сказал Эрвин.
– У нас если дождь зарядит, то на целый день, а то и больше, – продолжал Егор.
– Так поедем купаться? – повторил Эрвин.
– Поедем, – согласился Пашка.
– А я бы еще поработал, – сказал Егор.
– Может, хватит, – Эрвин поглядел на него.
– Покопаем немного и тогда на залив, – предложил Пашка.
Некоторое время Егор созерцал манящую даль залива, глядел на береговую полоску косы с ее белыми песками, тающими в дымке далеко-далеко, почти в недосягаемости, и куда неудержимо тянуло. Он задумался. Лада, наверное, сейчас с отцом носится по заливу на катере или собирает на берегу ракушки и делает из них ожерелье, а может, копается на огороде. Жаль, она так далеко, и мы не можем видеть друг друга, ну разве что в телескоп, на который тоже нет денег, а рыцарский клад не отыскивается. Здесь, на стене, приятно обдувал ветерок, веяло цветами шиповника, кошеными лугами, нагретым камнем вперемешку с каким-то неприятным запахом тления.
– Откуда-то странно воняет, – заметил Пашка.
– Мертвечиной какой-то несет, – добавил Егор, поморщившись.
– Да вон, возле куста, ежик дохлый, – показал рукой Эрвин.
– Этого еще не хватало, – вздохнул Егор.
– А чего он сдох-то? – поинтересовался Пашка, высматривая глазами колючий труп.
– Да кто его знает? Старый, наверное, был. Надоело ходить по земле и помер, – объяснил Егор.
– Нет, не старый он, а молодой и глупый, – возразил Эрвин.
– Почему? – удивился Пашка.
– Был в деревне, съел мышь, наглотавшуюся отравы, и сам отравился. Еле до руин дополз, где был его дом, – объяснил Эрвин.
– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросил Егор.
– Духи лесные все знают. Ветер повсюду разнес. Это живым урок, – ответил Эрвин.
Пашка и Егор переглянулись, возразить было нечем, согласились.
– Ну что, может, пойдем? – неуверенно сказал Пашка. – Жарко тут на солнцепеке. Сомлел уже весь.
– Пойдем, – согласился Егор.
Один за другим ребята стали спускаться. Пашка, слезая, не удержался за выступ кирпича и рухнул на землю, ударившись копчиком, да так, что защипало на языке. Отряхнувшись и рассмотрев ободранный в кровь локоть, он пробормотал, глянув на Егора:
– Хорошо, что не на тебя свалился, а то бы пришиб.
Егор лишь отмахнулся.
Теперь уже и от боли, и от бесполезности раскопок, и от жары Пашке сделалось обидно: столько камней переворочали, а все без толку. Но вслух Пашка не жаловался, мол, так устроено, что на земле всем туго живется, не только ему одному.
Сколько ни ковырялись друзья в замковых стенах, ничего ценного не нашли. Попадались только осколки цветного стекла, несколько обломков печных изразцов с непонятным полуистершимся рисунком, ржавые осколки снарядов и медный значок с фашисткой свастикой: орел без головы и погнутый крест в его лапах. Весь этот мусор даже и брать не стали. Перемазанные рыжей кирпичной пылью и землей, мальчики решили бросить это безнадежное дело и ехать на берег залива купаться.
– Нужен металлоискатель, – сказал Эрвин, когда они собирали рюкзаки. – Без него бесполезно искать.
– Сто лет будешь деньги на него копить, – отозвался Егор, упаковывая лопату в полиэтиленовый мешок.
– А без него никак, – вздохнул Эрвин и затянул свой рюкзак потуже.
– Может, в долг взять? – предложил Пашка.
– У кого? – ухмыльнулся Егор.
Пашка не знал и пожал плечами.
– Ладно, я в одном отцовском журнале схему видел. Попробую сам металлоискатель собрать, – проговорил Эрвин и повесил рюкзак на плечи.
– Из какого материала? – скептически вопросил Егор.
– Это уже мое дело, – ответил Эрвин и зашагал к велосипеду.
Объехав руины замка, друзья стали спускаться с холма по извилистой тропинке, затем проехали через небольшой луг, миновали ольховую рощицу и очутились на берегу. В этом месте возвышались и шелестели тростники, так что и воды за ними не было видно. А тропинка ползла дальше, вдоль берега, и вскоре привела ребят на расчищенное место с довольно широким песчаным пляжем. Неподалеку виднелись дома и сады небольшого поселка.
Залив был спокойным, бархатисто-голубым и теплым: у берега – не вода, а парное молоко. По земле скакали жабята, бегали ящерицы, а один маленький черный уж, при появлении мальчишек, извиваясь и блестя чешуей, утек в густую траву. Раздевшись, Егор и Эрвин вошли в воду. Она приняла их, разморенных жарой, освежила, смыла с их тел пыль и усталость. Пашка, поглядев на купающихся друзей, снял порядком истоптанные ботинки, бросил их на траву и зашагал к воде по песку, оставляя на нем следы от своих больших ног стертых до крови на щиколотках. Как был в штанах и рубашке, так и вошел он по грудь в воду, постоял, озираясь и, недолго думая, нырнул.
Наплававшись вдоволь, Пашка, завидев друзей на берегу, придумал изображать из себя водяного. Погрузился глубже, сорвал зеленые пряди роголистника, высунулся из воды и повесил их на голову. Водоросли зелеными локонами повисли наподобие парика, в них копошились личинки жуков, стрекоз и водяные ослики. По лицу Пашки потекли грязные струйки ила, а маленькая бурая пиявка сползла со стебля, осмотрелась и присосалась к Пашкиному лбу над переносицей. Не замечая кровопийцу, Пашка немного смутился, отчего это Эрвин и Егор покатываются со смеху, показывают на него пальцем и хлопают себя по коленям. А пиявка, знай себе, пирует. Пока Пашку не обескровили среди белого дня, Егор указал ему на лоб. Только тогда Пашка нащупал, сорвал с себя пиявку и забросил ее подальше в кусты. Затем смахнул с головы парик водяного и снова нырнул.
После купания мальчики расположились на пологом берегу. Отсюда были видны и залив, и селение, и даже дюны косы, которые белели в маревой дымке. Эрвин растянулся на мягкой траве, Егор сидел, обхватив ноги руками, и пристально рассматривал береговую линию косы, словно мечтал увидеть там Ладу, хотя и понимал, что это невозможно, а Пашка, сняв и выжав свою одежду, разбросал ее на солнце и, пристроившись рядом с Егором, стал глядеть на залив и лодки, которые покачивались неподалеку. Он был доволен тем, как удалось развеселить ребят. Водяной, правда, из него получился никудышный, а вот фокус с пиявкой на лбу – случай необыкновенный, неожиданный и Егору понравился.
– А залив тут ничего, – проговорил Егор. – Вода чистая и синяя, как небо.
– Да разве синяя? – Не согласился Пашка. – Тут и голубой с серебристыми блестками, и малахитовый среди тростников, а вон там, гляди, зеленые разводы, – показал рукой, – возле дюн вода желтоватая, видишь? а дальше – серая от облаков и розоватая от солнца.
Егор скептически ухмыльнулся, но согласился, тоже различив, указанные Пашкой цвета.
– Странный ты человек, – сказал он.
– Это глаза у него странные, – отозвался Эрвин. – Потому он и видит поболее нашего.
Пашка застенчиво улыбнулся, и добавил, будто в течение дня цвет воды тоже меняется, а ночью она станет черной с бледными переливами от звезд и луны.
– В темноте и залива не увидишь, – заметил Егор.
– Не увидишь, – согласился Пашка и добавил: – Хотя вода блестеть будет, как серебряная.
Пашка любил Егора, и в этом было что-то загадочное. Почему-то любил он больше того, кто бесконечно придирался к нему, от кого доставались подзатыльники и, мало того, кто заставлял страдать. Егор не понимал, а может, и не хотел понимать, отчего это Пашка тянется к нему всей душой. Какое-то притяжение противоположностей. Отчего он такой? Странно как-то Пашка устроен. Чем больше его бьешь, тем больше он привязывается. С Егором Пашка во всем соглашался, всегда ему уступал и никогда не спорил, даже если был уверен, что тот не прав. Он до самозабвения желал, чтобы Егор был внимательнее к нему и когда-нибудь тоже полюбил. В отсутствии Егора Пашка томился. Печаль, ревность и разочарование овладевали им оттого еще, что Эрвин был гораздо ближе Егору, и между ними дружба была еще крепче. Они даже ссорятся, спорят и колотят друг друга как настоящие друзья, привязанные друг к другу невидимой нитью. Нет, Пашка не завидовал Эрвину, напротив, если Егор хочет, чтобы было так, значит так должно быть.
На берег прилетела цапля. Сначала она села на торчащую из воды корягу и стала глядеть по сторонам своими круглыми, как у рыбы, глазами. Потом взмахнула крыльями и опустилась в воду у самого пляжа. Там она принялась ходить, высматривая что-то на дне. Некоторое время Пашка и Егор следили за ней, а потом растолкали Эрвина, чтобы тот не пропустил эту птицу. Но когда Эрвин приподнялся на локтях, цапля вытянулась в струнку, посмотрела на мальчишек пристально, согнула шею и взлетела. Она сделала круг над тростниками и вскоре скрылась из виду за деревьями.
– Глядите, какая странная картина, – показал рукой Пашка. – Вон те облака зацепились за мачты лодок. Если ветер посильнее подует, облака потянут за собою лодки, будто белые кони.
– Чего? – не понял Егор.
– А что не видишь разве? – смутился Пашка. – Облака на ходулях.
– Ты, наверное, перегрелся, – сказал Егор. – Это всего лишь мачты.
– Да нет же, ты не так смотришь, – на лице Пашки мелькнула улыбка.
– А что, похоже, если глядеть по-другому, – согласился Эрвин, рассматривая увиденную Пашкой картину. – Что-то в духе Сальвадора Дали. Облака на подпорках. Здорово!
– Да вы оба спятили, – сказал Егор и постучал пальцем по виску.
– А кто этот Сальвадор Дали? – заинтересовался Пашка.
– Художник был такой, – ответил Эрвин. – Рисовал слонов на длинных тонких ногах, человеческое лицо на подпорках и так далее в таком же духе.
– Хороший, наверное, художник, – мечтательно промолвил Пашка и снова обратился к небу: – Глядите, то облако похоже на замок с башнями и воротами.
– А вон то, как сундук с сокровищами, – заметил Эрвин.
– Не все так просто, – равнодушно вздохнул Егор и лег на траву, заложив под голову руки.
– А что, неплохо придумано: привязать лодку к облаку и пусть она плывет, – подхватил Эрвин. – Мотора не надо.
– Вам бы только мечтать, – проговорил Егор. – Хотя бы что ценного накопали, а то никакой надежды.
Что имел в виду Егор под словом «надежда», Эрвин и Пашка поняли сразу. Во-первых, он до сих пор не вернул долг ни одному, ни другому; во-вторых, он опять затосковал, потому что без денег не может отправиться на косу к своей девчонке; а в-третьих, в нем уже тает эта самая надежда когда-нибудь найти рыцарский клад. Ведь лето так быстро проходит.
Закончился жаркий июль. Пронесся со своими дождями август, так быстро, словно его сдуло ветром. И вот уже принялась менять декорации теплая прибалтийская осень.

Виток третий
Поток

И счастлив был Гониглис от мысли, что боги не обделили его разумом, и немало фантастических идей он еще надеялся обратить в реальность.
Ранним туманным утром, не дожидаясь, когда ветер разгонит клубящийся влажный полумрак, а солнце подсушит землю, Гониглис отворил ворота конюшни и выпустил лошадей на росистый луг. Когда рассвело, белый туман повис над травами, как будто разлитое молоко, и лошади скакали в нем по колено и опускали голову, словно надеялись им напиться. Потом Гониглис позвал трех мальчишек, сбежавших из дома спозаранку. Эти сорванцы так обожали лошадей, что вечно крутились возле конюшни и просили Гониглиса, позволить им присмотреть за лошадьми, покормить их или выкупать в озере. На сей раз Гониглис поручил навести порядок в стойлах и, убедившись, что работнички взялись за дело как следует, поспешил домой, чтобы собраться и улизнуть на рыбалку. Тихо, стараясь не разбудить жену и сына, Гониглис положил в заплечный мешок несколько вчерашних ячменных лепешек, кусок запеченной оленины, завернутый в холстину, подхватил две остроги, лодочное колесо (он прятал новый механизм в хижине из опасения, что односельчане увидят и обвинят его в связи с демонами) и украдкой поспешил на берег Паусты, рассчитывая вернуться к обеду.
Ивы покачивали в речной воде ветвями с желтыми листьями, словно девы, полощущие свои длинные волосы. В сухих зарослях тростника и камыша, с которых ветер сдувал последний семенной пух, Гониглис спустил лодку на воду, забрался в нее, установил колесо, оттолкнулся от берега шестом, сел на корму и принялся вращать рукоятку. Лодка стремительно понеслась вниз по течению, настолько быстро, насколько Гониглис вращал рукоятку поочередно то правой, то левой рукой. На сей раз, до Прегоры он добрался в три раза быстрее прежнего. Солнце к этому времени только что выплыло из-за деревьев и засияло над дальними лесами, как будто и оно тоже радовалось изобретательности сына ветра.
Прегора неторопливо несла свои глубокие воды среди болотистых лугов и затем, широко разливаясь, впадала в залив. Берега ее поросли тростниками, где водилось несметное количество дичи. Среди островов здесь гуляла Божественная рыба, которую Гониглис мечтал поймать с детских лет, чтобы загадать желание. Но такая рыба ему до сих пор не встречалась, а попадались только форелины, окуни, щуки, да какая-нибудь мелочь. К востоку от этих мест там, где проходил Большой янтарный путь, через реку был наведен деревянный мост, а на холме стояло городище Твангсте.
Выйдя на середину реки, Гониглис двинулся вверх по течению. Затем обогнул небольшой тростниковый остров с ивами, приблизился к самому берегу, закатал рукава и стал дожидаться Божественной рыбы. Лодка, чуть покачиваясь, медленно дрейфовала вдоль зарослей тростников. Рыба все не шла. Тогда Гониглис взял острогу, и вскоре ему посчастливилось убить довольно крупного леща, который ради любопытства поднялся из глубин, посмотреть, что делает человек на реке, когда вокруг воюют. Потом Гониглису удалось загарпунить окуня, который так увлекся охотой на маленькую плотвицу, что потерял всякую осторожность. После этого местная рыба куда-то разбежалась.
И потянулись томительные минуты ожидания. Мало-помалу бездействие побудило Гониглиса к мечтательности, и вновь он стал изобретать такое устройство, на которое бы рыба сама шла и ловилась. Как же все было ясно в прерванном сне! Но… Ему представлялась длинная палка с льняной веревкой и крючком на ее конце, эта палка должна быть такой длины, чтобы тень человека не пугала рыбу. Но как подцепить хитрую рыбу на крючок, он придумать не мог.
Гониглис так увлекся своими размышлениями, что незаметно для себя, обогнул тростниковый остров и очутился у противоположного берега. Божественная рыба все не показывалась. Тогда Гониглис вернулся к рукоятке механизма и поплыл вверх по реке, чтобы проверить, не прячется ли рыба где-нибудь там.
Он остановился возле маленького островка, поднял острогу, но внезапно где-то впереди, в тростниках, раздался подозрительный шорох, а в следующий минуту со свистом в крыльях поднялись две утки. Гониглис опомнился в тот момент, когда мимо его правого уха просвистела стрела, а затем ему навстречу из тростников выплыла лодка. Двое охотников, заметив промышляющего семба, направили лодку ему навстречу. Гониглис, не успевая даже развернуться, устремился в сторону ближайшего берега, чтобы скрыться от преследователей в тростниках. Натанги, орудуя шестами, поспешили вдогонку и между делом, поочередно, стреляли из лука. Набрав скорость, лодка Гониглиса уже неслась так, что вскоре оставила преследователей далеко позади. Но стрелы, одна за другой продолжали нестись Гониглису вслед. Трагически бы закончилось его плавание в чужих охотничьих угодьях, если бы он не заметил протоку среди густых зарослей. Гониглис, не раздумывая, направил лодку туда. Руки от усердного вращения рукоятки устали до боли в плечах и пальцах, теперь Гониглис надеялся на свои ноги.
Укрывшись за очередной излучиной, Гониглис выпрыгнул из лодки на берег и пустился наутек, через небольшой сырой луг к лесу. Уже на опушке, он споткнулся о булыжник и полетел на землю. Гониглис так обессилел, что ему вдруг стало все равно, убьют его натанги или схватят железноголовые, которые рыщут по этой земле в поисках беглых язычников. Не дождавшись смерти и хорошенько отдышавшись, Гониглис приподнялся на руках, осмотрелся и, никого не обнаружив, поспешил на четвереньках к старому корявому дереву. Это был клен, он рос на опушке несколько веков, много чего повидал и потому не очень удивился беглецу – не в новинку. Гониглис спрятался за стволом клена, осмотрел его золотистую крону и полез наверх. Он укрылся высоко, среди ветвей и падающих желто-красных листьев, которые устилали траву под деревом ярким ковром. Тут Гониглис просидел некоторое время, за которое солнце успело передвинуть тень клена на пару шагов к востоку. Ожидая преследователей на дереве, Гониглис решил, что пусть он лучше, сидя на ветке, умрет с голоду, чем на земле, где его обнаружат враги, разрубят на куски, а голову насадят на кол для всеобщего устрашения. Мысль оказаться на колу, устрашала его и, пока он сидел на дереве, не давала покоя. А потом Гониглису пришла идея, так внезапно, что он едва не свалился: если голову насаживают на кол, то на крючок можно насадить червяка, которым любят закусить рыбы. И тут он понял, что именно этот секрет самолова он не успел сохранить в памяти, чтобы вынести его из прошлого неуловимого сна. Теперь Гониглису так захотелось испытать новый способ рыбного лова, что сидеть на ветке стало невмоготу.
Бывало, Гониглису снилось, как пройдут века, всю рыбу выловят, леса вырубят, реки пересохнут, тогда между племенами людей развяжутся жестокие войны. Землю станут бороздить железные драконы, названия которым Гониглис не знал, потому что имена присниться не могут, их придумывают потом, наяву. И эти чудовища будут портить воздух черным смрадом, и только стаи ворон будут кружиться над перевернутым миром. Но тогда этот мир уже не будет принадлежать сембам, им овладеют люди, пришедшие с юга. Но пока рыбы много, натангам и сембам ссориться незачем. Сделав такое жизнеутверждающее умозаключение, Гониглис спустился с клена, огляделся по сторонам и поспешил к протоке, на берегу которой в тростниках дожидалась его никем не тронутая лодка.
Шагая через луг, Гониглис вдруг услышал запах дыма. Он поднял голову и увидел, как из-за леса протянулся черный шлейф. Клубы дыма прикрывали солнце, подобно траурной вуали, а стая голодных ворон с карканьем поднялась в небо и кружила в нетерпеливом ожидании пира. Вскоре ветер донес до слуха Гониглиса крики ужаса, плач и стоны, лязг мечей и гудение огня. И понял Гониглис, отчего те двое натангов бросили его преследовать, – они поспешили в родную деревню, чтобы спасти свои семьи или погибнуть в битве с железноголовыми.
Сочувствуя осажденной Натангии, Гониглис вернулся в лодку и, отложив рыбалку на другой день, поплыл к родным берегам. Пророчества сбываются. Ветер не раз нашептывал ему о том, что скоро демоны отправятся в поход против Самбии.
Вернувшись в Балайтен, Гониглис отдал скромный улов Лаурене, а сам направился в городище Медянгарб к верховному жрецу. Сообщение о том, что демоны приближаются к болотистым дебрям Самбии, погрузило Маттеуса в такую печаль, что лицо его потемнело, брови хмуро опустились, а глаза так забегали, словно решили сбежать прежде хозяина. В этот момент Маттеус постарел сразу на десять лет. После этого Гониглис выслушал дядину благодарность за принесенную весть и тут же получил пинок, еще один, третий, а затем и оплеуху за то, что без спросу оставил священное стадо на безмозглых мальчишек. Тут Маттеус так рассердился, что вышвырнул племянника за дверь и, угрожая кулаком, приказал отправляться в конюшню. Оставшись наедине с самим собой, старик долго ворчал по поводу рыбалки в Натангии: «Не зарься на чужое, оно все равно не доставит тебе радости», и обиделся на самого себя за то, что не сказал это Гониглису. Что за наказание? Хорошая мысль никогда не приходит вовремя.
Весь вечер Гониглис рассказывал Лаурене и Кальвису о своем приключении так живо, что со страху жене и мальчику стали мерещиться злобные вилктаки, сверкающие глазами за темным окном. И было это накануне священного новолуния.

* * *

Промозглая, дождливая осень нахлынула вместе с ветрами и, прогнав из наших мест лето, вскоре успокоилась. Вновь наступили солнечные тихие дни. Теперь селяне торопились убрать картошку до прихода холодов и проливных дождей. В те дни с утра до вечера большинство жителей Пруссовки пропадали в полях и садах. Если кого надо найти, так только на грядках – не ошибешься: там, среди мешков с картошкой, любого застанешь.
А по выходным на деревенской площади занималась торговля. Базарные лавки были завалены овощами, фруктами, грибами и первыми солениями, но торговля здесь шла как-то вяло, покупателей было мало. И вот однажды кто-то из мужиков, для привлечения к базару внимания проезжающих через Пруссовку курортников, придумал запускать на площади музыку. Магнитолу нашли в магазине у Жанны, она согласилась выносить ее на крыльцо. Кожемякин отдал на время свои большие динамики от музыкального центра. По выходным Савелий их подключал, а потом ставил кассеты одну, другую, третью… – их натаскали со всех домов в таком количестве, что набралась большая коробка из-под рыбных консервов. Теперь эстрадная музыка гремела на всю площадь. И жизнь на это время необыкновенно преображалась.
Скамейки вокруг площади мигом заполнялись стариками, по улице начинала носиться ребятня, под ногами кудахтали куры, подбирая оброненные крошки, откуда-то появлялись коровы Федорова стада, значит, и он где-то поблизости. Коров сразу прогоняли на соседний пустырь за руинами кирхи, чтобы не мешались и не лезли мордой к товару. Малышня старательно выплясывала под музыку, а старики хлопали им в ладоши и подпевали. В маленьком сквере, окруженном кустами шиповника, что возле магазина, под сенью высоких ясеней собирался кое-какой народ, и там, на деревянных столиках, появлялись вино, водка, пиво, закуска и разговоры. Жульен из Молочного хутора тут был центральной фигурой, но не очень долго, потому что быстро напивался и начинал нести всякий вздор, а затем незаметно пропадал из виду. Его жена, – на базаре она торговала молоком, сметаной и творогом, – находила любимого обычно в конце дня, мирно спящим под соседним кустом, с синяком под глазом. Возле столиков крутились собаки и караулили подачки, которыми тут одаривали щедро. Обычно после обеда на базаре объявлялся Архип. С прежней удалью он расхваливал свой медок, будто он от всех недуг, и мощный голос его звучал под аккомпанемент музыки льющейся из динамиков. А вот и сам Федор. Наш художник принес картины и выставил их у садового забора по соседству с торговыми лавками, а потом, чтоб не скучать, принялся рисовать портреты карандашом всем желающим; односельчанам за полцены. Семейная артель Захара Смолина в женском составе тоже приспособилась в такой день выкладывать на лавку свою янтарную продукцию, тогда как мужская половина по привычке отбывала с товаром в Светлогорск.
В тот год последний воскресный день сентября пруссовцы решили сделать праздничным. К нему готовились всю неделю. И вот около полудня на площадь вынесли чучело Кумушки. Его сделали из снопа овсяной соломы, обвязали поясом, на голове прикрепили разноцветный кокошник, после чего эта образина была насажена на высокий шест. С пением, в сопровождении детворы, девушки понесли Кумушку по дворам, зазывая соседей на ярмарку.

Наша Кумушка идет,
Дары осени несет.
Выходи честной народ,
Будет сытным целый год.
Наша Кумушка щедра,
Наполняет погреба…

Наконец Кумушку поставили среди площади, окружили ее дарами – корзинами с яблоками, свеклой, капустой и затеяли перед ней пляски под аккордеон, потом водили вокруг нее хороводы и при всем этом угощали всякого встречного и поперечного яблоками.
Проезжающие мимо курортники, думали, что здесь открылась осенняя распродажа натуральных продуктов, останавливались, выходили из машин, интересовались товаром и что-нибудь себе приобретали. Местные бабушки быстро научились ловить и раскручивать покупателей на экологически чистый продукт. В результате машин вокруг площади собралось – ставить негде. Чувствуя свою торговую силу, пруссовцы начали выносить на базар и прочие изделия: вязаные вещи, шитье и плетение.
Когда приезжего и сельского народа собралось достаточно много, через торговую площадь двинулся парад животных. Хозяева вели своих питомцев самых, по их мнению, достойных для участия в торжественном шествии. Члены жюри, возглавляемые директором зверофермы по кличке Мастодонт, глядели во все глаза и высматривали самых значительных участников. Вначале шел крупный рогатый скот. Коровы шагали с достоинством, мычали, поглядывали по сторонам, словно заранее знали себе место – не менее чем первое. За ними прошествовала блеющая отара овец, глядя на которых можно было решить, будто с небес сошли облака. Козы просеменили так быстро, точно их гнал ветер. Потом процокали копытами четыре лошади, их гордый вид и неукоснительное подчинение хозяину здорово подняли им рейтинг – каждая выдала заданный номер: прогарцевала, сделала круг, встала на дыбы, покивала, поржала и так далее. Затем протрусило кучное стадо вычищенных, розовых, хрюкающих свиней, эти к недовольству хозяев, так и норовили увильнуть в сторону и пожевать там, чего подвернется под пятачок, однако, не смотря на их дурное поведение, явные запасы нагулянного сала вызвали к ним немалое любопытство. После свиней прогнали гогочущих гусей, провезли на телеге взволнованно кудахтающих кур, уток и кроликов. В заключении хозяева провели своих собак и кошек, а какой-то постреленок с важным видом провез, держа за веревочку игрушечный грузовик, в котором ехал белый мышонок. По завершению парада, жюри объявило достойных и вручило победителям по мешку комбикорма. После чего заинтересованные принялись заключать сделки с хозяевами на приобретение понравившейся скотины.
Ближе к вечеру на площади появилась местная куртизанка белокурая Варвара – уже не молодая, лет тридцати, опытная во всех отношениях, женщина с миндалевидными глазами, родинкой над верхней губой справа и по-лисьему заостренным носом – единственная дочка умершей при родах школьной учительницы и покойного инженера Кустова, который полвека назад поселился в Пруссовке, ремонтировал ветхие дома, строил новое жилье, потом, от избытка денег, стал много пить водки и рано умер, оставив десятилетнюю девочку на попечение тяжело больной и чрезвычайно скупой бабушки. Варвара прохаживалась среди гостей и жителей деревни в туфлях на высоких каблуках, в модном платье с большими вырезами, поверх которого был легкомысленно накинут норковый полушубок, и кокетливо подмигивала всякому встречному мужчине. За ней, по обыкновению, увязалась ватага мальчишек. Что-то располнела Варвара в последние годы, поистрепалась, как бабочка, бестолково рвущаяся к горящей лампе, но прежняя красота русской девы все еще удерживалась на ней бог весть какими силами. Она все равно оставалась привлекательной. Ее обворожительная улыбка на румяном лице ловко перехватывала взгляд прохожего: играла, завлекала, обольщала. «Ох, и лиса! – говорили о ней старухи на скамеечке. – Демон в платье…» Отпуская шуточки, веселясь и поддразнивая Варвару, сорванцы вынудили ее завернуть к столикам кафе «Рефлекс». Там вскоре к ней приклеился какой-то молодой офицер, остроносый, синеглазый с гладко выбритым светлым лицом. Отогнав лоботрясов, он пригласил таинственную незнакомку за свой столик под красно-желтым зонтом. Поговорили, выпили, а потом внезапно исчезли.
Между тем, хорошо подвыпившие мужики подлизывались к захмелевшим бабам, затевали пляску хороводом или кто во что горазд. Откуда-то вдруг вынырнул Пашка и принялся скакать вокруг танцующих со своей дудочкой, насвистывая для них что-то ритмичное. А вина, пива, водки не переводилось. Кому из селян денег не хватало, тот расплачивался в долг горстями морской гальки, которую собирал на обочине дороги в достаточном количестве, каждый камешек соответствовал рублю.
Когда начало смеркаться, и освещения площади уже не хватало, ярмарка постепенно сворачивалась. Но и белого дня было вполне достаточно, чтобы вдоволь наторговаться, напиться и наговориться. Вечером торговые лавки пустели. Старики покидали свои скамейки и расходились по домам. Заварский зазывал в свою гостиницу припозднившихся горожан. Ребятишки, куры и коровы тоже кто куда подевались. Лишь самые стойкие любители теплой компании продолжали застолье, и когда выключили музыку, они принялись горланить свою собственную, еще более душевную. Тогда некоторым женам пришлось вооружиться хворостиной, метлой, скалкой, сковородой или просто зарядом бранных выражений и гнать своих расквасившихся мужей по домам. Бабы-торговки подсчитывали плоды трудов и с досадой ворчали: «Господи, выручки-то и на кило сахару не будет». – «Скотина дороже обходится». – «А им чего, тут всяко дешевле, чем в городе»... Медленно наползала ночь. В окнах загорался свет. На деревню нисходило сонное умиротворение.

После смерти Прохора, приунывшее было лесничество, мало-помалу вновь вернулось к своим обычным трудам и заботам. Обходы лесных кварталов стали у нас продолжительнее. На летних каникулах нам помогал Эрвин, а осенью приходилось рассчитывать силы лишь на Ваню, Демьяна и себя самого. Ваня и Демьян объезжали лес на Ставре и Вольге, я же предпочитал совершать обход пешком: неторопливо, то и дело останавливаясь и присматриваясь, – это позволяло видеть гораздо больше, чем во время верховой езды. Работы в лесу круглый год много, а осенью и того больше. Приходилось приглядывать за туристами, грибниками и ягодниками. Время от времени сюда приезжали школьные автобусы, тогда нужно было вести детей на экскурсию по экологическим тропам. Наведывались к нам и охотники с лицензией; поскольку волки в наших местах крайне редкие гости, то без охоты на косулю и зайца обойтись невозможно, иначе они так расплодятся, что будут вредить лесной растительности.
С приходом осени почва напитывалась дождевой влагой, разбухала и раскисала, как простокваша. На лесной дороге появлялись широкие лужи, липкая грязь со следами людей и животных, глубокая колея от колес машин, – все это представляло собой удручающее месиво. Поэтому мы часто и подолгу застревали на ремонте дороги. Засыпали щебнем колдобины, прокапывали канавки, чтобы отвести воду из больших луж за обочину и выравнивали грунт на поворотах.
– Асфальт бы положить, и все дела, – вздыхал Ваня, выпрямляясь с лопатой в своих мозолистых ручищах.
– Кто деньги даст? – отвечал Демьян, высыпая в лужу ведро гальки с глиной.
– Через охраняемый лес асфальтировать нельзя, – объяснял я. – Освоится тут ездить всякий, кому только не лень, да еще на большой скорости. Живность давить начнут.
Ваня усмехнулся, качнув головой, и продолжил разравнивать грунт. Был он какой-то нервный сегодня. Повздорил что ли с кем? О семье он говорить не любил. Я хуже всего знал, как у него дома обстоят дела.
Так мы и продолжали трудиться над этой проклятой дорогой. А дожди поливали, ветры задували, и становилось прохладнее с каждым днем. Бывало, с морозами грязь так застывала, что дорога становилась непроезжей.
Уже начали покрываться желтизной березки, клены и липы, но, в целом, лес по-прежнему стоял зеленый. Вдоль тропинок кустики недотроги обстреливали прохожих своими семенами – только коснись их стручка, как черные зернышки бешеной картечью разлетаются в разные стороны. Одно растение я разглядел даже на дереве: маленькая недотрога сумела вырасти в развилке старых сучьев на высоте более двух метров! Меткий был выстрел.
Осенью вместе с комарами начинают докучать мухи-кровососки. Эти плоские паразиты атакуют, забираются в волосы, падают за шиворот. Затем они отбрасывают крылья и тогда видом своим напоминают клеща. Прозеваешь такого вампира, и он вопьется острым хоботком в кожу. Плуту от этих мух тоже доставалось. Он то и дело садился на землю, чесался, клацал зубами в шерсти и поскуливал от негодования. Но даже эта неприятность не отворачивала его от наших совместных обходов.
С каждым днем мы встречаем все больше жаб, лягушек, ящериц и ужей – они теперь заняты поиском удобных зимовален. В подстилке из преющих листьев охотятся землеройки. Иногда такой подслеповатый зверек выбирается наружу, водит по сторонам своим носом-хоботком и чуть слышно попискивает, но потом исчезает вновь и продолжает рыскать в почве в поисках червей, личинок и жуков. Над лугами в стаи сбиваются птицы. Скоро им лететь в Африку.
Выдаются такие ласковые, теплые, тихие сентябрьские дни, которые нравятся нам, как неожиданный подарок осени. В прозрачном утреннем воздухе веет сладковатой прелью и грибами, в тенистой чаще довольно прохладно, а трава на лугах покрыта росой. Днем земля подсыхает, в воздухе летает паутина длинными серебристыми нитями, а с высокого ясного неба доносятся голоса летящих с Севера журавлей, уток и гусей. Макар в тот год подсказал мне, что осень еще долго будет светлой и теплой, а зима придет позже обычного, потому что третьего числа было тепло и сухо.
В солнечные дни Макар, управившись с хозяйством, отправлялся на промысел. Натянув сапоги по колено, застегнув на все пуговицы куртку и надев кепку, он брал с собой ведро или плетеную корзину и со словами: «Благослови Господи!» отправлялся на лесные опушки, луг, а то забирался в глухую чащу. В Бабье лето он заготавливал листья крапивы, плоды шиповника, корни одуванчика, грибы, ягоды брусники, что растет среди мхов на Гадючьем болоте в избытке, – места наши плодородные. Макар торопился с заготовками, пока не зарядили продолжительные дожди, иначе все пропадет. Он верно подмечал, какая будет погода. Заметит, что журавли летят низко, молчком, и объявляет мне, что скоро ветер задует, ненастье нагрянет, дожди. Тогда он и сам далеко от дома не ходил, собирал плоды земные на какой-нибудь ближайшей опушке и все на небо поглядывал. Как только небеса начинали блекнуть, ветер крепчать, а солнце скрывалось за тучами, он прекращал свое занятие и возвращался, чтобы дождь не подмочил его сухосборы. Знание примет и чуткость к малейшим погодным изменениям ему всегда хорошо помогали.
Обычно мы успевали собрать весь урожай вовремя, до того, как начнутся затяжные дожди. В какую-то осень, помнится, ливни шли трое суток с короткой передышкой, так что последнюю картошку с грядок мы убирали, продвигаясь по колено в жидкой грязи. Лужи на лесной дороге разлились широкие. Ручьи потекли даже там, где их прежде не было. И все-таки мы справились.
А на обходе мне с Плутом, что солнце, что ливень, что крепкий ветер – один бес. Доверенный участок обойти все равно надо. Один раз пришлось нам выманивать старушку во время грозы из-под высокой, как телевышка, ели. Не дерево, а настоящий громолов – укрытие не самое надежное: молния именно такое и выбирает и с особым удовольствием в него бьет. Но поди, докажи это упертому грибнику. Впрочем, старушку эту понять можно: на проливной дождь она не рассчитывала, когда из города выехала, сияло солнце, поэтому на ней было пальто, башмаки, а на голове повязан беленький платок. Выманил я все же эту хрупкую с морщинистым лицом старушку из-под еловых ветвей на дождь, отдал ей свой плащ и повел в усадьбу. Над лесом висели тугие тучи, пропитанные водой, ветер бушевал в деревьях, ливень хлестал и размывал дорогу, мутные потоки бежали по обочинам, устремлялись в лес и там вливались в ручей. Промокли мы здорово. На кухне старушка выпила чаю, погрелась, обождала грозу и, поблагодарив за угощение, снова в лес подалась. На прощание, весело хохоча, она заявила, пока полную корзину грибов не наберет, домой не воротится. Ну, ее дело.
Дорожная грязища нам с Плутом нипочем. И пускай она под ногами хлюпает и чавкает. Кому суждено жить в лесу – сетовать на такие неудобства не пристало. Это городским противно. А я в любую погоду здесь счастлив. Никто не сумеет понять благодать лесную до тех пор, пока чавканье густой липкой грязи под ногами не станет казаться самой чудесной музыкой на свете. Плут тоже никогда ни на что не жаловался. На грязь по брюхо внимания не обращал – дождь ее смоет. А мухи-кровососы – неизбежная примета осеннего леса – все равно скоро пропадут.

Егор и Анна приезжали в лесничество каждую субботу, чтобы помочь с уборкой урожая. Как-то раз мы сидели после ужина в гостиной. Анна читала свежий номер журнала «Русский ботаник», я ставил заплатку на штанину, а Егор от скуки листал дедушкин альбом с марками, который хранился в нашем доме как память об увлечениях моего отца в юности. Но марки навеяли на Егора еще большую тоску, захлопнув альбом, он вновь затянул свою старую песню:
– Но могу я хотя бы порубить капусту? Макар еще не всю успел.
– Нельзя, – ответила Анна.
– Почему?
– На Иванов день Макар капусту не рубит.
– А завтра?
– Завтра? – Анна перевернула страницу. – Завтра… – снова перевернула страницу. – Где же я видела эту статью… Завтра можно… Ах, вот она, наконец, – принялась читать.
– Только денег за это не жди, – проговорил я, делая очередной стежок. – Егор нахмурился и поглядел на меня с застывшим на губах вопросом. Я продолжил довольно холодно: – Заготовки для собственного употребления работникам лесничества не оплачиваются.
 – Да здесь скоро совсем платить перестанут, – в сердцах бросил Егор.
– Не расстраивайся, милый, утешающим тоном промолвила Анна, не поднимая глаз от журнала. – Ты сможешь снова работать наравне с Эрвином, когда разрешат врачи.
– Когда? – спросил он.
– Скоро. Мы очень надеемся, что скоро. – Анна посмотрела на сына и улыбнулась.
– А я давно уже здоров и могу работать хоть сейчас, – сказал Егор. – Чтоб вы знали, мы с Пашкой уже три месяца копаем ценности по хуторам и развалинам, и мое здоровье от этого ничуть не страдает. – Он поднялся с дивана и в расстроенных чувствах пошел в свою комнату.
Но заветный тевтонский клад до сих пор лежал именно там, где его не искали. И где находится такое место – никому неизвестно, а может его и вовсе не существует. Зато пришло грибное время. Поиски клада сами собой отложились на другой раз. И ребята теперь зачастили в лес за грибами, чтобы потом продавать их у шоссе возле перекрестка или на пруссовском базаре среди бабушек, торгующих такими же кучками подберезовиков, лисичек и сыроежек. Для привлечения покупателей Егор сделал табличку с надписью: «Грибы из глубины леса, экологически чистые и безопасные», и выставлял ее на видное место. В выходные дни покупателей было много, но вырученных денег для поездки на косу по-прежнему не хватало.
Шло время. Ясные теплые дни Бабьего лета уступили осенним холодам с затяжными тоскливо моросящими дождями. В воздухе сгустились пряные запахи увядающей листвы. Все больше деревьев приобретали красочный наряд. А некоторые, как те ясени, что возле дороги, уже и вовсе облетели. По лесной дороге бегали вприпрыжку и кувыркались сухие скрюченные листья. В лужах отражалось размокшее, похожее на жирный творог, небо. Изредка среди угрюмых серых облаков вдруг пробивался какой-нибудь солнечный луч. Под ногами чувыркала липкая бурая размазня. Зябко. Но вдруг на солнечное пятно посреди тропы присела отдохнуть бабочка с широко раскрытыми павлиньими глазами на крыльях, словно глядящих на небо в ожидании чуда. Но что можно теперь ожидать от осеннего неба, когда тучи вновь грозятся надолго скрыть солнце и вот-вот разразятся дождями? Бабочка ползает по светлому теплому пятну, хлопая крыльями и ощупывая влажную землю робким спиральным хоботком. И выходит, что бабочка эта – и есть само явление чуда, как яркое впечатление посреди однообразно серой погоды. Но вот на обочине лесной дороги показался еще один яркий подарок для глаз, уставших от серости дождливых дней: в массе желто-зеленой листвы рубинами вспыхнули грозди плодов боярышника.
В какую-то очередную субботу Егор приехал в Пруссовку раньше обычного и сразу же отправился к Эрвину, но дома его не застал. Лайма сказала, что Эрвин еще не вернулся со школы и, скорее всего, опять после уроков играет в футбол на лугу.
Футбольная площадка находилась за старым коровником. Ворота являли собой, крашенный синим цветом, железный каркас. Сетки на них давно уже не было, говорят, кто-то из селян нашел ей более полезное применение. Мальчишки шумной ватагой бегали за мячом, поднимая серую пыль. Егор, увидав Эрвина, подошел к старому тополю с широкой кроной и сел на давно затертое зрительскими задами бревно, возле которого валялись школьные сумки, куртки и шапки ребят, и стал дожидаться развязки игры. Мяч катался по полю, его пинали и, бывало, он вылетал далеко за пределы истоптанной площадки, на которой не решалась расти никакая трава. В какой-то момент Эрвин гнал мяч к воротам противника, но передача не удалась: мяч был перехвачен соперником, и тот погнал его в обратном направлении. Удар. Мяч полетел, казалось, прямо в ворота, но, хлопнув по штанге, отскочил в сторону и бессмысленно запрыгал по траве. Послышались вопли досады одних игроков и торжествующие голоса других. Пока бегали за улетевшим мячом, Егор сунул в рот два пальца и свистнул. Эрвин увидел друга и помахал рукой. Но игра вскоре продолжилась. Пинаемый мяч снова носился по полю. И вот уже через несколько минут метким ударом он был запущен в ворота, и, прыгнувший за ним вратарь, хлопнув руками впустую, растянулся на земле и от досады ударил по ней кулаками, а мяч пронесся сквозь ворота и устало закатился в кусты. Тотчас раздались голоса ликования нападавших. Эрвин, весь раскрасневшийся и разгоряченный, криком поддержал радость своей команды, хлопнул забившего гол мальчишку по его подставленной ладони, и подбежал к тополю. Егор поздравил его с успехом.
– Один-два в нашу пользу, – объявил Эрвин, протирая лицо подолом рубашки, выпроставшейся из брюк. – Давно приехал?
– Только что, – ответил Егор.
– Будешь играть? – предложил Эрвин.
– Не сейчас, дело есть, – ответил Егор серьезно.
– Грибы собирать? – ухмыльнулся Эрвин.
– Ты когда металлоискатель соберешь?
– Собрал уже, – ободрительным тоном ответил Эрвин.
– Что, правда? – обрадовался Егор.
– Уже опробовал. Действует.
– Так надо идти. Я собственно, за тобой и пришел. Проверим осинник, где Пашка на прошлой неделе копался.
– Проверим.
Тут Эрвина позвали. Он ответил, чтобы продолжали без него, и тогда на его место согласился кто-то из зрителей. Мяч снова понесся по полю, а Эрвин надел пиджак, подтянул черный галстук и повесил на плечи школьный рюкзак. После этого друзья зашагали по мощеной булыжником Староконной улице к дому.
– Только о нашем деле никому, – попросил Егор. – Пашке тоже не говори, а то растреплет.
– Хорошо, – ответил Эрвин. – Правда он каждый день меня спрашивает, готов прибор или нет?
– Скажи, что еще нет.
– Вчера я сказал: готов.
– Зря. А теперь скажи: сломался. Ремонтировать придется неделю.
На их счастье, Пашка по пути не встретился: в это время они с матерью перекапывали землю на своем участке. Пока Эрвин ходил в комнату за металлоискателем, Егор остался ждать во дворе. В саду яблони, сливы и груши обильно увешаны плодами. Краснобокие яблоки висели так густо, что ветви клонились под их весом низко и грозили обломиться. Собирать фрукты было рано: они еще кислые на вкус и вяжут, а груши пока что, как деревянные. На солнечном подоконнике веранды, свернувшись калачиком, дремала полосатая кошка. Куры бродили среди кустов и деревьев. Здесь все было как при жизни Гентаса. Даже его любимое кресло все еще стояло на прежнем месте – под старой яблоней, и будто бы спрашивало: занесут ли меня в тепло на зиму? А рядом пышно цвели белые хризантемы. Тут на крыльцо вышел Эрвин и сообщил:
– Обедать зовут, поедим?
Лайма поставила перед мальчишками по тарелке борща, на второе подала вареной картошки с овощным салатом и затем ягодный кисель.
– И куда вы так торопитесь? – поинтересовалась она, расставляя тарелки.
– Дел у нас много, – ответил Эрвин.
– Какие вы деловые, – с улыбкой молвила она. – Не забудь, Эрвин, у нас огород еще не перекопан на зиму.
– Перекопаем, – пообещал он.
После обеда Эрвин вынес металлоискатель во двор и представил его на суд Егору. Это была длинная лыжная палка с двумя медными антеннами на нижнем конце, очень похожими на усы жука-носорога. Как объяснил Эрвин, он позаимствовал такую форму, потому что усы этих жуков пластинчатые и очень чувствительные. К антеннам были припаяны провода, одни подавали энергию от двух квадратных батареек «Phillips», другие от микросхемы проводили сигналы, похожие на чириканье зеленого кузнечика, к старым наушникам от магнитофона. Эрвин сказал, также, что испытывал прибор вчера на огороде, где закапывал гвозди на разной глубине. Металлоискатель обнаруживал их до полуметра. На гвозди, что были глубже, он реагировал с трудом, а потом и вовсе их не замечал, но и того было вполне достаточно. Егор остался доволен, тогда Эрвин сложил антенны и завернул металлоискатель в кусок холстины, после чего ребята взяли из сарая лопаты и поспешили к месту раскопок.
Осиновая роща стояла на дальнем краю Лучистого луга. Пашка там еще летом копался, нашел немецкую каску и целенький, хоть и ржавый, «Вальтер». С тех пор это место привлекало юных копателей со всей округи. Если бы Пашка помалкивал – было бы лучше, да нет же, он по деревне в этой каске ходил и своим видом кур пугал, а «Вальтер» в город свозил и антиквару продал за дешево, потому что старый торговец древностями подробно перечислил ему все недостатки находки: того в пистолете нет, это испорчено, и то никуда не годится. Пашка, развесив уши, во всем соглашался. А вырученные деньги потом одолжил Егору. Немецкая каска оказалась никому не нужной, хотя и была особенной: покрыта ржавчиной, повыше виска находилась ровненькая дырочка от пули, и размером каска была в пору подростку. Кто-то из пруссовских стариков, осмотрев каску, объяснил, как по книге, что принадлежала она юному гитлеровцу, одному из тех, что оставались в защитной группировке Кёнигсберга, что погиб он от пулевого ранения в голову, и что носить ее теперь на своей дурной голове нехорошо. Пашка осознал свой легкомысленный поступок, в каске больше не щеголял, а забросил ее в сарай, где уверенно накапливался тому подобный хлам.
Иногда Пашка находил и более полезное применение своим жутковатым находкам. Противотанковой гранатой, без начинки, разумеется, он взял привычку заколачивать гвозди, в гильзе от артиллерийского снаряда хранил карандаши и кисточки на своем письменном столе, а какой-то ржавой миной подпирал дверь в сарай, чтоб не закрывалась, когда он внутри копался, а то свету не хватало. Ему, похоже, и в голову не приходило, что неаккуратное обращение с минами чревато тяжелыми последствиями: она могла не только разнести дверь в одночасье, но и превратить сарай в холмик дымящихся руин. Но мина почему-то не взрывалась. Когда ее увидала Евдокия, то страшно испугалась и вызвала лейтенанта Инина. Он примчал на велосипеде, взглянул на мину и тревожно пощелкал языком. Затем велел Евдокии с Пашкой, а также соседям из ближайших домов взять документы и удалиться на безопасное расстояние, после чего позвонил саперам. Те приехали, забрали мину и укатили на утилизацию. Пашка долго возмущался, объясняя всем, что мина-то была ржавая с какого-то полигона, но ему почему-то не верили.

В тот день осиновая роща тихонько перешептывалась с ветром. Деревья в этом таинственном местечке росли среди извивающихся траншей и лунок от разорвавшихся в войну снарядов. Эти траншеи давно уже поросли густой травой и кустами, но среди них повсюду зияли свежие ямы, оставленные искателями.
– Смотри, как тут перекопали, – с удивлением проговорил Егор, осматриваясь по сторонам.
– Это Пашка всем раструбил, когда каску и «Вальтер» нашел, – промолвил Эрвин. – Теперь тут все кому не лень копают.
Кое-где попадались обломки костей и черепов, куски ржавого металла и битое стекло. Пнув очередной камень, Егор заметил на его месте маленькую пуговицу со свастикой и поднял ее.
– Тут немцы отстреливались, – произнес он и передал находку Эрвину. – Их окопы.
– Да кто только на этой земле не воевал, с тех пор, как отсюда ушли последние пруссы, – сказал Эрвин, разглядывая пуговицу.
– Да и ваше племя воевало то с викингами, то с поляками, то с германцами, – заметил Егор.
– Они защищались от захватчиков, – объяснил Эрвин и вернул пуговицу Егору.
– Да уж твои предки и сами могли обезглавить кого угодно, – напомнил Егор и сунул пуговицу в карман, вдруг пригодиться, а потом добавил: – Пашке все же надо по башке настучать, чтоб молчал в другой раз.
Эрвин принялся готовить металлоискатель к работе: размотал холстину, раздвинул антенны и подключил батареи, щелкнув переключателем. Когда прибор заработал, он надел наушники и двинулся среди деревьев, водя антеннами над самой землей. Егор последовал за ним, а потом отвлекся на растущие повсюду грибы.
Траншеи гитлеровцев протянулись зигзагами, на их травянистых склонах тут и там выглядывали розовые шляпки сыроежек, свинушек, но больше всего тут повылезало поганок. На тонкой белой ножке с юбочкой стояли мухоморы с такой яркой пятнистой шляпкой, точно сигналили о какой-то страшной опасности. На трухлявых пнях скопились в панике ложные опята. Среди палой листвы по стойке смирно вытягивались бледные поганки. Благородные грибы расти здесь почему-то не хотели. Зато в лесу хороших грибов было много. И Егор все больше задумывался: то ли идти по грибы, пока сезон не прошел, то ли продолжать поиски сокровищ.
– Впрочем, на грибах много не заработаешь, – рассуждал он вслух. – Но если найти клад, тогда денег будет! Хоть каждый день на косу выезжай, и еще останется.
– Егор! – вдруг позвал Эрвин. – Поди-ка сюда, тут что-то есть.
– Ценное что-нибудь? – обрадовался Егор.
Эрвин выставил ладонь, мол, тихо, и стал прислушиваться к сигналам. Поводил по сторонам и, наконец, показал рукой:
– Копай вот здесь.
Егор взялся за лопату. Он поднимал пласт земли, просматривал его и отбрасывал в сторону. Эрвин то и дело проверял раскоп металлоискателем. Работать пришлось недолго, в конце концов, Егор вытащил из земли большой ржавый осколок снаряда. Находка была признана негодной, и ее отбросили в сторону. После этого поиск продолжили в другом месте. Нашлись какие-то ржавые детали, еще одна немецкая пуговица и погнутый наградной знак – крест. Потом металлоискатель начал сдавать, и Эрвин объявил, что садятся батареи.
– Надо было новые поставить, – с укором проговорил Егор. – Или про запас взять.
– Как-то не подумал, – оправдался Эрвин, пытаясь уловить хотя бы последний сигнал. – Весь заряд вчера съело испытание.
Вдруг со стороны луга донеслись голоса.
– Кто-то идет, – промолвил Егор.
– Уходим, – ответил Эрвин и, сняв наушники, повесил их на шею.
Ребята углубились в рощу, засели в окопе, среди кустов снежноягодника и принялись ждать. Голоса приближались. И вскоре среди деревьев показались двое мальчишек. Они вошли в рощу и стали осматриваться. Оба держали по саперной лопате. Походив вдоль траншей и рассмотрев сырые ямы с отброшенной землей, они принялись копать, сначала попробовали в одном месте, затем в другом.
– Они из Переславского, – прошептал Эрвин. – Знаю их. Учатся в нашей школе, кажется, в пятом классе.
– За три километра ходят, – с негодованием заметил Егор.
– Ну, Пашка! Всем рассказал, – с горечью добавил Эрвин.
– Проучить бы их хорошенько, – проговорил Егор. – А то всю рощу перекопают.
– Так и сделаем. Нанесем противнику внезапный удар, – поддержал идею Эрвин.
Они осторожно поднялись из окопа и короткими перебежками, укрываясь за кустами, начали приближаться к чужакам. А те уже так усердно работали лопатами, что не замечали никого вокруг. Егор и Эрвин как с неба свалились.
– Бросай лопаты, руки вверх! – воскликнул Егор.
Двое юных копателей вздрогнули одновременно, разом обернулись и застыли на месте в ошеломлении.
– Кому говорят, лопаты в сторону! – сурово повторил Егор.
– Да они, кажется, в штаны навалили, – усмехнулся Эрвин.
Мальчишки уронили лопаты, но продолжали стоять, взирая на двух налетчиков с немалым испугом, и не знали, что теперь делать. Наконец, один из них, тот, что был ростом пониже, в пыльном пальтишке и с черными взлохмаченными волосами, по которым, вероятно, никогда не прохаживалась расческа, опомнился и хмуро протянул:
– Чего надо?
– Бить сейчас будем, – холодно объявил Егор.
– За что бить-то? – испугался другой, в затрапезной коричневой куртке и синей шапке петухом.
– А за то, что наш осинник перекопали, – ответил Эрвин.
– Это не мы, мы только сейчас сюда пришли, – стали оправдываться копатели.
– Не важно, мы застали вас на месте преступления с лопатами, – с осуждением произнес Егор. – Чего ищете?
– Немецкие патроны и каски, – виновато признался мальчик в синем петухе.
– Нет здесь ничего, – сказал Эрвин. – Видали? Тут и без вас давно все перекопано.
– Ни фига они не увидят, пока по шее не получат, – сказал Егор и сплюнул в сторону.
– Только попробуй, – проговорил сквозь зубы лохматый мальчик, глядя на него исподлобья и крепко сжимая кулаки.
Егор ухмыльнулся и насмешливо проговорил:
– Мелкий, а какой ершистый!
– Сейчас обоих накажем, – ответил Эрвин, потирая кулак.
– Не надо, мы так уйдем, – взмолился мальчик в синем петухе, тщетно унимая дрожь в ногах и чувствуя, как сильно колотится его сердце.
– Ты чего, Ванька, струсил? – сердито прошептал лохматый в самое ухо своего друга и, ткнув кулаком в его бок, чуть громче добавил: – Держись, пусть только попробуют тронуть.
Эрвин и Егор подошли к ним ближе, с нетерпением потирая руки.
– Гады! – не выдержал лохматый, схватил свою лопату и, направив ее, будто штык, сделал шаг им навстречу. – Только троньте! – Его друг, предчувствуя драку, остался на месте, всхлипнул, и по его щекам побежали слезы.
– А ты чего такой злой? – спросил Егор у лохматого.
– Сам ты злой, – ответил тот, яростно сверкая глазами, как бесенок. – Мы к вам не лезли. Вы первые начали.
– Опусти лопату, – потребовал Эрвин. – Слышишь? Опусти лопату!
– Мы уйдем отсюда, только не трогайте нас, – простонал мальчик в синем петухе.
– Уйдете? – хитро прищурившись, проговорил Егор.
Тот шмыгнул носом и закивал.
– Лопату опусти, – снова потребовал Эрвин, подступая к лохматому ближе.
– Что вам надо?! – трагически воскликнул тот. Всхлипывание за его спиной, видно, лишило его поддержки, и отвага куда-то вдруг испарилась. Он нерешительно переступил с ноги на ногу, и глаза его тоже наполнились слезами досады.
– Поговорим? – сказал Эрвин, спокойно вынимая из его рук лопату.
– Отстань, – сквозь зубы пробормотал лохматый, отступая.
Эрвин отбросил лопату в сторону и продолжил:
– Зря стараетесь. За шестьдесят лет эту землю так перекопали, что уже ничего тут не осталось.
– Два месяца назад тут немецкую каску нашли, – возразил лохматый.
– Скажи, как тебя зовут? – смягчив тон, спросил Егор.
– Сашка, – ответил лохматый, каким-то чутьем понимая, что напряжение начало понемногу спадать, и бить, наверное, пока не будут.
– А того нытика? – Кивнул за его спину Егор.
– Ванька.
– Послушайте, Сашка и Ванька, – продолжил Эрвин. – Каска та никому не нужна, потому и валялась тут, пока ее какой-то дурак не подобрал. А ценности давно уже в городском музее хранятся. Видели?
Оба закрутили головой отрицательно.
– Тогда езжайте в музей, – сказал Егор. – Там весь клад до единой монетки выставлен. Так что больше искать тут нечего.
– А патроны? – промолвил Сашка. – Синицын вчера десять штук в класс притащил.
– Те патроны современные, на военном складе натырены, – ответил Эрвин.
– Нет, старые, – возразил Сашка. – Времен войны.
– Ну хватит, некогда нам с вами беседовать, – заявил Егор. – Поглядите, как деревья подкопаны, корни во все стороны торчат. Хотите, чтобы роща усохла?
Сашка с Ванькой виновато опустили голову.
– Ладно, валяйте отсюда, – сердито продолжил Егор. – Чтобы я вас больше тут не видел. В другой раз точно побьем.
– А лопаты можно? – с надеждой спросил Ванька. – Они родительские.
– Можно, – ответил Эрвин.
Мальчишки похватали орудия труда и поспешили прочь. А Егор сунул два пальца меж губ и просвистел им вдогонку. Тотчас Сережка с Ванькой припустили бегом.
Егор понимал, что не только ржавая фашистская каска возбудила новую волну поисков кладов и ценностей среди местного населения, главная причина заключалась в том, что в августе неподалеку от этих мест археологи обнаружили прусское захоронение времен торговли с Римской империей. Нашли много уникальных предметов: серебряный кубок с монетами, железные мечи, янтарь, бронзовые гривны, фибулы и даже золотой перстень с профилем императора Аврелиана, о чем писали в газетах. По пути к дому Эрвин пообещал привести металлоискатель в рабочее состояние, чтобы завтра утром начать поиски на развалинах древней усадьбы, что за деревней возле яблоневого сада.
В лесничестве Егор появился раньше обычного. К его приходу я только что закончил чистить стойла в конюшне и вышел во двор. Егор поприветствовал меня и отправился в свою комнату. Покормив животных, я помылся и перед ужином взялся читать газеты. Макар обещал приготовить нам овощное рагу по новому рецепту, который ему приснился накануне ночью. Чем это рагу из сна отличается от обычного, Макар держал от меня в секрете весь день. Единственное, что он сказал: «Сами поймете, когда станете есть».
За окном опускались темно-синие сумерки. Деревья в саду постепенно исчезали в наползающей тьме. Из кухни доносились аппетитные ароматы. Макар уже накрывал на стол.
За ужином Егор поначалу был молчалив, но овощное рагу вскоре вывело его из задумчивости.
– Что это? – поинтересовался он с набитым ртом.
– Рагу, – просто ответил Макар и поставил на плиту чайник.
– Такого я еще не ел, – признался Егор, набирая полную вилку.
– У Макара какой-то секрет в этом блюде, – сообщил я. – Только вот никак не могу понять, какой именно.
– Макар, что ты сюда подложил? – требовательным тоном спросил Егор.
– Ничего особенного, – ответил тот.
– Этот рецепт ему приснился сегодня ночью, – проговорил я и сунул в рот очередную порцию наколотых на вилку кабачков.
– Я должен знать то, что ем, – строго проговорил Егор.
– Верно, Макар, не томи, признайся, пожалуйста, – подхватил я.
– А сами вы догадаться не можете? – с иронией произнес он и сел за стол.
– Думаю, сюда добавлена какая-то пряная трава, – предположил я. – И что-то еще.
– Макар, я не стану больше есть, пока ты не расколешься, – сказал Егор и отодвинул тарелку.
Макар поглядел на мальчишку хмуро и вздохнул.
– Могли бы и сами догадаться, – начал он. – Кроме обычных овощей я добавил сушеный молодой папоротник, корень одуванчика, листья крапивы и сныти в качестве приправы.
Егор криво ухмыльнулся.
– Значит, коровье сено, но очень вкусно, – проговорил он и пододвинул к себе тарелку.
– Только не каждый это сено умеет правильно приготовить, – не обиделся Макар.
– Ты кулинарный гений, – поспешил я добавить и перевел взгляд на сына. – А ты чего такой суровый сегодня?
– Слишком много вопросов, папа, – ответил Егор.
– Ответь хотя бы на последний, – сказал я и посмотрел на его ногти с черной каемкой.
– Из двух, ты выбрал самый противный, – проворчал он. – Значит, тебя меньше всего волнует моя судьба.
– Твое здоровье, вот что меня сейчас волнует, – заявил я. – У тебя под ногтями зоопарк из болезнетворных микробов. Ты снова копался в земле?
– Копался.
– Опять искал прусское погребение в чужом огороде?
– Гробы на кладбище выворачивал.
– Что за чушь?
– А ты всегда подозреваешь меня в преступлениях, будто я и в самом деле какой-нибудь бесчеловечный похититель гробниц, – обиженным тоном ответил Егор и отправил в рот очередную порцию рагу.
Макар, не желая слушать препирательства, встал и принялся готовить нам чай.
– На неделе Федор жаловался, что вы с Пашкой на прошлых выходных забрались в его сад и ковырялись в земле, – продолжал я.
– В его доме жили немцы, они могли оставить после себя клад, – объяснил Егор.
– У тебя нет права копаться в чужой земле.
– Но мы не знали, что Федор дома, Пашка видел его в школе.
– Ему сообщила соседка баба Нюра. Эх, накопаете на свою голову судебных разбирательств, – вздохнул я.
– Ладно, больше у чужих не будем, – пообещал Егор. – Зато сегодня мы с Эрвином прогнали из осинника двух малолеток. А то они подкапывали корни деревьев.
– Что я говорил? Пошел очередной бум раскопок, – сказал я, принимаясь намазывать ломоть белого хлеба вишневым вареньем.
Макар поставил передо мной кружку чая из смородиновых листьев.
– Это после находки римского клада, – объяснил Егор и тоже взялся готовить бутерброд. – Дедушка Лады рассказывал, что немцы перед выселением попрятали много разного добра. Мы с ребятами тоже надеемся найти чего-нибудь ценное.
– Опасное это занятие, – проговорил я.
– Почему же? – спросил Егор, бросив на меня скептический взгляд.
– Лет тридцать назад произошел такой случай, – начал я старую историю. – Пострадал тут один гробокопатель. Поздним вечером молодой человек пришел на кладбище, где были похоронены солдаты вермахта, и принялся копать. Вскрыл несколько гробов, снял со скелетов все, что было на них ценного: награды, перстни, кольца. И вот уже взялся за последний гроб, открыл его, глядь – а в челюстях того полный рот золотых коронок. Копатель обрадовался, взял череп в руки, улыбнулся ему в ответ, – черепа, как известно, всегда улыбаются, такое у них строение, – и только полез ему в рот коронки снимать, как череп клацнул зубами и откусил несчастному указательный палец. – Услыхав это, Егор захохотал, а Макар ухмыльнулся. – Ты, Егор, не смейся, всякое бывает. Фашисты и после гибели своей, спустя годы, продолжают досаждать нашему брату. Хотя тут копателю досталось по заслугам. Как говорил Гентас, не бери чужого, оно все равно не доставит тебе радости.
– Не худо знать, гадюка, она и дохлая остается ядовитой, – проговорил Макар, присаживаясь к нам за стол со своей кружкой чая.
– Но ведь то был мертвец, золото ему ни к чему, а значит, оно ничье, – сказал Егор.
– Тот парень тоже так рассуждал, а по ночам его стал преследовать мертвец и требовать свое золото назад.
– Фашисты тоже хорошо Россию пограбили, – заметил на это Егор. – Вывезли ценности из наших дворцов, музеев, церквей. Откуда же еще у них столько золота, чтобы даже зубы себе делать?
– Они настоящие варвары, – согласился я.
– И что было потом с тем копателем? – спросил Егор.
– Да ничего хорошего. Мертвец долго не оставлял его в покое и каждую ночь откусывал ему по одному пальцу. В конце концов, несчастный копатель сошел сума.
Рассказ об откушенном пальце произвел на Егора большое впечатление, однако на следующее утро, ни свет, ни заря, он выпил чаю с бутербродом, сел на велосипед и покатил в Пруссовку.

