Прусский идол

Из сборника "Замландский лес".

Часть первая
Прусский идол

Глава I
Мелодии весны
Свежий майский день. После утреннего дождя солнце выкатилось из-за синих, словно лепесток фиалки, облаков, и в саду весело заискрились травы, кусты и деревья. Гулял слабый ветер, теплый как дыхание весны, над цветами снова загудели пчелы и шмели, а птицы, встряхнувшись, запели еще громче и радостней. Обогретая земля вскоре подсохла, и тогда о прошедшем дожде напоминали только зеркально-голубые оконца луж на бурой проселочной дороге.
Около полудня, я и мой верный пес Плут отправились в Пруссовку. На этот раз я не стал седлать Ставра, пусть пасется на свежей весенней траве, а сам решил прогуляться в деревню пешком. Плут, довольный тем, что его взяли в сопровождение, бежал впереди и попутно обнюхивал придорожные кусты и столбы, а потом, задрав лапу, оставлял на них свои метки, чтобы чужие знали: тут есть свой хозяин. Плут был внуком Седа – любимого пса моего отца. Когда у деревенской подружки Седа родились пятеро щенков, мой отец отправился в тот дом и выбрал девочку – самую шуструю. Спустя несколько лет старый Сед умер, и нам очень не хватало его, но Алинка, так отец назвал нового щенка, заменила нам своего отца, помогая на обходе леса, в охране дома и прочих делах нашей службы. Лишь однажды она принесла потомство. Мой отец отобрал среди семерых того, что рос побойчее и оставил на воспитание, а остальных раздал в деревне и в городе. Будет замена Алинке и память о доблестном Седе, рассуждал отец, и за веселый озорной характер, который сразу проявился у щенка, назвал его Плутом.
Алинка до последнего дня оставалась преданной хозяину. Когда тот заболел, она не оставляла его, лежала возле его кровати, лизала ему руки, сердито рычала, заслышав чужой голос приезжих, и внимательно следила за манипуляциями сельского врача – доктора Мерчюса – который навещал больного лесничего несколько раз в неделю. Но болезнь все-таки одолела. После смерти хозяина, Алинка стала отказываться от еды, то и дело вспоминала его жалобным воем, и, не выдержав тоски, спустя несколько дней устремилась за ним вдогонку.
Плут остался на моем воспитании. Он вырос надежным и преданным другом. Внешне похожий на овчарку, он все же был беспородным, как и его родители. Плут напоминал нам Седа, и отличался от него разве только черной короткой шерстью, какая была у матери, но зато у него были маленькие уши торчком и длинный пушистый, словно помело, хвост, как у отца. Плут помогал нам разыскивать заблудившихся в лесу туристов, сопровождал на обходах и охранял дом. Больше того я обучил нашего способного друга приносить по утрам почту, которую вечно спешащий почтальон оставлял на перекрестке шоссе и лесной дороги. По утрам я подзывал Плута и приказывал: «Неси почту». Он немедленно бежал к перекрестку, подбирал сверток газет, писем и немедленно возвращался, за что получал угощение: какой-нибудь сухарик или вчерашнюю кость. Плут оказался умным добросовестным помощником в лесничестве, таким, какими были его мать и дед. Если преданность и отвага у собак передаются по наследству, то это как раз такой случай. Мы всегда были вместе: Плут и я.
Пруссовка почти не изменилась за последние годы. Руины кирхи так густо обросли березками и осинами, что напоминали скалистую гору. На мостике через канаву, заменили деревянные перила, потому что старые совсем уже сгнили. Вокруг домов пышно разрослись плодовые сады. А на базаре, что на деревенской площади, сколотили новые прилавки. В осенний сезон тут разворачивается оживленная торговля овощами, фруктами, молоком, медом и солениями.
В тот раз мы с Плутом прежде всего навестили старого Гентаса, чтобы справиться о его здоровье и заодно купить молока. Гентас выглядел очень постаревшим, хотя синие глаза его все еще блестели ярко и живо. Его белые, как тополиный пух, борода и усы достигали в длину едва ли не пояса, лысину он по своему обыкновению прятал под маленькой вязаной шапочкой. Несмотря на возраст, лесник оставался на удивление здоровым и крепким. Как и прежде его больше всего волновала судьба Замландского леса. Время от времени Гентас выбирался в лесничество верхом на белом жеребце, которого он звал Пергрубрюс. Это был красивый, сильный конь, который служил старому пруссу так же добросовестно, как и его предок. В теплое время года Гентас обычно отдыхал в кресле под деревьями любимого сада и подолгу задумчиво глядел перед собой. Кроме леса у него других забот, казалось, и не было. Дочь Лайма хорошо справлялась с домашним хозяйством, внук Эрвин подрос, и ему теперь шел тринадцатый год. Он учился в сельской школе, помогал по дому и в свободное время подрабатывал у меня в лесничестве. Эрвин обещал, что когда вырастит, станет лесником, как дедушка. И в этом я не сомневался.
В тот раз, как я и рассчитывал, Гентаса мы застали в его саду. Старик сидел в плетеном из лозы кресле и слушал гудение пчел в цветущих яблонях, словно то был концерт. Я поприветствовал его и сел рядом на маленький табурет. Плуту наша компания быстро наскучила, он почесался, походил кругом нас, высунул язык, поглядел мне в глаза нетерпеливым сверлящим взглядом, спрашивая разрешения, на что я махнул рукой, и тогда пес отправился на улицу общаться со своими деревенскими приятелями и родственниками. Эрвин был еще в школе. Лайма хлопотала в доме возле плиты, потом вышла покормить кур зерном, после чего направилась на луг доить корову. А мы с Гентасом разговорились.
– Что, сына ждешь? – сразу поинтересовался он.
– Ты как всегда проницателен, Гентас, – ответил я.
– А для кого бы тебе еще молоко понадобилось? – хитро усмехнулся он.
– Верно, жду Егора с большим нетерпением, – объяснил я. – Давно не виделись. И работы много в саду, мне одному не управиться.
– Ну-ну, – проговорил он. – Твой отец тебя тоже из города ждал, точно так же, с нетерпением.
За разговором Гентас всегда вспоминал моего отца, хвалил его богатырскую силу и удивлялся его странной несвоевременной смерти да всякий раз ставил его в пример и хмурился, когда я поступаю по-своему, а не так, как, по мнению Гентаса, сделал бы мой отец или он сам. «Всеволод был настоящим лесничим», – часто повторял он. И без толку я пытался объяснить Гентасу, что время не стоит на месте, что мир вокруг меняется, что работать приходится во многом по-новому. На это Гентас только качал головой, вздыхал и сердито ворчал. Понимая, что убедить старого лесника никакими доводами невозможно, я этот спор прекращал.
Другой разговор, который Гентас затевал в последнее время с особым трепетом – это судьба Эрвина. На этот раз он заговорил о внуке очень серьезно. Нахмурил брови, задумался и произнес:
– Я вот тоже надеюсь на него... Стар я уже, Ярослав, а старость не та болезнь, от которой поправляются. Вижу, меркнет моя звезда на небосклоне. – Он поднял глаза к небу, помолчал, а потом продолжил: – Патолло ждет, не дождется меня в своем царстве, где обитает дух моего великого предка Гониглиса. А я все живу, и боги не торопятся призвать меня к себе.
– Не говори так, Гентас, – сказал я. – Ты нужен нам. Твои знания и опыт, которыми ты со мной делишься, очень помогают мне в трудную минуту. Лес любит тебя и ждет твоего возвращения.
– Теперь, Ярослав, мне не хватает прежних сил, – промолвил он с грустью. – Но, надеюсь, меня сменит Эрвин. Он потомок великого прусса, он отважен и трудолюбив. Я верю в него.
– С виду он обычный парнишка.
– Он потомок великого Гониглиса, – заявил Гентас. – Скоро, уже совсем скоро, он осознает всю ответственность, нося в сердце это священное имя. Настанет день, когда я передам ему символ нашего рода. Он должен стать верховным жрецом.
– Я не сомневаюсь, Гентас, – проговорил я. – Сейчас он обычный мальчик. У него в школе много друзей. Для мальчишек нет никакой разницы, кто он есть на самом деле.
– Пусть так. Но Эрвин не обычный мальчик, – возразил Гентас. – У него кровь великого прусса. – Уже известны ему многие тайны нашей родной земли. Придет время, и он будет вынужден столкнуться с миром, который не доступен ни одному другому человеку, кроме прусса.
– Это нелегкое испытание, Гентас, – промолвил я.
– Таково завещание предков, – ответил он.
– Послушай, Гентас, – оживился я. – Вот вы, потомки, хранители священной земли и традиций. Но разве может человек быть вождем племени, которое больше не существует? У тебя нет подданных и вы с внуком и Лаймой – единственные оставшиеся представители древнего рода.
– Ты не прав, Ярослав, – возразил Гентас. – У меня есть семья, хоть и маленькая. Еще несколько сембов живут заграницей. Нас мало, но род наш на мне не заканчивается. Эрвин пока еще подросток, но за ним будущее. – Гентас перевел дух, поглядел на меня пристально и продолжил, тихо и осторожно: – На этой земле есть мир, скрытый от вас, христиан. Ты знаешь, о чем это я. Но все неудачи, происхождения которых люди не способны объяснить, привыкли списывать на собственные ошибки или случайности. Но это не так. Теперь никто не верит в духов. Когда-то здесь правил Перкуно. Христиане изгнали его. Демонам досталась Ульмеригия. С тех пор в этом злополучном царстве правит Велняс. Прошло много веков. Перкуно покровительствует нам. Сила его в идоле, который мы чтим и передаем по наследству. Все было бы хорошо, да Велняс желает прибрать себе и нашу Самбию. Из Ульмеригии он посылает против нас несчастья. Но пока идол в наших руках, Велняс не сумеет овладеть Самбией. Однажды Эрвин станет жрецом, но прежде ему придется преодолеть череду непростых испытаний. Я верю, он выдержит их. Сила, опыт и знания предков помогут ему. И наступит тот час, когда я с чистой душой передам ему символ Перкуновой власти. Да помогут Эрвину боги!
– Эрвин – достойный потомок пруссов, – сказал я. – Он настоящий друг леса.
– Я рад за него. Пока стоит наш лес, не иссякнет род прусса Гониглиса, – гордо произнес Гентас и добавил: – Будь уверен, Велняс не тронет лесников, пока мы защищаем лес, ведь это и его убежище.
– Эрвин стремится к лесу, как дитя к матери, – проговорил я. – Придет время, он будет заботиться о нем так же бережно и старательно, как ты, Гентас.
– Спасибо, Ярослав, твои слова укрепляют во мне надежду. Что может быть полезнее для сына, как перенять опыт отца, а для внука – опыт деда. Я помню, что сказал твой отец перед смертью: «Храните этот лес, и он будет хранить вас». Я повторяю его слова и хочу добавить: береги память об отце, он был сильным человеком, и многому научил тебя. Он помогает тебе, Ярослав.
– Да, Гентас, я часто вспоминаю его и спрашиваю себя, так бы он поступил в ту или другую минуту и нахожу верное решение. Все то, чему я научился от вас обоих, теперь меня выручает. И сейчас ты остаешься моим самым лучшим учителем.
Гентас улыбнулся.
– Я полагаю, Ярослав, ты оправдаешь надежды своего отца. Но у тебя растет сын. Ведь он когда-нибудь сменит тебя, верно?
– Эрвин и Егор – хорошие друзья, росли вместе, но теперь они разные. Город делает человека другим. Впрочем, это не мешает ему любить лес. Я ведь тоже рос и учился в городе. Уверен, Егор выучится и вернется к нам хорошим помощником.
– От тебя, Ярослав, тоже многое зависит.
Я взглянул на Гентаса и спросил:
– Помнишь, ты рассказал мне прусскую сказку об отважном лягушонке?
– Помню, – ответил он.
– Я так глубоко проникся ею, что запомнил на всю жизнь, – с удовольствием сообщил я.
– Значит, я сумел рассказать ее правильно, – сказал Гентас.
– Так вот, – продолжил я свою мысль, – однажды я пересказал приключения лягушонка Егору, немного переделав эту историю на новый лад. Судьба лягушонка тоже задела сердце мальчика, тронула его до глубины души. Мне кажется, твоя сказка закладывает в душу семя любви к нашему лесу, и потом оно прорастает. Когда мы взрослеем, эта любовь крепнет вместе с нами и затем приносит свои чудесные плоды. Вот почему я уверен, Егор вернется сюда.
Гентас весело ухмыльнулся.
– Да, да, именно так, – проговорил он. – Только знай, эту сказку о лягушонке рассказывают сембы на протяжении многих веков, и каждое новое поколение переделывает ее по-своему, привнося что-то новое. Однако то зерно, которое ты так верно подметил, все равно остается неизменным. Оно самое важное.
– Я не знал, что сказка такая древняя, – признался я.
– Но зато ты знаешь, что ее возраст не имеет никакого значения. Она сильна и поныне. – Гентас добродушно улыбнулся.
– Скажи мне, Гентас, неужели на протяжении стольких веков не нашелся ответ на вопрос, заложенный в той истории: отчего Судьба так сурова?
– Не нашелся, – просто ответил старик и добавил: – Вопрос конечно не легкий, возможно, не разрешимый. И Судьба по-прежнему строга к нам и нашим поступкам. Но было бы хуже, если бы люди его и вовсе не задавали.
– Во всяком случае, находятся те, кто желают изменить мир к лучшему, – заметил я.
– Да, это так, вот именно, – прокряхтел Гентас.
– Надеюсь, прусская сказка не исчезнет, не уйдет вместе с нами в прошлое? – сказал я.
– Не исчезнет, – уверенно ответил Гентас. – Сила в ней содержится такая, что ее охота рассказать своим детям. И Егор, и Эрвин обязательно передадут ее потомкам. Не в этом ли польза – передавать полезные сведения по наследству, а?
– Верно, и в этом есть смысл, – согласился я.
– Вот-вот и я о том же, – сказал Гентас. – Не проглядеть бы нам Замландский лес. Сохранить. Ведь беззащитный Переславский вырубили год назад безжалостно.
– Мы справимся…
Тут в сад вернулся Плут, подошел к нам и вопросительно поглядел на меня: скоро ли? Я приветливо потрепал его по голове. Потом он лег в тени сливового дерева, немного послушал наш разговор и задремал.
Мы говорили еще некоторое время о судьбе Замландского лесничества. И по-прежнему я чувствовал, как разговор с Гентасом придает мне уверенности в своих силах, я все больше ощущал его духовную поддержку. Я находил в себе веру и желание продолжать нелегкий труд в лесу и защищать его, какие бы трудности не возникали на моем пути. Наконец пришла Лайма, она принесла полведра молока. Тогда я попрощался с Гентасом и пошел в дом. Плут мгновенно очнулся, поднялся и побрел за мной, но сел у порога и начал чесаться.
Гентас не любил перемен, и дома у него все тот же порядок, заведенный много лет назад. Вход охранял белый череп быка, который висел над дверью веранды, – в этой семье верили, что он отпугивает от дома болезни, воров, демонов и прочих нежелательных посетителей. И в самом деле, этот дом никогда никто не трогал, тогда как ближайших соседей то и дело одолевали то грипп, то желтуха, то крысы и даже приведения, ворующие по ночам хлеб и конфеты на кухне.
Лайма поставила мой бидон на скамейку, накрыла его сложенной вчетверо марлей и принялась наливать в него молоко. Стоя в дверях, облокотившись на дверной косяк и сложив на груди руки, я с удовольствием глядел на заботливую женщину, как она ловко справляется. Она была высокая, статная, с грубыми чертами лица. Ее светло-русые волосы, как обычно убраны под косынку, и только несколько выбившихся локонов она то и дело сдувала со лба. Я глядел на ее румяные щеки, немного печальные глаза, по-мужски крепкие руки и восхищался ее трудолюбием, она всегда была занята по хозяйству. Процедив молоко, Лайма поставила ведро на пол и, бросив на меня короткий взгляд, подала мне бидон. Я поблагодарил. Лайма протерла руки о фартук, снова коротко глянула мне в глаза и спросила:
– Ждете Егора?
– Да, он завтра приезжает, – с удовольствием проговорил я.
– Славный у вас мальчик, – заметила она, бросила в порожнее ведро марлю, и пошла к раковине, чтобы помыть его. – Передайте ему привет. Пусть заходит. Эрвин по нему скучает.
– Он что-то задерживается с уроков, – заметил я.
– Скоро примчит кормить свою живность, – небрежным тоном отозвалась Лайма.
– Ответственный он растет, – проговорил я.
Из комнаты Эрвина и сейчас отчетливо доносились птичьи трели, кваканье и еще какой-то таинственный шорох.
– С его животными столько хлопот! Ума не приложу, как он с ними со всеми справляется? – сказала Лайма, вешая на крючок в стене выстиранную марлю.
– Он как-то недавно признался мне, что будет лесником, – сказал я.
– Поживем – увидим, – вздохнула она, и в этот момент ее позвал Гентас:
– Лайма!
– Извините, – спохватилась она.
– Я уже пойду, – проговорил я, давая ей дорогу. – До свидания!
– До свидания! – сказала она и поспешила к отцу.
Я вышел на крыльцо и, крикнув Плута, который бегал среди деревьев, зашагал к другому дому, в котором жил пчеловод Архип. У него я рассчитывал купить баночку меда.
Мы вышли на Староконную улицу, повернули налево и направились узкими дворами на окраину Пруссовки. Архип жил в маленьком кирпичном доме, окруженном большим садом. Пасека Архипа располагалась в конце сада среди плодовых деревьев возле забора, за которым простирался Лучистый луг. Ульи были сделаны из сосны и для удобства окрашены в одуванчиковый и васильковый цвета.
Архип слыл на всю деревню опытным пчеловодом. Но водились за ним и непутевые привычки: он теперь редко бывал трезвым, без непристойных выражений не говорил и после смерти жены Катерины помешался на односложных шуточках относительно женского пола. Этому нескромному верзиле все нипочем. Архип даже на пасеке бывал подвыпившим. Вся деревня знала, как на удивление легко он управляется со своими пчелами. Нередко соседям доводилось наблюдать жуткую, до мурашек пробирающую картину, как нетрезвый Архип с утра пораньше обходит свою пасеку. Едва только заря окрашивала небо яркими красками, он уже бродил среди ульев и стучал по ним кулаком, громогласно взывая к пчелам: «На работу! На работу! – его мощный голос будил окрестности, и деревенские собаки начинали недовольно тявкать в ответ, а петухи хрипели от досады, что их опередили. Но Архип продолжал: – Работать, тунеядцы! Заспались ленивцы, бездельники, проходимцы!» Сонные пчелы вылетали из ульев и уносились на свежие еще прохладные луга. Странно, что они никогда не злились на бесцеремонного хозяина, ни разу не жалили его, хотя, наверняка, им это иногда очень хотелось, но вместо того, напротив, как будто бы даже уважали его и дарили самый лучший мед в округе. А хозяин хоть и кричал на них, будил зябкими утрами раньше времени, заставлял работать до темноты, но все же, проявлял о них заботу и держал пасеку в идеальном порядке.
Поговорки Архипа знает и повторяет вся деревня. Особенно часто звучит самая невинная: «Слаще меда бывает только женщина». Кому интересно знать другие, не подходящие для печати фразы, добро пожаловать в Пруссовку. Тут вы услышите их в оригинале от самого Архипа.
На сей раз пасечник ковырялся в саду. Я подошел к калитке и крикнул:
– Добрый день, Архип!
Он выпрямился, вонзил лопату в землю и обернулся.
– Здорово, Ярослав, – ответил Архип сильным, как гром голосом.
– Как здоровье? – поинтересовался я, следуя приличиям, хотя вопрос был напрасным.
– Не хуже чем у того медведя в малиннике, – запустил он шутливо в ответ и угодил в точку.
Да он и в самом деле внешне походил на здоровенного медведя. Руки и грудь его, которая была вечно нараспашку, покрывала густая черная шерсть. Большие усы он все время приглаживал влево и вправо. Но был он совершенно лысый, так, что череп его масленно блестел на солнце. Мощный голос исходил из самой груди, что, вероятно, и делало его таким мощным – рупора не надо. Ходил Архип враскачку, неторопливо, будто боялся, что земля под его весом провалится. Словом, все в его тяжеловесном облике было от медведя.
– Мне бы баночку меда? – спросил я.
– Што, сын едет? – сразу догадался он.
– Едет, – ответил я.
– Поздравляю! – воскликнул он. – Ну давай, проходи, чего стоишь, как будто застеснялся?
Я откинул крючок на калитке, и мы с Плутом направились по дорожке в сад. Архип крепко пожал мою руку, так что я услышал хруст фаланг моих пальцев, затем манерно махнул рукой, веля следовать за собой. Теперь меня забавляли его широкая спина и покачивающаяся походка – ну точно медведь.
– Почти месяц не виделся с сыном, – проговорил я. – Экзамены у него. Сегодня последний сдает, а завтра жду его в лесничестве.
– Это хорошо, что помощник растет, – проревел Архип. – Ты его медком побольше корми, штоб здоров был и для девок привлекательный. А то уж больно сам-то ты дохленький. Худоват стал, Ярослав. Гм… худоват.
– Разве что в сравнении с тобой, Архип, – с достоинством заметил я. – А так, вроде бы и ничего, сил хватает. Не жалуюсь.
– Ну-ну, – пчеловод ухмыльнулся.
Мы подошли к сараю. Архип достал из штанов ключ размером с добрую кувалду и открыл навесной замок былинной величины. Чугунно лязгнула отворяемая дверь.
– Погоди тут, я сейчас, живо. – С этими словами Архип вошел в полумрак сарая.
Плут сел возле меня, высунул язык на всю длину и стал наблюдать за воробьями, звонко щебечущими в смородине. Я задумался, как это все деревенские знакомые сразу определяют, что я ожидаю сына? Странно, как будто у меня на лице это написано... Тут раздался грохот падения чего-то тяжелого и довольно громкая ругань. Мы с Плутом уставились во тьму сарая, но ничего толком разглядеть нам не удалось. Архип, продолжая сердито ругаться по поводу собственной неловкости, что-то там поднял тяжелое, похожее на гроб или шкаф и наконец вышел на свет, тяжело дыша. Он протянул мне литровую банку, наполненную медом, золотистым и прозрачным, как светлый янтарь.
– Свеженький, весенний, – проговорил он, ласково поглаживая банку. – Пару дней как откачал. Что говорится, мед весенний – для любви отменный, – мгновенно срифмовал он и самодовольно улыбнулся.
– Спасибо, Архип. – Я взял банку и осторожно поставил в авоську, специально прихваченную из дома.
– На здоровье тебе и пацаненку твоему на развитие. Штоб девки к нему липли, и отбоя от них ему не было.
– Да рано ему еще, – махнул я рукой.
Архип закрыл дверь, сунул ключ в карман, и мы отправились в обратный путь к калитке.
– Чего там, в лесу, слыхать? – спросил он по пути. Мы шли теперь рядом.
– Все хорошо, работы много, но мы управляемся, – пространно ответил я.
– Береги его, храни. Лес стоит – пчелы сыты. Пчелы сыты – мы здоровы. Ну, а коли здоровы, то и желание не пропадет с бабой лишок пообжиматься, – ввернул он и басисто захохотал своему логическому умозаключению.
Я улыбнулся, удивляясь, откуда у него столько энергии и остроумия берется, от меда, что ли?
– От него от милого, – сообщил он, догадавшись, о чем я в этот момент думаю, и снова расхохотался, хлопая меня по плечу, увесистой ладонью.
Прощаясь, мы пожали руки, и Архип уговорил меня приходить за медом еще, когда понадобится. И снова пробираясь закоулками, мы с Плутом миновали сады и вышли на улицу Грез, мощеную булыжником. Направились в лесничество. Тут мной овладело лирическое настроение.
– Ты посмотри, Плут, какой сегодня чудесный день выдался! – сказал я.
Плут, бежавший впереди меня, обернулся, поглядел мне в глаза и, соглашаясь, махнул туда-сюда хвостом. Я давно привык разговаривать с Плутом во время длительных одиноких походов по лесу, и он обычно внимательно слушал. Это все привычка лесника, которому от судьбы досталось длительное время проводить в одиночестве, обходя лесные участки, где никого рядом, кроме верной собаки, нет.
– Солнце так и жарит, – продолжал я. – Если такая погода еще с недельку постоит – Лесное озеро немного прогреется.
Мой друг, не прекращая вилять хвостом, снова поглядел на меня, ожидая услышать кое-что еще.
– Завтра приедет Егор, – сообщил я. – Вот несу ему молока и меда, чтобы, как говорит Архип, он рос сильный и здоровый.
Услыхав имя Егора, Плут весело тявкнул и заскулил.
– Да-да, приедет Егор, и когда у него будет свободное время, вы сможете вместе ходить к озеру.
От этих слов, Плут радостно заскулил, заходил вокруг меня, размахивая хвостом и стараясь лизнуть мне руки.
– Но ты, друг, не думай, что и в этом году все лето вы будете пропадать в играх, – поспешил предупредить я. – Егор достаточно подрос, чтобы помогать мне. Его ждет много работы.
Мой пес протяжно проскулил и опустил хвост.
– Так надо, Плут. Он должен знать, как тяжело трудиться, чтобы на столе всегда было, что есть.
Плут опять глянул мне в глаза и побежал вперед, разочарованно опустив хвост. Я его понимаю, ждать лета, мечтать о возвращении друга и вот теперь узнать, что оказывается, Егор будет занят работой все дни. Какая досада!
Мы оба ждали Егора с нетерпением. Работы на грядках накопилось достаточно, помощь в лесу тоже требуется и немалая. Моя жена Анна приедет позже – через пару недель, когда в ее университете закончится сессия. Она ведь профессор, преподает ботанику, а летом ведет практику здесь, в Замландском лесничестве. Они со студентами занимаются разведением исчезающих растений, наблюдают за их развитием в питомнике, затем высаживают в лесах и лугах, а потом пишут научные доклады. Анна посвятила этому благородному занятию большую часть своей жизни. Благодаря ее самоотверженному труду и помощи студентов в наших местах вновь появились когда-то совсем исчезнувшие горечавки, лилии, лунники, орхидеи, и теперь каждый год в лесничестве цветут ее любимые венерины башмачки, что прибавило ценность и очарование нашему лесу.
Прибалтийская земля в любое время года живописна, и особенно сейчас, в конце весны, когда деревья и травы так свежо благоухают. Эти места достойны, чтобы их воспевали талантливые поэты, черпающие вдохновение от самой природы, и пусть прусская богиня Медейна покровительствует их труду.
Вскипела цветами сирень на пустыре, белеют фруктовые сады, поднялись луговые травы. Густой, ароматный и теплый воздух хочется есть ложкой – такой он аппетитный. Я поднял голову. По синему небу размазаны перистые облака похожие не лебяжий пух. Вдоль дороги уже выставили свои пышные свечи каштаны, привлекая к себе насекомых.
Высокий столб возле шоссе на окраине Пруссовки увенчан, как шляпой, гнездом аистов. Я поглядел на длинноногих хозяев. Самка теперь высиживает яйца, сидит в гнезде, сонно склонив красный клюв. Самец, стоя на краю гнезда, огляделся по сторонам, взмахнул крыльями и пустился в плавный полет в сторону Лучистого луга. Я проводил его взглядом, приставив руку ко лбу козырьком, вспоминая, как еще совсем недавно он громко стучал клювом, запрокинув голову, сообщая миру о счастливом возвращении домой из Африки. В этом его странном исполнении слышалась радость весне и то, что родное гнездо так хорошо сохранилось в отсутствии хозяев, выдержав долгую ветреную зиму.
На этот раз я увидел, что в гнезде аисты не одни. Пара белых трясогузок крутится там с травинками в клюве, одна за другой птички то и дело забираются в щель между прутьями в стенке гнезда. Значит, там, внутри, они вьют себе жилье.
– Погляди, Плут, какие добрые соседи эти птицы. Большие аисты и маленькие трясогузки. Они совсем не мешают друг другу и вполне счастливы, разделяя большой дом.
Плут, терпеливо ожидавший меня возле помеченного им высокого гранитного валуна у дороги, махнул мне хвостом, поглядел вверх на гнездо и остался к нему равнодушным.
Мы свернули с шоссе на ухабистую лесную дорогу, сколько бы я по ней не ходил, в любое время года, я испытываю удовольствие от прогулки. Лес каждый день кажется разным, необыкновенным. Теперь он громче звенит птичьими голосами. Ящерицы, живописно раскрашенные в оттенки зеленого цвета, быстро шуршат в траву, как только я прохожу мимо них; проводив меня взглядом, они вновь возвращаются на обогретую солнцем дорогу. Я посмотрел по сторонам, стена густого леса возвышается по обе стороны, деревья склоняются над дорогой ажурным сводом зеленых ветвей. Лучи полуденного солнца яркими бликами рассыпаны под ногами. Ветер гуляет по вершинам сосен, шумит тихо, умиротворенно. А на обочине, подражая небу, цветут незабудки.
Из кустов, позабыв осторожность, выскочил на дорогу заяц, чтобы попить воды из лужи. Он огляделся по сторонам и уставился в свое отражение как раз, когда Плут, а следом и я, показались из-за поворота. Заяц увидел нас своими круглыми изумленными глазами, поднялся на задних лапах во всю высоту своего роста и поставил торчком чуткие уши. Плут, приученный соблюдать осторожность и терпение в таких случаях, остановился с пристальным взором на косого. Опомнившись, удивленный заяц опустился на четыре лапы и, прижав уши, дал стрекача, мгновенно скрылся в кустарнике, только его и видели. Плут поглядел на меня вопросительно и засеменил дальше, прямо к тем кустам, в которых исчез заяц, чтобы обнюхать его след и запомнить на всякий случай.
Неподалеку, в осиновой роще, сладко журчит Звонкий ручей. Я позвал Плута и свернул на тропу, уводящую в лес. Две бабочки-белянки, проникновенно прижавшись тельцами в любовном беспамятстве, опрометчиво опустились на дорожку прямо передо мной. Но вспугнутые моими шагами, влюбленные неловко упорхнули в траву. Над головой проносятся майские жуки с громким гудением, они кружат в кронах лип и кленов, садятся на лист и грызут его. Деревья смыкаются гуще и здесь, в сырой тени, нас с Плутом с обожанием встречают комары. Радостный звон их становится злее, когда комары понимают, что моя плотная куртка и брюки, а у Плута густая шерсть для их тонких хоботков не доступны. Я сорвал ольховую ветку и стал отгонять кровопийц от лица.
Дальше, на тенистой тропе, муравьи растаскивают на части большого мертвого жука. Под пологом деревьев среди стволов перьями разворачиваются папоротники. А неподалеку протянулся млечный путь звездчаток – белых цветочков среди зеленой травы. Над ними с деловым усердием бубнят, угощаясь нектаром, шмели, и суетятся мелкие мошки.
И вот он – ручей. Я поставил бидон и авоську с банкой меда на глинистом бережку и спустился к воде, чтобы освежить лицо и руки ее прохладой. Мелодичное, с переливами звонкое пенье ручья своим голосом украшает звуки оркестра весеннего леса. Пока я умывался, Плут перепрыгнул ручей и на том берегу стал лакать воду чуть ниже по течению от меня.
– Ты очень деликатен, Плут, – похвалил я. – Хотя, не так уж и легко замутить воду в таком быстром ручье.
Освежившись, я поднялся и огляделся. Вокруг зеленеет лесной полумрак. Две сороки с громким стрекотанием пролетели мимо, бросив на меня плутоватый взгляд. Они рассуждали о новом гнезде, построенном на старой березе возле Гадючьего болота. Для гнезда они использовали алюминиевую проволоку, которую наворовали в деревне. Кстати, болото носит такое ядовитое название не случайно. Много лет назад в тех местах Седа укусила гадюка прямо в нос. Неделю несчастный пес бродил с опухшей мордой, но благодаря заботе моего отца, он оклемался. Произошло это прохладной весной, тогда земля еще не успела как следует прогреться, и гадюка не смогла заранее скрыться в кочках, чтобы избежать встречи с собакой.
– Пойдем, Плут, нас давно заждались на обед, – позвал я.
Плут, перепрыгнув через ручей, заходил возле меня. Я погладил его шелковистую шерсть, он благодарно лизнул мои руки и вдруг застыл, прислушиваясь к лесу.
– Что там? – тихо спросил я. – Хрустнула ветка? Наверное какой-нибудь зверь пробирается в чащу. – Я стал всматриваться в густые заросли. – А может и демоны, о которых так много рассказывает старый лесник Гентас, – шепотом проговорил я и, улыбнувшись, добавил: – Послушай, Плут, разве могут они причинить нам какой-нибудь вред в такой солнечный, радостный день?
Неожиданно шорох послышался снова. Плут, чувствуя кого-то, пристально глядел в заросли и тихо прорычал, лаять в таких случаях категорически запрещалось. Мы стояли и молча смотрели в кустарники. Как вдруг неподалеку, за поворотом ручья, среди рябины и кустов снежноягодника я увидел лося. Зверь остановился шагах в двадцати от нас, постоял с минуту, близоруко вглядываясь в нашу сторону, потягивая воздух ноздрями и слушая чащу. Потом он повернулся и медленно уплыл в заросли. Наверное, лось приходил к воде, но наше с Плутом присутствие здесь ему не понравилось, и тогда он гордо удалился.
В Замландском лесу живет пара лосей, иногда к нам заходят сохатые из соседних лесов. В наших краях лоси никогда не держатся на одном месте и бродят по лесам и лугам в поисках привлекательного лесного участка, где достаточно пищи, воды и укромных лесных закоулков.
Я поднял бидон и авоську. Нет, ни маркополи, ни вилктаки, ни воздушные духи не способны испортить нам эту лесную прогулку. Пусть они таятся в своих темных закоулках Ульмеригии, нам они не страшны.
Мы вернулись на дорогу. Несколько осин, разморенные солнцем, дрожали листвой с задумчивым шепотом. Скоро мы будем дома. Уже за следующим поворотом, где столпились березки, словно девицы в белых сарафанах, показалась наша усадьба.
Березы шумно дышат ветром и шепчут о дожде. Они отчего-то уверены: к вечеру наползут тучи.
– Слышишь, Плут? Вечером будет дождь.
Плут прислушался к моим словам и не поверил. Ведь зяблик, так весело поющий на соседней ветке боярышника, ничего о дожде не сообщает. А может, сейчас, когда так ярко светит солнце, птицам не хочется думать о том, что будет вечером? Подумаешь, дождь.
Мы подошли к забору нашего сада. Вишневые деревья теперь сорят по земле белыми лепестками.
В доме мало, что изменилось с тех пор, как я стал хозяином лесничества. Анна привнесла в его интерьер лишь некоторые эстетические новшества: старые, обитые кожей кресла и диван в гостиной застелила красными с золотистой вышивкой льняными покрывалами, в спальне повесила полупрозрачные зеленого тона шторы, а вместо ковров по стенам развесила мои фотокартины (замечу, не самые лучшие образцы приморских и сельских пейзажей), заключенные в деревянные рамы. Могла бы и со мной посоветоваться в выборе снимков, вместо того, чтобы упрекать меня в том, что я ничего не понимаю в современном квартирном дизайне. Зато в саду Анна расширила площадь питомника редких растений, захватив позади дома еще пару соток нашего огорода, за что я прозвал ее «огородный Наполеон». Жена не оскорбилась, напротив, в подтверждении этого псевдонима заявила, что собирается занять еще одну сотку земли специально для орхидных растений, переместив на несколько метров старый забор.
Мы с Плутом вошли в калитку и направились к дому по садовой дорожке мощеной плиткой. Теперь мой верный друг оставил меня и поспешил к своей будке, проверить, не появилось ли чего съедобного в миске за его отсутствие. Но миска оказалось пустой. Плут разочарованно понюхал землю вокруг и направился на крыльцо, требовать себе обед громким возмущенным тявканьем.
Я вошел в кухню, поставил бидон и банку меда на стол и позвал Макара – служащего лесничества, который начал работать еще у моего отца. Это был высокий ростом, хотя и сутулый, с морщинистым лицом и невозмутимым взглядом пожилой человек. Он носил маленькую бородку и короткие усы. В юности Макар учился на повара и мечтал ходить в море. Но уже в первый свой рейс к западным берегам Африки он с огорчением понял: море не принимает его. Даже слабое волнение, еще до того, как корабль успел покинуть родные просторы Балтики, свалило бедного кока с ног. Коварная морская болезнь мучила Макара на протяжении всего плавания. Придя с моря, Макар не стал больше испытывать свой организм и, разорвав контракт, вернулся в родную деревню. А спустя некоторое время он поступил на службу в Замландское лесничество. Тут он и раскрыл свой кулинарный талант. Макар с удовольствием готовил для нашей семьи, рабочих и гостей.
А вот и он сам. Макар принес охапку дров, чтобы потом протопить печку на ночь от сырости.
– Что у нас с обедом, Макар? – спросил я.
Он свалил дрова у печи, выпрямился, смахнул с пиджака соринки и ответил:
– Обед давно готов, только заждался я тебя, придется разогревать заново.
– Ничего, подожду, – сказал я. – Да, пожалуйста, накрой в саду, в такой солнечный день не хочется сидеть в кухне.
Макар надменно кивнул и продолжил хлопотать – лакейской чопорности у него хоть занимай.
Я помылся и вышел в сад. Тихо шелестел ветер, пахло весенней свежестью, томно жужжали мухи. В нашем саду всегда приятно провести время, особенно в тени фруктовых деревьев после жаркого рабочего дня. В ожидании обеда я сел за стол под яблонями и, глядя на зарастающие грядки, задумался о приезде сына. Разной работы тут предстоит много, но прополка – прежде всего. Мы с Егором должны управиться до приезда Анны, чтобы она больше не выговаривала мне, будто я снова запустил огород. Вид зарастающих сорняками грядок меня удручал. Времени на эту работу совсем не хватает, разве только по выходным. Но если Егор поможет, мы эти сорняки одолеем быстро. Ему лишь недавно исполнилось двенадцать, но растет он крепким и сильным пареньком. Так что вполне может работать на грядках не меньше меня.
После обеда всю оставшуюся часть дня я копался в огороде. Прополов небольшую грядку взошедшей моркови, я вдруг понял, что даже нам вдвоем с сыном до приезда жены не управиться. Трава растет быстро, обгоняя наши посадки: прополол, а спустя пару дней начинай все сначала.
К вечеру теперь и зяблик пропел о дожде. Вскоре по небу и в самом деле поползли угрюмые тучи. Дождь пошел мелкий и теплый, зашуршал по земле и листве тихо и монотонно. Я оставил работу и ушел в дом, почитать в своем кабинете. Теперь дождь освежит подсохшую землю. А завтра приедет сын. Мысли об этом долго занимали меня, на сердце было легко и спокойно.