Когда Эрвин и Егор встретились в условленном месте – возле магазина – и хотели было двинуть к развалинам, их все-таки заметил Пашка, который в это самое время направлялся в поле перекапывать на зиму грядки. Избежать с ним встречи было невозможно, поскольку он первый увидел друзей и тотчас поспешил вдогонку. Пашка живо сообразил, что лопата в руке Егора и некий завернутый в холстину длинный предмет у Эрвина предназначались не для посадки деревьев.
– Вы на раскопки? – спросил он, едва отдышавшись.
– Звонаря нам еще не хватало, – хмуро проговорил Егор.
– Ну тогда я с вами, – солнечно улыбаясь, сказал Пашка, так что его маленькие усики, недавно пробившиеся под носом, тоже изогнулись в виде улыбки, поэтому она получилась какая-то двойная и оттого более радостная.
– Тебе нельзя доверять, – промолвил Эрвин.
– Почему? – удивился тот.
– Языком треплешь много, – ответил Егор.
– Ты зачем про фашистскую каску всем рассказывал? – спросил Эрвин. – Теперь со всех деревень в осинник лезут копать.
Пашка виновато потупил взор.
– Усы отрастил, а ума ни фига не прибавилось, – заметил Егор.
– Да я только Федору рассказал, – начал объяснять Пашка. – Он хотел картину рисовать на военную тему, натура была нужна, я и принес эту каску. А он попросил, чтоб я надел ее себе на голову, ну я и…
– Не оправдывайся, – возмутился Егор. – Ты ведь знаешь, в этой деревне любой секрет шепни одному, к вечеру все знать будут.
– Лучше бы ты сказал, что на своем огороде нашел, тебе бы его в два счета перекопали, – ухмыльнулся Эрвин.
– Не догадался, – виновато пробормотал Пашка и печально шмыгнул носом.
– Ладно, чтобы такого больше не было, – примирительно сказал Егор. – Пойдем, ты со своей лопатой нам пригодишься. Щас будешь работать.
Услыхав это, Пашка едва не бросился Егору на шею от радости, но удержался от этого легкомысленного порыва и скромно улыбнулся.
Свой велосипед Егор оставил в магазине у Жанны и поспешил за друзьями.
Сначала они шагали по узкой грязной дорожке мимо кирхи, огороженной деревянным забором. В одном, известном им месте, они из любопытства остановились, отодвинули доску в заборе, которая болталась на единственном верхнем гвозде, и стали по очереди наблюдать, как там идет реставрация. С тех пор, как на подрядчиков свалились деньги, это произошло в конце лета, рабочие трудились без выходных. Кирха должна быть восстановлена к Рождеству. И сейчас, ранним утром, стройка уже вовсю кипела. Шум, пыль, гудение. Подъезжали грузовики с материалом и уезжали с мусором. На древней кирпичной кладке росла свежая, на вид, более светлая. С каждым днем стены и башня возносились все выше и выше. Пашка последний из троицы наблюдал строительную картину с искренним удивлением, но тут его заметил толстый бригадир в очках и, грозно выругавшись, погрозил большущим волосатым кулаком. Пришлось друзьям удалиться.
– Это хорошо, что раскопки придумали, – щебетал Пашка. – Чего добру зря в земле пропадать. Оно еще нам пригодится. Тогда на клад можно будет смотреть, когда захочется, или продать его, чтобы деньги были. А когда деньги есть, даже кушать не очень хочется, на них достаточно посмотреть и аппетит пропадает.
– Послушай, заткнись, наконец, – попросил Егор.
Пашка сию минуту закрыл рот и стал рассуждать молча.
Вскоре заборы по обе стороны тропы измелькались до последней доски на углу. Ребята вышли на окраину села и повернули к развалинам усадьбы. Тропа провела их среди высоких кустарников до самых руин. Дом здесь давно уже разобрали на кирпич, теперь от него остался только фундамент и несколько обглоданных стен. Рядом дряхлел очень старый и заросший сад, за которым давно никто не следил, но многие деревья, будто из гордости, все еще продолжали плодоносить.
Кроме металлоискателя Эрвин смастерил еще и «светокрот», чтобы освещать узкие места и полости в кирпичной кладке изнутри. Это была раздвижная антенна от старого радиоприемника, на конце которой крепилась маленькая лампочка, которая питалась от батарейки. Пока Эрвин обследовал руины металлоискателем, Егор обшаривал дыры в остатках стен «светокротом», а Пашка копался среди кирпичей, то и дело поднимая и рассматривая какую-нибудь находку: ржавый гвоздь, осколок бутылки, гильзу патрона и прочий мусор. Время от времени Пашка подходил к Эрвину, с минуту наблюдал за ним, а потом громко спрашивал:
– Слышно, что-нибудь?
– Ничего хорошего, – отвечал Эрвин.
– А прибор твой не врет?
– Нет, он врать не умеет.
– Не мешай ему, пропустит что-нибудь, – сердито крикнул Егор, высунувшись из-за стены.
Пашка отошел в сторону и продолжил разбирать завалы битого кирпича.
Наконец, Эрвин услышал, как неуверенное потрескивание сменилось отчетливым чириканьем. Тогда он снял наушники и позвал ребят.
– Здесь что-то есть, надо копать, – объяснил он, очертив Пашкиной лопатой небольшой квадрат для работы.
– Как ты думаешь, глубоко? – спросил Егор, рассматривая отмеченный участок.
– Не очень, – ответил Эрвин.
Егор кивнул, обернулся к Пашке и скомандовал:
– Давай, приступай.
Тот, не мешкая, принялся разбрасывать по сторонам камни, чтобы расчистить заданный участок, а потом взялся за лопату и начал копать. Когда в земле образовалась неглубокая яма, Пашкина лопата проскрежетала по какому-то металлическому предмету.
– Осторожно, теперь, – попросил Егор.
Пашка удалил вокруг находки землю. Потом Егор ухватился за нее обеими руками и подергал – не идет. Снова Пашка убрал осыпавшийся грунт и обломок кирпича, который мешал. Егор опять взялся за железяку, напряг все свои силы и вытащил на свет часть старой оградки, какая бывает у камина, она была украшена незатейливым узором в виде листьев плюща. Ребята рассмотрели находку и, не найдя в ней никакой ценности, отбросили в сторону. Эрвин еще раз проверил место раскопа металлоискателем, на всякий случай, и двинулся дальше.
Но и в этот раз тщательное исследование грунта среди развалин и вокруг не позволило найти что-либо интересного. Прибор сигналил довольно часто, но попадались такие предметы, которые не представляли никакой ценности: дверные петли, консервные банки, гвозди и прочий металлический хлам. Егор между делом простукивал молоточком стены и осматривал полости «светокротом», но и это было бесполезно. Пашка копался среди кирпичей, подбирал гильзы, керамические осколки, а потом нашел целую стеклянную бутылку с надписью “Milch” и поставил ее рядом с выходом, чтобы прихватить с собой на обратном пути. Возможно, эта антикварная бутылка пригодится маме вместо недавно разбитой хрустальной вазочки для цветов. Только клада все нет, горевал он, и покупка стиральной машины снова откладывалась.
Оставив руины, друзья отправились в сад. Они прошли под высокой кирпичной аркой, густо увитой хмелем и вьюнком с белыми цветами, и осмотрелись в тени. В этом заброшенном саду тоже все было давно перекопано. Зато яблони тут были увешаны плодами, и мальчики, бросив свои безнадежные поиски, забрались на деревья, нарвали яблок, а потом сели на бревно и принялись с хрустом поглощать прохладные сочные плоды, как утешение за впустую растраченное время. Среди деревьев бродили несколько коров, подбирали палые яблоки и с хрустом пожирали их, на что Пашка обратил особое внимание:
– Гляньте, как коровы на яблоки натягиваются.
Видно, Пашка забылся в своих вывернутых соображениях, и Егор с Эрвином на его замечание никак не отреагировали. Сейчас их больше волновало, стоит ли копать в этом саду или отправляться по домам.
– Нет здесь ничего, – промолвил Эрвин.
– Тут до нас все выкопали, – печально добавил Егор.
– А может, осталось где, да мы пропустили, – предположил Пашка.
– Давай, бери металлоискатель и двигай искать, – со злостью ответил Егор и швырнул огрызок в кусты.
Пашка тяжело вздохнул и повесил голову.
– Ладно, не разводите сырость, – сказал Эрвин, вытирая о рукав следующее яблоко. – Зато мы теперь уверены, что делать тут больше нечего и надо искать в других местах.
– Где? – тотчас отозвался Пашка.
Эрвин пожал плечами.
– Говорят, один немец несколько лет назад приезжал в наши места, посетил старый родительский дом, раскопал в саду тайник – ящик с посудой и другими вещицами предков, забрал все и укатил в свою Германию, – рассказал Егор.
– Повезло, – вздохнул Пашка.
– Наследство принадлежало ему по праву, – сказал Эрвин.
– Выходит, надо знать, где копать, – уныло заключил Егор. – Найти бы какую-нибудь карту.
– Да где мы ее найдем? – спросил Эрвин.
– Надо в город, по антикварным салонам и на блошиный рынок, там знакомства завязать, тогда толк будет, – сказал Егор и сердито поглядел на Пашку. – Понял?
– Понял, – с кивком ответил тот.
– Чего ты понял? – вздохнул Егор.
– Деньги приносят несчастье, – сказал Пашка.
– Чего? – переспросил Егор.
– Ты где летаешь? – усмехнулся Эрвин и хлопнул Пашку по затылку.
Тот понял нелепость сказанного и смущенно пожал плечами.
Вдруг с неба раздались голоса. Эрвин подхватился, поискал взглядом птиц среди путаницы ветвей и воскликнул:
– Журавли летят!
Он поспешил из сада на луг. Егор и Пашка тоже повскакивали со своих мест и последовали за ним. Эрвин встал под открытым небом и принялся махать рукой, провожая журавлиный клин в южные страны, Егор смотрел на птиц, подставив ко лбу руку козырьком, а Пашка принялся скакать, как бешеный:
– Улетают! Улетают! – кричал он, подпрыгивая на месте и вращая руками, как мельница. – Улетают!!!
Ребята глядели на журавлей, которые с каждым взмахом своих больших крыльев уплывали в сияющую небесную даль. Вскоре птицы стали величиной с мошек, а потом и вовсе пропали из виду.

Виток четвертый
Отзвуки

И было это накануне священного новолуния.
После драматической вылазки на Прегору, Гониглис не стал печалиться, он теперь ловил рыбу в соседней Хрустальной реке. На Большую реку, берега которой оккупировали демоны, он выходить опасался. Мечту о поимке Божественной рыбы он отложил на будущее, хотя и понимал, что будущего может вовсе и не случиться.
Поздним хмурым вечером в новолуние верховный жрец Маттеус и трое вайделотов готовились к совершению тайного жертвоприношения богам Патолло, Перкуно и Потримпо. Алтарь находился под старым бессмертным дубом, окруженным частоколом в центре городища Медянгарб. Необъятный ствол священного дуба разветвлялся натрое, и каждый из ответвлений был одухотворен богами. Крона этого дерева была похожа на многорукого воина, держащего над собою щит, и летом давала такую густую тень, что под дубом можно было заблудиться в потемках посреди солнечного дня.
Закончив кормить лошадей, Гониглис запер их в конюшне до утра и отправился к верховному жрецу, спросить позволение на рыбалку. По пути он размышлял, как хорошо бы вымолить у богов такую машину, которая бы сама мыла стойла, пасла, поила и кормила лошадей в определенное время. Гониглис давно напрягал мозг и на ночь заказывал себе конструктивные сны, но ничего путевого ему не изобреталось и не снилось. На ум приходили только странные пружины, да никчемные спирали.
По дороге к городищу он так размечтался, что в сумерках едва не наступил на крупную жабу, бородавчатую, как сама мать земля, и надутую, как жрец Маттеус, когда у него плохое настроение. С превеликим почтением Гониглис поднял земноводную, заглянул ей в глаза, чтобы узнать, когда пойдет дождь (тучи собирались пролиться еще с полудня, да чего-то никак не решались), и определил, что ливень начнется примерно через три свечных штыря.
«Опасное место для отдыха выбрала ты, жаба, – сказал Гониглис. – Отнесу тебя подальше от колес, копыт и подошв». И, забравшись в папоротники, опустил судорожно дрыгающую лапками ясновидицу на мягкий мох. Затем вернулся, поднял веточку и, вычерчивая знаки на земле, рассудил: «Целых три. Следовательно, прежде чем дождь начнется, я успел бы два раза взобраться на Медянгарб и два раза спуститься. Неплохо». Выяснив это, Гониглис отбросил ветку и заторопился вверх по склону.
Поднявшись на гору по спиральной тропе, Гониглис вошел в городище и, не теряя времени, направился к дядиному дому, но там его не застал и, недолго думая, зашагал к святилищу. Жрецов он увидал за подготовкой к священному обряду жертвоприношения, и только теперь вспомнил, что сегодня новолуние. Значит, просить дядю об освобождении на завтра бесполезно. Больше того, по местному закону, Гониглис должен был немедленно покинуть городище, потому что наблюдать тайное жертвоприношение не позволялось никому. Любого, кто осмелится нарушить заповедь, боги по просьбе верховного жреца, превратят в собаку без хвоста и с зудящими лишаями в паху. Однако, потоптавшись на месте, Гониглис не сумел унять любопытство. Тогда он спросил себя, полубог он или не полубог? И, набравшись храбрости, решился проследить за тайнодействиями жрецов. Он подобрался к частоколу незаметно, как тень, отыскал широкую щель между столбами и припал к ней левым глазом.
А в это время у алтаря к ритуалу было уже все готово. Верховный жрец, двигаясь по кругу, зажег факелы, которые крепились к столбам веревками. Затем, когда алтарное место озарилось мерцающим светом огней, он опустился на колени перед дубом и начал возносить молитвы. Кто-то из вайделотов, тем временем, целовал дубу нижние ветви, а двое других приволокли за волосы полуживого рыцаря, плененного во время недавней боевой вылазки на Большую дорогу возле городища Твангсте. Тело рыцаря было истерзано, на нем клочьями висела рубаха, а лицо после пыток выглядело, как большая кровавая рана с незрячими белками глаз и похожая на рыбий рот, через который вынимали нужные сведения. Маттеус все громче взывал к богам, издавая жуткие вопли, завывал, стонал и рычал, доводя себя до экстаза, а потом стал биться лбом о землю.
Гониглиса так захватило происходящее, что не слышал он штормового ветра в кронах деревьев, не чувствовал вкуса морской волны, не замечал моросящего дождя (глаза жабы не лгут), который начался в то же мгновение, когда вайделоты, ритуально протащив за волосы пленного рыцаря вокруг дуба, бросили его у ног верховного жреца, стоявшего теперь с Великим посохом наготове. Что при этом произносил Маттеус – никто не помнит. Впрочем, богам до слов нет никакого дела, главное, чтобы жрецы своевременно оказывали им почтение и не забывали о жертвоприношениях.
Закончив свои пафосные обращения к богам, верховный жрец вызвал жалобный стон в горле рыцаря ударом посоха по его шее, словно желая удостовериться, в сознании жертва или нет. И от стона этого у Гониглиса пробежали мурашки по мокрой спине. После этого два вайделота приподняли рыцаря за локти, третий подал Маттеусу длинный нож с костяной рукояткой, украшенной янтарем, и затем приготовил глиняную миску для сбора крови. Жрец произнес торжествующую речь во имя Перкуно и перерезал жертве горло. Вайделот тотчас подставил миску под струю хлынувшей крови, набрал ее и передал Маттеусу. Продолжая взывать к богам, Маттеус полил кровью вырезанный из куска янтаря идол с бородатым лицом, что волшебно сиял в дупле, увлажнил землю в корнях дуба, а оставшейся кровью омыл свое лицо, так, что его белые борода и усы зловеще побагровели. После этого он окропил лоб и губы каждого из трех вайделотов.
Прикованный столь жестокой сценой к щели, Гониглис едва дышал, а по его мокрым волосам и лицу катились капли дождя вперемешку с потом. Между тем верховный жрец ударом меча отсек рыцарю голову, старший вайделот ловким движением поднял ее и потом насадил на кол. Гониглис знал: ночью жуткий трофей этот перенесут на Большую дорогу, кол вкопают в землю на обочине, чтобы его видели все: и пруссы, и железноголовые, и прочие странники, которым будет не лишним подумать, стоит ли являться в Самбию с недобрыми намерениями. Затем Маттеус расстегнул у себя под горлом большую медную фибулу, похожую на ореховую скорлупу с орнаментом, сбросил с плеч шерстяную накидку, и вайделот подал ему горящий факел. Маттеус повернулся к сложенным холмиком дровам и поднес к нему факел. Огонь живо, как зверек, переплясал на хворост и занялся им с треском и хрустом. Костер разгорелся и зашипел на дровах, источая призрачно-белый дым. Пламя отбрасывало золотистые отблески на лица жрецов, морщинистую кору старого дуба и янтарный идол в дупле. Разрубленное на куски тело жертвы вайделоты побросали в жадное пламя и вновь обратились к богам с мольбами. Маттеус взывал к янтарному идолу, и тот вспыхивал внутренним светом в ответ на каждый истерический вопль жреца. И боги подали знак. Небо разорвалось яркой вспышкой. Молния с треском рассекла воздух и, ударив в сосну, что росла по соседству, расколола ее вершину надвое. Крона сосны задымилась, как голова поверженного демона.
Когда от рыцаря не осталось ничего человеческого, ошеломленный Гониглис опомнился, проглотил застрявший в горле кислый ком, отдышался, и вдруг его стало выворачивать. Шум дождя и треск костра заглушал его судорожные рыгания под забором. Очистив желудок, Гониглис почувствовал себя легче и поспешил из городища прочь. Только теперь, по пути домой, он ощутил холодные струйки дождя, которые катились ему за шиворот. Тогда Гониглис торопливо снял с пояса некий предмет вроде палки, к концу которой крепились, наподобие крыла летучей мыши, прутья с натянутой на них кожей молодого тура, и распахнул купол над головой. Гониглис шлепал по скользкой грязи, не замечая, как бьет по земле крупный град. Уже подходя к хижине, он вдруг поймал смелую мысль, принесенную ветром: «Спереть бы тот янтарный идол на часок и молить его, чтобы преподнес мне идею машины-конюха. А то выходного дня от дяди Маттеуса не дождешься».
Дождь поливал еще несколько дней. Гониглис работал в конюшне, а между делом изводил куски бересты, рисуя на них чертежи механизмов или просто красивые пейзажи, мальчиков и лошадей, когда ничего больше на ум не шло.
Кальвису тоже надоело сидеть все дни в хижине и лепить из глины лошадок, пока мать с утра до вечера хлопочет по хозяйству. Она всегда так занята, что с ней не поиграешь. В один из тех скучных дней Кальвис дождался, наконец, когда дождь немного стихнет, и вышел во двор, по которому расползлись большие лужи. Тут он задумал прокопать между ними канавки, чтобы получилось одно большое «озеро». Так он и сделал, а потом до вечера запускал в плавание деревянные лодочки с парусом из желтых кленовых листьев, насажанных на тростинку. Ветер гнал флотилию через всю лужу. Кальвис был в восторге.
В тот раз Гониглис возвращался домой уже в сумерках и во дворе едва не провалился в глубокую лужу. Заметив корабли, покачивающиеся у берега, он понял, в чем дело и разозлился на сына за устроенный потоп. Но, рассмотрев один из парусников внимательнее, он передумал ругаться и вошел в хижину, задумчиво поглаживая подбородок.
После ужина, когда Кальвис отправился на боковую, Гониглис прокопал канавку, и вся вода со двора ушла в соседский огород. Утром Кальвис негодовал. А затем, пока отца не было дома, он вернул воду в свою лужу и устроил плотину так удачно, что вскоре посреди двора образовалось глубокое «море». Ко времени возвращения Гониглиса, ветер носил по воде большую разноцветную флотилию Кальвиса, который весело скакал вдоль берега и что-то там браво выкрикивал. На сей раз, воды во дворе было по колено. И снова Гониглис задумался. Стоя на берегу искусственного «моря», он наблюдал за плавающими лодками. Между тем Кальвис забрался ему на плечи и оттуда командовал морским боем, а ветер служил ему штурманом.
Поздним вечером, когда все легли спать, Гониглис долго маялся на полати без сна. А незадолго до полуночи, в кромешной тьме, ему в голову вдруг наведалась идея – снабдить свою рыбацкую лодку большим куском льняной ткани на шесте. Вот, что позволит ходить на лодке со скоростью ветра! Гониглис сбросил с себя ласковую руку спящей Лаурене, соскочил с полати, зажег лучину, схватил чистый лист бересты и склонился над ним, производя сложные расчеты и делая наброски углем. Проснувшись, Лаурене с недоумением понаблюдала за мужем, с глубоким сожалением вздохнула и повернулась носом к стене. А Гониглис, как заведенный, до утра делал выкройку паруса.
Спустя несколько дней парус на шесте был установлен. И когда Гониглис спустил лодку на воду, забрался в нее и развернул парус, ветер тотчас надул холстину и погнал лодку вниз по течению Паусты так быстро, что Гониглис не успел опомниться, как скоро очутился на реке Прегора, куда он в тот день плыть и вовсе не собирался. Переведя дух посреди великой реки, он осмотрелся, убрал парус, поднял острогу и приготовился было порыбачить, как вдруг увидел черный дым, перепоясавший восточный небосклон. И понял Гониглис, что это горит Твангсте. Нужно немедленно сообщить верховному жрецу эту тревожную новость. Твангсте в осаде! Демоны начали атаку против Самбии! И снова Гониглису было не до рыбалки. Наскоро развернув лодку, Гониглис взялся за рукоятку колеса и поспешил к жрецу.
Выслушав сбивчивое донесение взволнованного племянника в своей хижине, Маттеус нахмурился. Лицо его пошло пятнами, а брови опустились так низко, что едва не прикрыли глаза. И вновь загоревал он так сильно, что постарел еще на десять лет. Беда приходит неожиданно, и потому не знаешь, когда и откуда ее ждать. Тяжело вздохнув, Маттеус поднялся с кленового кресла, сверкнул хищным взглядом, поковырял в ухе пальцем, почмокал дуплом в коренном зубе и, сказав несколько теплых слов Гониглису в благодарность за важную весть, принесенную прежде лазутчиков, надавал племяннику по шее, за то, что тот снова бросил священное стадо на безмозглых сорванцов, которым и дохлую собаку нельзя доверить. После чего вышвырнул Гониглиса вон.
«Хоть колом голову чеши! – ругался Маттеус, стуча ногами о землю. – Все одно, этот проходимец поступает по-своему!»
В тот вечер Гониглис, сидя за столом, рассказывал жене и сыну об опасной вылазке на Прегору. Лаурене, слушая мужа, занималась делами. Она замесила тесто, подожгла поленья, сложенные в очаге, постирала белье, потом посадила Кальвиса на стул перед тазом, чтобы мальчик парил ноги в отваре из мяты, зверобоя с добавлением голубой глины от грибка, простуды и прочих болезней, и после этого стала накрывать на стол. Кальвис парился недолго, вынув из остывающей воды ноги, он слез со стула и принялся кормить сову, которая жила на подоконнике. Эту сову несколько дней назад подстрелил из рогатки соседский мальчишка. Крыло у бедной совы было сломано, и потому, нелетающую больше птицу приходилось кормить мясом и ловить для нее мышей. В благодарность сова отпугивала от дома злых духов своими большими, как тарелки, глазами. Когда Гониглис закончил свой рассказ и сообщил, что железноголовые готовятся захватить Самбию, Лаурене поняла, что в небесах загорелась звезда странствий, которая, как говорила ее покойная бабка, однажды вынудит их покинуть родные места. За ужином Лаурене набралась терпения и не стала говорить об этом при маленьком сыне. Впрочем, Гониглис все давно уже понимал. Перед сном он долго вздыхал, рассуждая: «Так и случилось, боги отступают...»
Железноголовые отправились в поход против жителей Самбии, когда задул северный ветер.

* * *

Осень укрепилась в наших краях основательно. Погода стала портиться, подобно капризной девке. С каждым днем становилось прохладнее, крепкий промозглый ветер пробирал до мурашек, а мрачные тучи, словно комья болотной тины, то и дело поливали дождем.
Пришло время животным готовиться к зимовью. Барсуки собирались залечь в беспробудную спячку до весны, полевки делали запасы в своих норах, белки, сойки, лисы прятали съестные припасы в укромных местах, а кто и вовсе ни о чем не заботился, рассчитывая перезимовать, как придется. Для таких горемык мы в лесничестве заправляем кормушки сеном и разбрасываем кормовые овощи и фрукты по снегу.
Ни ящериц, ни жаб, ни змей теперь на тропе не увидеть, они попрятались в своих зимовальнях. Разве что припозднившиеся травяные лягушки глупо прыгают, сами не знают куда, а потом ошибочно шлепаются брюшком о прозрачную корку льда, что затянула какую-нибудь лужу. Конечно, днем лужи вскроются, но в холодной воде даже лягушке находиться противно, поэтому они подыскивают себе укромные места. Ищут тщательно, чтобы потом не разочароваться в соседстве с каким-нибудь уснувшим зверьком. Едва передвигая лапами от холода, лягушки скачут по лесным тропам и палой листве. Обнаружив, наконец, подходящее местечко под каким-нибудь выворотнем, они набиваются там плотной гурьбой. Так и спят всю зиму в плотном оцепенении.
Белки начали менять свою летнюю шубку на зимнюю: фасон пышный, цвет светло-серый, мех густой. Зайцы тоже посветлели. А горностаи, один из которых второй год живет в нашей усадьбе за сараем среди поленьев, пока что преображаться не торопятся, но придет время, и они станут белыми, как снег.
Большинство кочующих птиц уже покинули наш лес и перебрались поближе к селам. Остались только самые стойкие и те, что опасаются близкого соседства с людьми. Плодов, грибов и ягод в эту пору достаточно всем.
По местным хвойникам кочуют желтоголовые корольки. Прежде чем их увидеть в сумеречном ельнике, приходится вначале прислушиваться. Голос королька тоненький, как падение капель воды на камень. И вот, когда вы привыкаете к полумраку чащи и, ориентируясь по мелодичному пересвисту и шороху среди ветвей деревьев, наконец, замечаете скачущих и порхающих маленьких пухлых пичуг, занятых поиском личинок и мелких насекомых. Бывает, из-за сильного ветра, корольки не решаются подниматься высоко в кроны деревьев и кормятся в нижнем ярусе леса, тогда-то и лучше всего их наблюдать. Иногда мне удавалось приблизиться к птице на расстояние протянутой руки. В своих хлопотах корольки не замечали меня, а я стоял неподвижно и не доставлял им никакого беспокойства.
Черные дрозды с самого раннего утра копаются в палой листве в поисках корма.
Сойки тоже заняты промыслом. Они собирают желуди и прячут их по всему лесу: засовывают в трещины пней, в мох под камнями и в дупла деревьев, да в таком большом количестве, что к зиме о многих тайниках забывают, тогда весной, укромно спрятанный желудь, выпускает белый корешок, а потом бледный зеленый росток быстро тянется к свету. Если повезет, хрупкое растеньице укоренится и с годами превратится в молодой дуб.
Барсуки, оставшись без жуков, ящериц и лягушек, теперь догуливают себе жир, поедая падаль и ягоды. Они становятся такими толстыми увальнями, что обходя свои владения по тропкам, тяжело переваливаются с боку на бок.
В один из тех промозглых осенних дней, закончив обход леса, мы с Плутом отправились в деревню по натоптанной грибниками тропе между двумя бурыми пашнями с комьями перевернутой земли. Я давно собирался навестить Заварского, выпить у него кружку пива и поговорить о делах.
Наш путь лежал возле руин старинной усадьбы. Здесь, в сырых зарослях, живут виноградные улитки – последние верные обитатели в прошлом богатого дома, где кирпичные стены до сих пор оплетены стеблями любимого ими хмеля. Но теперь листья этого растения пожелтели, и улитки, находя их несъедобными, перестали кормиться. Вместо этого они забираются в укромные места: щели среди камней, под выступающие из земли корни деревьев или в мох, закупоривают вход своей ракушки плотной пленкой и засыпают до весны. Затем тропа вела нас между глухих заборов, из-за которых доносились благодушное хрюканье, аппетитное чавканье, а то и неожиданный свирепый взвизг. Дальше мы прошли по Садовому переулку и вскоре оказались у «Постоялого двора».
Заварского я нашел в баре, он протирал салфеткой мытые бокалы и ставил их на поднос вверх донышком. В зале было сумрачно. На стене, выложенной красным кирпичом, горела только одна лампа. Здесь между колоннами расставлены длинные деревянные столы, по стенам развешаны картины Федора: приморские пейзажи, женские портреты и цветочные натюрморты, возле двери стоит рыцарь в блестящих доспехах. У большого окна было светлее, и там, за столом, сидели два местных старика, они пили водку и о чем-то неторопливо рассуждали. В это полуденное время посетители бывают редко. Я поприветствовал стариков, хозяина и сел на высокий стул за стойку. Плут почесался и разлегся возле моих ног.
– Пива? – спросил Заварский.
– Да, пожалуй, выпью кружку, – ответил я.
 – Что у вас нового? – поинтересовался он, наливая золотистый пенистый напиток из бочки с краником.
– В лесничестве что ни день – все новый, – многозначительно сказал я. – Лес на глазах меняется.
– А тут круглый год одно и то же, – промолвил Заварский и поставил передо мной кружку с пенистой шапкой, которая едва не переползала через края.
– За кирху-то как взялись, а! Скоро уже и восстановят ее, – заметил я и сделал глоток холодного, колкого на языке пива.
– Это хорошо, народу станет больше приезжать, – сказал Заварский, встал напротив меня и оперся локтями о стойку. – Гостиницу бы еще отремонтировать. Восемнадцатый век все-таки. А то крыша в нескольких местах течет. Как дождь посильнее – так и заливает. На втором этаже есть комнаты, куда уже стыдно людей поселять. А ведь можно сделать жилой и мансарду.
– Надо спонсоров искать.
– Не очень-то желают сюда деньги вкладывать.
– А Смолин разве не поможет?
– Смолин? – Заварский ухмыльнулся. – Да от этого скряги и копейки не дождешься. Ему свой дворец содержать надо.
– А вы поговорите, – настаивал я. – Ему должно быть выгодно. Народу больше там, где есть возможность остановиться с ночевкой. А значит, и его янтарными побрякушками будет, кому интересоваться.
Заварский махнул рукой:
– Бесполезно.
– На базаре-то сейчас торговля хороша. Городские специально приезжают за фруктами и овощами. Даже мой Егор торгует.
В тот год во всех садах деревья стонали от тяжести собственных плодов, которые густо облепили ветви. Но мы не торопились облегчить жизнь деревьям – дожидались, когда сливы, яблоки и груши поспеют как следует. И вот такое время пришло. Сливы, мясистые и медовые, собирали в первую очередь. Затем приходило время груш, крупных, желтых и сочных – откусишь, и рот наполняется сладким соком. А потом наступала пора яблок, красных, хрустящих, с освежающей кислинкой. В те дни Пруссовские жители пропадали в своих садах с утра до вечера. Кто помоложе – те собирали яблоки, лазая по ветвям деревьев и пугая вороватых птиц, кто постарше – орудовали шестом с плодосборником или пользовались всевозможными лестницами. А потом по деревенским улицам веяло ароматом яблочного варенья. Фруктов на все хватало: одни запасали компоты, другие ставили большие бутыли под вино, третьи нарезали яблоки дольками и раскладывали их сушиться на белых простынях во дворе, пока грело солнце. И теперь со дворов все чаще доносились голоса:
«Отойди, сейчас же! Ну, что за ребенок! Этак мы яблок не насушим! Я вот сейчас выйду, хворостиной-то отхожу!»
«Мам, дай варенья! Дай варенья! Ну, дай варенья!»
«Убери поросенка, пожрет ведь! Кому говорят! Гони его… Гони ж ты его оттудова!»

В очередной раз приехав на выходные, Егор застал Эрвина в его саду. Эрвин сорвал с ветки краснобокое яблоко и протянул Егору на пробу. Тот откусил, похрустел, посмаковал и объявил:
– Готовы.
– Сейчас ведра принесу, – сказал Эрвин.
Егор самодовольно потирал руки. Скоро можно ехать на косу. Осталось еще немного подзаработать на продаже яблок.
И работа пошла: Егор обирал склоненные ветви внизу, а Эрвин снимал яблоки выше с помощью длинного шеста, на конце которого было прибито пластмассовое детское ведерко с вырезанными зубьями по краям, которыми он обламывал плодоножку, чтобы яблоко падало в ведерко. Наполнив ведро, мальчики несли его в сарай и высыпали яблоки в деревянные ящики на хранение.
Дело шло к вечеру. Из дома слышался аромат яблочного пирога, который испекла Лайма на ужин. Полосатая кошка дремала в кресле под сливой. Куры, кудахтая, бродили по двору с таким деловым и решительным видом, точно на ходу принимали какие-то важные решения. Со стороны улицы Грез все чаще доносился гул проезжающих машин. Горожане возвращались с побережья. А значит, пора отправляться торговать на дорогу.
Набрав по ведру яблок и большой пластиковый пакет груш в придачу, Егор и Эрвин отправились на шоссе. На обочине они расстелили лист газеты, выложили на него две кучки яблок и еще одну кучку груш, поставили ведра, отошли в сторону, сели на скамейку и принялись ждать. Одни машины проскакивали мимо, не обратив на товар никакого внимания, другие сбавляли скорость, присматривались к яблокам, и продолжали путь, так и не остановившись, третьи тормозили, из окна высовывалась голова и спрашивала цену. Покупали редко и понемногу.
– Наверное, уже на базаре у бабушек отоварились, – проговорил Егор, провожая взглядом очередного несостоявшегося покупателя.
– Завтра вечером встанем на въезде в деревню, – ответил Эрвин. – Воскресенье, народу будет много.
Солнце вновь вышло из-за облаков и прощально засияло сквозь деревья. От придорожных кленов и лип с разноцветными листьями протянулись длинные тени. Машин на дороге становилось все меньше. Наконец, возле ведер остановился старый, как ветеран дорог, синий Жигули.
– Клюнули, – шепотом, чтобы не вспугнуть возможного покупателя, промолвил Егор.
Мальчики ждали, когда к ведрам подойдут, приглядятся к товару, спросят чего-нибудь, и только после этого подходили к покупателю. За это короткое время они успевали хорошенько присмотреться к человеку и оценить, сколько с него можно будет взять – цены-то свободные.
На сей раз из машины выбрался пожилой худощавый и седой господин в сером пальто и шляпе. Он поглядел на фрукты, потом на продавцов и спросил:
– Почем ваши яблочки, а?
Егор поднялся со скамейки и на ходу ответил. Покупатель задумчиво потер подбородок. Егор снял с пояса нож, взял яблоко и предложил:
– Хотите попробовать? Отрежу кусочек. Свеженькие, сладкие, сочные, только что с веточки.
Покупатель, заметив нож в руках подростка, кивнул, и все не спускал взгляда с ножа, пока Егор отрезал ломтик.
– Вот, возьмите, пожалуйста, не пожалеете, – проговорил Егор, протягивая покупателю пробу.
Тот откусил, пожевал и сунул остаток в рот.
– Действительно, спелые, – проговорил он и полез в карман пальто за бумажником. – Спелые. Возьму полное ведерко.
Егор живо добавил несколько яблок в ведро.
– Хороший у тебя нож, хороший, – проговорил покупатель, как только расплатился. – Если не секрет, откуда такой, а?
– Один знакомый цыган подарил, – ответил Егор, пряча деньги во внутренний карман куртки.
– Можно взглянуть?
– Пожалуйста.
Егор протер о штаны лезвие ножа от яблочного сока и отдал.
– М-мда, хороший твой нож, хороший, – задумчиво пробормотал покупатель, качая головой. – Такие ножи когда-то и мы делали, – сказал он, изучая костяную рукоятку инкрустированную самоцветами. – Правда, камни не вставляли, а вырезали фигурки русалок, животных и драконов.
– Это где вы такие ножи делали? – поинтересовался Егор.
– Далеко это, далеко, – промолвил покупатель. – Под Магаданом. Далеко.
– Вы путешествовали? – спросил Егор, вспоминая, что этот город стоит где-то на берегу Охотского моря, напротив Камчатки.
Покупатель поднял на него глаза и улыбнулся.
– Посмотри, какой я седой, весь седой. – Приподнял шляпу. – Таким блондином я сделался в двадцать пять лет. Двадцать пять. – Опустил шляпу. – А в таком молодом возрасте просто так не седеют. Нет, не седеют.
– Что же вы тогда делали? – удивился Егор.
– Работал, много работал. – Вернул нож мальчику. – Что?.. Кем работал? Хм, хочешь все знать. А преступником. Преступником был.
Егор поглядел на покупателя с недоумением, сунул нож обратно в кожух и поинтересовался:
– За что?
– За что? – покупатель поднял было ведро, но снова поставил. – За что… А за то, что Советскую власть не любил.
– Да ну, – усомнился Егор. – Какое ж это преступление? Власть и теперь не любят.
– И теперь не любят. – Вздохнул. – Не любят. И никогда не любили. – Он печально посмотрел на яблоки.
– И за это не сажают, – добавил Егор.
– Нет, не сажают. Не сажают. Раньше другое было. Теперь, брат, ругай власть, хоть закричись, – и ничего. Никто не слышит. А тогда сажали. Много сажали. – Глубоко вздохнул, снова поднял ведро и спросил: – Мешок не найдется? Пересыпать бы яблочки. Пересыпать бы, а?
– Извините, не подумали, – ответил Егор.
Покупатель кивнул, поставил ведро, вернулся к машине, открыл багажник и, недолго покопавшись в нем, снова подошел.
– Нет, мешка нет. – Поднял ведро. – Высыплю так. – Подойдя к машине, он опрокинул в багажник ведро, вернул его мальчику и сказал: – Ну, хорошей торговли, парень. До свидания!
– До свидания! – ответил Егор.
Покупатель обошел машину, забрался в нее и хлопнул дверцей. «Жигули» взревел и покатил по шоссе в город.
– О чем это вы беседовали? – поинтересовался Эрвин, вольготно рассевшись на скамейке, будто король.
– Нож ему понравился. Говорит, заключенные в Магадане похожие делали.
– Откуда он знает?
– Сидел.
– Он что преступник?
– Таких преступников, как он, теперь почти вся Россия, вместе со мной, конечно.
Эрвин ухмыльнулся и пожал плечами.
И снова на шоссе стало пусто. Медленно опускались сумерки. Солнце укуталось в фиолетовые облака и пропало в них. На землю лег синий полумрак. Машины проезжали все реже и реже.
– Долго тебе придется копить на поездку, – с сочувствием проговорил Эрвин. – На грибах и яблоках не разбогатеешь. Надо клад искать.
– Ничего, на этот раз хватит, – махнул рукой Егор. – Макар обещал одолжить.
– Забирай и мою часть выручки, – предложил Эрвин. – Когда-нибудь отдашь, если сможешь.
– Ты серьезно? – не поверил Егор.
– Бери. – Эрвин  сунул ему свою долю. – На девчонок денег много требуется. Одному тебе не справиться.
– Спасибо тебе, – обрадовался Егор. – Завтра же и поеду.

Утро поднималось унылое. Над полями висела бледная дымка. Ветер играл в кронах деревьев, и они роняли желтую листву. Но к полудню распогодилось. Разлохмаченные ветром серые тучи разбрелись по небу непослушным стадом. Солнце было уже по-осеннему бледное, хотя еще давало тепло.
Егор шел к заливу по раскисшей тропе. Грязь чавкала и липла к подошвам ботинок тяжелыми толстыми слоями. Повсюду разлились обширные лужи, которые приходилось обходить стороной по зеленому пропитанному влагой мху. Наконец, в сосновом бору, грязь сменилась сырым песком, и Егор, прополоскав подошвы в мутной луже, двинулся к дому. Растянутые между шестами сети колебались на ветру, как клочья растрепанной паутины. Заринка, увидав мальчика, тявкнула несколько раз и побежала встречать, размахивая хвостом. Егор достал из рюкзака пакетик с эклерами от Макара и угостил собаку.
Мстислав Ерофеевич сидел в кресле возле крыльца и читал книгу. На этот раз он был одет довольно тепло: в меховую шубу и шапку с опущенными наушниками, на руках у него были вязаные перчатки, на ногах валенки. Таким своим видом он напоминал приютившегося в человеческом жилье лешего. Егор обошел растрепанные сети, приблизился к старику и поздоровался. Мстислав Ерофеевич поднял глаза.
– А-а… Жених дорогой пожаловал! – обрадовался он. – Доброго здоровья! Проходи, садись. – Заложил указательный палец между страницами, прикрыл книгу и ухмыльнулся: – Давно не был у нас. Соскучился по девчонке? Хм. Дело понятное. Я тоже, было дело, скучал по невесте. Она дожидалась меня с фронта, да не дождалась. Разбили нашу деревню. Я треуголки слал одну за другой, а ответа так и не дождался. Каково испытание! Погибла красавица подружка – бомба прямо в дом угодила. А ты садись. Чего стоишь?
– Спасибо, а Лада где? – поинтересовался Егор.
– Дома, дома она. Суп готовит, – ответил Мстислав Ерофеевич. – Пока нам с отцом обеду не наварит, из дома не пущу. Так что садись. Это не скоро. Мы подождем пока и потолкуем.
Егор хотел было отправиться в дом за стулом, но старик не позволил.
– Стой, ты в дом не ходи, а то не вернешься. Я вас, молодых, знаю. Нечего мою внучку от дел отвлекать. Вон там стул, – махнул рукой, – возле сарая стоит.
Егор подчинился, принес стул и сел напротив старика.
– Как дела у отца? – спросил Мстислав Ерофеевич.
– Хорошо. Вчера весь день крышу на сарае ремонтировал, а то в дождь стало заливать, прямо на сено капало, – сказал Егор и поглядел на крыльцо.
– Ну что ты все на дверь косишься? – заметил Мстислав Ерофеевич. – Не переживай, никуда твоя Лада не денется. Наберись терпения. Мой будущий родственник должен быть выносливым. Ха-ха-ха! – рассмеялся с какими-то грудными всхлипами, а потом продолжил: – Сварит нам щей с картошкой, курей покормит, за молоком в деревню сходит, в избе приберется, а когда управится, тогда и забирай. А мы пока что поговорим. – Заринка, тем временем, обойдя собеседников, легла возле деда. – Я вот за Распутина взялся. – Мстислав Ерофеевич показал обложку. – «Избранное» называется. Честно написано. Хорошо. Да читать горестно: не лес рубят, – а будто сердце вырезают, не село затапливают, – а душат руками за горло, не склад горит, – а совесть объята пожаром. Вот, что за книга! Читал?.. Как же это?.. Чтоб прочел обязательно. А то говорить не о чем. Признаюсь, я тоже только сейчас за эту книгу взялся. До сих пор не удосуживался. – Мстислав Ерофеевич с кряхтением повернулся в кресле. – То некогда было, то девятнадцатым веком зачитывался, да военной публицистикой. Мемуары хотелось, понимаешь ли? Вот. Сам себе удивляюсь, отчего раньше этого Распутина не читал. А ты, коли желаешь быть лесником, книгу эту прочесть должен. Понял?.. Я проверю. Должен, хотя бы для общего понимания, слышишь? А то у вас, молодых, на уме одни компьютеры, Интернет, музыка. А книгу забыли. Глупеете, я вам скажу, молодой человек. Глупеете. Досадно. Любите, чтоб вам все на голубом экране преподносили, в готовом виде. А нет. Потрудиться тоже необходимо. Почитать, поразмышлять, представить, как оно все было. Для мозгов полезно, понимаешь? – Тут Мстислав Ерофеевич пристально поглядел на Егора, и тот кивнул, не зная, куда деваться. – Э-э, какие ваши годы.
Тут занавеска, что колебалась перед входом, вспорхнула, и на крыльцо вышла Лада с тазом.
– О, невеста, какая! – воскликнул Мстислав Ерофеевич. – Нафуфырилась.
– Приехал! – весело сказала она.
– Привет, – отозвался Егор и поднялся со стула.
– Привет, – ответила Лада и спустилась с крыльца. – Эх, дедушка, опять ты со своими разговорами пристаешь, – с укором проговорила Лада.
– А чегой-то, красавица моя, не уж-то нельзя с молодым поговорить, пока ты под белы ручки его не взяла и от меня не увела? – проговорил Мстислав Ерофеевич с шутливой обидой в голосе.
– Да он устал от твоих назидательных речей, – сказала Лада, отошла к углу дома и выплеснула из таза воду, потом взяла его одной рукой и вернулась на крыльцо. – Егор, я с обедом закончу, и пойдем в лес за грибами.
– А курей покормить? – спросил Мстислав Ерофеевич. – Забыла?
– Не сдохнут, – ответила Лада. – Мы ведь на пару часиков и обратно.
– Ух ты, ух ты, деловая, какая! – подразнил Мстислав Ерофеевич, глядя внучке в след и потянул Егора за руку. – Садись, чего поднялся, как истукан. Она не скоро еще. А то уйдете, а мне поговорить будет не с кем.
Егор повиновался, опустился на стул и тотчас спросил:
– А хотите, я кур сам покормлю? Я умею.
– Цыц, не твоя забота, – сердито проговорил Мстислав Ерофеевич. – На то женщина имеется. У них куры скорее жиреют. Мужские руки – грубые для такого дела не годятся.
Егор пожал плечами.
– Я, молодой человек, четыре года бил фашистов и ждал их смерти, чтоб со своей будущей женой встретиться. А ты полчасика девчонки подождать не можешь. Что за нетерпение? – устыдил Мстислав Ерофеевич. – Скажешь, сейчас другое, мирное время? Ан, нет, не такое уж и мирное. Мы вот на заливе почти пятьдесят лет с браконьерами воюем. Во нечисть неистребимая! Мы их так, а они этак. Не поддаются. И откуда их столько? С каждым годом плодятся, как тараканы. Скоро всю рыбу выловят, нечего вашим детям на стол будет подать. Форели, лососи, стерляди перевелись, одни искусственники остались. Чего будущим людям оставим?.. Ладно местный житель для себя ловит – простительно, а эти ж, черти, на сбыт. Обогащаются. Вот сын мой, с утра до вечера залив объезжает, что ни день привозит проклятые сети! Управы на них нет. Да еще кое-кто умудряется глушить рыбу динамитом! – Мстислав Ерофеевич со скрипом в кресле повернулся и сгоряча плюнул в песок. – Коли бы ни мая старость, я бы еще дал преступникам жару. Теперь на вас, молодежь, надежда. Справитесь?
– Конечно, – ответил Егор, и глаза его ярко блеснули.
– Молодец. Я не сомневаюсь. Ты боец надежный. За хорошую службу вознаградят. Стремись к успеху и генералом станешь. – С этими словами Мстислав Ерофеевич распахнул свою шубу. – Видал? – Весь мундир на груди старика был увешан орденами и медалями. Они ярко вспыхнули в лучах солнца, как чешуя золотой рыбы. Мстислав Ерофеевич снова повернулся в кресле, награды колыхнулись и дружно забряцали. – То-то же. У товарища Жукова было меньше! А ты не переживай, и у тебя будут, если станешь хорошо трудиться.
– А я и не переживаю, – промолвил Егор, с любопытством взирая на медали.
– Тут у меня и за военную службу, и за труд, и к памятным датам, – объяснил Мстислав Ерофеевич. – Иные свои награды уже давно на рынок снесли, а я не позволю. С голоду буду помирать – ни одной не продам. И вам никому не дам. Так и знайте. – Запахнул свою шубу.
Лада вновь появилась на крыльце, и Егор подскочил со стула.
– Сядь, – потребовал Мстислав Ерофеевич, – ну что ты как Ванька-встанька скачешь?
– А я как раз за вами, – объяснила Лада. – Стол уже накрыт.
– Ну, тогда другое дело, – обрадовался Мстислав Ерофеевич. – А что, отца ждать не будем?
– Он позже будет, – ответила Лада. – Я потом, отдельно ему подам.
Егор и Мстислав Ерофеевич вошли в дом, верхнюю одежду оставили в прихожей и вошли в кухню. Прежде чем сесть за стол, старик снял свой бренчащий медалями и орденами пиджак и бережно повесил его на спинку стула, остался лишь в рубашке и вязанном синем жилете. За обедом разговор продолжался в том же духе.
– Хозяйка моя хорошая, – нахваливал Мстислав Ерофеевич внучку, размешивая ложку сметаны в щах. – Смотри, парень, не упусти. Она и в доме порядок будет держать, и голодным никогда не оставит, и домашняя животина всегда будет сыта.
– Не рано нас сватаешь? – заулыбалась Лада.
– А когда ж еще? – риторически ответил он. – Пока вас дождешься. Нет уж, сейчас хочу знать, с кем тебе жить придется. У меня времени мало. – Обратился к Егору: – Твой дед Всеволод, Царство ему небесное, был бы вами доволен. Помню, говорил бывало: «Чтоб наши с тобой внуки, Мстислав, встретились и всю жизнь вместе прожили. Вот оно счастье будет!» Радовался тоже, что вы одногодки. – Старик хлебнул супу из ложки, пожевал и продолжил: – Да вы сами нашлись, слава Богу. То судьба постаралась. Честь и хвала ей.
Егор ел суп вприкуску с черным хлебом, слушал Мстислава Ерофеевича и молчал, да тот и не требовал с него разговору, сам желал наговориться. Лада тоже старалась не вмешиваться. Скорее бы пообедать и в лес умотать.
– Придет время, женитесь и уйдете, – продолжал Мстислав Ерофеевич, поглядывая на ребят, хитро прищуривая газа. – Про меня, небось, забудете. Ежели помру, плакать хотя будете?
– Ну чего ты, дедушка? Чего ты нас пытаешь не по делу. Как будто мы чужие, – не удержалась Лада.
– Все так говорят, а когда время проходит, и забывают, где могилка находится, – промолвил старик.
– Опять ты о смерти, – возмутилась Лада и укоризненно посмотрела на дедушку.
– А чтоб запомнили лучше, – объяснил он. – Молчком помрешь, так и в самом деле забудут, как звали.
К концу обеда Мстислав Ерофеевич, выпив киселя, вытер губы рукой и обратился к Егору:
– Спасибо, что поговорил со мной, малыш, а то не с кем. Всем, понимаешь, некогда. Врут. На самом деле им не до меня. А вот я сейчас наговорился, и похорошело внутри – как от лекарства.
Егор, дождавшись, наконец, возможности выйти из дому, поблагодарил Ладу за обед, попрощался с дедом и заторопился во двор, ждать, когда она соберется. Лада появилась скоро в синем пальто, черных сапожках, на голове повязала серый платок. В руках она держала плетеную корзину. Егор взял у нее корзину, и они направились в лес. Заринка последовала за ними, обогнала и побежала по тропинке.
– А в магазин не сходила? – высунулся из окна Мстислав Ерофеевич.
– На обратном пути, – отозвалась Лада.
– Ишь, изнеможились! Торопятся все, – проворчал старик и убрался в окно.
В сосняке грибов повылезало видимо-невидимо. Лес тут произрастал на склоне древней дюны. Тропинок натоптано немного: сюда горожане не часто забираются. Земля была покрыта густым ярко-зеленым мхом, а стволы елей – сизыми лишайниками. Сосны возвышались стройными рядами, и ступать среди них по мягкому ковру мшаника было приятно. Повсюду высовывались шляпки маслят, груздей, сыроежек и лисичек. Корзина была одна на двоих, и наполнялась она быстро. Лада, собрав кучку грибов в подол пальто, относила к Егору и осторожно, чтобы не поломать, перекладывала их в корзину.
– Вот если бы мы с тобой на необитаемый остров попали, выжили бы, – проговорила она.
– Конечно, еду всюду можно добыть, – ответил Егор. – Вот только зимой тяжелее.
Лада пожала плечами, и снова они ненадолго расстались.
– А в пустыне? – спросила она, когда вернулась к Егору опять.
– В песках, конечно, трудно, но можно ящериц ловить, – ответил он. – Вот, когда исчезнут на Земле все леса, тогда и узнаем, каково это.
Лада посмотрела на него с недоумением, хмыкнула и снова отправилась срезать грибы. Заринка бегала между друзьями, нюхала окружающие пни, коряги, валуны и что-то раскапывала для своего удовольствия.
– А почему ты так думаешь? – Лада вновь подошла к Егору и положила очередную порцию грибов в корзину.
– О чем? – переспросил Егор.
– Разве леса исчезнут?
– На наш век хватит, а вот лет через двести, триста могут исчезнуть. О том ученые давно твердят. В журналах пишут.
– Но ведь леса охраняют.
– И мы будем охранять, тогда записки всех этих ученых отправим в мусорное ведро, чтобы не врали, правда? – Егор улыбнулся.
– Я тоже надеюсь, их прогнозы ошибочны, – согласилась Лада. – Даже верить не хочется.
Когда корзина наполнилась до половины, они вышли из леса, поднялись на дюну и сели на ее вершине. Заринка легла у ног хозяйки и положила голову на передние лапы. Песок был сухой, но холодный. Несколько изогнутых листьев песчаного овса рисовали вокруг себя круги. Залив переливался на солнце, и ветер гнал к берегу маленькие волны. Вдали вся в блестящем серебре плыла под парусом небольшая прогулочная яхта.
– А мы вчера вместе с инспекторами браконьеров задержали, – сказала Лада. – У них сети были запрещенные.
– Медаль вам за это, – отозвался Егор, глядя на яхту.
– Хотя бы зарплату платили, – проговорила Лада, набрала в ладони горсть песка и стала наблюдать, как он просыпается сквозь пальцы.
– Платят и хорошо, – проговорил Егор и подставил свою ладонь под сыплющийся песок. – А мы вот до сих пор капканьщика не раскрыли. Как сквозь землю провалился. Но и других браконьеров давно не объявлялось в нашем лесу.
– А на заливе, что ни день, промышляют. Не соскучишься, – сказала она и отряхнула руки от песка.
Потом они брели по берегу, снова поднялись на дюну и затем по тропинке вошли в лес. В сосняке громкими криками их встретила сойка. В деревьях попискивали синицы. В кронах тихо храпел ветер. То и дело попадались грибы, и ребята снова принялись их собирать, пока не пришло время идти на остановку.
  – Ты корзину забери, – сказала Лада. – У нас грибов достаточно, я вчера много собрала.
– Спасибо, у нас тоже грибов полно, – ответил Егор. – Макар собирает. Он здорово их готовит. Ты бы приехала, как нибудь.
– Приеду, – пообещала Лада. – Может быть, на осенних каникулах.
– Я тебе лес покажу. – Тут Егор поглядел на собаку. – И чего эта Заринка такая вредная, ну хоть бы на минуту нас одних оставила. Обняться на прощание не даст.
– Папино воспитание.
– Кстати, я, кажется, знаю, как ее расколдовать.
– Как?
– Приезжайте к нам в лесничество вместе.
– Само собой, меня без нее и не отпустят.
– Отлично. – Егор загадочно улыбнулся.
– А что ты задумал? – поинтересовалась Лада.
– Увидишь.
– Я хочу знать.
– Погоди. Вот приедете, тогда и узнаешь. А пока секрет.
За разговором они вышли на шоссе к остановке, и вскоре подкатил автобус.
В тот день Егор отправился с косы прямиком в город. Домой он вернулся в сумерках, усталый с дороги, но счастливый. Привез матери корзину грибов, и той пришлось весь вечер с ними возиться.

Первая половина октября выдалась ненастная. Ветер, как леший, завывал. А сам леший хотел было убраться в свою зимнюю берлогу, да пока тепло, ему все не спалось. Бесится он с бессонницы своей, зверей по норам разгоняет, ветер силится перевыть, деревья да кусты ломает, а по ночам на крыше лесного дома тарабанит – спать не дает. Леший ли это крышу на сарае попортил или не леший, но в дождь с нее текло здорово. Да не скоро я нашел время, чтобы ее заделать, как следует. Пришлось с ней возиться всю субботу. Убрал несколько старых листов толя, постелил новый, заменил несколько кусков шифера и вроде как получилось – течь больше не должно. Будет дождь – посмотрим. Теперь надо бы выбрать время и в жилых комнатах заделать на зиму окна, чтобы тепло в щели не выдувало. А тут можно и Егора привлечь – дело-то не сложное.
В тот воскресный день, который Егор провел на косе, в лесничестве произошел несчастный случай. Как говорил Гентас, беда всегда приходит неожиданно, и потому не знаешь, когда и откуда ее ждать, но готовым ко всему надо быть заранее. Верность и глубину этих слов мне приходилось испытать неоднократно. Так произошло и на этот раз.
С утра пораньше мы с Плутом отправились на обход. Шли и радовались теплой ясной погоде. Наш лес в эту пору бывает удивительно красив. Он уже утратил свою густую зелень, и в солнечное утро листья на ветвях светились золотистым и красноватым светом.
Клен, что рос возле дороги напротив усадьбы, устроил праздник своего последнего в сезоне наряда: на солнце его лимонно-желтые листья купались в лазурной глубине неба. Какой-нибудь листок сорвется с ветки и поплывет в воздушном танце, привлекая внимание, словно редкая бабочка. Торопитесь увидеть, а то налетит ветер, закружит вокруг клена и в одночасье снимет с него весь наряд. Неожиданно расцвел, обманутый теплом люпин, что-то он запоздал. Хотя, вот и опылители еще не спят. Гудят осы и шмели, в солнечных лучах запорхали бабочки, где-то в траве робко зацокала кобылка – и было так, словно к нам вновь вернулось лето. На темно-синей волнистой поверхности Лесного озера покачивались плоты из палых листьев. Крупная стрекоза присаживалась на них отдохнуть и поглядеть на свое отражение – страх с большими глазами.
Макар в такие погожие сухие дни старался поскорее закончить с домашними делами и отправлялся на заготовки. Теперь он собирал ягоды облепихи на варенье и сок, а их семена пускал на лечебное масло, набирал полные ведра плодов шиповника и боярышника, чтобы насушить их на зиму, выкапывал корни лопуха, которые потом стругал на терке, чтобы приготовить на ужин оладьи или сушил на зиму. К этому растению он относился с особым уважением за его лечебные и питательные свойства. Отыскав нужной высоты молодой лопух тот, что еще не дал семенных корзинок – репья, Макар осторожно окапывал его лопатой, стараясь не задеть главный корень, затем брался руками за стебель, осторожно покачивал растение и тянул вверх, прислушиваясь, как хрустят разрываемые мелкие корешки. Если же корень сидел прочно и не хотел выходить из земли, Макар снова брался за лопату и подкапывал растение до тех пор, пока не удавалось его вытащить. После этого он срезал стебель ножом у основания, отряхивал беловатый вытянутый корень от земли, заворачивал в отдельный лист того же лопуха, клал его в сумку и отправлялся искать следующее растение. Так он и ходил по лесным опушкам с лопатой, выкапывал корни, пока не решал, что достаточно. Собирал Макар и валериану, корни одуванчика, плоды рябины, а за грибами ходил в особые дни – в будние, когда городских конкурентов меньше.
По выходным народу в лесничество наезжает много. Только и слышатся голоса в разных частях леса. Уже было время к полудню, когда мы с Плутом вышли к Лесному озеру, и увидели взволнованную пару грибников. Это были Елена и Михаил Березкины – наши давние знакомые из города. Их сын Сережка учился с Егором в одном классе. Они всей семьей каждый год приезжали к нам по грибы. Завидев меня, Елена помахала рукой и поспешила мне навстречу. Она была в темной куртке, в сапогах, из-под синего берета в смятении выбились каштановые локоны.
– Помогите! – взмолилась она, приближаясь ко мне. – Сережка пропал! Уже час как мы потеряли его из виду! – Лицо ее покрылось красными пятнами, а глаза от ужаса казались большими, губы дрожали, и женщина прилагала над собой большие усилия, чтобы удержать слезы.
Следом за ней ко мне подошел не менее взволнованный Михаил. Это был лысоватый в очках человек средних лет. Он был в сером плаще и кирзовых сапогах. В руке он держал кошелку, наполовину заполненную подберезовиками, белыми грибами, среди которых хитро желтели лисички. Мы пожали друг другу руки.
– Не понимаю, куда он мог подеваться? – смущенно промолвил Михаил.
– Столько мест обошли! Вот к озеру вышли, нигде нет, – продолжала причитать Елена. – Уже и не знаем, где искать!
– Лес не велик, здесь трудно заблудиться, – проговорил я, первое, что пришло на ум для всеобщего успокоения. – Может быть, он вышел на какую-нибудь проселочную дорогу и не может сориентироваться. Такое случалось не раз.
– Я же говорил, надо проехать по дорогам, давно бы уже встретили, – сказал Михаил.
– Я надеялась, он сюда на озеро пошел, – оправдывалась Елена.
– Где вы видели его в последний раз? – спросил я.
Супруги принялись озираться по сторонам, пытаясь сориентироваться.
– Отсюда недалеко, холм такой посреди леса, – проговорил Михаил.
– Да нет же, возле поляны, камень там есть большой, – неопределенно сообщила Елена.
– Не было там никакого камня, – уверенно возразил Михаил. – Возле холма это было. Серега время у меня спросил, как раз я по склону начал подниматься.
– И который был час? – спросил я.
– Четверть двенадцатого, – ответил Михаил.
– А мне думается, возле камня, – отчаянно вспоминала Елена.
– Места, которые вы указываете, находятся в противоположных сторонах леса, – задумчиво проговорил я. – Нам придется разделиться: я, Михаил и Плут отправимся к холму, а вы оставайтесь возле озера. Почаще наведывайтесь к машине, может быть, Сергей выберется на лесную дорогу и будет ждать вас там.
– Хорошо, – усталым голосом промолвила Елена.
Оставив ее возле озера, мы поспешили к Барсучьему холму. Михаил был уверен, что в последний раз видел Сережку именно там.
– Опасностей в лесу не много, – пытался я успокоить Михаила, – ну разве что ваш сын мог провалиться в какую-нибудь нору или, что хуже, забрести на Гадючье болото.
– Болото? – переспросил Михаил, устремив на меня тревожный взгляд.
– Не беспокойтесь, вряд ли ваш сын полезет в болото, – сказал я. – Подростку там нечего делать.
Пожалуй, Гадючье болото – самое опасное место во всем нашем лесничестве. Это любимая обитель водяных, русалок и прочей нечисти, а также всех тех, кто интересуется жизнью болотных растений, поэтому моя жена там тоже часто и подолгу пребывала. В потусторонних существ Анна не верила, и те никогда ее не беспокоили. Правда, однажды какой-то демон пытался завести ее в топкое место, так она по пути увидала редкий вид росянок, позабыла обо всем на свете и в топь не полезла. Демон махнул своей мохнатой лапой с досады и погрузился на самое дно – разобиделся. С тех пор он больше к моей жене не пристает и даже побаивался немного, не умея объяснить ее странных увлечений. А заняться на болоте было чем. Здесь встречаются редкие виды мхов и водорослей, на кочках произрастают доисторический плаун, хвощ и папоротники, а если быть внимательным, то можно собрать лукошко брусники – словом, место тут первобытное. Теперь в этом болоте делают кладку редкие камышовые жабы, развешивая длинные икряные шнуры по стеблям водорослей, самки гребенчатых тритонов бережно приклеивают свои икринки к листьям водных растений, а на мшистых подушках по весне вьются в свадебных танцах гадюки. Среди мхов скрываются достаточно глубокие ямы, заполненные водой. Они так густо поросли водорослями, что неопытному человеку различить их удается не сразу. Провалиться в тех местах можно запросто, не успеешь и опомниться, как окажешься в трясине. Поэтому я молил Бога, чтобы Сережка не оказался именно там.
Возле Барсучьего холма, для экономии времени, мы решили разделиться. Михаил, громко взывая к сыну, направился в западном направлении, а мы с Плутом обогнули холм и поспешили через лес по кабаньей тропе в северо-восточном – к Гадючьему болоту. Во время поиска пропавших в нашем лесу грибников, я, сперва, проверял это место.
И вот, когда мы приблизились к болоту, Плут вдруг на мгновение остановился, прислушался, затем ринулся вперед и скрылся в кустарниках. Я бросился за ним. Выйдя из зарослей на край топи, я услышал странный звук, и стал рыскать взглядом в том месте, откуда он происходил. Плут, дождавшись меня, заходил возле кромки воды, поскуливая и помахивая хвостом. Он то и дело поглядывал в сторону болота. И вновь я услышал плачущий голос. Это звал на помощь Сережка. Он прочно увяз в трясине по самое горло, и я не сразу смог разглядеть его среди папоротников веток и мхов. Каким-то чудом Сережка удерживался за ольховую ветку правой рукой, она-то и не позволяла мальчишке погрузиться под воду полностью. Левая рука была скрыта холодной трясиной и, вероятно, совершенно онемела. Сережка заметил меня и попытался кричать, но хриплый голос его захлебывался в рыданиях и был едва слышен.
– Не шевелись! Я сейчас тебя вытащу! – прокричал я.
У меня был давно разработанный план на такой случай. И вот я живо подрезал своим ножом ствол молодого ольхового деревца и с хрустом его переломил, получилась ветвистая палка, затем нарезал ворох еловых лап, потом перевязал их своим поясом, снятым со штанов, и прикрепил их к палке. Готово. Тогда я начал пробираться ползком к тонущему Сережке. Я выбирал менее топкое место и двигался по сырым мшистым кочкам. Плут было тоже пополз рядом со мной, но я велел ему вернуться. Когда подо мной запузырилась и забулькала вода, я принялся раскладывать перед собой широкие еловые лапы, и двигался по ним ползком, покуда это было возможно. После этого я стал подтягивать к Сережке ольховую палку.
– Не бойся, дружище, сейчас я тебя вытащу, – говорил я.
– Холодно, – пробормотал сквозь слезы Сережка.
– Сейчас, минута, другая и будешь свободен. Ты пока не двигайся, понимаешь?
Наконец, моя ольха оказались возле несчастного парня.
– Слушай меня внимательно, – сказал я. – Только не бойся, слышишь?.. Хорошо. А теперь, на счете три, ты отпустишь ветку и сразу же схватишься за мою палку. Понял?
– Я не могу! – снова залился слезами Сережка.
– Сможешь, ты все сможешь, – успокаивал я. – Только не волнуйся и не шевелись прежде времени.
– Я устал, – всхлипнул он.
Тут ветка, за которую он из последних сил держался, где-то вверху хрустнула.
– Давай попробуем. Я начинаю считать. Ты схватишься за палку на счете три, договорились?.. Молодец. Ты сделаешь это быстро. Как только отпустишь свою ветку. Итак, приготовились.
Я начал считать и как только произнес «три», Сережка, едва не погрузившись в трясину с головой, схватился за мою палку.
– Отлично! – похвалил я. – У нас все получилось. А теперь попробуй подтянуться.
Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы тащить подростка из вязкой болотной жижи. Собравшаяся вокруг нас древняя нечисть, безудержно ликовала от удовольствия, наблюдая мои отчаянные попытки. Других развлечений в этом болоте мало. На самые интересные спектакли билеты обычно разобраны заранее. А сегодня, возможно, не остались свободными даже самые дорогие места. Но болото сдавалось, мертвая хватка водяного слабела, и мальчик, освободив, наконец, свою левую руку, сумел ею тоже ухватиться за палку. Для упора, я зацепился ногой за торчащую где-то сзади прочную корягу и, что было силы, потянул Сережку из вонючей жижи, а дальше он сам, хватаясь за ольховую палку, сумел выкарабкаться на еловые лапы, которые я разложил. Наконец мне удалось схватить мальчишку за руку, и мы вместе двинулись ползком на сушу. Громкие аплодисменты, свистки, бульканье, кваканье, шипение, чмоканье, улюлюканье. А не повторить ли номер на бис? Демоны были бы счастливы. Сегодня их день.
Плут, с беспокойством наблюдавший за моими действиями, заходил вокруг нас, радостно тявкая и облизывая нам лицо и руки. Сережку трясло в жестоком ознобе, левая рука все еще плохо слушалась, на лице черные разводы, а его заляпанные грязью светлые волосы слиплись в отвратительные патлы. Я тоже был хорош: здорово промокла спереди куртка и штаны, в ботинках хлюпала грязная вода. Я подхватил Сережку под руку, и мы поспешили мимо Барсучьего холма к лесной дороге. По пути мы встретили Михаила, который, не зная, где меня искать, бродил кругами и звал сына. Увидев нас, он тотчас же бросился навстречу, подхватил на руки Сережку, и мы торопливо зашагали к машине. Елена все это время ходила в растерянности по дороге, она была очень взволнована.
После этого мы поспешили в усадьбу. Макара дома не оказалось, поэтому, пока родители отмывали своего Сережку в горячей ванне, я приготовил чай с малиновым вареньем. А потом, покопавшись в шкафах, нашел для мальчишки кое-что из вещей Егора. Березкины рассыпались в благодарностях, но за столом не задержались, наскоро выпив чаю, они поспешили в город.
Случай этот надолго запомнился нашему лесу. Но и в школе об этом тоже, оказывается, говорили. О том я узнал от Егора, когда он приехал в лесничество на следующих выходных.

Через неделю, приехав из города на выходные, Егор, прежде всего, отправился к Эрвину, потом они вместе собирали грибы в лесу, и только вечером он явился домой с полной корзиной. Пока еще было время до ужина, мы сели во дворе перебирать грибы, чтобы облегчить жизнь Макару.
– Макар приготовит, а ты завтра матери отвезешь, – сказал я, бросая лисичку в таз с водой. – А то ей заниматься с грибами некогда.
– Лада обещала приехать на каникулах, – промолвил Егор.
– Хорошо, – сказал я. – Давно не видел ее, какая она стала.
– И почему это мы с ней раньше не встречались?
– Значит, время не подошло.
– А теперь подошло?
Я поглядел на него, покачал головой и ответил:
– Может и подошло.
– Пап, а ты у нас молодец, – вдруг сообщил Егор и загадочно улыбнулся.
Я поглядел на него подозрительно. В последний раз подобную хвалу я, кажется, слышал год или больше назад. Обычно Егор возносил ее, когда что-нибудь от меня требовалось. Но сейчас в его голосе я почувствовал искренние нотки.
 – Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил я.
– Ты, оказывается, без меня тут Березкина спасал, – проговорил он, скобля ножку подосиновика.
– А что плохого?
– Нет, ничего.
– Как он себя чувствует?
– Нормально.
Я поглядел на Егора недоверчиво.
– Выжил, вроде бы, – небрежно продолжил он, все еще загадочно улыбаясь.
– Я просто выполнил свой долг, – сказал я. – Разве не понятно?
– Да все понятно, папа, ведь я горжусь тобой, – признался Егор. – Сережка тебя героем считает, он всему классу рассказал, как ты его из болота вытащил. И мне говорит, придурок этакий, не подоспел бы твой отец, я бы теперь в болоте пиявок пересчитывал. Представляешь, так и сказал! Смешной до безобразия. Так что теперь его предки, Тамара Степановна и вся школа считают тебя героем.
– Спасибо, – сказал я. – Очень рад, что мой скромный труд еще кто-то ценит.
– Да ты послушай, – продолжал Егор. – Я теперь тоже, благодаря тебе, ознаменитился. На меня теперь все пальцем показывают и поздравляют. Отец того парня… говорят, вон тот сын лесника идет… и рассказывают. Короче, прославились мы с тобой. И еще. Просили тебе передать, чтобы ты приехал в нашу школу и что-нибудь о лесе рассказал. Приезжай, а? И Тамаре Степановне тоже хочется, чтобы ты приехал и выступил.
– Хорошо, я подумаю, как это устроить, – пообещал я.
– Когда? – обрадовался Егор.
– Сейчас в лесу много работы. Завтра мы с тобой будем окна заклеивать на зиму. Потом надо будет кормушки отремонтировать, землю на огородах перекопать, да и лес пока не оставить – грибников много. Думаю, после ваших каникул. Так и передай Тамаре Степановне, приеду после каникул.
– Хорошо, пап! – Егор весь лучился от радости. – Ты про лес расскажи. Как его охранять. Как от браконьеров его защищаешь. И про Карвиса тоже расскажи, как его мать и брата убили. Про капканьщика не забудь. И про журавлиные танцы.
– Хорошо, все расскажу. Обещаю, скучно не будет.
Егор торжествовал. Он был счастлив, словно из его души клином вышибли какую-то давно зреющую болячку. Теперь он радовался за меня, за лес и всю нашу семью.

Виток пятый
Тени

Железноголовые отправились в поход против жителей Самбии, когда задул северный ветер.
Пронесшийся шторм сорвал последние листья с деревьев и сердито потрепал обнаженный лес. А следом пришли морозы. Они сковали прочным льдом ручьи и болота. Леса сделались прозрачными, замерзшие топи проходимыми, и обитель непокоренных прусских сел стала доступной для конных и пеших крестоносцев.
Поздним вечером, умаявшись за день в конюшне, Гониглис возвращался домой, ступая так тяжело, словно из него вычерпал силы недобрый дух Курхо. Пастух кутался в меховую накидку, но летающие в темном воздухе остроконечные снежинки, покалывали его шею, лицо и руки. Под ногами похрустывал лед. Дорожная грязь отвердела в замысловатых формах, и потому Гониглис то и дело спотыкался. В тот раз дорога к дому показалась ему вдвое длиннее.
Перед сном Гониглис плотно поужинал пшенной кашей с курятиной, съел половину каравая величиной с молодой месяц, выпил сбитня и, обсосав кончики усов от крошек и капель, завалился спать. Кальвис, видя, что отец устал и не расположен к играм, грустно послонялся из угла в угол, лег под боком отца, свернулся там калачиком и вскоре уснул. Лаурене, покончив с домашними заботами, подбросила в прожорливый очаг побольше дров, стерла рукавом пот со лба, тихонько перенесла спящего сына на его лавку и, погасив пальцами лучину, легла рядом с мужем, который так крепко и сосредоточенно спал, точно во сне размышлял над очередным изобретением.
Под утро Гониглису приснился удивительный сон. Вплыла ему в голову такая блестящая идея, которая наяву бы никогда не померещилась даже бесстрашному Аттиле. Он подумал, что священные лошади могли бы послужить в битве с железноголовыми не хуже лошадей всех прочих мастей, тем более что им покровительствует сам громовержец Перкуно. «А чего они живут и жрут даром? Ведь они прекрасные скакуны. А что если они неуязвимы? Зря дядя Маттеус их бережет. Да ведь на этих лошадях могли бы выйти в бой пятнадцать отважных дружинников!..» – так размышлял Гониглис и внезапно проснулся. Последние фразы его были произнесены так отчетливо, точно он бредил вслух. Озираясь по сторонам в полумраке, он увидел спящую под боком жену, растолкал ее энергично и, глядя прямо в глаза, сурово спросил: «Ты слышала чего-нибудь?» Пристальный взор и странный вопрос мужа удивили Лаурене. «Ничего, ведь я-а кре-епко спала-а-а», – негодуя, призналась она с широким зевком. Гониглис поверил, нежно похлопал ее по щеке, спи, мол, дальше, а сам поднялся с полати, заглянул в лицо сына и, убедившись, что тот тоже беспробудно спит, наконец, успокоился.
С тех пор мятежная мысль не давала Гониглису никакого покоя, как привязчивая муха, она всюду его преследовала. Он отдавался ей целиком, когда в одиночестве караулил стадо на Священном лугу и прогонял ее прочь, когда возвращался в деревню, опасаясь, что мысль эту подхватят болтливые духи-шпионы и принесут жрецам. Тогда уж точно не избежать, гуляющей по спине плетки, а то и вовсе дядя Маттеус разгневается и превратит в бесхвостую собаку с лишаями в паху.
Как-то раз, прежде чем покинуть конюшню, Гониглис украдкой примерил седло и узду на любимого коня, которого звал Пергрубрюсом в честь доброго лесного божества. Под пышной и длинной белоснежной гривой этого коня скрывалось черное, похожее на сморщенное печеное яблоко, пятно, о существовании которого не знал даже верховный жрец. Маттеус давно бы отправил бракованного Пергрубрюса в расход, поэтому Гониглис хранил тайну любимого коня от всех и даже от себя самого, стараясь о ней забыть, да тщетно. «Сам Перкуно пометил коня, одаренного силой, красотой и умом», – рассуждал Гониглис. Седло и узда пришлись Пергрубрюсу впору, как будто были сделаны специально для него. Убедившись в этом, Гониглис спрятал их в глубине сеновала.
На другое утро в Медянгарб прибыли четверо прусских гонцов. Они сообщили, что железноголовые собираются продолжить поход на Самбию и со дня на день будут в этих лесах. Узнав об этом, жрец Маттеус позеленел от ужаса и в задумчивости стал рвать на себе длинные седые пряди, пока кто-то из вайделотов не остановил его. Маттеус так приуныл, что постарел еще на десять лет. А потом он закрылся в своей хижине для размышлений. Гонцы, напоив и накормив своих лошадей, отдохнули в городище, угостились пивом и вяленой рыбой, после чего отправились с тяжелой вестью на северо-запад, чтобы предупредить другие сембские села.
Три дня и три ночи в Медянгарб сходились воины со всех концов Самбии. Сколачивалась бравая дружина под предводительством натангийского вождя Бруно. Явились сюда беглые натанги и даже несколько воинов из племен вармов и надровов. Маттеус затаился в своей хижине и с тоскою наблюдал в окошко за этими воинственными людьми, которые то и дело устраивали тренировочные потасовки: махались мечами, колотились топорами и бросали на меткость копья в прикрепленный к алтарному частоколу щит с козьим черепом посередине, а после заката дружинники упивались пивом, неизвестно откуда привезенным. По ночам Маттеус украдкой пробирался среди пьяных тел к алтарю и скромным шепотом до утра молил богов о спасении.
Пришли в городище и два брата из Натангии те, что преследовали Гониглиса на Прегоре, и случайно уцелевшие в тот трагический для их села день. Крестоносцы ворвались в их деревню на рассвете, когда братья вышли поохотиться на дичь в прибрежных тростниках. Крестоносцы грабили, сжигали дома, забирали в рабство детей и женщин, а мужчин перебили. Когда братья вернулись домой, в опустевшем селе уже догорали и рушились последние избы. С тех пор в их глазах полыхал огонь мести, и при первой возможности оба примкнули к ополчению Бруно. Старшего, тридцати семи лет, звали Блеберо, он был невысокий, одетый в шкуры оленя, крепко сложенный воин. Младшего, лет двадцати, звали Склодо, он был худощавый, с таким на вид юным лицом, что казался мальчиком, однако он весьма ловко обращался с мечом и копьем. Рыжие кудри обоих братьев ниспадали на плечи, усы торчали кверху, а к заячьим шапкам крепился длинный лисий хвост. По ночам братьев преследовал один и тот же сон, поэтому они всегда ночевали вместе и спали по очереди – сначала один, потом другой, чтобы бодрствующий смог вовремя разбудить спящего, когда на того нападали демоны.
При встрече с Гониглисом, братья тотчас узнали его, да и тот вспомнил их, правда, не сразу, потому что на Прегоре хорошо рассмотреть преследователей он не успел. Но суровые взгляды воинов и пастуха сменились дружескими улыбками, ибо, ни что не сближает людей так хорошо, как общее горе. Во имя богов, отныне натанги и сембы будут сражаться вместе – вот, что они прочли в ту минуту в глазах друг друга, после чего скрепили военный союз хлопками по плечам и крепкими рукопожатиями.
Напрасно Гониглис надеялся, что жрец Маттеус позволит ему воевать. Напряженная беседа между дядей и племянником состоялась в конюшне, куда Маттеус сам явился для разговора. Объяснив, что сегодня, завтра или послезавтра железноголовые нападут на Балайтен, жрец принялся убеждать Гониглиса оставить затею биться в сражениях, а затем стал уговаривать покинуть Самбию, увести женщин и детей на север, туда, где лежит земля племени куршей и жемайтийцев, чтоб хотя бы там уцелел их великий сембский род. Несмотря на отчаянный протест, Маттеус все же добился согласия от несговорчивого племянника. После чего велел открыть конюшню и выпустить священное стадо на произвол судьбы. Боги позаботятся о своих лошадях. В заключении Маттеус поманил пальцем Гониглиса, чтобы тот приблизился, и прошептал ему в самое ухо: «Если спасешься, быть тебе наследником верховного жреца сембов, а может, и всех пруссов разом. Только такой изобретательный и храбрый семб, как ты, Гониглис, который отважился примерять узду и седло на священного коня Перкуно, сумеет справиться с этим заданием. – Маттеус хитро улыбнулся, кивнул в сторону сеновала и добавил: – И все-таки, я верю в тебя, мой мальчик».
Гониглис, ошеломленный словами невыносимого дяди, молча таращил на него глаза. Откуда этому вредному старику известно, что он примерял узду и седло на одного из священных коней? Об этом Гониглис никогда не узнает. А Маттеус печально улыбнулся, подался немного вперед и заключил единственного наследника в крепкие объятия. Тогда на сухом, покрытом сеткой морщин лице его заблестели тонкие струйки. Никогда еще Гониглис не видел верховного жреца плачущим и тем более не ожидал, что тот будет обливаться слезами на его груди.
Было раннее морозное утро, когда крестоносцы двинулись в поход из покоренного Твангсте. Среди них были пешие и конные воины. Прусская дружина приготовилась встретить железноголовых мощным ударом в лесу, что простирался к югу от опустевшей деревни Балайтен.
А тем временем под покровом утренних сумерек на север уходили сембские женщины и дети. Вел беженцев Гониглис, которому Маттеус доверил их жизни. Впереди долгая дорога через леса, болота, луга и песчаные дюны косы. Гониглис шагал, неся на руках сонного Кальвиса, и на плече его сидела сова, которая к тому времени совсем разучилась летать, но все также верно отпугивала злых духов. Рядом с мужем шла Лаурене. А следом двигались унылые женщины и ребятишки, уставшие от рыданий по мужьям и отцам.
Пробуждающийся лес был печальным. Бледное солнце мерцало среди ветвей голых деревьев в утренней дымке. В каждом шаге своем, в шуме ветра в соснах, в тревожном крике соек, Гониглис слышал тоску, и сердце его сжималось от горя. И вот, когда они подошли к высокому гранитному валуну, в народе прозванному «Драконов камень», Гониглис взял за руку Лаурене. Она тотчас вышла из своих печальных мыслей и посмотрела на мужа. Они остановились, пропуская вперед соплеменников, и с минуту молча глядели друг на друга. Но Лаурене без слов все поняла и, горестно вздохнув, покачала головой. Проснулся Кальвис, и Гониглис опустил его на землю. «Дальше вы пойдете без меня, – тихо произнес он. – Я вернусь в Балайтен, потому что знаю, как задержать демонов». По щекам Лаурене покатились горячие слезы. А Гониглис вынул из-за пазухи свиток холстины и подал его жене. «Здесь начертаны дороги, что ведут на Куршю Нерингу, – продолжал он. – С этим рисунком вы не собьетесь с пути. Там вы будете в безопасности». Лаурене вновь покачала головой и шмыгнула носом. «А ты?» – спросила она, крепко сжимая пальцами свиток. «Я найду вас», – ответил он твердо. Тут Гониглис посмотрел на сына, улыбнулся и пересадил на его плечо сову. Птица взмахнула слабыми крыльями, расправила их, возмущенно пощелкала клювом и замерла, как истукан.
«Я с тобой», – запротестовал Кальвис, обидевшись, что его оставляют с женщинами. «Дождись меня, сын, я вернусь, и потом мы вместе будем учиться летать, будто птицы, – ободрительным тоном сказал Гониглис. – У меня есть кое-какой план. Одно волшебное устройство. Я обещаю тебе». Кальвис всхлипнул и, соглашаясь, опустил голову. Затем Гониглис взял жену в объятия и прошептал ей на ухо с жарким дыханием: «Теперь ты обещай, что вернешься в Самбию, когда закончится война, проникнешь в городище Медянгарб и разыщешь янтарный идол Перкуно. Он будет ждать тебя в дупле Священного дуба». Лаурене чуть кивнула в ответ. «Идол этот будет хранить вас и весь прусский род до тех пор, пока будет вам принадлежать», – заверил Гониглис. «Обещаю», – тяжело вздохнула Лаурене.
Потом Гониглис присел на корточки перед Кальвисом, и улыбка снова озарила его лицо. «Умел бы я летать уже сейчас, как птица, то подарил бы тебе свои крылья, – проговорил он и, приподняв шапку сына, поцеловал его в лоб, а потом добавил: – Следи за полетом птиц, это развивает мышление и волю». Кальвис обнял шею отца и прижался к нему. Сова встрепенулась, но удержалась на плече мальчика, вцепившись когтями в его меховую накидку. Будучи инвалидом, она отчетливо себе понимала, что судьба ее теперь до конца жизни связана с человеком. «Идите, – сказал Гониглис, оттолкнув от себя сына. – Теперь идите, живее. – Торопливо выпрямился и повторил: – Я вернусь».
Лаурене взяла за руку мальчика, и они поспешили за беженцами, которые уже скрылись за поворотом лесной тропы. Едва поспевая за матерью, Кальвис то и дело оглядывался, чтобы посмотреть на отца. Гониглис все еще стоял возле Драконова камня, провожая их взглядом, и когда они скрылись в сумерках чащи, бросился в родное село.
Горькое чувство нахлынуло на его душу, обожгло сердце, как пар из кипящего котла. Расставание с семьей, одиночество, предстоящая битва и неизвестность – все перемешалось в одном вихре надвигающейся беды. Он попытался проглотить сухой ком, застрявший в горле, но не сумел и закашлялся. Отчаяние, словно жажда, овладело Гониглисом. Он бежал, что было сил и, превратившись в ветер, устремился на помощь гибнущей родной земле.

* * *

Утро поднималось тяжелое. Серое, как асфальт, небо давило на все, что под ним обитает. Ночью прошел обильный ливень, а с рассветом тучи уплыли прочь, выжатые и сморщенные. Они ползли так низко, что, казалось, вот-вот зацепят верхушки высоких елей и лиственниц своим брюхом с остатками воды, и тогда вновь прольются. Неподвижный молчаливый лес стоял весь погруженный в тишину, словно он прислушивался, не собирается ли пойти дождь с новой силой. Ветви роняли набрякшие капли, которые с шуршанием скатывались по листве и падали на землю. Но вдруг, разрывая лучами угрюмую небесную тоску, показалось яркое солнце.
В саду земля расцвела от сброшенных деревьями платьев. Лишь несколько яблонь все еще стояли пестро разодетые, как ярмарочные красавицы. На крыльцо намело палых листьев. Макар еще не успел тут прибраться, и скрюченная листва лежала разноцветным ковром. Пока Плут бегал на перекресток за почтой, я вооружился метлой и подмел крыльцо и дорожки. После завтрака я отправился на обход, а Макар и Егор принялись сгребать листья в большую кучу, чтобы их сжечь.
Лес тоже неторопливо терял свой живописный наряд, будто с него смывали акварельные краски. У каждого листа своя манера полета. И сколько есть видов деревьев, столько и существует этих самых воздушных танцев падающей листвы. В безветрие, словно бабочка, слетает с ветки желто-красный кленовый лист. Порхая и кружась, он плавно опускается на землю. Березовые листья в полете мерцают и поблескивают, тогда издали кажется, будто в роще идет золотой дождь. Дубовые листья падают тяжело, делают круги вокруг себя, и как будто опускаются в заранее определенное место, а если к жилке крепится пассажир – похожий на бородавку галл, то лист несется к земле стремительно. Зато листья липы кувыркаются в воздухе, словно гимнасты, прежде чем такой виртуоз опустится на землю, он изобразит такие причудливые фигуры и пируэты, что засмотришься. Бурый и скрюченный ольховый лист несется к земле, вращаясь по спирали, как подбитый вражеский самолет. Из стороны в сторону покачивается в воздухе лимонно-желтый лист осины. И это только начало. Вот налетит ветер, и тогда в лесу начинается праздничный фейерверк, головокружительный парад красок и танцев. Ветер стряхивает листья с деревьев, подхватывает их, несет, кружит вихрем, подбрасывает и щедро осыпает ими землю. В одночасье клены, липы, березы становятся голыми. И среди всей этой красочной феерии только ивы не торопятся обнажить свои длинные ветви-пряди, они лишь немного поседели. Но придет время, и полетят, завертятся в воздухе длинные узконосые лодочки, а коснувшись воды, устремятся вниз по течению, закружатся на бурунах, пристанут к берегу или скопятся у какой-нибудь преграды из веток, листьев, травы и прочего лесного мусора. Еще неделя, и весь лес будет стоять в голой растерянности, а потом погрузится в сон.
В тот день Егор ждал приезда Лады с нетерпением. Она позвонила накануне и сказала, что выезжает утренним автобусом. Около полудня Егор сел на велосипед и покатил на остановку, исполненный радужных ожиданий от встречи. Когда автобус подкатил к остановке, и двери его распахнулись, по ступенькам сбежала Заринка и вытянула из салона свою хозяйку на поводке. Заринка принялась радостно скакать вокруг Егора и весело тявкать сквозь намордник. Лада неловко улыбнулась ему и, пытаясь сдержать порыв радости собаки, натягивала поводок. Наконец ей удалось снять с плеч рюкзак, и Егор прикрепил его к багажнику, после чего они направились в лесничество. Лада спустила Заринку с поводка, и та забегала вокруг, изучая запахи на дороге, пнях и кустах на обочине.
Добравшись до усадьбы, Егор показал Ладе сад и питомник редких растений.
– Это мамино хозяйство, – рассказывал он. – Она каждое лето со своими студентами тут работает, и потом пишет заумные статьи о жизни растений. А весной здесь цветут орхидеи.
– Здесь должно быть очень красиво, когда все цветет, – восхищалась Лада.
Егор скромно пожал плечами. В курятнике Лада ничего особенного для себя не нашла. У них на косе почти такой же. Взлетев на дверцу, Петька Клевастый сердито поглядывал на посетителей своих владений, важно потрясая гребнем, красным, как языки пламени. Зато в конюшне оказалось гораздо интересней. Оба коня были на объезде, поэтому Лада осмотрела их стойла, кормушки, поилки и приспособления для ухода. Ей нравились лошади, когда-то она собирала марки с их изображением.
– Прогуляемся верхом, когда лесники вернутся? – предложил Егор.
– Я никогда не ездила верхом, – призналась она.
– Ерунда. Быстро научишься. У нас кони смирные, – пообещал Егор.
– Хорошо, – осторожно согласилась Лада.
В доме Ладу удивляло все: и большой парадный портрет лесника Всеволода над камином в гостиной, и полки заставленные книгами в кабинете, и бардак в комнате Егора, куда он Ладу вести и не собирался, да пришлось (она попросила дать послушать некоторые его диски). Утреннее солнце уже покинуло его комнату, и она погрузилась в серый сумрак, а в широко открытую форточку влетал свежий ветерок, отчего полупрозрачная занавеска то и дело вспархивала. Пока Егор искал нужный диск, Лада села на краешек кровати и осмотрелась. На гвозде за шкирку висела за что-то осужденная рубашка, на полу валялись удавленные носки, которые, вероятно, пытались сползти, чтобы избежать стирки, возле кровати распластался полосатый свитер. Вещи, книги, музыкальные диски и какой-то хлам были разбросаны, где только возможно, а постель была так перевернута, словно в ней рылось стадо кабанов.
– Никогда не думала, что в таком хаосе можно жить, – задумчиво призналась Лада.
– А ты попробуй, понравится, – заметил Егор без тени смущения. – По-другому я не могу.
В ответ Лада усмехнулась, поднялась с кровати и, подойдя к окну, стала смотреть в сад. Внизу кудахтали куры. Заринка взволнованно бегала по двору и оставляла свои метки по углам и заборам. В чужой усадьбе в отсутствии хозяина она чувствовала себя неловко, и когда он явится – неизвестно, самая поздняя его метка была оставлена ранним утром. Егор тем временем, оставив книжную полку, принялся лазать в ящиках стола. От мучительных стараний своих он немало запыхался и глядел сердито. Наконец диск нашелся. Егор вынул его из коробки, вставил в карманный проигрыватель и отдал Ладе вместе с наушниками. Пока она слушала музыку, Егор попытался заправить кровать, но вышло как-то неловко – с холмами и оврагами, тогда он похлопал руками по покрывалу и бросил это бесполезное занятие. Лада едва не рассмеялась, наблюдая за его трудами, но сдержала смех. Потом они спустились на кухню.
Пока Егор разливал по чашкам чай, Лада, нажатием кнопки, оборвала в ушах музыку, сняла наушники и заговорила деловым тоном:
– Вообще-то я к вам по делу. Не знаю, папа звонил вам или нет. Он собирался звонить.
– Что-нибудь случилось? – тотчас заинтересовался Егор.
– Мы с инспекторами готовим облаву на браконьерскую банду, – тихим голосом проговорила Лада. – Эти бандиты давно нам покою не дают. Неуловимые, как тени. В общем, нужна помощь.
– Да я с удовольствием, – охотно согласился Егор и сел за стол.
Лада поднесла палец к губам.
– Только об этом больше никто не должен знать.
– Да я понимаю.
Они пили чай с печением и рассуждали о том, какие все-таки сволочи эти браконьеры, что спасения от них нет, и что здорово они усложняют всем жизнь.
Лесники явились к обеду. Встретив их, Егор отвел коней в сад и там привязал к деревьям, чтобы немного передохнули перед прогулкой. Макар принялся накрывать обеденный стол. Я и Плут вернулись с обхода позже всех. Плут, учуяв запах незнакомой собаки, толкнул лапой калитку и бросился во двор. Заринка в это время сидела у ног Лады, выбивая хвостом пыль на земле, и встретила пса злобным рычанием. Лада похлопала ее по шее, чтобы успокоилась и проговорила:
– Все хорошо, Заринка, это твой новый друг.
– Пускай теперь познакомятся, – сказал Егор.
Плут, виляя хвостом, остановился в нескольких шагах от дамы. Опустив голову, он потянул носом воздух и стал приближаться. Заринка возмущенно на него прорычала и рявкнула, чтоб не подходил. Плут отпрянул, встряхнулся и нежно проскулил. Он сразу понял, в чем причина дурного настроения гостьи. Тогда он издал несколько тоненьких протяжных звуков и помахал хвостом, давая Заринке понять, что к ее хозяйке не имеет никакого интереса. После чего с укором протявкал: «А вы, милашка, могли бы встретить владельца этой усадьбы немного приветливей». Заринка приняла это объяснение и смягчилась. Она бросила короткий вопросительный взгляд на Ладу, поднялась и подошла к Плуту, который все это время вежливо помахивал хвостом, а потом весело протявкал, приглашая познакомиться поближе. Обнюхав друг другу морду, согласно этикету, они заходили бок обок кольцом. После этого Плут вскинулся, весело тявкнул и стал прыгать перед Заринкой, припадая на передние лапы. Заринка обежала галопом вокруг смородинового куста и позади него резко остановилась. Тогда Плут, выдержав необходимую паузу с высунутым языком, бросился к ней. Тут Заринка развернулась и помчала по садовой дорожке, а Плут припустил за ней вдогонку. Они наскакивали друг на друга, весело тявкали, в шутку рычали и покусывали друг дружку в загривок. Так и бегали они по саду, вокруг сарая, конюшни, возле курятника, распугивая кур, которые с кудахтаньем убегали с их пути.
– Кажется, она расколдовалась! – воскликнула Лада, с удивлением наблюдая скачки собак.
– А нам того и надо, – улыбнулся Егор и, смело обхватив Ладу за плечи, повел к дому.
В ожидании обеда я помылся и вышел во двор, где увидел детей. Мы поздоровались.
– Как дела у отца? – спросил я Ладу.
– Хорошо, много работы на заливе. Он собирался вам позвонить, – сказала она.
– Да, я уже все знаю, – ответил я.
– Пап, ты согласился? – тут же спросил Егор.
– Да, – сказал я.
– Спасибо вам, – просияла Лада. – А то у нас, что ни день – то сюрприз. Людей не хватает, еле справляемся.
– А ты большая девочка выросла, – заметил я. – Невеста. Видел тебя еще совсем маленькую.
– Мы весной в больнице познакомились, – напомнил Егор.
– Я уже выписывалась, а он еще оставался лечиться, – добавила Лада.
– Егор рассказывал, – проговорил я. – А впредь будь осторожней, не женская это работа.
– А как бы мы тогда встретились? – не удержался Егор.
– Если суждено, встретились бы при других обстоятельствах, – ответил я. – Во всем есть Божий промысел.
– Мой дедушка тоже так говорит, – согласилась Лада.
– А как его здоровье?
– Не жалуется.
Макар позвал всех обедать. На этот раз он подал куриный суп с корнями лопуха, листьями крапивы и яйцом; на второе судака с жареным картофелем, салат из консервированных помидоров и огурцов; на третье был горячий компот из слив и творожное печенье на десерт. Егор сообщил, что они с Ладой недавно пили чай и пообедают позже, а сейчас они бы не против совершить верховую прогулку по лесу. Я не возражал, и тогда они направились в сад, к коням.
– Это Ставр, он спокойный и добрый, – объяснил Егор, – ты поедешь на нем, а я на Вольге, – сказав это, он угостил одного и второго припасенным для них печеньем.
Лада осторожно погладила Ставра по гриве и морде.
– Познакомились? – спросил Егор.
Лада кивнула, улыбаясь коню.
– Тогда садись, – сказал Егор. – Ставь ногу в стремя. Вот так. Тебе придется ехать по-женски. – Егор подсадил Ладу, она села на Ставра и разобрала поводья. – Удобно? – спросил он.
– Да, – отозвалась Лада, поправляя юбку. – Я поводья правильно держу?
– Можно и покороче, – ответил Егор и взял Ставра под уздцы. – Главное, держи равновесие. – С этими словами Егор повел коня на дорогу. – Ну как? – спросил он, прищурившись от солнца.
– Здорово! – ответила ему Лада, сияя от восторга.
– Ставр очень деликатный, тем более, когда у него на спине сидит дама, – заметил Егор и направился к Вольге.
Сначала они направились по лесной дороге, а потом, свернув на тропу, углубились в чащу.
Обедали лесники в молчаливой задумчивости, Ваня и Демьян тоже согласились участвовать в операции против браконьеров на заливе. Ни что не сближает людей, так хорошо, как общая беда. Я сообщил о своих намерениях лейтенанту Инину, надеясь на его помощь, но тот сослался на свою занятость и потому ехать на косу отказался. Зато пообещал нам машину с Денисом за рулем. И на том спасибо.
А тем временем Егор и Лада неторопливо двигались по лесной тропе.
– Как красиво в лесу! – восхищалась она, озираясь по сторонам.
– Возле озера еще интересней, – отозвался Егор и предупредил: – Ты, главное, следи за низкими ветвями, чтобы не задеть их головой.
– У нас на косе больше сосен, поэтому лес круглый год кажется зеленым, – продолжала Лада.
– Неделю назад лес стоял, как в золоте, – сказал Егор. – Сейчас уже не то, почти весь осыпался.
И все-таки на кленах еще сохранились кое-какие листья. Солнечные лучи зажигали в них свет, и оттого казалось, будто на ветвях висят бумажные фонари. Землю устилала подстилка из палой листвы, и кони мягко по ней ступали, почти бесшумно. Когда деревья расступились, они выехали на небольшую лужайку. Егор спрыгнул с Вольги, принял на руки Ладу и осторожно опустил ее на землю.
– Какая тишина вокруг, – заметила Лада.
– Это потому что ветра нет, – сказал Егор, – а задует, так шороху будет не меньше чем от моря.
– И посетителей не видно, – продолжала она. – На косе, куда ни пойди, обязательно на кого-нибудь наткнешься.
– Мы тут одни, – промолвил Егор, вновь переживая то необыкновенное чувство, какое возникло однажды на заливе возле тарзанки. Его сердце взволнованно забухало, лицо залилось краской смущения, и он опустил глаза.
Лада сделала вид, будто ничего не заметила, поглядела на коней, которые побрели по лужайке, пощипывая зеленую траву, что повылезала из старых бурых кочек. Потом Лада обернулась к Егору и многозначительно произнесла:
– И долго мы будем так стоять?
От этого ее вопроса, да еще произнесенного с явным ударением на слово «так», вместо которого могло стоять все что угодно, например, менее требовательное «тут», или «здесь», или вовсе ничего, Егора пробрал легкий озноб. Это резкое «так» еще больше смутило его.
– Что с тобой? Заринки тут нет, – снисходительно улыбнулась Лада и откинула со лба черную прядь волос.
– Нет, а все же мерещится, – пробормотал Егор первое, что пришло на ум, и пошутил: – Вдруг из-под земли явится.
– Не явится, – уверенно сказала она.
Он робко поглядел на Ладу.
– Ну же, ты разве не для этого меня сюда привез? – поторопила она.
Егор нерешительно пожал плечами. Он чувствовал, как отчаянно колотится сердце, как лицо его предательски горит огнем, а дыхание так дрожит, что он сейчас задохнется. Наконец он собрался с духом и приблизился к Ладе. Она прикрыла глаза и подставила ему щеку. Егор наклонился, обхватил ее сначала легонько, как бы проверяя можно ли, потом крепче, прижался к ней и поцеловал.
– Увидел бы мой отец, его бы перекосило, – вдруг произнесла Лада.
Егор улыбнулся, на душе стало легче. Он огляделся по сторонам, но никого, кроме равнодушных коней поблизости не увидел.
– Давай еще раз, – потребовала Лада.
Теперь Егор осмелел и вновь прижал к себе девчонку. Но вместо щеки она подставила ему губы. Шалея от захватившего чувства, Егор примкнул к ним, и оба замерли в продолжительном поцелуе. Потом Лада отстранилась, отвернулась и в смущении отошла в сторону. Егор решил было, что сделал что-то не так и мысленно выругал себя, а потом предложил:
– Поехали к озеру.
В ответ Лада чуть кивнула.
Егор помог ей сесть в седло, затем вспрыгнул на Вольгу, и они продолжили путь.
Лесное озеро, подобное зеркалу в оправе золотистых тростников было спокойно. Даже рябь не пробегала по воде, и в ней отражалось небо с облаками похожими на ледяные острова в темно-синем океане. Сначала Егор и Лада ехали вдоль берега среди сосен, где солнечные лучи испещряли бурую почву светом и тенями деревьев, а когда выбрались на пологий берег, покрытый мелкой травой, спешились. В эту пору нигде уже не видно птиц, все они давно покинули родные заросли до весны.
– Летом здесь полно всякой живности, – объяснил Егор. – Вот увидишь.
– А лебеди тоже улетели? – спросила Лада.
– В конце сентября, – ответил Егор.
– Жаль, я бы хотела посмотреть, как они тут.
– Озеро преображается, когда они прилетают.
– Здесь очень красиво.
– Я рад, что тебе нравится.
Некоторое время они любовались отражением прибрежных деревьев, тростников и неба в озере, а когда налетел ветерок – по воде побежала рябь, и картина расплылась. Потом Лада села на траву. Егор опустился рядом с ней. Ему все хотелось Ладу кое о чем спросить, и вот, наконец, он решился:
– А раньше ты целовалась?
– Никогда, – призналась она. – Честное слово, никогда.
Он на минуту задумался, но потом снова посмотрел на Ладу и спросил:
– А зачем ты глаза закрывала?
– Не знаю.
Дальше их путь лежал мимо Барсучьего холма. Егор показал Ладе норы среди стволов бука. Она никогда не думала, что под землей может быть звериный городок, и что проникнуть в него нет никакой возможности: слишком узкие там тоннели. Изучив норы, они поскакали дальше, вскоре выбрались на лесную дорогу и повернули к дому. Лада была взволнована от переполнявших ее сердце впечатлений. Егор же был увлечен иными мыслями. На душе его творился сумбур. Страх перед Заринкой теперь казался ему странной глупостью, уединение с девчонкой на поляне и то, чем они там занимались – одновременно смущало и радовало его, а главное, хотелось повторить это еще и не один раз. Как вдруг впереди справа зашумели, затрещали, раздвинулись кусты, и на дорогу вышел лось.
– Карвис! Это Карвис! – весело воскликнул Егор. – Я рассказывал тебе.
Они спешились. Егор достал из кармана куртки пару сухарей и скормил их лосю.
– Я не думала, что он такой большой! – удивилась Лада, подходя к доверчивому животному. – Ты говорил, он маленький.
– Быстро растет, – объяснил Егор. – Он пока еще держится в нашем лесу, а потом все равно уйдет искать свое счастье.
Карвис хрустел сухарями и поглядывал на друзей. Потом склонился, потыкался носом в ладонь Егора и лизнул ее.
– Познакомьтесь, – сказал Егор.
Лада подошла к лосю, и он обнюхал ее лицо, овеяв теплым дыханием. Оба остались знакомством довольны. А Егор, глядя на них, весело ухмылялся. Когда ребята вновь продолжили путь, Карвис проводил их немного, а потом вошел в лес по тропке среди кустов, видимой только ему одному, и вскоре растворился среди деревьев.

Эрвин прикатил к нам на велосипеде сразу после обеда, он обещал мне помочь на замене в кровле конюшни нескольких старых, покрытых трещинами листов шифера, на новые, которые остались после ремонта сарая. Мы уже заканчивали работу, когда с прогулки вернулись Егор и Лада. Собаки, устало лежавшие во дворе под скамейкой, тотчас поднялись и бросились встречать всадников. Спустя некоторое время, мы встретились на кухне, и Егор познакомил своих друзей.
– Очень приятно, – сказал Эрвин, слегка пожимая протянутую руку Лады.
– Я много слышала о тебе от Егора, – сказала она.
Все сели за стол.
– Ты будешь есть? – спросил я Эрвина.
– Спасибо, я обедал дома, – ответил он.
– Тогда, может быть, чаю? – предложил я.
– Да, пожалуйста, – согласился он.
Пока ребята ели, я тем временем дожидался удобного случая, чтобы завести разговор о планах на ближайшее время.
– Как прогулка? – спросил я.
– Отлично, – ответил Егор.
– Мне очень понравилось верховая езда, – призналась Лада.
Я кивнул и больше не стал отвлекать детей разговорами, пусть едят и общаются между собой. Потягивая чай, я вновь вспоминал себя в их возрасте. И в этом, я чувствовал, была таинственная связь с прошлым. Как-то раз мы с Жанной, выкупавшись в Лесном озере, отправились на луг. Уже вечерело, а мы не торопились по домам. Взобрались на самый высокий стог, легли на вершине бок обок и принялись наблюдать, как в темнеющем августовским небе загораются звезды. Небо сделалось черным, как бархат, было усыпано яркими недосягаемыми космическими светлячками, и вскоре юным рожком поднялся над лугом золотистый месяц. Мы слишком увлеклись ночным видом неба. А тем временем мой отец, в сопровождении Седа, обыскал все побережье озера и вернулся домой в угрюмом настроении. «То ли утопли, то ли сбежали из дому», – сообщил он Гентасу. «Живы они, – успокаивал прусс, – скоро явятся. – И загадочно добавил: – Звезды, видишь, какие яркие». Ну и пришел я за полночь. Сначала проводил Жанну домой, где ее отец встретил нас не в самом лучшем настроении и пообещал поймать меня и устроить хорошую трепку, так что мне долгое время пришлось держаться от их дома подальше. А потом, когда я шел домой, до жуткой сухости во рту переживал волнительный трепет, который испытывал перед встречей с разгневанным отцом. В тот раз я получил от него хорошую взбучку за то, что без предупреждения пропадал в лесу до ночи. Но разве скажешь заранее, когда оказавшись наедине с девчонкой, сам не знаешь, что с тобой происходит, а время останавливается, как по волшебству. Но это, конечно, не оправдание.
– На него иногда что-то находит, – вдруг услышал я голос Егора. Он поводил рукой перед моим лицом. – Пап, ты слышишь?
– Да, в чем дело? – опомнился я.
– Лада спрашивает, а ты молчишь, – сказал Егор в недоумении. – Чего ты такое в своей чашке увидел?
– Нет, ничего, – я обвел всех рассеянным взглядом.
Эрвин глядел на меня с ухмылкой. Макар, схватившись за бок, охал и ворчал на свою поясницу, колдуя возле плиты. Лада мне улыбнулась и повторила свой вопрос:
– Папа спрашивал, вы доберетесь сами, или за вами машину прислать?
Я не сразу сообразил, о чем идет речь.
– Какую машину, куда?
Лада смутилась.
– Пап, ты чего? – возмутился Егор. – Мы о вылазке на косу.
– Ах, да! Да, конечно, – проговорил я. – Нет, машину не надо. Лейтенант Инин обещал.
Тут Макар поставил перед Ладой рыбу.
– Извините, но я рыбу не ем, – сказала она.
– Как вам угодно, – проговорил Макар, убрал с тарелки рыбу и подал блинчики с мясной начинкой.
– Спасибо, – сказала Лада.
– Ты совсем рыбу не ешь или только сегодня? – поинтересовался Эрвин.
– Совсем. У меня на нее аллергия, – призналась Лада.
– Значит, вы обо всем договорились заранее, – Егор поглядел на меня с укором. – А мне ты ничего не сказал! Ведь я только сегодня об этом узнал.
– Потому что, Егор, это дело касается только взрослых, – ответил я.
Егор так и застыл с вилкой у рта.
– Как это?! – удивление перехватило у него дыхание.
– Я против вашего участия. Я не желаю, чтобы ты снова рисковал жизнью. Довольно уже, – категорически заявил я.
Из руки Егора выпала вилка и звонко брякнулась о тарелку.
– Но папа! – Лицо его тут же залилось краской возмущения.
– Поедут Демьян и Ваня. А ты с друзьями побудешь в лесничестве. Ведь мы не можем оставлять лес без присмотра.
– А Макар?
– Он останется здесь за старшего.
– И лейтенант Инин поедет? – поинтересовался Эрвин.
– Нет, у него важные дела, – ответил я.
– Но я должен ехать, – упавшим голосом проговорил Егор.
– Довольно разговоров на эту тему, – строго потребовал я.
– Значит, не пустишь? – Егор внедрился в меня своим пронзительным взглядом.
– Не пущу.
– Сам поеду.
– Оставлю без денег.
– У меня есть.
– Откуда?
– Не скажу.
– Так… хорошо. – Я повертел чайной ложечкой на блюдце, соображая, что на это сказать, но ничего подходящего на ум не приходило. – Не скажешь?
– А если мы только с берега понаблюдаем? У нас бинокль есть, – нашла дипломатическое решение Лада.
– Бинокль? – Я перевел на нее взгляд.
– Да, с берега, – добавил Егор. – У них есть смотровая вышка.
Не желая портить отношение с сыном и опасаясь оставить его без присмотра в лесничестве, чтобы он не выкинул какую-нибудь отсебятину в поисках приключений, я решил согласиться на такую уступку.
– Ну, если только с берега, – медленно промолвил я и добавил: – Значит, придется оставлять лес на одного Макара.
– Да что за один день тут случится? – оживился Егор. – Кроме нас об отсутствии лесников никто не будет знать. Все в порядке.
– Это секретная кампания, – добавила Лада.
– Тогда мы все можем спокойно ехать на косу, – обрадовался Егор.
– Но в машине не хватит места, – заметил я.
– А мы автобусом, – сказал Егор.
– Нет, автобусом полдня добираться, – задумчиво проговорила Лада. – На косе надо с утра уже быть. До рассвета.
– Ладно, чего-нибудь придумаем, – пообещал я.
– А ты чего молчишь? – спросил Егор, и все поглядели на Эрвина.
– Я не поеду, – серьезно сказал он.
– Но ты же хотел посмотреть на дюны? – удивился Егор.
– Видел я дюны, в другой раз съездим, – ответил Эрвин и тут же добавил: – Не могу я оставить лес, предчувствие у меня нехорошее.
– Что за предчувствия? Эрвин, ты внушаешь мне беспокойство, – промолвил я.
– Да не волнуйтесь вы, – махнул он рукой. – Это оттого, что лес оставляем без присмотра. Раньше ведь обязательно кто-нибудь из лесников оставался?
Я кивнул, соглашаясь.
– Не худо вам знать, самое неприятное как раз и случается, когда дом остается без присмотра, – проговорил Макар трагическим голосом.
– Ну вот, поэтому я и присмотрю, пока вас не будет, – подхватил Эрвин.
– Хорошо, так действительно будет лучше, – согласился я. – В случае чего, звони лейтенанту Инину.
– Договорились, – сказал Эрвин.
Такой расклад дел меня вполне устроил. Во всяком случае, Егор будет под присмотром Мстислава Ерофеевича. Пусть уж лучше они своей компанией сидят на берегу.
– Папа сообщит вам день операции заранее, – сказала Лада.
После обеда ребята взяли велосипеды и отправились в Пруссовку. Егор посадил Ладу перед собой на раму, подложив для ее удобства свернутый свитер. Ехать им пришлось медленно, объезжая колдобины и лужи. Плуту я велел остаться, и он проводил Заринку лишь до калитки, а потом вышел на дорогу и долго стоял, провожая друзей и свою новую подругу печальным взглядом, пока ее маячащий хвост не скрылся за поворотом. Но вдруг Заринка вынырнула из-за того поворота вновь, остановилась, поглядела на Плута и снова исчезла. Плут едва устоял, переступая с лапы на лапу, чтобы не броситься за ней вдогонку. Тут я позвал его и угостил мозговой косточкой.
– Слышала, у тебя есть красивый белый конь, – поинтересовалась Лада у Эрвина.
– Да, его зовут Пергрубрюс, – ответил он.
– У сембов белые кони – священные, – добавил Егор. – Эрвин – прямой потомок Кальвиса – верховного прусского жреца.
– Удивительно, что в наше время встречаются такие интересные люди, – сказала Лада.
Тогда Егор продолжил:
– А Кальвис произошел от полубога Гониглиса, верно? – Поглядел на Эрвина. – А потом как?
 – От Кальвиса произошел Петрус, – продолжил Эрвин перечислять своих предков, – от Петруса – Крезене, от Крезене – Паулукс, от Паулукса – Ильзбуте…
– Эрвин – двадцать четвертый потомок в роду прусских жрецов, – прервал его монолог Егор. – Так, ваше величество?
– Ты помнишь имена всех своих предков? – удивилась Лада.
– Помню, – ответил Эрвин.
– Значит, у сембов женщины тоже были верховными жрицами? – полюбопытствовала она.
– Были, – ответил Эрвин.
– Мой дедушка рассказывал, что в Замландском лесничестве живет старый прусс, который умеет управлять грозой и исцелять заговорами. Это о твоем дедушке? – заинтересовалась Лада.
– Да, но он умер год назад, – ответил Эрвин.
– Как жаль, – вздохнула Лада. – А ты можешь управлять стихиями?
– Боги правят, а сембы просят их о покровительстве, – сказал Эрвин.
– А правда говорят, что ты единственный кто сохранился из племени сембов? – спросила Лада.
– Нет, но многие пруссы крестились и утратили связь с предками, – ответил Эрвин.
– Я знаю, доктор Мерчюс, он тоже язычник, – вмешался Егор.
– Он родом из племени куршей, – объяснил Эрвин. – С моим дедом они были хорошие друзья, и ездили друг к другу в гости. Теперь доктор Мерчюс приезжает к нам из Клайпеды очень редко.
– А наша семья родом из Новгорода, – сказала Лада.
– Зато мои отцовские предки из Калуги, а мамины – все москвичи, – сказал Егор. – Вот только я мало, что о них знаю. Надо отца расспросить, он, может, больше рассказал бы.
– Значит, ты, Эрвин, тоже передашь свой священный титул потомку? – поинтересовалась Лада.
– Это мой долг. Я должен исполнить завещание Гониглиса, – ответил он.
– А наш долг собраться вместе, когда потребуется, и разбить врага на заливе, – заявил Егор.
– Я тоже не останусь без дела, – ответил Эрвин.
– О каком таком предчувствии ты говорил? – поинтересовался Егор.
– Я не могу его объяснить, но что-то нехорошее давит внутри, – ответил Эрвин. – Я знаю только одно, я не должен оставлять лес.
Егор с недоумением ухмыльнулся. Лада бросила взгляд на Эрвина и повторила строку из песни группы «Ария»:
– «Ты сам решил пойти на риск. Никто не крикнул: “Берегись!..”»
А Егор заключил:
– «Время вдаль лететь, нет больше сил терпеть…»
За таким разговором они прикатили в Пруссовку. И тут над головой раздались печальные голоса: на юг летели последние стаи гусей. Эрвин остановил велосипед, уперся ногой в землю и стал глядеть на птиц, которые стройным косяком, словно созвездие стрелы среди облаков, уносились вдаль. Егор проехал мимо Эрвина и тоже остановился. Тогда Лада спустилась с велосипедной рамы, чтобы поправить на перекладине свитер.
– Он мечтает летать, – прокомментировал Егор, кивнув на Эрвина.
– Это здорово, я бы тоже хотела взмахнуть крыльями и полететь над деревней, садами, лугами, – сказала Лада, провожая взглядом гусей. – Летать как птица! Иногда я завидую им.
– Садись в самолет и летай, сколько хочешь, – промолвил Егор.
– Это совсем не то, – махнула рукой Лада.
– Эрвин теперь чертит какие-то летательные аппараты, надеется собрать для полета, – добавил Егор и обратился к нему: – Ты ведь конструируешь чего-то, правда?
– Пока ничего не выходит, – признался Эрвин, нажал на педали и покатил к дому.
Комната Эрвина произвела на Ладу большое впечатление. Гостью очаровала и белка, и птицы в клетках, и жабы в коробке под кроватью. Но больше всего ее привлекли рыбы в аквариуме. Красноперки и караси плавали среди кустиков элодеи, глядели на ребят и раскрывали рты, словно рассказывали какую-то длинную историю.
– У меня на косе был небольшой водоем, – поделилась воспоминаниями Лада. – Папа выкопал на берегу маленький пруд, а я посадила в него водоросли, положила камни, ракушки, а потом пустила несколько карасят и плотвичек, которых вытащили живыми из браконьерских сетей. Мы кормили их червями и хлебом. За лето рыбы немного подросли. Тогда я прорыла канаву и выпустила их на волю.
– И теперь на них охотятся браконьеры, – усмехнулся Егор.
Лада пожала плечами.
– Кто знает, что теперь с ними, – вздохнула она.
Между тем, Эрвин открыл беличью клетку, Агнель выскочил наружу и в два прыжка оказался на плече хозяина. Эрвин поднес к нему руку, и когда Агнель перепрыгнул на нее, то подошел к Ладе.
– Знакомьтесь, это Агнель, это Лада, – представил он друзей.
Агнель взмахнул хвостом и посмотрел на девочку невозмутимыми черными глазами.
– Какой очаровательный, – улыбнулась Лада.
Агнель скакнул на ее плечо, помахивая хвостом, и доверчиво заглянул ей в лицо. Тогда Эрвин взял шишку, подал ее Ладе, чтобы она угостила своего нового знакомого. Агнель взял шишку в лапы, вылущил несколько чешуек, затем схватил ее в зубы, спрыгнул с плеча на письменный стол, оттуда вскарабкался по занавеске, скакнул на книжную полку, уселся там и принялся разбирать шишку по частям с помощью своих длинных острых резцов. На пол посыпались чешуйки.
– Он такой седой и пушистый, – с удовольствием заметила Лада.
– К зиме приготовился, – сказал Эрвин. – Летом он был рыжий.
Потом Лада следовала за Эрвином, он открывал коробки, клетки, банки, показывал ей своих питомцев и рассказывал их историю. Того принес Пашка, этого Эрвин подобрал у дороги, отобрал у кошки, вытащил из высыхающего пруда. На подоконнике сидела сова и несколько минут таращилась на гостью своими большими глазами, а потом отвернулась и зажмурилась. В это время сова по обыкновению дремала и не желала ни с кем знакомиться, поэтому беспокоить ее не стали. Глядя на домашних обитателей, которые жили по всем углам, столам, подоконникам и под кроватью, Лада удивлялась, как в такой небольшой комнате могут уместиться столько животных вместе с хозяином.
– А еще где-то здесь живут личинки жука-носорога, – сказал Егор, который все это время сидел на кровати и листал книгу «Живой мир Прибалтики» с фотографиями.
– Не здесь, – возразил Эрвин, – им придется зимовать на веранде, там немного прохладнее.
– О, это более подходящее место для содержания навозников, – с ухмылкой заметил Егор и снова погрузился в книгу.
Потом они вышли в сад. Деревья уже почти все облетели и только яблоки кое-где еще висели на голых ветвях. Эрвин сорвал их и раздал друзьям. Яблоки, согретые осенним солнцем, оказались сладкими и хрустящими.
– Ну вот, скоро мой автобус, – Лада с сожалением поглядела на свои часы. – Надеюсь, увидеть вас обоих на косе.
 – Обязательно приедем, – сказал Егор, догрызая свое яблоко.
– Вы проводите меня? – поинтересовалась Лада.
– Конечно, – в один голос ответили Егор и Эрвин.
– Приезжайте до холодов, – сказала она.
После этого Лада достала из своего рюкзака намордник, позвала Заринку, и когда та подошла, натянула его, пристегнула поводок, и тогда вся компания направилась по садовой тропинке на улицу. Эрвин пропустил в калитку Ладу, собаку и Егора с велосипедом, закрыл ее на крючок и поспешил за друзьями на остановку.
– Ты приезжай к нам еще, – сказал Егор Ладе, когда показался автобус.
– Приеду, – пообещала она.
– И Заринку привози, – добавил Эрвин.
Автобус остановился и распахнул двери. Пропустив двух женщин и мужчину с ребенком вперед, Лада и Заринка вошли в салон и остановились на средней площадке. Лада помахала мальчикам рукой. И двери закрылись.
Когда автобус уехал, Егор пристально поглядел на Эрвина, ухмыльнулся, молча сел на велосипед и, не попрощавшись, покатил домой.