Глава II
Тревожный разговор

Солнечные лучи проникли в мою спальню и разбудили меня. Комната наполнилась сиянием, и на стенах отразились прямоугольники светящихся окон с тенями ветвей садовых деревьев. Я поднялся и распахнул окно. Тотчас из сада ворвался свежий ветерок и громкое пение птиц. В эту пору я привык просыпаться под весенние трели и щебет птичьего оркестра, звучащего из леса и сада в зеленовато-желтых предрассветных сумерках нового дня. Но сегодня как на грех я проспал начало веселого концерта, впрочем, не беда, завтра он повторится. Макар уже занимался приготовлением завтрака, колдовал у плиты, а к тому времени, когда я собрался и вышел на веранду, он уже принялся накрывать на стол. После завтрака я намеревался поработать в огороде, но прежде зашел в кабинет, чтобы взять с собой наручные часы. И тут, на рабочем столе, вдруг обнаружил затерянную среди бумаг записку.
– Совсем забыл! – воскликнул я самому себе, держа клочок бумаги. – Сегодня утром собирался приехать Стрельцов по какому-то важному делу. Придется его ждать.
Главный охотовед Стрельцов изредка наведывался в наше лесничество, его больше привлекали обширные угодья Роминтенской пущи, дельта Немана и леса восточного побережья Куршского залива, где достаточно волков, оленей, лосей, кабанов, пернатой дичи и прочих тварей, которым он вел строгий учет. В наши края он наезжал исключительно из любопытства и статистики, которую по его просьбе вел я сам. Мое лесничество он пренебрежительно называл «малявочником для начинающих охотников».
Безусловно, Стрельцов – человек особенный, если кто видит его впервые, то непременно угадает в нем охотника. И это не только оттого, что на службе он всегда носит форменную одежду и охотничью шапку с пером; не потому, что в обычном разговоре он использует выражения свойственные охотнику, такие как: взять на мушку, прикормить зверя, подстрелить дуплетом и прочие (кстати, иногда эти двусмысленные фразы он отпускает в сторону какой-нибудь мимо проходящей красивой женщины); не потому, что от него всегда пахнет костром и кровью; не потому, что когда он закуривает, то прищуривает левый глаз, а по каким-то иным трудноуловимым признакам. Возможно, его выдают глаза: черные, блестящие, проницательные, удерживающие вас как на прицеле, и оттого придающие его взгляду хищную суровость; возможно, аристократическое лицо: тонкие закрученные усы, пышные бакенбарды и черные локоны, обычно выбивающиеся из-под охотничьей шапки; возможно, его аккуратный внешний вид: строгий, выглаженный костюм, в который он облачался в своей городской конторе, отсутствие какой-либо парфюмерии и твердая походка; более того, он слыл хорошим наездником. Но главное, все-таки, потому что при знакомстве с вами он обязательно задаст вам свой любимый вопрос, как вы относитесь к охоте? И если получит отрицательный ответ (упаси вас Бог), он больше не станет терять с вами время, убеждая в обратном, а скорее всего, пошлет вас к одному из своих заместителей. С этого момента вы для него больше не существуете.
Охотился Стрельцов с самого юного возраста. Родившись в какой-то маленькой Сибирской деревне на Енисее, он уже с пяти лет бродил по окрестностям с рогаткой, пока честолюбивый отец не подарил сыну настоящее ружье, а потом стал брать отпрыска с собой на охоту. С тех пор Стрельцов бьет дичь метко; бил он в тайге, бил в Канаде, бил на двух африканских сафари, бил в камышах возле своей дачи где-то в Подмосковье, бил в Прибалтике и продолжает бить здесь, осев в наших местах основательно. Но добропорядочный отец привил ему еще и уважительное отношению к добытому зверю. Завалив кого-нибудь, Стрельцов срывал зеленую ветку, не спеша подходил с траурным лицом к трупу, вставал перед ним на колени, заглядывал в его неподвижные, как стекло, глаза и, положив ветку на голову зверя, горестно произносил: «Прости меня друг. Я не мог поступить иначе. Ты был сильным, достойным противником. Прости». Сказав эту ритуальную ноту, он дружески хлопал по спине поверженного зверя, поднимался с коленей и начинал рассматривать трофей, отпуская циничные замечания по поводу размера рогов, клыков, качества шкуры, возраста и прочих существенных для него деталей. После этого Стрельцову подносили стаканчик водки, и он выпивал за удачу. А удача ему являлась постоянно, как по часам, я сужу об этом по тем богатым трофеям, которые развешаны и расставлены в его квартире. Будучи у него в гостях, я видел голову льва и газели, рога лосей и оленей, чучела обезьян, кабаньи морды и распростертую на полу шкуру бурого медведя, изрядно подпорченную прожорливой молью. Стрельцов с гордостью демонстрировал все эти печальные экспонаты кунсткамеры и часами рассказывал о том, как они были добыты.  Несмотря на мой протест, Стрельцов не мог игнорировать меня, такая уж моя профессия. В другом случае, если вам становится не по себе, можно смело заговорить о фиалках, которые он самозабвенно выращивал на подоконнике восточного окна.
Кстати, однажды мне довелось спросить Стрельцова, испытывает ли он какие-нибудь чувства жалости к подстреленному зверю. На что он твердо ответил: «Да, – и тотчас объяснил: – Но… э… охота, ведь это достойное занятие мужчины, которое досталось нам от наших древних предков». На это я пожал плечами. Не очень убедительный довод. Следует признать, что наши далекие предки охотились с помощью копья и лука, были на равных с опасной добычей и сами нередко становились ее жертвой или страдали от голода в случае неудач. Нет, не выходит ничего общего между той древней охотой и современной. Когда этот сытый человек в камуфляже, вооруженный двуствольным ружьем с оптическим прицелом, окруженный охраной, идет на зверя без риска для своего здоровья, убивает его ради трофея и собственного удовольствия, ответ Стрельцова звучит довольно лживо.
Впрочем, пока Стрельцов не объявился, можно покопаться в огороде, решил я, бросил записку в мусорную корзину и отправился на кухню завтракать.
Когда я вышел на крыльцо, Макар подметал дорожку, размашисто шаркая метлой по плитке. Плут сидел возле будки и флегматично следил за его работой.
– Макар! – обратился я к старику. Он перестал мести и обернулся. – Приедет Стрельцов, открой ему ворота и сделай нам чаю.
– Слушаюсь, – ответил он.
– Я буду работать на грядках, – сообщил я.
– Хорошо, – ответил он, постоял немного, ожидая от меня других распоряжений, потом повернулся и снова замахал метлой с важным усердием.
Я направился на огород, слушая ширханье метлы. «Ших-ших, ших-ших…» – шептала она. Коли Макар взялся за уборку – ни соринки не оставит. Он вообще исполнял всякую работу тщательно и время без дела никогда не просиживал.
Погода стояла ясная и теплая. По небу ползли пухлые облака, меняющие свою форму, совсем как воздушные образы наших мечтаний. Ветер едва трогал на деревьях листву. Земля после ночного дождика еще не успела подсохнуть и липла к рукам, когда я вырывал с корнем мелкие сорняки. Плут, скучая, обошел меня вокруг, нюхая землю, а потом увидел кротовую нору и, отчаянно фыркая, занялся ее раскопками, быстро-быстро работая лапами.
На огороде я провозился до самого обеда, но ни Егор, ни Стрельцов так и не объявились. После обеда я продолжил ковыряться в земле, недоумевая, отчего задерживается Егор. Странно, обычно он летел в лесничество, как только освобождался от школы. Он не мог передумать. Во всяком случае, Анна звонила вчера и обещала отправить его рейсовым автобусом до полудня.
Как бы я ни торопился, а грядок все равно останется много. Кроме того, у нас имелся большой участок земли под Пруссовкой, где мы выращивали картошку, свеклу, морковь для подкормки копытных животных зимой. Посадку мы начинали в конце апреля, затем летом выходили вместе с лесниками на прополку и окучивание грядок, а осенью мы собирали долгожданный урожай.
И все-таки странно, где же Егор? – спрашивал я себя, продолжая ползать по грядке, выщипывая живучие расточки пырея, чертополоха, маленькой, но все же кусачей крапивы, цепкой мокрицы и бросая их в ведро, чтобы потом выбросить в компостную кучу, возвышающуюся возле забора. Позади меня, на освобожденной от сорняков земле, проявилась ровная, зеленая щеточка взошедшего укропа. На этот раз я обработал половину грядки, когда услышал гудение мотора. Плут, дремавший в тени сарая, поднял голову, вскочил и бросился к воротам, которые отворял Макар. Во двор въехал джип. Я поднялся с коленей и подошел к бочке с водой, которая стояла на углу дома под водосточной трубой, чтобы помыть руки. Из машины вылез Стрельцов и приветливо махнул мне рукой. Я направился к нему.
– Вы, я вижу, на грядках трудитесь, – заметил Стрельцов с ухмылкой.
– Да вот приходится. Сорняки так и прут без совести, – с досадой ответил я.
– Что ж, дело нужное, сады, огороды, – заметил он с прежней улыбкой. – А я к вам по службе. Поговорить нужно.
– Пойдемте в дом, – пригласил я, и мы пошли.
– Что, ребенка ждете? – вдруг поинтересовался Стрельцов по пути.
«Боже, он-то откуда знает?» – удивился я и ответил:
– Жду. Как вы догадались?
– Да вот, ползунки, синий чепчик, носочки, какие-то игрушки, на скамейке лежат, – сказал он.
– Ах, да это Макар прибирается в кладовке, приготовил лишнее выбросить, – объяснил я. – Мой сын из этого давно вырос. Хлам. Занимает много места.
– Понятно, а то я уж подумал, вы ребеночка ждете, – ухмыльнулся он. – Кстати, как поживает Анна?
«Хорошая мысль, ребеночек! Да мы с Анной видимся только по выходным, и то не регулярно», – мысленно пожаловался я и ответил:
– Она в порядке. У нее сессия. Обещает приехать через пару недель.
Пропустив Стрельцова в кабинет, я вошел следом и притворил дверь. Охотовед сразу подошел к окну и распахнул его, затем достал сигареты и закурил. Я сел за рабочий стол и поглядел на Стрельцова, ожидая объяснений. Он не торопился. Пододвинул к себе поближе стоявшую на подоконнике пепельницу в виде керамической раковины морского гребешка, выпустил дым и, сделав еще несколько затяжек, раздавил недокуренную сигарету о дно пепельницы, затем подошел к столу и сел в кресло напротив меня. Он продолжал молчать, словно собираясь с мыслями, взял со стола карандаш и принялся тихонько постукивать им. Нервничает, что ли? Но лицо его оставалось как будто бы спокойным. Наконец он начал:
– На прошлой неделе из министерства пришла телеграмма о приватизации, знаете? Все леса должны будут стать собственностью частных лиц и заповедники тоже.
– Мне звонили вчера из комитета, пришла другая телеграмма об отмене предыдущей, – холодно проговорил я. – Так что принятие нового закона на время приостановлено.
– Знаю, – коротко сказал Стрельцов, продолжая постукивать карандашом.
– Что за игры столичных чиновников? – спросил я с некоторым раздражением в голосе.
– Мне это неизвестно, – хмуро ответил он. – Но такими поступками они расшатывают в нас всякую уверенность в завтрашнем дне. Наша жизнь и без того далеко нестабильна.
– Это верно, – вздохнул я с сожалением.
– Служащие теряют надежду и готовы подать рапорт на увольнение, – пожаловался Стрельцов. – Боюсь, наши леса и вовсе останутся без надежного надзора. Этак мы охотничьи угодья совсем потеряем.
– Чем Россия гордится и славится, так это лесами, – сказал я. – Без них мы и Россией-то не будем. Потому, беречь лес – все равно, что хранить национальную самобытность, как символ благополучия и уверенности.
– Да, но как бы мы тут с вами красиво не высказывались, а леса наши продолжают таять: их вырубают, застраивают, пожары одолевают, – печально промолвил Стрельцов. – Вы, наверное, слышали новость, как на Енисее один лесопромышленник поджог ценный участок леса конкурента, в прошлом месяце. Лес выгорел, конкурент обанкротился и теперь пытается доказать свои права в суде. Но денег-то у него нет. Впрочем, это его беда, хуже всего другое – ценный лес уничтожен. Потери – миллионы рублей. Власти разводят руками.
– В Сибири пока еще есть место, куда зверям уйти, – задумчиво сказал я. – Вот у нас хуже. Лес не велик, одной спички достаточно, чтобы сгорел дотла, а живности податься будет некуда.
– Вот именно Ярослав, и ко всему тому правительство усложняет нам жизнь, – прибавил он. – Худо будет, если леса раздадут в собственность нескольким предприимчивым и богатым хозяевам.
– Этого допускать нельзя, – сказал я. – Что же выходит, вся моя жизнь и труд моих людей были отданы лесу, его охране, исследованиям, а теперь его собираются растащить по дереву! – возмутился я. – Мы кормим собою комаров, воюем с браконьерами, туристов опекаем, чтобы не натворили чего худого, а власти за одно мгновение одним указом собираются все уничтожить! Вот и Песков в своей газете недавно писал, если леса будут принадлежать группе разбогатевших людей, алчность которых безгранична, – мы лишимся их, то есть, лесов. Он прав, эти лесопромышленники стремятся обогатиться любой ценой, они лес растить не станут, вырубят, продадут и дальше пойдут с бензопилами. А потом власти будут канючить, мол, ничего сделать уже нельзя. Ошиблись в расчетах. Нет, никто не станет считаться со здравым мнением ради своего благополучия и быстрой прибыли, – заключил я.
– Вы горячий противник частной собственности на лес, – заметил Стрельцов. – Правильно, надо протестовать уже сейчас, потом будет поздно.
– Думаю, общественность поддержит нас, – ответил я. – У каждого в детстве были своя речка, березовая роща, ягодная лужайка в лесу, которые запомнились на всю жизнь. Память о них много значит для каждого сердца. К ним хочется вернуться. Но если у нас еще и это отнимут, то многие, я уверен, потеряют смысл жизни.
– Человек такое существо, которое быстро ко всему приспосабливается. Со временем он примется воспевать и пустыню, там, где когда-то зеленели леса, – глубокомысленно произнес Стрельцов.
От этого разговора у меня внутри все переворачивалось, сердце стонало от досады. Чего это Стрельцов ныть ко мне приехал или все-таки по серьезному делу?.. В следующую минуту дверь в кабинет отворилась, и вошел Макар с подносом. Он поставил чашечку чая перед гостем, другую передо мной, затем сахарницу с торчащей в ней маленькой ложечкой, чайник и блюдо с домашним ржаным печеньем и ванильными крендельками. Когда он только успел их напечь? После этого Макар вопросительно поглядел на меня. Я поблагодарил его, и старик с важным видом удалился.
Стрельцов с любопытством наблюдал за этой театральной церемонией, а потом улыбнулся и проговорил:
– Хороши у вас порядки, все очень деликатно, обходительно.
Мы стали пить чай, продолжая свой унылый разговор.
– А все-таки общественность эту идею воспринимает в штыки, – сказал я, размешивая сахар в чашке. – Думаю, она не пройдет.
– Хочется в это верить, – прибавил Стрельцов и взял печенье. Он откусил, запил чаем и покачал головой: – Какая приятная выпечка! Макар замечательно готовит.
– Да, в этом деле он мастер, – ответил я.
Некоторое время мы угощались кулинарными творениями моего работника, и Стрельцов, между тем, все не переставал удивляться:
– Печенье с шоколадной начинкой такое нежное, оно сразу тает во рту. И кренделек в сахарной пудре – объедение. Пожалуй, съем еще один. – Стрельцов потянулся к блюду с лакомством, а потом, откусывая кусочек, удовлетворенно закатывал глаза и долго смаковал, наслаждаясь вкусом; в один миг он перевоплотился из бывалого охотника в утонченного гурмана. – Помню, в Кении меня угощали чем-то подобным, только там это печенье мне показалось слишком сладким и жирным. А здесь все в меру. Надо переписать рецепт для моей жены, пусть учится готовить так же.
– Макар обязательно с вами поделится, – сообщил я. – Еще чаю?
– Да, пожалуй, не откажусь.
– Можно поинтересоваться? – спросил я, подливая чай гостю и себе. Стрельцов с блаженной улыбкой кивнул. – Так вы и в Индии охотились?
– Вы лучше спросите, где я не охотился, – гордо произнес он.
– В Антарктиде, – сразу ответил я, не задумываясь.
– Верно, как догадались? – Стрельцов застыл с крендельком, не донеся его до рта.
– Наверно там смерзается порох, – снова предположил я.
Стрельцов весело расхохотался прямо мне в лицо, и нечаянно поднял с кренделька сладкое облачко пудры, отчего трижды звонко чихнул.
– А вы хороший фантазер, Ярослав, – промолвил он сквозь смех. – Никогда бы не при-придумал по-хо-хо… похо-хожего... Ха-ха-ха!
Пожав плечами, я скромно улыбнулся. Стрельцов успокоился не сразу. Лишь когда допили чай, мы продолжили разговор о судьбе наших лесов.
– Я полностью с вами согласен, Ярослав, – сказал он, переходя на решительно деловой тон. – Тут наши мнения во многом сходятся. И все-таки я приехал к вам по другому делу. – Лицо охотоведа снова сделалось озабоченным. Я поглядел на него пристально. Стрельцов объяснил: – Вам оно покажется неприятным, но выслушайте меня и поймите правильно. Дело в том, что три дня назад у меня состоялся телефонный разговор с Москвой. Будь он неладен. Так вот, э… через месяц или полтора к нам приедет Карачунов, министр. Визит деловой, понимаете? Времени у министра будет немного. – Тут Стрельцов замешкался. Я глядел на него с недоумением. Наконец он продолжил смелее, сообразив, что я еще ничего не понимаю. – Словом, меня просят устроить для него охоту. Все бы ничего, да только по протоколу на это отпускается лишь четыре утренних часа. Вот я и подумал, кроме вашего леса, лучшего места не найти. К тому же в Замландском лесничестве слишком выросло поголовье кабанов. Мы ведь давно собирались сократить.
– Да, но ведь до сентября у нас не полагается, туристы ведь…
– Я понимаю, Ярослав. Обещаю, мои егеря все устроят тихо и мирно.
– Нет, это какое-то недоразумение, – возразил я, из последних сил храня самообладание. – Вы, Борис Александрович, ставите меня в тупик перед министерством. Ищите другое место.
– Я все перебрал, – гнул свое Стрельцов. – Без вас никак.
– Ни в коем случае, – категорически заявил я.
– Даже если это министр? – промолвил он.
– Даже если это президент, – парировал я.
Стрельцов задумчиво почесал щеку.
– Тут ведь еще один повод для охоты, – продолжил он. – Министр балатируется в президенты, предвыборная кампания, создание популярного образа, понимаете, охота для него имеет большое значение.
– Подумайте, Борис Александрович, какой это будет пример для браконьеров. – Я поглядел на Стрельцова с осуждением.
– Я-то понимаю. Вы думаете, я не говорил об этом? Но в Москве иные взгляды. Их не переубедить. – Он посмотрел на меня снисходительно и твердо произнес: – Более того, с вашим комитетом уже все улажено. На днях вы получите письменное уведомление от вашего руководства.
Я вскипел внутри, это был последний козырь Стрельцова, который он выбросил с надменной решимостью.
– Надеюсь, Ярослав, вы будете благоразумны, – добавил он.
Я уже было открыл рот, чтобы привести массу возражений, как вдруг дверь широко распахнулась, и на пороге возник Гентас. Я уставился на него с удивлением. Стрельцов тоже обернулся и с любопытством поглядел на старого лесника. Гентас явился к нам будто вихрь смятения из сна прямо в будничную реальность. Белая борода растрепана, шапочка съехала на бок по самую левую бровь, белую как кусок ваты. Гентас с минуту отдышался и проговорил:
– Ярослав, срочное дело.
– Гентас, извини, но у меня важный разговор, – сказал я. – Зайди после.
– Но это срочно, Ярослав, – не уступал он. – Дорога проваливается, надо ремонтировать, пока кто-нибудь не убился…
– Гентас, я сейчас занят, – твердым голосом повторил я.
Стрельцов перевел вопросительный взгляд на меня, недовольно кашлянул в кулак, потом со скрипом в кресле поднялся, подошел к окну и, закурив, насмешливым тоном проговорил:
– Да, Ярослав, на счет дороги он прав.
– Ждать больше нельзя, – сердито проговорил Гентас. – Надо идти, смотреть. К тому же опять на ней лужи появились. Нам-то что? Им – плохо, лужа-то сохнет, в ней задыхаются э… как же их? – От волнения старик начал путаться. – Черненькие, козявистые такие… э-эх… забыл, еловый сук!
– Гентас, нет времени сейчас, – пытался я объяснить. Досада так и кипела во мне.
– Эх, как же их называют? – хмурился он, не слушая меня.
– Извините, – обратился я к Стрельцову.
Тот кивнул, с интересом наблюдая происходящее и дымя своей сигаретой.
– В луже плавают… как их… махонькие такие? – вспоминал Гентас. – Вот память отшибло! Забыл!
– Мотыль? – нетерпеливо подсказал я.
– Да не мотыль. – Отчаянно махнул рукой. – Ну какой мотыль! Эти глазастенькие…
– Мальки? – снова предположил я, думая о своем: моя голова уже была забита сообщением Стрельцова, и сейчас я с трудом соображал, о чем толкует Гентас.
– О, великий Перкуно! Дай мне памяти! – взмолился Гентас. – Нет, не мальки. Головка большая, хвостик маленький такой. Ну ты же знаешь! – Он с досадой почесал затылок. – Да как же их, еловый сук, называют?
– Гентас, я все равно ничем сейчас не могу помочь, у меня посетитель…
– А! Да это… – осенило его наконец.
– Что? – проговорил я.
– Зачаток лягушки! – воскликнул он.
– Головастики, что ли? – уточнил я.
– Точно, они самые. Головастики, – повторил Гентас.
У окна послышалось приглушенное похрюкивание Стрельцова, он вероятно из последних сил удерживался, чтобы не расхохотаться в полный голос.
– Эх, Гентас, понимаю, для тебя лягушки священны, но я занят, видишь? – я укоризненно покачал головой.
– Некогда ждать! – снова рассердился старик. – Надо решать, что с дорогой делать, сейчас же.
В этот момент Стрельцов украдкой глянул на часы и проговорил:
– Прошу прощения, но мне пора, дела ждут.
Мы с Гентасом оглянулись на него. Стрельцов привычным движением раздавил окурок в пепельнице и заторопился.
– Да, мне надо ехать. А вы, Ярослав, обдумайте наш разговор, – проговорил он, лучезарно сияя. – Стоит ли упираться.
Я вяло кивнул и поднялся с кресла для рукопожатия.
– Я позвоню вам или заеду на следующей неделе, – проговорил Стрельцов.
– Хорошо, – устало выдохнул я.
Мы пожали руки, и гость, продолжая сдержанно ухмыляться, поспешно покинул кабинет. В коридоре он безудержно расхохотался, дав, наконец, волю чувствам, но тут появился Макар, чтобы осведомиться, не нужно ли еще чаю. Стрельцов прервал столь неловкий смех и, прикрыв рот, поспешил на улицу. Макар проводил его недоумевающим взглядом.
– Ну что там, Гентас? Что с дорогой? – проговорил я, слушая, как во дворе хлопнула дверца машины, после чего Джип нервно взрычал и покатил прочь.
Мы торопливо вышли из дому. Гентас взобрался на Пергрубрюса, и мы направились к злополучному участку дороги. Прусс гордо восседал на любимом коне, а я шел рядом и вел Пергрубрюса, держась за его узду.
– Что ему было нужно? – вдруг спросил Гентас, глянув на меня сверху.
– Министр Карачунов приезжает, – проговорил я.
– А тому, что нужно? – сразу насторожился он.
– Поохотиться, – без особого желания ответил я.
– Что? В нашем-то лесу?! – Гентас чуть не выпрыгнул из седла, услыхав эту новость.
– Вот именно, – горестно вздохнул я.
– Рагана! – воскликнул он. – Сук еловый! Других мест нету, что ли? – возмущался он так громко, что Пергрубрюс под ним тоже занервничал, и было дернул вперед, но я придержал его.
– Места есть, да времени у них нет, – объяснил я.
– Так ты что, Ярослав, согласился? – Гентас вонзил в меня осуждающий взгляд, точно острие копья.
– Нет, но с комитетом уже согласовано, – сказал я.
– От браконьеров спасу нет, а тут, здрасьте, чиновник пожалует. Срази его Перкуно, – вознегодовал Гентас. – Нет, Ярослав, не понимаю тебя. Чего ты с ними колыбелешься? Сразу надо отказать. С охотниками надо быть строже.
– Так я и не успел! Ты ведь объявился со своими головастиками, – теряя терпение, проговорил я.
– Не оправдывайся, я тут не причем, – заявил Гентас. – Вот твой отец, храни его душу Патолло, этого министра отправил бы прочь без всяких компромиссов. Грудью бы встал – никого бы не пустил! Хватает у нас лицензионных.
– Я сделаю все, что смогу, – пообещал я.
– А по-другому и не должно быть, – проговорил Гентас и с угрозой добавил: – Иначе берегись.
Гентас жутко разозлился и весь наш недолгий путь громко возмущался, то и дело сердито вскидывая руки, при этом его хмурое лицо отпугивало даже комаров. Я постепенно погрузился в свои размышления. Очередное испытание камнем свалилось на мою голову. С одной стороны, я не должен был портить отношения с министерством, а с другой – обязан препятствовать браконьерству в лесу: охота не в срок – приравнивалась к преступлению. Гентас, конечно же прав, мой отец был человек весьма дипломатичный, успешно справлялся с любыми недоразумениями. Все трудности разрешал в пользу леса. Однажды отец сказал так, если не помогают закон, власть и собственная находчивость, проси помощи, всегда найдется тот, кто откликнется. Общественное мнение – надежная, влиятельная сила, способная осадить любую власть. Но обращаться к нему следует осторожно, с оглядкой. Газеты с пылу-жару могут и навредить. «Ты “пчел” не дразни, – советовал он. – Они и пользу приносят и жалятся». Я эти советы отца хорошо запомнил, вот только не всегда удается ими воспользоваться. Тяжелые размышления мои оборвались, когда Гентас крикнул мне сверху: «Приехали!»
– Вот, это место, – объявил он и ловко спустился с коня. – И лужи кругом.
– В понедельник закажу самосвал гравия. Как привезут, всех соберем на дорогу, будем ремонтировать.
– И чтоб ни одной лужи не осталось, – потребовал Гентас.
– Как прикажешь, командир, – ответил я, рассеянно пялясь на лужи и промоину посреди дороги. – Работы будет много.
– Егор приедет, вели, чтоб головастиков из луж в пруд пересадил, – распорядился он.
– Хорошо, – ответил я.
Покачав головой, старик взобрался на коня и, вместо прощания, проговорил:
– Помни, Ярослав, будешь наказан, если позволишь министру охотиться. – С этим обещанием он поскакал в деревню.

Я вернулся домой. Теперь мне хотелось побыть одному со своими мыслями. Я налил себе чаю, вышел в сад и сел на скамейку. Прежде ясный, счастливый день омрачился появившимися из ниоткуда серыми облаками. Их печальные тени медленно ползли по земле. Что за день? Егор куда-то пропал, Стрельцов привез дурную весть, Гентас грозится страшной карой. Что можно придумать в протест охоте московского министра в нашем лесничестве? Ничего. Вот общественное мнение, как советовал когда-то отец. Эта сила обладала значительным влиянием некоторое время раньше, но власть прижучила ее. Теперь все иначе. Центральные газеты и телевидение подкуплены, журналисты представляют министра Карачунова как первого кандидата в президенты, создают ему образ заботливого, народного политика, подвижного, спортивного человека, всячески лелеют его словами и картинками на своих страницах и на телеэкране. Всюду Карачунов. Славься и властвуй Карачунов! Наши мозги запудрены вашими обещаниями. Другие, более свободные издания, если им не выгодно, не будут возиться со мной, а денег, чтобы им стало выгодно, у лесничества нет. Впрочем, отыскать хоть какую-нибудь местную независимую газетенку можно, но только ее никто не читает, поэтому пользы от моих протестов будет ноль. Есть вариант обратиться в общественные организации. На площади они соберут митинг в протест произволу, помашут лозунгами, покричат в рупор, демонстративно похоронят спиленное дерево в гробу и, когда стемнеет, разойдутся, а на другой день об этом уже никто не вспомнит. Прав был отец, когда говорил, пчел беспокоить опасно, они хоть и полезны, но чертовски кусачие. Впрочем, я увлекся, хотя критика власти помогает удалить с души грязную накипь. Сразу становится легче... Выпив чаю, я так и не смог найти хорошего решения. Тогда я отправился на грядки, надеясь, что работа на свежем воздухе отвлечет меня от тягучих, как столярный клей, размышлений, а потом я обязательно придумаю какое-нибудь надежное средство.
Я вернулся на огород и начал усердно полоть грядки. Скоро начнет вечереть, а Егора все еще нет! Куда же он запропастился? Он должен был приехать еще до полудня или к обеду. Не помню, чтобы я заставлял ждать и волноваться своего отца. Работы ведь много. Вот уже и луковая грядка заросла пыреем. Худенькие перышки лука с трудом пробиваются к свету сквозь дерзкие живучие травы. При такой солнечной погоде сорняки быстро разрастаются и губят посадки. Если мы не успеем вырастить урожай, останемся голодными на зиму. К лету закончились запасы с прошлого года, теперь поскорее бы вырастить первую зелень. Но где же Егор? Надо звонить Анне, может быть, он еще не выехал из города. Я поднялся с коленей, стряхнул со штанов землю, помыл в бочке руки и пошел в кабинет. Набрав номер Анны, я долго слушал длинные гудки, они гудели мне в ухо, как пытка. Я бросил трубку. «Вымерли они, что ли! – возмутился я. – Вот, профессора!» Анны не было дома. У нее сессия, вероятно, задерживается в университете. И где сейчас мелкий? Он-то куда пропал?
Ужинал я в печальном одиночестве. Макара попросил накрыть в гостиной. Теперь, нетерпеливое ожидание сына сменилось тревогой. Я мрачнел с каждой минутой, то и дело, поглядывая на часы. Это были старинные часы – домик с кукушкой, большим маятником в виде солнца с острыми лучами и двумя висящими на цепочках шишками, за которые нужно раз в сутки потянуть, чтобы завести механизм.  Эти часы подарила моему отцу делегация лесников из Сибири, во время их посещения Замландского лесничества полвека назад. Часы выполнены каким-то талантливым уральским мастером, известным еще во времена Левши. Я помню эти часы с детства, они ни разу ни на минуту не ошибались! Наша семья бережно к ним относилась. Вот только в прошлом году с кукушкой стали происходить странные вещи. Это случилось, подозреваю, после того как Егор зачем-то привез из города кота. Кот был не в себе от насильственного переезда. Но еще хуже ему сделалось, когда Егор поднес его к часам в тот момент, когда из домика должна была появиться кукушка. Как только ничего не подозревающая птица выскочила и стала громко куковать, с котом случилась истерика. Он взвыл, исцарапал в кровь руки Егора, вырвался и забился под кровать. Сутки оттуда не выходил, свирепо сверкал глазами и отказывался от еды. Насилу его оттуда вытащили, а потом Анна увезла его в город. С кукушкой тоже было плохо, она страшно оскорбилась и недокуковав положенное время, спряталась за дверцей и не показывалась из домика, до тех пор, пока не увезли кота. После этого случая, у кукушки расстроились механические нервы, вместо мелодичного кукования она стала неприятно каркать, словно охрипшая ворона, а если поблизости находился Егор, она и вовсе не высовывалась. Крепко обиделась на мальчика. И все-таки, где же этот оболтус? – кипятился я, мрачно жуя кусок хлеба с маслом, сыром, пером зеленого лука, и запивая все это чаем.
После ужина я вышел во двор, приставил козырьком руку ко лбу и стал глядеть на дорогу, не идет ли Егор. Но на дороге никого не было. Солнце висело над лесом, темнеет сейчас поздно, но это меня совсем не успокаивало. Я снова звонил в город, но трубку никто не брал. Тогда, чтобы скоротать тревожные часы ожидания, я снова отправился на огород.
«Если Егор сегодня не явится, завтра его будет ждать хорошая трепка, – сердито успокаивал я себя. – А после – три дня, нет, неделя работы на огороде с перерывами на еду и ночной сон. Задам же ему. Он будет наказан».
Время шло, солнце уже проблескивало среди ветвей высоких деревьев, тени росли, ветвились, корчась на земле, как будто в предсмертных судорогах, воздух розовел. Я прополол еще две длинные грядки с петрушкой и редисом. Потом взялся за следующую, но так нервничал, что вместе с сорняками начал выщипывать ростки сельдерея. Надо прекращать бездарную работу и садится на телефон. Последний автобус из города давно уже прошел, а Егора до сих пор нет!
«А что если автобус сломался по пути, и Егор не может добраться, – размышлял я, стоя у калитки, и гипнотизируя взглядом поворот лесной дороги. – Или Егор вообще не поехал. Интересно, чем он это объяснит. Проспал?» Я пошел в дом к телефону. Наконец, тревожные гудки в трубке оборвал голос Анны.
– Привет, – усталым голосом ответила она. – Как доехал Егор?
– Егор?! А разве он не с тобой? – убитым голосом проговорил я.
– Что значит со мной? – оживилась Анна.
– Но его до сих пор нет, – объяснил я с новым приступом волнения.
В трубке на несколько секунд поселилось молчание, наконец, Анна опомнилась.
– Как нет?! Он выехал утром. Он давно должен быть у тебя! – раздраженно сказала она.
– А я до сих пор надеялся, что он не поехал. Выходит, он где-то застрял. И вообще, я звонил весь вечер, где ты была?
– Ты же знаешь, у меня сессия. Недавно вернулась из университета. Консультации. Господи, куда ты подевал моего мальчика?
– Никуда, – огрызнулся я.
– Я не у тебя спрашиваю, – сказала она. – Что же с Егором?
– Понятия не имею. Надо что-нибудь делать, – проговорил я. – Он еще никогда не задерживался допоздна.
– Может быть, автобус сломался?
– Может.
– Тогда я попробую выяснить, а ты позвони, если появится Егор.
– Хорошо.
Спустя четверть часа Анна перезвонила и сообщила, что автобус благополучно прибыл на конечную станцию и давно уже вернулся в город.
– Надо звонить в милицию, – предложил я.
– Нет, подождем еще, – категорично сказала она.
С наступлением сумерек беспокойство сделалось невыносимым. Нервы напряглись до предела. На душе выли волки. Жена звонила каждые десять минут и никак не решалась связаться с милицией, надеялась, что сын объявится с минуты на минуту.
«Что за бестолочь! – ругался я, выходя из дома к калитке, который уже раз. – Просил ведь приезжать в лесничество засветло. Боже, дай мне терпения!»
Сумерки неуклонно сгущались. Синее небо уже темнело на востоке, лишь на западе оно еще сияло золотистыми и розовыми проблесками с лиловыми разводами. Свежий ветерок гулял по кустам. Из опушки леса доносилось громкое пение соловья. Из дома вышел Макар. Он включил прожектор, чтобы осветить дорожку от калитки до крыльца, сел на скамейке и закурил. Я вернулся к дому и сел рядом. Плут устроился возле моих ног, положил морду на лапы и тоже стал ждать вместе с нами.
– Может, в милицию сообщить, – предложил Макар, выпуская изо рта дым.
– Анна просит подождать еще, – ответил я. – Потом она займется этим в городе сама... Нам известно, что Егор выехал, и с автобусом по дороге ничего не случилось.
– Эти дети, они всегда заставляют волноваться родителей, – проговорил Макар и затянулся сигаретой.
– Всегда, – задумчиво повторил я.
– Как-то раз, мальчишкой, я тоже здорово напугал мать, – продолжал он. – Ждала меня всю ночь, а я объявился только под утро, и знаешь, почему? Потому что в лесу за мной погнался разъяренный кабан, и я забрался от него на дерево. Насилу успел, а после, долго боялся слезть, вдруг подкараулит меня зверина, растопчет и сожрет. Вот как было, – заключил он.
– Не надо, Макар, – попросил я. – У меня и без твоих историй на душе тревожно. – Я поднялся. – Пойду, прогуляюсь, может встречу его по дороге.
– Ну да, это верно, может, встретишь, а может, и нет, – утешил Макар, дымя табаком. – Но прогуляться надо, вдруг встретишь.
– Будут звонить, объясни, что Егора еще нет, – попросил я, проверяя фонарик, который решил взять с собой на всякий случай.
– Объясню, объясню, – пообещал Макар с какой-то дурацкой ухмылкой.
Плут тоже поднялся, когда я направился по садовой дорожке. Он поспешил вперед, и, виляя хвостом, нетерпеливо затоптался перед запертой калиткой. Мы вышли и отправились по дороге до поворота. Вдруг Плут насторожился, понюхал воздух и со всех лап помчался вперед, виляя хвостом. Неужели почуял кого-то? Вскоре я услышал свист. Из-за поворота на дороге в сумеречном свете медленно гаснущего вечера нарисовался силуэт. Я пригляделся. Ну конечно, это Егор. Он шел к дому и насвистывал песенку дрозда. Чувство облегчения разлилось у меня на душе. Но следом за этим мной овладело негодование и возмущение. Я остановился, сердито глядя на сына. Плут с громким лаем радости закрутился вокруг Егора. Хвост ходил веером, язык страстно шаркал по мальчишеским рукам, глаза сияли радостью.
– Привет, Плут! Как поживаешь? – весело проговорил Егор, трепля собаку за ушами. – Ты заждался меня, верно? – Он сел перед другом и стал гладить его по голове и спине. Плут нежно поскуливал от удовольствия.
Потом Егор поглядел в мою сторону, выпрямился и направился к дому.
– Привет, папочка, – сказал он, хриплым ломающимся голосом.
Беззаботный тон сына разозлил меня еще больше.
– Где ты был? – строго спросил я.
– Ты только не волнуйся, – проговорил он, стоя передо мной с сияющими глазами. – Я встретил Эрвина на остановке, они с мамой вернулись из Светлогорска, и он позвал меня к себе, показать, как растут его крапивные гусеницы. Эрвин сказал, через пару недель, гусеницы окуклятся, а в следующем месяце из куколок вылупятся бабочки, представляешь, как здорово!
– Егор! – сердито, оборвал я тираду. – Я разве не предупреждал тебя, приезжать засветло?
– А я приехал засветло, – ответил Егор, ничуть не смутившись, и направился мимо меня.
Я прошел следом за Егором в калитку, закрыл ее на щеколду и зашагал по дорожке, дуясь от возмущения. У меня не находилось нужных слов, а негодование мое было столь велико, что я не удержался:
– Ты давно должен быть дома.
– Но разве я не мог навестить Эрвина? – отозвался Егор, не оборачиваясь.
– Можешь, но, прежде всего, надо было явиться домой. Мы с мамой весь вечер волнуемся, ждем! А он, оказывается, гусениц смотрел! – В эту минуту мне хотелось двинуть Егора, как следует, но сдержался и продолжил: – Ужин давно остыл.
– Не волнуйся, я не хочу есть, мы только что поужинали с Эрвином, – ответил Егор.
Во дворе, при свете прожектора, я рассмотрел, как он изменился. Прежде всего, я обратил внимание на его прическу. Длинные темно-русые волосы были подкрашены светлыми пятнами, как шерсть дикой кошки. На нем была черная кожаная куртка без рукавов и вся в металлических заклепках, потертые джинсы и синяя майка. На мочке висело серебряное колечко, на груди болталась металлическая А в круге, запястья обхвачены кожаными напульсниками и браслетами, а на штанах покачивалась толстая цепочка.
– На кого ты похож? Что за вид?! – проговорил я.
– А что с моим видом? – спросил Егор с недоумением на лице.
Мы остановились.
– Крашеные волосы, кольцо в ухе. Что все это значит? – возмутился я.
– А разве плохо? Я три часа просидел в парикмахерской, чуть на автобус не опоздал, – сообщил Егор.
– Но это возмутительно! – воскликнул я. – На кого ты похож?!
– А мне так нравится, – ответил он прежним, спокойным тоном. – Ты просто ничего не понимаешь.
Мы подошли к крыльцу.
Я схватил Егора за плечо и резко развернул. Уже точка кипения. Вулкан готов взорваться. Мы встали друг перед другом, как перед поединком.
– Егор, я думаю, ты нацепил на себя много лишнего, – продолжал я сердито.
– Пап, да ты отстал от жизни, – заявил он и повел плечами, чтобы я убрал свою руку. – Сидишь в своем лесу и ничего не видишь. Сейчас так модно.
– Где модно?
– Ты, когда в последний раз шарился по городу?
– Что за язык, Егор?!
– Все тебе не нравится, – огрызнулся он.
– В городе я был на прошлой неделе и ничего похожего там не видел, – сказал я.
– Значит, плохо смотрел.
– Нет, не плохо. Люди ведут себя естественно, а волосы красят только женщины.
– Ничего, ты не понимаешь, папа! Такую прическу носят нормальные парни, вот.
– Ничего подобного.
– Да, а все другие – отстой, идиоты, которые любят строить из себя скромников. Ненавижу старомодных воображал, – заявил он.
– Егор, что за язык? – снова возмутился я.
– Ты ко всему придираешься!
– Вы только посмотрите на него! Я придираюсь!
– Значит, там, где ты ходишь, обитают только тупые скромняги.
– Прекрати! Что за выражения! – воскликнул я и в поисках поддержки посмотрел на Макара, который сидел на скамейке, курил и с любопытством наблюдал нашу перебранку.
– Пап, я надеялся, ты современный человек, – разочарованно бросил Егор. С этими словами он подошел к Макару, поздоровался с ним за руку и направился в дом.
Я последовал за ним, продолжая выговаривать:
– Чтобы завтра всех этих побрякушек на тебе не было! Ты понял меня?
Егор посмотрел на меня и скорчил кислую гримасу.
– Я полдня тебя ждал. Мы с мамой собрались в милицию сообщить о твоей пропаже, – продолжал я.
– Что, правда?! – обрадовался Егор, глаза его засверкали. – И что, милиция меня уже ищет?
– Нет! – буркнул я и добавил: – Я должен позвонить матери, сказать, что ты нашелся.
– А я и не терялся, – фыркнул Егор, снимая с плеч рюкзачок, и швыряя его в угол.
– Подними.
– Не подниму.
– Немедленно забери рюкзак в свою комнату, – приказал я, хмуро сдвинув брови.
Егор фыркнул, поднял рюкзак и стал подниматься наверх. Я просверлил сына осуждающим взглядом и пошел в кабинет звонить.
– Передай ей привет, – небрежно бросил Егор сверху.
Я с облегченным сердцем сообщил Анне о прибытии Егора. И она попросила не наказывать его строго. Я не стал этого обещать. Потом я набрался терпения и поднялся в комнату Егора, рассчитывая закончить воспитательную речь, но остановился в дверях. Егор копался в шкафу. Он был без рубашки, и я с ужасом увидел на его плече отвратительную татуировку: орел, держащий в когтях череп (к счастью, это оказалось только наклейка, но я не сразу это понял). В ушах Егора торчали наушники, за пояс заткнут карманный дисковый проигрыватель. На кровати валялась коробка от диска с надписью «Ария» и жуткого вида драконом на обложке. Егор перебирал белье на полках и ворчал: «Ну где же мои плавки?»
– Егор, можно с тобой поговорить? – спросил я терпеливо.
Никакого внимания.
– Егор! – рявкнул я.
Он вынырнул из шкафа и вытащил из уха наушник.
– Что?
– Я хочу поговорить с тобой, – как можно спокойнее проговорил я.
Егор уставился на меня с недовольным видом, и я продолжил:
– Может, ты все-таки спустишься поужинать. Макар сварил молочную кашу с медом, я специально ходил в деревню за молоком для тебя.
– Пап, я уже давно не ем молочной каши. Я ведь не маленький, – ответил Егор и снова нырнул в шкаф, сунув наушник в ухо.
– Егор! – позвал я опять.
– Что?
– Вынь из ушей затычки и выключи музыку. Я еще не закончил.
Егор неохотно повиновался, отключил музыку и встал передо мной с угрюмой физиономией.
– Послушай, мама очень возмущена твоим поступком, – продолжил я с отчаянной решимостью.
– А ты не мог, чего-нибудь придумать, чтобы не расстраивать ее?
– Конечно, нет!
– Жаль. И что же ее так возмутило?
– Твое поведение.
– А я думал, мой внешний вид, ты ведь рассказал ей об этом, правда? – спросил он и снова погрузился в шкаф
– Послушай, она очень переживала за тебя, – сказал я.
– Ах так! – Егор высунулся из шкафа. – Между прочим, она тоже поздно возвращается домой, я за нее волновался все вечера!
– У нее сессия, Егор, – объяснил я. – Ты должен понимать, как много работы в университете.
– Я все понимаю. Но ей даже некогда приготовить мне ужин! – Возмутился он и опять углубился в свой шкаф.
– Егор!
– Что?
– Тебя придется наказать.
Он вынул из шкафа какую-то тряпку и стал рассматривать ее. Потом отбросил в сторону и сказал:  –  Ты лучше скажи, где мои плавки? Куда ты их спрятал?
– Егор! Ты не отправишься на озеро и к морю, пока мы не прополем весь огород. Между прочим, ожидая тебя, я успел обработать несколько грядок.
– Знаю, – сказал Егор, – три с половиной грядки укропа, лука и петрушки.
– Как ты узнал? – удивился я, подозрительно глядя на сына.
– Сороки сообщили, когда я шел сюда, – ответил Егор. – А еще они сказали, что ты до сумерек ползал между грядками и выщипывал сорняки вместе с петрушкой. Пап, ты правда очень нервничал, да? – Он поглядел на меня с сожалением.
– Проклятые сплетницы, – выругался я.
– Когда я сюда шел, видел летучую мышь, которая живет в щели под крышей веранды, она пропищала, что вы с Макаром сидите на скамейке. Макар курит, а ты громко ругаешься. Она жаловалась, что ты разбудил ее раньше времени.
– Я ругался, потому что беспокоился о тебе, ведь я не знал, куда ты пропал, – объяснил я. – Ты заставил меня волноваться.
– Она очень возмущалась.
– А не сказала ли она, что ждет тебя после прополки?
– Нет, а что?
– Уборка в доме и мытье окон.
– Ни фига себе наказание, папа!
– Молчи, это все, что я могу сделать, чтобы спасти твой зад от порки, понял?
– Это жестоко, папа! Ты же знаешь, я терпеть не могу мыть окна, как женщина.
– Ничего, у нас тут нет женщин, поэтому, всю работу выполняют мужчины.
– Это не справедливо! – В отчаянии Егор хлопнул дверцей шкафа, сел на кровать, надув щеки, потом поглядел на меня и сказал:
– Прополка, уборка, а когда же море? – Он бросил на меня сердитый взгляд. – Я всю зиму мечтал о море!
– Ты достаточно вырос, Егор, чтобы нам помогать, – назидательным тоном промолвил я. – Помнишь поговорку: летний день стоит зимней недели?
– У меня каникулы, знаешь?! Я не могу все лето провести на огороде, – сказал он. – Да куда же, наконец, подевались мои плавки?
Я пожал плечами и продолжил настаивать:
– Егор, мы, прежде всего, должны позаботиться о запасах на зиму. Понимаешь? Иначе мы все помрем с голоду.
– Но тогда, не останется времени на пляж, – воскликнул он и насупился. – Между прочим, Эрвин сегодня назвал меня «бледнолицый». Он-то успел загореть. Скажи, где мои плавки?
– Не знаю. Послушай меня, – я подошел к Егору, пристально поглядел ему в глаза и, положив руку на его плечо, продолжил: – кроме огорода у меня много работы в лесничестве. Мы должны справиться до приезда мамы.
Егор поглядел на меня исподлобья.
– Кроме того, к нам собирается приехать министр из Москвы, – сообщил я.
– Что ему надо? – буркнул Егор.
– Собирается здесь поохотиться, – ответил я.
– Как поохотиться?! – изумился Егор. – Разве ты позволишь ему?
– Об этом мы в другой раз поговорим, – сказал я.
– Ага, теперь мне все понятно, – с ухмылкой сказал Егор.
– Что понятно? – не понял я.
– А я-то думаю, за что тебя хотят пристрелить, – проговорил он.
– Так, так… И какая сорока тебе об этом сказала? – Я развернул стул, сел напротив сына и стал внимательно на него глядеть.
– Гентас, – ответил он. – Старикан весь вечер ворчал, пока я был у них. Сказал, что пристрелит тебя, как щенка, если ты впустишь чертового министра.
– Послушай, Гентас очень стар, иногда говорит лишнее, – попытался я возразить. – Ты не должен повторять глупости. Скажи, он очень расстроен?
– Еще как расстроен, таким я не видел его лет сто, – охотно признался Егор. – Неужели он и в самом деле тебя пристрелит, а?
– Ну довольно, Егор, – сердито проговорил я, поднимаясь. – Ложись лучше спать, или может, поешь кашу? Хотя бы три ложечки.
– Пап, ну где мои плавки?
– Понятия не имею, найдутся.
– Я не лягу спать, пока не найду плавки.
– Утром найдешь.
– Мне сейчас надо.
– Прекрати ныть! Слышишь? – прошипел я, сжимая кулаки. – Ложись спать, немедленно!
– Ты жестокий отец! – воскликнул Егор.
– Я жестокий?!
– Да.
– За это я отправлю тебя в поле, завтра же пойдешь окучивать картошку!
– А я ничего плохого не делал.
– Не правда, ты разве забыл, как в прошлом году завалил ручей ветками, и затопил наш огород?
– Я хотел помочь бобрам.
 – Хорошо, разве не помнишь, как зимой подорвал петарду в моем кабинете и чуть не устроил в доме пожар.
– Она взорвалась случайно, пап.
– Не оправдывайся. Случайно ли ты притащил в дом змею, из-за которой твоя тетушка Лора лишилась чувств.
– Откуда я знал, что эта старая ведьма боится змей?
– Не груби! Больше я этого не допущу!
– А ты злопамятный.
– Потому что своими новыми хулиганскими выходками ты не даешь мне все это забыть!
– Вот так, мои каникулы начались со скандала, – драматически заключил Егор. – Спасибо тебе, папочка, за теплую встречу.
Обескураженный таким наглым заявлением сына, я не сразу нашел, что сказать и только зло прошипел:
– Немедленно в постель! – Потом бросил на Егора бешеный взгляд и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Кипящий от гнева, я спустился в вестибюль и там наткнулся на Макара, который собирался протопить на ночь печку.
– Негодный мальчишка! – выругался я. – Он совершенно испортился в городе. Там некому с ним заниматься!
– Что, тяжелый характер? – с хитрой усмешкой отреагировал Макар, складывая дрова в печь.
– Не характер, а черти что! – заявил я. – Переходный возраст в квадрате.
– А я вот что сажу, Ярослав, – проговорил Макар. – Твой сын – вылитый дед. – Он кивнул на большой портрет моего отца, что висел в гостиной над камином. – Это он – настоящий Богатырев.
Я поглядел на Макара с негодованием и вышел во двор.
«Нет, это что за сумасшедший день сегодня выдался? – возмущался я, сев на скамейку. – Я же еще и виноват! Меня обвинили в жестокости! Да, какой скандал? Я даже на него голос не повысил! Нет, ребенка надо воспитывать. Этого я так не оставлю», – решил я для себя.
День выдался волнительным, я чувствовал, что сегодня усну не скоро. Надо много обдумать, решить, разобраться. Через некоторое время из дома вышел Макар. Он сел рядом со мной, закурил и стал глядеть в темноту сада.
– Ты только подумай, я же еще оказался виноват! – все еще злился я. – Испортил ему все каникулы! Нет, я накажу его.
Макар прокряхтел в ответ и затянулся сигаретой.
– Довольно, я за него возьмусь, как следует, – продолжал я. – Завтра он будет работать у меня по полной программе. Иначе совсем разболтается. Работы найдется достаточно. Анна приедет, что она скажет? Опять не успел? Будет мне выговаривать, какой я бездельник и сын растет такой же.
– Успеем, – невозмутимо проговорил Макар. – Я помогу.
– И все-таки, город портит его, – печально проговорил я.
– Лес изменит. Лес – хороший воспитатель, – глубокомысленно изрек Макар.
– До приезда матери не будет ему никаких прогулок на море, – заявил я.
– Не гоняй паренька, – возразил Макар. – Его дело – молодое, побегать охота. Возраст такой. Сейчас в его душе бурливые реки, но утихнет буря, и он успокоится. Завтра он забудет о том, что было сегодня... Помню, твой отец Всеволод был таким. Бывало, как ураган бесится, но справедливейший человек был.
– Может быть ты и прав, – уныло произнес я.