В тот вечер я вновь сидел у Заварского. Народу в баре «Постоялого двора» собралось много, и оттого было довольно шумно: звучала музыка, гулкие разговоры посетителей, позвякивала посуда, а с улицы, когда дверь, пропуская очередного клиента, отворялась, сквозило табачным дымом. Потом в зал вошел Смолин. Был он одет в серый костюм с ярко-красным, как язык вампира, галстуком на фоне синей рубашки, на рукавах поблескивали бриллиантовые запонки, на средний палец левой руки насажана золотая печатка. Смолин взял кружку пива и сел в гордом одиночестве за столик возле синеющего окна. Тогда я заказал себе еще одну маленькую порцию и подсел к нему.
– Хорошо здесь, – начал я.
Смолин бросил на меня прохладный взгляд, сделал глоток и облизал губы.
– Всегда уютно и пиво неплохое, – продолжил я.
– Заварский себе на уме, – ответил он с явным неудовольствием.
– Вот кирху отреставрируют, народ будет приезжать сюда круглый год, – мечтательно продолжал я. – Зимой в лес редко ездят, так теперь церковь станут посещать.
– Посмотрим, – вздохнул Смолин.
– Было бы где на ночь остановиться, чтобы на утреннюю службу поспеть, – сказал я.
– Здесь мест на всех не хватит, – промолвил Смолин.
Тогда я подался немного вперед и тихо ему сказал:
– Заварский деньги ищет на ремонт. Хочет несколько комнат отремонтировать и еще дополнительно мансарду открыть для гостей. Послушай, Захар, а ведь тебе тоже выгодно, чтобы тут народ круглый год толпился. Янтарные поделки и здесь можно будет продавать. Хоть в этой гостинице.
– Разбежался, – угрюмо усмехнулся Смолин, глядя на оседающую в своей кружке пивную пену. – Рыжий не позволит.
– Позволит, – убедительным тоном сказал я. – Главное, к нему верный подход найти. А еще лучше помочь ему в ремонте. Выгодно тебе со всех сторон: больше приезжего народу, реклама на видном месте, своя лавка прямо в этом зале. Я бы не отказался.
– Ну что ты, у меня нет столько денег, – махнул рукой Смолин и сделал глоток пива.
– Хотя бы часть, а другая найдется, – заверил я. – Тут важно начать. Дать толчок, и дело само раскрутится.
– Ты, лесник, верно, выпил лишнего, – заметил Смолин. – Несешь какую-то чушь. Если вам с Заварским надо, ищите себе спонсоров где-нибудь в другом месте, а я тут не причем.
– В коммерции я мало, что понимаю, – продолжал я задумчиво, – однако чувствую, глупо такую возможность игнорировать. Рано или поздно найдется тут другой предприимчивый делец. Упустишь сейчас, жалеть будешь всю оставшуюся жизнь, и дети твои будут это с укором вспоминать.
Смолин зыркнул на меня огнестрельно, залпом допил пиво и, не проронив больше ни слова, поднялся и зашагал из бара прочь.

Виток шестой
Огонь

Превратившись в ветер, Гониглис устремился на помощь гибнущей родной земле.
Солнце застилось черным и едким дымом горящего села. Ветер тревожно метался среди деревьев, раскачивал их ветви и заплетал луговые травы в тугие косы. Балайтен был охвачен пожаром, а на склонах горы прусские дружинники из последних сил сдерживали натиск врага, который прорывался к святилищу Медянгарб. Тем временем всеми покинутый верховный жрец Маттеус стоял на коленях перед алтарем и обращался с мольбами к богам.
Каждое сражение ведет к истине, независимо от его исхода, так развивается история земли и народа, раскручиваясь во времени как спираль, – проницательно думал Гониглис, торопясь навстречу с вражеским войском.
Скрываясь среди деревьев, он украдкой подобрался к конюшне, раскопал в стоге меч, щит, конское снаряжение и побежал к священному лугу, где по привычке паслись лошади Перкуно. Встав на опушке под липой, Гониглис снял с пояса рог Лаздоны и прогудел. Пергрубрюс тотчас поднял голову, приветливо заржал и поскакал к хозяину, гордо подняв свой белоснежный хвост, словно вымпел. Наскоро снарядив коня, Гониглис подкрутил свои усы и потуже завязал их на шее, чтобы на скаку не попадали в глаза и не проникали в уши. После этого вскочил на Пергрубрюса и во весь опор помчал к святилищу. Там он спешился, подошел к Великому дубу и встал рядом с Маттеусом, который был так глубоко погружен в общение с богами, что ничего не видел и не слышал вокруг себя. Попросив богов о защите, Гониглис сунул рог Лаздоны в дупло дуба и поскакал навстречу врагу.
Светлым пятном, словно факел в лесном полумраке, мелькал отважный сембский всадник с окровавленным лезвием меча. И деревья, свидетели той битвы, перед ним расступались. Своими ветвями и сучьями они ловили летящие навстречу ему вражеские стрелы и стволом прикрывали его от наконечника копья. Гониглис бился впереди прусской дружины, он был стремителен, как ветер, и был впереди своего времени.
«Если враг силен оружием и доспехами, тогда что же мешает позаимствовать его силу? – рассуждал Гониглис, подбирая копье убитого им врага. – Не сумеет защитить воина простая льняная рубаха и звериная шкура». Рассудив так, Гониглис сшиб копьем подвернувшегося рыцаря-всадника, бросился на него и вонзил в горло меч, потом подхватил мертвеца, закинул на круп коня и, позвав на помощь молодого соплеменника, помчались с ним в соседний темный ельник. Там Гониглис облачился в доспехи, юный воин помог ему взобраться на Пергрубрюса, и спустя четверть часа отважный семб выскочил из чащи, звеня кольчугой, в кирасе и тевтонском шлеме. Теперь Гониглис чувствовал себя так, будто находился в железной скорлупе: стрелы отлетали от него рикошетом, а вражеский меч скользил по шлему, не причиняя вреда, что немало забавляло Гониглиса. Такого ощущения не испытывал до сих пор ни один прусс, и это прибавило Гониглису отваги и дерзости. Если бы не жрецы со своими заплесневелыми от дряхлости предрассудками, пруссы давно перебили бы всех железноголовых их же оружием.
Звенело железо мечей, со свистом неслись стрелы, с глухим стуком крошились прусские деревянные щиты от ударов вражеского копья. Усеивалась посеребренная снегом земля трупами и обильно поливалась кровью. Рычание, крики и стоны раздавались вокруг.
Кто-то из рыцарских военачальников, заметив неуязвимого прусса, прозвал его «сучьим дьяволом». Гониглис сокрушал мечем пеших врагов, затем ударом копья сшибал верховых, которых потом на земле добивали дружинники. «Ловкий, точно Сатана», – продолжал рассуждать военачальник и взмахом руки направил подкрепление, состоявшее из всадников, что дожидались приказа с правого фланга. Немало рыцарей пало от ударов меча Гониглиса и могло быть уничтожено еще больше, как вдруг, выпущенная из прусского лука отравленная стрела, метко нашла его тело там, где в тевтонской кольчуге зияла небольшая прореха. Гониглис содрогнулся от резкой, горячей боли, мгновенно захлестнувшей его изнутри, и, сбитый ударом копья, повалился на землю. Пергрубрюс встал на дыбы, бешено заржал и понесся прочь весь в кровавой пене и перемазанный грязью. При падении, с головы Гониглиса слетел шлем, и когда Блеберо подскочил к распластавшемуся на земле железноголовому демону, чтобы добить его, то узнал в нем знакомого семба. В ужасе от собственной ошибки отпрянул Блеберо от умирающего воина. А в следующий момент он и сам был сбит копьем крестоносца и рухнул на землю без сил.
Битва стихала, и печальный ветер разносил ее отголоски по всем закоулкам присмиревшего леса. Земля, утомленная и оглушенная топотом ног и копыт, медленно приходила в чувства.
Самая крепкая часть прусской дружины была разбита на подступах к городищу Медянгарб. Потом рыцари, взяв мечи в левую, а щиты в правую руку, чем обманули стрелы и копья оставшихся защитников священной горы, поднялись по серпантину и с малыми потерями захватили святилище.
Напрасно Маттеус взывал к богам, резал себе пальцы ножом и окроплял своей жертвенной кровью землю под Великим дубом. Боги покинули Самбию. Они отступали на север в Куршскую землю. И когда демон Велняс ударом палицы расколол Драконов камень, словно орех, надвое, в тот же миг военачальник крестоносцев снес седую голову верховного жреца с плеч.
И хлынули в Самбию кишащим потоком демоны меж двух обломков гранитного камня, как из отворенных врат преисподней.
Балайтен сгорел дотла, городище Медянгарб было ограблено, а рыцари уносили из леса раненых и добычу: несколько плененных вайделотов, которые, ползая в ногах крестоносцев, подобно бесхвостым собакам с лишаями в паху, выпросили для себя пощаду, клятвенно обещая, креститься и проповедовать христианство среди язычников во всей Самбии. В тот же вечер один из вайделотов по имени Партеус, трепеща перед острием ножа, поднесенного к его горлу великим магистром Поппо фон Остерна, на вопрос, куда девались сембские женщины с детьми накануне захвата деревни, ответил: «Они бежали на север».

* * *

В один из тех дней, накануне операции против браконьеров на заливе, к нам в лесничество пожаловал фотожурналист. Приехал он без предварительного звонка, ранним утром, когда рассвет едва только расписал восточный небосклон огненными красками, а я собирался на обход. Плут встретил гостя внезапным оглушительно звонким лаем, от которого я невольно вздрогнул, Макар от неожиданности уронил на пол горячую сковороду с кипящим в ней маслом, а лесные демоны разбежались врассыпную, шурша кустами и жухлой листвой. Собачий лай посреди утренней тишины не предвещал ничего хорошего. С этими мыслями, наспех натягивая куртку со знаками отличия лесника, я вышел на крыльцо.
– Здравствуйте! – послышалось из-за калитки, на которую наседал рычащий Плут. В свете прожектора я рассмотрел подозрительного незнакомца, который опасливо поглядывал на разозленного пса. – Вы не могли бы убрать собаку? – Попросил он, и Плут пролаял ему в ответ еще громче.
– Доброе утро! – недовольным голосом сказал я и крикнул Плуту, чтоб умолк и шел ко мне.
Пес отступил от калитки, бросил на гостя недобрый взгляд, прорычал и направился к дому, размахивая хвостом.
– Что вам угодно? – спросил я тем же мрачным тоном.
– Я бы хотел поохотиться в вашем лесу, – приятным, мелодичным голосом ответил тот и лукаво добавил: – с фотоаппаратом.
– А, это можно, – серьезно проговорил я.
– Тогда вы не могли бы помочь мне сориентироваться в этом очаровательном месте?
– Проходите. Не беспокойтесь, моя собака не тронет.
Незнакомец сбросил крючок с петли, прошел в калитку и направился ко мне по дорожке. Плут проводил его хмурым взглядом, продолжая помахивать хвостом, а потом сел возле своей будки у крыльца, продолжая наблюдать за подозрительным гостем.
– Меня зовут Николай, – сообщил он, протягивая для приветствия руку. – Я сотрудник журнала «Солнечный мир».
– Ярослав, – представился я, пожимая мягкую, тонкую руку фотографа, – лесничий.
– О, как приятно! – воскликнул Николай. – Мне как раз нужен человек, хорошо знающий этот лес.
– Не я один, мои лесники тоже прекрасно ориентируются в Замландском лесничестве, – с достоинством произнес я.
– Не сомневаюсь, мне очень повезло вас найти, – просиял Николай. – Меня интересуют природные достопримечательности, животные, любопытные уголки вашего леса. Возможно, у вас есть любимые места?
– Сколько угодно. И я готов вам помочь. Не часто к нам приезжают такие мирные охотники, – сострил я.
– Я буду вам очень признателен, – улыбнулся он.
– Чаю? – предложил я.
– Благодарю, я бы с большим удовольствием погрелся перед вылазкой в лес, – согласился он. – Сегодня довольно прохладно.
– Ничего, день будет ясный и теплый, – пообещал я.
Мы вошли в дом. Я привел гостя на кухню, и мы сели за стол в ожидании, пока Макар приготовит нам завтрак. А пока между нами потек неторопливый разговор. Бывают люди обаятельные, открытые, честные перед собой и окружающими, с такими легко наладить дружбу и приятно беседовать. Николай был одним из них. Внешне ничего в нем примечательного я не находил. Это был высокий, худощавый молодой человек лет двадцати трех. У него были вьющиеся русые волосы, серые глаза и тонкие губы. Лицо его было бледное, как у студента, впрочем, у городских часто бывает такой обескровленный вид. Мне всегда хотелось предложить таким вот бледнолицым мученикам города провести отпуск или каникулы в деревне, чтобы они раз и навсегда поняли, как это прекрасно и полезно, как труд и отдых на свежем воздухе меняют внешность и самочувствие в лучшую сторону. Но городские – люди особенные, сельская жизнь их не привлекает. Николай был утонченной натурой, словно ошлифованный узкими улицами, стиснутыми домами. Какая-то невинная улыбка ни на минуту не сходила с его лица, при этом речь его была какой-то изысканно витиеватой, а голос с тенорком и довольно приятным. И чем больше я слушал этого человека, тем больше он мне нравился.
– Я бы охотно воспользовался случаем, обойти с вами весь лес, но не хотел бы доставлять вам лишнего беспокойства, – произнес он немного смущенным голосом, и робко улыбнулся.
– Ерунда, я готов сопровождать вас столько, сколько потребуется, – сказал я. – Думаю, вам будет интересно посетить Лесное озеро, Гадючье болото, Буковую рощу, все это довольно живописные места, – сообщил я. –  Затем мы выйдем на Журавлиный луг. Если повезет, застанем там стадо косуль. Обычно в утреннее время они кормятся на том лугу. Надеюсь, попутно вы сможете снять немало интересных растений и животных.
– Вы очень добры, – воодушевился Николай.
Между тем Макар с важным молчанием поставил перед нами чашки чая, розетку с земляничным вареньем и корзинку с нарезанным белым хлебом.
– Что-нибудь еще? – поинтересовался он.
– Пожалуйста, молока, – сказал я.
Макар полез в холодильник, достал кувшин деревенского молока, поставил на стол и принялся возиться у раковины.
– Вот молоко, если желаете добавить в чай, – предложил я Николаю.
– Спасибо, не откажусь, – он поднял кувшин и влил тоненькую молочную струйку в свою чашку.
– Признаюсь, я всегда считал фотографирование самым деликатным способом общения с природой, – продолжал я, намазывая хлеб вареньем. – Никакого ей беспокойства. Честная, тихая, бескровная охота.
– О, да, я абсолютно с вами согласен, – ответил Николай, бросив на меня сияющий взгляд, и тоже принялся делать себе бутерброд, продолжая свою мысль: – Но должен добавить – не менее трудное испытание, если все-таки сравнивать это с охотой. Чем сложнее, тем интереснее получается результат. Сколько сил уходит на поиск объекта! Идешь, пробираешься, скрадываешь, ловишь в объектив животное, иногда так изматываешься и перепачкаешься, что начинаешь задумываться: так уж необходимо все это терпеть ради какого-нибудь одного единственного снимка. И только потом, когда его получаешь, начинаешь осознавать, что именно он будет приносить массу воспоминаний, впечатлений, удовольствия вам и читателям.
– Кстати, я никогда не видел вашего журнала в продаже, – признался я с некоторой подозрительностью в тоне.
– Он выходит второй год. Как жаль, я не подумал захватить с собой экземпляр, – горестно произнес он. – Досадно, но я обещаю вам выслать или привезти в следующий раз.
– Хорошо, буду очень ждать, – сказал я и принялся за еду.
Тут на крыльце раздались голоса – пришли мои лесники.
– Извините, я на минуту, – сказал я, поднялся и поспешил на улицу.
Выйдя на крыльцо, я поприветствовал Ваню и Демьяна, отдал им ключи от конюшни, после чего они отправились на объезд.
– Лесники, – объяснил я, когда вернулся за стол. – Они предпочитают объезжать лесные кварталы верхом. А мы с Плутом любим ходить пешком.
– Еще бы, – подхватил Николай, – ведь в таком случае вы почти не рискуете пропустить интересные моменты из жизни дикой природы.
– Да, это так, – согласился я и поглядел на часы. – Однако нам тоже пора, теперь лес проснулся и готов принять нас на своих тропах.
Мы наскоро доели свой завтрак, собрались и вышли из дома. Косые солнечные лучи пронизывали кроны деревьев. Бледная утренняя дымка поднималась к вершинам деревьев и развеивалась слабым ветерком. Мы двигались по тропе выстланной влажными после ночи листьями. Плут бежал впереди. Из чащи время от времени доносилась барабанная дробь дятла, в кронах попискивали синицы и громко, почти истерически, хихикали в кустах черные дрозды. Николай восхищался мелодичными лесными звуками, окружающими пейзажами, каждым трухлявым пнем, покрытыми росой еловыми лапами и прочими диковинами. Около полутора часов мы бродили вместе, и он попутно делал снимки. Прежде всего, я показал ему Барсучий холм, затем проводил на Гадючье болото и, как обещал, на Лесное озеро. Николай восторгался всем, как ребенок.
– Много приятных мест я посетил в Прибалтике, – признался он, – но ваш лес самый удивительный. – Затем он поглядел мне в глаза с улыбкой и добавил: – А вы отличный проводник.
– Опыт, я часто вожу здесь экскурсии, – сказал я.
Потом мы отправились на Журавлиный луг. Там я и оставил Николая на опушке, в зарослях снежноягодника, дожидаться в тишине, когда выйдут пастись косули. Я понимал, фотографу необходимо уединение, чтобы не упустить самые ценные моменты этой таинственной жизни леса. В тот день ему бесконечно везло, косули и в самом деле появились на лугу, как прикормленные, и Николай сделал замечательные снимки, которые он вскоре разместил в своем журнале вместе со статьей, озаглавленной, на мой взгляд, довольно легкомысленно: «Островок нетронутой природы». Я получил этот журнал по почте.
А мы с Плутом продолжили наш поход, и настроение мое после общения с Николаем было такое же ясное, каким выдался весь тот день. А вечером нам позвонил Вячеслав и сообщил, что облава назначена на завтрашнее утро.

Проснулся я под неумолимый трезвон старого будильника, который сработал в тот самый момент, когда я посреди океана вытягивал из воды сети набитые водолазами, непонятно как в них оказавшимися; водолазы с ужасом пялились на меня сквозь маску и пытались что-то мне объяснить в дыхательную трубку, торчащую вверх изо рта; что именно говорили водолазы, я разобрать не успел, потому что в следующее мгновение перенесся из сна прямо на свою кровать. Было без четверти пять. Нелегко заставить себя покинуть теплую постель во тьме раннего утра. Но деваться некуда. Я поднялся и, все еще борясь со сном, побрел будить Егора. Открыв дверь в его комнату, я сонно позвал сына, все еще надеясь, что он поленится вставать в такую рань и откажется от этой поездки. Но Егор тотчас же выскочил из постели, как будто всю ночь дожидался этого момента, и стал собираться.
– Что, проспали?! – взволнованным голосом спросил он, натягивая штаны.
– Нет еще, – медленно пробормотал я и направился в свою комнату.
Через пять минут Егор уже умывался, а я, чтобы окончательно прогнать сон, делал гимнастику на крыльце, под недоумевающим взглядом сладко зевающего Плута. Макар давно уже возился на кухне, он готовил нам чай с бутербродами перед дальней дорогой.
Денис на своей машине подобрал Ваню и Демьяна на остановке в Пруссовке, и вся компания прибыла к нам примерно в половине шестого. В машине пришлось потесниться, но подпрыгивая и покачиваясь на ухабистой лесной дороге, мы вскоре хорошенько утрамбовались, а кое-кто даже успел попутно досмотреть свои сны.
Старый джип продвигался впотьмах, освещая себе путь двумя широкими лучами, а вокруг, за окном, простиралась черная непроглядная темень. Встречных машин на шоссе долгое время не было ни одной, как будто весь мир затаился в ожидании рассвета. Мы проезжали спящие деревушки, где на озаренных фонарями сумрачных улицах было пустынно: ни собак, ни птиц, ни людей, и дома стояли в сонном покое, с темными окнами. Лишь когда мы выехали на главное шоссе, на дороге появились машины.
Между тем среди нас, лесников, пребывало состояние какой-то необъяснимой безмятежности, словно мы ехали на привычное дело, и никто не задумывался над опасностью, которая могла нас подстерегать на заливе. Однако за внешним спокойствием в душе каждого мешались тревожные предчувствия, чего всем нам ожидать от этой кампании – не известно. Егор, сидевший на заднем сидении возле окна, всеми мыслями был уже на заливе, он предвкушал предстоящую битву и дорого бы отдал, чтобы принять в ней участие, и не только в качестве наблюдателя с берега. Поблескивающие в полумраке глаза выдавали его нестерпимое стремление, он рвался в драку, даже там, где дело его не касалось, важно, что за справедливость. А меня, помимо ожидания предстоящей облавы, пробирало беспокойство за то, что происходит в лесничестве, которое пришлось оставить на Макара с его больной поясницей и Эрвина, аж на целый день, и утешал себя только тем, что никому постороннему о нашем отъезде не известно. Что имел в виду Эрвин, когда говорил о своем предчувствии, я не знал, и это тоже вызывало тревогу. Впрочем, Эрвин обещал с утра сделать объезд леса на Пергрубрюсе, и остаться в усадьбе до нашего возвращения. На Эрвина можно положиться, убеждал я себя, он вполне сообразительный мальчик и, если понадобиться, сделает все правильно.
Под покровом ночи мы въехали на косу. Когда это произошло, можно только гадать по часам, потому что во тьме невозможно было разобрать, где эта граница проходит. Один только лес вокруг. Лишь миновав пропускной пункт, мы окончательно убедились, где теперь находимся. И вновь слева и справа от дороги потянулась темная стена спящего леса. Ночь уже отступала, когда мы повернули на лесную дорогу. В тающих сумерках мы въехали в отворенные ворота. Денис остановил машину и выключил фары. Послышался лай собаки, но тотчас умолк, как по приказу. Владислав появился из полумрака и подошел к нам, пока мы выбирались из душной кабины, и чтобы суетой не вызывать подозрений у браконьеров, которые обычно следят за обстановкой на этой базе перед выходом в залив, немедленно проводил нас в дом, где при свете лампы и зашторенных окнах Лада готовила всем кофе и чай.
На кухне нас дожидались два инспектора. Оба далеко немолодые. Один из них, его звали Назар, был крепким и невысокого роста. У него было смуглое, покрытое морщинами лицо, короткие и редкие волосы и желтые от курения зубы. Второго звали Аким, он был немного моложе Назара, высокий, темноволосый, с некрасивыми усами, чернеющими под носом, как старая обувная щетка, и прищуренными глазами, словно ему больно смотреть даже при таком тусклом освещении.
За столом Владислав объяснил, что в нашем распоряжении будут катер и три моторные лодки. Все они уже подготовлены к выходу. В наши планы входило, не привлекая к себе внимания, в сумерках выйти в залив, укрыться в тростниках, а в нужный момент окружить браконьеров и не позволить им уйти. Для оперативности на каждую лодку будет выдана рация. После недолгого совещания было решено, что со мной отправится Назар, Демьян – с Акимом, Ваня – с Денисом, а Владислав последует один на катере. Был тут и Мстислав Ерофеевич, которому поручили сидеть на береговой вышке, вести наблюдение в бинокль и по рации сообщать о происходящем сыну. Старик остался доволен, что и он тоже будет задействован в операции. Детям было рекомендовано погулять по лесу, сходить по грибы или, если охота, поглядеть на залив с дюны, на что у Лады был свой бинокль. Однако у молодежи зрели иные планы. Услыхав, как Егор напевает: «Пробил час – не остановишь нас…», я пригрозил ему пальцем, на что он ухмыльнулся и кивнул, мол, все будет, как договаривались.
Светало медленно. В прохладном воздухе над заливом поднимался бледный туман. Вокруг стояла такая тишина, что нам приходилось переговариваться шепотом и продвигаться в указанном направлении, стараясь не производить лишнего всплеска веслами. Туман рассеивался, теперь видно было довольно далеко, но испарения все еще скрывали от нас дальние берега. С восходом бледного солнца, которое едва просвечивалось сквозь слой облаков, воздух над заливом расчистился. К этому времени мы уже заняли свои позиции в тростниках, а Ваня с Денисом вышли на лодке далеко в залив – ни дать, ни взять, заядлые рыбаки; хоть в бинокль их рассматривай – ничего подозрительного в них не разглядишь.
А тем временем Мстислав Ерофеевич в полном обмундировании, бряцая своими наградами, поднялся по лестнице на вышку – деревянный домик на сваях, что возвышался среди тростников, где уже стояли Лада с Егором и по очереди рассматривали залив в бинокль. Заринка расположилась внизу под лестницей, равнодушная ко всему происходящему, и зевала.
– Что, бойцы? Мы тут, как генералы, остались наблюдать за ходом решающей битвы, – проговорил Мстислав Ерофеевич, едва отдышавшись после подъема, хотя лестница была весьма пологой. – Будь я моложе, рассекал бы сейчас на катере воды залива. – Махнул рукой в направлении исчезнувших из виду лодок.
Егор скептически фыркнул, продолжая глядеть в рассеивающуюся впереди дымку, прищуриваясь. Лада стояла рядом с ним, не отрываясь от бинокля, и чего она там сейчас могла видеть, Егору было непонятно.
– Что, девочка моя, видно хоть чего? – поинтересовался старик, настраивая свой бинокль перед глазами.
– Ничего, пока над тростниками кружится туман, – промолвила она.
– Э, да ты ни туда смотришь, – сказал Мстислав Ерофеевич, облокачиваясь на перила. – Ну ничего, сейчас воздух расчистится, и будет нам видно все от края до края.
– Скорее бы, – нетерпеливо проговорил Егор.
– А этот все торопится, – скептически ухмыльнулся Мстислав Ерофеевич, – ты хоть бы природу не подгонял, она сама знает, когда ей что делать. Захочет, развеет туман, а нет – напустит его погуще. Ее дело. Поспешность тут вредна. Все должно идти своим чередом. Лишь бы хуже не было. Раньше вот, у нас народу поболее работало, а нынче не дозовешься. Кто помер, кто на заработки в город отправился, а кому эта бесконечная война надоела. Рыбу то всегда нечестно ловили, а сейчас и того больше. Вот и ценной рыбы скоро совсем уже не останется. Раньше я все думал, браконьерства с каждым годом будет меньше, а потом наступят такие золотые времена, когда оно и вовсе прекратится. Мечтал, поднимется мой сын на вышку, сядет в кресло и будет глядеть на залив, жизни радоваться. Рыба расплодится, и станет ее вдоволь всякому честному человеку. Разве плохо?.. Да нет, вышло наоборот. И, наверное, так будет до скончания мира. – Тут старик вздохнул глубоко. – Достается трудов Владиславу. Закон дырявый, мало, чем помогает. Да хуже того, людей не хватает. Спасибо вам, отозвались, приехали на помощь. А то совсем худо. Да мы ведь на одной земле живем, почему бы ни подсобить друг другу, а? – Похлопал Егора по плечу.
– Да мы с удовольствием, – отозвался тот, продолжая всматриваться в туманную даль.
На губах Мстислава Ерофеевича мелькнула улыбка.
 – А хорошо как вокруг! Тишина! – вздохнул он. – Ну точно затишье перед бурей. Природа-то она тоже все чувствует, понимает, когда ей добро делают. Эх, сила какая! А может, Бог смилостивится и даст мне возможность дожить до такого счастливого времени, когда люди будут сыты и рыбы целы. – Ухмыльнулся. – А чего тогда Он до сих пор меня не забрал? Может, все-таки, ждет он, наградить меня хочет, чтобы я порадовался вместе с вами, молодыми, такому счастью.
Между тем окутанное пеленой солнце поднималось все выше и выше. Туман скоро растаял, и по волнистой долине залива лихорадочно замерцали золотистые блики. И вот расчистился воздух, проявился противоположный берег, похожий на узкую серенькую линию. Откуда-то появились чайки и громко запричитали своими унылыми голосами.
Сначала наши лодки одна за другой неторопливо продвигались среди тростников. Владислав установил с отцом связь по рации, но пока туман полностью не рассеялся, помощи с берега ждать не приходилось. Потом мы разделились на три группы и направились по разные стороны, чтобы в заданных местах укрыться в тростниковых зарослях противоположного берега.
Прошло около часа, когда Владислав получил сообщение от отца, что из тростников в открытый залив направляется чужая моторная лодка, и сразу передал об этом всем участникам облавы. К этому времени пути отступления браконьерам были нами перекрыты. Мы ждали сигнала.
 – Пускай сети подымут, тогда мы их накроем, – объяснил мне Назар.
Потом появилась еще одна лодка и тоже направилась к намеченному браконьерами месту. И в той и другой лодках находились по два человека. Но Владислав был уверен, должна быть еще и третья. Но той пока нигде не было видно. Наши лодки находились примерно на одной линии на приличном расстоянии друг от друга, мы были готовы пуститься за браконьерами, чтобы сжать их в «тисках» по первому сигналу. Браконьеры поднимали сети, и в бинокль было отчетливо видно, как в ячейках бьется застрявшая рыба, но Владислав не торопился объявлять начало перехвата. Я сидел на носу лодки, держал перед собой рацию и ждал приказа. Назар не выпускал из рук пускового троса, чтобы сразу, по моей команде, запустить мотор. С каждым поднятым браконьерами метром сетей возрастало волнение, мышцы были напряжены, словно внутри стягивалась упругая пружина, готовая в любой момент развернуться. И вот сети уже на борту, сейчас браконьеры направятся к своему берегу. Как вдруг из тростников на полном ходу вылетела еще одна лодка и помчала вдоль берега, как ошалелая. Владислав отдал приказ. Назар дернул пусковой трос, мотор оглушительно взревел, и мы помчали наперерез браконьерам. В какой-то момент я заметил, как Владислав пустился следом за неожиданно вылетевшей лодкой. Я видел, как браконьеры, желая избавиться от сетей, принялись на ходу выбрасывать их из лодки, но старались они зря. Мы подоспели к ним, прежде чем сети потонули полностью, а кроме того, вокруг плавало много удушенной рыбы. Вторую лодку уже в тростниках настигли Демьян с Акимом. Труднее всего пришлось Владиславу, цель его – та злополучная лодка – она уже нырнула в тростники, и мы скоро потеряли ее и затем Владислава из виду.
А тем временем вышку охватило смятение. Лада и Егор то и дело передавали бинокль друг другу, стараясь ничего не пропустить.
– Одна лодка уходит! – проговорил Егор. – Твой отец пустился в погоню.
Лада забрала у него бинокль и стала искать отца.
– Где он? – спрашивала она взволнованно. – Да где же он?
– Они приближаются к тростникам, гляди туда, – комментировал Егор, показывая рукой.
Мстислав Ерофеевич тоже не отрывал глаз от своего бинокля и размахивал в воздухе кулаком, крича во все горло:
– У-у… сволочи, похлестали в рассыпную! Ничего, не уйдут. – Он так взирал в окуляры, точно весь хотел забраться в бинокль, превратившись в одно только зрение. А потом увидал третью лодку и забеспокоился: – Правее, сынок, ну же! Еще правее. Не упусти! Уйдет ведь! Не упусти, сынок!
– Он один! – воскликнула Лада, наблюдая за действиями отца. – Ему нужна помощь!
– А что, если браконьеры заведут его в ловушку, – мрачным тоном произнес Егор.
– Молчать! – вдруг взревел Мстислав Ерофеевич на ребят и связался с Акимом: – Немедленно отправляйтесь за Владиславом! – проговорил он. – Приказываю, отправляйтесь за Владиславом... Слышите меня?.. Не оставляйте одного! – Тут рация взвизгнула, прошумела и смолкла. Старик громко выругался и попытался вновь наладить связь, но тщетно.
– Почему больше никто не последовал за ним?! – жаловалась Лада.
Мстислав Ерофеевич махнул рукой, поглядел в бинокль и проговорил:
– Эх, сыночек, ну что же ты! Давай ее! Гони ее! Я сейчас! Сейчас приду! – он повернулся и стал спускаться по лестнице, звонко бряцая медалями.
– Дедушка! Я с тобой! – крикнула ему в спину Лада и на ходу отдала бинокль Егору.
– Торопись, торопись!.. – причитал старик, обращаясь ни то к себе самому, ни то к детям, а может, к ангелу сына. – Я сейчас, сейчас!
Лада и Заринка последовали за ним.
– Я поплыву с вами! – заявил Егор и, отняв от глаз бинокль, пустился за всеми к причалу.
Когда они собрались в лодке, старик отдал рацию Ладе, затем потребовал, чтобы Егор развернул лодку и сел за мотор, а сам устроился на носу. Эта деревянная лодка была небольшая и легкая. Владислав тоже заправил ее бак топливом, на всякий случай. Заринку из лодки прогнали. Лада приказала ей ждать на берегу. Егор с пяти раз запустил упрямый мотор, схватился за руль, и лодка помчала в открытый залив. Заринка, оставшись одна, заметалась по причалу, потом села на задние лапы и, провожая уходящую лодку с тоскою в глазах, тревожно скулила.
– Сейчас, сынок! Сейчас, мы к тебе идем! – продолжал бормотать старик, а между тем отдавал приказы Егору: – Лево руля!.. Лево, говорю!.. Лево, бестолочь! Теперь чуть правее! Так держать! – Он глядел вперед взором хищника, и ветер трепал опущенные наушники его старой меховой шапки.
Егору еще никогда не приходилось управлять моторной лодкой, поэтому, прежде чем он определился, где там лево, где право, крепко разозлил Мстислава Ерофеевича, и тот продолжал кричать на «безмозглого мальчишку» по всякому поводу. Только Лада пыталась поддержать дух Егора и подсказывала рукой верное положение руля.
Тем временем Денис и Ваня задержали браконьерскую лодку. Два молодых человека, которые в ней оказались, сдались без сопротивления. Денис представил им свое потрепанное милицейское удостоверение, Ваня привязал их лодку к своей и заставил браконьеров втащить на борт их брошенные сети, высвобождая из них рыбу, ту, что еще была живая и трепыхалась, как бешеная. После чего они направились к берегу.
Такую же операцию провернули Аким и Демьян. Там браконьерами оказались отец и его взрослый, лет двадцати, сын. Они были пойманы уже в тростниках на канале, по которому пытались уйти в лес, чтобы в нем скрыться. Их тоже сопроводи на береговую базу.
Назар, видя, что две браконьерские лодки задержаны, пустился на поиски Владислава.
Некоторое время мы следовали по каналу среди тростников, а когда вышли на открытое место, то послышался рев мотора, и в следующую минуту мимо нас пронеслась лодка Мстислава Ерофеевича с детьми, и тотчас скрылась в зарослях. Я отчетливо видел в той лодке Егора. Неужели это они? Как бы я хотел, чтобы мне это только померещилось, но удаляющийся гул мотора звучал отчетливо, чтобы усомниться в его реальности. Оставалось лишь надеяться, что с ветераном и детьми ничего плохого не произойдет.
Назар тотчас развернул нашу лодку и направил ее следом за Мстиславом Ерофеевичем. Мы уверенно продвигались по протоке, которая вскоре превратилась в канал, уходящий вглубь старого высокого леса. Впереди отчетливо слышалось тарахтение мотора, оно эхом отдавалось среди деревьев.
Мстислав Ерофеевич нашел катер сына у берега. Владислав был ранен в плечо и сидел, прислонившись к борту. Он пытался затянуть над раной кусок веревки, чтобы остановить кровь, но в его положении делать это было неловко. Уходя от преследователя, браконьеры бросили свою лодку и скрылись в лесу. Искать их было бесполезно, а Владиславу требовалась срочная помощь. Назар завел катер и развернул его. Я привязал к нашей лодке браконьерскую моторку. Мстислав Ерофеевич тем временем связался по рации с Денисом, чтобы тот немедленно вызвал скорую помощь на базу. Лада все это время находилась рядом с отцом и перевязывала рану бинтом из аптечки, которая нашлась в катере. Потом возле сына сел Мстислав Ерофеевич и стал уговаривать его потерпеть. Владислав сначала возмутился, зачем он тут с детьми, но понял, что говорить о том уже не было смысла, и замолчал. Наконец мы двинулись в обратный путь.
На берегу пойманных браконьеров уже допрашивали. Аким и Денис регистрировали конфискованные лодки и снасти. Назар выписывал штрафы. Я взялся помогать своим лесникам перебирать и расправлять сети, чтобы потом развесить их на шестах. А Лада с дедушкой хлопотали возле Владислава, пока не приехали врачи. В больницу с Владиславом отправился только отец.
Заполняя бумаги Назар, между делом, разъяснял:
– Не положено сетями. Вы и молодь и взрослых рыб без разбору вылавливаете. Так не пойдет.
Задержанные курили, злобно поблескивая на инспектора глазами, что-то ему отвечали. Один из них, узколицый в кепке, все пытался что-то доказать. Его помощник, красноносый парень, ухмылялся на каждое слово Назара и бросался фразами в свое оправдание. Двое других, отец и сын, стояли с перекошенным, как от изжоги лицом, потупив взор, и все больше отмалчивались.
– Штрафы, видать, не слишком вас пугают, – продолжал Назар. – Помнится, весной вас уже задерживали. Вот и платите за незаконный лов, пока не надоест. Промышлять с сетями мы не позволим.
– Раньше ловили сетями, сколько хочешь, – сказал красноносый.
– Наловились, – вздохнул Назар. – Теперь так нельзя.
– На что же нам жить? – спросил узколицый.
– Хотите заработать, отправляйтесь в рыбацкие артели, ловите по лицензиям и получайте честные деньги. А самовольно не полагается, да еще возле государственной границы, – объяснил Назар.
– В артелях налогами прижимают, – нашелся красноносый. – Не выгодно.
– Ничего, работают ведь, – ответил Назар, продолжая писать очередную бумагу.
– Да, много там не заработаешь, – отозвался узколицый и добавил с ухмылкой: – На самогон, разве что.
– Ну почему же, при верном подходе на все хватать будет, – возразил Назар. – И жить надо не сегодняшним днем, а подумать, что на завтра останется. Молодь-то чего зря сетями губить? Вон, сколько покалечили, видали? – Назар сердито поглядел в глаза узколицему.
– А ее и без нас выловят, не мы здесь одни, – произнес тот и подмигнул соучастникам, надеясь найти у них поддержку. Но те продолжали стоять молчком в угрюмой задумчивости. Тогда узколицый кашлянул в кулак и улыбнулся, теперь как будто внутрь себя.
– Надо, чтобы не выловили, – сурово промолвил Назар. – Вот из-за вас человека ранили. А кто стрелял, значит, не знаете, да?
– Понятия не имеем, – ответил узколицый и поглядел на своего приятеля. Тот закачал головой, пожал плечами, а потом ехидно добавил:
– Может, то дьявол стрелял, а нам его планы не ведомы.
– Да все вы знаете, – с досадой махнул рукой Назар. – Только пытать вас не положено. А то выдали бы и того дьявола с потрохами. Или денег вам дать, чтоб сказали?
– Послушай, мы ничего не знаем, понял? – возмутился красноносый.
– Ну-ну, – презрительно улыбнулся Назар и продолжил свою писанину.
Егор, привлеченный разговором, подобрался с сетями поближе, чтобы послушать, о чем говорят. Потом отбросил в сторону клок водорослей, выпрямился и стал наблюдать за происходящим, нахмурив брови. «Ишь, хорохорятся, – думал он, – так и дал бы по зубам, чтоб скалиться было нечем. Да вот нельзя – не по закону. Тьфу, и чего с ними так нежатся».
– Не о чем с вами больше говорить, валяйте, – сказал Назар и раздал штрафные квитанции всем задержанным. – С оплатой не тяните, а то с милицией приедем требовать.
С тем браконьеры и ушли.
Потом Лада накрыла в кухне на стол и позвала нас обедать.
– А что я должен был делать? – оправдывался Егор, когда я остановил его у крыльца, чтобы выразить свое возмущение. – Я приказ выполнял, между прочим, полковника.
– Приказ, – я посмотрел на него с укором. – Ты что мне обещал?
– Но я не мог.
– Ты не выполнил своего обещания.
– Ну, послушай, разве мог я позволить девчонке и старику одним гнать браконьеров? Кем бы я после этого был?
– Ты не умеешь держать слово.
– Да откуда я знал!
– Это не повод.
– Ведь обстоятельства изменились.
Тут из кухонного окна раздался голос Лады:
– Вас долго ждать? Обед остывает!
– Извини, Лада, мы сейчас идем, – ответил я, и обратился к Егору, который стоял передо мной, понурившись. – Пойдем в дом. В последний раз прощаю.
За обеденным столом разговору только и было, что о проведенной операции. Успех соседствовал с неудачей. Все жалели о том, что случилось с Владиславом. Денис обещал, что дело будет передано в район, и милиция проведет полное расследование по этому факту. Дети в разговор не встревали. Егор ел суп и слушал беседу, опустив глаза в тарелку. Лада тоже сидела понуро и без аппетита ковырялась вилкой в картошке с курятиной.
После обеда, попрощавшись с инспекторами, мы засобирались домой.
– С отцом все будет хорошо, – сказал я Ладе. – Рана не опасная. Он скоро поправится.
– А я и не боюсь, – ответила она. – Он человек стойкий.
Егор остался с Ладой, пообещав мне, что приедет вечерним автобусом. Они взяли бинокль и, в сопровождении Заринки,  отправились на ближайшую дюну.
– И нафига браконьеров отпустили? – недоумевал Егор.
– А что с ними делать? – промолвила Лада.
– Посадить.
– Этого нам не удастся.
– Так ведь они снова пойдут ставить сети.
– И мы снова их будем ловить.
Они не спеша поднялись на вершину дюны и сели на прохладный песок. Лада поднесла к глазам бинокль и долго осматривала волнистую поверхность залива, его восточный берег и печально-серое небо, на котором солнца не было видно, а только лишь угадывалось его бледное сияние.
– Нет, я все равно не понимаю, – промолвил Егор и подпер колени руками. – Почему с ними обращаются так мягко?
– Ни эти, так другие придут, – ответила Лада.
– Потому что безнаказанность, – сказал на это Егор.
После этого между ними затянулось тяжелое молчание. Оба о чем-то задумались. А потом Егор осмотрелся и проговорил:
– А что, хороша эта дюна. Надо Эрвину сказать, может быть, она подойдет для его полетов на крылоплане.
– Скажи, пусть приезжает, – охотно поддержала идею Лада.

В лесничество я вернулся около трех часов дня. Денис подбросил меня до усадьбы и сразу повернул в деревню. Лесников я отпустил по домам. Эрвин вышел на крыльцо как только услыхал гудение машины. Я прошел в калитку, поприветствовал заждавшегося Плута, который принялся весело скакать вокруг меня, и поздоровался с Эрвином. И тогда по лицу мальчика, я понял, что-то здесь произошло.
– Эрвин, как обстановка? – спросил я.
– Браконьер опять объявился, – с горечью ответил он.
В то утро, едва рассвело, Эрвин прискакал в лесничество на Пергрубрюсе. Прежде всего, он явился в усадьбу, проведал Макара, выпил с ним чаю, а потом оставил старика с его домашними заботами и отправился на объезд. От лесной дороги Эрвин повернул коня к озеру. Было безмятежно тихо вокруг, и ветер едва колебал озерную воду. На берегу никого, и так спокойно здесь будет теперь до нового сезона, когда горожане, соскучившись по лесному духу, вновь будут наезжать сюда с палатками. Объехав озеро, Эрвин последовал к Барсучьему холму, где земля была усыпана бурой листвой буков, стволы которых возносили широкие кроны в бледное серое небо. Затем Эрвин поехал к северо-восточным лугам, чтобы оттуда, минуя Моховое болото, продвигаться по лесным тропам в южном направлении. Посетителей нигде не было, что и следовало ожидать посреди недели, даже за грибами никто не пошел, и Эрвин решил, что странное тревожное предчувствие на сей раз его обмануло.
Было начало двенадцатого утра, когда в безмолвном лесу раздался выстрел. Эрвин в это время проезжал через Луг шестиногих и, остановив Пергрубрюса, прислушался. Звук повторился еще раз с юго-западной части леса. Тогда Эрвин ударил коня по бокам и, ни теряя времени, помчал в том направлении.
Когда он добрался до места события, браконьер уже скрылся с добычей и, судя по кровавому следу, двигался в сторону шоссе. Выскочив на дорогу, Эрвин увидел, как темно-синий Мерседес рванул с места и помчал в сторону города. Мальчик только и успел бросить взгляд на номер машины, но тот был замазан грязью – не разобрать. Догнать автомобиль тоже не удалось: Мерседес помчал на такой большой скорости, с какой может безопасно для себя двигаться разве что дьявол, потому что шоссе на этом участке было с крутыми поворотами и обсажено старыми деревьями. Вернувшись на место происшествия, Эрвин еще раз осмотрел кровавый след: капли и мазки на палой листве, оставшиеся от убитого животного. Похоже, на этот раз жертвой стала косуля. Тут, на земле, были отпечатки ее маленьких копыт. И больше никаких улик. Как и в деле с капканьщиком не осталось следов браконьера, словно он и вовсе не ступал по земле, а двигался по воздуху, ни следов колес его машины на обочине шоссе, ни гильз от патронов – ничего. Как любил повторять лейтенант Инин: «В этом есть подчерк одного и того же преступника». Вот только подчерк этот, словно круги на воде, бесполезен.
У нас в лесничестве такое правило: охотники перед выходом на зверя, прежде всего, отмечались у меня или у кого-нибудь из наших лесников, а потом уже выходили охотиться. На сей раз никто в усадьбу не обращался. Выслушав рассказ Эрвина, я с трудом сдержался, чтобы не разразиться бранью от собственной беспомощности в таком загадочном случае. Макар продолжал заниматься хозяйством и тяжело вздыхал, держась за поясницу. Выразив свое негодование тяжелым стоном, я направился в кабинет и связался с лейтенантом Ининым. Тот уже обо всем знал. Эрвин, как только вернулся в усадьбу, попытался с ним связаться. Но тогда дежурный ответил, что лейтенант Инин будет позже, и попросил перезвонить. Эрвин застал Инина на месте лишь после полудня, сообщил ему о произошедшем, и тот выехал в лесничество незамедлительно. Сначала он подробно расспрашивал Эрвина, затем они вместе посетили место происшествия, где Инин убедился в отсутствии каких-либо улик. После этого он составил протокол, пообещал завести новое дело и укатил в участок.
«Все, что было в прошлом или происходит теперь еще повлияет на будущее этой земли, судьбу местных жителей и леса, – рассуждал старый Гентас. – История развивается по спирали». Этот случай вновь встревожил нас, наводя на мысль о нашем бессилии в поимке неуловимого браконьера. Эрвин подозревал, что во всех трех случаях действовала сила демоническая, и потому с разгадкой нам придется тяжело. Пора отправляться в Ульмеригию, размышлял Эрвин. Невозможно больше ждать. Неужели придется уничтожить последний кустик рагангоры? Он до сих пор не мог решиться на этот поступок.

Виток седьмой
Ветер

Они бежали на север.
Темные леса расступались перед ними. Замерзшие белесые от инея луга простирались на их пути. Ветер, сменив направление, нес тяжелую мглу с юга. А солнечные лучи, прорываясь среди хмурых туч, освещали тайные тропы. С беженцами уходили их боги. И сембские женщины чувствовали их присутствие, значит, боги не оставили их, они рядом, и верили, что воины сумеют прогнать железноголовых демонов, а потом мужья и отцы разыщут их, чтобы вместе вернуться в родное село.
Лаурене вела соплеменников, ориентируясь по карте Гониглиса. Они продвигались молчком, опасаясь вспугнуть тишину. Сначала их путь пролегал по звериным тропам в таком густом лесу, куда никто из них не отважился бы отправиться в мирное время. Случалось, путь им преграждал бурелом, где обломки деревьев, острые щепки и коряги нервно цеплялись и, словно когти, рвали одежду. Потом брели через болото, где пропитанные водой и замерзшие за ночь мхи и лишайники, хрустели под ногами, как хрупкое стекло. На открытых лугах идти было легче, но гораздо опасней. Лаурене до озноба в спине ожидала нападения преследователей, а Кальвис то и дело прикладывал ухо к земле, пытаясь услышать перестук конских копыт. На короткий отдых беженцы остановились в небольшой рощице, чтобы покормить грудных детей и подкрепиться самим.
Лишь к вечеру они достигли северного побережья, когда красное солнце уже коснулось края земли. На ночлег они расположились в небольшом овраге, поросшем березами среди приморских склонов, неподалеку от места, где берет свое начало покрытая лесами песчаная коса. Чтобы согреться, женщины разожгли костры, затем поужинали ячменными лепешками, кусками мяса и лесными орехами, после этого нарубили в соседнем лесу еловых лап на подстилку спящим детям. Перед сном, глядя на пламя костра, молодые женщины напевали унылые песни о погибших воинах, кормили грудью детей, а старухи молча слушали ветер и шорох морского прибоя внизу.
Лаурене долго сидела без сна, облокотившись на пень. Кальвис уснул на ее коленях, сова крутила головой на соседнем валуне, как будто часовой. Лаурене глядела на пламя костра, и сердце ее разрывалось от печальных мыслей, которые нашептывал ветер. В трепете сухих трав, в гудении ветра в кронах деревьев и журчании ручья – во всем она слышала горестный плач по утраченной Самбии.
В предрассветных сумерках беженцы засобирались в дорогу. Покормив детей и загасив костры, женщины торопились. Они продолжили путь по запорошенной снегом тропе. Когда взошло солнце, снег засверкал в его лучах, но потом начал таять. Беженцы спустились на морской берег и двинулись по влажному песку. Из-за утесов пляж находился в холодной тени, а от моря веяло приятным теплом, – оно еще не успело остыть. Корявая тень от обрывов тянулась в море неподалеку от берега, и, катящиеся издалека пенистые шапки волн, поблескивали в солнечных лучах, а потом гасли у самого пляжа. Люди брели, кутаясь в шерстяные накидки и шкуры. Песок жил, дышал и пел под усталыми ногами. Ребятишки, никогда не видевшие море, с восторгом убегали от маленьких волн и с любопытством рассматривали безбрежный горизонт. Необыкновенный простор простирался перед ними, тут и дышится легче, и солнечного света кажется больше после привычного сумрака лесной глуши.
К полудню беженцы достигли основания косы, которая протянулась между морем и заливом с юга на север, подобно рогу старого тура. «”Путь спасения, сотворенный богами”, – так называл Куршю Нерингу Гониглис», – вспоминала Лаурене. И это было пророчеством, потому что в будущем по косе, как по мосту, еще не раз придется спасаться бегством обездоленным жителям этой многострадальной земли от воинственных тевтонов, от солдат Наполеона, от фашистской диктатуры и от наступающей Красной Армии.
На косе росли густые леса, а там, где деревья отсутствовали, возвышались песчаные дюны. Эти горы песка вырастали на морском берегу, а когда задувал сильный западный ветер, он гнал их к заливу. Передвигаясь, пески погребали под собой все, что пыталось проклюнуться и прижиться на скудной почве. Дрожащие на ветру былинки, хилые искривленные кусты и белые, обглоданные, как кости, стволы мертвых деревьев торчали тут и там, как памятники проигранной жизни. Свежий ветер, дымя песком, засыпал следы бредущих в неизвестность женщин и детей от недоброго глаза, и весело посвистывал, словно призрачный пастух на флейте. Это флейта Гониглиса, – подсказывало сердце Лаурене. Он нашел их, и от этой мысли на душе у нее сделалось легче, хотя по щекам ее катились горестные слезы. «Всякий, приносящий себя в жертву ради блага других, достоин доброй о себе памяти», – думала она.
Дальше их путь лежал через лес по тропе, испещренной следами лосей, кабанов, лис и прочих животных. Звери выглядывали из-за деревьев, нор и кустарников, пытаясь понять, отчего это стая двуногих, глядя на зиму, уходит на север, а не на теплый юг. И было это зрелище странное.
Ведя за собой односельчан, Лаурене, из опасения встречи с железноголовыми всадниками, избегала дороги, что протянулась посреди косы. Лишь однажды беженцы пересекли ту дорогу и лесом вышли на побережье залива. Покрытый блестящей рябью водный простор Куршю Марёс открылся их взору. Мальчики из любопытства взбирались на открытые высокие дюны и кричали оттуда своим матерям, что конца и краю этой косе не видать ни впереди, ни позади. Половину дня прошагали, а вокруг только лес, дюны и вода под холодным зимним небом.
Во время очередной стоянки, женщины наскоро собрали палки, доски, обломки лодок и прочий хлам, выброшенный заливом, и с помощью огнива разожгли костер, чтобы обогреться. Ребятишки тем временем исследовали песчаные горы. Тут и там попадались выбеленные временем скелеты птиц, рыб, зверьков и даже лошади. Мальчики играли с костями, собирая из них драконов, демонов и никому неизвестных вымышленных ими же уродцев. Потом Кальвис в компании девочек и совы на плече, с ученым видом показывал, как добыть огонь куском льда, если придать ему форму чечевицы. К всеобщему восторгу, он ловил льдом солнечный луч и поджигал кучку сухих тростинок. Колдовство! Девочки от восторга повизгивали, сова хлопала глазищами, а женщины устало вздыхали и старались изобразить удивление.
После еды Кальвис, для которого такой утомительный поход был еще и необыкновенным приключением, оставив сову с матерью, побежал наперегонки с ветром, взобрался на высокую дюну и с ее вершины долго наблюдал быстрокрылых чаек. «Следи за полетом птиц, это развивает мышление и волю», – вспоминал Кальвис отцовский совет. Потом он подобрался к кромке обрыва, крутанулся на месте, замер, пошире расставив руки, и, подхваченный ветром, полетел над песками, лесом и морем, в те края, где собираются на зиму птицы, чтобы греться в лучах солнца, которое катится там над самой землей. Мнимый полет был недолгим. Не удержав равновесие, Кальвис упал, покатился по песчаному склону, распластался под дюной и стал глядеть в непокоренное небо. «Я обязательно полечу, как птица», – мысленно пообещал он отцу.
К вечеру облака посыпали колючей снежной крупой. Она билась в лицо, царапала кожу и устилала песок так, что ребристая поверхность дюн покрылась тонким слоем снега. Нужно было искать пристанище на ночь. Женщины уже было собрались остановиться в тихой песчаной ложбине возле леса, как кто-то из ребятишек, взобравшись на дюну, заметил огни. Кальвис воспрянул духом, когда узнал, что впереди его ждет куршское село, а это значит, ему не придется спать на холодном песке. Он поправил дремлющую сову, чтобы она не свалилась с его плеча во время сна, и побежал вперед матери.
С давних пор на пологом берегу залива стояла небольшая рыбацкая деревня. Несколько лет назад высокая дюна похоронила ее под собой. Уцелела лишь косая хибара, вокруг которой теперь властвуют пески.
Пятеро куршских рыбаков пристроились здесь на ночлег. Высокая дюна остановилась у самого порога этого деревянного домишки, словно задумалась, куда бы направиться дальше. В тростниках покачивались лодки. А рыбаки готовили на костре ужин и со скуки мечтали о любви, как вдруг в сумеречном полумраке они увидели приближающуюся молчаливую толпу женщин. Если бы не писк грудных детей, мужчины и в самом деле приняли бы пришельцев за призраков тех жителей деревни, что были однажды ночью тут заживо погребены песком.
Выслушав рассказ Лаурене о нашествии железноголовых и бегстве из Самбии, рыбаки позволили беженцам укрыться от холода в своей хижине. Среди женщин они выбрали на ночь помоложе и приютили у себя под боком, а больше вознаградить за гостеприимство женщинам было не чем. В тесном, но теплом пристанище, пропахшем несвежей рыбой и потом, избранницы от ласки мужской не стонали, а напевали колыбельные песни, чтобы не будить детей, которые спали тут же, тесно прижавшись друг к дружке, на разостланных по полу тростниковых циновках.
Под утро Лаурене осторожно выбралась из сонных объятий мужчины и, бросив взгляд на спящего среди мальчиков Кальвиса, отправилась на берег залива, чтобы умыться. Ночью ветер занес крыльцо толстым слоем песка, благо, что дверь отворялась вовнутрь, а то попробуй ее сдвинь – не поддастся, скрипучая. У воды, дождавшись, когда из-за далекого темнеющего берега покажется солнце и развернет свою мерцающую в волнах золотистую дорожку, Лаурене умылась зарей, а потом заговорила с ветром. За этим занятием и нашел ее тот рыбак, что разделил с нею ночь. Его звали Паулукс. «Ты говоришь с ветром?» – полюбопытствовал он. «Я говорю с мужем», – ответила она. «Ведь он погиб в бою, разве нет?» – снова спросил Паулукс. «Он жив», – сказала Лаурене и, опустив голову, поспешила в дом. Нужно было собираться в дорогу.
И вновь на пути беженцев простирались дремучие леса и болота, а некоторые дюны так густо поросли кустарником, что приходилось их обходить по узенькому берегу залива, а то и пробираться среди сухих зарослей тростников.
Около полудня пятого дня, мальчики, как только взобрались на дюну, с радостным криком наперебой сообщили, показывая рукой вдаль, что там, впереди, Куршю Неринга уходит под воду, а море соединяется с заливом!
Соединились и их матери с куршскими рыбаками, для того, чтобы те ранним утром переправили их на лодках через пролив на большую землю, которую местные племена в память о людях, пропавших в зыбучих песках, называли на куршский манер: «Клайпеда».
Хижины рыбацкой деревни, где беженцы нашли очередной приют на ночь, стояли в реденькой рощице на мысу. Сосны и тонкие березки здесь были так искривлены и наклонены, что казалось, они извиваются от щекотки и вот, вот повалятся в веселом изнеможении. В этих краях курши мирно уживались с литовскими рыбаками и русскими купцами, носивших соболиные шапки. В тот вечер здесь празднично мерцали костры, играла музыка, а потом разошлась свистопляска. Музыканты расположились под сенью зонтичной сосны. Бородатый и патлатый певец яростно рычал эпические песни о деяниях богов, лесе и рыбаках, пользуясь для усиления голоса свернутым вроде рупора куском рыцарской кирасы. В такт ему били барабаны, звякали бубны, перекликались свистульки, выводили рулады рожки и бренчала гитара, неизвестно откуда принесенная богом Потримпо в подарок местным жителям. Под эту дикую музыку люди плясали вокруг костра. Возле кабака веселье продолжалась до упада, пиво лилось ручьями, кто-то из местных что есть силы горланил задорные песни, кто-то уже не стоял на ногах и ползал, будто червяк, а кое-кто целовались и обнимались, точно любовники, и продолжалось мракобесие до глубокой ночи. А потом русские бабы в куньих мехах гнали хворостиной своих пьяных мужей по домам и, крестясь, риторически спрашивали у Бога, за что им такое наказание? Кальвис с недоумением глядел на это странное сумасбродство местных жителей и приезжих, и удивлялся: «А не худо они тут гуляют!»
Утром, перед выходом на лодках, сембские женщины и дети столпились на Куршском берегу и с вожделением созерцали покрытую лесами землю, что виднелась за широким проливом. И ветер приносил оттуда запах будущего, терпкий, как пот. Простор этот успокаивал женщин, хотя они по-прежнему опасались, что коварные пески и голодные мужчины будут преследовать их вечно. И беспокойство женщин было ненапрасным.

* * *

Наступило хмурое предзимье. Лес, наконец, сбросил свой пестрый наряд и сделался прозрачным. Только в хвойниках по-прежнему стоял таинственный зеленый полумрак, словно в Макаровых кладовках, и там, под ветвями елей, находили себе укрытие звери. В безмятежные ясные дни лес пронизывали солнечные лучи, которые сквозили в голые кроны и высвечивали из общего хаоса теней и света какие-нибудь лесные диковинки. То грозди рябины вспыхнут яркими рубиновыми подвесками, то усыпанный плодами куст боярышника кажется забрызганным кровью дракона, то напитанный влагой мох засверкает изумрудной зеленью, то засеребрятся на стволах и ветвях накипи лишайника, и тогда лес вновь кажется нарядным. В глухую осень звучит иная музыка: тихая, робкая, сонная. Деревья протяжно поскрипывают, синицы пересвистываются друг с другом, дятел лихо стучит. А то и вовсе тишина застынет такая, что становится слышно, как в деревне кричат петухи, лает собака или колун разбивает поленья. Повсюду пахнет терпкой прелью, плесенью и грибами. В сельских садах курится сладковатый дым – это сжигают палую листву, чтобы уничтожить в ней древесных вредителей. Сады тоже голые, дымчато-серые и просвечиваются насквозь. На кое-каких деревьях еще висят яблоки, красные, с утра холодные и хрупкие, но их тоже вскоре оборвут ребятишки или посрывает ветер.
Березкины написали благодарственное письмо в газету. После этого интерес к лесу значительно возрос. Чаще стали приезжать на экскурсию школьники. Желая увидеть побольше животных, дети ступают по тропе тихо, чтобы никого не вспугнуть. Они слушают историю каждой редкой травинки и дерева, трогают ветки с почками, пробуют на вкус ягоды, учатся различать ядовитые и съедобные грибы, избегать опасности, понимать голоса птиц и читать следы зверей. Ну а если повезет, и на тропу из чащи вдруг выйдет Карвис, тут уже полный восторг. Учителя, сопровождающие детей, и те рот раскрывают от изумления. Такой всем поощрительный приз за терпение. Дети слушают историю лосенка, проникаются сочувствием к его тяжелой судьбе, угощают хлебом и фотографируют. А после, на какой-нибудь лужайке во время отдыха, засыпают меня вопросами. Вот, когда делаются удивительные открытия. Оказывается, лось поедает ветки деревьев, траву и кору, а не людей; енотовидная собака – вовсе не енот, и вообще, переселенец из Дальнего Востока; трухлявый пень – это многоквартирный дом, в котором обитает разная мелкая живность. А однажды маленький мальчик робко подергал меня за штанину и тихонько спросил: «А крот кусается?» После посещения леса в школьном автобусе до самого города не унимается шум: все переполнены впечатлениями.
На другой день после облавы на заливе я набрал номер телефона Лады. Она сообщила, что дедушка еще не приехал, но звонил из больницы, и сказал, что с отцом все будет хорошо. Рана не очень серьезная, пуля не задела кость, только порвала мышцы плеча. Врачи обещают скорое выздоровление. Тогда я пожелал Ладе удачи и попросил сообщить, если потребуется какая-нибудь помощь.
Когда в голове Эрвина возникла идея научиться летать, он и сам не знал. Ему казалось, что она жила в нем всегда или с самого раннего возраста. Идея эта никогда не оставляла его, а только крепла, а окрепнув, утвердилась и больше не давала покоя. Возможно, она передалась по наследству, и теперь рвалась наружу. Однажды в каком-то биологическом журнале, Эрвин прочел о возможном существовании памяти генов, в которых накапливается вся информация о прожитой жизни каждого из предков. И двойная спираль молекулы ДНК играет в этом большую роль, словно книга истории рода. Вот откуда просыпаются те или иные способности у потомков.
– Значит, кто-то из твоих предков летал, – однажды заметил ему Егор. – Твой отец, ведь он был летчиком.
– Передалось по наследству, – обосновал Эрвин.
– А во мне каждый раз просыпается жуткая потребность растерзать всякого браконьера, – продолжал Егор. – Макар говорит, это у меня от деда передалось, тот был суровый. Попался бы мне тот неуловимый капканьщик. Отделал бы его хорошенько за все сразу.
– Это происки Велняса, – сказал Эрвин. – А с ним одними кулаками не справишься. Надо идти в Ульмеригию.
– Лететь туда надо, а не идти, – подхватил Егор. – Давно уже пора.
– Скоро и полечу, – заверил Эрвин.
Каковы бы ни были причины, а желание летать у Эрвина разгорелось с новой силой, когда он нашел в чулане отцовские чертежи. И он увлекся.
Эрвину нравилось следить за жизнью птиц. Летом он забирался на Сиреневый пригорок, что возвышался на Лучистом лугу, словно горб, и, сидя там, на прогретом солнцем гранитном валуне среди кустов, вел свои орнитологические наблюдения.
Над лугом лились веселые песни жаворонков, зависающих в воздухе на своих трепетных крыльях, точно с чистого звонкого неба бежали звонкие ручьи. Аисты неторопливо прохаживались среди зеленых кочек, у этих грациозных птиц всегда такой важный вид, словно они обдумывают каждый свой шаг. Но вот аист делает несколько скачков, распахивает широкие крылья и взлетает, а потом принимается парить под облаками, так что, глядя на него, захватывает дух. Канюки, кружа в утреннем небе, высматривали добычу. Заметив полевку, хищник опускается ниже, стараясь не выпустить ее из виду, затем стремительно несется к земле, так, чтобы крылатая тень скользила позади него, и, расставив когти, метко хватает грызуна, после чего летит к соседнему стогу, столбу или в гнездо к своим птенцам. Если канюк промахивался или полевка успевала нырнуть в какую-нибудь нору, то хищник вновь набирал высоту и принимался терпеливо кружить над излюбленным лугом.
Иногда Эрвин поднимался на плоский гранитный камень, расставлял руки, будто крылья, набирал в легкие побольше воздуха и, дождавшись порыва ветра, слетал с вершины пригорка. Он парил над лугом, лесом и деревней среди жаворонков, аистов и канюков. Ощущение легкости захватывало его душу. Но полет продолжался недолго. Эрвин терял равновесие и падал со своего камня и скатывался по склону в кусты.
«Да разве это трудно? – размышлял Эрвин, валяясь на траве и глядя в синее шелковое небо. – Ведь даже такие тяжелые и громоздкие жуки-носороги и те летают на своих тоненьких крылышках. Я тоже буду летать, как летал мой отец. Сделаю крылья и полечу».
По вечерам он просил мать, выдать ему старые отцовские журналы «Техника и жизнь», потом садился на диван, листал их, рассматривал конструкции летательных аппаратов: первых, начала прошлого века, и новых планеров, спортивных самолетов и крылопланов. Телевизионные передачи о любителях экстремального воздушного спорта тоже увлекали Эрвина. Головокружительные полеты этих отважных людей среди гор, над лесами, ущельями или морем глубоко захватывали его.
И вот, копаясь в отцовских чертежах, Эрвин обнаружил подробное описание и схему летающего крыла. Собрать такую конструкцию не составит больших трудностей, решил он, и немедленно взялся за дело.
Прежде всего, Эрвин занялся расчетами, потом начертил крылоплан с размерами относительного собственного веса. Занятие это сразу же увлекло мальчика с невероятной силой. Его потянуло в небо, как птиц, как отца, как тех планеристов с телеэкрана. «Если захотеть, можно и летать научиться, – рассуждал Эрвин. – Человек сильнее самого себя, если умеет пользоваться своей головой, – не раз говорил дедушка Гентас».
Материал для крылоплана – прочный кусок нейлона цвета зари – по просьбе Эрвина привезла из города мать. Лайма купила ее в магазине «Ткани», когда искала новую тюль, чтобы повесить в гостиной. Алюминиевые трубки диаметром три сантиметра ему предложил Кожемякин, в его тракторном гараже и такого добра хватало.
– И чего ты задумал на этот раз? – поинтересовался Кожемякин, открывая замок на воротах.
– Летать хочу, – коротко ответил Эрвин.
– Летать?! – удивился Кожемякин, распахивая гаражные ворота во всю их ширь.
– Не могу я больше терпеть, – в отчаянии добавил Эрвин. – Не могу!
– И что же ты собираешься делать? – Кожемякин вошел в гараж и включил свет.
– Сделаю крылоплан по отцовским чертежам, – объяснил Эрвин, следуя за Кожемякиным. – Я уже все расчеты произвел, схему нарисовал, осталось добыть материалы и собрать конструкцию. А потом я найду подходящую возвышенность, например, для начала сгодится и Сиреневый пригорок на лугу, и попробую летать с него.
Кожемякин обошел трактор, остановился у задней стены и принялся копаться в сложенном вдоль нее хламе.
– Хм, интересное дело, – задумчиво проговорил Кожемякин, вытаскивая трубки одну за другой и передовая их Эрвину.
– Еще бы.
– Эти подойдут?
– Вполне.
– А если разобьешься?
– Ты, Кожемякин, дурак? Я же сказал, сделал все расчеты. Согласно полученным данным, крылоплан меня выдержит и любого человека с моим весом тоже.
– В одежде?
– Нет, знаешь, нагишом, чтоб отморозить себе одно место.
– А, ну тогда понятно.
Выудив необходимое количество трубок, они вместе вышли из гаража.
– На днях приду к тебе. Поможешь со сваркой? – спросил Эрвин.
– Приходи, помогу, – ответил Кожемякин, потирая руки. – Ага. Потом покажешь, когда твой крылоплан будет готов. Мне тоже интересно.
– Вместе будем испытывать, – пообещал Эрвин.
Сложив на земле трубки, он перевязал их веревкой, подхватил и заторопился домой.
Целый месяц Эрвин трудился над своим летательным аппаратом. Сначала сделал выкройку ткани, затем каркас из алюминиевых трубок, прикрепил к нему раму и поручни. Кожемякин, как обещал, помог со сваркой. Крылоплан получился разборный, чтобы его можно было легко переносить и снова собирать на месте. Когда все было готово, Эрвин испытал конструкцию на прочность, затем подправил в некоторых местах, переделал кое-что, снова испытал и вновь что-то подрегулировал. И было это еще накануне осенних каникул. Наконец Эрвин позвал Кожемякина на Лучистый луг для проведения испытательного полета.
В первый раз Эрвин слетел с пригорка не удачно, потому что не сумел хорошенько разбежаться и не вовремя поднял закрылки, поэтому он свалился, едва оторвавшись от земли.
– Ты рычаги перед самым прыжком дергай, – советовал Кожемякин.
– Уже сам понял, – ответил Эрвин и, потирая ушибленное колено, побрел на пригорок.
Вторая попытка прошла веселей. Эрвин оторвался от земли, пролетел около сотни метров и плавно опустился на землю. При осмотре конструкции Эрвин заметил, как прогнулся каркас с правой стороны, прямо на месте стыка трубок. Его необходимо было укрепить, иначе в следующий раз крылоплан развалится прямо в воздухе. Из-за этого в тот день испытания пришлось прекратить.
– Для начала полный порядок, – сиял Кожемякин. – Немного подправим, и будешь летать, как журавль в небесах.
– Буду, только возни еще много, – серьезно ответил Эрвин.
– Ничего, сегодня, завтра управимся, – Кожемякин похлопал мальчишку по плечу.
– А ты хоть бы догадался, что на стыках надо подлиннее втулку загонять, – хмуро промолвил Эрвин, разбирая крыло.
– А я что тебе, авиаконструктор, что ли? – возмутился Кожемякин. – Скажи спасибо, что и так получилось.
– Спасибо, – ответил Эрвин, поднял крылоплан и зашагал в гараж.
– Хм, сердитый какой, – ухмыльнулся Кожемякин и махнул на него рукой. – Профессор нашелся.
В гараже им пришлось трудиться еще несколько дней. Эрвин торопился закончить работу к началу каникул, но не успел, тем более что один из тех дней ему пришлось дежурить в лесу, пока лесники участвовали в операции на заливе. Так что думать о полетах в тот раз было совершенно некогда. И все-таки, спустя некоторое время, терпение было вознаграждено – крылоплан, наконец, собрали, вновь испытали, на сей раз успешно, и Эрвин, пребывая на счастливой волне, решил, что теперь можно брать высоту посерьезней.

На осенних каникулах Егор, по моему решению, начал помогать по хозяйству. Он уже достаточно окреп после болезни. Я ставил ему задачу по силам. В один из тех дней, утром, ему пришлось складывать высокую поленницу возле сарая. Пока я работал колуном, он подбирал поленья и складывал. Работа шла быстро. Мы хотели управиться за день и потому продолжили после обеда.
Когда поленьев больше не осталось, Егор сбегал в дом, помылся, переоделся и в тот же вечер покатил на велосипеде в Пруссовку.
– Я свободен! – радостно воскликнул Егор, входя в комнату Эрвина. – Как твои дела?
– Крылоплан к полету готов, можно ехать, – сообщил Эрвин, бросая в аквариум пучок тонких червей, на которых тотчас накинулись рыбы и принялись растаскивать по частям.
– Вот только денег у меня ни рубля, – вздохнул Егор и сел на кровати.
– У меня тоже мало, – ответил Эрвин, накрывая аквариум стеклом. – Может быть, наскребу на одного человека и багаж. А больше нет.
– Я тогда к Пашке сгоняю, он одолжит, – сказал Егор и поднял ноги, позволяя Эрвину вытащить из-под кровати коробку с прожорливыми жабами.
– Валяй, – промолвил Эрвин.
Егор склонился над коробкой, поглядел, как здоровенная жаба передними лапами запихивает в свою пасть толстенного дождевого червяка, хихикнул и направился из комнаты.
– Завтра в семь на остановке, – сказал он на прощание.
– До завтра! – ответил Эрвин, вытащил пинцетом из банки следующего червяка и предложил его другой жабе поменьше.
Егор закрыл дверь и отправился к Пашке, ничуть не сомневаясь, что тот выложит денег столько, сколько нужно и даже не попросит процентов.
Тевтонского клада Пашка до сих пор не нашел, но и не слишком отчаивался, надеясь, что когда-нибудь ему все равно повезет. Он брал у Эрвина металлоискатель и в свободное от школы время обследовал окрестности Пруссовки, ездил к руинам немецких усадеб и хуторов. Повсюду и часто ему попадались бесполезные предметы: осколки старой посуды, ржавые замки, лошадиные подковы, дверные петли и даже ключи от сундуков, но вот сами сундуки с немецкими фамильными ценностями никак не находились. Возможно, те сундуки, которые когда-либо в том или другом месте хранились, теперь давно уже выкопаны, и от них остались только глубокие ямы, которые копатели даже забывали засыпать, наверное, от радости. Лишь однажды Пашке хорошо повезло: копаясь возле руин маленькой древней кирхи в Приморском районе он вытащил из-под завалов кирпичей и деревянных балок серебряную пластинку с эпитафией. Она была измята, с трещинами и глубокими царапинами, но немецкая под готику гравировка все еще оставалась вполне читабельной, и если бы Пашка понимал этот язык, то узнал бы, что эпитафия была написана в тринадцатом веке на имя похороненного тут прусского барона Партеуса фон Балайтен, крещенного в 1257 году сембского вайделота, который прославился своей миссионерской деятельностью на земле пруссов. Пашка почистил серебряную пластинку зубной пастой, чтобы товарно блестела, протер замшевой тряпочкой и на другой день свез в город, в антикварный магазин, который разыскал в центре города. Небольшое помещение магазина с заманчивым названием «Прусские сокровища», было плотно заставлено и увешано с полу до потолка всевозможными старинными предметами, среди которых, за прилавком угадывался продавец. Это был опытный специалист по древностям, человек средних лет с прохладным взглядом и унылым голосом. Он оценил Пашкину находку настолько низко, насколько сумел отыскать в ней изъянов.
 – А может, она историческую ценность имеет? – выдал последний козырь Пашка, разочарованный назначенной ценой.
Антиквар неопределенно ответил:
– Такими табличками, молодой человек, завален наш склад. – Показал рукой на стену, где висели две похожие пластины, и скептически добавил: – Они никому не нужны. Так что думайте: или заберите ее или получите деньги, – с этими словами, антиквар напустил на себя еще больше надменного безразличия и вернулся к прерванному занятию – взял со стола картонную коробочку и продолжил доставать из нее старые монеты и выкладывать их в витрину ровными рядами.
Деньги Пашке были гораздо нужнее. Даже такая маленькая сумма, какую ему предложили (стиральную машину, конечно, не купить), все равно пригодится. Поэтому размышлял он не долго, пожал плечами, тяжело вздохнул и махнул рукой. Домой Пашка возвращался с пакетом, в котором лежали несколько открыток с репродукциями картин Сальвадора Дали, купленные в том же антикварном магазине, коробка шоколадных конфет для матери, а в бумажнике – что осталось.
В тот вечер Егор застал Пашку в мечтательном положении – тот лежал, растянувшись на кровати во всю длину, и глядел в потолок, словно смотрел на нем живописную картину или серьезный кинофильм.
– Пашка, привет! Одолжи денег. Очень надо, – проговорил Егор, входя в комнату.
Тот встрепенулся, подскочил, скрипнув пружинами кровати, поприветствовал Егора и тут же полез рукой под подушку, достал оттуда небольшую картонную коробочку, открыл, вынул из нее свернутый бумажный пакет, аккуратно перетянутый крест на крест веревочкой, развязал его, взял пачку денег и стал пересчитывать.
– А сколько тебе нужно? – спросил Пашка, сделав серьезное лицо.
– Сколько не жалко. – При виде денег у Егора загорелись глаза.
– Да мне ничего не жалко, – любезно ответил Пашка. – Бери все, тут круглая сумма, легче потом будет отдавать. – Протянул пачку Егору.
– Да тут много, – проговорил Егор, пересчитав деньги. – На две поездки хватит.
– У меня других нет, – ответил Пашка. – Забирай, вдруг на косе потеряешь или слишком потратишься, как обратно поедешь? Зайцем? А так запас будет.
Некоторое время Егор пытался уяснить Пашкины слова, но так ничего в его странной логике не понял, улыбнулся и сказал:
– Спасибо, ты настоящий друг, – и сунул всю пачку в задний карман штанов.
Пашка просиял ему в ответ, а потом приложил к губам указательный палец и тихо промолвил:
– Хочешь узнать одну тайну?
– Конечно, – ответил Егор.
– Тогда садись. – Показал рукой на стул.
Егор сел, ожидая услышать от Пашки очередную нелепицу. А тот, немало волнуясь, сделал узкие глаза и попросил:
– Поклянись, что никому не расскажешь.
– Ты чего? Я не такой болтун, как ты, – возмутился Егор.
– Честно?
– Можешь доверять.
Тогда Пашка продолжил заговорщицким тоном:
– Приснился мне вчера сон. Необыкновенный такой сон. Вещий. Я, значит, весь день об нем думаю. Не смейся, в самом деле, пророческий. А приснилось мне, будто мы с тобой на лугу. Да чего ты давишься-то?! Послушай вначале до конца. Так вот, мы с тобой на лугу, что посреди леса, занимаемся поиском ценностей, – холм копаем, – какой-то древний могильник. Внутри него – гроб деревянный. И вот откопали его, сняли крышку и увидели, в том гробу лежат кости старого рыцаря в полном обмундировании: доспехи, меч, щит, на пальцах блестят золотые кольца и перстни с камнями. Все, как положено. И только я хотел стащить с его пальца золотое кольцо – скелет хвать меня за горло рукой – и душить. – Пашка печально вздохнул. – Тут я проснулся.
– Как жаль, – произнес Егор, едва удерживая себя от нового приступа смеха, чтобы не обидеть Пашку.
– Еще бы.
– Ну и дал бы ему в челюсть, чтобы по косточкам рассыпался, а потом забрал бы все его ценное имущество. Представляешь, просыпаешься, а в руках у тебя рыцарское золото!
– Не успел, – печально вымолвил Пашка и добавил: – Да хотя бы узнать, где тот холм находится. Мы с тобой могли бы и в самом деле там покопаться.
– Ничего, таких холмов в наших местах завались. Спросим Эрвина, он по твоему описанию пару таких подберет. И далеко ходить не надо.
– Ну, тогда другое дело. – В Пашкиных глазах вновь затеплилась надежда.
– Завтра мы с Эрвином на косу едем, – сказал Егор. – А послезавтра пойдем искать твой холм, договорились?
– Ну, я буду вас ждать, – обрадовался Пашка.
– Тогда я пошел, – Егор поднялся, – мне завтра рано вставать.
– Постой! – Пашка не хотел так быстро с ним расставаться, потянул Егора за рукав свитера, чтобы вернулся на место, и поглядел такими робкими глазами, словно собирался с духом сказать что-то еще более важное. Пашке нравился Егор таким, каким он был именно в эту минуту: добрый, веселый, отзывчивый. Когда еще он сможет увидеть его в таком настроении – не стоит надеяться, что скоро. Поэтому, так хочется быть с ним подольше прямо сейчас. Наконец Пашка решился. Он посмотрел на Егора скромным взглядом, опустил глаза и тихо промолвил: – Поможешь мне кое в чем?
Егор качнулся на стуле и поглядел на него в упор. Сейчас у Пашки был такой сконфуженный вид, точно он собирался с духом, чтобы сказать что-то безнравственное.
– В чем помочь? – осторожно поинтересовался Егор.
Пашка еще больше смутился, видно, ему было неловко об этом просить.
– Ну, чего ты хочешь? – поторопил Егор.
– Проткнешь мне ухо? – выпалил Пашка, посмотрел на Егора и вновь спрятал глаза.
– Чего? – не понял Егор.
– Я хочу колечко вставить, – промолвил Пашка. – Помнишь, у тебя было? Только ты снял его зачем-то. А было хорошо.
– Да ладно, – усмехнулся Егор. – Зачем тебе?
– Я давно решил, – уклончиво объяснил Пашка. – Помоги, а то сам колоть боюсь.
– А знаешь, кому вешают кольцо? – произнес Егор скептически.
Пашка вопросительно кивнул.
– Быку в нос, – ответил Егор.
– Но ведь я не в нос прошу, а в ухо, – Пашка трепетно коснулся своей левой мочки.
– Ладно, давай, – со вздохом согласился Егор. – Только по быстрому.
– Обожди, я сейчас! – Пашка обрадовался, подхватился и побежал из комнаты за необходимыми для операции инструментами.
Уже опускались ранние сумерки. Егор задумчиво разглядывал комнату, отраженную в темнеющем окне. На стенах были развешаны: физическая карта – над письменным столом, плакаты группы «Dimmu Borgir» – на двери, над кроватью, возле полки с книгами, дисками и какими-то железяками. Повсюду стояли, валялись, висели выкопанные находки: немецкие бутылки, какой-то ржавый хлам, осколки посуды, подковы, кирпичи с клеймом. На полу лежала шкура волка, которую Егор всегда брезгливо обходил стороной, чтобы не наступить. На столе стоял гипсовый бюст Аристотеля – подарок Федора на день Пашкиного рождения. Глядя на все это, Егор вспоминал, что еще год назад Пашкина комната была спартански пуста, отец не позволял сыну ее захламлять. А теперь, кажется, он слетел с катушек. Что творится в Пашкиной голове – понять невозможно. Этот парень всегда что-нибудь выдумает, в его вывернутых наизнанку мозгах бродят самые замысловатые идеи. А бывает, как заявит он что-нибудь этакое. Нет, человеку с нормальными мозгами Пашкин мир недоступен. Со скуки Егор поднялся, подошел к окну и стал смотреть в полумрак засыпающего сада. На стволах ближайших деревьев и на земле лежали блики оконного света. Пора бы двигать домой, а то снова отец залепит выговор, и сказать будет нечего.
Пашка, тем временем, сбегал на кухню за бутылкой водки и чашкой, на обратном пути забежал в ванную – за куском ваты, потом в гостиную – за настольным зеркалом и швейной иглой, сунулся в коридор – за сигаретной зажигалкой, которая лежала в кармане его куртки, и, наконец, вернулся. Все это он выгрузил на стол. Потом выдвинул ящик стола, вынул оттуда спичечный коробок и открыл его.
– Вот оно, – шепотом сообщил он, протягивая Егору колечко, словно великую ценность.
– И все-таки, я не понимаю тебя, – покачал головой Егор, вертя в пальцах Пашкино сокровище. – Нафиг тебе это сдалось?
– Хочу крепче связаться с землей, – оправдался Пашка и стал расстегивать пуговицы на рубашке.
– Это как? – удивился Егор.
– Кольцо круглое, как наша Земля. Понимаешь? Когда я надену кольцо, земля станет ближе к моему уху, и я буду слышать ее, – ответил Пашка, снимая рубашку. – Скорее клад найдется.
– А раздеваешься, зачем? – спросил Егор, ничего не понимая.
– Чтоб кровью не замарать. – Пашка бросил рубашку на спинку стула.
– Крови не будет, – заверил Егор.
Пашка налил в чашку немного водки, Егор бросил в нее колечко для дезинфекции, туда же отправилась и швейная игла. Потом Пашка сел на стул перед маленьким зеркалом, которое он поставил на столе и принялся ждать. Егор тем временем пропитал водкой кусок ваты, протер ею Пашкино ухо, достал иглу и, чиркнув зажигалкой, подержал иглу над пламенем.
– Не боишься? – спросил Егор.
– Нет, – героически твердо ответил тот.
Егор стал протирать иглу куском влажной ваты и вдруг вскрикнул.
– Что с тобой? – испуганно спросил Пашка.
– Укололся, – прошипел Егор, бросая иглу на стол.
– Покажи, кровь есть? – Пашка повернулся к Егору, взял его руку, посмотрел уколотый палец, подул на него и спросил: – Тебе больно?
– Ты чего? – Егор посмотрел на него с недоумением.
– Я чувствую, как твоя боль стучит в моем сердце. Знал бы, что уколешься, не просил бы, – тихо ответил Пашка и прижал к своей груди руку Егора.
– Что ты делаешь? – снова спросил Егор, освобождая свою ладонь из горячих Пашкиных пальцев. – Гомик, что ли?
Пашка виновато опустил глаза.
– Я не хотел, чтобы ты укололся, извини, – тихо промолвил он.
– Да я и не виню тебя, – сказал Егор. – Ведь я сам укололся. И нечего ко мне лезть.
Пашка грустно вздохнул.
– Так ты гомик, да? – с презрением сказал Егор.
– Нет, просто я люблю тебя, – признался Пашка и робко заглянул Егору в глаза.
– Эх, мало я тебя бил, – проговорил Егор.
– Ну и бей, мое тело привыкло терпеть! – горестно промямлил Пашка.
– Надоело. Все равно бесполезно. Ты неисправим, – сказал Егор с раздражением и снова взялся за иглу.
– Если бы не ты, может быть, я и на свете больше не жил, – сказал Пашка. – Ты для меня все равно что брат. Помнишь, как ты меня в поле избил? А все подумали – это сделал мой отец.
– Помню, – сказал Егор, протирая иглу ватой. – Давай, садись прямо и не дергайся, а то чего другое проколю.
Пашка послушно развернулся к зеркалу и приготовился ощутить укол. Егор наклонился над ним и провел иглу сквозь мочку по самое ушко. А Пашка даже не пошевелился. Он сидел, затаив дыхание, как истукан, и моргал на свое отражение в зеркале. Вынув колечко из чашки, Егор продел его в Пашкино ухо и сказал:
– Готово.
Пашка взял зеркало в руки и посмотрел на себя внимательно.
– Нравится? – спросил Егор.
– Да, – с воодушевлением ответил Пашка.
– Ну, тогда все. А мне пора, – засобирался Егор. – А то нарвусь дома на неприятный разговор за опоздание.
Пашка поднялся, оделся и проводил Егора до калитки, потом вернулся в свою комнату и сел на кровать, не зная, что теперь делать.
Евдокия, вернувшись с работы, поглядела на сына и покачала головой.
– Ну и что за новая мода? – спросила она, показывая рукой на колечко.
– Почему новая, мама? – отозвался Пашка. – Кольцо в ухе носили еще средневековые рыцари.

Ранним темным утром Егор наскоро проглотил свой завтрак, бросил мне на прощание: «Я с Эрвином на косу», сел на велосипед и скрылся с моих глаз на весь день. Я понимал его неудержимое стремление попасть на косу к Ладе, а про полеты тогда еще ничего не знал. Обо всем, что произошло в тот день, Егор пересказал мне вечером, когда вернулся домой.
Дюна, которую Лада и Егор нашли для Эрвина, оказалась вполне подходящей, чтобы с нее можно было, как следует разбежавшись, слететь на крылоплане. Ее западный склон заканчивался в сосновом бору, и был пологим, а сторона, обращенная к заливу, круто обрывалась, и под тем склоном лежал узкий пляж. Эту высокую дюну Эрвин тоже признал удобной для своих намерений. В сопровождении друзей, он поднялся по ее склону на самую вершину, поглядел оттуда на волнистую, как серебристо-серый вельвет, поверхность залива, а потом с удовольствием представил, как он разбежится, вознесется в небо и полетит над косой, ее песками, лесами, заливом в свободном парении. Приятная эта мысль захватила его сознание и вскружила голову, как мечта, которая уже начинает сбываться.
Мальчикам и Ладе пришлось немало повозиться, чтобы собрать разобранный крылоплан по схеме. Они скрепили части каркаса болтами и гайками при помощи отвертки, затем проверили стыки всей конструкции на прочность, подтянув все болты гаечным ключом. После этого Лада заняла удобное для наблюдения место на выбеленном дождями, ветрами и солнцем бревне. Заринка легла возле нее, как сфинкс, и высунула язык. Дюна тоже ждала, великодушно выставив свой покатый горб. Ветер гулял по ее пескам, отчего вершина, как будто дымилась, а реденькая трава с длинными изогнутыми листьями вычерчивала вокруг себя круги. Спустя некоторое время, на дюну поднялся Мстислав Ерофеевич. Он двигался медленно, тяжело опираясь на палку, и делал частые остановки, чтобы отдышаться. С детьми старику было интересно и любопытно, чего это они на сей раз задумали, и потому попросил их без него не начинать. Кутаясь в шубу, он сел на бревно рядом с внучкой и завязал под подбородком тесемки наушников своей меховой шапки, чтобы шальной ветер не задувал в уши, хотя было не холодно, и солнце еще хорошо пригревало.
– Чёй-то за птицу они смастерили? – спросил он Ладу.
– Крылоплан называется. Сейчас Эрвин на нем полетит, – объяснила она.
– Вон оно что, летать захотелось, – промолвил Мстислав Ерофеевич, осознав наконец, чего тут намечается. – Это нормально. Я в вашем возрасте тоже летать мечтал. Да все войны мешали, сначала Первая мировая, потом Вторая. Только задумаешь в небо подняться, как тут же находится тот, кто тебя оттудова спускает. Мол, чего размечтался, поползай-ка по земле на животе по-пластунски, летать потом будешь, если выживешь. Так и прошли мои полжизни, а когда войны закончились, работать надо, тут уже другие соображения появились – семью содержать хлопотно. А куда денешься?.. И надеялся я, что хотя бы вы будете жить счастливо. Скажи, хоть эта моя мечта исполнилась? – он обернулся и доверительно поглядел на Ладу.
– Конечно, дедушка, – улыбнулась Лада и прижалась к нему, обхватив шею. – Это так здорово, что мы на косе живем! Папа доволен своей работой, его с залива не вытащишь. Егор тоже счастлив – он от меня без ума. Да ты только на Эрвина посмотри, ведь он сейчас в небо полетит! Сейчас его мечта сбудется. И все это благодаря тебе.
Мстислав Ерофеевич вздохнул с облегчением и крепче прижал к себе внучку.
– Спасибо, милая, разве не думал я о таком прекрасном будущем, когда фашистов с земли изгонял! Вот хотя бы эта моя мечта сбылась. И я очень рад, что вы счастливы.
Между тем, крылоплан к полету был подготовлен. Тогда Эрвин снял с себя куртку, синюю кепку, бросая их на песок, и натянул кожаные перчатки с обрезанными пальцами. Глаза его блестели, он немного волновался, понимая, что сейчас произойдет что-то важное. Вся Природа, друзья и, конечно, боги глядят на него – все ждут свершения настоящей мечты. Но полет мог оказаться неудачным. Ведь это лишь птицам дано взлететь и парить над землей, когда захотят, – не человеку. Глядя с высоты дюны, Эрвин будто бы замешкался, его что-то смущало. Впрочем, у него еще было время отказаться от рискованной затеи. Отказаться, сославшись, например, на ошибки в конструкции. Никто и не станет его упрекать. Передумал – значит так надо, значит, не время еще. Но Эрвин справился, совладал с духом и сделался совершенно в себе уверенным. Причин для отступления не было.
Наконец Эрвин кивнул, показав большой палец, мол, все в порядке. Тогда Егор позвал Ладу, чтобы помогла придержать конструкцию за крыло. Затем они подняли крылоплан, тогда Эрвин опустил забрало шлема и взялся за поручни. Мстислав Ерофеевич, весь во внимании, поднялся с бревна и перекрестился.
– Смотри, Заринка, сейчас человек в воздух поднимется. Сейчас большая мечта сбудется, – с воодушевлением проговорил он.
Эрвин снова кивнул, друзья отпустили крылоплан и отошли по разные стороны. Тогда Эрвин качнул его вверх-вниз, словно в последний раз проверяя его на прочность.
– До скорого свидания! – сказала Лада.
– Попутного ветра! – крикнул Мстислав Ерофеевич и помахал рукой.
– Валяй! – сказал Егор.
С минуту Эрвин стоял неподвижно и, глядя в сияющую даль, пытался объединить свое дыхание, биение сердца и порывы ветра – в единое, синхронно пульсирующее целое. Теперь весь мир замер и смотрит на него в ожидании. И минута эта показалась всем такой продолжительной, что возникли сомнения, а не трусит ли парень, а не вздумал ли он отказаться? Нет, теперь это не возможно. Он полетит. Он так долго и упрямо этого добивался. «Следи за полетом птиц, это развивает мышление и волю, – послышалось вдруг в налетевшем порыве ветра. – Смелей. Я буду с тобой». Эрвин огляделся, но не увидел никого, кто мог это произнести. И тогда он понял, что ветер ждет его, и пути к отступлению нет. Егор одел ему на голову мотоциклетный шлем, одолженный у Лады, и опустил забрало. После этого Эрвин сделал несколько шагов вперед, потом побежал так стремительно, насколько был способен. Как вдруг ветер подхватил его, поднял над землей и понес легко, как пушинку. Эрвин перестал чувствовать свое тело. У него екнуло сердце, замерло и вновь заколотилось, теперь от восторга. Новое, сказочное, ошеломительное чувство захватило его. Эрвин ощутил себя легче воздуха, и оттого был счастлив, ибо такое счастье дано познать лишь человеку, познавшему безграничность своих возможностей. Для Эрвина это была очередная важная победа, потому что сумел он собрать всю свою волю и сосредоточить весь свой ум ради нее. Выше! Выше! – желала его душа. И ветер поднимал его и нес к небесам плавно и бережно, как может нести отец своего любимого сына. Эрвин глядел на желтые дюны с тенями облаков, на бледную кромку залива и серые полосы волн, и дух его захватывало от набираемой высоты. Он вновь сделал полукруг, пронесся над дюной, оставив далеко внизу восторженно кричащих и размахивающих руками друзей. Тут даже Заринка не удержалась и принялась скакать и тявкать, глядя на парящего в небе человека. Эрвин пролетел над сосновым бором и стал поворачивать крылоплан к заливу. Мальчик ликовал от нахлынувшего ощущения свободы, в которое он погрузился, как в приятный сон. Счастье наполнило его душу. И пусть это дерзкий поступок. Пусть он возвысился над Природой, открыв в себе иную способность, которая не дана человеку. Пусть это вызов, которой он бросил смерти, чтобы возвыситься и над ней. Главное, он своей цели добился.
Ребята и дедушка следили за полетом Эрвина, не отрываясь от его силуэта в небе. Егор опустил козырек своей кепки от солнца, Лада и Мстислав Ерофеевич подставили ко лбу руки. Но спустя некоторое время Егор забеспокоился:
– По-моему, его уносит в залив, – промолвил он.
– Разве он не может развернуть крыло? – поинтересовалась Лада.
– Может, но, похоже, у него чего-то не ладится, – заметил Егор.
Они проследили за полетом еще некоторое время, и снова Егор проговорил с некоторой долей тревоги:
– У него и в самом деле что-то не так.
– Его унесет далеко в залив! – воскликнула Лада.
– Бежим! – спохватился Егор.
Ребята и следом за ними Заринка побежали вниз по склону дюны.
– Эрвин, поворачивай! – прокричал Егор.
Но тот не слышал.
– Поворачивай! – кричала Лада.
Крылоплан парил над волнующимся заливом в компании чаек, которые кружили, с любопытством поглядывая на летающего человека. Потом Эрвин попытался развернуть крылоплан назад к берегу. И тут, во время этого маневра, не завершив еще поворот, крылоплан стал терять высоту. С минуту он несся вдоль побережья. И когда одна из частей конструкции, не выдержав нагрузки, переломилась, Эрвин приготовился к неудачному приводнению. Пока не поздно, он набрался смелости и выпустил поручни. Егор и Лада застыли на склоне дюны и с затаенным дыханием проследили за падением Эрвина в воду. А сломанный крылоплан пролетел еще немного и рухнул у самого берега.
Егор, сбрасывая с себя куртку, побежал на пляж. Тут он стянул свитер, снял кроссовки и кинулся в воду. Он приблизился к Эрвину, который все это время пытался продержаться наплаву, устало загребая руками. Егор подхватил его сбоку, и тогда они вместе поплыли к пляжу, добрались до мелководья и усталые выбрались на берег.
С мальчиков ручьями стекала вода. Вскоре к ним прибежали Заринка и взволнованная Лада. После крушения Эрвин остался целым и невредимым, если не считать синяка на руке, который он заполучил от какой-то детали распадающегося в воздухе крылоплана. Ребята наскоро поснимали с себя мокрую одежду, закутались в куртки, которые принесла Лада, и побежали к дому, чтобы согреться. Мстислав Ерофеевич торопливо спускался с дюны и потом с беспокойством семенил по тропинке домой.
Забежав в комнату, ребята стали переодеваться в сухое – в то, что смогла для них отыскать Лада в своем шкафу.
– Теперь это не имеет значения: женские они или мужские, – убеждала Лада надеть Егора ее брюки.
– Не хочу выглядеть гомиком, – скривился Егор и накинул на плечи полотенце.
– Но папины штаны для тебя велики, – продолжала она. – Ты ведь утонешь в них.
– Ничего, выплыву, когда мои высохнут, – не сдавался Егор.
Лада всплеснула руками и полезла в шкаф искать отцовские штаны. Эрвин в это время сидел в длинной Ладиной юбке и сиреневой кофточке, ему было все равно, во что рядиться, лишь бы не мерзнуть голиком. На их счастье, Владислав с залива еще не вернулся, поэтому стесняться пока было некого. Лишь Мстислав Ерофеевич, войдя в дом, застал детей в цветастом наряде.
– Живы?! – воскликнул он сходу.
Мальчики отозвались утвердительно.
– Ну, слава Богу! – обрадовался старик, садясь на кровать. – А то мне за горбом дюны-то и не видать было, что там с вами делается. Пока дотелепался, вы уж тут. – Присмотрелся к ним внимательней с прищуром и спросил: – А чёй-то вы тут рядиться задумали?
– Дедушка, они промокли, им нужна сухая одежда, – объяснила Лада, продолжая перебирать вещи в шкафу.
– А-а, тонули, что ли? – проговорил он, глядя на голые коленки Егора.
– Закалялись, – с иронией ответил тот.
– Ну правильно, я по молодости тоже закалялся. Зимой из парилки в прорубь сигал. Здоров был, кровь кипела, э-эх! Где ж ты моя молодость?!
– Не слушай их. – Лада взяла отцовские штаны и бросила Егору. – Эрвин тонул, а Егор прыгал за ним в воду – спасал.
– Вот оно что! – покачал головой Мстислав Ерофеевич. – Это хорошо. Всяк, жертвующий собой, достоин почести, как говорил старик Гентас. Ты бы их чайком теперь опоила, чтоб согрелись скорей.
– Уже закипает, – ответила Лада.
Когда все собрались за кухонным столом, Мстислав Ерофеевич продолжил свои рассуждения:
– Я тоже мечтал летать в вашем возрасте. Да не успел. Хотел выучиться в летчики, да угодил в артиллеристы. Так всю жизнь и летаю во сне. В детстве – потому что рос по ночам, а теперь – потому что летать уже поздно. Человеку всегда снится то, чего он не может достигнуть в жизни. Для балансу. Чтобы не так обидно было, – сказав это, ветеран сделал глоток чаю и, прищурив левый глаз, обратился к Эрвину: – Ну и как там, на небе-то?
Эрвин поднял глаза от кружки, которую сжимал обеими руками, задумался на мгновение и проговорил:
– Это сложно пересказать.
– Ну что чувствовал, хоть, скажи, – не отставал Мстислав Ерофеевич.
Эрвин снова поглядел в свою чашку, затем поднял глаза и произнес:
– Я ощущал себя легче ветра. Мне казалось, что я парю над всем миром, точно птица. Как чайка, или, нет, как журавль. И это было очень приятно.
– Ты лучше расскажи, как падал, – сказал Егор.
– Полет длился целую вечность, а падение – всего-то несколько секунд, – ответил Эрвин. – Поэтому говорить об этом нечего. В следующий раз попробую приземлиться по всем правилам.
– Ты снова соберешь крылоплан? – не без удивления спросила Лада.
– Конечно, и гораздо лучше первого, – ответил Эрвин.
– Правильно! – обрадовался Мстислав Ерофеевич. – В первый раз я тоже не мог попасть в движущийся танк из пушки, а потом научился и бил прямо в точку. И сколько я перебил потом этих железных гадов, – со счету сбился. Лупил, как тараканов. Один за другим, один за другим…
– Вы героический человек, – сказал на это Егор и отхлебнул из кружки.
– Спасибо вам дети. Я сделал для вас все, что мог. Теперь можно и умереть спокойно. – Мстислав Ерофеевич подался назад, облокотился на спинку стула, и на его лице заиграла счастливая улыбка. – Плакать по мне хотя будете?
– Опять ты о смерти! – возмутилась Лада. – Прекрати! Ты будешь жить столько, сколько хочешь.
– Нет, внучка моя, так не бывает. – Покачал головой. – Такое нам пока еще не дано.
– Если чего в природе не было, еще не значит, что этого невозможно, – проговорил Егор. – Вы из тех людей, которые заслужили долгую жизнь, – заключил он.

Виток восьмой
Гром

Беспокойство женщин было ненапрасным.
Оказавшись на земле куршей, сембские беженцы разбрелись по ближайшим селениям в поисках крова и пищи. Зима никогда еще не была такой лютой в жизни Лаурене, Кальвиса и их совы, какой она выдалась в тот год.
Они поселились в ветхой хижине Паулукса. Того самого рыбака, с которым Лаурене провела первую ночь на косе. Его небогатое жилище находилось в светлом сосновом бору на берегу залива, откуда открывался солнечный вид на косу. Ни Лаурене, ни Кальвис, ни их сова безразличная ко всему, что с ней теперь происходит, еще не осознавали, повезло им или нет, ибо в те первые дни на чужой земле все события развивались, словно в тумане, навеянном страхом перед неизвестностью. Ясно было только то, что Лаурене, чтобы остаться в этом гостеприимном доме, следовало жить с этим молодым рыбаком Паулуксом и чинить его сети. Кальвису повезло больше. Дядя Паулукса – местный плотник Плаучюнс – вскоре заметил живой ум и крепкий характер мальчика и взял его в помощники. А сова вновь оказалась на полном довольствии; теперь она могла с утра до вечера сидеть на подоконнике, подобно статуе, и глядеть в окно, получая на ужин дохлую мышь, воробья или кусочки мяса за то, что своими большими глазами отпугивала злых духов.
Дом у рыбака был не велик, а быт скромен, пол земляной, но горница светлая с широкими лавками, столом, очагом. Крыша была тростниковая, двускатная, с коньком. К дому примыкало бревенчатое помещение, открытое с одной стороны – во двор, и набитое всякой рыбацкой всячиной. Вдоль стен свисали, как паутина, снасти, на веревках, натянутых под потолком, гирляндами вялилась рыба, внизу были сложены доски, тут и там валялись мотки бечевки, багры для ловли рыбы, ворохи какой-то серой материи и стояли ящики с инструментами.
Быт и нравы куршского населения в то время оказались гораздо прогрессивнее сембского. Сказывалось влияние предприимчивых литовских соседей. Рыбу здесь ловили не острогой, а неводом, охотились не луком, а с арбалетом, мертвецов хоронили в гробах, и богам здесь уже давно не приносили в жертву людей. Больше того, они умели говорить и писать по-жемайтийски, успешно торговали, знали цену золоту и серебру, были умелыми мастерами, растениеводами, животноводами и готовили такой вкусный сыр, который был известен на всю цивилизованную Прибалтику. А лодки ходили по заливу под парусом и с большим разноцветным флюгером на мачте, по которому определяли, чья это лодка зашла на чужую рыболовную территорию.
Лаурене с утра до вечера чинила рыбацкие сети, готовила на очаге пищу своим мужчинам, прибиралась в хижине и во дворе. Смышленый и ловкий Кальвис преуспевал в плотницком деле, за что получал на обед от хозяина рыбную похлебку с лепешкой. А сова от скуки выщипывала подмышками пух, так что вскоре у нее там загулял сквозняк.
Сначала Кальвису доверяли таскать за хозяином плотницкие инструменты, чтобы он скорее освоил их вес и разновидности, но мальчик уже через день научился их безошибочно распознавать, и даже разок опробовал на деле. Потом Кальвису позволили самому строгать доски для пола в каком-то знатном доме, и с этим заданием он справился гладко и быстро, так что Плаучюнс растрогался и сделал большие глаза от удивления. И наконец, Кальвису доверили сколотить гроб для умершего от какой-то болезни ребенка из соседней деревни. Мальчик взялся за дело немедленно – ранним утром, трудился весь день и к вечеру работу закончил. Прежде чем показать гроб старому мастеру, он сам забрался в него, проверить, уютно ли в нем будет покойнику, который был примерно одного с ним возраста, не будут ли мешать заусенцы и не узко ли пространство внутри. Убедившись, что лежать в гробу вполне удобно, Кальвис закрыл крышку и с облегчением сел на него, чтобы передохнуть. В тот день Плаучюнс остался доволен работой своего подмастерья и выдал ему на ужин добавочную лепешку. После этого старый мастер решил, что Кальвис научился всему, что знал он сам и отныне доверял изготовление гробов всех размеров, форм и расцветок.
Кальвис все еще ждал отца и мечтал показать ему свои труды. «А когда он за нами придет?» – спрашивал мальчик у матери. «Скоро», – рассеянно отвечала она. «Ведь он обещал, и я его очень жду», – печально промолвил Кальвис.
В свой единственный выходной, кстати, русские купцы этот день называли «Христово воскресенье», Кальвис, подпоясавшись ремнем из кожи угря, с утра пораньше выходил в залив, порыбачить с острогой. Паулукс, любивший уговорить кружек десять пива с друзьями в местном трактире, охотно уступал мальчику свою лодку. Кальвис возвращался с уловом к полудню, отдавал матери рыбу, обедал, а потом уходил на задний двор и что-то там до вечера мастерил.
Шли годы, к тому времени, когда Кальвису исполнилось десять лет, он уже бороздил просторы Куршю Марёс на собственной лодке с большим парусом из холста. Лаурене теперь весьма подурнела собой, в ее глазах не проходила тоска, лицо избороздили морщины, а руки покрылись мозолями и так огрубели, что, лаская Паулукса, она царапала его кожу. Сова разжирела до неприличия, и чтобы не расплыться, подобно куску сала на солнце, придумала гонять крыльями воздух, когда в комнате делалось жарко. Этакий живой вентилятор пришелся хозяину по душе, и в минуты отдыха он садился в кресло поближе к сове.
Кальвис, чем больше трудился, тем становился крепче и стройнее. Он рос высоким, белокурым мальчиком с голубыми глазами. Длинные волосы его ниспадали на плечи, и он подвязывал их в конский хвост на затылке точно так, как это делал отец. Кальвис все больше походил на него, и Лаурене, глядя на сына, утешалась общением с ним, хотя сердце ее рыдало и обливалось кровью, всякий раз, когда она вспоминала Гониглиса.
Рыбы в заливе водилось столько, что сети набивались до предела, и мальчику стоило большого труда, выбирать тяжелый невод из воды. Большую часть своей добычи Кальвис продавал на базаре, что находился в Клайпеде. Лещ, судак, окунь, плотва – для собственного облегчения эту добычу Кальвис возил на тележке с большими колесами, в которую сам и впрягался. В ярмарочный день базар становился шумным и суетным. Прилавки ломились от невиданного товара, и чего только тут не было: рыба, овощи, янтарь сырец и украшения из него, ткани, шкуры, керамическая посуда, железные ножи, мечи, застежки, кожаные ремни, деревянные гребни, детские игрушки, а на земле стояли мешки с зерном, клети с курами, бочонки с медом и прочие полезные продукты, да вещи, – всего не перечислить. Отоваривались тут слуги литовских князей, русские купцы бородатые в пышных мехах и простые жители окрестных сел.
Бывало, Кальвис не ложился спать до глубокой ночи, он все чего-то чертил, вымерял и строгал.
«Это новая конструкция пришла ему в голову, – объясняла Лаурене, поглаживая жесткие волосы на груди Паулукса. – Мой сынок такой же неуемный, каким был его отец».
Помня отцовский наказ, Кальвис ежедневно наблюдал за полетом птиц, и видел свои будущие изобретения не во сне, как отец, а наяву, стоило только что-нибудь задумать. Фантастические машины сами приходили ему на ум во время работы, и чем больше он мастерил, тем больше полезных и незаурядных мыслей у него рождалось.
«А может, это ветер нашептывает ему свежие думы», – продолжала рассуждать Лаурене, погружаясь в крепкие и страстные объятия Паулукса.
И вот одним солнечным майским утром Кальвис вывел из мастерской трехколесного коня, составленного из деревянных частей. Забравшись на него верхом и отталкиваясь ногами от земли, Кальвис прокатился по двору, передвигаясь в три раза быстрее бегущего человека, чем немало удивил старого плотника Плаучюнса, его племянника, мать и сову. Это изобретение Кальвис назвал «тяжеловозом». Лаурене, всплеснув руками, заметила, что если бы Гониглис построил нечто подобное в Балайтене, то до смерти бы удивил железноголовых, и те непременно бы отступили. Ведь ход истории во многом зависит оттого, когда и что изобретает народ, – заявила она.
С тех пор Кальвис впрягал деревянного коня в тележку с рыбой и, положив на сидение толстую шерстяную ветошь для удобства, садился и мчал на базар. Каждый раз его поездка вызывала любопытство и восторг у местной ребятни, торговцев и покупателей. Спустя еще полгода такими же машинами обзавелись несколько купеческих семей в Клайпеде, и кошелек юного мастера Кальвиса в одночасье пополнился несколькими горстями звонких монет.
Один ярмарочный день запомнился Кальвису надолго. Когда взошло утро, и мир наполнился светом, Кальвис уже вытягивал неподалеку от берега невод с пойманной рыбой. К полудню он запряг своего деревянного коня в телегу и отправился торговать. Народу в тот раз на базар понаехало так много, что рыба с лотка уходила довольно весело. Но вскоре над морем выросли тучи, они ползли, приближались, угрожая молниями и наводя на жителей суеверный страх. Скорее бы укрыться. И базар, глядя на темную гремучую смесь над головой, неохотно, но живо обезлюдел. Кальвис не успел продать и половины всей рыбы. Соседи тоже роптали на непогоду, указывая пальцем на старого рыбака, который продал часть своего вылова некому бородатому господину в длинной черной рясе, и тот вместо расплаты деньгами, опрометчиво повесил на шею рыбака серебряное распятие и перекрестил троекратно, чем прогневил богов. И вот налетел громовержец с яростным ветром в упряжке. В тучах полыхнула молния, и пролились они сильным дождем, будто лопнувшие глиняные сосуды. Загрохотало. Кто со страху поспешил убраться домой, кто укрылся в пивнушке, а Кальвис остался дожидаться тихой погоды под навесом зернохранилища, где столпился кое-какой базарный народ. Как вдруг, рассекая небеса яркой вспышкой, молния ударила в стройную сосну, и та, устроив искристый фейерверк, задымилась. Люди встрепенулись от ужаса: видать, разгулялись боги не на шутку. Это Перкуно решил напомнить о себе, – рассуждали торговцы, – силу свою показывает тому, кто поверил Христу. Кальвис видел, как пришлось старому рыбаку снять дареный крест и спрятать в карман, поддавшись уговору соседей. А вскоре и гроза ушла бушевать в другие края. Ну и дела! Отчего тогда боги не помогли Самбии спастись от крестоносцев, ежели такие бдительные? – недоумевал Кальвис. После дождя посвежело. Кальвис выкатил свою тележку на прежнее место, и вскоре торговля возобновилась.
К тринадцати годам Кальвис прославился своим умом и необыкновенной изобретательностью не только на всю Куршскую землю, но и далеко за ее песками и реками. Так что Лаурене и Паулукс задумались о строительстве нового большого дома с балконами, садом, бассейном, вечнозеленым газоном и фонтанчиком, вокруг которого были бы расставлены вырезанные из дерева скульптуры богов, а для совы-старушки они решили устроить большую золотую клетку под сосной, чтобы она меньше скучала на своем подоконнике. Но все это потом. Ведь Лаурене сохранила в памяти данное много лет назад обещание Гониглису. Пришло время открыть Кальвису завещание отца.
В один из тех вечеров изможденная непосильными трудами Лаурене, сидя в кресле, позвала к себе Кальвиса и промолвила: «Мой мальчик, ты вырос крепким и смелым, а разум твой подобен неиссякаемому источнику, рожденному в саду Потримпо. Пора, дорогой, исполнить волю отца». Кальвис поглядел на мать с удивлением, не понимая, что она имеет в виду. «Ты отправишься в Самбию вместо меня, – сказала она. – Видишь ли, сынок, давно уже нет у меня сил проделать столь дальний путь... Ты вернешься в нашу родную деревню и узнаешь, что случилось с твоим отцом и почему он к нам не торопится». Кальвис хотел было что-то спросить, но Лаурене поднесла свой указательный палец к его губам, чтобы сын прежде выслушал ее, и продолжила: «Отец просил подняться на гору, проникнуть в святилище Медянгарб, поклониться Священному дубу и разыскать в его дупле янтарный идол бога Перкуно. Ведь он принадлежит сембам, и будет защищать наш род вечно, как только вернется в наши руки. Больше того, владелец идола станет верховным жрецом Самбии… Это ради потомков, сынок». – «Я принесу идол, даже если Самбию наводнили полчища демонов», – уверенным голосом произнес Кальвис. Тогда мать с благодарностью простерла к сыну руки, и как только он прижался к ней, крепко его обняла.
Кальвис и сам давно мечтал отправиться на землю своих предков. И это завещание отца – хороший тому повод. «Я должен знать, что теперь с нашей Самбией, – молвил он и пообещал: – Я найду там отца».
Обсудив с Кальвисом свою тайну, Лаурене принялась готовить ему в дорогу съестные припасы, чтобы он, не теряя времени, отправился в поход уже завтра до восхода солнца.

* * *

Крепкий ночной ветер безжалостно потрепал деревья в саду и наломал веток. В утреннем небе висела влажная мгла. Лужи покрывала хрупкая полупрозрачная корочка льда, словно их застеклили. Бурая грязь на лесной дороге застыла в невообразимых формах: тут и следы косуль, зайцев, лис, и колесная колея, и отпечатки сапожных подошв – вся эта модернистская живопись была украшена разноцветными листьями. К утру ветер успокоился, но ненадолго, после полудня задул с новой силой. За весь день солнце так и не сумело пробиться сквозь густую серую пелену. Лишь к вечеру, когда ветер уже из последних сил наконец-таки сдул с неба тяжелую сонную печаль, землю озарили алые проблески заката. На лес опустилась тишина глухой осени.
В тот день, закончив обход, мы с Плутом отдыхали в березняке, что стоял на юго-западной окраине леса, и наблюдали закат. Перед нами лежало распаханное бурое поле. Вдали виднелись крыши Пруссовских домов, они казались маленькими и хрупкими посреди природы, как подосиновики в траве. А наша белоствольная роща озарялась янтарно-розовым светом. Я присел на валун, покрытый мхом, словно шкурой лешего. Плут, не теряя даром время, – красота солнечного заката его ничуть не интересовала, – обрыскал все ближайшие кротовины, потом копался в земле, ковырялся лапой в трухлявом пне и продул в нем все щели, а затем подошел ко мне и вопросительно уставился, надолго ли я тут расселся? А не пора ли нам домой к нашим заслуженным мискам? Я показал ему рукой на заходящее солнце. Плут поглядел в сторону деревни и вновь заглянул мне в лицо с недоумением, – и чего я там увидел? Нет, не понимает пес природной красоты, только сел на задние лапы и стал терпеливо ждать. А я размечтался.
Есть такие люди, которые стараются жить в ладу с природой. И в Пруссовке таких немало. Кто пчел держит – не станет выкашивать цветущие луга и пилить липу; кто землю обрабатывает – оставит лесополосу, чтобы привлечь лис, охотников до мышей; кто сады растит – понаделает скворечников и дуплянок; кто в лес за ягодами и грибами ходит – не станет его выпиливать и поджигать. Даже Смолин, и тот о лесе с благодарностью думает, особенно когда туристы приезжают и после посещения лесничества заходят в деревню и натыкаются на его янтарную лавку, что на улице Грез. Кто-нибудь из гостей обязательно заинтересуется его побрякушками. Лес рубить Пруссовцам в голову еще не приходило. Дрова для их печей в достаточном количестве поставляет наше лесничество, – напилим павших или больных деревьев – и довольно. А кроме того, многие привыкли обогреваться углем – так экономней. Вот только приезжим коммерсантам все неймется: им не познавательную экскурсию, а древесину и пушнину подавай. Вчера явился один широкоплечий, толстый, бородатый купец, во внешности которого было что-то от гориллы в беличьем полушубке с лисьим воротником, точно он приблудил из девятнадцатого века, и неприятным сиплым голосом заявил:
– За каждого зверька получите вознаграждение.
Я блеснул на него глазами полными протеста и спросил:
– Позвольте узнать, сколько требуется забить белок, чтобы сшить такую шубу?
– Всего сто пятьдесят восемь штук и одну лисицу на воротник, – не задумываясь, ответил он.
– Всего?! – воскликнул я. – Да в нашем лесу живут не больше сорока пяти белок! Нет, ни одной я не пожертвую ради такой шубы, которую потом все равно сожрет моль в шкафу.
Выслушав меня, купец самодовольно крякнул, пригладил бороду и уверенно продолжил:
– А с каждого проданного изделия будете получать десять процентов стоимости. Ведь вам нужны деньги на охрану леса? Вот и зарабатывайте.
Убивать, чтобы охранять или еще лучше: убиваем то, что охраняем. До чего додумались! Возможно, этим намеком шубных дел мастер хотел замкнуть круг своих рассуждений, чтобы не позволить мне из него выйти, но я не поддавался.
– Мы вполне обходимся гуманными способами, чтобы зарабатывать на охрану леса, – ответил я. – Иных вариантов я не принимаю.
– Очень жаль, – невозмутимо вздохнул предприниматель. – Ведь я предлагаю вам хорошие деньги. Вы могли бы оплачивать труд ваших лесников в гораздо большем размере. Или купили бы машину, а то у вас тут девятнадцатый век. Шубки-то хорошо идут, – попытался он притянуть друг к другу концы злосчастного круга.
– Боюсь, вы зря надеетесь. Мы не позволим охомутать себя этими деньгами. Мои работники не станут превращать лесных зверей в источник дохода, – категорически ответил я. – Ни за что.
– Напрасно, – прошамкал жирными губами злодей. – Но вы все-таки подумайте. Это необыкновенно выгодное предложение. Вот вам моя визитка. – Полез за пазуху, достал прозрачную коробочку, открыл ее, послюнявил два пальца, вытянул карточку и положил ее на стол передо мной. – Позвоните, когда надумаете. Я все устрою.
После этого коммерсант поднял с кресла свои меха и поплыл к выходу, словно клубящееся облако. Я проводил его до крыльца, где мы и попрощались, надеюсь, навсегда. Он сел в машину и покатил со двора прочь. К зиме эти наглые господа оживляются – время-то подходящее: звери в теплые меха оделись, что зайцы, что белки, что горностаи. На всех теперь дорогие шубейки. Вот и полезли к нам охотники до наживы.
Я поднялся с камня и, подставив ко лбу руку козырьком, стал глядеть на горизонт. Плут тоже подхватился и радостно затоптался на месте. Лазоревое, как шейка синицы, небо украсилось розовыми, желтыми и лиловыми разводами. Солнце медленно уползало за край деревенских садов со скоростью минутной стрелки, скоро от него остался видимым лишь огненный край, и вот уже замерцал красный осколочек. Солнце подмигнуло нам горящим угольком на прощание и скрылось. Тотчас наша березовая опушка побледнела. Последние отблески золотистого света поползли по белым стволам к дымчатым кронам, и там, наконец, погасли. Окрестности погрузились в сумерки. Вот теперь можно отправляться домой. Мы продвигались по мягкой выстланной палой листвой тропинке, и она разворачивалась перед нами за каждым своим поворотом. Вокруг стояла тишина отходящего ко сну леса, и мы торопились домой, чтобы не беспокоить его своим присутствием.
Егора я застал в гостиной. Он сидел в кресле и читал «Пожар» Распутина, да так увлекся, что не услышал, как я вошел. У этого писателя, что ни повесть – все прощание: то с островом, то с лесом, то с жизнью. Но Егор, видно, нашел в нем что-то для себя. И нашел он главное – правдивую трагическую историю. Кстати, я заметил, после больницы он стал больше читать. Наверное, замаявшись там от безделья, он открыл для себя утешение в книгах, так с ними и остался. Я взял со столика газету, сел напротив сына в кресло и распахнул ее. Егор бросил на меня рассеянный взгляд и продолжил чтение. Некоторое время мы сидели в тишине. Наконец Егор перевернул страницу и поинтересовался:
– Что нового в лесу?
– Ветер повалил старый каштан с дуплом, в котором жила сова-сипуха. Это возле Заячьего луга, если помнишь. На будущий год ей придется поискать себе другое дупло, – рассказал я, продолжая глядеть в газету.
– Не велика беда, – сказал Егор.
– Плут вспугнул зайца возле озера. Тот едва со страху в воду не нырнул, да вовремя спохватился и укрылся в тростниках.
– А что Плута больше не наказывают за это?
– Да он и сам не ожидал. Заяц-то в траве затаился. Плут едва не наступил на него.
– Не оправдывай собаку, – с укором проговорил Егор.
– Да вот еще, на болоте обнаружился странный на вид плаун, – промолвил я. – Надо матери сказать, пускай приедет, посмотрит, не редкий ли какой вид. Раньше я такой не замечал.
– Наверняка, ее рук дело, а тебе не сказала, – скептически заметил Егор. – Она сажает редкости по всему лесу, а ты потом делаешь открытия. Не смешно ли?
– С ней надо поговорить, – с досадой вздохнул я. – Пусть хотя бы сообщает. Иначе, так нельзя.
– Вот и скажи, – пробубнил Егор и продолжил чтение.
– У нее где-то карта леса есть, где чего посажено, – вспомнил я. – Надо поискать в ее бумагах.
В камине тихонько потрескивал огонь. Макар собирал для нас ужин. А за окном томилась непроглядная тьма. Ночь наползала, как огромная волосатая черная личинка в серебряную крапинку звезд рассыпанных по всему ее жирному телу.
– На следующих выходных к нам приедет Лада, – вдруг сообщил Егор.
– Хорошо, – рассеянно пробормотал я, погруженный теперь в газетную статью о трагических последствиях крушения иностранного танкера в море и загрязнение Балтийского побережья мазутом.
– Она звонила сегодня.
– Звонила?
– Ей очень понравилось в нашем лесу.
– И чем думаете заниматься?
– Поможем Эрвину с рагангорой, – ответил Егор, загнул верхний уголок странички и закрыл книгу.
– Это рискованное занятие.
– Почему же? Ведь ты говорил, царство Велняса существует только для тех, кто в него верит.
– Не все так просто, Егор.
Тут в гостиную вошел Макар. Он остановился, гордо выпрямился, тихо откашлялся в кулак и провозгласил:
– Ужин подан.
Мы с Егором обернулись одновременно и уставились на старика презрительным взглядом.
Как же нам надоела эта неискоренимая дворянская чопорность! – прочел он в наших глазах, затем повернулся и с достоинством удалился.
За ужином Егор ковырялся в овощном плове с грибами, пребывая где-то в глубинах своих мыслей.
– Какие планы на завтра? – поинтересовался я, накалывая на вилку кусочек поджаренного боровичка.
– С Эрвином и Пашкой идем ковыряться в земле, – сообщил Егор. – Я все еще надеюсь отыскать тевтонский клад.
– Это не просто, – промолвил я.
– А правда, что павших в сражении рыцарей захоранивали в доспехах?
– Возможно. Только знаешь, с тех пор эту землю так перелопатили, что выкопать какую-нибудь ценную находку теперь довольно трудно.
– А ты сам-то искал? – недоверчиво спросил Егор.
– Бывало, – взмахнул я вилкой. – Тоже с друзьями копались. Я был тогда примерно в твоем возрасте. До сих пор помню то любопытство, которое тянуло нас на подобные подвиги.
– И нашли чего-нибудь? – Егор посмотрел на меня в упор.
– Ничего особенного, – ответил я. – Оружие, бутылки начала прошлого века, немецкие монеты, ядра времен наполеоновской войны. А потом выросли и потеряли к этому интерес.
– Значит, плохо искали, – вздохнул Егор.
– Может быть, – согласился я, прожевал и добавил: – Только у земли есть одна особенность: со временем, как всякое живое тело, она отторгает, выпихивает из себя ненужные ей предметы. Так что шанс найти что-нибудь интересное по-прежнему остается.
– Ты обнадежил меня, – обрадовался Егор.
– Был такой замечательный случай, – продолжал я. – Отец мне рассказывал. Дело было глухой осенью, примерно как сейчас. Над нашими краями пронесся ураган. Несколько дней он бушевал и повалил много деревьев. И вот посреди ненастья наш лес потрясло от мощного взрыва. Отец говорил, даже окна вздрогнули в доме. – Тут я замолчал и сделал несколько глотков минеральной воды. Егор слушал меня, затаив дыхание. Макар слыхал о том случае, но давно позабыл его и теперь тоже присел за стол. Я поставил стакан и продолжил: – Когда лесники пришли на место взрыва, то немало удивились, – там оказался выворотень вяза, а под ним воронка с рваными краями. Все стало ясно. Ураган повалил дерево, которое больше тридцати лет осторожно росло на мине, затаившейся в земле. После войны упало в то место вязово семечко и развилось, не подозревая об опасности. Росло дерево осторожно, своими корнями оплетало мину, защищая собой лес и грибников, и лесников, и прочих посетителей. Выросло дерево, ветер раскачал его, повалил, и устройство мины сработало.
Выслушав меня, Егор очень удивился и спросил:
– Пап, а помнишь, ты рассказывал прусскую сказку о храбром лягушонке?
– Помню, – ответил я, возвращаясь к еде.
– Ведь Фроки так и не нашел ответ на главный вопрос.
– Не нашел.
– И ты не знаешь?
– Никто не знает. И советую не искать.
– Почему?
– Это мина замедленного действия. Старый Гентас говорил, как только человек об этом узнает, случится что-то страшное, как взрыв.
– Не понимаю.
– Я тоже.
– Странная сказка, правда?
– Да, странная. Возможно, древние пруссы знали какую-то тайну. Знали чего-то важное, но не смогли, не успели передать. Осталась только вот эта сказка. И та не законченная.
– Потому в нашей жизни так много неприятностей, – пробурчал Макар, поднялся из-за стола и принялся готовить для нас чай из высушенных цветков липы.