Утро поднималось ясное и теплое. Воздух звенел птичьими голосами. Всякая птаха славила восходящее солнце, воспевало родную рощу и каждый куст. Травы серебрились росой, солнечные лучи пронизывали сад, а над цветами гудели шмели и пчелы.
Плут выбрался из своей будки, разбуженный птичьим оркестром, и принялся звонко тявкать напротив окна моей спальни. Я поднялся с кровати и, сонно потягиваясь, подошел к открытому окну. Плут стоял перед кустом черной смородины и, сунув в него нос, облаивал ежа, который не успел покинуть сад до рассвета и, застигнутый врасплох собакой, колючим клубком лежал под кустом. Я крикнул Плуту, чтобы он успокоился. Пес поглядел на меня, завилял хвостом, но ежа не оставил, а обошел смородину вокруг, вернулся на прежнее место и снова затявкал. Я набрал в грудь свежий утренний воздух и медленно выдохнул. Сон прошел совсем, и хотя было еще рано, около шести часов, в постель меня больше не тянуло, тогда я стал одеваться.
А тем временем, еж, видимо, сделал какое-то движение, потому что Плут затявкал громче и даже позволил себе сдержанно пролаять. Я снова подошел к окну с одной штаниной на ноге и, натягивая вторую, прикрикнул на пса, чтобы тот замолчал. Тут из дома вышел Макар и пригрозил псу метлой. Плут с негодованием проскулил, робко потрогал лапой ежа и сел рядом, гипнотизируя его взглядом.
– Что там у тебя? – спросил Макар, приближаясь к смородине.
Плут глянул на старика, поднялся и снова уставился на ежа пристальным взглядом.
– Еж, – заметил Макар. – Ну так оставь его, Плут, зачем он тебе такой колючий, пускай идет в свой лес.
Плут вопросительно посмотрел на Макара и махнул ему хвостом.
– Пойдем, пойдем, – позвал его Макар за собой, – а то весь дом разбудишь.
– Уже разбудил, – сказал я, высовываясь из окна. – Доброе утро, Макар.
– Доброе утро, – ответил он и проворчал: – Вот, негодный пес, увидел ежа и лает. Пойдем, Плут, пускай еж уходит. Не мешай ему.
– Он всегда бранится на ежей, – сказал я. – Видит, что зверь таится в собственной шкуре, а взять не может – колется.
– Ну и Бог с ним, пойдем, я тебя покормлю, – снова позвал Макар, хлопая пса по спине.
Плут неохотно уступил и, услыхав, что его собираются кормить, важно зашагал следом за Макаром. Так они вместе и скрылись за углом дома. Потом я увидел, как еж, оставшийся один, недолго думая, развернулся, понюхал вокруг себя и заторопился прочь, сверкая пятками по траве, потом через грядки. Добравшись до забора, он нашел лазейку, пролез там и скрылся на другой стороне в кустарниках.
Я вышел из комнаты и перед тем как спуститься заглянул к Егору. Он безмятежно спал на боку, свесив одну руку, другая терялась под подушкой. Одеяло сползло на пол, одним углом прикрывая лишь ноги Егора. Я вошел, поднял одеяло, накрыл сына и направился во двор.
Плут уже долизывал свою миску, приветливо помахал мне хвостом и, обнюхав вокруг себя землю, подобрал последние крошки. Затем он поднял голову и внимательно поглядел на меня, не хочу ли я угостить его чем-нибудь на десерт, но в моем кармане ничего не нашлось. Тогда Плут как будто опомнился и бросился в сад. Но ежа под кустом не оказалось. Обрыскав землю вокруг смородины, Плут нашел след, по которому устремился к забору. Там он обнюхал лаз, покопался в нем, отчаянно фыркая, но быстро потерял интерес и вернулся во двор.
Две синицы, сидевшие на яблоневой ветке напротив окна комнаты Егора, громко заспорили и разбудили мальчишку. Он открыл глаза и с минуту лежал в постели, собираясь с мыслями. Потом огляделся в зеленоватых сумерках своей комнаты, вспомнил, что экзамены и школа теперь позади, что они остались далеко в городе, откинул одеяло и живо выскочил из постели. Впереди ждет целое лето свободы, море, лес. Егор бросился к окну и широко отворил его. В лицо хлынул аромат цветущей сирени. Ласточки сновали возле сарая напротив дома и там, под крышей, строили гнездо. В ветвях жужжали пчелы, а птицы вокруг пели так звонко, будто весь мир принадлежал только им. Егор никогда не жаловался на птиц за то, что они громко поют и будят его слишком рано. Во всяком случае, это гораздо лучше, чем в городе, когда на улице вдруг начинает завывать сигнализация какой-нибудь истеричной машины. Нет, здесь приятней. Егор просыпался посреди дышащего жизнью леса, осознавая, что все это: и сад, и лес, и море вдали, и все существа, которые их населяют, нужно немедленно исследовать. С воплями радости, в одних трусиках он выскочил из комнаты и помчался вниз:
– Папа! Папа! Ласточки строят гнездо под крышей сарая!
В вестибюле я поймал его за руку.
– Ты чего орешь, как резаный? – сказал я сердито.
– Ласточки строят гнездо! Здорово, правда?! – продолжал он своим пронзительным с хрипотцой голосом.
– Да, им понравился наш сарай, – проговорил я. – Но зачем так кричать?
– А я и не кричу, – ответил он.
– Вижу, ты торопишься взяться за работу на грядках, – сердито сказал я, вернув Егора на землю.
Он поглядел на меня невинно сияющими глазами и сказал:
– Пап, можно я хотя бы посмотрю, как они строят гнездо?
– Нет, сначала пойди, оденься, умойся, а потом завтракать. Живо!
– Пап, а помнишь, ты обещал научить меня языку цветов и деревьев?
– Помню.
– Разве ты не научишь сегодня?
– Научу, когда будет время. Марш одеваться.
– Пап, зачем умываться? Ведь мне не нужно идти в школу. А птицам все равно, умывался я или нет.
– Птицам может быть и все равно, а мне нет. Иди, чтобы через десять минут был в гостиной, за столом. Макар уже приготовил завтрак: вкусную молочную кашу.
– Но папа! Я не люблю молочную кашу!
– Сейчас полюбишь.
– Да вы оба решил извести меня своей молочной кашей, – в сердцах сказал он и опустил голову.
– Иди умываться, живо, – повторил я.
Егор помялся, переступая с ноги на ногу, соображая, что после вчерашнего со мной пререкаться бесполезно, и побрел наверх, угрюмо бормоча под нос:
– Если мне придется весь день работать на грядках, зачем умываться? Я и так хорош. Все равно в земле перепачкаюсь.
Я остался доволен, прижучив разыгравшуюся прыть сына, и самодовольно насвистывая, пошел в гостиную за стол. Вчерашний разговор подействовал: на Егоре не было никаких металлических украшений, только кольцо в ухе осталось и эта разноцветная прическа. Ничего, пройдет, – убеждал я себя.
В тарелках дымилась манка, я отрезал кусок масла и положил его в кашу, пока масло плавилось в своих желтых разводах, я сделал бутерброд с сыром. После этого принялся за еду в прекрасном настроении. Между тем прошло минут десять, а Егор к столу до сих пор не спустился. Я посмотрел на часы домик – было половина восьмого. Кстати сказать, кукушка со вчерашнего вечера обиженно молчала, словно чувствовала появление Егора. Я не знаю, каким образом, но возможно, она слышала его голос своим механическим слухом, хвала уральским мастерам. Я несколько раз стучал ей в дверцу, но птица затаилась внутри и даже не пикнула в ответ – удивительный характер. Хорошо, если бы тот гениальный мастер объяснил сей феномен, ведь часы, к счастью, забастовку птицы не поддерживали, они всегда работали исправно. Кто бы раскрыл их секрет. Прошло еще десять минут, я уже доедал свой завтрак, а каша Егора уже покрылась обветренной корочкой. Нет, это не возможно, он опять хочет вывести меня из себя! Где этот негодяй пропадает? Сколько можно торчать в ванной! Я допил чай с бутербродом и поднялся из-за стола.
«Этот мальчишка упрямо испытывает мое терпение! – возмущался я, поднимаясь по лестнице. – Придется его наказать, как следует».
– Егор! – позвал я. – Я что тебе сказал? Не позже чем через десять минут. Ты слышишь меня? – Я отворил дверь в его комнату. – Егор! Ты почему до сих пор…
 В комнате никого не оказалось. Постель разобрана, одеяло большим комом валяется на полу, ни шортов, ни рубашки не оказалось. Я подошел к распахнутому окну и выглянул. На ветке сидели две синицы и, весело хохоча, обсуждали, как мальчик выбрался из окна, спустился по яблоне и бросился бежать в направлении леса.
– Так, понятно, – с досадой проговорил я. – Он сбежал! Ну попадись мне сегодня, негодный мальчишка! – крикнул я и закрыл окно.
Синицы едва не попадали со смеху, глядя на то, как я возмущен. Я пригрозил им кулаком, чтоб не смеялись над моими семейными неурядицами.
– Макар! – взревел я медведем, спускаясь по лестнице. – Макар, где ты, черт возьми?!
Старик отозвался с кухни, впрочем, где ему еще быть? Он подвешивал к люстре клейкую ленту от мух. Я подошел к нему, продолжая кипеть от ярости.
– Он сбежал!
– Кто сбежал? – спокойно поинтересовался старик, не прерывая своего занятия.
– Егор, кто же еще! – рявкнул я и сразу распорядился: – Убери все со стола. А кашу оставь до обеда. Явится Егор, ничего кроме холодной манки ему не подавай.
– Хорошо, – с прежним спокойствием ответил Макар.
– Ты только подумай, этот мальчишка удрал в лес! Вылез в окно!.. Скажи мне, Макар, может быть, ты знаешь, что с ним делать? – вопросил я, наблюдая за стариком.
Макар пожал плечами, аккуратно расправил ядовитую ленту, затем подошел к раковине и стал мыть руки, потом взял полотенце и с сочувствием поглядел на меня.
– Ведь мы должны что-нибудь предпринять, – продолжил я.
Макар молчком вытер руки, тяжело вздохнул, будто собираясь с мыслями, и, перебросив полотенце через плечо, пошел в гостиную. Я последовал за ним мрачный, как туча перед ливнем. Если бы мимо окна промелькнула хотя бы тень Егора, я бы коршуном выскочил из дома, поймал его и задал хорошую трепку. Макар принялся убирать со стола.
– Может мне и в самом деле хотя бы разок высечь его, а? – проговорил я спокойнее.
– Нет, Ярослав, и бить, и кричать не нужно, – безмятежно тихо заговорил Макар, собирая тарелки. – Поверь мне на слово.
– А что же делать?
– Ничего.
– Ты уверен?
– Совершенно.
– Выходит, нужно оставить так, как есть?
– Да.
– Но я почти месяц его не видел! Вчера он заставил меня переживать, болтаясь неизвестно где. А сегодня и вовсе сбежал из дома! Разве я не прав?
– Не горячись, – посоветовал Макар и понес посуду на кухню.
Я машинально последовал за ним.
– Тогда, что же мне делать? – продолжал я. – Все прощать?
– Нет, не прощать.
– Но, как же тогда?
Макар поставил посуду на стол возле раковины и проговорил:
– Знаешь, что бы сделал я?
– Что?
– Я бы привлек его к работе деньгами, – Макар заговорщицки огляделся. – Скажи, что за каждую грядку он будет получать полтинник.
– Ты, значит, думаешь, я должен ему платить?
– А почему, нет? За работу всем полагается платить.
– Да разве можно платить детям за помощь родителям?! Мне отец ничего не платил.
– Теперь платят.
– Да вы как будто сговорились! – воскликнул я.
– Ты спросил совет, и я дал его, – сказал Макар и продолжил мыть посуду.
– Вот еще, секретарь профсоюзов, – возмутился я.
– Не нравится, поступай по-своему, – прохладно ответил Макар.
Некоторое время мы молчали. Я встал у окна и поглядел во двор. Там, по дорожке, ходил вяхирь, он поднял несколько соломинок и, держа их в клюве, полетел к деревьям.
– Наверное, ты прав, Макар, – проговорил я задумчиво. – Я хорошенько подумаю. Пожалуй, я так и сделаю. Послушай, он хотя бы к обеду явится?
Макар пожал плечами.
– Наверное, я был слишком груб с ним. У него сложный возраст, дедов характер и, возможно, он устал после экзаменов. Я поговорю с ним. Интересно, где он теперь? – И сам же ответил: – Наверное, отправился к Эрвину.
Некоторое время я размышлял над словами Макара. Почему бы и в самом деле не оформить Егора в лесники? Пускай подзаработает на каникулах. Потребуется уборка на пологом берегу Лесного озера, мусор там лежит еще с майских праздников; а туристы и по выходным теперь отдыхать приезжают, лето обещается быть жарким, народу будет много, но убирать за собой никто не желает. Потом расчистка просек, заготовка сена и веточного корма на зиму, учеты барсуков и водоплавающих птиц. Нет, в этот раз Егору не придется все дни нежиться на пляже, как раньше и придумывать себе приключения. Ничего, пусть привыкает к настоящей работе.
Около восьми явились лесники: Прохор, Демьян и Ваня, которому недавно исполнилось двадцать, – все они жители Пруссовки. После десятиминутного собрания, я направил их на расчистку заросшей просеки в северо-восточной части леса. И предупредил, чтобы готовились к ремонту лесной дороги, гравий закажу сегодня. Забрав бензопилу, веревки, они двинулись в лес, дымя сигаретами и рассуждая о своих делах. Я же немедленно седлал Ставра и поскакал в Пруссовку на поиски беглого сына.