Пашкин сон никак не выходил из головы Егора. С ним он просыпался, с ним ложился спать. Он что-то обдумывал, мечтал и надеялся – ведь сбываются, хоть изредка, но сбываются сновидения. А что, если Пашкин сон и впрямь вещий? Надо непременно проверить. В голове Егора суетились самые смелые фантастические идеи. Мысленно он уже несколько раз перекапывал некий холм посреди луга и обнаруживал в нем гроб с мертвым рыцарем. Даже Эрвин, когда ему обо всем рассказали, тоже заинтересовался, а потом сообщил, что видел такой холм у северо-восточной опушки леса, точно такой, как в Пашкином сне. Его надо обследовать металлоискателем. И решение это мальчикам сразу понравилось.
На следующее утро я, как только позавтракал, отправился кормить коней и кур. Макар, закончив на кухне, занялся любимым делом – ушел в сарай и принялся наводить порядок среди зимних заготовок. Он ворошил целебные сухотравья, переставлял банки с солениями, вареньем и компотами согласно этикеткам в алфавитном порядке, словно книги в библиотеке, проверял картошку и яблоки в хранилище – не тронуты ли гнилью. От этого продолжительного занятия Макара могло отвлечь разве что стихийное бедствие.
Подкрепившись омлетом с луком и выпив стакан киселя из ревеня и малины, Егор привязал к велосипеду лопату, вернулся в гостиную и стал ждать друзей. А пока они не пришли, взял полистать книгу «Очерки Восточной Пруссии», которую одолжил ему Пашка. Тот ведь узнав, что Егор с Эрвином собираются копать холм, побоялся, что они уйдут втихомолку, и подал о себе знать заблаговременно:
– А меня возьмете? – с надеждой спросил он, глядя на Егора горящими, как фонари, глазами. – Я буду копать, сколько хотите.
– Возьмем, но с одним условием, – проговорил Егор серьезно.
– Все сделаю, – пообещал Пашка. – Только скажи, чего надо.
– Дай слово, когда я стану лесничим, ты будешь работать у меня. Браконьер из тебя все рано не выйдет. Лесником будешь?
– Буду, – охотно согласился Пашка. – Даю самое честное слово. Буду твоим чертовым лесником.
– Принято, – улыбнулся Егор.
Оба хлопнули друг друга по рукам.
– Идем сейчас? – Пашка захлебнулся от восторга.
– Поздно уже, – сказал Эрвин. – Завтра утром и пойдем.
– Не забудь свою саперную лопату, – добавил Егор. – Пригодится.
И вот Эрвин с Пашкой прикатили в лесничество. Егор, когда они зашли к нему в гостиную, отложил книгу и наскоро собрался. Вскоре троица, сев по велосипедам, направилась через лес на дальний луг.
Закончив чистить стойла в конюшне, я задал корм коням, после этого вернулся в дом, набрал в таз теплой воды, взял кусок хозяйственного мыла, рулон бумажной ленты и отправился заклеивать на зиму окна в комнатах гостевого флигеля. Провозился я до полудня. Потом вернулся в гостиную, почистил камин от сажи и на вечер сложил в нем свежие дрова. Пока Макар готовил обед, я сел отдохнуть на скамейку возле крыльца. Тотчас ко мне подошел Плут и сел рядом. Тут я почувствовал неприятный запах, наклонился к Плуту и выговорил ему с недовольством, где он так вывозился, что воняет какой-то мерзкой дохлятиной. В ответ Плут скромно похлопал мне глазами. Я покачал головой и со вздохом облокотился на спинку. Теперь мы вместе наслаждались последним теплом осеннего солнца, и нам никуда не хотелось идти, ну разве что после обеда. Между тем Плут махнул хвостом, зевнул и улегся под скамейкой. Постепенно я забылся в мечтах.
Вижу, как прошло много лет, и вот по лесной дороге едут три всадника – молодые люди в форме лесников: Егор, Эрвин и Пашка. «Мы вернулись с объезда, отец», – говорит Егор, подъезжая к дряхлому седому старцу с трясущимися руками и подслеповатыми глазами, что сидит на скамейке возле крыльца и ковыряет ногтем пуговицу на телогрейке. – «Все спокойно в лесу», – сообщает Эрвин, слезая с белого коня. – «А сегодня распустились подснежники», – напоминает мне Пашка, сияя от удовольствия. И от этих простых, но приятных слов, от вида трех богатырей, от их здорового духа, у счастливого старика на глаза наворачиваются слезы. Видение это захватило меня. Я почувствовал себя легко и свободно, оттого, что историю нашу будет, кому продолжать, а главное, лесничество останется в надежных руках. Но вдруг я очнулся от своих грез. К садовой калитке подкатил Егор, увидел меня, с дребезгом бросил велосипед на дороге и, хлопнув дверцей, поспешил ко мне, как ошалелый. Я с недоумением воззрился на ужас, застывший в глазах сына, запыхавшегося с дороги и не способного что-либо внятно выговорить. В лесу что-то произошло.
Мальчики ехали по лесной дороге. Солнце ползло низко, сияло в легкой облачной дымке над кронами деревьев. На дорогу ложились длинные ветвистые тени. Ночью были слабые заморозки, но утром потеплело, и земля вскоре оттаяла. Поднимался тихий осенний день. Дорогу впереди прыжками пересекла белка, помахивая своим пепельно-серым хвостом, она вскарабкалась по стволу ближайшей лиственницы и продолжила путешествие с ветки на ветку в поисках завтрака. В лесу все еще было много грибов, их разноцветные шляпки торчали среди зелени мхов и рыжих папоротников. На старом пне, что торчал возле тропы, на которую друзья свернули для сокращения пути, повылезали маленькие серые поганки, похожие на зонтики. Тесными группами или поодиночке расселись они по ступенчатым выступам пня, точно зрители в театре, можно подумать, эта публика следит за всем, что на этой тропе происходит: то зверь мимо пробежит, то человек пройдет, то птица пролетит. На опушке леса паслось стадо из четырех косуль. Осторожные, они то и дело поднимали голову, прислушивались и озирались по сторонам, а когда заметили трех велосипедистов, сорвались с места и большими скачками пустились наутек в чащу. На поляне ярко искрился иней. Мальчики покатили по тропе вдоль лесной опушки, въехали в светлую березовую рощицу, протряслись по горбатому бревенчатому мостику, переброшенному через ручей, и, наконец, выкатили на охваченный лесными объятиями, но открытый с северной стороны большой луг, посреди которого возвышался небольшой холм, о котором говорил Эрвин. Этот холм был покрыт низенькой жухлой травой, и на его склоне росли несколько худосочных березок.
Пашка, как только увидел этот холм, замер от удивления: это место и в самом деле как будто вышло из его вещего сна. Он даже спросил друзей, действительно ли это происходит наяву или он все еще спит? В доказательство, что они сейчас наяву, Егор крепко двинул Пашку в плечо кулаком, чтобы не выпендривался.
Оставив велосипеды, они поднялись на вершину холма и осмотрелись. Луг был просторным, его пересекал ручей, который вился дальше через поля и рощи к морю, что виднелось вдали серой полосой. Тропа, по которой они приехали, тянулась вдоль кромки леса и ныряла в чащу возле старого и толстого дуба, возрастом не меньше восьмисот лет. Рядом с тем дубом из земли торчал гранитный валун, густо поросший мхом. Вокруг стояла тишина, только ветер шептал, покачиваясь на ветвях молоденьких березок. Вдруг над лугом появился ворон, поскрипывая перьями в своих больших, отливающих металлической синевой крыльях, он сделал круг над холмом,  хрипло прокричал и полетел к лесу. Эрвин проводил его хмурым взглядом, и когда птица скрылась в кронах деревьев, с досадой в голосе проговорил:
– Ворон пролетел – не хороший знак.
– Бросай свои языческие заблуждения, ваше величество, – ответил Егор, хлопнув Эрвина по плечу. – Ты, конечно, доверяешь приметам, но сегодня особый день, я целую вечность его ждал.
– Что же мы зря сюда приехали, что ли? – отозвался Пашка, который так обнадежился найти здесь клад и приобрести, наконец, стиральную машину, что торопился приступить к раскопкам.
– Разворачивай металлоискатель, начинаем, – скомандовал Егор.
Эрвин спустился к велосипеду, отвязал от рамы металлоискатель, размотал полотняную ткань, приготовил его к работе и, надев наушники, щелкнул включателем. В наушниках послышалось тихое шипение и потрескивание – прибор заработал.
– Готово! – крикнул Эрвин.
Пашка встрепенулся и сбежал к нему с холма.
– Хорошо, – отозвался Егор сверху. – Шагай сюда. Будем двигаться, начиная с вершины, по спирали вокруг холма до самого низа.
Эрвин согласно кивнул и в сопровождении Пашки поднялся наверх, опустил антенны к самой траве и принялся водить металлоискателем из стороны в сторону. Егор и Пашка некоторое время понаблюдали за его работой, потом спустились и занялись камнем, что лежал на склоне. Его нужно было поддеть лопатой и скатить вниз, чтобы потом не мешал. Камень был тяжелым, он точно врос в землю, поэтому с ним пришлось немало повозиться. Наконец его перевернули, и дальше он покатился вниз сам, с шорохом приминая траву. В оставшейся от камня сырой вмятине кроме белых корешков трав и длинного дождевого червя, который панически извиваясь, наскоро протиснулся в землю, ничего более интересного не обнаружилось.
Потом Пашка следовал за Эрвином по пятам и глядел на антенны с мольбою в глазах, словно гипнотизировал их, заклинал, чтобы прибор скорее просигналил в том месте, где зарыт рыцарский клад. Примерно так и снилось ему. Только не было этого умного прибора, и во сне Пашке пришлось перекопать весь холм, пока он не наткнулся на гроб.
– Слышно чего? – теряя терпение, то и дело спрашивал Пашка.
– Ничего, – отвечал Эрвин и потом добавил: – Пожалуйста, не отвлекай, а то важный сигнал пропущу.
Пашка понятливо кивнул и спустился к Егору, который в это время ковырялся лопатой возле другого камня, поменьше.
– А во сне, ты где клад нашел внизу или наверху холма? – спросил Егор, выпрямившись.
– Посередине, – ответил Пашка.
– И где ту середину искать? – вздохнул Егор.
– Надо весь холм обследовать, чтобы ни сантиметра не пропустить, – уточнил Пашка.
– Тогда не мешай ему, – сказал Егор, кивнув в сторону Эрвина, и продолжил возиться с неподатливым камнем.
Пашка от нечего делать, вонзил свою лопату в землю. А потом поинтересовался:
– Если клад под березкой окажется, копать все равно будем? – уточнил он.
– Будем, – ответил Егор.
Наконец ему удалось выковырнуть камень и, поддев ногой, он заставил его скатиться по склону.
– Так ведь нельзя деревья губить, – продолжал Пашка.
Егор осмотрелся, сел на траву и стал глядеть на соседнюю березку.
– А мы аккуратно ее выкопаем и на другое место посадим, чтоб жила, – нашелся он.
– А если не приживется на новом месте? – Пашка сел рядом с Егором на корточки.
– Отвали, ну чего ты пристал? – возмутился Егор. – Будем действовать осторожно.
– А если длинные корни?.. – не унимался Пашка.
– Помолчал бы лучше. Чего раньше времени рассуждать? Может, здесь и нет ничего, и копать не придется.
Пашка нахмурился и опустил глаза. Тут он увидел под ногами желудь, поднял его и стал рассматривать находку, недоумевая, откуда он тут взялся.
– Если ни здесь, на другом холме будем искать, – подбодрил Егор.
– На каком еще? – оживился Пашка.
– На Сиреневом пригорке.
– Там было немецкое кладбище. Давно уже перекопали.
– Значит, другой найдем.
– Где?
– Не знаю пока.
Пашка задумчиво вертел в пальцах желудь. Гладкий, светло-коричневый с острым клювиком, он чем-то увлек его. Наконец Пашка проговорил:
– В каждой семечке заперто свое дерево. Но что мешает ему пробиться к свету? – Поглядел на Егора и продолжил: – В землю желудю надо. Жаль, если не прорастет. – С этими словами он спустился, отошел от подножия холма, присел и вырвал клок травы с корнями, затем сделал в том месте маленькую ямку, воткнул желудь поглубже, присыпал землей и с сожалением добавил: – Вот только полить не чем.
– А ты помочись на него, – посоветовал Егор.
– Думаешь, поможет? – усомнился Пашка.
– Конечно, – уверил Егор. – Мой дед так и сажал деревья.
Тогда Пашка поднялся с коленей, расстегнул ширинку, вынул петуха своего и направил желтую струйку на прикопанный желудь. Егор скептически поглядел на Пашку и вздохнул, качая головой. Теперь этот дуралей счастлив от исполненного добра и рад за будущее дерево, которое тут вырастит.
Между тем Эрвин спускался вокруг холма, но металлоискатель до сих пор еще не подал никакого доброго сигнала, и минуты волнительного ожидания начали утомлять.
– Может, прибор барахлит? – предположил Пашка. – Вдруг где пропустил.
– Все в порядке, – ответил Егор. – Он уже проверенный.
Пашка пожал плечами.
Эрвин уже спустился довольно низко по склону, как вдруг, обойдя березку, и сделав еще несколько шагов, поймал отчетливый сигнал и окликнул друзей. Те спешно поднялись со своих мест и бросились к нему. Водя по сторонам металлоискателем, Эрвин определил границы устойчивого сигнала и снял наушники.
– Здесь что-то есть, – проговорил он.
Егор принялся отмерять квадрат раскопок, снимая дерн лопатой.
– Сон сбывается, – радостно произнес Пашка трепетным шепотом.
– Бери лопату и копай, – сказал Егор, отбрасывая последний ломоть дерна в сторону.
Пока Пашка работал, а Егор пристально всматривался в увеличивающуюся на глазах яму, Эрвин продолжал двигаться вокруг холма.
Копать пришлось не долго, лопата вдруг резко проскребла по какому-то металлическому предмету, да так, что по телу Пашки пробежал озноб. Мальчики осмотрели показавшуюся в земле ржавую поверхность и принялись окапывать вокруг затаившегося предмета по очереди, стараясь его не задеть. Выглядел он довольно большим и округлым, копать придется немало, и у Егора возникло смутное предположение, что это за находка.
– Пашка, – сказал он, выпрямляя спину, – это может быть довольно большая бомба.
Тот поглядел недоверчиво, им уже овладело безудержное любопытство.
– Откуда ты знаешь? Вот раскопаем, тогда и посмотрим.
– А если это бомба, – продолжал рассуждать Егор, – то лучше ее не трогать. – Он обернулся и крикнул Эрвину: – Послушай, мне кажется, здесь бомба! Слышишь?.. Иди сюда!
Эрвин снял наушники, оставил металлоискатель и подошел к друзьям.
– Похоже, – согласился он, рассматривая предмет в земле.
– Что будем делать? – спросил Егор.
– Надо еще подкопать, – тут же предложил Пашка, – тогда и увидим.
– Помолчи, – попросил Егор.
– Лучше не трогать, – сказал Эрвин. – И вообще, пойдемте-ка отсюда. Мне это не нравится.
– Но мы только посмотрим, – запротестовал Пашка. – Если бомба, вызовем саперов.
– Оставим пока, – решил Егор. – Проверим весь холм металлоискателем, а потом придумаем, что делать с этим.
Эрвин вернулся к своей работе, а Пашка с Егором остались возле раскопа, осматривая неизвестный предмет в земле. Вскоре Эрвин вновь услышал треск в наушниках и позвал ребят.
– Пойдем, посмотрим, Эрвин что-то завет. – Егор потянул Пашку за рукав.
– Сейчас иду, – ответил тот, очищая пальцами землю вокруг находки.
Егор взял лопату, обошел холм и принялся снимать дерн с участка, который определил Эрвин своим металлоискателем. И тут раздался крик Пашки:
– Это не бомба, это что-то другое, похоже на винт самолета.
Ребята переглянулись и поспешили к нему.
– Здоровый, – проговорил он. – Долго копать придется.
– С той стороны тоже что-то есть, – сказал Эрвин.
– Может, здесь целый самолет зарыт, – ухмыльнулся Егор.
– Кому понадобилось его закапывать? – усомнился Эрвин.
– Надо теперь с той стороны начать, тогда узнаем, – предложил Пашка.
– Ну валяй туда, копай, – сказал ему Егор. – А мы пока тут поработаем.
Пашка подхватил свою лопату и послушно отправился на противоположную сторону. Эрвин и Егор продолжили ковырять землю вокруг неподатливого предмета и затем попытались его вытянуть в четыре руки. Сколько они тут возились – неизвестно, но дальнейшие события разворачивались так быстро, что сознание ребят не сумело все произошедшее оценить.
Когда раздался взрыв ни Егор, ни Эрвин не успели понять, откуда он прогремел, и что это было. Все случилось внезапно, оба оказались на земле, обсыпаемые сверху комьями земли, дерном и какими-то железками.
Егор очнулся от громкого карканья ворон. Они сидели на вершине пригорка и спорили. Но едва мальчик задвигался, птицы что-то оголтело прокричали и одна за другой улетели прочь. Тяжело упираясь дрожащими руками в землю, Егор приподнялся и сел, выплевывая землю. Вокруг звенящая тишина. В голове он чувствовал легкое головокружение. Собравшись с силами, Егор поднялся на ноги и огляделся. Вдруг он увидел Эрвина. Тот лежал на боку с ног до головы обсыпанный землей. Егор приблизился к нему.
– Ты живой? – спросил он.
Наконец Эрвин тоже подал признаки жизни. Открыв глаза, он увидел перед собой чумазое лицо Егора, который что-то говорил. Но слов его сквозь звон в ушах никак не удавалось разобрать: далекий голос звучал так, словно Егор сидел за стеклом, одни только губы и двигались. Постепенно звон начал ослабевать. Перевалившись на спину, Эрвин глубоко вздохнул и попытался подняться, опираясь на локти. Тогда Егор подал ему руку. Сев, Эрвин тряхнул головой, в волосах было полно земли и травинок. После этого Егор помог ему подняться на ноги.
Взрыв прогремел довольно сильный. Кругом усыпано перевернутыми кусками дерна. Дурно кружилась голова. В висках отдавало пульсирующей болью. Мальчики тревожно осмотрелись. Где они теперь? Живы или нет? И где Пашка? Почему он не подойдет, чтобы узнать, как они тут и что произошло. Струсил, наверное, убежал. Пашка, ты где? Этот вопрос возник у обоих одновременно, потому что оба, пошатываясь на непослушных ногах, направились в обход злополучного холма. Но Пашки нигде не было видно. Неужели сбежал в лес? Он это умеет. Если что ни так, пулей усвистит и не обернется. Поди, теперь, разыщи его.
– Пашка! – позвал Егор, едва шевеля сухими губами. – Пашка!
Собственный голос казался ему таким слабым, что пришлось надрывать горло, чтобы его было слышно, но все равно никто не отзывался.
Тогда они подошли к тому месту, где несколько минут назад, а может дольше, копался Пашка, и увидели на том месте воронку.
– Пашка! – прошептал Егор, глядя на ворох рваной одежды возле воронки. А потом с недоумением спросил: – Зачем он тут разделся?
Заметив что-то, Эрвин вздрогнул и показал дрожащей рукой. То, что увидел Егор, и было Пашкой. Он лежал в этом ворохе одежды ничком и был перепачкан кровью.
Егор осторожно к нему приблизился.
– Пашка, вставай! – прокричал он, как ему казалось, едва слышно, хотя на самом деле крик его раздавался отчетливо. – Вставай, ты чего тут разлегся?! Пашка! – Он наклонился, аккуратно перевернул друга на спину и застыл от ужаса.
– Он без сознания! – громко проговорил Эрвин, хватаясь руками за плечо Егора, едва не валясь с ног. – Нужна помощь!
– Пашка! – диким голосом прокричал Егор, вывернулся из рук Эрвина и упал на колени возле тела. – Пашка! – И тут до него дошло, что Пашка не слышит. Тогда Егор поднял ему голову и произнес одними губами: – Он умер! – всхлипнул, посмотрел влажными от слез глазами на Эрвина, который стоял, печально склонив голову, и снова воскликнул: – Он умер, да?!
Эрвин, ни жив, ни мертв, слабо кивнул. К горлу подкатывала тошнота. Егор положил голову Пашки на землю и посмотрел на свои перепачканные кровью ладони. Потом снова поднял глаза на Эрвина, который напряг всю свою волю, чтобы устоять на ногах.
– Поезжай за отцом, – как можно громко приказал Эрвин, пристально взирая в глаза Егора и не давая ему опомниться. – Ты слышишь? – Егор торопливо поднялся. – Скорее, – поторопил Эрвин. – Зови отца. Я с Пашкой побуду. Ну же.
Егор, озираясь на Эрвина и спотыкаясь, едва не падая, побрел к велосипеду, поднял его, неловко сел и, виляя, как шальной, покатил по тропинке к дому.

Когда Егор шел ко мне по садовой дорожке, когда я увидел его наполненный ужасом взгляд, то сразу понял – произошло что-то ужасное. Я поднялся со скамейки. Плут встретил мальчишку с недоумением и обошел его вокруг, обнюхивая и громко фыркая. Подойдя ко мне, Егор вдруг зарыдал, подался вперед, и я принял его в объятия.
– Пашка! – сквозь слезы выкрикивал он.
– Что случилось? – спрашивал я.
– Пашка! – продолжал рыдать Егор, обливаясь слезами и уткнувшись лицом в мою куртку. – Он умер!
У меня сердце оборвалось от его слов.
– Где он? – спросил я. – Что там случилось?
– Он подорвался! – прокричал Егор осипшим от крика голосом. – Он подорвался! Подорвался!
На крик вышел из дома Макар. Протирая тарелку полотенцем, он вопросительно уставился на нас. Я оторвал от себя Егора, встряхнул его, чтобы успокоился и снова спросил:
– Где он сейчас?
– Он подорвался, – хрипло проговорил Егор.
– Я уже понял. Скажи, где? Ты слышишь меня? Где он? – настаивал я.
Тут Макар оставил тарелку на подоконнике, перебросил полотенце через плечо, торопливо спустился с крыльца и подошел к нам.
– Оставь его, – сказал он, принимая к себе Егора. – Ты разве не видишь, он контуженный!
Я в ужасе отпрянул, но быстро опомнился и приказал:
– Макар! Вызывай скорую помощь. Позвони Инину, скажи, мальчишки подорвались. Чтобы мчал сюда, живо. Я поехал искать.
Тут Егор как будто опомнился и просипел:
– Они на северо-восточном лугу, за деревянным мостом.
Я кивнул и бросился в конюшню седлать Ставра. Макар повел рыдающего Егора в дом, причитая на ходу:
– Ах, боже мой! Боже мой! Успокойся, мой мальчик, сейчас тебе надо полежать, отдохнуть.
Я помчал на указанный Егором луг. Что там с Пашкой и Эрвином, я толком не знал. Надо было торопиться. Скорее, Ставр, скорее! Это был Северный холм, названный так еще моим отцом. Таких небольших холмов в наших краях несколько, но кто бы мог предположить, что один из них скрывает в своем горбатом теле серьезную опасность. Скорее, Ставр, скорей!..
Ставр гулко простучал по бревенчатому настилу моста и выскочил из рощи на луг. Я осмотрелся, увидел Эрвина и направил к нему коня. Мальчик сидел возле воронки на склоне, обхватив колени руками, и смотрел вдаль, неподвижный, как изваяние. У края воронки я увидел растерзанное тело Пашки. Вместо правой ноги – разорванный обрубок с торчащей из него беловатой костью и лохмотьями мышц. В боку его тоже зияла большая рваная рана, из которой сочилась кровь. Я почувствовал, как скачущее в моей груди сердце, екнуло и оборвалось, по спине повеяло холодом, в горле встал сухой ком, и я с трудом перевел дыхание. «Он умер!» – вновь услышал я хриплый голос Егора. Собрав всю свою волю, я обратился к Эрвину, как мог спокойнее:
– Ты ранен?
Он промолчал.
Я тронул его и повторил вопрос громче.
В ответ Эрвин лишь покачал головой.
Я с трудом сдерживал себя, чтобы не взреветь от отчаяния и горя. Сердце колотилось в таком бешеном ритме, что его стук отдавался в голове. И все-таки надо было держать себя в руках.
– Голова кружится и тошнит, – тихо промолвил Эрвин.
Я снял с себя куртку и расстелил на траве.
– Ложись, надо лежать.
Я помог Эрвину переместиться на куртку, и он растянулся на ней без сил.
– Врачей уже вызвали, машина будет ждать на лесной дороге, – промолвил я, затем сел рядом с мальчишкой и закрыл руками лицо, ощущая на ладонях горячую влагу и солоноватый привкус слез.
Мне все еще не верилось, что это могло произойти, этот гром посреди безмятежного дня.
Егора и Эрвина увезли в больницу, обследовали и, назначив лечение на дому, выписали на другой день с диагнозом: легкая контузия. Вечером я ездил за мальчиками с Денисом на его машине. Он всю дорогу горестно ворчал:
– Не уберегли. На бумаге война шестьдесят лет как закончилась, а на самом деле все еще продолжается. Гибнут дети и взрослые. Подрываются. Повсюду таятся эти скрытные убийцы, железные солдаты вермахта.
Мальчишки безмолвствовали на заднем сидении, прижавшись к окнам по разные стороны. Я сидел впереди, глядел на уползающую под машину дорогу. Мимо пробегали голые придорожные деревья.
Егор по пути задремал. «Пашка! – позвал он в полусне. И Пашка, кормивший лосенка молоком из миски, едва не подпрыгнул от его внезапного вопля. – Ты что же теперь делаешь? Где ты теперь, Пашка? – Но тот, опустив пустую миску, молча стоял и улыбался. – Слышишь? На раскопки мы больше не пойдем»… Тут мысль, что Пашка умер, снова вывела Егора из полузабытья, и чувство раскаяния захлестнуло его сердце. Он опомнился от тяжелого видения. Глаза наполнились слезами. Егор зашмыгал носом. На память стали приходить прежние годы дружбы, размолвки, прощения. Воспоминания накатывались, как холодные волны, и пробирали до озноба. Время ссоры теперь больно резало его душу, как будто раздирало старые раны. Но и счастливые дни, что теперь приходили на память, наполняли сознание тоской. Пашка потерян навсегда. И от мысли, что его не вернуть, Егором овладела темная пустота. А потерян ли? Может быть, он выжил? Что если его спасут? Егор повернул голову, поглядел на Эрвина, на его бледное, печальное лицо и тогда убедился: надежды все-таки напрасны. Егор закрыл глаза и отвернулся к окну, чтобы никто не заметил, катящихся по его лицу слез.
И вдруг послышалось, как Эрвин тихо пробормотал:
– Это Велняс вернулся.

Тяжело пришлось Евдокии. В тот день никто из нас за хлопотами не поспешил сообщить ей о гибели сына. Когда произошел этот взрыв, она была на звероферме в соседнем поселке. А потом ей позвонили из милицейского участка и без лишних разъяснений попросили срочно прибыть домой. Евдокия встревожилась. Автобуса ждать было некогда. Тогда она спросила у директора его велосипед и покатила в Пруссовку.
Всю дорогу она пыталась сообразить, что там такое могло случиться. Тревога обдавала ее щиплющим холодом. Больше всего на свете она боялась именно такого звонка. Бывало, ей звонили из школы, звонил сам Пашка, когда ему чего-нибудь было надо, однажды по телефону возмущался учитель физкультуры, у которого кончилось терпение, и он спрашивал мать, где пропадает негодный прогульщик? В тот раз она не знала, что ответить, отпросилась с работы, вернулась домой и застала сына в его комнате. При ее появлении, он что-то торопливо засовывал под кровать, что именно она так и не узнала; какие-то листы. Но успокоилась, когда увидела, что с сыном все в порядке, и вернулась на звероферму. Вечером она расспрашивала Пашку, чего он такое скрывает, но тот конфузился и упрямо утверждал: «Ничего». Не зная, что и подумать, Евдокия не стала больше пытать сына, рассчитывая, пройдет время, сам расскажет. Но тревожные мысли все-таки закрались ей в душу. В отсутствие Пашки она несколько раз обыскивала его комнату, но ничего подозрительного не находила. Наверное, перепрятал куда-нибудь. Ладно, махнула рукой, всему, значит, свое время. И вот снова звонок, теперь из милиции. На сей раз Евдокия испугалась не на шутку и по дороге молила Бога, чтобы избавил ее сына от неприятностей.
Во дворе на скамеечке ждала Алена Матвеевна.
– Что тут случилось? – сразу спросила Евдокия, спустившись с велосипеда и взволнованно глядя на фельдшера.
– Пойдемте в дом, – спокойным, уверенным тоном предложила Алена Матвеевна.
А через несколько минут из дома раздался душераздирающий вопль. Он повторился еще раз громче и перевелся в громкие стоны и причитания. А потом все смолкло. Соседи во дворе, к тому времени уже все знавшие, с сочувствием качали головой, тяжело вздыхали и крестились. Потом к дому подъехала машина скорой помощи. В состоянии безмолвного истукана Евдокию увезли в больницу, где врачи, кололи ей успокоительное, пытались с ней говорить, чтобы, наконец, вызвать речь и слезы. Евдокии необходимо было выплакаться, но она не могла. Молчала. И только вечером, когда в приемном покое остались дежурный врач и медсестры, несчастная женщина, наконец, разревелась. И голос ее, напоминающий крик раненой чайки, раздавался по всем закоулкам больницы.
Пашку похоронили рядом Прохором. В тот день для Пашкиного класса отменили занятия: все были на сельском кладбище. По обыкновению тут собралась вся деревня. Молчаливая толпа, стоны, всхлипы, печальные лица. С серого неба перепадал мелкий дождик, и было очень холодно. Когда над свежим холмиком установили деревянный крест с прибитой к нему металлической табличкой, на которой были начертаны имя, даты рождения и смерти, многие женщины заплакали в полный голос – увидели табличку. Детей на этом кладбище до сего дня лежало двое: новорожденный и трехлетняя девочка, сбитая машиной в прошлом году. А потом к могиле потянулись с цветами одноклассники, друзья, односельчане, и могильщики установили венки.
На поминки в доме Евдокии собрались только близкие. Родственников у нее не было. Среди нас за столом сидел Федор. Он много пил, не стеснялся слез и горестно твердил:
– Эх, какого человека убили! Не успел вырасти настоящий художник! И вот мы все лишились таланта, едва только начавшего проявляться. В самом зернышке загубили! – Жанна успокаивала мужа, но Федор был так расстроен, что не в силах был сдержать слез, и тихий плач его исходил из самого истекающего кровью сердца. – Мой ученик, мой лучший ученик!
Что он имел в виду, стало ясно несколько месяцев спустя, когда Евдокия полезла на платяной шкаф в комнате сына, чтобы протереть пыль, и случайно наткнулась на толстую стопку больших листов, кисточки и краски, прикрытые газетой. Она едва не свалилась без чувств, рассматривая Пашкины рисунки, которые он прятал и никому, кроме Федора, не показывал. Евдокия опустилась на кровать. Листы, выскользнув из ее рук, с тихим шорохом легли на пол. Не в силах справиться с собой, она уткнулась в подушку лицом и зарыдала. Отчего сын стеснялся при ней рисовать, Евдокия объяснить не могла. Она ругала мужа, вспоминая, как он был несправедлив и беспощаден по отношению к Пашке, требуя от него жесткой дисциплины, но больше всего корила себя: не досмотрела, не поняла, не поддержала сына.
Так и обнаружилась Пашкина живопись – тайное его увлечение. А Федор-то чего молчал, спали его бороду?! – недоумевали селяне, – если они с Пашкой подолгу, как теперь рассказывает, проводили время на лугах с мольбертом и этюдником. Да что на лугах! Федор, однажды открыв талант в мальчишке, брал его с собой рисовать тайком от Петра. С тех пор, бывало, ездили они на отдаленный пляж. Позировали друг другу, писали пейзажи, букеты. В один из тех дней и появился у Федора любимый портрет «Мальчик в соломенной шляпе с голубыми лентами». Портрет висел у него в гостиной. Пашке нравилось наблюдать, как по велению волшебной кисти учителя, облака переносятся на бумагу, и плывут дальше по бумажному небу. Тогда он раскрыл глаза шире, как будто выглянул из своей темницы и тоже увидел иной мир: солнечный, радостный, милосердный. И стал его рисовать. А однажды, это случилось прошлым летом, он сделал для себя важное открытие. Они с Федором сидели на теплом песке, грызли яблоки и смотрели на море. Вдруг Пашка выплюнул на ладонь коричневое зернышко и, рассматривая его, задумался. Как же это, из такого маленького семечка пробивается и вырастает большое дерево? Значит внутри его, в жесткой скорлупе, заперта огромная сила. Эта яблочная косточка заворожила Пашку своей необыкновенной внутренней тайной. Тогда Федор объяснил мальчишке, что без любви, заботы и тепла никакое дерево не прорастет. И Пашка поверил. Он стал понимать, что жизнь – это счастье, доброта и любовь. Он слишком рано погиб, так рано, что не успел познать до конца этой жизни.
Сидя за поминальным обедом, среди соседок, Евдокия в черном платке печально рассуждала:
– …А вот встретимся мы там, и поведет он в свою галерею. И полетим мы вместе от картины к картине, от картины к кар… Па-шень-ка! – не удержавшись, она вновь в полголоса заревела и, качая головой, закрыла лицо руками.
На другой день после похорон школу посетил лейтенант Инин. Сначала он провел беседу среди учителей, а потом собрал всех учеников в актовом зале. Он рассказал об опасностях самовольных раскопок, затем просил прекратить поиски кладов, а в случае обнаружения военных снарядов, к ним не прикасаться, а немедленно сообщать ему лично, и в заключении порекомендовал присутствующим сдать имеющиеся в доме боеприпасы для уничтожения. Ха-ха... Зал на волне недавно пережитой трагедии ответил единодушным согласием.
После обеда перед милицейским участком был открыт приемный пункт опасных находок. Денис был назначен ответственным и посажен дежурить у крыльца на скамеечке перед разостланным на земле куском брезента. Что ни день ему приносили: ржавый корпус мины, осколок авиационной бомбы, нечто похежее на лимонку, ржавые пистолеты, гильзы всех размеров и тому подобный металлолом. На брезенте постепенно вырастал небольшой странного вида курган. Несли, в основном, родители, которым удавалось обобрать своих детей. Зато теперь возле участка без конца крутились любопытные ребятишки, которых Денису приходилось отгонять с помощью ржавого дула винтовки, размахивая им, словно палкой. В конце рабочего дня весь этот хлам заносили в предбанник, а после вывозили в неизвестном направлении, согласно распоряжению высокого начальства.
Все найденные Пашкины работы (Федор поспособствовал) оформили, как полагается – в рамки, а потом их развесели в школе: в актовом зале и кабинете директора. Удивительная живопись. На картинах было изображено все то, что Пашка любил: вот родная улица с кособокими ветхими домиками, волнистое море в крутых берегах и весенний лес с подснежниками, вот Егор, мать и Федор, а там запряженная в облако лодка, которую ветер уносит в бескрайнее море. В день памяти Пашки выставку его картин представил сам директор школы.
– Так выходит, что талант человека у нас раскрывают лишь после его смерти, – говорил он торжественно-печальным голосом. – Среди картин нашего юного художника, именно картин, а не рисунков, хочется постоять, помолчать и подумать. Хочется поразмышлять над тем, почему Бог забрал его. Почему не позволил развиться настоящему дарованию? Почему Он так часто забирает прежде времени лучших? Пусть каждый, кто посетит эту выставку, подумает о тайне человеческой судьбы.
Тогда, на том открытии выставки, мне вновь стало больно. Как будто что-то внутри оборвалось. Пропало что-то дорогое и безвозвратно. Я задохнулся. Не в силах сдержать слез, глотая их, я украдкой покинул школу.

Между тем у лейтенанта Инина пробудился пристальный интерес к тому, что таскают подростки из леса. Он теперь лично ходил по домам, в которых жили самые отчаянные искатели приключений, и проводил с ними беседы. А однажды этой участи удостоился Эрвин.
Был поздний вечер. Темно. В окнах дома горел золотистый свет. Неподалеку гулко пролаяла собака. Лейтенант Инин осторожно прошел в калитку без единого скрипа и направился через двор вглубь сада, где среди деревьев виднелись отблески подозрительного костра. Милиционер продвигался длинной крадущейся тенью, намереваясь застать жертву врасплох, но едва только он миновал крыльцо, перед ним проскочила кошка, он вздрогнул и тихо выругался, кошка зыркнула на него сверкающими огнем глазами, злобно провыла и скрылась во мраке. В доме что-то звякнуло. Инин проскользнул к ближайшим деревьям, постоял там недолго, чтобы отдышаться и вновь двинулся в сад. Там он увидел Эрвина за странным занятием и спрятался за ствол яблони, чтобы понаблюдать за тем, что происходит.
Мальчик сидел на коленях перед дубом, в дупле которого, как сова, торчал большой кусок янтаря. Эрвин подбросил в костер ломтик мяса и стал произносить молитвы на прусском языке. «Опять этот семб что-то задумал. Ха-ха», – рассудил Инин, неприязненно сверкая глазами. Между тем, янтарь в дупле начал светиться, и стало понятно, что в этом священнодействии замешана какая-то сверхсила. «Идол», – сообразил Инин и сухо сглотнул, как от приступа жажды, после чего неудержимо потянулся к дубу, но тотчас опомнился, унял волнение и вышел из-за яблони. Не успел Эрвин закончить свои обращения к богам, как почувствовал, что за ним наблюдают, и обернулся. Инин стоял с ехидной улыбкой и глядел то на него, то на идол. Эрвин вскочил на ноги и угрюмо воззрился на милиционера.
– Что тебе надо? – сердито спросил Эрвин.
– Чем ты здесь занимаешься, сынок? – сладким голосом произнес Инин, продолжая улыбаться и таращиться на сияющий идол.
– Не твое дело, – нахмурился Эрвин и попятился к дубу.
– Ты мне грубишь, – игриво обиделся Инин, пытаясь умаслить подростка.
– Вали отсюда. – Эрвин сжал кулаки.
– Прошу не грубить, мальчик, – улыбнулся Инин. – Я всего только хочу поговорить с тобой. Успокойся, сейчас всем тяжело после гибели Пашки. Я очень сочувствую и надеюсь на понимание. Ну же, давай, мой друг, поговорим. Ха-ха.
– Мне не о чем с тобой говорить, – холодно произнес Эрвин, глядя на Инина в упор и ловя каждое его движение.
– Ну как же, ведь я забочусь о твоей безопасности, – елейным тоном продолжил Инин. – Я должен знать, что здесь происходит. А может быть, сейчас ты экспериментируешь со взрывоопасными веществами? Ты же знаешь, патроны, лимонки, гранаты и прочие снаряды в костер бросать нельзя.
– Уходи, – вновь потребовал Эрвин. – Прочь!
– А что это у тебя в дупле? – Инин кивнул на идол и сделал маленький шаг вперед. – Никак ювелирное изделие из янтаря.
– Вали отсюда, слышишь! – воскликнул Эрвин, теряя терпение.
– Мой мальчик, успокойся, я не сделаю тебе ничего плохого, – ласково проговорил Инин и снова шагнул вперед.
Эрвин отступил к самому дубу.
– Проваливай, – повторил он.
– Ты очень суров, ха-ха! – промолвил Инин и капризно попросил: – Ну же, давай, покажи, что там у тебя такое? Наверняка – произведение древнего искусства, которое должно храниться в витрине музея. Где ты нашел его? Или, может быть, украл?
Тягучий голос милиционера действовал на нервы, как издевательство. Эрвин резко повернулся, схватил идол и сунул его за пазуху. Тогда Инин сбросил с лица улыбку и нахмурился.
– Мне знаком этот блеск, – проговорил он сурово. – Эта вещь украдена. Я ищу ее. Она принадлежит государству. Ты украл ее! – заявил он и свирепо прихрюкнул.
Эрвин вынул из кармана нож, которым до того нарезал куски мяса и проговорил, испепеляя Инина непримиримым взглядом:
– Уходи!
– Тише, тише, тише, парень, – прощебетал Инин, глядя на острие выставленного против него ножа. – Ишь, какой агрессивный, дикарь. Давай проще. Вещь эту придется сдать на обследование. Украл ты ее или выкопал из земли – установит экспертиза.
– Я не отдам тебе идол! – Эрвин отступил на полшага.
– Пойми, изделие это – всенародное достояние, и место ему в музее. Отдай его, – настаивал Инин, протягивая руку. – Археологи с ног сбились, ищут утраченные прусские ценности, которые после войны в немалом количестве были растасканы по частным коллекциям. Прошу тебя, отдай янтарь и возвращайся домой в кроватку. Нечего затевать перед сном недобрые игры. – Инин было двинулся к мальчишке, но вдруг почувствовал сильный жар, и невольно отступил. – Вокруг тебя раскаленный воздух, – язвительно прохрюкал он, потирая обожженную руку.
– Прочь, Велняс, иначе я выпущу тебе кишки, а жертвенный огонь уничтожит твое сердце.
– Милый, да у тебя помутился рассудок! – пожалел его Инин. – Какой такой Велняс?
– Тебе не меньше меня известно, что здесь происходит, – проговорил Эрвин. – Ты расставлял капканы в лесу, ты ранил сына лесничего, ты убил Пашку. Ты средоточение всего зла на нашей земле! Хочешь овладеть идолом? Но этого ты не получишь.
– Точно спятил контуженный. – Инин сделал недоумение на лице. – Мальчик, тебе лечиться надо. Что за чушь в твоей голове? Ты бредишь, мой друг. Тебя следует наказать за клевету на должностное лицо при исполнении. Я выпишу бумагу на арест. – Сунул было руку в карман, но тут же изобразил ласковое выражение и принялся увещевать: – А если отдашь янтарь, я обо всем забуду. Мы вернем его государству, и тебя наградят за честность, хочешь? Давай янтарь, – снова протянул руку. – Давай, и у тебя будет мно… – закончить фразы он не успел: тяжелый удар поленом по голове лишил Инина чувств. Он свалился на землю, а позади него стояла Лайма, она улыбнулась сыну и выпустила полено из рук. В момент удара Эрвин отчетливо видел, как в одно мгновение лицо Инина вытянулась в жутком волчьем оскале, – без сомнения – оборотень.
– С тобой все в порядке, сынок? – с беспокойством проговорила Лайма, подходя к Эрвину. – Ах, как тут горячо! Давай, милый, идол. Я спрячу его надежно. Нам больше нечего бо… – но договорить она не успела, тяжелый удар поленом по голове сбил ее с ног. Женщина рухнула на землю и тотчас исчезла как привидение. Лайма отбросила полено в сторону.
– Мама! – воскликнул Эрвин.
– О Великий Перкуно! Не убила ли я милиционера? – с беспокойством произнесла она, глядя на валяющееся под ногами тело Инина.
– Ты не убивала его! – воскликнул Эрвин, убирая нож за пояс. – Я видел, как от твоего удара из этого человека выскочил Велняс. Он где-то рядом.
Лайма опустилась на корточки, подняла руку несчастного лейтенанта и, обхватив запястье, нащупала пульс.
– Он жив, – с облегчением произнесла она и посмотрела на сына. – Правда, немного ошеломлен.
– Его надо убрать отсюда, – сказал Эрвин, отходя от дуба.
– Да, конечно, сынок. – Лайма с недоумением глядела на лежащего человека. – Я даже не знала, что это наш Инин. Когда я в потемках увидела, что к тебе пристает какой-то негодяй, мне ничего не оставалось сделать, как взять первое, что попало в руки.
– Спасибо, мама, – устало промолвил Эрвин. – Я немного струхнул.
– Ничего, мой дорогой, все хорошо, – она обняла сына. – Все хорошо.
– Велняс вернулся, – прошептал Эрвин. – Он снова пытается овладеть идолом.
– Я знаю, милый, – вздохнула она. – Мы спрячем идол. А лейтенанта вынесем и оставим у забора. Пусть думают, что он напился, правда?
– Нам ничего не остается другого, – ответил Эрвин.
Он побежал в дом, закрыл идол в тайнике и вернулся в сад. Лайма, тем временем, принесла бутылку самогона и зубок чеснока. Потом она и Эрвин взяли Инина под руки и за ноги и вынесли на улицу. Там положили у забора, и Лайма принялась приводить милиционера в чувства. Она разжевала зубок чеснока, выплюнула резко пахнущую кашицу на ладонь и поводила ею перед носом Инина, тот вздрогнул и заморгал. Тогда Лайма открыла бутылку и поднесла ее к губам лейтенанта.
– Выпейте, – ласково предложила она. – Это поможет. Вам станет легче.
Инин сделал глоток, отдышался, потом отпил еще немного и в самом деле почувствовал себя лучше. Тогда Лайма отдала ему бутылку и, мило улыбнувшись, пожелала:
– Доброй вам ночи.
– Ха-ха, – не очень весело ответил лейтенант Инин и присосался к бутылке, как замученный жаждой проходимец.
Лайма с облегчением вздохнула, закрыла калитку на засов и ушла в дом.
А после полуночи в окрестностях деревни послышался волчий вой. Это было протяжное, унылое, довольно громкое завывание. И звучали в нем горестные нотки безграничной досады. Вой этот продолжался несколько минут, но и того было вполне достаточно, чтобы поднять всех собак и взбудоражить ночные фантазии разбуженных селян.
На другой день вся деревня только и говорила о волке. Пруссовцы были возмущены, жаловались на головную боль, бессонницу и температуру. Откуда появился волк – не известно. Но своим жутким воем он разозлил собак, которые истерическим лаем перебудили народ и долго еще не давали всем спать.
Медленно расползалось по земле утро, заливая призрачно-желтым светом луга, рощи, сады. Я поднялся в тяжелом настроении. Ночь прошла незаметно. После завтрака Плут сбегал за почтой, и я устроился в кресле почитать перед приходом лесников.
В тот день Ваня и Демьян пришли хмурые, зевающие и ворчливые.
– Слыхал? Наши просят избавить их от волка, – проговорил мне Демьян.
– От какого волка? – не понял я.
– А что не знаешь, что ли? Всю ночь зверь не давал уснуть. Выл под моим окном, – сердито заявил Демьян.
– И под моим окном тоже выл, – пожаловался Ваня. – Я думал, он ко мне в дом решил забраться.
– Не слышал я никакого воя, – медленно промолвил я. – Да и откуда в наших местах волки? Они, конечно, заходят сюда, но редко. – Я почесал затылок. – Странно, обычно бывают они зимой, когда снег. Ну и что, повыл и убежал. Больше не придет.
– А если придет? – лесники уставились на меня недоверчиво.
– А что плохого? – сказал я. – Волки тоже нужны. Санитары, все-таки.
– Чего деревенским-то говорить будем? – сердито вопросил Демьян.
– Просят избавить. С утра уже ко мне приходили старухи, – вздохнул Ваня. – А я чего им, охотник, что ли?
– Ладно, вы давайте на обход, а я сам в Пруссовку схожу, разберемся, – пообещал я.
Когда лесники, оседлав коней, ускакали, я позвонил в милицейский участок, но лейтенанта Инина на месте не оказалось. Денис ответил, что начальник уехал по служебным делам в город, а когда вернется – не известно. Может быть, вечером, а может и завтра. Тогда я попросил передать, чтобы Инин связался со мной, когда объявится и бросил трубку. После этого я вышел на крыльцо, свистнул Плута и отправился в деревню с каким-то тяжелым чувством на сердце.
Когда я проходил мимо базара, меня увидали бабушки, что по своему обыкновению каждый день стояли за прилавками с товаром.
– Иди-ка сюда, милый человек, поговорить нужно, – дружно позвали они в один голос.
Все трое были в пальто, на голове повязан серый платок, и возраста, казалось, были тоже одинаково древнего. Одна бабушка отличалась страшноватым лицом с темными глазницами и большими очками на носу, у второй были большие, как у карпа, синеватые губы, а третья обладала такими длинными, не совру, если скажу, паучьими, пальцами, что ими можно ради забавы пугать детей.
– Сейчас будешь ответ пред нами держать, – продолжила та, что в очках. – Чего это в наших местах волки завелись? Целая стая! Воют, нет сил. По дворам рыщут, собак пугають, норовят в дом сунуться, детей унести или в хлев к свиньям да коровам забраться и учинить среди них кровавую резню. Говори нам, что делать с имя другую ночь, коли опять объявятся, – потребовала она.
– Сколько их? – спросил я торговок.
– Да не более сотни будет, – прошлепала губами вторая старуха.
– Куды там сотня! двести, не хочешь?! – возразила ее соседка, пристально взирая на меня сквозь очки.
– Не слушай их, Ярослав, – махнула рукой длиннопалая. – Один всего-то выл, и то под моим окном.
– Много, много их было, один под каждым окном одновременно выть не сумеет, – в один голос осмеяли свою подругу бабушки.
– Говорю вам, две сотни их было, – возразила старуха, поправляя очки. – Один воет, другой яму подвывает. Так и хотелось куда-нибудь деться от вою ихнего.
– Ой, не морочьте мужику голову! – взмолилась старуха, царапая деревянный прилавок длинными ногтями. – Один выл, и всё тут.
– Сотня зверей, – не соглашалась губастая.
– Ладно, ладно, проверим, – твердо пообещал я.
– Смотри, чтоб и духу волчьего здесь не было.
– А не то охотников вызывай.
– Иначе сам перед нами ответишь.
Настроены бабушки были решительно, и второй раз попасть к ним на допрос было бы смертельно опасно. Не говоря им больше ни слова, я направился в магазин, проведать Жанну, а заодно купить хлеба.
Моя дорогая Жанна как обычно расставляла только что привезенный товар по полкам, и потому, я сперва ее не увидел. Только потом, по шороху, догадался, что она под прилавком – и вот вынырнула.
– Привет! – сказал я.
– Здорово, Ярослав! – ответила она хмуро.
– Четыре буханки, – сказал я, кладя на стол деньги.
Жанна принесла хлеб, пробила по кассе и отсчитала сдачи; и все это проделала молчком.
– Только не говори, что тебе всю ночь не давали спать волки, – произнес я, не зная улыбаться сейчас или пока не нужно.
– Именно это я и хотела тебе сказать, – с укором проговорила она, открыла холодильник и стала выкладывать в него мороженое мясо из коробки. – Откуда они пришли?
– Не знаю, может, из зоопарка сбежали, и теперь ищут, чем поживиться, – не без иронии ответил я, складывая хлеб в сумку.
– Что теперь делать? – Жанна выпрямилась и посмотрела на меня с укором.
– Ерунда, ну забежал в наши края одинокий волчок, и сам не свой, не знает, куда теперь деться. Уйдет.
– А если не уйдет?
– Ну хорошо, если на будущую ночь повторится, свяжусь с охотниками.
– Мои ребятишки задумали пугнуть его петардами сегодня вечером.
– Вот и правильно. Шуму много, и крови не будет.
– А помнишь, как мы с тобой от здоровенного волка убегали? – Жанна подняла на меня пронзительно ясные глаза, губы ее дрогнули, и она грустно улыбнулась.
– Ты опять? – печально спросил я.
– Помнишь? – настойчиво потребовала она ответа.
– Так то ж собака была, – сказал я.
– Но тогда мы думали – волк, – вздохнула она. – Паразит, мне платье разорвал, а с тебя штаны спустил.
Я нехотя улыбнулся воспоминанию.
– Зато мы удрали от него, пока он трепал мои штаны.
– Насилу успели.
– Было дело.
Жанна немного повеселела, и полная грудь ее задышала под кофточкой, как два упругих пульсирующих пудинга.
– А помнишь глаза моего отца, когда мы оба прибежали в наш двор? – Она засмеялась. – Ты… ты без штанов, а я в изорванном платье. Что же он подумал? – От смеха из глаз Жанны выкатились слезы, она взмахнула рукой, достала носовой платок и протерла глаза.
– Ничего, мы ведь были еще маленькие дети, – проговорил я, едва удерживаясь, чтобы не поддаться накатывающей на душу грусти. – Мелкие, нам тогда и пяти не было. – Тут и я печально рассмеялся.
Наш горестный хохот, похожий больше на рыдание, привлек внимание Савелия, который возился на заднем дворе. Вскоре дверь отворилась, и старик вошел, неся в руках ящик, позвякивающий пивными бутылками. Савелий скромно прокашлялся.
– Поставь туда, – указала рукой Жанна, сморкаясь в платок и все еще продолжая вздрагивать от внутреннего смеха.
– Здорово, начальник! – поприветствовал меня Савелий и опустил ящик на пол в указанном хозяйкой месте.
– Здравствуй, Савелий! – ответил я, уняв приступ неловкого веселья.
– Что-то волки прошлой ночью под моим окном завывали, – проговорил он. – Я уж было решил, смерть за мной пришла. Однако ж она немного повыла и прочь ушла.
– И хорошо, что ушла, – ответил я. – Рано значит. Ты работаешь, вот смерть и решила, что ты людям еще пригодишься.
– А я бы и не против за ней податься, – проворчал Савелий. – Здоровья уже все равно не осталось.
– Да ты не торопись, она сама знает, когда и кого забрать, – ответил я. – Ладно, мне пора. А то народ волнуется. Надо успокоить. Да, – я кивнул Жанне, – а твои мальчишки здорово придумали с петардами. Вот и пусть постреляют по дворам. Им это только в радость. Пока!
– До свидания! – ответила Жанна, скромно мне улыбаясь.
Едва я закрыл дверь, как из магазина раздалось горестное рыдание Жанны и успокаивающие упреки Савелия.
Во, зараза, эти воспоминания! Будто инфекция передается между нами. Они мучают нас, как наказание. Наверное, больше не надо заходить в магазин и травмировать своим видом Жанну. Она теперь – одно сплошное чувство. Плачет, снова плачет из-за меня. Это я, дурак, виноват. Все-таки будет лучше, если я совсем перестану к ней заходить. Да, так будет лучше.
Затем мы с Плутом отправились к деревенской сплетнице – старухе Василине, чтобы попросить ее разнести слух, будто я вызову охотников против волка в случае, если он снова появится будущей ночью. Старуха Василина, – худая, седоволосая, крючконосая и необычайно горластая бабка, – жила в противоположном конце деревни на улице Грез, и пока мы до нее добрались, я встретил Кожемякина, потом жену Смолина и даже Архипа. Всех пришлось убеждать, что с волками хлопот не будет. Старуха Василина, выслушав меня в своем дворе, обещала все исполнить по-честному, как полагается. После этого я отправился в лесничество. В добросовестности этой бабки я убедился очень скоро. Мое заявление облетело всю деревню, как тут говориться: в мгновение звука, и сам я успокоился, когда эта новость вернулась ко мне спустя час уже из уст прохожего туриста. Старухе Василине почему-то все охотно верили, даже, когда она бессовестно врала – такая вот талантливая сплетница. Зато в деревню вернулся покой.
Деревенские жители вновь утвердились в мысли, что нужно скорее заканчивать реставрацию кирхи. Они верили, когда в ней пойдут службы, вся эта напасть, что валится на деревню последнее время, прекратится. От такого всеобщего мнения деревня снова воспрянула духом. И тогда несчастья на какое-то время отхлынули.
Как я и ожидал, следующей ночью волк (или волки) в окрестностях Пруссовки больше не выл. То ли его отпугнули взрывы петард, устроенные мальчишками Жанны – им только позволь, то ли сам ушел охотиться в родные края, то ли и вовсе не было никакого волка, а вместо него, какая-нибудь брошенная собака завывала в тоске по хозяину, который ее предал. Важно, что деревня утихомирилась и выспалась как никогда хорошо. Бессонница оставила даже тех, кого до сих пор хронически донимала каждую ночь. Как говорится: нет худо без добра.
И только Эрвин знал истинную причину произошедшего. «На деревню пошли несчастья. Довольно, пора отправляться в Ульмеригию, – размышлял он. – Вот только как быть с рагангорой? Только одна осталась. Неужели придется жертвовать? А куда деваться? Потом может быть слишком поздно. Понадобится еще кровь девчонки. Хорошо, если Лада согласится. Но тогда и Егор с нами попросится».
Так оно и вышло.
– Я не отпущу вас двоих! – в сердцах воскликнул Егор. – С вами пойду.
– Тебе не зачем рисковать, – спокойно проговорил Эрвин, понимая безнадежность этих слов.
– Я должен знать все, что происходит в нашем лесу, – горячо произнес Егор. – А твои демоны не опаснее браконьеров! Понял?.. А еще, – он перевел дыхание, – еще, мы отомстим за Пашку.
Эрвину пришлось согласиться.
«История во многом зависит оттого, когда и что делает народ, – рассудил он про себя. – Знал бы Егор во что ввязывается. И хорошо, пусть испытает себя в Ульмеригии. Как однажды, много лет назад, это случилось с его отцом».