Глава III
Эрвин – друг лесников

В то время, пока я завтракал, размышляя о трудностях, появившихся между мной и сыном, Егор, укрываясь за деревьями, выбрался на лесную дорогу подальше от дома, чтоб не заметили, и поспешил в деревню.
Гентас отдыхал в саду, сидя в любимом, плетенном из лозы, кресле. Лайма стояла с миской посреди двора и кормила кур, зазывая их громким довольно мелодичным голосом. Куры, заслышав ее, выскакивали из кустов, слетали с компостных куч, выбирались из-под лопухов и бежали к хозяйке с ликующим кудахтаньем.
Егор прошел во двор и поздоровался.
– Здравствуй, – отозвалась Лайма, высыпая птичий корм в продолговатый деревянный ящичек-кормушку, возле которой уже толпились куры.
– Эрвин дома? – спросил Егор.
– Он вышел, по-моему, он где-то в саду, – ответила Лайма.
– Спасибо, – сказал Егор и продолжил поиски друга.
– Егор, пожалуйста, передай ему, пусть идет завтракать, – попросила Лайма.
– Хорошо, – отозвался Егор и направился по тропинке среди яблонь, груш и вишневых деревьев в дальний угол сада.
Эрвин стоял по пояс в зарослях крапивы, срезал ножницами жгучие листья и складывал их в бумажный пакет, осторожно, чтобы не обжечься. Он был светловолосый синеглазый мальчик двенадцати лет, примерно одного с Егором роста, только крепче на вид и загорелый от постоянного пребывания на сельском воздухе. Сейчас на нем были синяя рубашка с длинными рукавами, штаны и сандалии.
– Эрвин! – позвал Егор.
– А, это ты, бледнолицый, привет! – отозвался Эрвин, не отрываясь от своего дела.
– Привет, – сказал Егор, осторожно подходя к зарослям крапивы. Ему очень не нравилось, что Эрвин называет его бледнолицым, выговаривая это обидное слово с презрительной медлительностью. Дурацкое прозвище раздражало Егора, однако он промолчал, решив про себя: «Ну ничего, несколько дней на пляже, и буду такой же загорелый, как он». – Ты чего тут возишься? – спросил Егор.
– Ты гусениц вчера видел?
– Да.
– Эта крапива для них, – серьезно объяснил Эрвин, срезая следующий лист, и бросая его в пакет.
– Понятно, – проговорил Егор, не решаясь войти в крапивник.
– А ты, почему босиком? – спросил Эрвин.
– Я сбежал из дома, – ответил Егор, потирая ногу о ногу, и с опаской поглядывая на крапиву. – Пришлось вылезать из окна моей комнаты.
– Почему, что-то случилось с вашей дверью? – удивился Эрвин.
– Ни фига с ней не случилось, – последовал ответ. – Я только не хотел попасться на глаза отцу, – объяснил Егор.
– Тебя что, наказали? – заинтересовался Эрвин, не прерывая своего опасного занятия.
– Да, вчера я поздно пришел домой и заставил его волноваться. Вот он и злится теперь, – откровенно признался Егор. – Прикинь, он заставляет меня полоть грядки и мыть окна в доме!
– Ну и что? – проговорил Эрвин. – И помыл бы.
– Как что? – возмутился Егор. – У меня каникулы, я не хочу работать все лето, как он хочет, на огороде.
– Тяжелый случай, – согласился Эрвин. – Но куда ты денешься?
– В лес уйду, буду там жить, – сердито сказал Егор.
– Валяй, – пробубнил Эрвин. – Найдет он тебя и накажет.
– Не накажет, – уверенно сказал Егор.
– Да он, наверняка, тебя уже сейчас ищет, – с ухмылкой произнес Эрвин.
– Пусть ищет, ты же не выдашь меня?
– Нет, не выдам. Мама может сказать, что ты у нас.
– А ты скажешь, что я давно ушел. Кстати, тебя завтракать зовут.
– Сейчас, уже немного осталось.
– Послушай, Эрвин, а для меня парочки бутербродов с чаем не найдется, а?
– Так ты, поди, еще и голодный?
– Со вчерашнего вечера ничего не ел, как от вас ушел.
– Так значит, отец тебя уже и голодом морит?
– Ага, – согласился Егор. – Заставляет есть молочную кашу. Я с детства ее терпеть не могу. Мне бы мяса побольше.
– Мд-а-а, – протянул Эрвин с сочувствием, – Тяжело тебе с отцом приходится.
Наконец, он встряхнул пакет с листьями и удовлетворенно вздохнул. Достаточно. И стал выбираться из крапивника.
– Слышь, а тебе не больно в крапиве?
– Я осторожно. Хотя пару раз обжегся. Видишь, волдыри появились? – Эрвин показал руку.
– Но зачем тебе столько крапивы? – с недоумением поинтересовался Егор.
– Гусеницы очень прожорливые, – объяснил тот. – Растут быстро. Вечером еще столько же листьев понадобится.
Егор ухмыльнулся и последовал за другом к дому.
– Когда позавтракаем, поможешь мне с уборкой? – спросил Эрвин. – Я буду чистить у птиц.
– Хорошо, – согласился Егор. – А потом можно и на пляж рвануть, да?
– Можно, – ответил Эрвин.
Оставив пакет с крапивой в комнате, Эрвин и Егор отправились в кухню. Стол был уже накрыт. Гентас доедал свой завтрак. Лайма принялась накладывать мальчикам в тарелки омлет с луком.
– Отчего же ты не завтракал? – спросила Лайма Егора.
– Ненавижу молочную кашу, – презрительно проговорил Егор.
– Но Макар очень хорошо готовит, – сказала она.
– Мам, да Егор из дома сбежал, – проговорил Эрвин, намазывая на хлеб масло.
– Вот как? – удивилась она. – Что же случилось, ведь ты только вчера приехал? – спросила она, расставляя на стол чашки. – И уже сбежал?
– Мам, его отец заставляет работать, – снова сказал Эрвин, и Егор ударил его ногой под столом, чтоб молчал. Эрвин поглядел на друга и ухмыльнулся.
– А разве это плохо? – проговорила Лайма. – В доме должен быть порядок.
– Но это не мужская работа, мыть окна, – объяснил Егор.
– Почему же? Мужчина должен уметь делать любую работу, – возразила она.
– Но я хотел двинуть к морю, – сказал он.
– Море еще холодное, Егор, – объяснила Лайма. – Всему свое время, и море прогреется, и у тебя будет возможность купаться и загорать… – Она налила чай и сказала: – А теперь помолчите и ешьте.
Гентас все это время гулял в собственных мыслях. Разговор мальчишек и дочери его не интересовал. Он лишь время от времени поглядывал на них и снисходительно покрякивал себе в бороду, а допив чай, поднялся и ушел в сад, почитать газету. Между тем ребята с аппетитом поглощали омлет. Лайма сделала им бутерброды с маслом и сыром, потом достала из буфета печенье в плетеной корзинке и поставила ее на стол.
– Я пойду, нужно прибраться в конюшне, – объяснила она. – А вы ешьте и чаю наливайте еще, – с этими словами она вышла.
– Что ты теперь будешь делать, а, бледнолицый? – спросил Эрвин.
– Не называй меня так. Глупое прозвище, – сердито произнес Егор с набитым ртом.
– Ладно, не буду, – пообещал Эрвин, жуя омлет. – Так что ты решил?
– Уйду в лес, – ответил Егор.
– Ты серьезно?
– По правде уйду. Буду жить в лесу до осени. Я теперь самостоятельный.
– Где же ты будешь там жить?
– Построю шалаш из веток и сена и стану в нем жить.
– А есть, что собираешься?
– Скоро ягоды пойдут, грибы. Буду рыбу ловить в озере и на костре жарить. К морю каждый день ездить буду, и ты, если хочешь со мной, согласен?
– Ты здорово придумал. Но отец тебя все равно разыщет.
Егор тяжело вздохнул и уныло проговорил:
– Может и разыщет. А что же мне делать?
Что делать, ни одному, ни другому было не известно. Друзья понимали безвыходную ситуацию и не сомневались, что если отец захочет, то обязательно разыщет, вернет домой и накажет. Покончив с омлетом, они взялись за чай с бутербродами и печеньем, а после этого, не теряя времени, направились в комнату.
Комната Эрвина была небольшая, светлая и окнами в сад. Стол, стул, кровать и шкаф – вся обстановка. Над столом висела большая полка, на которой стояли учебники и книги, больше всего там было зоологических справочников. На стенах висели фотографии: одна с изображением серого журавля на лугу, другая – Эрвин верхом на Пергрубрюсе и третья с изображением какой-то собачьей свадьбы на деревенской площади (стая из восьми бродячих собак разных размеров, собравшихся как-то раз со всех ближних и дальних окрестностей, была снята школьным товарищем Эрвина) – трогательный снимок.

Эрвину приходилось заботиться о самых разных животных. Каждый год он выкармливал двух-трех птенцов ласточек, выпавших из гнезда, и которых обычно караулили кошки. Он ловил насекомых и скармливал их прожорливым птенцам. Казалось, этих юных ласточек невозможно прокормить: как только Эрвин появлялся у них на виду, они широко раскрывали свой клюв и пищали, требуя еды. Эрвин изматывался с ними, поэтому, как только они начинали летать, мальчик немедленно выпускал их во дворе. Выкормыши с радостным писком уносились прочь и вскоре терялись в общей громко щебечущей на проводах стае. Ласточек в Пруссовке всегда было много, каждое лето они выращивали птенцов, дружными семьями рассаживались по проводам, как бусины в ожерелье, а с приходом осени устремлялись на юг, куда-то в Африку.
С апреля Эрвин ухаживал за совой, у которой было подбито крыло. Ее подобрал возле деревни тракторист Кожемякин. Что с ней произошло – не известно. Эрвин поселил сову в большой плетеной корзине и по вечерам кормил кусочками мяса с прилепленным к нему куриным пухом, а иногда угощал мышами, попавшимися в ловушку, которую ставили в чулане. Весь день сова дремала и просыпалась только к вечеру, щелкала клювом, напоминая, чтобы ее покормили. Тогда Эрвин сажал сову на подоконник, кормил, а потом она всю ночь прогуливалась по комнате, ковыляя по полу. Теперь Эрвин с гордостью представил Егору эту сову.
– Погляди, крыло у нее срослось, но хорошо летать она уже не сможет, – сообщил Эрвин.
– Ты оставишь ее у себя? – спросил Егор.
– Конечно, ведь ей не выжить в лесу, она не сможет охотиться.
– Интересно, что же с ней случилось?
– Кожемякин сказал, возможно, сова повредилась об электрические провода. Он нашел ее возле дороги.
– Как ты живешь с совой в одной комнате? Она же всюду лазает по ночам и не дает спать?
– Ничего, она ведет себя очень тихо. И мне не мешает.
– Ну ты герой! – воскликнул Егор.
– Тише, не кричи, бельчонка разбудишь, – попросил Эрвин.
Крошечный, укутанный в теплую ветошь бельчонок спал в коробке, стоявшей на стуле возле кровати Эрвина. Этот звереныш попал сюда несколько дней назад. Его принес деревенский друг Пашка. Вытащив бельчонка из-за пазухи, он отдал бельчонка Эрвину и объяснил, что подобрал его под деревом на опушке леса. Но Пашкиным объяснениям почему-то не очень верилось, и все же бельчонка нужно было немедленно согреть и накормить молоком, поэтому выяснять, что с ним случилось на самом деле, было некогда. «Наверное, беличье гнездо разорил, – размышлял Эрвин, пытаясь научить беспомощное рыжее существо пить молоко из пипетки. – Этот Пашка только говорит, что гнезда и дупла не разоряет, а на самом деле тайком все же лазает». Днем и ночью Эрвин держал бельчонка возле себя и кормил его каждые три часа. У маленького зверька был рыжий, как пламя, мех, и потому Эрвин назвал его Агнель – огонек по-прусски.
На подоконнике стоял небольшой стеклянный террариум со мхом и корягами, в нем жила ящерица без хвоста. Днем ящерица выползала из-под куска березовой коры и подолгу грелась в солнечных лучах, что проникали в окно, потом охотилась на личинок, червей и мух, которых приносил для нее Эрвин, купалась в плошке с водой и снова дремала на солнце. Так и проходил весь ее день. На ночь ящерица забиралась в мох и там засыпала.
– Эту ящерицу я неделю назад отобрал у кошки в нашем саду, – продолжал Эрвин. – Представляешь, кошка играла с ней как с добычей. Несчастная ящерица была так напугана, что отбросила хвост.
– А он вырастит заново?
– Вырастит, только короче прежнего.
Серую жабу Эрвин подобрал в прошлом году на улице возле развалин старой немецкой кирхи. У жабы оказалась сломана задняя лапа, и потому она не могла как следует прыгать. Эрвину пришлось забрать жабу с собой. Она была довольно большая, с чайное блюдце и в карман куртки не помещалась, поэтому ее пришлось нести в руках, каждый раз предотвращая всякое ее сопротивление, – она отчаянно брыкалась. Дома Эрвин определил жабу в большую коробку со мхом и поставил ей плоскую миску с водой.
– И чем ты ее кормишь? – спросил Егор, разглядывая пучеглазую питомицу, которая гордо сидела посреди коробки королевой и важно раздувала горло.
– Червями, слизнями, тараканами. Вот, смотри. – Эрвин кинул перед носом жабы кузнечика, она немедленно поймала его языком и проглотила, удовлетворенно моргая. Дождевого червя жаба деликатно затолкала своими дамскими пальчиками в рот, как длинную макаронину, и потом некоторое время таращилась на Эрвина, чтобы тот бросил еще. – Довольно тебе, ты и так слишком располнела, – проговорил Эрвин своей королеве.
Жаба удивленно моргнула и обиженно втерлась в мох, работая при этом задней лапой. Несмотря на увечье, она все равно оставалась гордой и невозмутимой. Все дни она сидела во мху, а вечером начинала шумно копошиться, разбрасывая мох по сторонам, и не давала заснуть. Раньше, до появления совы, Эрвин выпускал ее на дощатый пол. Жаба лазала по комнате и собирала по углам пауков. Утром Эрвин обнаруживал ее под кроватью или под шкафом и полусонную водворял в коробку, где она вскоре затихала, уставшая от своих ночных похождений. Королева так привыкла к заботливым рукам мальчика, что удовлетворенно урчала, когда Эрвин бережно брал ее на руки. Теперь по комнате гуляла сова, и коробку с жабой приходилось выносить в прихожую.
У стены рядом с окном стоял большой аквариум, в котором среди зеленых веточек роголистника и элодеи, поблескивая чешуей, плавали три маленьких карасика, колюшка с тремя иглами на спине и усатый вьюн. По дну, засыпанному разноцветной морской галькой, ползали водяные улитки и очень странные на вид личинки. Казалось, их домики сотканы из ярких драгоценных песчинок.
– Что это за твари такие? – спросил Егор, с удивлением разглядывая разноцветных существ.
– Это личинки ручейника, – ответил Эрвин. – Знаешь, отчего у них такие домики?
– Нет, – признался Егор.
– А ведь все просто, – начал объяснять Эрвин. – Сначала я вытащил личинок из их настоящих домиков, сделанных из песчинок, веточек и мелких ракушек, потом положил их, голых, в банку с бисером на дне. Вот они и решили, раз кроме бисера ничего больше нет, тогда придется строить новый домик из него.
– Здорово! – восхищался Егор. – Как ты додумался?
– Пустяки, все дело в инстинктах, – серьезно сказал Эрвин. – Если ручейнику нужно быть незаметным, то он склеит домик из подножного материала. Я в зоологической энциклопедии прочитал.
Теперь Эрвин с нетерпением ожидал, когда эти личинки окуклятся и превратятся в крылатых насекомых, чтобы потом собрать их опустевшие бисерные домики и сохранить на память.
На столе, среди разбросанных тетрадок и книг, стояли четыре трехлитровые банки с гусеницами, сидящими на обглоданных листьях крапивы. Этих волосатых червяков Эрвин сам вывел из яиц, собранных на пустыре возле деревни. Теперь он кормил гусениц крапивой и с нетерпением ждал, когда они окуклятся и потом превратятся в бабочек. И вот удача.
– Представляешь, этой ночью одна из гусениц превратилась в куколку, – сообщил Эрвин, когда они с Егором увлеченно разглядывали содержимое банки. – Вот она, гляди. – Он подал банку Егору, и тот увидел странное, висящее на стенке, существо.
Куколка была на вид хрупкая, буроватая, ни на что не похожая, висела вниз головой, прочно приклеившись кончиком брюшка к стеклу. Она нервно подергивалась, пока ее рассматривали.
– Это из той гусеницы, что висела здесь вчера, помнишь?
– Помню, – ответил Егор, разглядывая куколку. – Какая она красивая! А я-то думал, эта гусеница собиралась сдохнуть.
– Они всегда так повисают и ничего не едят целый день, – со знанием дела объяснил Эрвин. – Видишь, у куколки золотистые крапинки?
– Ну, блестят, точно золото.
– Это чтоб птицы не трогали.
– А чего она так дергается, больная, что ли?
– Не нравится, что мы ее беспокоим.
Егор поставил банку на место. В ней сидели еще несколько гусениц павлиньего глаза, они были черные с шипами на спине и боках и непрерывно грызли листья крапивы.
– А что ты теперь будешь делать? – спросил Егор.
– У меня есть дневник, я записываю в него свои наблюдения, когда какая гусеница окукливается, и когда из куколки выходит бабочка.
– А потом, что?
– Выпущу.
– Выпустишь?
– Конечно, пусть цветы опыляют.
– Это ты здорово придумал.
– А теперь помоги мне с уборкой.
– Хорошо.
Эрвин принялся открывать банки, снимая с них марлю, стянутую резинкой. Потом он расстелил на столе лист газеты и принялся осторожно вытряхивать на него содержимое банок. Гусеницы, листья и мусор, шурша, сыпались на газету. Затем Егор брал пустую банку, мыл ее в тазу с теплой водой и отдавал Эрвину, который в свою очередь, насухо вытирал ее полотенцем, насыпал внутрь листья и сажал гусениц. Наконец, все четыре банки были заполнены вновь и аккуратно расставлены на столе. В пятую, поменьше, Эрвин переложил куколку, осторожно снятую со стекла и туда же поставил сухую веточку, чтобы вылупившейся бабочке было куда забраться и расправить свои крылья. В такие минуты Эрвин был очень осторожен, старался не повредить тонкую оболочку куколки, бережно беря ее двумя пальцами.
– А когда же вылупится бабочка? – спросил Егор.
– Через пару недель, не раньше, – уверенно ответил Эрвин.
– Вот бы посмотреть.
– Я только один раз видел, – признался Эрвин. – Обычно бабочки выходят ранним утром, но никогда не угадаешь день и час, потому и легко пропустить такой важный момент.
Эрвин с нетерпением ожидал выхода бабочек. Прежде, ему удавалось вывести крапивницу, махаона и адмирала, но каждый раз возле пустой куколки заставал уже готовую к полету бабочку с расправленными и подсохшими крыльями. Тогда он открывал банку, доставал бабочку и выпускал в саду, подолгу наблюдая, как насекомое кружится над цветами и кормится нектаром.
Лишь однажды Эрвину повезло наблюдать таинственное превращение. Все началось два года назад, когда он впервые увлекся выращиванием бабочек, прочитав об этом в книге. Зеленую гусеницу махаона с выпячивающимися ярко-оранжевыми рожками Эрвин нашел в огороде и посадил в банку с укропом. Она оказалась довольно прожорливой, поглощала свежие листья укропа, быстро росла и толстела. Однажды утром гусеница прикрепилась к стеблю шелковистым пояском и к вечеру окуклилась. Тогда Эрвин поставил банку на книжную полку до следующего лета.
В то раннее утро Эрвина разбудил галчонок, который сидел в клетке и громко требовал, чтобы его немедленно покормили. Эрвин поднялся с постели и, зевая, побрел на кухню. Там он приготовил фарш, смешанный с белым хлебом и, вернувшись в комнату, принялся кормить прожорливого птенца. Как вдруг сзади послышался шорох, словно треснул какой-нибудь старый, сухой лист. Эрвин оставил птенца и подошел к полке, на которой стояла заветная банка. И тут, прямо на глазах из надтреснутой на спинке куколки осторожно и робко стало выбираться нежное существо. Эрвин, не отрываясь, следил за чудесным рождением бабочки, словно чья-то душа выбиралась на волю из неживой, грубой оболочки, похожей на саркофаг. Перебирая тонкими лапками и освобождая из плена усики и хоботок, махаон неловко выкарабкался из кукольной шкурки и замер на стебельке. Измятые, как тряпицы, крылышки свисали, казалось, безжизненно. Но махаон отчаянно задышал брюшком, и его нежные тонкие крылья начали расправляться. Прошло с четверть часа, и глазам Эрвина явился махаон во всей своей блистательной красоте: золотистый, со шпорами и красными глазами на крыльях. Эрвину казалось, будто перед ним распустился необыкновенный цветок. До сих пор о волшебных превращениях Эрвин читал разве что в сказках, и вдруг похожее чудо произошло прямо наяву! Из какой-то зеленой червеобразной гусеницы, пожиравшей укроп и похожей на чудовище, спустя некоторое время вышел сказочный принц. Махаон взмахнул большими крыльями, словно проверяя, годятся ли они для полета, и задрожал всем тельцем, собираясь с новыми силами. Эрвин открыл банку, аккуратно вынул оттуда махаона на веточке и стал наблюдать за ним с увлечением, да так, что позабыл обо всем на свете. Несколько минут махаон сидел на солнечном подоконнике в ожидании, когда его крылья подсохнут и окрепнут для полета. И вот все готово, махаон взмахнул крыльями и выпорхнул в открытое окно. Дня три Эрвин наблюдал своего махаона над цветами в саду и на лугу неподалеку от дома, а потом тот исчез, вероятно, отправился на поиски своего счастья. После этого Эрвин несколько раз пересказывал нам историю рождения махаона.
Закончив с уборкой у крапивных гусениц, Эрвин ушел на кухню за молоком для бельчонка, а Егор, не теряя времени, принялся убирать в клетке щегла. Судьба этой красивой птицы тоже была довольно необычна. Эрвин приобрел щегла прошлой весной, на городском рынке, куда они с Лаймой отправились за покупками. Пока мама обходила длинные прилавки с луковицами, семенами и рассадой садовых растений, Эрвин купил мотыля для своих рыб и направился посмотреть птиц. Среди звонко щебечущих в своих просторных клетках попугаев, канареек, ткачиков он вдруг увидел щегла, уныло сидящего в темной деревянной клетухе, такой маленькой, что в ней и крылья невозможно расправить. Эрвин в недоумении остановился перед несчастной птицей, прозябающей за решеткой. Ему не редко приходилось наблюдать этих веселых, разноцветных птах на пустыре, где они с оживленным щебетом кормились семенами репейника почти всю зиму. А тут, при виде грустного, нахохлившегося щегла, даже защемило сердце. Эрвину стало жаль его. Забрать бы щегла с собой и выходить. Плохо, если он погибнет. Надо с мамой поговорить…
– Бери, если нравится, – проговорил продавец – неряшливый парень лет шестнадцати, чернявый со всклоченными, сальными волосами и в изношенной куртке. – Чего смотреть? Птица красивая. – Он поднял клетку и несильно встряхнул, чтоб щегол пошевелился. – Бери, всего сотня.
– Какой-то он больной у тебя, – сказал Эрвин. – Скоро сдохнет, наверное. Вишь, нахохлился?
– Чево? – возмутился продавец. – Не хочешь, не бери, а ругать товар не зачем.
Эрвин махнул рукой и направился дальше, напустив на себя равнодушный вид.
– Послушай! Эй! Слышь? Дешевле отдам, – позвал парень.
Эрвин обернулся и спросил:
– Сколько?
– Полтинник.
Эрвин покачал головой.
– Ну хорошо, за сколько возьмешь?
– Четвертак, если мать денег даст.
Продавец помялся, потоптался, поглядел по сторонам и махнул рукой.
– Ладно, бери за четвертной.
Эрвин кивнул и поспешил к маме. Ее еще нужно уговорить, чтоб денег дала, а то она не очень-то рада на птиц раскошеливаться.
Лайма тем временем стояла у цветочного прилавка и рассматривала маргаритки, выбирая, какие из них будет лучше посадить перед крыльцом с розовым или синим оттенком.
– Мам, дай четвертак, а? – попросил Эрвин.
– Зачем? – спросила она, сосредоточенно рассматривая цветы.
– Я бы щегла купил, очень надо. Представляешь, он сотню стоит, а я за двадцать пять сговорился, – сказал Эрвин.
– У нас разве мало в доме животных? – отозвалась мама, откладывая понравившиеся саженцы в сторону.
– Понимаешь, он в тесноте погибает, – объяснил Эрвин. – Ему помощь нужна.
– Помощь? – рассеянно переспросила мама, добавляя к выбранным цветам еще несколько саженцев фиалок.
– Мы должны помочь ему, – снова сказал Эрвин, настойчиво дергая мать за рукав. – Ты бы поглядела, какой он несчастный, ему там очень плохо.
Лайма отвлеклась от цветов и обернулась к сыну:
– А если он умрет?
– Он умрет, если здесь останется. А так я выхожу его. Вот увидишь, мам, у меня он будет здоров, – уверенно сказал Эрвин.
– Ну что же, уговорил, – согласилась она, доставая из сумки кошелек. – Но тогда я не смогу купить фиалок. Хм, ладно, переживем, если птицу спасать надо, то фиалки подождут. – С этими словами она дала Эрвину денег и попросила продавца завернуть несколько маргариток.
– Спасибо, мам! – обрадовался Эрвин. – Я сейчас. – Он бросился к птичьим прилавкам, но прежде чем подойти к продавцу щегла, замедлил шаг и сотворил на лице безразличное выражение.
– Вот, как договаривались, – серьезным тоном проговорил Эрвин, протягивая деньги.
Продавец взял их, пересчитал, подумал чего-то, сунул деньги в карман и отдал пленника покупателю.
Дома Эрвин посадил щегла в просторную клетку, насыпал корм, поставил поилку  с чистой водой и повесил клетку на светлое место. Некоторое время щегол сидел на жердочке, нахохлившись, но потом оживился, осмотрелся, спустился к воде и стал пить. Потом он робко подошел к кормушке и полущил несколько просяных зернышек, поклевал кусок белого хлеба и ломтик яблока. После этого он снова устроился на жердочке и задремал. Спустя несколько дней, щегол чувствовал себя лучше и тихонько попискивал, прыгая с места на место. Перья его пригладились, в черных глазах появился блеск, он начал есть с аппетитом. Еще через несколько дней щегол встречал солнце, звонко напевая мелодичную песенку.
Егор покормил щегла и подошел к Эрвину, посмотреть, как он справляется с бельчонком. Агнель робко сидел на руке Эрвина и потягивал из резиновой пипетки молоко. Как только молоко заканчивалось, бельчонок фыркал и сучил в воздухе лапками, ожидая, когда ему поднесут добавку. Наевшись, Агнель перебрался на плечо мальчика, помахивая своим пушистым хвостом. Он был еще слишком мал для продолжительных упражнений, поэтому Эрвин посадил его в коробку, и Агнель уютно устроился в своем гнезде из ветоши и заснул.

Закончив с делами, мальчики стали собираться к морю. Но Гентас остановил внука и попросил его перед уходом полить грядки с капустой, а то жаркое солнце быстро сушит почву. Пришлось им задержаться. И тут появился я. Егор набирал воду в большую оцинкованную лейку со шланга, присоединенного к водопроводному крану, встроенному в стену дома. Из-за шума льющейся воды Егор не слышал, как я подошел.
– Вот ты чем занимаешься, – сказал я.
Егор вздрогнул, выпустил шланг из рук, и вода, облив ему ноги, побежала ручейком по земле.
– Папа! – воскликнул он обиженным тоном. – Ты напугал меня!
– Неужели? – сказал я сердито.
– Конечно, я чуть не упал. – Он схватил шланг и опустил в лейку.
– Разве я такой страшный?
– Нет, но только не нужно нападать на меня неожиданно.
– Ах, неожиданно! Ты, значит, думал, что я не догадаюсь, где тебя искать?
– Я вовсе об этом не думал. Мне все равно.
– Что значит, все равно. Егор, твое поведение возмущает меня.
Набрав воды, он опустил шланг в бочку, завинтил кран, поднял лейку и с деловым видом направился к грядкам.
– Послушай, заканчивай это дело, – сказал я, следуя за ним. – Мы должны ехать домой, у нас много работы.
– Между прочим, мы с Эрвином собирались на море, – отозвался он.
– Успеете, сейчас нужна твоя помощь дома, – проговорил я.
Егор подошел к грядке и стал поливать.
– Но тогда у меня не останется времени на море, – проговорил он.
– Останется. Я обещаю.
– Когда?
– По выходным.
В этот момент из сада послышался голос Гентаса. Он увидел меня и позвал.
 – Добрый день, Гентас, – отозвался я и направился к старику.
– Здравствуй, Ярослав, – ответил он и спросил: – Что хорошего расскажешь?
– Сегодня продолжаем расчистку старой просеки, – проговорил я, опасаясь затронуть тему визита Стрельцова.
– Постой, лучше про министра скажи, что ты решил? – Гентас поглядел на меня, сурово сдвинув брови.
Я бросил на старика печальный взгляд и ответил:
– Ничего пока, но обязательно что-нибудь придумаю.
– Сложное дело, понимаю. Но это тебе урок. Справишься – хорошо, нет – пеняй на себя.
Я опустил голову, не зная, что и ответить.
– Что, за Егором пришел? – продолжил Гентас.
– Да, видишь ли, дома работы много, а он на море собрался, – ответил я.
– А, эти мальчишки. Им бы погулять. Я вот Эрвину задание определил, пусть капусту поливает.
– Эрвин хороший помощник, не то, что мой оболтус. Задать бы Егору хорошей трепки.
– Ничего, ничего, подрастет – образумится.
– Без помощи ремня – вряд ли.
– Вот я Эрвина ни разу не наказывал. Он умный, способный мальчик. Лес не хуже меня знает, а может даже и лучше. Жаль, без отца растет. Я-то староват уже. Так он на тебя все смотрит. Ты, Ярослав, для него все равно, что отец родной. Уверен, из него вырастит настоящий лесник.

Гентас был прав, его внук рос увлеченным натуралистом. С двух лет Эрвин воспитывался без отца, который служил военным летчиком-испытателем, его звали Паулукс. Он погиб в мирное время, совершив подвиг: говорят, отказал один из двигателей истребителя, Паулукс, понимая, что не сможет посадить машину, приказал катапультироваться своему помощнику, а сам остался в кабине и сумел довести самолет до моря, чтобы он не упал на жилые дома в Светлогорске. Тело Паулукса и обломки самолета потом нашли не далеко от берега.
Эрвин с самого раннего возраста бывал в лесу вместе с дедом, который наставлял его лесным премудростям, учил понимать язык зверей и птиц, наблюдать их поведение, различать лекарственные растения и готовить из них лечебные снадобья, обучал разбираться в приметах, ориентироваться по солнцу и звездам, открывал ему лесные тайны, недоступные никому больше, кроме старого прусса. А летними вечерами, сидя в саду, Гентас рассказывал внуку древние предания о жизни пруссов и богов. Эрвин любил слушать дедушкины рассказы, особенно о подвигах Гониглиса и прусские мифы; поэтому традиции, верования и обычаи сембов он знал хорошо. Когда Эрвин подрос, то все свободное время проводил в лесу и заводил дружбу с птицами и зверями. С прошлого года Эрвин уже подрабатывал в лесничестве: заготавливал корма для животных на зиму, строил гнездовые домики и дуплянки для птиц и летучих мышей, а потом развешивал их в деревне и в лесу, убирал мусор после туристов возле озера, зимой следил, чтобы звериные кормушки были полны сеном и кормовыми вениками, он всегда был надежным помощником. Эрвин хорошо ездил верхом, вместе с дедом они совершали объезд лесных участков на Пергрубрюсе и Ставре.
Бывало, Эрвин приходил ко мне в кабинет, где я держал микроскоп. Обычно он приносил баночки и пузырьки, наполненные водой из какого-нибудь пруда, речушки или лужицы, а потом подолгу изучал капли этой воды под микроскопом. Прусский мальчуган хотел знать все, что населяет окружающий его мир: от крошечных, невидимых простым глазом существ, до крупных зверей в лесу. Эрвин настраивал микроскоп, расставлял перед собой пузырьки с водой из разных водоемов и садился за стол, потом с помощью пипетки вылавливал какой-нибудь крошечный организм или просто брал каплю воды наудачу и помещал ее под объектив, а затем подолгу, сосредоточенно исследовал и зарисовывал то, что там двигалось. В каждой капле ему открывался удивительный мир любопытных существ: пластичные и безобразные амебы, подвижные инфузории, скачущие дафнии и флегматичные циклопы. Часто Эрвин звал меня к микроскопу и просил назвать то или другое странное существо, которое он видел впервые.
– Посмотрим, что у нас тут, – бормотал я, направляя луч зеркальца на каплю и настраивая объектив на резкость.
– Это вода из Кувшинкового пруда, – объяснил Эрвин.
– Я вижу здесь гидру, – сказал я. – Ага, вот там, посмотри, показалась инфузория-стеланихия.
Эрвин глядел в микроскоп и комментировал, что эти существа похожи на взъерошенную крысу.
– Может быть, может быть, – произнес я. – А что касается гидры, то ее можно наблюдать и без микроскопа. – С этими словами я поднял пузырек с прудовой водой и посмотрел его на свет. – Вот, одну я вижу. Сидит на стекле, как мешочек со втянутыми щупальцами. Смотри внимательнее.
– Где? – спросил Эрвин, разглядывая содержимое пузырька.
– Давай, мы поставим его на стол, пускай гидра успокоится, тогда она вытянет свои щупальца, и ты сможешь как следует ее рассмотреть, – объяснил я. – Тебе попался довольно крупный экземпляр.
Через несколько минут Эрвин наконец-таки обнаружил гидру, а потом стал зарисовывать ее в своем дневнике. Наблюдать этих прозрачных существ Эрвину нравились больше всего и он искал их в каждой новой пробе воды. Гидры подвижны, они хоть и медлительны, но их акробатические сальто, когда они передвигаются по стеклу, довольно интересны. Если вооружиться лупой, то можно понаблюдать, как гидры хватают какую-нибудь проплывающую мимо зеленую эвглену щупальцами и тянут добычу к ротовому отверстию.
– Они точно не от мира сего, – говорил Эрвин, наблюдая за странными ужимками этих существ.
– Если хочешь, то можно сделать анимацию, – предложил я.
– Что это значит? – спросил Эрвин.
– Сейчас увидишь. – Я вынул из стола толстую тетрадь и объяснил: – Попробуй нарисовать каждый момент передвижения гидры на каждом листке вдоль его края. Когда нарисуешь, позови меня.
Пока Эрвин рисовал, я продолжил писать свой квартальный отчет и весьма в него углубился. Наконец он закончил, тогда я оторвался от работы, посмотрел рисунки и сказал:
– А теперь смотри.
Я изогнул край тетради и быстро, с шелестом перелистал ее. Рисованная гидра тотчас ожила и переместилась с одного края тетради к другому.
– Ух, ты! Здорово! – воскликнул Эрвин с восторгом.
– Ты очень точно изобразил движение гидры, – заметил я. – Она движется, словно живая.
Я показал этот фокус еще и еще раз.
– А можно я сам попробую? – попросил он.
Я отдал тетрадь Эрвину, и он несколько раз перелистал ее.
– Ничего нового мы здесь не открыли, но таким способом ты можешь показывать движения гидры своим друзьям, – объяснил я.
– Я покажу Егору, когда он приедет.
– Да, думаю, ему будет интересно.
В другой раз Эрвин пригласил меня к микроскопу, чтобы показать еще одного необычного обитателя пруда.
– Смотри, здесь какой-то странный червячок, – позвал он.
Я подошел к микроскопу и поглядел в объектив. Действительно, в капле воды корчился, ползал и кривлялся крошечный, похожий на куклу червяк. Он был настолько прозрачный, что можно разглядеть все его внутренние органы.
– Это коловратка, – сказал я, отрываясь от микроскопа. – Сейчас я возьму справочник, думаю, мы сможем определить этот вид. – Я подошел к полке, снял толстую книгу «Фауна пресных водоемов Прибалтики» и стал листать. – Так… сейчас посмотрим… где-то должно быть… ага, здесь… – Я нашел нужную страницу с рисунками и снова заглянул в микроскоп. – Позволь, я сравню… Да… Очень похожа. – Я прочитал описание коловратки в книге, и наконец, уверенно сказал: – Да, вот это она – Philodina brevipes. – Я показал рисунок Эрвину, и он согласно кивнул.
– Довольно странно звучит для такого крошечного создания, – проговорил он. – Хотя бывает и хуже, что-нибудь вроде Троглодитеса.
– Названия иногда действительно странные, – согласился я. – Посмотри, как мерцают ее реснички. С их помощью коловратка передвигается и вылавливает себе пищу. – Я уступил микроскоп Эрвину.
– Ни на что не похожее существо, – заявил он. – Да еще насквозь просвечивается.
– Верно. Ты можешь хорошенько рассмотреть некое подобие мозга, два красноватых, как рубины, глаза, желудок, кишечник, и понаблюдать, как они работают. Кстати, в твоей капле – самка, у нее отчетливо виден яичник.
Рассмотрев коловратку, Эрвин раскрыл свой дневник и принялся ее зарисовывать.
– Представляешь себе, Эрвин? Эти существа хорошо переносят высыхание, – проговорил я, перелистывая книгу.
– Как же они без воды? – удивился он.
– При высыхании они впадают в анабиоз, то есть спят, – начал я объяснение. – Вообрази себе, высохла лужа, коловратка уснула в сухом илу, а когда пойдет дождь, она тотчас оживет. И в таком сонном состоянии они могут переноситься ветром, как пыль на большие расстояния, и если вдруг ветер ее занесет в новый пруд, там она и проснется. Знаешь, мне кажется, в этой баночке с водой из Кувшинкового пруда можно найти и другие разновидности коловраток.
Эрвин стал набирать воду в пипетку и переносить каплю на предметное стекло, а потом рассматривать ее под микроскопом. После нескольких попыток, он обнаружил еще два вида коловраток, которых уже самостоятельно определил по книге и затем принялся зарисовывать в своей тетради. В тот раз Эрвин просидел за микроскопом до вечера.
Лесные походы Эрвина увлекали все больше. Бывало, мальчик пропадал с самого раннего утра и до позднего вечера. Лес и луга для него – сокровищница тайн и загадок, которые необходимо исследовать, раскрыть, познать и запомнить. Здесь у него были любимые поляны, ручьи и рощи, населенные разнообразными обитателями. От дедушки Эрвин научился общению со зверями. Знание лесных языков помогали маленькому пруссу находить друзей среди диких животных.
Одна из лесных полян, которую Эрвин называл «Луг шестиногих», находится в юго-восточной части леса. Здесь Эрвин любил проводить долгие часы, наблюдая за насекомыми, слушая их звонкое жужжание, стрекотание и бормотание. Он лазал на коленях по траве, замирал у цветка, лежал на животе возле ручья, выслеживая обитателей этой лужайки, и зарисовывал их в своем дневнике разноцветными карандашами.
Из дневника Эрвина:
«Эта небольшая поляна с маленьким, протекающим через нее ручьем, окружена густым лесом, и от дороги к ней ведет петлистая звериная тропа. Здесь водится множество удивительных насекомых. Кто тут только не живет! Мухи всех размеров: от крошечных дрозофил – до толстых слепней; глазастые стрекозы носятся над лугом, хватая на лету добычу; яркие и блестящие, как драгоценные камни, жуки-бронзовки посещают цветы и кормятся пыльцой; хищные жужелицы рыщут в прошлогодней листве, среди коряг и камней, добывая личинок и нерасторопных букашек; в травах громко цокают кобылки, аккомпанируя камерному оркестру кузнечиков; повсюду, словно ожившие цветы, порхают бабочки.
Часто поляну посещают и другие обитатели леса. Сегодня вечером, лежа на траве навзничь и, заложив руки под голову, я глядел на плывущие мимо белые облака. Я видел, как многие из этих пухлых странников напоминают животных: то проплывет жирный кабан с большими клыками, то гигантский кузнечик, то вдруг облако растянется по синему небосводу толстой змеей, а другое наоборот выглядит круглым, как свернувшийся еж. Как вдруг я услышал тихий шорох. Я перевернулся на живот и замер. Из леса на поляну вышла косуля. Она направилась к ручью, осторожно ступая по траве, прислушиваясь и принюхиваясь. Тогда я издал особый писк, который косули понимают как знак дружеского приветствия. Косуля подняла голову, посмотрела в мою сторону и ответила таким же тонким и продолжительным голосом. Я медленно поднялся и, продолжая разговаривать с косулей на ее языке, приблизился к ней. Она потерлась о мою руку головой в знак признания, после чего мы вместе направились к ручью. Там, как полагается, я сорвал пучок клевера и преподнес косуле. Она приняла угощение, благодарно подергивая хвостиком, а потом я стал поглаживать ее гладкую шерстку на шее и спине. Тут я и узнал от косули, что несколько дней назад, она потеряла двух детенышей, кто-то подобрал их и унес в неизвестном направлении. Вот тебе и новость, думаю. Нет, это не селяне сделали, кто-нибудь из городских, больше некому. Потом косуля опустила голову к воде и стала пить. Утолив жажду, она направилась в лес. Я проводил ее до опушки, там мы и расстались.
В этот же раз, сидя под кустом снежноягодника, я увидел сорокопута. Он слетел с ветки осины и погнался за крупной стрекозой, но промахнулся: стрекоза сделала резкий бросок в сторону и унеслась прочь, а сорокопут сел на свою ветку, дожидаться нового случая. Несколько раз он безуспешно преследовал увертливых стрекоз и, в конце концов, поймал бабочку-лимонницу, порхавшую над цветком чертополоха. Унося ее в клюве, сорокопут скрылся в лесу. Я проводил взглядом сорокопута, и в следующую минуту мое внимание привлекло какое-то движение возле трухлявого пня на краю поляны. Я внимательно посмотрел туда и увидел, как из-за пня высунулась осторожная мордочка ласки. Зверек осмотрелся, принюхался и растаял, как тень. Я замер, ожидая, что ласка покажется вновь, и она действительно возникла в траве возле того же пня, огляделась, вытянувшись столбиком, прислушалась и опять юркнула в траву. Несколько раз ласка маячила в том месте, а через несколько минут оттуда донесся тоненький тревожный писк – это ласка схватила полевку. Держа добычу в зубах, она в несколько прыжков добралась до своего пня и скрылась за ним.
На краю поляны среди березок возвышается муравейник – обитель рыжих муравьев. От него расходятся множество хорошо протоптанных шестиногими жильцами тропинок. Одни из них уводят в лес, другие разветвляются почти по всей поляне и ведут к ручью, к зарослям высокой травы, или теряются в палой листве на опушке. Эту поляну, рощу и ручей Рыжие оберегают от набегов больших черных муравьев, которые, будто стаи голодных волков, ищут, чем тут можно поживиться, а к муравейнику своему Рыжие вообще ни одно насекомое не подпускают».
Свои наблюдения за муравьями Эрвин начинал еще в апреле, когда на куполе только-только прогретого муравейника вяло и сонно шевелились рабочие муравьи, которые вели друг с другом усиковые переговоры о предстоящих делах. Муравьиного языка Эрвин понимать еще не научился – слишком они малы, но догадывался, о чем среди них идет речь по их поведению.
«Несмотря на прохладу весеннего утра, – писал Эрвин, – Рыжие торопятся приступить к своим обязанностям: поправляют наружные стены жилища, разворошенные зимними ветрами, расчищают входы и выходы, вентиляционные отверстия, а днем, когда пригревает солнце, отправляются в лес за хвоинками и веточками для ремонта купола и внутренних помещений.
Рыжие трудятся, не покладая лапок. Что ни день, они работают во благо своей многочисленной семьи, которой умело заправляет царица. Она скрывается в недрах муравейника, где для нее устроены уютные хоромы. Не хватает рабочих – царица тотчас откладывает дополнительные яйца, потребуются новые охранники, солдаты, няньки для яиц, личинок и куколок – снова царица откладывает яйца, а придет время обзавестись наследниками, она произведет самок и самцов. Прошлым летом я видел, как муравейник, словно разбуженный вулкан, выдыхает крылатых муравьев, которые в своем воздушном танце порхают над лугом. А после оплодотворения, самки разлетаются по укромным уголкам леса, отрывают себе ненужные больше крылья и начинают рожать собственную семью, которая потом возведет для себя многокомнатный дом. Такая вот у них жизнь.
Приходится удивляться миру и взаимопониманию среди членов многомиллионной семьи. Они вполне счастливы в своем густонаселенном жилище. Нет, пожалуй, никто на этом свете не сможет сделать свою жизнь такой гармоничной как у муравьев. Даже человеку это почему-то не по силам. А что будет со всеми нами, когда на Земле станет тесно?
Муравейник работает как единый организм, и каждый муравей в нем инстинктивно выполняет только свои собственные обязанности. Рыжие общаются друг с другом очень просто: всякая новость моментально распространится по всему дому, переданная от одного муравья другому с помощью обонятельных сигналов и касанием усиков-антенн. Найдут разведчики кормное место или воду, немедленно сообщат фуражирам, и те устремятся на промысел. Охрана – муравьи с очень большими челюстями – защищает все входы в муравейник, никого чужого не пропустит, но за добычей или строительным материалом они не пойдут – в этом деле они ничего не понимают, на то рабочие имеются. Их тут больше всего, рабочие суетятся, носятся без устали по тропинкам с утра до вечера, былинки, пушинки, песчинки подбирают и несут в гнездо.
Нередко приходится наблюдать, как на веточке какого-нибудь куста или деревца муравьи-пастухи ухаживают за тлей, как доят ее, как муравьи-поставщики принимают у пастухов медвяную росу и несут в муравейник, а в это время муравьи-охранники защищают их от чужаков, которые так и норовят атаковать и ограбить поставщиков, когда те торопятся в свое гнездо. Однажды, на моих глазах трое охранников успешно защитили стадо тлей, облепившее веточку, от божьей коровки, которая решила на тлю напасть, но отважные муравьи обступили хищницу и, брызгая кислотой, вынудили ее удалиться. У фуражиров своя специальность: попадется им во время похода толстая гусеница или жук – не отстанут, окружат, обольют кислотой, чтобы жертва не сопротивлялась слишком буйно, и потащат, что есть сил в муравейник на прокорм царице и прожорливым личинкам. Несколько дней подряд я наблюдал, каких таких насекомых тащат муравьи, и обнаружил, что добычей Рыжих становится много опасных лесных вредителей: гусеницы совки, пяденицы, личинки короедов, пилильщиков, жуки-листовертки и прочие мелкие листогрызы.
Ну а если, кто пойдет на Рыжих воевать, из муравейника немедленно выступит армия солдат. Отважно бьются они, хватают челюстями врага, обливают кислотой, уносят раненых с поля битвы – может, оклемаются к другому сражению. Нет, старый муравейник никаким муравьям-захватчикам не одолеть. Но врагов здесь хватает и больших и маленьких. Если вдруг сойка или барсук сунутся полакомиться муравьями, солдаты вступят в бой: выставив, как пушечное дуло, свое брюшко, всей ватагой начнут брызгать едкой кислотой, попадут разорителю в глаз – тот и отступит.
И только от пожара не будет Рыжим спасения. Почует муравьиная охрана дым и тотчас передаст тревогу нянькам, чтобы яйца хватали, личинок и куколок вытаскивали и немедленно тащили в подземные норы, и царицу туда же спровадили. Только там, под землей, они и выживут. А вся охрана, солдаты и рабочие поднимутся на борьбу со стихией. Они будут гибнуть в огне, отважно защищая свой дом, царицу и будущее потомство, которому придется возводить муравейник на пепелище заново. Ни один защитник дома от пламени не уйдет, не дезертирует, – все сгорят заживо вместе с муравейником, который годами возводили. О такой муравьиной храбрости мне рассказывали лесники. Сам я не видел».
Круглый год в лесу есть чем заняться. Вместе с дедушкой Эрвин обносил муравейники деревянными ограждениями по всему лесу, особенно в тех местах, которые посещают туристы. Ранней весной, когда повсюду еще лежал снег, дул промозглый ветер и на дорогах образовывалось вязкое месиво из снега и грязи, Эрвин все равно отправлялся в лес. Что же его влекло? В такую неуютную пору из Африки в наши места возвращаются журавли. Они появляются как-то неожиданно: вчера их еще не видно и не слышно, а сегодня уже с опушки леса доносятся их громкие крики. Эрвин удивлялся, что заставляет журавлей возвращаться на север так рано, когда поля снегом покрыты, корма не добыть и ветер задувает холодный, пронизывающий до самых костей. Почему бы журавлям не прилетать в апреле, как аисты?
Эрвин дожидался прилета журавлей с нетерпением. Как только они возвращались, мальчик торопился на опушку леса, где был заболоченный луг с мелкими прудами. Там гнездилась пара журавлей. Эрвин скрывался в тайнике у поваленного бурей клена, среди кустов снежноягодника и бересклета, чтобы не пропустить удивительной красоты событие – журавлиные танцы. Обычно, все действие происходило на этом лугу. Вооруженный биноклем, сидя в зарослях, чтобы не смущать танцующих птиц, Эрвин их наблюдал, делал записи в дневнике, а потом, вернувшись домой, пересказывал увиденное деревенским друзьям или нашим лесникам.
– Вы, если не видели, то и не представите хорошо, как они красиво танцуют, – делился Эрвин своими впечатлениями. – Тогда слушайте, вначале обе птицы шагают, высоко поднимая ноги. Потом самец пробежит вдруг по кругу, взмахивая крыльями, и остановится перед самкой, кланяется перед ней, покачивается из стороны в сторону и так несколько раз бегает. Потом оба начинают высоко подпрыгивать на своих тонких ногах, расправив широкие крылья, и вытягивая шею друг перед другом. При этом они издают громкие крики. Напрыгавшись, самец срывает пучок мха или болотной травы и подбрасывает его, потом встряхивает оперением и снова подбрасывает другой пучок. А заканчивает он свой танец, прохаживаясь перед самкой с очень важным видом, будто уверен, что его исполнение произвело на нее сильное впечатление. А когда они кричат дуэтом, то высоко поднимают голову и опускают крылья. Тогда голос их разносится далеко, наверное, на многие километры вокруг.
Лесники слушали Эрвина с интересом, курили, обменивались взглядами и подбадривали мальчика. Их удивляла его тонкая наблюдательность. Сами-то они поленились бы сидеть часами, а то и весь день на холоде без движения, чтобы наблюдать даже такие необыкновенные танцы журавлей. Нет, это не увлечет их, не заманит. Проще вот так посидеть в минуты отдыха и послушать рассказ любознательного парнишки, который умеет находить общий язык с любой лесной тварью. Тем более что Эрвин был хорошим рассказчиком, заслушаешься, ничего не упустит, на любой вопрос ответит. Он все видит, все примечает своими зоркими глазами. Лесники любили Эрвина и за его рассказы, и за посильную работу, которую он хорошо исполнял, и за его необыкновенные знания. «Смышленый парнишка растет, – замечали они. – Весь в деда». – «Одно только странно, отчего он язычник в наше христианское время?» – «Да, это верно, нехристь он!» – «Это дед его учит, чтоб древних богов почитал». – «Пруссы они, и все тут. Свою веру чтят, не в пример нашему брату, который и Христа позабыл».
Пробовали лесники привить Эрвину христианские традиции: в церковь ходить, креститься, молитвы заучить. Библию ему приносили почитать, да только он все равно по-своему поступает: прусским богам молится, вместе с Гентасом жертвоприношения под старым дубом приносит, солнцу и всякой жабе поклоняется, странный какой-то. Христианскую религию не воспринимает. А только утверждает, как Перкуно громом и молниями неугодных людей убивает, Потримпо весной деревья листвой одевает и цветами землю украшает, а Патолло мертвых в свое царство забирает. Нет, не станет Эрвин креститься. Верит, все, что на земле происходит и в душе человека творится – все по воле могущественных богов. Кто-нибудь, глядя на Гентаса, себе не раз вопрос задает: «А что, может он и прав, что за каждую стихию свой бог отвечает. Бывает же такое, словно молния человека преследует. Кара небесная. Вон, Лешку – вора окаянного – дважды предупреждала, аж несколько лет подряд. Прячься, не прячься, а придет время – ударит, сожжет дотла, коли не образумишься раньше. И вдруг, бац! Как по заказу! На третий раз молния убила Лешку, и сумку с украденной магнитолой отбросила почти на десять метров. Не шутка!»
Дожди ли зарядят или засуха установится на месяц и более – Гентас вместе с внуком своих богов просят, чтоб урожай пощадили. Утонит кто-нибудь в море и тут объяснение находится. Болезни, голод, смерть… Чего не бывает? И думать не нужно, как же это один Бог за всем уследит, один за радости и беды отвечает – невозможно такое. А тут, как будто на каждое светопреставление, бедствие или счастье – свой начальник имеется. Все просто и понятно становится. Кто знает, может и правда, в лесу демоны водятся. Их тут тьма тьмущая. Бывает, так в чаще заскрипит, застучит, что дух захватит, сердце от волнения заколотится. А то камень под ногу попадется, не заметишь, и полетишь вниз носом, расквасишься. Иной раз заплутаешь даже в знакомом месте, и кажется, будто все деревья и кусты местами переставлены. Шалят демоны, вредствуют, с пути сбивают, а то и в болото заведут и утопят в трясине бесследно. А сами на глаза никогда не показываются, хотя старик Гентас, говорят, видит их и даже воюет с ними... Но вот, что любопытно: вера-то сильна та, на которой с малолетства воспитался – все равно, чего ни случись, а деревенский мужик в церковь пойдет перед иконой Христа, Богоматери или дома перед святым образом в углу креститься и молитвы читать будет. Если что в доме случится: корова сдохнет, хворь какая-нибудь стариков и детей замучит, хлеба не хватает – все обращения к Богу. На то и крестилась Русь тысячу лет назад. Пришло тогда время от славянских богов отделаться. Христианская вера глубоко в душу проникла, и новым поколениям передавалась. Другой религии русской душе и не надо. Ну да Бог с ним, с этим прусским мальчонкой, пускай верит, в кого ему повелось, главное – человек он хороший. Настоящий друг лесников. А коли он не русский, так и пусть верит в язычество своё, если традиция у них такая. Никому от этого плохо не сделается. Всем на нашей земле достаточно места найдется, чтоб жить в мире и благополучии, – рассуждали лесники.
Был случай, когда журавли подсказали Эрвину, заблудившемуся в густом тумане, верное направление. В тот раз для сокращения пути Эрвин отправился в лес полем. Было раннее весеннее утро, и поначалу довольно далеко видно, как вдруг, словно по злому умыслу, над заснеженной землей начал сгущаться туман, он сделался плотным и белым, как молоко, – никакой видимости. Даже солнечный свет не мог пробиться сквозь густую пелену. Под ногами тонкое снежное покрывало, оттаявшие бурые кочки с зеленой щетиной молодой травы, да корявые чертополох с репейником торчали с прошлого года, а вокруг безветрие и висела завесой мутная мгла. Солнца не видно. Зябко стало без толку шастать по полю. Долго Эрвин ходил кругами, но леса, как не бывало – никаких ориентиров не различить. Вдруг из-под самых ног выстрелил коростель и тотчас исчез в тумане. Эрвин вздрогнул от неожиданности, сердце застучало сильнее, дыхание захватило. Он перевел дух, огляделся и направился, сам, не зная куда, надеясь на ветер, что он скоро прилетит и разгонит эту муть.
– Помоги мне, Бангпутис, – шептал замерзающий Эрвин. – Бог ветров, развей тяжелый туман. Или ты, богиня Лаздона, укажи верный путь к своему лесу.
И вот позади Эрвина, издалека, послышался крик – громкий, повторяющийся, как эхо, журавлиный клич. Мальчик обрадовался ему. Зная, что пара журавлей каждый год выращивает птенцов на опушке леса, он немедленно зашагал в том направлении. Не прокричи журавль, ушел бы Эрвин в противоположную сторону и бродил бы, пока туман не рассеется.
– Кричите, журавли, кричите! Славьте Лаздону, кричите! – твердил Эрвин. И спасительный журавлиный крик продолжал раздаваться в тумане, словно внимая просьбе мальчика. Эрвин уверенно шагал прямо на голос птиц. – Кричите журавушки, мне бы скорее до леса добраться, там ветра нет и теплее.
Журавли покричали еще и затихли, но спустя некоторое время, вновь известили лес о своем присутствии. Темной стеной проступил лес впереди сквозь злую мглу, которая начала уже отступать, подниматься. Наконец Эрвин добрался до леса и двинулся к известному тайнику, чтобы наблюдать журавлей, как они там с гнездом управляются.
Первая половина мая в тот год выдалась дождливая, прохладная. Погода то и дело менялась в течение дня: то снег с градом сыпали, то дождь поливал, то солнце жизнерадостно сияло. В десятых числах мая по глубокому синему небу со стороны моря время от времени приносило грозовые тучи, которые орошали землю ливневыми дождями. В лесу воды было много, да так, что мхи не в силах удержать всю эту влагу, отдавали ее, и тогда по лесу неслись, струились многочисленные ручьи, которые пробивали себе путь на влажные луга, к Лесному озеру, там, где раньше их давно не было. Ручей, который иногда называют Хрустальной рекой, вышел из берегов и затопил пойменный лес.
Вот когда бобрам пришлось трудиться вдвое усерднее. Ручей мощным напором разрушил плотину и повредил хатку. Бобры без устали валили деревья, таскали сучья, ветки, камни, ил, мох и укрепляли свои постройки. Ведь они ждут потомство, самка готова рожать, а жилье в беспорядке. Родятся бобрята – семье потребуется надежное укрытие.
Зато кабанам разлившаяся река – нипочем. Свиноматки с полосатыми поросятами держатся подальше от взбунтовавшейся реки, в сырых участках леса, где усердно перепахивают землю грубым рылом в поисках молодой зелени, клубней, червей, лягушек и улиток – весной им все годится в пищу. На затопленных участках подбирают павших от стихии мышей, птиц, зайцев – тоже для толстого брюха недурно. А после можно поваляться, понежиться в сочной бурой грязи, которую уже перевернули, пробороздили клыкастые секачи, сопящие тут же поблизости от самок. Любят они повозиться, поелозить в грязи с восторженным визгом и хрюканьем – будто другого счастья им не нужно. Грязь без кабана обойдется, а вот кабан без нее – никогда.
В конце мая установилась совсем уже летняя жаркая погода. Солнце с утра до позднего вечера сияло, луга сушило, ручьи истощало, реку успокоило. В это время у лесных обитателей появилось больше забот.
Из дневника Эрвина:
«Скрытое ростками тростника журавлиное гнездо выстроено на большой кочке среди подтопленного луга. Теперь в нем лежат два яйца. Я с самого раннего утра за птицами наблюдал, укрывшись в своем тайнике. Вот самка, просидевшая всю ночь на яйцах, поднялась, встряхнулась и, негромко курлыкая: «Курр… кррр!..» – позвала самца, который бродил неподалеку. Он немедленно отозвался и поспешил к гнезду, чтобы сменить подругу. Осторожно, очень деликатно, он устроился на гнезде, пока самка, неторопливо вышагивая, разминая ноги и расправляя крылья, отправилась покормиться. Немного времени ей отпускается бродить по лугу: час – другой и будь добра вернуться на смену и дальше высиживать яйца до самого вечера. Самец весь день будет рядом, когда надо тревогу поднимет, родную территорию от собратьев и зверей защитит, от гнезда уведет».
Однажды, наблюдая журавлей, Эрвину довелось познакомиться с самыми осторожными обитателями леса. Мальчик сидел в укрытии, как вдруг на краю луга он заметил какое-то движение. Эрвин поглядел в ту сторону и увидел, как из леса выходит лось. Да не лось, а лосиха и с ней два длинноногих, горбоносых, черноглазых теленка. Лосей Эрвин всего раза два видел, выслеживал сохатых по следам на снегу, а вот самку да еще с телятами – впервые. Слышал он от старых лесников, как будто самка, выкормив лосят молоком, через год гонит их от себя прочь, и те, молодые бестолковые, начинают бродить всюду, где только придется. В деревнях собак заводят до неистового лая, на огородах топчутся, дороги без дела пересекают и даже в город заходят, где обычно от ужаса и сердечного страха погибают. Эрвину жаль было лосят, но так они устроены – должны набродиться, жизненного опыта набраться.
Эрвин терпеливо следил за лосихой и ее малышами:
«Выйдя из леса, мать осмотрелась, задумчиво поглядела на журавля, который неподалеку вышагивал и хватал лягушек, – все спокойно вокруг. И тогда, осторожно ступая по влажной земле, повела потомство к прудам, сочной травы поесть и воды попить. Журавль, заметив лосей, вытянул шею и стал рассматривать посетителей луга, а потом подал сигнал подруге, чтобы сидела спокойно: гости пожаловали, безвредные.
Лоси важно прошествовали мимо журавля к ближайшему пруду. Телята выглядели забавно: ноги длинные, нос горбом, глаза большие и карие, оба на первый взгляд похожие, вот только у одного из них на голове прямой чубчик, у другого – кучеряшки. Они на журавля поглядывали, носом воздух потягивали, но подойти к большой птице не решались, да и мать не велела. Журавль поглядел на лосей и дальше направился, склевывая что-то в траве.
Лосиха принялась пить воду. Телята, тем временем, стали знакомиться с окрестностями, походили вокруг матери, поскакали и пободались немного друг с другом. Напившись, лосиха стала пастись, срывая сочные стебли водных трав. Потом один из лосят, кучерявый, тоже опустил голову и к траве потянулся – да не достал – ноги длинноваты, тогда он встал на колени и в таком положении принялся ползать, щипая траву. Другой, с чубчиком, поглядел по сторонам, на мать, на братца, на журавля, и тогда такое любопытство его разобрало, что не устоять. Он осторожно направился к журавлю, знакомиться. Журавль вытянулся весь, взмахнул крыльями и сердито крикнул. Лосиха подняла голову и позвала, увлекшегося теленка: «Немедленно вернись!» Лосенок послушался, резво скакнул в сторону и, глядя на брата, тоже опустился на колени, поесть травы. Около часа лосиха с телятами паслись на лугу. Потом она покормила их молоком, – чубатому первому молока захотелось, он подошел к матери, показал язык и почмокал губами, чтобы мать к вымени пустила. Затем и кучерявый, отталкивая брата, следом присосался, расфыркался, зачмокал от жадности. Когда солнце изрядно припекло, лоси удалились в чащу».
Эрвин был очень доволен. Не каждому посетителю леса доводится наблюдать лосиное семейство в лесу. Мальчик решил их навещать: «Заведу с ними знакомство, много нового и интересного узнаю».