Виток девятый
Исход

Кальвис отправился в поход до восхода солнца.
На берегу залива он попрощался с матерью и совой, которая сидела на голове Лаурене, чтобы дальше видеть, столкнул с берега лодку, забрался в нее и поднял парус. Ветер тотчас расправил холстину и надул ее пузырем. Лодка помчалась по волнующейся поверхности залива, окрашенного в золотисто-розовые блики зари. Лаурене стояла у кромки воды и глядела на сына, пока его силуэт не растаял в лучах восходящего румяного солнца. Тревожно было на ее душе, но верила, ветер сыну поможет.
Кальвис устремился к южному берегу, туда, где берет свое начало коса. Ветер заботливо нес его к цели, и быстроходная лодка шла, покачиваясь на волнистой поверхности. Слева в светлеющей желтоватой дымке виднелись густые леса Литовской земли, справа возвышались розовые склоны дюн, – Куршю Неринга просыпалась в лучах осеннего солнца.
Полдня потребовалось Кальвису, чтобы пересечь залив. Когда южный берег вырос впереди, подобно высокой стене, мальчик повернул лодку и вскоре подплыл к зарослям тростника. Тогда он быстро спустил парус и взялся за весло. Высокие стебли зашуршали о борта. Наконец лодка уткнулась носом в берег, Кальвис спрыгнул на мох и привязал лодку к стволу старой ивы, крона которой высовывалась над тростниками, так что дерево было хорошо видно издалека. После этого он повесил на плечи полотняный мешок со съестными припасами и двинулся в путь.
Над лугами опускались сиреневые сумерки. Хотя Кальвис и был хорошо одет: в льняную рубаху, штаны, литовские кожаные сапожки, шерстяной плащ с капюшоном, ему стало зябко. Кальвис едва отыскал то место, где восемь лет назад он с матерью и другими беженцами укрывались на ночь. Тот самый овраг среди приморских склонов. Это урочище мало изменилось. И можно не считать несколько сломанных ураганом деревьев и появившихся тут молодых сосен и кленов, которые тянулись к солнцу среди берез, кустов снежноягодника и шиповника с крупными оранжевыми плодами. Кальвис собрал хворост, разжег костер, наелся лепешек, печеного с пряными травами мяса и запил все это водой из медного кувшина. А вокруг ни души.
Яркий молодой месяц вырисовывался золотистым рожком в черноте звездного неба, время от времени на него наползали дымчатые облака. У костра Кальвис согрелся. Сидя на бревне облокотившись спиной на покрытый мхом камень, он слушал ветер, шум морских волн и унылый вой волков, такой жуткий, как будто звери взывали к лютой зиме. Стая рыскала неподалеку. Волки принюхивались, словно готовились на беззащитного человека напасть. Но не смели. Из старых преданий Кальвис знал, что серые хищники не причинят сембу вреда. Между ними древний союз. Лесная богиня Лаздона не позволит его нарушить ни пруссу, ни волку, иначе покарает отступника смертью. Кальвис и не заметил, как уснул: усталость сморила его, а проснулся он оттого, что на губы с ветки капнула набрякшая капля. Он открыл глаза. Ночь прошла быстро, как одно мгновение.
Было раннее утро. Легкий бледный туман кружился среди деревьев и таял в светлеющем небе. Вскоре солнце пронизало белоствольную рощу косыми лучами. Кальвис подзаправился лепешкой и жемайтийским сыром, засыпал землей черные тлеющие деревяшки умирающего костра и отправился на поиск тропы, по которой они с матерью когда-то уходили на север. Справляясь по схеме отца, он отыскал ее по валунам, старым деревьям и прочим приметам, да только теперь это была не тропа, а хорошо разъезженная телегами и утоптанная ногами дорога. Кальвис двинулся по ней, озираясь по сторонам, и готовый в любой момент ринуться в сторону и укрыться от любого, кто только покажется на его пути.
Дорога пролегала среди холмистых лугов, то и дело ныряла в густой лес или тянулась через росчисть, где еще валялись неубранные стволы деревьев, и ползла среди топких моховых болот. Всюду веяло запахом сухих трав и прелой листвой. Сначала Кальвису пришлось укрыться в придорожном кустарнике, чтобы пропустить несколько всадников в белых плащах с крестами на груди и спине, затем он спрятался в лесу за деревьями от бредущих неизвестно куда прусских селян, потом забрался в овражек и оттуда проводил взглядом большую черную карету, с запряженными в нее двумя белыми лошадьми и сопровождаемую вооруженной охраной. Кальвис дождался, когда осядет, поднятая каретой пыль, и направился дальше. Ветер заблаговременно доносил до его острого слуха голоса людей, топот конских копыт и чужие шаги, предупреждая мальчика о возможной опасности.
Когда солнце достигло середины своего небесного пути, Кальвис добрался до большого луга с высокой липой посередине, и узнал его. Много лет назад они с отцом приходили сюда ранней весной наблюдать журавлиные танцы. Эти красивые птицы гнездились на заболоченной лесной опушке. Но теперь этот луг был распахан и казался безжизненным, если не считать черные стаи грачей и ворон, горланящих над этой вывернутой наизнанку пашней. Зато впереди стоял древний лес, за которым виднелась вершина горы со святилищем Медянгарб.
Едва Кальвис приблизился к лесу, как его окликнули. Мальчик вздрогнул, обернулся и увидел старика. Он сидел на камне возле невысокого ветвистого дуба, опираясь руками о палку, похожую на посох. Старик был тщедушный, сгорбленный и босой. Одет он был в довольно изношенное платье, если не сказать грязное тряпье, из-под широкополой, плетеной из лозы шляпы, торчали грязные рыжие патлы. У него была длинная борода, темное морщинистое лицо и тусклые, как пасмурное небо, глаза; на щеке виднелся глубокий синий шрам; а ногти на руках и ногах покрывала зеленая плесень. На первый взгляд этого старика можно было бы принять за барздука, бежавшего из разоренного демонами леса, или же потерявшего самого себя местного селянина. Однако внешность старика не вызывала неприязни, отвращения или страха, – ничего кроме сочувствия, и Кальвис подошел к нему. Старик поприветствовал мальчика на прусский манер: с легким поклоном, приложив к груди ладонь, и Кальвис ответил ему также.
«Откуда ты и кто таков?» – поинтересовался старик, рассматривая мальчика, происходящего, как он решил, из богатого сословия. «Мое имя Кальвис, сын пастуха Гониглиса из племени сембов». Услыхав это, старик на мгновение смешался и пристально поглядел на знатного юного семба, но быстро справился с охватившим его волнением, покачал головой и произнес: «Судьбы людей, как тропы в лесу, сходятся и расходятся, пересекаются или ползут бок обок, петляют. – Показал рукой на траву рядом с собой. – Присядь, брат, вижу, ты издалека и, возможно, хочешь узнать, что тут было с тех пор, как вместе с другими беженцами ты ушел на Куршскую землю. Да не найдется ли у тебя чистой воды для меня. – Облизал сухие губы раздвоенным на конце языком. – Я-то теперь без роду и племени. Эта земля уже не та, что была, когда вы покинули ее. Чистой воды не найти, а которая осталась, воняет ядовитым болотом».
Кальвис достал из мешка кувшин с водой и подал старику. Тот вытащил деревянную пробку и стал жадно пить, так что по его бороде потекли тонкие струйки. Напившись, старик отер рукой губы и вернул кувшин мальчику.
Кальвис сел на траву.
«Не та земля нынче, – со вздохом продолжил старик. – Явился к нам Велняс-царь со своими демонами и принялся ее разорять. Железноголовые захватили Самбию, пожгли села, увели в рабство девок и детей, перебили мужчин, а стариков разогнали, мол, сами посреди болот перемрут. Боги покинули нашу землю, – махнул рукой, – их надо вернуть. Сюда бы их, сюда, чтобы поглядели, что делается на их земле». – «Говорят, боги покинули тех, кто их предал», – сказал Кальвис. «О-у-у! – взвыл старик. – Тяжко нам будет. Плохо придется потомкам на этой земле. Немало горя еще придется пережить. Войны, кровь, голод, смерть. Уничтожат Самбию, перетрут эту землю, останется только пепел, да песок. Нечего тут искать. Тот счастлив, кто давно ушел с этой земли или помер. Голод, болезни, страх. А меня смерть не берет. Ем грибы, ягоды, отбросы вместе с одичалыми собаками. Зима уж скоро. А смерть все не берет. Вот уже три дня и две ночи сижу я под этим дубом и никуда отсюда не уйду. Жду, когда пролетит черный мотылек – посланник Патолло, и унесет мою душу в царство его. Голод иссушает мое тело, крадет разум, а холод… холод гложет и треплет меня, пробирая до костей, как стая волков. – Поглядел на мальчика и спросил: – А не найдется ли у тебя чего пожевать? Хоть хлеба кусок, лишь бы только без плесени, а то от нее кишки сводит».
Кальвис опять развязал свой заплечный мешок и принялся доставать и раскладывать перед стариком скромную снедь: пару лепешек, кусок сыра и вяленого леща. «Это все, что у меня есть», – сказал он.
Старик отбросил в сторону свою палку, схватил две лепешки дрожащими руками, одну сунул за пазуху, а вторую принялся есть, отламывая от нее по кусочку и кладя в рот, в котором сохранились только два передних зуба: снизу и сверху. «Не надо мне ни сыра, ни рыбы, – прошамкал он, – нечем жевать. Убери. Оставь себе про запас. Ты, небось, тоже голоден с дороги». Кальвис кивнул, отломил от сыра кусок и тоже стал жевать. Некоторое время они молчали, смакуя еду. Потом, убрав остатки сыра и рыбу в мешок, Кальвис посмотрел в глаза старику и спросил: «А откуда взялись демоны?» – «Обычно демонов видят тогда, когда хотят их увидеть, – промолвил старик и проглотил пережеванный кусочек лепешки. – Да они и сами выбираются из Темного мира, когда хотят вселиться в людей. И те, несчастные их жертвы, потом корчатся от жутких болезней, сходят сума, а то ими овладевает такое бешенство, что сами не ведают, что творят. Зачем ты вернулся? Ищешь себе погибели?» – «Хочу навестить родную деревню, – объяснил Кальвис. – Мать просила узнать, что случилось с отцом, как он погиб, а если жив, то где его искать». – «Смелый ты человек, – промолвил старик и отправил последний кусок лепешки в рот, задумчиво задвигал челюстями, а когда прожевал, сказал следующее: – Но любопытство твое мне понятно. Я готов уже сейчас тебе кое-что рассказать». Кальвис поглядел на старика с любопытством. Тогда тот прокашлялся, снял шляпу, почесал плешивый затылок, надел ее и продолжил:
«Знал я твоего отца. В тот страшный для Балайтена день Гониглис ринулся в бой на священном коне, и перебил много железноголовых воинов. Но сам был убит не крестоносцем, а погиб он от ядовитой прусской стрелы». Кальвис с удивлением воззрился на старика, и тот объяснил: «Потому что облачился Гониглис во вражеские доспехи, и дружинник из натангов по имени Блеберо убил его по ошибке. Говорят, гибель Складо – младшего брата Блеберо – в этой бойне вызвала у него ненависть к врагу, ярость и ослепила его в тот момент. Вот и вся история». – Старик снова глянул на мальчика, опустил глаза в землю и нахмурил брови.
«А дальше, дальше что было? Говори!» – потребовал Кальвис.
«А дальше, – старик прокашлялся и многозначительно покачал головой, – дальше Блеберо был ранен, и без сознания пролежал среди мертвых дружинников до самого вечера. Выжил. А когда поправился, ушел в ополчение мятежного натанга Геркуса Манто, воевать против железноголовых. Долго ополченцы держали осаду новой крепости по прозванию Кёнигсберг, той самой, что несколько лет назад была возведена на месте городища Твангсте. Но взять ее не смогли. Дружину Геркуса разбили. Сам вождь был ранен и сумел скрыться в лесу. А где прячется Блеберо, жив он или мертв, никто не знает. Никто, кроме меня. – Тут старик изменился в лице, он свирепо сверкнул глазами на Кальвиса и сквозь зубы процедил: – Только я знаю! Мне ли не знать убийцу твоего отца! – Старик сжал кулаки и топнул ногой, а потом наклонился к самому лицу Кальвиса и прошипел: – Потому что я и есть Блеберо! – От приступа ярости старик побагровел. – Я Блеберо! – воскликнул он так громко, что Кальвис отпрянул от него в ошеломлении и вскочил на ноги. – Я! И теперь ты можешь убить меня. Отомсти за своего отца. Убей меня! – Старик стал бить себя кулаком в грудь, неистово, точно в него демон вселился. – Давай, вырви из меня сердце, оно устало болеть! – Он вскочил с пня и затопал. – Убей! И пусть мои кости глодают лютые волки! Убей!» – Старик в исступлении бросился под ноги мальчику и принялся ползать перед ним, словно больная собака, умоляя о смерти, и тело его сотрясалось, как в лихорадке.
Кальвис отступил от сумасшедшего, поднял с земли свой мешок, сунул в него кувшин и, повесив на плечи, заторопился прочь. Блеберо пополз было за мальчиком на четвереньках, продолжая молить о смерти, потом задохнулся, распластался по земле и стал кататься по ней, рвать траву и швырять ее по сторонам в отчаянии. Он рычал, стонал, скулил и колотился лбом о валун, обагряя его своей кровью, словно сам Велняс бушевал в его больном теле. Войдя в лес, Кальвис обернулся, бросил прощальный взгляд на безумствующего старика и направился в чащу.
Не успел Кальвис сделать и несколько шагов, как сам убедился в правдивости слов старого натанга. Кальвису стоило большого труда узнать родные окрестности. Земля вокруг Медянгарба и в самом деле была раскурочена, лес вырубался, и повсюду торчали гниющие пни. Священный луг Перкуно был перепахан, конюшня сгорела, в траве виднелся только ее каменный фундамент, а липы срублены. На месте сожженного села Балайтен, обильно поросшего травой и кустарниками, до сих пор торчали обугленные бревна, овальные, сложенные из камней очаги, да останки колодца. От родного дома тоже почти ничего не осталось. Сгорели Гониглисовы и чертежи, и механизмы, и рисунки на бересте, лишь только ржавая дверная пружина валялась в том месте, где когда-то находилось крыльцо. Не будь захватчики столь слепы от собственной жестокости, они бы сохранили странные чертежи умелого прусса, а рисунок пружинных часов, которые тот пытался смастерить, чтобы вовремя кормить священных лошадей, навели бы на верную мысль какого-нибудь умного человека, и тогда часы могли бы родиться здесь на двести лет раньше итальянских. Откуда-то доносились стук топоров, голоса людей, лай собак. Послышался топот лошадиных копыт. Кальвис бросился на землю и укрылся за кустом шиповника: мимо по тропе пронеслись три всадника на белых конях.
«Отчего Перкуно не покарает иноверцев, осквернивших его землю? – спрашивал себя Кальвис. – Значит, прав старик, боги покинули Самбию. Теперь надо торопиться. Плохо будет, если меня поймают, прежде чем разыщу янтарный идол, тогда ничто не спасет». Оглядываясь по сторонам, Кальвис стал подниматься на священную гору.
Городище было сожжено, алтарь разрушен, и только старый дуб с опаленным стволом и нижними сучьями все еще возвышался на своем месте, как стойкий ветеран. Подобравшись к дубу, Кальвис принялся обходить его вокруг, засовывая руки во все дупла и щели, но ничего, кроме горсти трухи в них не было. «Неужели идол обнаружили и украли железноголовые?» – размышлял Кальвис. Потом он вскарабкался на нижний сук и проверил несколько дупел выше. И тут, в одном из них, пальцы его нащупали твердый предмет. Оказалось, что это отцовский рог Лаздоны – изящно изогнутый, украшенный серебряным орнаментом в виде дубовых листьев вокруг раструба и с цепочкой из серебра. Кальвис повесил рог на шею и снова погрузил руку в дупло. И на этот раз его пальцы что-то нащупали. Он достал холщовый сверток и развернул его. Радость захватила Кальвиса. Вот он, янтарный идол, целый и невредимый! Мальчик спрыгнул на землю и установил идол в дупле, чтобы совершить обряд поклонения богам и молить их о возвращении в Самбию.
А тем временем, двое вооруженных всадников приближались к горе. Оба в кольчуге, поверх которой надет светлый плащ с изображением черного креста, в сапогах со шпорами, за спиной колчан и арбалет, на левом боку – в ножнах меч. Не подозревая об опасности, Кальвис обращался к богу Перкуно, как это делал отец. И великий услышал его: луч солнца пробился сквозь облака, пронзил идол, и тот засиял так ослепительно, что глазам было больно смотреть.
Между тем всадники уже поднимались по склону. Они приближались, и когда поднялись на вершину, обнаружили незнакомца и окликнули его. Кальвис обернулся и, увидав надвигающихся врагов, немедленно схватил идол и стал отступать. Всадники потребовали остановиться, но Кальвис метнулся в сторону и скрылся за деревьями. Тогда рыцари достали из-за спины арбалеты и пустились за ним вдогонку. Они посылали в беглеца стрелы, но деревья стояли на пути этих стрел, а кустарники скрывали мальчишку. Крестоносцы потеряли его из виду и продолжили рыскать вокруг горы. Вскоре к ним присоединились еще несколько воинов. Язычника нужно было поймать, во что бы то ни стало.
Некто из крещенных вайделотов по имени Партеус незадолго до этого признался великому магистру Анно фон Зангерсхаузену, что в Самбии существует древний идол Перкуно, дар богов, вырезанный из большого куска янтаря. И до тех пор, пока этот идол будет находиться в руках пруссов, их невозможно покорить и уничтожить, но на всяком жителе этих мест будет лежать проклятие Перкуно. Великий магистр велел разыскать прусский идол и любого язычника приводить к нему на допрос. Он желал навсегда покончить с дикой прусской культурой. С тех пор крестоносцы отлавливали каждого подозрительного человека, и если он язычник и отказывался принять крещение в Кёнигсбергской кирхе, публично казнили его на площади, а голову насаживали на кол у Большой дороги в назидание местным жителям.
Был уже вечер. Солнце садилось за лесом, оно то и дело выныривало из облаков и снова погружалось в них, как в перину. Косые солнечные лучи подсвечивали желтую листву, а тени деревьев становились все длиннее. Скрываясь от всадников, Кальвис добрался, наконец, до опушки и вновь увидел сумасшедшего старика. Тот неподвижно лежал навзничь под своим дубом, и серые вороны уже успели выклевать ему глаза, пока теплые, а в оцепенелой руке Блеберо сжимал клок травы. Вороны с карканьем разлетелись по сторонам, пропуская мальчика, и в ожидании расселись на деревьях. Крестоносцы весьма отстали и рыскали теперь по всему лесу. Тогда Кальвис вынул рог Лаздоны, прогудел в него и стал ждать, прислушиваясь к ветру. Отец как-то рассказывал, что на голос этого рога откликается волшебный конь Пергрубрюс из древней сказки, и что конь этот приходит на помощь любому, кто в ней нуждается. Не знал Кальвис, что в сказке этой мало вымысла, а много правды, которую отец скрывал даже от родных. И теперь вот нашелся повод этот рог испытать. Еще раз подул Кальвис в рог и прислушался. Нет, никто не отозвался. Только вороны подняли крик. Кальвис прогудел в последний раз и хотел, было, бежать дальше, как вдруг из леса донесся стук конских копыт. Кто это, рыцари или волшебный конь несется? Кальвис спрятался за деревом. А в следующую минуту на опушке появился белый конь, ударяя копытом в землю и громко фыркая, он огляделся по сторонам в поиске хозяина. Кальвис открыл рот от удивления и вышел из своего укрытия. Пергрубрюс, увидав мальчика, приветливо закивал, позвякивая старой сбруей, приблизился, обнюхал его руки, лицо и – признал. Столько лет волшебный конь скрывался от врагов! – удивился Кальвис, поглаживая его шелковистую гриву, и затем сказал: «А теперь помоги мне». Конь снова кивнул. Не теряя больше времени, Кальвис вскочил в седло и поскакал через поле к ближайшей рощице, тут его и заметили. Из леса выскочили трое всадников и устремились в погоню. Пергрубрюс мчал, что было сил, и расстояние между беглецом и преследователями быстро увеличивалось.
Солнце большим алым шаром скатывалось за горизонт. В сумерках Кальвис укрылся в урочище на берегу моря. С наступлением темноты крестоносцы прекратили поиск и расположились в старом купеческом селении Кауп.
Разжигать костер Кальвис не стал, чтобы не выдать себя, и до утра таился в сыром овраге, дрожа от холода. Пергрубрюс стоял возле мальчика и что-то жевал в полудреме. Ветер усиливался и всю ночь так раскачивал деревья, что они скрипели и стонали, как от боли. Море рокотало в неистовстве, и волны с грохотом бились о песчаные откосы. По небу ползли тяжелые ворохи туч, время от времени они поливали дождем.
Кальвис тронулся в путь, едва только развиднелось. Дюжина крестоносцев на вороных конях продолжили поиски беглеца, как одержимые, и заметили мальчишку, когда тот несся по берегу моря в направлении косы.
А ветер свирепел не на шутку и дразнил море. Разъяренное море хваталось волнами за берег, словно стремилось выскочить на него, но соскальзывало обратно, и оттого еще более злилось. Оно хотело броситься на мчащихся всадников, а в основании косы вот, вот грозило соединиться с заливом, уничтожив там узкий перешеек. «Только бы успеть, – твердил себе Кальвис и гнал Пергрубрюса во весь опор. – Успеть…» Конь летел по мокрому, блестящему, как зеркало, песку, а слева росла высокая стена воды, и в тот момент, когда Пергрубрюс проскочил перешеек, волна нахлынула, перекатилась и с бешеным ревом влилась в метущийся в своем ложе залив, отрезав путь крестоносцам.
Преследователи на всем скаку влетели в воду, взметая фонтаны брызг, их кони погрузились по брюхо, – дальше из-за волн было опасно. Рыцари пришли в замешательство. Гневно взирая на беглеца с досадой, они взялись за арбалеты, но стрелы, сбиваемые ветром, быстро теряли скорость и падали в волны широкого пролива. Потеряв из виду язычника, крестоносцы долго топтались на берегу, ругали бушующее море и ждали, когда вода схлынет, но тщетно.
Укрывшись за дюной, Кальвис спешился и, тяжело дыша, распластался на холодном песке. Пергрубрюс опустил к мальчику голову, словно прислушивался, как тот едва слышно благодарит богов и особенно Аутримпо за то, что тот превратил косу в остров.
Опасность позади. Янтарный идол в законных руках. Но Кальвис не торопился домой, хотя и чувствовал, как волнуется мать, и что она уже все глаза проглядела, дожидаясь на берегу его возвращения. Кальвис поднялся на вершину дюны. Чайки с криками носились, рассекая ветер, как молнии, касались крыльями пены морских волн и взмывали в небо, точно они были рады разгулявшейся стихии. Кальвис стал наблюдать за полетом этих смелых птиц, мечтая оказаться среди них в эту минуту, и так же стремительно носиться над волнами и песками как они. И вдруг в шуме ветра он расслышал знакомый голос: «Теперь ты можешь летать». Кальвис узнал голос отца и почувствовал, как сильно колотится сердце от нахлынувшего волнения, он вздохнул полной грудью, взмахнул руками и, подхваченный ветром, понесся над землей, так высоко, что его взору открылся весь пройденный им путь.

* * *

Лада приехала в субботу во второй половине дня. Она была в сером пальто, джинсах и красной кепке с бубоном и маленькими наушниками, которые она сразу по выходу из салона автобуса опустила от ветра. И была она не одна. Как ангел-хранитель, ее сопровождала Заринка, и собака не меньше хозяйки ждала этой поездки, скучая по Плуту, но тут промах – к ее разочарованию Егор встретил их один и сразу же повел в противоположную сторону – в деревню. Ладе это тоже показалось странным.
– Куда мы идем? – спросила она.
– Есть разговор с Эрвином, – ответил Егор. – Велняс опять заявился.
– И Пашка погиб от него? – Лада ждала этого разговора.
– Да, – ответил Егор. – И будь осторожней, он способен вселяться в кого угодно.
– И в человека?
– Ты вышла из автобуса и даже не уточнила я это или не я. А что если рядом с тобой – демон?
Лада скептически хихикнула.
– Вы тут все чокнулись. Демон не стал бы начинать разговор с того, что он вернулся, – проговорила она. – А кроме того, Заринка демонов на дух не переносит. Она бы, по меньшей мере, облаяла тебя.
– А, тогда нормально, – промолвил Егор, поглядывая на собаку, которая, вытянув поводок на всю длину, обнюхивала придорожный куст.
– Да ты тоже хорош, – Лада посмотрела с укором, – откуда ты знаешь, что мы с Заринкой не демоны? Может, мы по-настоящему еще в автобусе. Может быть, еще к остановке не подъехали. А ты сразу повел нас к Эрвину.
Егор смущенно почесал затылок.
– Да уж поймала.
– Ладно, забудь.
– Скажи, как тебя отец на два дня в лесничество отпустил?
– Он думает, я к подруге с ночевкой поехала в город. А с дедушкой мы в сговоре. Он-то не против, что мы с тобой...
– А как Заринка? – Егор осторожно кивнул на собаку, которая теперь остановилась пометить столб с шапкой аистового гнезда наверху.
– Разве не видишь? – Лада взяла его за руку. – Она больше не рычит на тебя.
– Понятно, значит, ты обманула отца, – сказал Егор.
– Кто бы говорил. – Лада пихнула его в бок.
– Отвали, – фыркнул он.
– Сам отвали. Что я могла еще сделать?
– Не знаю, тебе видней.
– Кстати, это дедушка посоветовал.
– У тебя самый лучший на свете дед. Пусть тоже к нам приезжает. Я буду рад.
– Хорошо, я передам.
Тут они повернули с улицы Грез и зашагали к дому Эрвина.
– По телефону ты говорил о каком-то необычном походе, – поинтересовалась Лада. – Скажи, куда мы завтра пойдем?
Егор остановился, взял за руку Ладу и поглядел ей в глаза.
– Послушай, мы должны обсудить это с Эрвином, – сказал он.
– Что вы такое придумали? Признавайся, – потребовала она.
– Завтра утром мы отправляемся в лес.
– За грибами?
– Нет, мы идем за тридевять земель к священному дубу, совершать жертвоприношение.
– Очень любопытно.
– Я бы так не сказал. Эрвину нужна твоя кровь. Он знает, как справиться с Велнясом и вернуть Самбии ее богов.
– Значит, жертвой буду я?
– Понимаешь, я не хочу, чтобы это была именно ты. Может, откажешься? Разве в деревне нет других девчонок?
– Ну вот еще, разве я хуже других девчонок?
Егор не ожидал такого заявления.
– Нет, почему? Мне просто…
– Прекрати, я не боюсь, если это так важно.
– Важно. К тому же мы должны отомстить за Пашку. Надо проучить эту нечисть.
– Ну тогда и вопросов нет, я готова.
На этом неудобный разговор был исчерпан.
Лада и Егор прошли в калитку и направились по дорожке между кустами смородины, затем через двор, где Заринка вспугнула кошку с кресла, за что получила от Лады выговор и приказание ждать у крыльца. Заринка печально проскулила в ответ. Егор нажал кнопку звонка. В доме раздалось двойное дин-дон. Вскоре дверь отворилась и на пороге появилась Лайма.
– Здравствуйте, Эрвин дома? – спросил Егор.
– Здравствуйте, проходите, он у себя, – Лайма отступила, пропуская детей, и потом затворила дверь.
Эрвина они застали в его комнате за уборкой в птичьих клетках.
– Я все рассказал ей, – заявил Егор, кивнув на Ладу. – Мы пойдем вместе.
Эрвин повесил клетку на стену и пристально поглядел на него.
– Да ты не бойся, она – это она, и никто другой, – многозначительно сообщил Егор.
Эрвин снял со своего плеча полотенце, протер руки и бросил его на кровать.
– Ты говоришь так, будто мы собираемся на увеселительную прогулку, – хмуро проговорил он. – Ты сам хоть понимаешь, куда мы идем?
– Конечно, ваше величество, – ответил Егор.
– Мы идем в Ульмеригию, – сердито заявил Эрвин. – И оттуда можно не вернуться вообще.
– А где это? – поинтересовалась Лада, опускаясь на стул возле стола. – Далеко?
– Это в глубине нашего леса, – объяснил Егор. – А если точнее, внутри его сознания. – Показал на Эрвина.
Тот просверлил Егора холодным взглядом, подлил воды в поилку щегла и проговорил:
– Зря смеешься.
– А разве нет? – ухмыльнулся Егор.
– Не спорьте, я готова идти с вами, куда угодно, – решительно призналась Лада.
– Да мы ничего, мы только совещаемся, – промолвил Егор, опускаясь на кровать.
– С нами это бывает, – добавил Эрвин. – Мы можем еще и подраться.
Егор бросил на него снисходительный взгляд и сказал:
– А разве не странно? Ты, Эрвин, превращаешь собственные фантазии в реальность, так говорит мой отец. Воюешь в собственном мире с демонами, которых нормальные люди не видят. Если не напьются, конечно.
– Их можно не видеть, – проговорил Эрвин и сел на стул возле окна. – Но если злу не сопротивляться, оно завладеет любым из нас.
– По-твоему, капканьщик, лейтенант Инин, Пашка – жертвы Велняса, да? – спросил Егор.
– Это люди, чьи души попали под его влияние, – уточнил Эрвин.
– И зачем ему это надо? – с недоумением произнесла Лада.
– Существует древний заговор, – объяснил Эрвин. – Велняс и вся его нечисть мечтают расширить пределы своего влияния в нашем мире.
– А мы, кучка сумасшедших героев, которые пытаются бороться с бессмертным Велнясом, – ухмыльнулся Егор. – Отец говорит, все было бы проще, если бы пруссы сумели открыть какую-то важную тайну.
– Теперь об этом незачем говорить, – промолвил Эрвин. – Велняс почти уничтожил Самбию, ее культуру и народ. Да вот только мой род – кость в горле.
– Во всем мире один народ пытается уничтожить другой, как тевтоны когда-то извели пруссов, – заметил на это Егор. – Твой Велняс уже позаботился, чтобы не осталось тут и прусского духу, пока твой дед не приехал сюда после войны. Поэтому демоны не оставляют тебя в покое.
– Когда пруссы были изгнаны отсюда, эту землю прокляли, – продолжил Эривн. – С тех пор здесь нет покоя. Жестокие войны опустошали ее, голод, болезни, уносили жизни тысяч людей, и сейчас тут нет счастья. И так будет продолжаться, пока боги не вернуться, чтобы снять проклятье.
– Но что для этого нужно? – живо поинтересовалась Лада.
– Просить о помощи, – ответил Эрвин.
– Кого? – ухмыльнулся Егор.
– Это уже мое дело, – с достоинством ответил Эрвин. – У меня достаточно сил. Но если Велняс победит, следующей жертвой станете вы и ваши близкие.
– Ты, Эрвин, сильный, потому что веришь в своих богов, – заметила на это Лада. – А мы славянских уже и позабыли, как звать, а ведь в древности они защищали наших предков от злых духов.
– Теперь для всех нас есть один защитник, – не удержался Егор, – это Христос.
Но Лада продолжала свое:
– Согласно древним преданиям, наш прародитель – Арий – сын Дажьбога, внук Перуна и правнук Сварога. От Ария и пошел русский народ.
– Рано или поздно на всей Земле будет жить один народ с одним языком, одной культурой, одной верой, – твердил Егор. – Мы тихо и мирно растворяемся в мировой культуре. Вам это ничего не напоминает?
– Пруссы утратили связь с предками, – задумчиво промолвил Эрвин. – Вот почему я отправляюсь в Ульмеригию. Там следует искать источник наших бед. Это ни я придумал, так говорил дедушка, а он слышал это от своего отца, тот – от своего, и так далее.
– Все загадочное и непознанное легко объясняется существованием прусских демонов, которые нам вредят, – иронично проговорил Егор.
– Когда я остаюсь дома одна, ко мне иногда приходит чувство, будто рядом кто-то чужой. Меня это здорово пугает, особенно темными вечерами, – сообщила Лада.
– Страх ослабляет волю человека, – объяснил Эрвин. – Надо научиться бороться.
– Обычно, я забираюсь под одеяло с головой, – призналась Лада.
– А я гоню страшные мысли прочь и начинаю думать о хорошем. Например, о тебе. – Егор посмотрел на Ладу.
 На ее губах мелькнула улыбка.
– А сейчас пойдемте в гостиную, выпейте чаю, а я тут закончу кормить животных, – сказал Эрвин.
Он проводил друзей к столу, а сам вернулся в комнату и продолжил свое занятие.
Лайма принесла поднос с чашками, потом поставила блюдо с домашним вишневым печеньем и принялась наливать чай из фарфорового чайника с васильками.
– Лада, как самочувствие папы? – спросила она.
– Он почти поправился, – ответила Лада. – Уже выходит в залив на своем катере. С перебинтованной рукой!
– Это не очень разумно с таким ранением, – Лайма покачала головой.
– Понимаете, он и часа не может посидеть без работы, – ответила Лада.
– А чего попусту сидеть, если рука уже в порядке, – вмешался Егор.
– Он тоже так рассуждает, – Лада пожала плечами.
– О, как я понимаю его! – выпалил Егор.
– И все же надо быть осторожней, – сказала Лайма, улыбнулась и, пожелав детям приятного аппетита, удалилась на кухню.
– Эрвин сегодня не в духе, – объяснил Егор, помешивая ложечкой в чашке.
– Почему? – удивилась Лада.
– За какую-то траву переживает.
– Траву?
Спустя полчаса друзья вышли на крыльцо и направились по садовой тропинке к дубу. К тому времени солнце уплыло за дальнюю рощу, и сразу похолодало. Заринка, сытно позевывая после съеденной миски куриного супа, лениво брела следом за друзьями.
– А разве можно попасть в Священную дубраву, которая росла семьсот пятьдесят лет назад? – сомневалась Лада. – Неужели она сохранилась?
– Нет, не сохранилась, ее вырубили крестоносцы, – объяснил Эрвин.
– Но для этого путешествия у нашего друга кое-что имеется, – добавил Егор.
– Она здесь, – грустно сказал Эрвин, застегивая на все пуговицы свою куртку.
– Кто? – Лада с недоумением поглядела по сторонам.
– Мы попадем в дубраву с помощью вот этого растения. – Эрвин опустился на корточки возле невзрачного кустика, торчащего среди травы, неподалеку от дуба. – Это рагангора. Много лет назад дедушка принес из Ульмеригии ее семена и выращивал в укромных местах нашего сада и лесничества. Еще недавно рагангоры было много в нашем лесу, но вот напала какая-то болезнь, и они пересохли. К сожалению, мы должны погубить и эту, последнюю. – Эрвин нежно провел пальцами по листьям рагангоры. – Несчастная судьба у этого вида. Дедушка рассказывал, когда-то давным-давно ведьма Рагангора пожелала стать верховной жрицей, но лесная богиня Лаздона возмутилась ее чрезмерной гордостью и навсегда превратила ведьму в ядовитую траву.
– И поэтому, ее называют «ведьмин выродок», – добавил Егор. – Слыхал я эту историю.
Лада наклонились, чтобы рассмотреть рагангору поближе. Она осторожно коснулась ее темно-зеленых с зубчатым краем листочков, которые не отмирают даже на зиму, а только скручиваются в трубочку на время морозов.
– Если мы сорвем ее сейчас, тогда я больше никогда не попаду в Ульмеригию, – печально сообщил Эрвин. – Она плодоносит весной. Семян у меня больше нет.
– Надо было моей матери сказать, она в этих редких сорняках разбирается.  Вырастила бы их в своем питомнике, сколько хочешь, – заявил Егор.
– А это не родственница мандрагоры? – поинтересовалась Лада.
– Родственница, но особого вида, – объяснил Эрвин. – Мандрагора нам не поможет.
– Говорят, если мандрагору вытянуть из земли, ее корень начинает истерически визжать. Таким визгом она может свести с ума любого человека, – добавила Лада.
– Но рагангора не визжит, а жутко смердит, – сказал Эрвин.
– Чем? – заинтересовался Егор.
– Дрянью. И запах этот будет преследовать человека, пока не доведет до безумия, – объяснил Эрвин.
– Чего только не приходится терпеть ради спасения родного леса, – горестно вздохнул Егор.
– Но если это последнее растение, мы не вправе его срывать, – заявила Лада.
– Тогда демоны уничтожат лес и всех нас тоже, – сказал Егор.
– А нет ли другого способа проникнуть в Ульмеригию? – с надеждой спросила она.
– Нет, – уверенно ответил Эрвин.
– Вот так дилемма! – покачал головой Егор.
– Что же делать? – Лада развела руками. – Рвать или не рвать?
– Значит, выхода нет. Мы жертвуем последней рагангорой ради всеобщего блага, – решительно провозгласил Егор, схватился за кустик и одним рывком вытащил его с корнем.
Тотчас же в лицо ударило такое невыносимое зловоние, что все невольно зажали нос, а Заринка, до сего времени, безучастно сидевшая под дубом, подскочила и с жалобным визгом бросилась наутек. Она стремглав пролетела двор, забежала на веранду и с тревогой высунулась из-за двери, фыркая непрестанно, как паровоз, и потирая нос лапой. Друзья в ошеломлении уставились слезящимися глазами на перепачканный землей бурый, похожий на жабу, корень. Источаемый им запах напоминал смесь чеснока, навоза, дохлой рыбы с примесью лимонного аромата, и при всем этом был такой острый, точно в ноздри воткнули раскаленные гвозди. Егор, остолбенев как оглушенный, держал растение на вытянутой руке.
– Какая гадость! – прогундосил он и шмыгнул носом; из глаз его неудержимо катились слезы, как будто он только что разделал большую луковицу.
– Что ты наделал?! Я даже не успел вскипятить воду! – возмутился Эрвин.
– Сделайте что-нибудь! – простонала Лада.
– Живо на кухню, – сквозь зубы процедил Эрвин.
Заринка, увидев приближающегося Егора, с визгом шарахнулась от него в сторону и, обиженно поскуливая, умчалась в сад. Егор торопливо нес рагангору, продолжая держать ее за ботву на вытянутой руке, подальше от лица, что со стороны выглядело весьма торжественно, если не считать, что левой рукой он инстинктивно зажимал себе нос, из которого текло в два ручья. Эрвин убежал вперед, чтобы открыть дверь. Лада решила подождать во дворе, пока не позовут. А тем временем, ничего не подозревающая Лайма, продолжала готовить ужин. На плите, сердито фыркая, начинал закипать чайник, в булькающей кастрюле варилась картошка, в духовке выпекалась разделанная курица. Лайма стояла возле плиты и помешивала суп поварешкой, затем поднесла ее ко рту, подула, но попробовать не успела. Эрвин вбежал, как метеор. Прежде чем Лайма успела сообразить, что происходит, он вывернул из кастрюли картофелины в раковину, поставил ее на огонь и залил горячей водой из чайника.
– Что случилось? – с недоумением поинтересовалась Лайма, застыв с поварешкой в руке.
И тотчас получила ответ, как жгучую пощечину: вошел Егор, и кухня немедленно наполнилась жутким смрадом. Лайма невольно зажала нос, бросилась к окну и распахнула его. Эрвин взирал в кастрюлю гипнотическим взглядом, с нетерпением дожидаясь, когда, наконец, вскипит в ней вода. Егор остолбенел посреди кухни, находясь в полуобморочном состоянии, он так и держал рагангору на вытянутой руке.
– О, великий Перкуно! – простонала Лайма. – Эрвин, ведь дедушка делал это в саду на костре!
– Это Егору спасибо, помог, называется, – горестно проговорил он.
Егор посмотрел на него исподлобья и что-то возмущенно промямлил. Между тем по поверхности воды в кастрюле наконец-то забегали пузырьки, их стало больше, а в следующую минуту вода забурлила.
– Давай сюда! – приказал Эрвин, помахивая рукой, как регулировщик движения.
Егор подошел к плите и сунул корень в кипяток.
– Нет, это не выносимо, – разочарованно всплеснула руками Лайма и отправилась из дому на свежий воздух.
Эрвин двинул Егора по ребрам и тот содрогнулся.
– Ты чего, кипяток же! – возмутился Егор.
– Казнить тебя – мало, – произнес Эрвин сквозь зубы.
Мало-помалу корень перестал источать скверный запах. Кипящая вода приняла кроваво-красный цвет, а пар сделался зеленым, как дыхание змеетура. Эрвин взял со стола крышку, полотенце и сказал Егору:
– Отойди, дальше я сам.
– Это все твои фантазии, придурок, – выругался Егор и заторопился из кухни прочь.
Эрвин прикрыл кастрюлю крышкой, снял ее с огня и поспешил во двор. Лайма и Лада дожидались на скамейке. Егор, тяжело дыша, стоял в сторонке, упираясь рукой о ствол яблони. Казалось, его вот-вот вытошнит, но вместо этого, он громко рыгнул и сплюнул. Заринка боязливо выглядывала из-за кустов. Когда на улицу вышел Эрвин, все подхватились и отошли от него в разные стороны.
– Чего боитесь? Больше она зловонить не будет, – сообщил он.
– Эрвин, что теперь делать с ужином? – с досадой в голосе возмутилась Лайма.
– Это пройдет? – спросила Лада, с тревогой поглядывая на задыхающегося Егора.
– Сейчас очухается, – сердито ответил Эрвин.
– Мне уже лучше, – отозвался Егор сквозь кашель.
– Ох, дети, дети! – вздохнула Лайма, качая головой, и пошла в дом спасать ужин.
– Когда отвар пристынет, я перелью его во флягу и дело с концом, – объяснил Эрвин.
– Надеюсь, эту гадость не нужно будет пить? – скривился Егор.
– А как ты думаешь, что с этим делать? – спросил Эрвин.
– Неужели пить? – испугалась Лада.
– Не беспокойтесь, вкус этого зелья не такой мерзкий, как запах, – утешил Эрвин. – Он гораздо приятнее.
Медленно сгущались сумерки. Синели засыпающие окрестности. Налетел прохладный ветерок и развеял запах рагангоры, так что не осталось и следа.
– Ладно, ты тут сам разбирайся со своим дурацким отваром, а нам пора, – сказал Егор.
– Валяйте. Завтра буду ждать вас на перекрестке в половине восьмого. Мы должны выйти в поход перед рассветом, – ответил Эрвин.
– Как скажешь, ваше величество, – съехидничал Егор.
Попрощавшись с друзьями, Эрвин вынул рагангору из кастрюли, срезал ножом стебель, затем разделил корень на четыре доли, произнося по-прусски молитвы и давая при этом каждой его части имя стороны света. После этого он бросил их в кастрюлю, накрыл крышкой и оставил на веранде завариваться до утра. Потом он взял стебель с листьями, отнес его к дубу и разжег там костер. Обращаясь к рагангоре с благодарностью, Эрвин сунул стебель в огонь, а когда от него осталась горстка синего пепла, то собрал его в стеклянную банку, чтобы потом закопать в том же месте, где растение выросло. Теперь оставалось лишь дождаться утра, перелить готовый отвар во флягу, а кусочки корня захватить с собой в поход – в Ульмеригии они еще пригодятся.

Когда Егор и Лада повернули на лесную дорогу, окрестности уже окутывала непроглядная темень. Егор вынул из своего рюкзака фонарик и включил его. Луч порыскал по кустам и деревьям, а потом его светлое пятно заскользило по дороге, то и дело отражаясь в лужах. В лесу было тихо. Заросли по обе стороны казались сплошной непроглядной стеной. Над головой, среди белых облаков, с подсвеченными луной рваными серебристыми краями, мерцали крошечные звезды.
– Ты не обиделась, что тебя втянули в эту дурацкую историю? – виновато поинтересовался Егор.
– Нисколько, – ответила Лада.
– Может, он и прав, – задумчиво продолжил Егор. – Ему видней. Если эта традиция передается из поколения в поколение на протяжении веков, значит, она и в самом деле такая важная.
– Он знает, что делает, – сказала на это Лада. – Так поступали все его предки.
– Ты веришь ему? – Егор взял ее за руку.
Лада не сразу ответила. Задумалась, потянула поводок, на конце которого во мраке кустов то и дело пропадала Заринка, и тихо произнесла:
– Верю.
Заринка торопилась, она ждала встречи с Плутом, который на всем пути до усадьбы оставил на каждом камне, пне и куске застывшей грязи свои сигнальные метки. Он очень надеялся, что Заринка когда-нибудь вернется, и они вновь будут вместе. Лада едва удерживала хрипящую собаку, которая натянула поводок до предела. Наконец, из-за поворота среди деревьев показались светлые проблески окон. Послышался стук топора – это Макар вышел во двор наколоть щепок для розжига камина.
Ужинать мы сели в гостиной. Огонь потрескивал в дровах и до сажевой черноты облизывал кирпичную кладку. Со двора раздавалось игривое тявканье собак. На кухне что-то отчаянно шкворчало. Лада попросила меня не говорить ее отцу, где находится, иначе он среди ночи явится сюда злой с трезубцем и сетью – от возмездия не уйти. Я пообещал сохранить эту тайну, понимая, что и сам окажусь перед Владиславом в невыгодном свете. Укрывательство дочери он мне не простит. А ели что-нибудь произойдет? Эти дети меня здорово подставят. В глазах Егора я уже сейчас прочел: «Моли Бога, чтобы до отъезда Лады ничего плохого с ней не случилось», и это меня разозлило.
– Только без выкрутасов, хорошо? – попросил я. – Иначе… Вы же понимаете?.. Короче, мне придется сообщить в случае чего.
– Пап, да ты не волнуйся, – успокоил меня Егор. – Мы ведь православные, а не какие-нибудь язычники. – И залепил чистосердечно: – Блуда между нами не будет.
Я вздрогнул, словно меня обожгло, но тотчас оправился и решил никак на это не реагировать. Макар, расставляя перед нами тарелки, весело усмехнулся. Лада бросила на Егора осуждающий взгляд и пнула по ноге, так что тот подскочил за столом от неожиданности и, опустив брови, хмуро глянул на Ладу. Я сделал вид, что и этого не заметил. Угощение Макара вскоре нас отвлекло. На ужин он приготовил картофельные блинчики под грибным соусом, печенье с черничным вареньем, малиновый чай или смородиновый компот на выбор; теперь мы сосредоточились на еде.
Ладу и Заринку разместили спать в гостевом флигеле. А чтобы Плут ночью к ним не скребся в дверь, мне пришлось привязать его к будке цепью, после чего, я строго ему приказал оставаться на месте. Он, кажется, понял меня, с тоскою вздохнул и, набравшись терпения до утра, забрался в свою конуру. Егор почистил зубы, поднялся в свою комнату, лег, помечтал в темноте о предстоящем походе и вскоре забылся во сне. Макар подбросил в печь угля, повозился еще некоторое время на кухне, затем выключил свет и ушел к себе мирно почивать. Дом погрузился во тьму глубокого сна.
Ранним утром Егор проснулся и обнаружил себя возле спящей Лады. Оба лежали, прижавшись друг к другу, а Заринка, сунув голову под одеяло, лизала ему ноги. С минуту Егор отчаянно соображал, что происходит, и как он тут оказался. Неужели лунатил?! Он посмотрел на Ладу, на ее плотно сомкнутые глаза, чуть приоткрытые губы, между которыми вырывалось тихое дыхание, левая рука покоилась под щекой, а правая лежала чуть ниже его бедра. Егора охватило волнение. Необыкновенные чувства одновременно приятное и пугающее смешались в нем. Сейчас Лада в своей сонной доступности принадлежала ему. Внезапно, как порыв ветра, в нем разгорелось неутолимое любопытство, и он украдкой коснулся ее груди ладонью, потом наклонился и поцеловал ее лоб. Егору хотелось лежать с ней и испытывать это необыкновенное томление. Он было совсем потерял голову, но какой-то щекочущий клочок тревоги вдруг охладил его желание. Осторожно, чтобы не разбудить Ладу, он убрал с себя ее руку, прислушался к ее дыханию и поднялся. Вдруг Заринка громко тявкнула и превратилась в маркополя. Этот демон ехидно засмеялся, спрыгнул с постели и растворился в полумраке комнаты. Тотчас Егора пронзил страх разоблачения. Чувствуя свою вину, он торопливо обернул бедра большим полотенцем и поспешил в свою комнату. Прежде чем выйти на улицу он высунул за дверь голову, вдохнул прохладный сумеречный воздух и осмотрелся. Но в туманном дворе никого не было. Тогда Егор осторожно прикрыл дверь и заторопился к своему крыльцу. Теперь он думал только о том, как бы незаметно пробраться в свою комнату, но не успел: прямо на крыльце он наткнулся на меня. В глазах Егора сверкнула досада. «Это демоны! – принялся оправдываться он. – Я не хотел! Я не знаю, как это случилось!» Но я сделал строгое лицо, пригрозил ему пальцем и злобно прошипел: – «Ты предал меня! Предал! Предал!» Егор в страхе попятился от меня, как от черта, и в следующее мгновение очнулся.
Он сел на постели и, задыхаясь, стал озираться по сторонам, пытаясь сообразить, где он и что происходит. Откинув одеяло, Егор поглядел рядом с собой, но Лады не оказалось. Тогда он перевел дыхание и начал успокаиваться. Как вдруг дверь осторожно отворилась и в комнату заглянула Лада.
– Я за тобой, – сказала она тихим шепотом и встала в дверях.
– Демон! – Он отмахнулся рукой, поднялся с кровати и воскликнул: – Уходи прочь!
– Егор, что с тобой? – удивилась она. – Мы же опаздываем!
Егор прошмыгнул мимо Лады и побежал в уборную. Там он и опомнился. «Это Велняс, он мстит мне, – рассудил Егор. – Велняс сделал это со мной. Он пытал меня искушением прямо во сне!» – От этой мысли Егору сделалось не по себе. Он подошел к ванне, пустил холодную воду и стал умываться, прогоняя последние остатки своего греховного сна.
Когда Егор выскочил из комнаты, Лада проводила его недоумевающим взглядом, пожала плечами и спустилась на кухню, где Макар уже готовил всем завтрак. Я тем временем вышел во двор, спустил с цепи Плута, и он, безгранично мне благодарный, бросился вдогонку за своей подругой, которая скакала возле него до самого моего появления. Затем я встал возле крыльца и принялся делать зарядку. Спустя четверть часа, мы все встретились за кухонным столом. Егор явился последним, хмуро поздоровавшись, он сел на свое место и взялся за омлет. Я не стал лезть к сыну с вопросами, отчего у него такое дурное настроение? Наверное, плохо спал. Ничего, со временем он и сам все расскажет. Лада тоже не решилась заговорить с Егором. Они наспех умяли свой завтрак, объяснили мне, что торопятся встретить в лесу рассвет, собрались и вышли из дома.
– Ты выскочил, как сумасшедший, и обозвал меня демоном, – выговаривала по дороге Лада.
– Извини, мне приснился дурной сон, – отвечал Егор.
Лес еще спал. В прохладном сыром воздухе не было слышно ни звука. Луч фонарика рыскал по серой дороге. Шаги по замерзшей хрусткой грязи были неловкими. В это время Эрвин уже топтался в условленном месте, поеживаясь от холода. Когда друзья встретились, небо едва только посветлело на востоке. Они сразу направились к условленному месту.
– Здесь начало пути, – объявил Эрвин, показывая на тоненькую лесную тропинку, что зарождалась возле рыжего трухлявого пня.
– Я много раз ходил по ней, – скептически заметил Егор. – Там дальше Драконов камень.
– К нему мы и направляемся, – ответил Эрвин. – Мы должны пройти между его обломками.
– Я часто ходил между ними, – снова пробормотал Егор.
Эрвин оттолкнул его, затем прошел вперед по чернотропу, тогда Егор и Лада последовали за ним. Лучи фонарей скользили по земле, по стволам деревьев и папоротникам, среди которых пролегала тропинка. Светало медленно и неохотно. В кронах деревьев гулял ветерок.
– Дни сейчас слишком короткие для такого дальнего похода, – сказал Эрвин. – И все-таки, мы должны вернуться до заката.
– Тогда, может быть, подождать лета? – не без иронии отозвался Егор.
– Можем и не дождаться, – холодно ответил Эрвин.
– А что будет, если не успеем? – тут же поинтересовалась Лада.
– С наступлением темноты Ульмеригия проглотит нас, – начал объяснять Эрвин. – Их мир – это тьма. Например, свет подавляет Вилктаков, и они становятся беспомощными, потому и живут в глубоких подземных туннелях. Ночью демонам легче нагнать страх и проникнуть в душу человека. Они тем сильнее, чем больше их боятся.
– Фигня, эти сказочные твари только кажутся опасными, – храбрился Егор, – на самом деле, врезать им разок в челюсть, они и отвалят.
– Да, но эти твари коварны, они ловко овладевают сознанием человека, – объяснил Эрвин. – В любом случае, в Ульмеригии вы должны будете сопротивляться им, не позволяйте страху овладеть вами. И вот еще что. – Тут он обернулся и посмотрел на друзей. – Это важно. Там мы не должны произносить имени Велняса и его демонов. Назвать их – все равно что позвать. Понимаете?
– Значит, маркополи только и ждут, когда я позову их, да? – улыбнулся Егор.
– Лучше этого не делать, – ответил Эрвин, повернулся и зашагал дальше.