Но вернемся в дом Гентаса. Я поглядел на старого лесника и сказал:
– За внука твоего можно быть спокойным. А мне пора уже. Пойду, заберу Егора, пока он снова не удрал. Работы на огороде у нас тоже много.
– Ступай, – проговорил Гентас. – Желаю вам удачи.
– До свидания, Гентас! – сказал я.
И отправился за сыном.
– Егор! – позвал я. – Сейчас же иди сюда!
Егор, заканчивал поливать грядку, поставил лейку и, смиренно опустив голову, побрел ко мне.
– Немедленно возвращаемся домой, – настойчиво проговорил я.
Егор вяло кивнул и прошел мимо меня к Ставру. Эрвин перекрыл воду вентилем и последовал за другом:
– Егор, погоди! – сказал он.
Егор обернулся и уныло проговорил:
– Море отменяется. За мной приехали.
– Ладно, ты не волнуйся, в другой раз к морю рванем, – пообещал Эрвин. – Все лето впереди… Я завтра в лесничество приду.
– Обязательно приходи, я буду тебя ждать.
– Тогда, до завтра.
– Пока.
Мальчики хлопнули по рукам. Я подсадил Егора на Ставра и взобрался сам. Мы поскакали домой. Ставр перестукивал копытами по мощеной булыжником мостовой, затем по асфальтированному шоссе и вскоре повернул на грунтовую дорогу в лесничество. Некоторое время Егор сидел, потупив взор, печально о чем-то думая, но когда мы въехали в лес, он заговорил:
– Пап?
– Да, сынок.
– Если я целыми днями буду работать в саду, разве смогу я изучить жизнь леса так же хорошо, как Эрвин?
– Сможешь. У тебя будет достаточно времени на экскурсии в лес и к морю.
– Но ты ведь меня наказал, значит, я ничего не успею.
– Ты думаешь, я зря тебя наказал?
Егор промолчал.
– Твое поведение, Егор, меня очень беспокоит. Ты много позволяешь себе.
– Но, что я сделал?
– Не оправдывайся. Даже кукушка в часах перестает куковать нам время каждый раз, когда ты появляешься в доме, – сказал я. – Ей не по вкусу твое хулиганское поведение.
– Ничего подобного, папа, – ответил он. – Это я отключаю ее, потому что меня раздражает ее дурацкое карканье каждый час.
– Ты? – удивился я. – Отключаешь?! А я-то ломаю себе голову, как она всякий раз узнает о твоем приезде!
Егор расхохотался.
– Папа, – проговорил он сквозь смех, – тебе давно пора в отпуск, отвлечься и отдохнуть. Съездил бы на курорт, а?
– На этот раз ты здорово меня провел, – разочарованно сказал я. – Нет, от работы тебе не уйти.
– Даже если я убегу из дома? – фыркнул Егор.
– Не волнуйся, сынок, я все равно тебя достану, хоть из-под земли, – ответил я.
– Эрвин тоже так говорит, – тяжело вздохнул Егор.
– Он совершенно прав, – подхватил я.
– Пап! – снова окликнул меня Егор после недолгого молчания.
– Да?
– О чем ты хотел поговорить со мной?
– О деле, Егор.
– Каком таком деле?
– Знаешь, я тут решил приплачивать тебе за работу на грядках. И еще, я предлагаю тебе поработать лесником вместе с Эрвином. Решай сам.
– Лесничество будет мне платить?! – удивился Егор.
– Да, не так много, ведь вы оба еще несовершеннолетние, чтобы работать наравне с лесниками. Впрочем, я надеюсь, тебе деньги не помешают, верно?
– М… нет, не помешают, – проговорил Егор. – Хорошо, я подумаю.
– Надеюсь, ты отнесешься к моему предложению серьезно, как взрослый человек.
– Да… я постараюсь.
– Вот и хорошо.
– Пап, ты извини, что я назвал тебя старомодным, ладно?
– Я уже забыл об этом, – признался я.
– По правде, ты самый современный человек на свете, – умиротворенно заключил Егор.

Глава IV
Лесные хлопоты

Июнь в тот год выдался теплый, но погода была переменчива: небо то чистое, светлое, как стекло, и солнце сияет жарко, то вдруг, откуда ни возьмись, ползут облака, и небо хмурится. Вдруг по лесу неожиданно проносится ветер. Он шумит над головой влажной листвой. И вскоре по деревьям, кустам и земле пробегает шорох: полило. А когда расчистится небо, вновь откроется солнце, тогда все вокруг блестит светлой радостью. Свежий ветерок с моря летит по лугам, собирает ароматы трав, в рощах насыщается запахом липовых цветов, а в лесу пропитывается хвойным духом.
Возле деревенской площади два высоких тополя с раскидистой кроной в эту пору обильно облетают пухом. Белыми хлопьями носится пух по улицам и закоулкам, кружится среди домов и садов. Кажется, будто посреди ясного летнего дня пошел снег, и вдруг закружила метель. Мелькают перед глазами пушинки, проникают в ноздри – обчихаешься. Пух катится по мостовой, сбивается в хлопья и комья, а подует ветер и понесет его по тихим улочкам, наметет ватные сугробы по углам и подворотням да в красных развалинах кирхи, хоть лопатой греби. Оба тополя безошибочно чувствуют наступление продолжительных сухих дней и щедро сеют пухом, чтобы ветер разнес их крошечные семена далеко вокруг. К тому времени, как соберется дождь – дело будет сделано, а потом пух исчезнет, как не бывало: дождь смоет его, прибьет к земле, разобьет на ворсинки, разбросав семена. Может, где и прорастет тополиное семечко.
Те дни до приезда Анны мы с Егором, не жалея себя, трудились на огороде: пололи, окучивали, пересаживали, листогрызов собирали. Я был доволен, а Егор и того больше: я опрометчиво назначил слишком большую плату за каждую грядку, поэтому сын быстро богател. Больше того, я все же настоял на мытье окон, и Егор, вкусив радости заработка, согласился. Он мыл по окну в день, и каждый раз получал хорошее вознаграждение.
«Раньше надо было думать», – тихо ругал я себя за крупный просчет. У мальчишки скопилась приличная сумма: тратить деньги в лесу и в деревне оказалось не на что. Раз, Егор хотел было купить в Пруссовке плитку шоколада. Взял деньги, пришел в магазин, осмотрел прилавок со сладостями, поглядел на шоколад, но почему-то неожиданно для себя самого передумал, не стал тратиться. Сунул деньги обратно в карман и пошел из магазина – пожалел.
– Вот еще, тратить заработанные непосильным трудом деньги на какой-то залежалый шоколад, – объяснил он, когда я спросил его, в чем дело. – Представляешь, папа, съем я тот шоколад и ничего не останется! Одна только обертка! А сколько труда и терпения стоило мне пахать на этом дурацком огороде, как раб с утра до вечера! Нет уж, куплю чего-нибудь получше.
Выслушав доводы Егора против шоколада, я объяснил:
– Зря, деньги существуют для того, чтобы их тратили, а не собирали.
Но ребенок даже слушать не хотел. Он твердо решил копить.
«Город испортил Егора, – рассудил я. – А тут еще деньги появились, да он совсем от рук отобьется. Значит, в воскресенье – церковь, по вечерам чтение Библии и просмотр серьезных фильмов. Как же повезло моему отцу со мной! Разве я был таким?»
Работу на грядках мы закончили во второй половине дня перед самым приездом Анны. Я выдал последний заработок Егору и попросил, чтобы он об этих деньгах ни словом не обмолвился, иначе мать отругает меня и отберет все его накопление. Егор охотно пообещал молчать.
Я был счастлив от мысли, что мы вовремя завершили работу. Однако после обеда, перед тем как отправиться встречать жену, я окинул свежим глазом наши грядки и вдруг с ужасом обнаружил, как среди укропа лезет молодая поросль нового поколения сорняков. Призвав Егора на помощь, я в трепетном возбуждении принялся вырывать сорняки, чувствуя, что не успеваю справиться один. Егор с пониманием взялся за дело вместе со мной. Ведь еще нужно успеть к автобусу в Пруссовку. Пришлось мне оставить сына за работой, а сам запряг Ставра в телегу и покатил по раскисшей от дождя дороге встречать любимую жену. На счастье прибыл я вовремя.
Я дожидался автобуса на остановке. Ставр потянулся к траве на обочине и принялся ее щипать. Мимо нас проходили сельские друзья – возвращались со своих огородов. Они приветливо махали мне рукой, спрашивали о делах и здоровье. О чем-то шутили, посмеивались и шагали по домам. Стадо коров, постукивая копытами по асфальту, медленно брело с выпаса в деревню. За ними с большой палкой следовал пастух Федор в широкополой шляпе и его овчарка. Федор тогда был средних лет, невысокий и худощавого сложения с грустными глазами, сдержанной улыбкой, черными усами и длинными волосами, собранными на затылке в хвост. «Как жизнь? – спрашивал он, улыбаясь. – Как лес? Как семья?» Я отвечал ему, что все хорошо, тогда он желал мне удачи и брел дальше, шаркая подкованными каблуками кирзовых сапог.
Наконец из-за поворота показался автобус. Он плавно повернул к остановке, встал и с шипением отворил раздвижные двери. В дверях показалась Анна. Я улыбнулся, подал жене руку, и она сошла на тротуар. На Анне была соломенная шляпка, из-под которой на грудь падала длинная русая коса, прихваченная внизу синей резинкой, клетчатая рубашка с подвернутыми рукавами, темные шорты и туфли, на спине висел огромный рюкзак, а в руке она держала объемную сумку. Я обнял драгоценную жену и, чмокнув ее в губы, принял у нее сумку, та оказалась такой тяжелой, что я невольно охнул – да, похоже, внутри весь ее передвижной гардероб! Автобус закрыл двери и покатил дальше, к морскому побережью. Я окликнул Ставра. Конь поднял голову, поглядел на нас и багаж оценивающим взглядом.
– Вчера еще раз проверил колесо, – объяснил я Анне, стукнув по нему ногой. – Поедем?
– Поедем, но телега не развалится по пути? – осторожно осведомилась Анна, закинув свою косу за спину. Она внимательно оглядела телегу.
– Что ты, не волнуйся, я недавно ее подремонтировал, – твердо сказал я, поднимая вместительную сумку, и ставя ее в телегу, а потом убедительным тоном добавил: – Подтянул все болты, смазал колеса, заменил подгнившие доски в полу.
– Ну да, в прошлый раз ты говорил точно так же, а колесо отвалилось, – напомнила Анна.
– Отвалилось, больше не отвалится, – утешил я. – Давай рюкзак, надо ехать, а то опять дождь собирается.
Анна посмотрела на сизое небо, сняла рюкзак, и я закинул его в телегу.
– Я сзади поеду, вдруг отвалится, – проговорила Анна, осторожно поглядывая на переднее колесо.
– Хорошо, – сказал я и, подав жене руку, помог забраться в телегу. – Но впереди трясет не так сильно, – напомнил я.
Анна проигнорировала мое замечание. Телега качнулась и неодобрительно скрипнула. Анна осторожно устроилась с краю и свесила ноги, чтобы в случае чего сразу спрыгнуть на землю.
– Не бойся, дорогая, все будет в порядке, – сказал я, улыбаясь, и смело взобрался на козлы. Потом разобрал вожжи, и Ставр тронулся в путь.
Должен заметить, обсуждаемая нами телега, была старой и единственной на все лесничество. Ее использовали во всех направлениях нашей деятельности: перевозка сена, кормовых веников, овощей с поля, как транспортное средство в отсутствии машины и в прочих жизненно важных случаях. Но от продолжительных поездок по грязным, ухабистым лесным просекам, телега растряслась, и предупредительно поскрипывала колесами, которые часто искали любой подходящий для побега момент и отлетали. Поэтому время от времени телегу приходилось ремонтировать.
Еще свежа в памяти первая наша авария, случившаяся несколько лет назад. Тогда Анна была еще только доцентом. В тот раз, ранней весной, накануне Пасхи, мы с Анной отправились в деревню, чтобы закупить Макару недостающих продуктов для приготовления праздничного ужина. Несмотря на середину дня, выдалась темная, мрачная погода с холодным ветром, кроме того, перепадал мелкий унылый дождь. Макар не мог ехать в деревню сам, опасаясь приступа ревматизма, который обострялся обычно весной или накануне больших праздников. Макар кряхтел, лицо его перекашивалось от боли, он медленно передвигался, потирая капризную поясницу. Старик мазал спину травяными мазями собственного приготовления и вокруг талии завязывал теплый шерстяной шарф. Но когда боли отпускали, он немедленно со всей ответственностью возвращался к работе, и мог часами хлопотать у плиты и стола. После зимы от снега, дождей и наезжающих в лесничество служебных машин, дорога размокла, раскисла, забугрилась, а широкие лужи скрывали от наших глаз свою истинную глубину. По краям дороги темнели завалы грязного снега, который долго не таял, и был почти черный. Колеса телеги постоянно попадали в глубокую колею, вязли, прокручивались на оси в холостую, заставляя Ставра напрягать всю свою силу. Вот в такую промозглую пору мы и отправились за продуктами. Ставр легким аллюром катил нашу телегу. Мы с Анной сидели рядом на козлах. Я держал поводья. Анна, положив на мое плечо голову, о чем-то мечтала. Как вдруг раздался оглушительный треск, и в следующую секунду телега так резко накренилась, что Анна не смогла удержаться и тотчас свалилась, нырнув прямо в придорожную канаву. Бледный от ужаса, я соскочил с телеги и вытащил мокрую жену на воздух. Анна, задыхаясь, отмахнула мне звонкую пощечину, после чего я живо поставил на место шальное колесо, и немедленно повернул назад, к дому. Там моей женой немедленно занялся сердобольный Макар со своими травяными средствами, припарками, примочками и чаями, и Анна к счастью не простудилась. Я тем временем, от греха подальше, поспешил в деревню один. Тот Пасхальный вечер крепко пропах настойками и едкими замечаниями моей жены по всяким пустякам.
На этот раз все было в порядке. Мы мирно катили по нашей дороге. Уверенный в исправности телеги, которая с тех трагических пор больше не ломалась, я слушал, как она монотонно постанывает деревянными бортами, постукивает четырьмя колесами и тихонько вздыхает.
Моя жена задумчиво глядела на выплывающую из-под телеги дорогу, все опасения мало-помалу прошли, и Анна о чем-то размечталась. Быть может, она думала о лекциях в университете, или о своих редких растениях, которые с нетерпением дожидаются ее в питомнике, или о летней практике со студентами, а может, она размышляла обо мне и сыне. Мало ли о чем может думать профессор. Об этом даже не прилично спрашивать. Как вдруг случилось непредвиденное: наш путь пересекла змея.
Это был уж. Змеи часто переползают нам дорогу, Ставр к ним привык, а я и вовсе не обращал на них никакого внимания. Уж, извиваясь черным ручейком, протек в кусты на обочине и исчез. Я бы и на этот раз не придал никакого значения встрече со змеей, но меня поразили ее размеры. Я задумался, таких крупных ужей я никогда прежде не встречал. Да он просто гигант! Где же он мог так откормиться? На головастиках, что ли? Пребывая в таких размышлениях, я не заметил крупный булыжник, и телега наскочила на него колесом. Раздался едва слышный хруст.
«Что за чертовщина?! – выругался я про себя. – Какие-то происки Велняса». И вот только я произнес сие демоническое имя, как позади меня раздался оглушительный треск. Едва я потянул на себя поводья, как телега в одно мгновение резко накренилась, из-под нее выскочило правое заднее колесо и покатилось в кювет. Ставр дернул вперед, испугавшись шума, и задремавшая было Анна, кувырком слетела на дорогу, угодив лицом в грязную лужу. Все описанное сейчас произошло в один краткий миг – так быстро, что я не успел опомниться. Остановив коня, я спрыгнул с козел, бросился к Анне, помог ей подняться и тотчас получил жгучую оплеуху по морде (разве можно после такого случая мое лицо называться иначе).
Моя дорогая Анна, мой умный профессор, жена бедного лесника, нежная мать единственного сына, заботливый растениевод стояла передо мной, истекая грязью. Что я наделал! Вид Анны поверг меня в тихий и глубокий ужас. По ее милому лицу, красивой рубашке и белым ногам стекала мерзкая бурая жижа. (Демонам на радость). Анна провела ладонью по лицу, размазывая грязь и, поджав губы, воззрилась на меня леопардом. Обращенный на меня взгляд был настолько выразительным, что слов не требовалось, виноват. Я стоял, как пригвожденный, готовый провалиться сквозь… нет, ползать перед ней на коленях, рвать на себе одежду, волосы, шкуру, царапать лицо ногтями, возносить молитву Господу Богу, а то и вовсе упасть замертво. Но ничего этого я не делал, поскольку замер, охваченный оцепенением. Вероятно, мой растерянный вид показался Анне забавным, потому что она немного улыбнулась. И тогда я ожил.
– Извините, профессор, не хотел, – произнес я робким шепотом, продолжая стоять перед женой истуканом.
Мой дрожащий голос рассмешил Анну, и она захохотала. Тогда я тоже улыбнулся чуть, чуть. Мне все еще было как-то неловко перед ней.
– Почему ты смеешься? – осторожно спросил я.
– У тебя сейчас такой вид… Господи, такой вид… будто тебя стукнули! Ха-ха-ха!
Я улыбнулся шире.
– Сейчас, дорогая, ты не волнуйся, сейчас все поправлю, – проговорил я виновато и бросился в канаву за тем проклятым, ненавистным, предательским колесом.
Через десять минут колесо было на месте. Анна, тем временем, вынула из кармана носовой платок и отерла лицо от грязи, а потом стала посмеиваться над своим отражением, глядя в соседнюю лужу.
– Выгляжу, как последняя замарашка, – веселилась она.
– Ничего, приедем, согреем тебе воды, отмоешься, – успокаивал я.
Потом я помог ей сесть в телегу и немедленно пустил Ставра дальше. Теперь Анна очень переживала, что кто-нибудь встретится нам по пути: хороша жена лесничего, скажут. Надо бы поторопиться.
– Представляешь, – говорила она, – что подумают люди, когда увидят меня такой грязной?
– Ничего не подумают, – попытался успокоить я. – Или подумают, что у телеги отвалилось заднее колесо, и ты свалилась с нее прямо в грязь... Боже, как мне жаль, Анна, лучше бы мне оказаться на твоем месте? – с сочувствием добавил я.
 Анна снова захихикала, вероятно, вспоминая мой испуганный вид.
– Чертова телега, ведь я ремонтировал ее, проверял! – продолжал возмущаться я. – Почему ты смеешься?
– Не оправдывайся, поздно, – ответила она.
– Я испугался за тебя. Ведь ты могла убиться, – сказал я, обернувшись к ней.
– Ничего, со мной все в порядке, – тщетно удерживая смех, произнесла она. – Поскорее бы добраться домой и встать под горячий душ.
После этого до усадьбы мы ехали молча. Я очень надеялся, что Егор успел обработать злополучную грядку, и теперь наш огород выглядит безупречно. Когда мы въехали во двор, нас встречали Плут и Егор. Увидев хозяйку, Плут бросился к ней с радостным лаем и заходил, запрыгал вокруг, отчаянно выражая любовь. Егор встретил маму снисходительно.
– Что, опять купалась в канаве? – позлобствовал он, весело оглядывая мать.
– Егор, не хорошо смеяться над чужой бедой, – укоризненно сказала она, откидывая косу на спину.
– Подумаешь, папочка снова свалял дурака со своей рассыпающейся телегой, – проговорил Егор. – Хоть бы машину, наконец, купил, как нормальный человек.
– Егор, что за выражения? – возмутилась Анна.
– Папа то же самое спрашивал, когда я приехал сюда, – с ухмылкой ответил Егор.
– Лес тебя портит прямо на глазах! – проговорила Анна с досадой.
– Думаю… э… Лес тут не причем, – не очень уверенно возразил я в защиту леса.
– А это что такое? – Анна пригляделась к сыну внимательнее. – Откуда кольцо в ухе? А прическа, боже! На кого ты похож?! – Она обернулась ко мне. – Ярослав, что ты с ним сделал?
– Ничего. Он такой из города приехал. Я думал, ты знаешь, – защищался я, как только мог.
– Может быть, море меня сделает лучше, – мгновенно нашелся Егор. – Вот выкупаюсь разок и…
– Не уверен, – сказал я, сердито сдвинув брови.
– Нет, мальчики, вас одних оставлять нельзя, – заключила Анна, отправляясь в дом в сопровождении любвеобильного Плута, который прыгал на хозяйку, сверкая похотливыми глазами.
Проходя через кухню, Анна поздоровалась с Макаром. Он ответил ей высокомерным поклоном и продолжил колдовать над кастрюлями. Плут поднялся на крыльцо, дожидаться угощения: в дом, дальше веранды, он ходить не смел, опасаясь наследить в чистых комнатах. Пригрозив кулаком Егору, я приказал ему распрячь Ставра и увести его в конюшню, а сам взял с телеги невероятно тяжелую сумку и рюкзак Анны и отправился наверх в нашу спальню.
Наступил теплый светлый вечер, как нам казалось, удивительно тихий и мирный. Сквозь прорехи серых туч сквозили солнечные лучи. Солнце не торопилось садиться за деревьями – то было время продолжительных дней и коротких ночей. Мы сидели за ужином на веранде, сквозь окна которой в розовом свете уходящего дня кривыми тенями покачивались ветви деревьев.
К приезду Анны Макар приготовил замечательную очень нежную курятину в белом вине, он подал ее с тушеной зеленью: стебли лопуха, корневища пырея, листьев подорожника, приправленные лесными пряностями; зеленый салат был намешан из листьев крапивы, лебеды, гравилата, молодых одуванчиков, лука и ломтиков редиса, а в бокалы он наливал светящееся рубиновым цветом ягодное вино прошлого года, приготовленное им по собственному рецепту. Специально для Егора он поставил на стол графин облепихового сока с медом. Между собой мы называли этот напиток «нектаром бессмертия». Макар придумал его специально для Егора, и мальчику он очень нравился. Должен заметить, Макар в творческом порыве обычно сочинял неплохие рецепты и потом баловал нас своими кулинарными изобретениями. Главный талант и мастерство Макара заключались в умении готовить царские блюда из простых и доступных продуктов. Он использовал съедобные растения, что росли в нашем лесу и на лугах, можно сказать, под ногами. Своими необыкновенно вкусными блюдами Макар старательно развеивал тоску по картошке, которая еще не подоспела в эту пору.
За ужином мы засиделись допоздна, и по просьбе Егора зажгли два тройных канделябра, как он заметил: для придания интимной обстановки. «Что он имеет в виду? – ужаснулся я. – Откуда такие выражения?» Я смерил Егора сердитым взглядом. Но ему хоть чурбаном по лбу – все нипочем.
– Как сильно я соскучилась по твоим дивным угощениям, Макар! – призналась Анна, увлеченно разделывая куриный окорок, не подозревая, что еще пару месяцев назад кормила эту самую курочку зерном.
– Благодарю, – важно ответил Макар с едва заметным поклоном.
Он поднялся из-за стола, снова разлил по бокалам вино из хрустального графинчика, а Егору – «нектар бессмертия», который тот с удовольствием выпивал и требовал добавки. После этого мы подняли бокалы под прекрасный тост: за долгожданное воссоединение семьи. Глоток вина вкусно и ласково пощипывал язык, перекатываясь по нему, поражая нас удивительным ощущением тонко подобранного букета лесных ягод. Мысленно, на пару мгновений, я вдруг очутился на волшебной солнечной поляне с земляникой, ежевикой, черникой и душистой малиной. Каждая ягода взрывалась на моем языке и напоминала запахи прошлого лета.
– Я рада, дорогие мои, что у вас полный порядок, – сказала Анна, накалывая кусочек редиса и окуная его в кляксу сметаны.
– Да, мы постарались на славу, – проговорил я, прожевав лист одуванчика с лебедой.
– Я удивлена! – восторженно произнесла она. – Вы даже справились с огородом! Ничего подобного от вас не ожидала.
– Еще бы, вкалывали сутками с одним перерывом на ночь, – заметил Егор с ухмылкой.
– Не ври, – строго сказал я.
– А я не вру.
– Как будто тебя не кормили и не давали поваляться на диване лишний часок.
– Ты всегда придираешься, папа.
– А ты не говори глупости.
– Мальчики, довольно спорить, – попросила Анна. – Все выглядит достойно.
– Какого труда мне это стоило, – пробурчал Егор.
– Зато, какой урожай соберем, сколько запасов сделаем на зиму! – поспешил заметить я.
– И все же, как вам это удалось? – спросила Анна, бросая куриную косточку Плуту, который скромно сидел возле стола и без устали гипнотизировал нас по очереди.
– Ну… мы ведь ребята сознательные, – нашелся я.
– И что же Егор, ты даже не просил ничего взамен? – недоверчиво поинтересовалась мама.
Я пристально поглядел на сына, и Егор покачал головой.
– Разве что попросил лишнюю прогулку на море, – скромно признался он.
– Ну, милый, ты заслуживаешь ее по праву, – сказала Анна.
Я предусмотрительно решил помолчать.
– Да, но ты еще не знаешь, что нас ждет? – сказал вдруг Егор.
– Что? – осторожно спросила Анна.
Я посмотрел на него внимательно.
– К нам едет…
Я крепко наступил на ногу Егора под столом. Он запнулся и не сразу продолжил, хмуро глядя на меня.
– Кто же к нам едет, дорогой? – спросила Анна, доскребая салат.
– К нам едут студенты, правда? – поправился Егор. – Как прошлым летом? Ведь они приедут да, мам?
– Конечно, – ответила Анна. – Но мне показалось, ты не о студентах хотел мне что-то сказать, – проговорила она, поглядев на сына пытливым взглядом.
Егор немного замешкался, но все же нашелся:
– Именно о студентах, – подтвердил он.
Анна поглядела на Егора и покачала головой. У меня отлегло от сердца. Ведь я совсем не хотел портить наш чудесный вечер разговорами о приезде министра Карачунова. Об этом мы, может быть, поговорим завтра.