Долго ли, коротко ли, тропа привела их к разбитому камню. В утреннем полумраке обе глыбины казались еще величественнее и мрачнее, теперь они напоминали двух воинов-стражников, между которыми просачивалась тропинка, ползла дальше, как ни в чем не бывало, и затем терялась впереди среди кустарников.
– Ворота в Ульмеригию, – объявил Эрвин, указывая на камни.
– Как скажешь, – махнул рукой Егор, прошел между осколками и обернулся. – Чего вы там встали? Здесь ничего особенного нет. Обыкновенный лес, – сообщил он, озираясь по сторонам.
– Вернись, так просто в Ульмеригию не проникнешь, если ты не демон, конечно, – сказал Эрвин, снимая с плеч рюкзак.
– А что, если сомкнуть осколки валуна. Ведь тогда, демоны не смогут проникать к нам из Ульмеригии, – предположила Лада.
– Их сомкнет только смерть Велняса, – объяснил Эрвин.
– А разве его можно убить? – усомнился Егор.
Эрвин покачал головой:
– Нет у него смерти.
– Он вечен! – ужаснулась Лада.
На это Эрвин ничего не ответил.
Между тем, Егор обошел Драконов камень вокруг и стал осматривать его моховой покров.
– Летом, на одном из этих валунов я нашел здоровенную многоножку, – проговорил он.
– Многоножку можно встретить где угодно в нашем лесу, – произнес Эрвин, доставая из рюкзака флягу. – Она безобидна, а то, что нас ждет в Ульмеригии – куда опасней ее. – Он отвинтил крышку. – Мы должны это выпить. Каждый – по большому глотку.
– Даю козырь, это тот мерзкий отвар из вонючей рагангоры? – брезгливо скорчился Егор.
– Один глоток. – Эрвин протянул ему флягу.
– Это еще зачем?
– Чтобы «видеть».
– А без него не обойтись?
– Пей, давай.
– Я надеялся, мы только помажемся этой гадостью, – проговорил Егор, опасливо принимая флягу в свои руки.
– Ну давай же, – поторопила его Лада.
Егор осторожно поднес к носу горлышко фляги.
– А запах отвратительный, – промолвил он.
– Прежде чем сделаешь глоток, представь, что ты уже в Ульмеригии, – подсказал Эрвин, пристально глядя ему в глаза. – Это ускорит дело.
– И эта гадкая трава перенесет нас в мир твоих иллюзий, – ухмыльнулся Егор.
– Не тяни время, – попросила его Лада.
Он выдохнул, поднес флягу к губам и сделал большой глоток, который тотчас устремился вниз горячим ручейком, а потом тепло от него стало распространяться по всем внутренностям, как будто там пускало свои корни волшебное растение.
– Хм, а на вкус ничего, – проговорил Егор. – Густой, как томатный сок, сладковатый и напоминает клубнику, но пощипывает язык, как будто лук, – передал флягу Ладе. – Давай, теперь ты. Только глоток, а то окосеешь.
Лада взяла у него флягу, понюхала горлышко, пожала плечами, попробовала на вкус, сделала глоток и передала флягу Эрвину. Тот выпил не раздумывая, завинтил крышку, сунул флягу в рюкзак и сказал:
– Теперь можно идти.
– Но я не чувствую ничего особенного, – сообщила Лада.
– На меня тоже не действует, – добавил Егор.
– Пойдемте, – позвал Эрвин и двинулся вперед.
Лада и мальчики последовали по тропинке гуськом, и как только прошли между осколками камня, лес необыкновенно преобразился. Уже достаточно рассвело, чтобы можно было как следует осмотреться. От земли поднимались бледно-розовые испарения, клубясь среди стволов голых деревьев, они медленно уносились в небо. Здесь ощущался какой-то странный, едкий, как дым, неприятный запах: воняло, как из выгребной ямы дракона, а время от времени откуда-то веяло еще гаже, словно где-то разлагались туши доисторических животных. Это было невыносимо. Тут ребята почувствовали тяжесть в ногах, странную сонливость и остановились.
– Ние забу-ете, сесь мы не до-доошны п-поиносить их имеинии, – попытался напомнить Эрвин, старательно выговаривая каждое слово, да вышло как-то не очень ловко.
– Мы уш это слы… слыу… сыш-ли, – отозвался Егор, чувствуя, как плохо слушается его собственный язык.
– Хоу-ошо, – прошипела Лада и смутилась своего неловкого произношения.
Несмотря на такой странный выговор, голос казался им мелодично тягучим, приятным на слух, как ласковая щекотка, и это всех немного рассмешило. Уже такая речевая странность выглядела сумасбродством, хотя мысли оставались по-прежнему ясными. Между тем чувствовалось легкое головокружение, ноги сковало гипсовой тяжестью, но спустя несколько мгновений эти ощущения начали проходить, вновь по всему телу разлилась легкость, даже чрезмерная легкость, такая, что Ладу потянуло летать, как пух одуванчика, она весело рассмеялась и взмахнула руками. Эрвину пришлось удержать ее на месте.
– Эт-т-то сейас по… пр-р-ройот, – попытался объяснить он.
– Стла… сла-ное опаяенеие, – промямлил Егор, с досады махнул рукой и направился назад, прошел между камнями, затем обошел их вокруг, но там и тут лес оставался таким же чудовищно мрачным.
– Допло пошаеуловать в Уми-и-гью, – улыбнулся Эрвин.
– Да уш в ко-ошма-ном сне тайое не приснится, – промолвил Егор и вдруг почувствовал, что его язык перестал заплетаться в узел.
– Ньу вот-т, т-теперь все в порядке, – подбодрил Эрвин. – Можно идти.
Лада едва сдерживала смех.
– Я уш испуалагалася, что язык наш уже подвергся нападению врага, – произнесла она отчетливей.
– Ерунда, ведь мы сильнее, – сказал Эрвин, едва сдерживаясь от смеха.
– Мы русский народ упрямый, – сообразила Лада. – Нам чужие влияния не страшны.
– Вот именно, – охотно согласился Егор. – Мы останемся самими собой в любой обстановке, даже после ядерной войны.
– Это ты верно загнул, – Эрвин похлопал его по плечу. – А теперь идем, у нас не так много времени.
Они двинулись по извивающейся, как змея, зеленовато-рыжей тропе, которая шустро петляла среди деревьев и кустарников. Зловонные испарения постепенно развеялись, и теперь лес стал прозрачным, каким он бывает глубокой осенью, когда сбросит листья. Однако был он весь черный, словно обугленный пожаром, истоптанный ногами каких-то гигантов и корявый, точно деревья отражались в кривых зеркалах. Здесь даже лапы елей свешивались голые, как будто их обглодали гусеницы шелкопряда. Небо тоже было необыкновенное – сочно-зеленое с желтоватыми разводами, а разноцветные облака напоминали разбросанный кем-то хлам, – как ни посмотри, – мусорная свалка. Среди деревьев взошло солнце, но и оно выглядело довольно странно, походило на зеленое пламя костра, разведенного посреди леса. Окрестности пребывали в печальной дремоте, из последних сил поддерживая в себе угасающую жизнь. Папоротники, трава и мох имели синий цвет и были скованны оцепенением, словно скульптуры, при любом прикосновении, они рассыпались, как пепел. Здесь не перекликались птицы, не шумел в кронах ветер – тишина висела необыкновенная, и казалось, что можно за километр услышать писк мыши, если бы она вообще где-нибудь в этом лесу очутилась.
– Сто рублей тому, кто сумеет меня убедить, что я в родном лесничестве после аварии на атомной станции, – пошутил Егор, с любопытством озираясь по сторонам.
Едва только он это заявил, как с неба прямо на него высыпался мешок денег. От неожиданности Егор замер, словно очутился под бумажным дождем, затем опомнился, наклонился и поднял одну купюру. Она была серо-фиолетовая с профилем рогатого дьявола на белом фоне сбоку. В центре был обозначен ее номинал – 100 глёз. Слева, в углу, был изображен символ Судьбы – вытянутый треугольник в круге. С обратной стороны этой бумажки – серп и топор, перекрещенные, как инструменты садиста, а по обе стороны от них изогнулись дугой веточки рагангоры, перевитые лентой, на которой было начертано какое-то сообщение на незнакомом языке.
– Здесь что-то написано, – окликнул Егор друзей, и голос его эхом прокатился по Мертвому лесу.
Эрвин и Лада, шагавшие уже далеко впереди, обернулись.
– Брось! – воскликнул Эрвин, как только сообразил, что произошло.
– Сначала прочти, что написано, – потребовал Егор, помахивая купюрой.
Эрвин сердито циркнул слюной в сторону, вернулся к нему, поднял одну из банкнот и перевел:
– «Добро пожаловать в Ульмеригию!» – здесь написано.
– Листовка какая-то, – произнес Егор. – А тут что?
– Он сообщил тебе: «Теперь ты убедился».
– И все? – Егор с недоумением поглядел на Эрвина.
– Что вы тут нашли? – К ним подошла Лада.
– О чем ты думаешь? – сердито спросил Эрвин, пристально глядя на Егора.
– Об Ульмеригии.
– В чем ты себя убедил?
– Что мы в лесу после ядерной катастрофы.
– Советую, выбросить это из головы, – нахмурился Эрвин.
– Хорошо, – согласился Егор. – Только не хотел бы я, чтобы наш лес когда-нибудь стал таким уродливым.
Мальчики бросили странные бумажки, и когда те легли на общую кучу, то она, с шипением плавясь, просочилась в землю.
– А кто этот он? – спросил Егор.
– Не вздумай произнести его имя, – строго предупредил Эрвин.
Они продолжили путь. А в лесу уже совсем рассвело. Солнце жарко пламенело в кронах деревьев, которые, как, впрочем, и кустарники почему-то стали синими. Землю испещрили рыжие тени. В каком-то месте тропа сделалась вязкой и скользкой, как подтаявшее сливочное масло. Теперь ребята с трудом удерживались на ногах. И все же Лада поскользнулась. При падении она сумела ухватиться за какую-то ветку, которая от ее хватки пронзительно заверещала, словно придушенная. От неожиданности Лада выпустила ее и едва не рухнула на землю, но вовремя к ней подскользил Егор и помог удержаться на ногах. Дальше они следовали, придерживая друг друга за руки, пока земля под ногами вновь не затвердела, и ни с того, ни с сего, стала красочно переливаться, подобно бензиновому пятну на асфальте.
– Не поддавайтесь впечатлениям, – попросил Эрвин. – Пусть все, что вокруг нас происходит, не пугает вас, а радует. Так безопасней.
– Ты хочешь, чтобы мы купались в этой грязи и хохотали? – с иронией сказал Егор.
Эрвин не ответил.
– А ведь все это твои фантазии, верно? – подметила Лада. – Весь этот горелый лес. Выходит, мы проникли в твои мысли, как… как в твой сон.
– Называйте это, как хотите, но только молча, – отозвался Эрвин.
– А как же мы вернемся в наш мир? – спросил Егор.
– Если я правильно рассчитал концентрацию отвара, действие рагангоры должно прекратиться с наступлением темноты, – ответил Эрвин, но заметив недоумение друзей, добавил: – Не волнуйтесь, я постарался сделать так, чтобы наше путешествие не закончилось в лапах врага.
– Спасибо, ваше величество, ты умеешь поддержать в своих воинах силу духа, – проговорил Егор.
Дальше тропинка была такая ухабистая, что ребята, как ни старались, все же бесконечно спотыкались и цеплялись ногами за торчащие корни, а кроме того, приходилось то и дело снимать с лица противную маску из тонкой паутины, которой было всюду развешано в избытке. Но лес оставался по-прежнему пустым, – ни одного живого существа не было слышно и видно. Наконец деревья расступились, и перед восхищенным взглядом друзей засияли озаренные солнцем луга.
Теперь они шагали среди высокой травы золотисто-сине-красного цвета. Повсюду тихо бренчали колокольчики. С их серебристых лепестков скатывались ярко-голубые росинки. Поляна выглядела живописно, однако стоило только коснуться травы и цветов, как они рассыпались, словно пыль, а руки окрашивались разноцветной пудрой.
«Какой хрупкий мир! – размышляла Лада. – Как странно и красиво вокруг! Но хоть бы тут летали какие-нибудь насекомые. – Едва в ее сознании возникло это желание, как тотчас над лугом запорхали удивительные существа, похожие на полупрозрачных крылатых человечков не многим крупнее бабочки-махаона. Крылышки этих существ покрывал отливающий радужным сиянием рисунок – у каждого свой собственный: цветущий сад, морской берег, лесной ручей с такой чистой водой, что ее можно пить, не опасаясь за свое здоровье. Минута, другая и вся поляна наполнилась этими прелестными летунами.
– Ты посмотри, как они красивы! – восхищалась Лада, показывая рукой на луг.
– Кто? – не понял Егор и остановился.
– Ты разве не видишь? – смутилась Лада.
– Кого? – спросил Егор.
– Это юмисы, – отозвался Эрвин. – Луговые духи зерна. Они очень трудолюбивы.
Только он это сказал, как расписные существа стали вырисовываться прямо на глазах Егора. Их становилось все больше и больше, словно они рождались из воздуха или вылетали из-за невидимого занавеса. Юмисы порхали над травами, собирали с них зерна и уносили в свои гнезда.
– Трудятся, как пчелы, – произнесла Лада.
– Юмисы кормят зерном своих малышей, – объяснил Эрвин. – Никто не может помешать им здесь, на этой залитой солнцем поляне, кроме злых курке. Эти демоны иногда вредят их зерну.
– Как же они справляются с голодом? – спросил Егор.
– На такой случай у них есть большие запасы, – ответил Эрвин и добавил: – Хотите увидеть их гнезда? – и повел рукой. – Смотрите.
Егор и Лада тотчас заметили шарообразные свитые из стеблей сооружения диаметром чуть больше футбольного мяча, которые висели тут и там над поляной. Любопытно, что эти гнезда свободно парили в воздухе, не испытывая на себе никакого земного притяжения. А главное, подойти к ним было невозможно: при каждом приближении, гнезда отталкивались от чужака, словно однополярный магнит – вот лучшая защита для жилища. Внутрь него семья юмисов проникала через небольшой вход, увитый сиреневым вьюнком. Лада остановилась у гнезда на доступном от него расстоянии и стала наблюдать за порхающими духами. А юмисы с любопытством окружили ее. Они садились на плечи, голову и руки, обнюхивали ее волосы, трогали нос, губы и заглядывали в глаза, будто в зеркало. Лада сияла от удовольствия. Она совсем не чувствовала их прикосновений.
– Я бы хотела приручить хотя бы парочку, – сказала она ребятам и обратилась к юмисам: – Дома я бы кормила вас лучшим зерном, поила бы соком и медом. А вечером перед сном мы бы читали друг другу сказки или травили бы анекдоты. Вот бы мои одноклассники на вас посмотрели!
– Не говори так, – сказал Эрвин, подставляя ладонь кружащимся вокруг него духам. – А то они и в самом деле запросятся к тебе домой. И вообще в неволе они очень капризны.
– А ты пробовал держать их дома? – поинтересовался Егор, рассматривая крылышки юмиса, который сел к нему на руку для знакомства.
– Нет, они и тут вполне счастливы, – ответил Эрвин. – А дома и без них хватает забот.
– Разве такие милые существа могут быть капризными? – не поверила ему Лада и улыбнулась юмису, который сидел у нее на указательном пальце и строил ей глазки. Она погладила его по головке, и дух заурчал от удовольствия, будто ласковая кошка.
– На самом деле не все так просто, – продолжал Эрвин. – Если ты возьмешь его с собой, он исчезнет с глаз, как только мы вернемся домой. Он будет невидимым, как призрак, но останется жить в твоих мыслях и не даст тебе покоя. Ты будешь думать о нем, кормить, поить его и разговаривать с ним, а окружающие, решат, что ты свихнулась.
– Как жаль, – вздохнула Лада и обратилась к юмису: – Лети, собирай своим детенышам зерно. Ты нужен этому мрачному царству, как мечта о счастье. – Она взмахнула рукой, и юмис, облетев ее с любопытством, понесся к своим травам.
А тем временем один из юмисов, на крыльях которого была изображена цветущая лужайка, подлетел к Егору и бросил ему на ладонь крошечное зернышко. Егор вопросительно поглядел на Эрвина. Что бы это значило?
– Он угощает тебя, – объяснил тот. – Съешь, это семечко кипрея, оно прибавит тебе сил.
– Такое маленькое, да я и вкуса-то не почувствую, – сказал Егор, но тут же сунул угощение в рот.
– В любом зернышке содержится большая сила, из таких вот высокие кусты вырастают, – кивнул на заросли Эрвин. – А кипрейным пухом юмисы выстилают в гнезде место для сна вроде перины.
– Они так добры к нам, – Лада сияла от удовольствия.
Между тем юмис с лужайкой на крыльях слетал к травам и вскоре вернулся, неся в руках по зернышку, которыми теперь угостил Эрвина и Ладу.
– D;nkun!  – поблагодарил его Эрвин на прусском наречии и добавил, что они вынуждены поторопиться и продолжить свой путь.
Оставив поляну юмисов, друзья направились дальше по скользкой тропе, она вела к большому лесу, который вскоре показался вдали. Эта тропа, рыжая, будто кирпич, извивалась среди светлых лугов. До самого леса шли молча. Ничего любопытного не происходило, для безопасности каждый пытался думать только о том, что видно вокруг. А вокруг были только небо, солнце, облака и цветущие травы. Войдя в лес, Лада и мальчики погрузились в такой густой сумрак, какой только можно себе вообразить, поэтому им пришлось достать и включить фонари. Здесь было сыро и прохладно, а некоторые деревья были такие гнилые, что когда нечаянно задевали их ствол или ветви рукой или ногой, на них оставались вмятины, как на сырой глине.
– Теперь мы в Дремлющем лесу, – объяснил Эрвин. – Впереди нас ждут овраг и болото. Только не думайте о плохом. Пусть этот лес покажется вам веселым.
– Постараемся, – в один голос отозвались Егор и Лада.
Они смело зашагали по бурой тропе среди густых кустарников и деревьев, отгоняя тревожные мысли, которые так и роились вокруг и назойливо пытались проникнуть в сознание. Постепенно тропа сузилась до ширины ступни, и теперь была вся переплетена корнями деревьев, цепкими и прочными, так что ребята то и дело спотыкались. Колючие ветви хлестали их по лицу, паутина навешивалась на одежду тяжелыми мешками, а корней под ногами становилось все больше. И казалось, этому лесу не будет конца. Как вдруг Егор зацепился ногой о корень и рухнул со всего маху в вязкую грязь.
– Дурацкие корни, они так и вьются, как змеи! – в сердцах воскликнул он, поднимаясь из буровато-зеленой липкой жижи.
Эрвин и Лада только и успели обернуться, как корни деревьев превратились в змей, зашевелились, поползли и стали быстро и ловко обвиваться вокруг ног Егора, злобно шипя и кусаясь.
– Только не волнуйся! – крикнул Эрвин. – Они не ядовитые.
Егор торопливо извлек из кожуха цыганский нож и принялся кромсать, оплетающих его змееподобных демонов, чтобы освободиться от их крепких колец. Ему на помощь со своим ножом подскочил Эрвин. Желтая кровь нечисти брызгала в разные стороны, а порубленные куски мгновенно сгорали в зеленом пламене. Наконец корни-змеи начали отступать, – скуля и огрызаясь, как хищные твари, они уползали в почву.
– Так вам и надо! – кричал Егор. – Убирайтесь прочь! – И в следующую минуту на тропе не осталось ни одной гадины. Тогда он стер со лба пот, огляделся и сунул нож в кожух на поясе.
– Поменьше бы ты размышлял, – попросил его Эрвин.
– Это не так легко, – заступилась Лада. – В таком призрачном лесу, чего только себе не намыслишь!
Эрвин пожал плечами. Убедившись, что с Егором все в порядке, они направились дальше. Теперь тропа стала шире и свободна от корней и колючек. Вот только ветви деревьев и кустов покрывала зловонная слизь. Она стекала по стволам, вязко тянулась и капала прямо на голову.
– Похоже, здесь кто-то страдает насморком, – проговорила Лада, стирая со щеки противную гадость.
Едва она произнесла это, как сверху раздался оглушительный чих, и друзья с ног до головы покрылись липкими соплями.
– Это змеетур, – объяснил Эрвин, вытирая лицо. – Нас он не тронет, но эта скотина кружит над лесом целыми днями, поедает мелких драконов и доносит обо всем, что здесь происходит своему хозяину.
В следующую минуту огромная крылатая тень пронеслась над кронами деревьев, и ветви закачались от поднятого демоном ветра.
– Такой огромный, а питается мелюзгой? – удивилась Лада, тщетно стряхивая противную слизь с плеча.
– Зато в больших количествах, – добавил Эрвин.
– Ты бы поменьше воображала, – укоризненно попросил Егор, вытираясь мокрым платком. – Не очень-то приятно, когда на тебя сморкаются огромные змеетуры.
Эрвин не успел поднести к губам указательный палец, чтобы Егор помолчал, как ящер, вновь пролетая над лесом, обильно обдал их зеленоватой слизью.
– Он что, простужен? – пролепетала раздосадованная Лада.
– Каким его представили, такой он и есть, – объяснил Эрвин, и тотчас сверху послышались кашель и шмыганье носом.
– Бедненький, – пожалела Лада.
– Пойдемте отсюда скорее, – взмолился Егор.
– Нам бы помыться, где-нибудь, – вздохнула Лада.
– Мы скоро доберемся до ручья, – ответил Эрвин. – Пойдемте.
Ель, из-под корней которой бежал ручей, Эрвин отыскал быстро. Тропу к этому месту он хорошо запомнил со дня своего первого похода, и никаких дополнительных ориентиров ему больше не требовалось.
– А эту воду можно пить? – уточнила Лада, когда они встали на берегу ручья.
– Можно, – заверил Эрвин. – Ель очищает ее своими корнями, всасывая вредные примеси.
Тут ребята вымылись, почистились и попробовали воды, вкусом напоминающую охлажденный лимонад из лопнувшей трубы какой-нибудь фабрики освежающих напитков. После этого они решили немного передохнуть и подкрепиться пирожками с капустой, которых напекла Лайма им в дорогу.
– Пять минут отдыха, – объявил Эрвин, раздавая всем по пирожку.
– Далеко еще? – спросил Егор, садясь на траву. Он взял пирожок, облокотился на камень и вытянул усталые ноги, которые уже начали болеть в икрах.
– Не очень, – коротко бросил в ответ Эрвин.
Лада съела пирожок, запила водой прямо из ручья, черпая ее сложенными лодочкой ладонями, и осталась сидеть на низеньком берегу. Некоторое время она глядела на текущую воду, слушала ее журчащее пение и вскоре начала забываться в дремоте. Ручей извивался, поблескивал звездочками, заворачивался маленькими бурунами возле берега и устремлялся дальше в свою туманную бесконечность волшебных грез. Лада невольно клюнула носом, закрыла глаза, и душа ее устремилась вслед за увлекающим ее быстрым веселым потоком. Во сне Лада едва не свалилась в ручей, но Эрвин подхватил ее и немедленно разбудил.
– В Ульмеригии спать нельзя, здесь могут украсть твою душу, – объяснил он и вернулся к своему рюкзаку.
Лада сонно повела глазами, зевнула и осовело качнула головой.
– Ты устала? – спросил Егор, подсаживаясь к ней.
– Немного, – призналась она, склонив на его плечо голову.
– Потерпи еще немного, – добавил Эрвин.
– Я все думаю, почему под деревьями совсем нет палой листвы, они что мертвые? – поинтересовался Егор.
– Этот лес дремлет с тех пор, как из Самбии были изгнаны последние пруссы, – ответил Эрвин. – Здесь вечная осень, вечное увядание и смерть.
– Скажи, разве демоны опасны, если мы можем избавиться от них силой своей мысли?
– Они коварны, потому что не думать о них почти невозможно. Пользуясь этим, они нагнетают страх, отчего становятся только сильнее.
– Дать бы всем этим маркополям по зуб… – Егор в ужасе оборвал свою тираду и зажал рот ладонью.
– Вот это ты сделал зря, – с досадой сказал Эрвин и, озираясь, поднялся с жухлой примятой травы.
Егор тоже выпрямился, хватаясь за нож и глядя по сторонам. Лада бросила на него печальный взгляд, поглядела на Эрвина и поняла: сейчас что-то произойдет. Ребята встали спиной друг к другу. А маркополи точно ждали, когда их позовут, теперь их сонмище принялось вылезать отовсюду. Несколько валунов и коряг ожили прямо на глазах, они засверкали хищным взглядом и заскрежетали длинными зубами. Минута, другая и демоны наводнили лес бесчисленной ордой, и стали сжимать кольцо вокруг своих жертв.
– Не бойтесь, – шептал Эрвин друзьям. – Теперь это главное. Храните полное спокойствие. Они не причинят нам вреда, они не способны даже…
Но тут раздался оглушительный визг Лады. Прямо на нее с дерева сиганул маркополь и вцепился ей в волосы с ловкостью дикой кошки. Егор тут же обернулся и со всего размаха врезал этому злодею кулаком по морде, так что тот отключился и свалился бездыханный. Но толпа свирепых демонов вокруг живо сгущалась. От ужаса Ладе хотелось бежать, да было некуда. Она ощутила себя припертой к стене, и это еще больше пугало ее. Из последних сил она собралась с мыслями и заставила себя успокоиться. «Я не боюсь!» – прошептала она несколько раз. А в следующую минуту маркополи бросились в атаку.
– Stiptwei!  – прокричал Эрвин по-прусски.
Маркополи встали на полушаге, как вкопанные.
– Gur;nisku! Sp;rtis mazzan nik;i en gertistin pan;uka! Wis;i pakw;lptwei!  – продолжал он.
Маркополи, словно дрессированные, пали на колени. У кого коленей не было – опустились на круглый живот. В миг перед друзьями оказалось послушное стадо демонов.
– Madlitun j;ss d;iws,  – приказал Эрвин.
Маркополи в один голос забормотали молитву.
– Чего это они? – удивился Егор и с недоумением поглядел на Ладу.
В ответ она лишь пожала плечами.
А дальше было куда веселее. Какая-то таинственная сила была во власти Эрвина. Он управлял демонами волей своей мысли, обращенной в четкие распоряжения, командовал, как безмозглыми рабами.
– Вы, жалкие выродки, решили повеселить своими забавными трюками? – молвил Эрвин. – Gerai. Gre;ztun, k;i mussan be lagzd; skr;twei abipussan!
Маркополи осклабились, зашипели, заклацали зубами и вдруг принялись уничтожать сами себя и тех, кто по соседству. Многотысячная армия демонов обратилась в оргию безумцев. Среди деревьев завязалась жестокая потасовка. Демоны рвали, кромсали, щипали друг друга, так что повсюду стоял треск, скрежет зубов, визг и стоны, их зеленая кровь брызгала в разные стороны, а земля усеивалась изувеченными телами.
– Ничтожества, – сказал Эрвин.
– И долго они будут друг друга кромсать? – поинтересовался Егор.
– Как бы нам теперь отсюда выбраться? – озираясь, спросила Лада.
Вся земля вокруг усеялась трупами, лапами, ногами, хоботами, пальцами и была залита кровавой жижей. Как только путь был свободен, ребята наскоро собрались и стали пробираться к тропе среди поверженных демонов. Тут Лада нечаянно оцарапалась щекой о коготь перевалившегося через ветку дохлого маркополя, которого, наверное, так пнули во время драки, что он взлетел и повис без сознания, как тряпка. Лада вскрикнула.
– Больно? – спросил Егор.
– Терпимо, – ответила она, отирая кровь платком. – Эта тварь даже мертвая царапается.
Только она произнесла, как труп мигом вскочил, яростно сверкнул белыми глазами и, сделав подъем-переворот на ветке, спрыгнул на Ладу и вцепился ей в горло своими корявыми лапами. Пока Егор отдирал мертвеца от Лады, тот шипел, скалился и кусал ее за нос, крепче впиваясь когтями в горло, при всем этом он брыкался и отпихивался от мальчишки задними лапами, как истеричная блоха. Такая неожиданная потасовка могла бы закончиться довольно печально, не успей Эрвин заглянуть в мертвые глаза маркополя и крикнуть: «Замри!» Демон в ту же секунду застыл, как скульптура. Стоило большого труда разжать и сломать ему пальцы, чтобы освободить Ладу. Она с облегчением вздохнула, потирая шею и нос.
– Вы не умеете управлять собственными мыслями, – с сожалением проговорил Эрвин.
Подавая Ладе свой платок, поскольку ее собственный был уже весь в крови, Егор воскликнул в сердцах:
– Да пошли они все, вместе со своим…
Эрвин развернулся, зажал Егору рот ладонью и сурово проговорил:
– Послушай, не испытывай мое терпение.
Егор вырвался и хмуро поглядел на Эрвина в упор, тяжело дыша и сжимая кулаки.
– Ну хватит, не будем ссориться, – проговорила Лада примирительно, – ведь у нас мало времени.
Мальчики обменялись далеко недобрыми взглядами, и когда Лада, наконец, остановила кровотечение из носа, все продолжили путь.
Между тем стала портиться погода. День внезапно померк. Задул теплый, как дыхание лета, ветер. По водянисто-зеленому небу поползли бордовые тучи, они все чаще скрывали солнце, и тогда лес погружался в полумрак. А время текло быстро, словно ключевая вода, и уже половина светлого дня осталась позади. Надо было торопиться. Наконец, поворот за поворотом, тропа привела друзей к обрыву.
– Мы спустимся в ущелье и продолжим путь по его дну, так мы скорее выйдем к болоту, – объяснил Эрвин.
– А тебе не кажется этот спуск слишком крутым? – риторически сказал Егор, осматривая оранжевый глинистый склон внизу, подобный гуашевой краске, да еще исполосованный торчащими всюду фиолетовыми корнями спящих на его склоне деревьев, более того, оттуда отчетливо слышался отвратительный запах гнили.
– Дальше будет пологий, – объяснил Эрвин.
– Спасибо хоть на этом, – проворчал Егор.
Они прошли по кромке обрыва, добрались до более подходящего для спуска участка и двинулись вниз. Ноги скользили по сырой глине, которая липла к подошвам ботинок, отчего они стали тяжелее. То и дело приходилось придерживаться за стволы деревьев и цепляться руками за торчащие корни и ветки, чтобы не сорваться. Пока ребята сползали на дно ущелья, одежда, руки и обувь покрылись рыжими разводами. Наконец они спустились.
– Знала бы, что наша прогулка будет такой увеселительной, надела бы чего-нибудь попроще, – промолвила Лада, размазывая на ладонях грязь.
– Эрвин мог бы и предупредить, – заметил на это Егор, снимая куском деревяшки толстый слой глины с подошвы ботинок.
– Ерунда, почистимся на болоте, – махнул рукой Эрвин. – Пойдемте.
– Самое подходящее место, – сказал Егор. – В болотах я до сих пор не купался.
– Далеко ли еще? – спросила Лада.
– Не очень, – бросил Эрвин через плечо и добавил: – Пройдем болото, потом будет легче, все время в гору.
Егор и Лада с недоумением переглянулись.
Они шагали по дну сырого оврага, когда на деревьях, что возвышались по обоим склонам, появились призраки повешенных солдат. Егор присмотрелся к ним как следует и увидел, что мундиры их потрепанны, на обмороженных конечностях бледная, местами сползающая кожа, а у некоторых, – какой ужас! – пустые глазницы. Полупрозрачные висельники тяжело вздыхали, безвольно болтались на сквозняке, стонали и провожали детей зловещим взглядом кровавых белков или черной пустотой вместо глаз. И шептали угрожающим хриплым голосом:
– Верните нам жизнь!
– Помолитесь за нас!
– Мы еще вернемся!..
И так далее в том же духе.
– Не обращайте внимания, – посоветовал Эрвин. – Эти безвредные призраки тщетно пытаются нагнать на нас побольше страху.
– А за что их повесили? – спросила Лада.
– Они не висят. Когда мы уйдем, они разлетятся по своим делам. А сейчас подражают висельникам – солдатам наполеоновской армии, умершим в Пруссии после ухода из России в 1812 году. Раненые, больные, обмороженные.
– Бедняжки, – посочувствовала им Лада.
– Те приятели получили по заслугам! – воскликнул Егор. – А эти висят, как сосиски в магазине.
Эрвин и Лада не успели глазом моргнуть, как вместо призраков на ветвях закачались жирные сосиски.
До болота они и в самом деле добрались неожиданно быстро и без особых препятствий, если не считать резкого неприятного запаха липкой грязи под ногами. Эрвин все время поторапливал и старался занять мысли ребят перечислением того, что они видят вокруг, пока кому-нибудь, избавь Перкуно, не пришло в голову вспомнить еще какого-нибудь демона. И вот оно – болото. Друзья встали на сухих кочках с черно-белой, как шкура зебры, травой и осмотрелись. Перед ними простирался заболоченный лес с торчащими тут и там высокими гнилыми деревьями, вода здесь хоть и была прозрачная, но с илистого дна тут и там всплывали большие лиловые пузыри, поэтому казалось, что болото кипит, а кроме того, над водой поднимался сиреневый пар с золотистыми искорками брызг, и слышалось клокотание.
– И ты хочешь сказать, мы должны переправиться через это мерзкое болото? – с брезгливым выражением на лице спросил Егор.
– Если бы ты помолчал, умник, я бы нашел возможность его обойти, – хмуро ответил Эрвин. – Для того я и торопил вас, чтобы сэкономить время на обход. Раздевайтесь, – небрежно бросил он.
– А что теперь произошло? – угрюмо спросил Егор.
– То, что ты сказал, – холодно произнес Эрвин и принялся расшнуровывать ботинки. – Теперь даже если мы и решим его обходить, болото все равно будет лежать перед нами препятствием.
Лада с сожалением вздохнула и тоже стала снимать туфли.
– А вода хол… – одумалась она вовремя.
– Теплая, как парное молоко, – мгновенно спохватился Эрвин.
Разувшись, он посмотрел по сторонам, выбрал несколько молоденьких деревьев, которые росли из воды вверх корнями, затем вынул свой нож, срезал более менее прямые из них, почистил от ненужных веток и раздал друзьям по готовой палке.
Когда Эрвин, Лада и Егор друг за другом ступили в воду, она и в самом деле показалась им теплой. Под ногами путались водоросли, ил мягко обволакивал ноги, а тина касалась их, как волосы утопленников. Воды было по колено. Ощупывая дно палкой и всматриваясь в воду, ребята старались ни о чем не думать, опасаясь вызвать на свою голову какую-нибудь очередную гадкую тварь. Прилагая отчаянные усилия, они гнали всякую мысль прочь, и было это нелегко.
– Лучше всего думать о том, что вы уже видите, – посоветовал Эрвин. – Теплая вода, лимоновые водоросли, малиновый ил и так далее.
– Я так и делаю, – проворчал Егор.
– Я тоже, – отозвалась Лада.
– Значит, хоть немного вы научились управлять своими мыслями, – похвалил их Эрвин.
Деревья стояли на высоких корнях, как на ходулях, и были мягкие и зигзагообразные, как отражение в воде, которое в этом болоте, напротив, было прямым, отчего казалось, будто реальность и ее отображение поменялись местами. Тут и там из воды высовывались горбатые кочки с пучками полосатой травы, но как только палка касалась их, кочки вдруг уходили под воду, словно в испуге, и ступать на них было нельзя. Как вдруг Лада оступилась, она бы погрузилась под воду, если бы Егор вовремя не подхватил ее, а затем помог восстановить равновесие.
В то время, пока они двигались следом за Эрвином к невидимому пока еще противоположному берегу, погода совсем уже испортилась. Небо плотно заволоклось тяжелыми багряными тучами, и вскоре начал накрапывать салатовый дождь. Это испытание тоже оказалось не из приятных. Каждая капля, попадая на руки, лицо и шею, вызывала болезненный ожог и покраснение, на одежде от них оставались дырки с оплавленными краями, на воде – шипящие пузыри, а стволы деревьев покрывались лунками, похожими на следы, какие бывают у людей после оспы. Терпеть разъедающие кожу дождевые капли было невмоготу. Лада стала всхлипывать от боли и отчаяния. Егор шипел и потирал поврежденные места, омывая их водой, а потом и вовсе погрузился с головой под воду. Лада последовала его примеру. Эрвину стоило большого труда и терпения, чтобы силой своей мысли сменить едкий дождь на обычный, прежде чем разразился настоящий ливень. Это помогло всем спастись от участи быть заживо растворенными в кислоте. Свежий дождь окончательно смыл с них зеленый яд и прекратился. Ребята двинулись дальше, устало передвигая ногами.
– Ничего подобного я себе не воображал, – оправдывался Егор.
– Мне тоже такое в голову не приходило, – сообщила Лада.
– Спокойно, – попросил Эрвин. – Продолжайте перечислять то, что видите. Можно вслух. Так безопасней.
И вот этакой странно бормочущей вереницей они, наконец, добрались до берега, который на их удивление, оказался ни чем иным, как узеньким песчаным пляжем, позади которого начиналась варварская лесосека, где повсюду торчали пни. А за вырубкой темнела стена пока еще нетронутого леса. Но, ни это поразило ребят, когда они выбрались на сушу. Их внимание привлек здешний песок – он был бриллиантовым! Егор отбросил палку и ботинки, упал на колени и стал загребать драгоценный песок руками. Бриллианты сыпались с приятным мелодичным звоном и ярко сверкали в прорывающихся среди облаков лучах солнца. Егор, не помня себя от удивления, стал осыпаться бриллиантами, и они застревали в его мокрых волосах, попадали за шиворот и в карманы. Лада тоже опустилась на драгоценный песок, зачерпнула горсть бриллиантов и стала любоваться их блеском. Лишь Эрвин, к их недоумению, оставался мрачным, словно зануда.
«Теперь демоны пытаются овладеть нами не с помощью нагнетания страха, – размышлял он, – а игрою на человеческих слабостях. Им нельзя поддаваться. Нужно сейчас же что-нибудь предпринять».
Эрвин окликнул друзей, и когда они обернулись, твердым голосом провозгласил:
– Глядите, этот песок превратился в кисельную размазню!
Едва только он произнес эту фразу, бриллиантовый песок моментально раскис, и Лада с Егором погрузились почти по пояс в полупрозрачный вишневый кисель, как в трясину.
– Зачем ты это сделал?! – с негодованием возопил Егор, пытаясь выбраться на траву, чтобы отвесить Эрвину подзатыльник. Но руки и ноги его скользили, а трава легко срывалась большими пучками – не удержаться.
– Не обижайтесь, – попросил Эрвин. – Теперь это вкусный кисель, и вы можете хорошенько им подкрепиться, прежде чем мы отправимся дальше.
– Спасибо за угощение, – скривилась в ответ Лада и выползла из киселя на берег.
– Не переживайте, – махнул рукой Эрвин. – Очень скоро вы поймете, что все по-настоящему ценное мы оставили дома, куда нам надо вернуться живыми.
Чавкая босыми ногами, Егор и Лада, наконец, выбрались на лужайку с мягкой полосатой травой и растянулись на ней с превеликим облегчением как на шкуре мохнатой зебры.
– Боже, как я устала, – вздохнула Лада.
– Мы немного отдохнем, – предложил Егор.
– Хорошо, а я посмотрю, что нас ждет впереди. В прошлый раз никакой вырубки тут не было, – сказал Эрвин, обуваясь, и потом зашагал в сторону леса по тропинке усыпанной свежими опилками.
– Странно все это, – зевая, промолвил Егор.
– И когда только мы доберемся? – спросила Лада и закрыла глаза.
Эрвин почему-то вернулся слишком быстро. Он окликнул ребят, и когда те поднялись, поторопил их следовать в лес. За вырубкой узкая тропа вела через чащу, но вскоре деревья расступились, путешественники вышли на луг и осмотрелись. Посреди луга возвышался небольшой холм, на склоне которого лопатой ковырялся какой-то мальчишка. Егор тотчас узнал его. «Это Пашка! Его нужно предупредить! Бежим!» – спохватился Егор и бросился к холму. «Стой! – закричал Эрвин. – Не подходи к нему! Это опасно!» Но Егор не слышал. «Пашка, беги! – кричал он, размахивая руками. – Уходи! Там бомба! Убьет!» Но Пашка, как ни в чем не бывало, продолжал копать, не замечая никого вокруг. Глаза его рубинами горели от ожидания увидеть клад. Он торопливо вонзал лопату, поднимал ее и отбрасывал землю в сторону. «Пашка! Остановись!» – из последних сил вопил Егор, а в следующее мгновение прогремел взрыв, и весь луг залило белым светом. Тут Егор с криком очнулся. Он открыл глаза и увидел Эрвина, но чувствуя накатившую слабость, не смог подняться и осмотреться. Так и остался лежать, с трудом соображая, где он и что происходит.
А дело было вот в чем. Когда Егор и Лада остались одни на берегу, неподалеку из воды появился холмик путаных водорослей. Некоторое время он торчал неподвижно, и его можно было принять за обыкновенную кочку. Но потом он стал медленно двигаться к берегу, словно плот, подталкиваемый ветерком. Ничего подозрительного в этой кочке не было, подобных ей по всему болоту торчало множество. Как вдруг среди ее мокрых стеблей моргнул большой черный глаз, а затем показался темный кольчатый горб. Кочка направлялась к месту, где расположились на отдых два юных человека. Движение ее было неуловимо. Прошло некоторое время, и вот из воды стало робко и осторожно выползать скользкое, пиявообразное существо полутораметровой длины. Кожа этой призрачной твари была черная, как нефть, испещренная мелкими красными пятнами. Болотный демон бесшумно подполз к ноге Егора, открыл круглую пасть, и тогда из нее вытянулась присоска, снабженная острыми зубьями. С тихим чмоканьем этот гад присосался к самому кончику большого пальца мальчишки. Не чувствуя ничего подозрительного, Егор до дремоты любовался разноцветными тучами, а демон тем временем торопливо сосал, наливаясь его кровью, будто свиная кишка приготовленная под сосиски. Демон толстел и разбухал от наслаждения, а Егор незаметно для себя погрузился в сон. Никогда бы он не проснулся больше, не вернись Эрвин вовремя. Увидав кровососущего гада, он подхватил палку и, произнеся какое-то прусское проклятье, со всего размаху перепоясал демона с такой силой, что тот выпустил палец Егора, отрыгнул часть темной крови и со свистящим шипением торопливо ускользнул в болото, пуская розовые пузыри.
Лада, разбуженная шумом, отползла в сторону и с ужасом взирала на исчезающую в болотной воде мерзкую тварь.
– Пашка! – едва слышно повторил Егор.
– Ты навоображал себе болотного демона и даже не посмотрел, что тот и в самом деле явился, – с укором сказал Эрвин.
– Я видел Пашку, – вяло возразил Егор, чувствуя слабость и какое-то странное безразличие к жизни.
– Ведь ты мог погибнуть! – воскликнула Лада.
– Некоторые твари здесь могут маскироваться под чужие образы, – догадался Эрвин. – Только этого нам не хватало. Еще раз прошу: старайтесь ни о чем не думать.
– Я, кажется, уснул, – с трудом пробормотал Егор.
– Ты можешь подняться? – с беспокойством спросил Эрвин, протягивая ему руку.
Егор, прилагая усилия, приподнялся на локтях, затем попытался сесть и тут же схватился за ладонь Эрвина, тот помог ему встать и воскликнул:
– О великий Перкуно! Спасибо, что сохранил жизнь этому глупому человеку!
Егор стоял, покачиваясь на ногах, словно пьяный. Как вдруг он стал терять сознание. Эрвин подхватил его и положил на траву.
– Жарко, – придя в себя, прошептал Егор сухими губами. – Очень жарко.
– Что с ним? – испуганно спрашивала Лада.
– Это от потери крови, – ответил Эрвин, расстегивая куртку и рубашку Егора. – Сейчас ему станет легче. – С этими словами он поднялся, зачерпнул ладонями немного воды, протер ему грудь, затем лоб и лицо.
Наконец Егор оправился. Хотя был еще бледен. Он поднялся и выпрямился, держась за плечо Эрвина, чтобы снова не свалиться.
– Как ты? – с беспокойством спросила его Лада.
– Нормально, – вяло ответил Егор.
– Можешь идти? – спросил Эрвин.
– Смогу, – кивнул тот.
Друзья продолжили путь по тропе, которая петляла среди пней, и вырубка эта представляла собой довольно печальное зрелище. Следы топора были свежие, повсюду валялись щепки, да ветки, а пни покрылись рубиновыми каплями влаги, словно они рыдали кровавыми слезами. И вновь стал накрапывать дождь.
– Впереди нас ждет еще немало сюрпризов, – предупредил Эрвин. – Но это уже моя забота.
Когда ребята вошли в лес, тропа извиваясь, вскоре исчезла в его полумраке среди колонноподобных необъятных стволов. Зато лес выглядел привычней, хотя и был голым и погруженным в сон. Через несколько минут среди деревьев замаячил просвет – то ли поляна, то ли росчисть. До горы Медянгарб оставалось уже недалеко.
– Мы почти у цели, – проговорил Эрвин.
– Знаю, на этой горе рыцари разгромили прусское городище в тринадцатом веке, – сообщил Егор.
Эрвин покачал головой, с сочувствием поглядел на Ладу, потом бросил злой взгляд на Егора и горестно произнес:
– Ну кто тебя вечно тянет за язык?!
В следующую секунду мимо Егора просвистела стрела и вонзилась в ствол ближайшего к нему дерева. Тотчас послышался топот конских копыт. А потом по лесу пронесся истошный вопль раненой женщины.
– Живо за мной! – скомандовал Эрвин.
Один за другим они бросились к толстому стволу бука, укрылись за ним, осмотрелись, затем украдкой перебежали к выворотню с торчащими в разные стороны мощными корнями с землей, и спрятались за ним, как за стеной. А в следующую минуту мимо проскакали несколько всадников.
– Рыцари, – прошептал Егор.
– Кого позвал, тот и явился, – сказал Эрвин.
– Что же с нами будет? – спросила Лада.
Егор тоже вопросительно поглядел на Эрвина. Но тот ответил не сразу. Он сидел неподвижно, устремив к небу взгляд, и вполголоса молил богов о защите. Через несколько минут Эрвин закончил свои причитания, перевел дух и, закрыв глаза, облокотился на выворотень.
– Что же теперь? – вновь поинтересовалась Лада.
– Это зависит от нас, – проговорил Эрвин, посмотрел на друзей и добавил: – Держитесь ближе друг к другу. Мы должны подняться на гору и завершить дело как можно скорее.
– Да здесь полно крестоносцев, – заявил Егор, прислушиваясь к страшному шуму.
– Они повсюду, – добавила Лада, опасливо озираясь по сторонам.
Лесная опушка ожила в одночасье. Мелькающие тени и жуткие звуки тут наводили гораздо больше ужаса, чем все те демоны, которые попадались сегодня на пути.
– И все-таки мы в безопасности, – решительно сообщил Эрвин и выбрался из укрытия.
За ним последовали Егор и Лада. Теперь они оказались на широкой тропе, которая вела к городищу мимо небольшого прусского селения. Здесь отчетливо ощущался запах дыма, в воздухе вихрем носились шум, крики, лязг оружия и стоны. Деревня была в осаде. С треском и гулом полыхали, чадили горящие хижины, обрушивались кровли, пешие рыцари в кольчуге и прусские воины одетые в звериные шкуры бились, не жалея себя, и земля орошалась их кровью. По дворам в панике ползали раненые и беспомощные старики. С резким свистом проносились стрелы, мелькали копья, крушили, пронзали, секли человеческую плоть мечи и топоры. Обливаясь кровью, замертво падали воины в истоптанную, взбитую, скользкую грязь. Невольные свидетели битвы – спутники Эрвина – стояли спиной друг к другу, однако их будто не замечали. Как вдруг один из всадников с черным крестом на белом плаще пронесся сквозь Ладу и Егора на полном скаку, не причинив им никакого вреда.
– И кто тут призраки? – прошептал Егор, и в следующее мгновение сквозь него пронеслась стрела. Егор проводил ее недоумевающим взглядом.
– Ты что-нибудь почувствовал? – спросила с недоумением Лада.
– Ничего, – ответил Егор, ощупывая то место на груди, из которого только что вылетела стрела.
– Тогда спешим на гору, – позвал за собой Эрвин.
Стрелы, копья, топоры еще не раз летели сквозь них, а случайные удары мечом полосовали воздух вслепую. А вокруг бушевало невообразимое смятение. Лесные воины отступали. Сквозь звуки убийственного хаоса раздавались стоны, крики, перестук конских копыт. На глазах рухнувшая кровля, погребла под собой старика, который, высунувшись из окна, кричал проклятия жестоким завоевателям. Ни Эрвин, ни кто из друзей не могли помочь старику и раненым или вообще повлиять на ход битвы. Не спасти было и маленькую прусскую девочку, непонятно откуда тут взявшуюся. Она сидела во дворе горящего дома и громко ревела возле мертвого отца с перерезанным горлом. Эрвин хотел было поднять несчастного ребенка на руки, да не вышло – это было все равно, что пытаться схватить мираж.
Эрвину и раньше приходилось переживать это страшное событие. Беда, постигшая его далеких предков, бывало, являлась ему в кошмарных сновидениях. И невозможно было избавиться от этих жутких картин.
Когда друзья покинули горящую деревню, на окрестности вдруг опустилась забытая тишина: грохот битвы, крики, треск огня мигом рассеялись в тихом лесном воздухе. Можно было подумать, что это видение пронеслось сквозь время, и теперь начался новый отсчет, новый сюжет, новый виток истории этой земли. Вокруг угрюмый лес. Под ногами тропинка, которая, уводя вправо, стала подниматься по довольно крутому склону горы. Что будет дальше? На этот вопрос они получили ответ уже очень скоро. По лесу вдруг стал раздаваться гулкий стук топоров.
– Скорее наверх, к алтарю, – проговорил Эрвин. – Мы должны успеть. – Какое-то необъяснимое чувство руководило его поступками. Как будто кто-то свыше нашептывал ему, что нужно делать в следующую минуту.
Дальше тропа спиралью поднималась меж двух валов до плоской вершины. Наверху, пройдя среди обугленных останков давно спаленных хижин, они очутились в том самом месте, которое когда-то называлось «святилищем». Тут друзья увидели тысячелетний дуб. Какой-то белокурый мальчик стоял перед ним. Эрвин поднял руку, чтобы Егор и Лада остановились и спрятались за ряд обугленных столбов бывшего алтарного частокола. Толстый ствол дуба разветвлялся на трое, и каждый из тех ответвлений назывался в честь богов Патолло, Перкуно и Потримпо. Крона дуба густая и широкая, нависала как полог. Однако часть ствола и нижние ветви этого мощного дерева были тронуты жадным огнем, и почернели, а кора была покрыта выщерблинами от ударов копий и ощетинилась застрявшими в ней стрелами.
– Что он делает? – спросила Лада, наблюдая за мальчиком.
– Приносит жертву богам и молит их о спасении, – ответил Эрвин.
– Кто он? – прошептал Егор.
Эрвин не ответил, он вышел из-за горелого столба и направился прямиком к юному сембу, который в этот момент заканчивал свой жреческий ритуал. После этого мальчик огляделся по сторонам, словно услышал чего-то, и, не замечая, приближающегося к нему Эрвина, взял из дупла идол. Эрвин тоже услышал, что по склону холма кто-то поднимается. Всадники? Ни минуты терять больше нельзя. Оба подростка насторожились.
Тем временем Лада взяла Егора за руку и прошептала:
– Господи, как они похожи, оба белокурые и синеглазые! Будто братья!
– Подозреваю, это кто-то из его далеких предков, – тихо проговорил Егор.
Между тем Эрвин подошел к мальчику и позвал его:
– Кальвис!
Но тот не обратил на зов никакого внимания.
– Кальвис! – снова окликнул Эрвин и коснулся его плеча.
Но и это тоже не возымело на мальчика никакого воздействия. Он замер возле дуба и прислушался, пытаясь определить, откуда надвигается опасность. Тогда Эрвин вынул из-за пазухи янтарный идол, и тот сейчас же вспыхнул ярким сиянием. В то же мгновение засветился идол, которого держал в руке Кальвис, словно они были связаны единым электрическим полем. Оба идола, а точнее они были одним и тем же идолом, разделенным надвое временем, сияли, как два маленьких солнца. Но тут Кальвис заметил приближающихся к нему всадников и пропал как видение. А Эрвин со светящимся идолом в руке и его друзья в тот же миг оказались одни на горе посреди дубравы. Ни обгорелых остовов хижин, ни разрушенного частокола тут уже не было, а только дуб, еще более постаревший и дуплистый, стоял в центре этой рощи. Егор и Лада вышли из-за деревьев и поспешили к Эрвину.
– Кто это был? – поинтересовалась Лада.
– Кальвис, – ответил Эрвин.
– Это твой пра… прадед, верно? – уточнил Егор.
– Он жил здесь семьсот пятьдесят лет назад, – объяснил Эрвин.
– И вы так похожи! – заметила ему Лада.
– А куда он пропал? – спросил Егор.
– Тевтоны обнаружили его и пустились за ним в погоню, – сказал Эрвин. – Но Кальвис, благодаря богам, спасется. Слава Перкуно!
– Естественно, – иначе ты не стоял бы сейчас рядом с нами, – ухмыльнулся Егор.
– Где мы? – спросила Лада.
– Мы все еще в Ульмеригии, и пора бы поторопиться, – ответил Эрвин. – Егор, начинай собирать хворост и сложи его возле священного дуба.
– Слушаюсь, ваше величество, – с кивком отозвался Егор и стал бродить среди деревьев и подбирать сухие ветки, коряги и трухлявые деревяшки.
Эрвин отстегнул от воротника куртки булавку и отдал ее Ладе, чтобы она в нужный момент могла проколоть палец.
– Всего несколько капель, – объяснил он.
– Сколько угодно, – ответила Лада.
Вечерело, солнце уже клонилось к земле, его косые зеленоватые лучи пронизывали воздух среди стволов деревьев. Эрвин достал из рюкзака одеяние верховного жреца: синий камзол, широкий льняной пояс, меховую шапку с янтарным бубоном и торопливо переоделся. Потом он вынул из кармана брошенной куртки четыре кусочка корня рагангоры и, продолжая бормотать по-прусски, закопал их в том месте, где было решено развести костер. Егор и Лада все это время собирали хворост. Затем Эрвин установил в дупле идол, встал перед дубом на колени и принялся возносить к богам свои мольбы. А Егор, чиркнув зажигалкой, начал разводить костер. Огонь, потрескивая хворостом, стал расти на глазах, белый дымок потянулся к кроне Вековечного дуба, а отблески пламени заплясали по стволам окружающих деревьев. И вот ветви дуба пришли в движение, зашептали на ветерке, словно дуб очнулся от долгого забытья. А Эрвин, покачиваясь из стороны в сторону, обращался к богам:
…Под кроной Священного дуба
Взывали предки мои:
Вернись, Перкуно! Здесь твоя земля;
Ты мудро правил, жестокого врага казня.
И ты, бог Патолло, приди!
Твой мир подземный ждет суда.
Потримпо, прогони сей одряхлевший мир,
И юной силой жизни напои…

И так далее. Не понимая ничего из его слов, Егор и Лада наблюдали за странными действиями друга, которыми он почти уже довел себя до исступления. Идол все еще сиял своим таинственным солнечным светом. Высоко поднимался дым от костра и, подхваченный ветром, уносился над кронами в темнеющее вечернее небо. Никто из ребят не подозревал о том, что в эту минуту по склону холма в закатных лучах солнца торопливо ползет чья-то высокая тень. Она приближалась.
В какой-то момент Егор услышал позади себя шорох и обернулся. Прямо к ним быстро шагал высокий человек в длинном черном пальто и милицейской фуражке. Егор с недоумением воззрился на него. Откуда тут взялся лейтенант Инин?
– Здравствуйте, – сказал Егор. – А вы-то как здесь?
Эрвин, глубоко погруженный в свой жреческий ритуал, опомнился лишь, когда лесной воздух пронзил громкий крик Лады. Обернувшись, он увидел, что Инин прижимает к себе Егора, удерживая его за горло, а Лада, в ужасе отступает к ближайшему дереву.
– Отпустите! – шипел Егор. – Оставьте меня!
– Подойди ко мне Лада, и я отпущу его, – лукаво улыбался Инин.
– Нет, Лада, не подходи к нему! – воскликнул Эрвин.
– Только без глупостей дети, вижу, вы затеяли тут бессовестную игру, – проговорил Инин. – Нехорошо. Подойди ко мне девочка. Что эти оболтусы еще задумали сделать с тобой? Не бойся, я не позволю им этого. Ха-ха.
– Отпустите его, – сердито сказала Лада. – Он ничего плохого не делал.
– Как только ты подойдешь ко мне, отпущу, – проворковал Инин.
– Лада, булавка, – напомнил Эрвин.
– Отпустите, – снова потребовала Лада.
– Не слушай его, Лада, это Велняс! – воскликнул Эрвин.
– Какие глупости, – с ухмылкой возразил Инин. – Этот прусский мальчишка окончательно помешался. Он сбивает вас с толку. Довольно. Мне надоели ваши опасные игры. Ведь я просил доставлять ко мне в участок все находки. Отдайте мне идол, и отправляйтесь по домам. Ха-ха.
– Лада, не подходи к нему, – просил Эрвин, чувствуя, что дело становится гораздо сложнее, чем он ожидал.
– Пусть он отпустит Егора, – отозвалась она.
– Девочка моя, тебя ждет папа, – продолжал Инин. – Он будет очень недоволен, если узнает, чем вы тут занимаетесь.
– Лада, нет! – закричал Эрвин.
Лада приблизилась к Инину. Тот ловким движением отшвырнул от себя Егора, схватил девчонку за руку и притянул к себе. В следующий момент Егор поднялся, выхватил свой цыганский нож и бросился на Инина с криком: «Негодяй!». Однако нож прошел сквозь милиционера, не причинив ему никакого вреда, как призраку, но скользнул по руке Лады. Кровь ее брызнула в разные стороны. Лада вскрикнула, но не поддалась страху, сжала от боли зубы, стерпела. Чтобы ни произошло, важно ничего не бояться, – это она понимала отчетливо. Егор в ужасе от собственного поступка отступил, не зная, что теперь делать.
– Идол! – рычащим голосом потребовал Инин, хищно сверкая глазами. – Иначе я убью ее!
Эрвин бросил на Ладу взгляд обреченного и, достав идол из дупла, направился к лейтенанту Инину, который, ехидно посмеиваясь, так сжимал горло девчонке, что она, залившись краской, начала задыхаться и откашливаться.
– Проклятый оборотень! – выругался Егор, с ожесточением взирая на врага.
– Идол мне! – прорычал тот в ответ.
– Много веков ты ждал этого момента, Велняс, – проговорил Эрвин, приближаясь. – И наконец, дождался. Вот он идол. – Протянул его Инину. – Отпусти девчонку и тогда он будет твоим.
– Поставь идол на землю и отойди, – приказал Инин. – Твой жар мне не приятен.
– Не надо, Эрвин, – прохрипела Лада.
– Велняс, ведь ты уничтожишь его, верно? –  спросил Эрвин, печально глядя на идол.
– J;, twajs swintisku, Kriwe Erwin, – ответил Инин. – Twajs w;rai;ai ilgai paikitun majs galw;, adder tein; as pernaik;ntun sen t;, – и снова потребовал он, протянув руку: – D;tun stabas man!
А в это время по склону холма уже лезли жаждущие крови демоны, мужчины с пилами и ружьями, мертвецы с петлями, капканами и ножами, вооруженные солдаты-призраки. Полчище их росло среди деревьев позади хозяина. Набычившись, ждали они приказа.
– Gerai,  – тихо произнес Эрвин, видя, что силы не на его стороне. Он тянул время, желая украдкой подобраться к разбрызганным по жухлым листьям каплям девичьей крови, столь необходимой идолу в такую суровую минуту, да не успел.
– Не отдавай ему, Эрвин! – воскликнула Лада со слезами и так взмахнула рукой, что несколько капель крови, блестящими рубинами, полетели в сторону прусса.
Одна из них угодила в голову идола и тотчас с шипением проникла в янтарь, отчего истукан немедленно озарился огненным светом. В ту же секунду Инин испустил такой яростный рев, что закачались деревья. Свободной рукой он заслонил глаза от ослепительного сияния.
Воинство демонических тварей поспешило в атаку. Их было не счесть. Но путь им преградили деревья, своими ветвями, словно бичом, они хлестали демонов, вытягивая из-под земли свои корни, хватали, душили, сбивали с ног, не позволяя врагам приблизиться к Эрвину и его друзьям. Вековечный дуб, склонившись, сшибал маркополей своими ветвями, как шахматные фигуры с доски.
– За Самбию! – прокричал Эрвин, подняв над головой светящийся идол, словно это был факел.
И тогда на холм бросились звери и птицы, и ящерицы со всех уголков леса. Медведи, туры, рыси, будто восставшие из прошлого лесные духи, рвали когтями, рогами, зубами своих заклятых врагов. С мелкими демонами ловко справлялось ополчение барздуков, эти гномы, исчезая и неожиданно появляясь перед жертвой, орудовали колючими дубинками. Плети ежевики, усеянные загнутыми шипами, путались под ногами врага. Волки разрывали демонов на куски, олени били рогами, птицы вышибали клювом глаза и наносили глубокие раны когтями. А ящерицы бросались под ноги, так что нечисть, спотыкаясь, валилась на землю.
Но вражескому полчищу не было конца. Демоны напирали, стреляли из ружей, ранили острыми клыками. Смерть кружила над лесом, подбирала тела погибших, чтобы с вихрем стихии боя унести их в подземный мир Патолло. Эта лесная битва была эфирна, как сон, но угрожала гибелью троим подросткам, как явь.
Эрвин, улучив момент, подобрал несколько жухлых дубовых листьев, на которых темнели капли крови Лады, и поспешил к жертвенному костру. Он бросил листья в огонь, и тот взорвался, как от горсти пороха, приняв долгожданную добычу. Инин встрепенулся, будто невидимая сила прожгла его насквозь, и выпустил Ладу. Тогда Егор схватил ее за руку и отвел в сторону. А Эрвин тем временем, взывая к богам, молил об изгнании демонического существа из жертвы. И боги услышали его. Перкуно с грохотом разорвал молнией небо, и огненная стрела пронзила Инина насквозь, отчего тот встрепенулся и взрычал, болезненно хватаясь руками за виски; Патолло стукнул о землю своим посохом, и содрогнулась она, так что Инин едва устоял на ногах; а Потримпо взвил над лесом вихрь, и тот закружился, огибая стволы деревьев, и направился прямиком к костру, словно тот притягивал его жаром своего пламени. Идол, горящий в руке Эрвина, будто солнце, изматывал силы Велняса: демон корчился в судорогах, заслоняясь рукой от яркого света, из груди его вырывались то стон, то рев, то козье блеянье. По требованию Эрвина, Егор и Лада взялись за руки. Жаркое сияние идола образовало вокруг троих друзей мерцающий призрачный щит. Инин из последних сил двинулся к ним, протянув жадную руку к вожделенному идолу.
– Этот идол, Велняс, принадлежит моему роду, – проговорил Эрвин. – Как и прежде, он будет передаваться от предка к потомку. А ты, Велняс, отправляйся в ад!
Вслед за этими словами, вихрь, который уже подобрался к костру, подхватил пламя, набросился на Инина и закружил вокруг него в огненном танце. Демон рвал на себе одежду, глаза его лезли из орбит, зубы сыпались изо рта, а кожа принялась тлеть, как старый пергамент. Тело его плавилось, словно восковое, пока на земле не осталась от него темная лужа. Когда огненный вихрь на ней заплясал, расплавленная эта жижа с шипением просочилась в землю, и следом за ней туда же ушел вихрь, втянув за собой старый лес, словно грязную, истертую, опаленную пожарами оболочку. Битва разом схлынула. И местность вокруг преобразилась. Сумеречные окрестности дремали. Эрвин, Лада и Егор все еще стояли, тесно прижавшись друг к другу, но в лесу царил мир и покой. Тишина была такая, что слышался стук их сердец. Идол в руке Эрвина погас, и мальчик немедленно спрятал его за пазуху.
– Сгинул, что ли, – тихо промолвил Егор.
– Он больше не явится? – осторожно поинтересовалась Лада.
– Велняс не может исчезнуть навсегда, – объяснил Эрвин. – Он будет существовать столько, сколько будут жить на этой земле люди. Важно, боги вернулись! Теперь они будут хранить этот мир.
– Значит, можно идти домой? – с надеждой спросила Лада.
Тут Егор посмотрел на ее окровавленную руку. На счастье важные сосуды не были задеты, и кровь больше не шла. Только глубокий порез остался темной полосой.
– Ты извини меня, пожалуйста, что так вышло, – тихо промолвил Егор и смущенно опустил глаза.
– Пустяки, – ответила Лада. – Теперь надо подумать, как мы выберемся из Ульмеригии, ведь скоро стемнеет.
– А вы посмотрите вокруг, – проговорил Эрвин, надевая на плечи рюкзак. – Мы уже дома.
Тут Егор и Лада увидели, что и в самом деле находятся в Замландском лесу на холме возле старого дуба. Радость накатилась волной. Егор издал торжествующий вопль и обнял Ладу, которая была готова рыдать от нахлынувшего счастья. А Эрвин, произнеся благодарность богам и лесным духам-помощникам, принял в объятие ликующих друзей, которые едва не свалили его с ног. Но сумерки сгущались, солнце давно уже село, и надо было торопиться домой.
Было уже совсем темно, когда они добрались до усадьбы. Плут и Заринка встретили их радостным лаем и, приветствуя, принялись скакать вокруг, как заведенные. Я тем временем как раз закончил поить коней, и по пути к дому наткнулся на детей. Увидев их, я возмутился не на шутку.
– Боже мой! – воскликнул я. – Где вы валялись?
– Что, хороши? – съехидничал Егор.
– Да на вас чистой нитки нет! – возмутился я.
– Мы немного поблудили в лесу, – смущенно промолвила Лада.
– Можно подумать, вы кувыркались в хлеве со свиньями, – не удержался я от резкого замечания.
– Спасибо за комплимент, – небрежно бросил Егор.
Лада смущенно опустила глаза, Заринка лизала ее ладонь, Плут жарко дышал, усевшись возле меня, и подобострастно взирал на Заринку, а Егор, смахнув кусок грязи со штанины, выпрямился и сложил на груди руки.
– Вы, значит, не можете без приключений, – проговорил я, хмуро взирая на сына.
– Мы это… Мы были в Ульмеригии, – нерешительно сознался Егор.
– Я ведь запрещал, – все тем же недовольным тоном сказал я.
– Но, папа, – ответил Егор. – Боги вернулись! Понимаешь?
– Понимаю, да только ваши легкомысленные подвиги меня удручают, – вздохнул я.
– Ты разве не рад? – спросил Егор, подозрительно прищурившись.
– Лихоимство, – ответил я и сердито продолжил: – Завтра же в церковь. Исповедоваться, причащаться, молиться. – Затем я перевел взгляд на Эрвина и с укором произнес: – Тебя, конечно, это не касается, я понимаю, но твои предки не увлекали в свой мир христиан.
– Больше это не повториться, – ответил на это Эрвин и одарил Егора презрительным взглядом.
Тот пожал плечами.
– Как скажешь, ваше величество, – согласился Егор и кивнул мне: – Пап, я ведь сам напросился. Он не виноват.
– Ладно, – вздохнул я.
После этого Эрвин, заторопился домой, взял велосипед Егора, попрощался с нами и покатил в деревню.
– А вы, марш в ванную, – приказал я. – Мыться. – Лада и Егор мигом повернулись и поспешили в дом. – Стойте! – Они обернулись. – По очереди.
За ужином дети наперебой пересказали мне все, что произошло с ними в Ульмеригии. Я слушал, хмурился и удивлялся их смелости.
– Никогда не забуду этого похода, – заключила Лада и сунула в рот кусочек жареного кабачка с чесноком.
– Ну да, – возразил Егор, торопливо прожевал, запил яблочным компотом и добавил: – Если бы не мы, лейтенант Инин, то есть Велняс, со своими демонами мог запросто уничтожить Эрвина.
Я покачал головой.
– Странная эта история с Ининым, – задумчиво промолвил я.
– Почему? – спросил Егор.
Я поглядел в свою тарелку, поднял глаза на сына, затем посмотрел на Ладу и продолжил:
– Вчера он пропал, и до сих пор неизвестно, где находится.
– Я же говорил, он оборотень, – махнул вилкой Егор. – Велняс им овладел.
– Он рычал, а потом ушел под землю, – добавила Лада. – Было очень страшно.
– Точнее просочился, – поправил Егор.
– Может быть, – вздохнул я, – но завтра утром, хотите вы или нет, мы все вместе едем в город. Пора посетить церковь и привести ваши души в порядок.
Егор и Лада переглянулись, на их губах мелькнула улыбка, завтра они были готовы отправиться куда угодно. Главное, протянуть время, потому что расставаться им никак не хотелось.

Лейтенанта Инина нашли на другой день. Об этом я узнал только к вечеру от Дениса, когда звонил в участок, чтобы справиться, не вернулся ли начальник. Останки Инина заметил Федор в придорожной канаве возле леса. На первый взгляд, можно было предположить, что милиционера сбила машина и бесследно скрылась с места происшествия. Но при ближайшем рассмотрении трупа напрашивались совершенно неожиданные выводы: несчастный выглядел так, словно из него вылезло иное существо, как выбирается созревшее хищное насекомое из порядком изношенной оболочки питательной жертвы. Больше того, на лице погибшего не было кожи, ее аккуратно сняли, будто маску. Что произошло с лейтенантом на самом деле – не разгаданная тайна, которую следствие, возможно, никогда уже не раскроет.
Вместе с тем в наше лесничество и в самом деле пришло спокойное мирное время. Никто больше не терялся в лесу, не тонул в болоте, нам не досаждали браконьеры, ребятишки не подрывались на бомбах и минах времен войны, а чиновники и коммерсанты оставили меня в покое со всеми их глупыми проектами. Жизнь ведь она сильнее смерти, потому что продолжается вечно, только в иных формах, – в это верили древние жители Самбии.
В ноябре я отправился в город, где выступил перед школьниками с докладом о животных и растениях нашего леса. Когда я закончил и ответил на многочисленные вопросы зала, семья Березкиных вручила мне подарок – мобильный телефон со встроенной в него фотокамерой. Егор пообещал, что научит меня пользоваться таким телефоном, если я дам слово, что не стану жалеть денег на его поездки на Куршскую косу. Пришлось согласиться.
Кирху в Пруссовке отреставрировали незадолго до Рождества, вернув ей первоначальный облик снаружи, а внутри ее оформили в православных традициях. Селяне с немалым любопытством наблюдали, как церковь росла, как поднимались краснокирпичные стены, как возводили крутобокую крышу и, наконец, на глазах изумленных людей ее башню увенчали медным шпилем, на который потом водрузили сверкающий в солнечных лучах золотистый крест, так что вознесся он к самому небу. На торжественное освещение собрались поглядеть почти все жители деревни. Тут были пасечник Архип, Белокурая Варвара, бабушки-торговки, Жанна, Демьян, Заварский, Прохор, Савелий, Смолин с семейством, Макар, Федор, я с Егором и другие. Вокруг кирхи совершили крестный ход. Священник с молитвами обильно побрызгал святой водой на ее стены, не забыл благословить будущих прихожан, затем все вошли внутрь и провели первую службу. В гулком светлом зале звучали долгожданные молитвы Господу Богу, слышались ангельские голоса детского хора из города, потрескивали свечи, а кадилом надымили так, что воздух наполнился бледным туманом и был пронизан золотистыми лучами, сквозящими из высоких витражей. Затем праздник переместился на площадь, тут уже гремела музыка, развернулось застолье, и закружилась пляска. А вечером на скамеечке запевали хором старухи. Для них бренчал на гитаре Кожемякин, да все жалел, что нет здесь Пашки с его дудочкой, а то было бы еще веселей. Праздник продолжался до темноты. С тех пор в церкви Архангела Михаила проходят традиционные службы, на которые собирается много народу. Вот только приезжающих гостей разместить бывает негде. «Постоялый двор» так и остался без ремонта на неведомо какое время.
Эрвин продолжал заниматься своими научными изысканиями природы, он даже написал статью по содержанию и разведению жуков-носорогов и опубликовал ее в биологическом журнале. А однажды, это было весной, после длительных поисков в Ульмеригии ему, наконец, удалось обнаружить в разных частях леса несколько кустиков рагангоры, которые чудом избежали уничтожения. Он собрал их семена и потом выращивал это растение на грядках в саду возле своего дома.
Плут и Заринка напрыгали себе пять хорошеньких щенков. Мы с Егором ездили на косу, чтобы выбрать щенка и воспитать его на смену Плуту. Но и тут между мной и сыном едва не произошла ссора. Я пожелал забрать щенка серенького с черными подпалинами, каким был Сед, а Егору понравился темненький и самый шустрый из всего выводка. Подозреваю, наш спор мог закончиться большим скандалом, если бы я не привел весьма убедительный довод; я заявил категорически: «Станешь лесничим, тогда сам будешь выбирать себе собаку. А сейчас мое время». Егор смерил меня отчаянным взглядом, но посчитал мое слово справедливым и уступил. Щенка мы забрали через две недели. Придет время, и Яр, так мы его назвали, сменит своего отца на службе Замландскому лесничеству.
Течет скромная, неторопливая, полная забот жизнь Пруссовки. И лес наш еще хранит немало тайн и старых легенд. А я по обыкновению выхожу на лесную тропу и бреду по ней к новым открытиям.