На другое утро я поднялся пораньше, отправил Плута за почтой, попросил Макара накрыть стол для завтрака в саду, а сам отправился на грядки проверить, не вылезли где за ночь хитрые сорняки. Но все на огороде было в порядке, чисто и ровно. Наши овощи могли бы пропеть мне хвалу в благодарность.
День начинался чудесный. Было тепло, солнце поднималось над деревьями огненно-желтое. Где-то неподалеку куковала кукушка.
В хорошем настроении наша семья села завтракать под яблонями. Макар приготовил блинчики с творогом и клубникой, перетертой с сахаром. Причем в муку для придания неповторимого вкуса блинам, Макар добавил высушенные измельченные корни иван-чая. А в качестве горячего напитка он заварил для нас листья боярышника, малины, шиповника и смородины в таком благоприятном соотношении, что этот напиток можно было принять за ароматный восточный чай из сказок мудрой Шахразады. Вот в такой простой и располагающей к душевной беседе обстановке я и надеялся разделить свои тревоги с любимой женой: сообщить ей главную и ужасную новость, которая не давала мне покоя многие дни. Это нужно сделать прямо сейчас.
– Должен сказать тебе кое-что, – начал я, наконец, собравшись с духом, и печально поглядел на Анну.
Егор бросил на меня подозрительный взгляд.
– Что случилось, Ярослав? – спросила Анна, макая блинчик в сметану.
– Звучит немного по Гоголю, – продолжил я увереннее, – но, к нам едет… представляешь, кто?
– Кто? – Анна остановила на мне вопросительный взгляд.
Егор замер с блином в руке.
– К нам едет Карачунов, – наконец проговорил я и невольно огляделся по сторонам.
– Это который? – поинтересовалась Анна.
Егор откусил от блина, не сводя с меня взгляд, и стал медленно жевать.
– А разве их много? – спросил я в свою очередь.
– Вполне распространенная фамилия, – заметила моя профессор.
– Ты думаешь, распространенная? – сказал я, растягивая время, прежде чем сообщить решительное слово.
– Разве, нет? – Анна посмотрела на меня с укором и сказала: – Выкладывай.
– Да, возможно... Впрочем, я имею в виду только одного Карачунова, – тут я поглядел ей в глаза и смело добавил: – это который министр.
– Министр?! – уточнила Анна, не отрывая от меня темных глаз.
– Да, – коротко выдохнул я.
– Боже упаси! – воскликнула Анна. – Вот напасть!.. Кстати, не об этом ли Егор хотел мне сказать еще вчера?
Егор чуть не подавился блином и, закашлявшись, покачал головой, не зная, как ответить. Было видно, наш сын еще не совсем проснулся и туго соображал. Зато я был в порядке, готовый к решающему сражению.
– Возможно, – ответил я.
– Ну, и что ему нужно? – холодно произнесла Анна, сердито откидывая косу на спину.
– Желает немного поохотиться, – произнес я крамольную фразу и снова огляделся.
– Чего ты все время оглядываешься, пап? – спросил Егор.
– Похоже, Гентас прав на счет демонов, – объяснил я. – Мне не хочется, чтобы они слышали.
– Этот старикан всю жизнь воюет с демонами, – сказал Егор.
– Что за чушь вы говорите? – покачала головой Анна.
– А вот и не чушь, – продолжил Егор. – Эрвин тоже рассказывал.
– Погоди, дорогой, – остановила его мама. – Ярослав, ты, конечно, против этой охоты? – спросила она.
Я кивнул.
– Эрвин сказал, что демоны собираются с силами, они хотят...
– Помолчи, милый, пусть объяснит отец, – попросила Анна.
– Я уже все объяснил, – проговорил я унылым голосом.
– Так, когда он приедет? – уточнила она.
– В июле, дату еще не определили, – ответил я.
– Так скоро? – задумчиво сказала Анна. – Это же дурной пример для браконьеров.
– Вот именно, я так и говорил Стрельцову, – сказал я. – Но чиновники не слышат.
– Подкуплены, – сразу догадалась Анна.
– Не сомневаюсь, – тихо проговорил я.
– Пап, мы не должны допустить эту охоту, – сказал Егор.
– Министр метит в президенты, оттого развернулась бурная рекламная кампания, – продолжал я. – Карачунову требуется красивый образ. Образ влиятельного, подвижного, мужественного и даже умного политика.
– Но как же он надеется создать такой образ, если ничего подобного у него нет? – спросил Егор.
– Сделают, – ответил я. – Охоту собираются снимать для предвыборного ролика. Будут впихивать в сознание избирателей сладкий миф о Карачунове как народном политике.
– Какая гнусная ложь! – возмутилась Анна. – Он ведет не честную игру.
– Это все понимают, – сказал я, – но почему-то верят ему. Газетчики стараются создать положительный образ.
– Без сомнения, куплены, – повторила Анна с раздражением.
– Пап, но ведь ты не допустишь охоту, правда? – промолвил Егор.
– Сизифов труд, – сказал я в ответ.
– Нет, это какой-то произвол! – Анна потерла виски. – Я так надеялась спокойно поработать этим летом. Похоже, нас опять ждет нервотрепка.
– А я мечтал провести время на море, – тут же вставил Егор.
– Недавно я получил сообщение из нашего комитета, – продолжал я. – Министр остановится в Светлогорске и проведет там пресс-конференцию. Охота запланирована на утро следующего дня. Отъезд из лесничества после полудня, и снова встречи в городе. Все по протоколу. У него мало времени, потому и выбрали наше лесничество, как самое ближайшее.
– Пап, ну скажи, ты хоть что-нибудь сделаешь? – снова спросил Егор.
– Попытаюсь, – ответил я, хотя и не имел представление, что именно здесь можно сделать.
– Хочешь обратиться к прессе? – сказала Анна.
– Пресса ничем не поможет, я уже интересовался, – печально сообщил я.
– Что же тогда? – Спросила Анна.
Я пожал плечами.
– Пап, ты должен чего-нибудь придумать, – помахал пальцем Егор.
Я тяжело вздохнул. Анна покачала головой. И тогда Егор напомнил:
– Гентас обещал застрелить тебя, как щенка, если ты ничего не сделаешь.
– Егор, не говори глупостей, – строго сказала Анна. – Это невозможно, лес делает тебя безнравственным!
– Это не правда, – возразил я жене. – Он таким приехал из города. – Тут я очень пожалел, что Егор предусмотрительно сел подальше от меня, а то бы стукнул его как следует.
– Ничего подобного, прежде я не слышала от него таких вещей, – стояла на своем Анна.
– А где же, по-твоему, он научился, в автобусе, что ли? – сказал я. – Пока ехал сюда?
– Вполне может быть, – согласилась Анна. – Иногда пассажиры такие речи заводят, за которые в прежние времена весь автобус отправили бы прямиком в Сибирь.
– Теперь все иначе, – сказал я. – Критика власти не запрещается. Кричи хоть закричись – никакого внимания. А если беспорядки в протест устроишь – милиция в один миг укротит, а особо отчаянных  посадят за хулиганство.
– Что за жизнь? Протестуй – не протестуй, они все равно сделают по-своему, – произнес Егор.
– Так, значит, Карачунов должен объявиться в июле, – задумчиво произнесла Анна.
– В июле, – печально подтвердил я. – Кстати, ты ничего не сказала о студентах? Когда у них практика?
– Студенты приедут через неделю и пробудут с нами десять дней, – ответила Анна.
– Надеюсь, ты присмотришь за ними, дорогая, – попросил я.
– Я всегда за ними смотрю, – заверила Анна.
– Да уж, всегда, – проворчал я. – Разве забыла, как в прошлом году Роберт забрался в курятник?
– Это было классно! – оживился Егор.
– Помню, но больше подобного не произойдет, – твердо сказала Анна. – Я не позволю.
– Мам, а все-таки, чего он искал в курятнике? – спросил Егор с ухмылкой.
– Дорогой, этот мальчик вырос в городе. Он никогда не видел, как куры насиживают яйца. Вот и решил проверить, правильно ли пишут в учебниках, – объяснила она.
Егор захихикал, вспоминая тот случай, но матери не поверил.
– Очень смешно, – сказал я, качая головой. – А шуму стояло, как будто в курятник забралась лисица! Хорошо, что петух не оставил несчастного парня без глаз.
– Это точно, ведь Петька жутко клевастый! – заметил Егор, продолжая хихикать, а потом добавил: – Не хило он своих телок защищает.
– Что за выражения? – строго сказала Анна. – Пожалуйста, Егор, следи за языком.
– Послушаешь этого мальчишку, не скажешь, что растет профессорский ребенок, – проговорил я.
Анна смерила меня пристальным взглядом и проговорила:
– Зато можно уверенно сказать: сын лесника.
Егор ухахатывался, глядя на нас.
– Успокойся, милый, если ты поел, выйди из-за стола, – сказала Анна.
– Собирайся, Егор, скоро придут Эрвин и рабочие. На сегодня у нас запланировано много работы, – объяснил я.
Егор тотчас насупился.
– Кстати, как поживает Лора? – спросил я Анну. – Есть какие-нибудь новости от нее?
– В последний раз было письмо… м-м-м… кажется, три месяца назад, да. Так вот, она вполне счастлива со своими кошками и собаками, – ответила Анна.
– Не собирается ли приехать в этом году? – осторожно спросил я.
– Вряд ли, теперь ей не на кого оставить свой домашний зверинец. Толика забрали в армию.
– Ах, вот что! – покачал я головой. – Что ж весьма жаль. Мне показалось, твоей сестре у нас очень понравилось в прошлый раз.
– Еще бы, – язвительно вмешался Егор. – Эта вульгарная женщина испытывала особое удовольствие, приставая ко мне.
– Егор! – воскликнули мы с женой в унисон.
– Да она испортила мне каникулы, – резко проговорил он.
– Никогда не говори таких вещей. Она твоя тетя! – рассердилась Анна.
Егор скорчил недовольную гримасу.
Плут давно вернулся со свертком газет в зубах. Он отдал почту мне и тут же получил от Егора половинку блина, которую проглотил в один миг. После этого он стал обходить нас по кругу, надеясь на угощение, но больше ничего не дождался.
Закончив с едой, я развернул газету и погрузился в чтение. Анна ушла в питомник редких растений. К восьми часам в лесничество пришел Эрвин, а следом за ним явились наши лесники. Я распределил задания на день: лесников отправил на ремонт лесной дороги, а сам с мальчишками стал собираться на проверку солонцов, чтобы заправить их свежей порцией соли для косуль и лосей. Егор принялся запрягать Ставра, а мы с Эрвином перенесли из сарая мешок соли и погрузили в телегу, после чего отправились в путь.
В лесничестве были два солонца, расположенные в отдаленных друг от друга участках леса. Свежую порцию соли смешанную с глиной, мы обычно закладывали в июне и в октябре. Животным нравилось лизать эту смесь, восполняя недостаток микроэлементов в организме.
Погода стояла жаркая. В лесу ни ветерка. Солнечные лучи разбивались о кроны деревьев и покрывали землю россыпями ярких бликов. Синицы, мухоловки, славки, дрозды порхали по кустам и деревьям в поисках насекомых и выкармливали своих прожорливых птенцов.
Я сидел в козлах, управляя Ставром. Мальчики устроились на мешке с солью и о чем-то болтали.
– Пап! – вдруг позвал меня Егор.
– Да, сынок, – отозвался я.
– Скажи, а завтра мы сможем отправиться к морю?
– Нет, завтра мы должны собрать весь мусор возле озера.
– Но как же так? Такие теплые дни стоят, а я еще ни разу не был на море в этом году! – тоскливым голосом мученика произнес Егор.
– Успеешь, – бросил я.
– Что если погода на все лето испортится?
– Не испортится.
– Ты разве уверен?
– Егор, прежде всего мы должны управиться со всеми важными делами, а потом будет море и отдых. Помни, ведь ты зарабатываешь деньги.
– Грыжу я зарабатываю, а не деньги, – тихо пробурчал он.
Эрвин приглушенно захихикал.
– Ты был согласен работать лесником, когда я предложил тебе, разве забыл? – сказал я.
– Не забыл, – буркнул Егор.
– Не волнуйся, море никуда не денется, – утешил я. – К тому же вода еще не достаточно прогрелась – купаться пока еще нельзя.
– Правда, Егор, – поддержал меня Эрвин. – К морю мы еще успеем, а сейчас надо привести в порядок берег озера.
Эрвин работал охотно, и просил освобождение лишь тогда, когда было очень нужно. Например, на те дни, пока он выкармливал бельчонка, которого невозможно было оставить одного надолго. Пришлось Эрвину взять короткий отпуск. Теперь, кода Агнель подрос, и его не нужно кормить молоком слишком часто, Эрвин смог к нам вернуться. Он рассказывал, как Агнель стал выбираться из коробки и скакать по комнате, доставляя новые хлопоты. Бельчонок сделался прытким. Зубы у него росли и вероятно очень беспокоили: Агнель грыз все подряд. Сначала он попробовал родную коробку, потом дверцы шкафа и спинку стула, затем подравнял углы дверного косяка, погрыз обложку биологической энциклопедии, и еще несколько книг поменьше объемом, чем вызвал страшный гнев Эрвина. Мальчик пообещал разбойнику, что запрет в клетке, если такое повториться. В другой раз Агнель принялся грызть стену, удобно разместившись на книжной полке, и попортил обои. Он так радовался жизни, что никакие угрозы не могли омрачить его настроения. Оставаясь один, Агнель скакал по комнате, висел на занавесках, качался на люстре, а однажды забрался в коробку жабы, почти до смерти напугав ее. После такого бесцеремонного визита, Королевна долго на всех дулась и не выбиралась из-под своей коряги со мхом. Потом бельчонок скакнул на подоконник и опрокинул колбу с живыми дафниями, колба разбилась вдребезги, и рыбы, сердито наблюдавшие из своего аквариума за проделками бельчонка, остались без любимого корма на два дня. Эрвин негодовал, из милого бельчонка вырос страшный террорист!
Однажды Агнель незаметно покинул комнату и нашел себе уютное гнездышко в кармане маминого плаща, который висел в коридоре, и заснул в нем. Лайма страшно испугалась, когда, не о чем не подозревая, сняла с вешалки плащ и стала его надевать. Разбуженный бельчонок молнией выскочил из кармана, и Лайма с ужасом вскрикнула: «Крыса!» Она не сразу успокоилась, когда поняла, что это всего-навсего разбойник Агнель.
– Тебе надо бы присматривать за своим бельчонком, – сказала она сыну, едва отдышавшись. – А то с ним что-нибудь случится.
– Мне жаль сажать его в клетку, – объяснил Эрвин. – Но возможно придется ради его собственной безопасности.
Эрвин взялся изобретать беличью клетку, сделал подробный чертеж и составил список необходимых материалов, которые нужно было еще раздобыть. А на другой день он забыл закрыть форточку в комнате. Пока его не было, любопытный Агнель прыгнул на окно и с минуту осматривал открывшийся неизвестный мир тенистого сада. Тут бельчонка заметил дворовый кот и, не спуская своих желтых глаз, стал осторожно подкрадываться к окну. Недолго Агнель сидел на форточке, когда ему стало скучно, он решил, что пора познакомиться с окрестностями и скакнул на ветку соседней молодой сливы. Дождавшись этого, хитрый кот мягко запрыгнул на подоконник, отрезав бельчонку путь к отступлению. Только теперь Агнель заметил врага. Горящий хищным огнем кошачий взгляд напугал его. Агнель сообразил, что уже не сможет вернуться в безопасную комнату. Кот, не теряя времени зря, перешел в наступление. Он прыгнул на сливу и, выпустив когти, вскарабкался сначала на толстый сук. Агнель поднялся выше. Кот не спеша полез следом, осматривая подходящий для охотничьего маневра путь по ветвям. Он хорошо понимал, что перед ним неопытный юнец, которого не сложно обхитрить. В этот момент Эрвин вошел в комнату, заметил открытую форточку и бросился к окну. Кот поднимался все выше, а напуганный бельчонок сидел на вершине сливы и тревожно чирикал. Тогда Эрвин распахнул окно и, выскочив на улицу, согнал кота с дерева. Хищник, яростно сверкая глазами от досады, удрал. Эрвин позвал напуганного бельчонка, и тот, спустившись, сиганул в окно и спрятался на шкафу.
– Это тебе урок, Агнель, – с укором сказал Эрвин, вернувшись в комнату. – Хороший урок, чтобы впредь не совершал таких поступков.
Эрвин начал мастерить клетку из металлической сетки, за которой ходил к своему другу Пашке. Когда-то Пашкин дедушка держал кроликов, а потом на зверьков напал какой-то странный мор, они погибли, и с тех пор семья больше кроликов не заводила. Зато в сарае у дедушки остался небольшой рулон неиспользованной сетки, и теперь Пашка охотно поделился добротным куском с Эрвином.
Недолго думая, Агнель успел совершить еще одно преступление, которое окончательно вывело из себя Эрвина. Оставшись один и прыгая по комнате, Агнель зацепил когтем марлевую крышку на банке с гусеницами. Марля слетела на пол, а гусеницы не замедлили воспользоваться редким случаем и отправились погулять. Когда Эрвин вернулся в комнату, несколько гусениц ползали по столу в поисках листьев крапивы. Вернув беглецов на место, Эрвин отругал бельчонка, который, чувствуя справедливый гнев своего друга, взобрался подальше – на карниз, и оттуда таращил свои черные круглые глаза, возбужденно подергивая хвостом.
– Все, друг! Сегодня я посажу тебя в клетку, – объявил Эрвин и вернулся во двор, чтобы закончить работу.
Клетка получилась просторная, – примерно в рост Эрвина. Внутри он укрепил ветки для прыганья, поставил небольшую коробку из фанеры для сна, блюдце с водой и кормушку. Заманить Агнель в новое жилье оказалось не сложно: Эрвин насыпал в кормушку семечек, положил моркови и несколько привлекательных еловых шишек. Угощение бельчонку понравилось, он немедленно проник внутрь, и Эрвин закрыл за ним дверцу. Когда Агнель сообразил, что его заперли, то принялся скакать по решетке в поисках выхода, но найти не сумел. Через несколько дней бельчонок освоился в своем новом жилище, и Эрвин стал выпускать его на прогулку. А проголодавшись, Агнель сам возвращался в клетку.
Со временем Агнель подрос и окреп, его хвост стал пушистым, а на ушах появились красивые кисточки. Агнель оказался на редкость дружелюбным бельчонком. Когда семья обедала на веранде, он садился на плечо к Эрвину или дедушке и оттуда совершал короткие набеги на стол. Он хватал угощение – сухарик или кусочек овоща из салата, а потом усаживался на плечо и, держа угощение в лапках, с хрустом съедал его.
Агнель крепко полюбил Гентаса, который щебетал бельчонку любопытные истории из жизни белок в лесу. Нередко старого лесника и бельчонка можно было застать вместе в саду. Гентас отдыхал в своем кресле, а его рыжий друг сидел на плече, свесив хвост, или на коленях и потрошил подарок из леса – любимую шишку. Агнель был уверен, никакой кот не посмеет охотиться на него, когда рядом есть Гентас.
Между тем мы прибыли к первому солонцу. Сняв мешок с телеги, Егор и Эрвин рассыпали соль по специальной площадке – это был сруб из бревен, вкопанный в землю. Сюда охотно приходят косули, вокруг солонца обычно натоптано – то были следы маленьких острых копыт. Закончив работу, мы направились к другому солонцу, и там обнаружили следы не только косуль, но и лосей. Это были крупные, заостренные отпечатки, оставленные лесными великанами.
На обратном пути Эрвин рассказал нам о своей дружбе с лосихой и ее телятами. Он до сих пор время от времени навещает их, когда семья кормится на лесной опушке. Прежде чем подойти к ним, Эрвин производил звук, похожий на вздох или тихое мычание, который издают лосята, общаясь друг с другом или с матерью. Так он предупреждал мать о своем присутствии. Лосиха, услыхав голос прусского мальчика, поднимала голову и глядела на него, принюхивалась, а признав, успокаивалась. Эрвин неторопливо к ней приближался и угощал заранее срезанными ивовыми ветками. Лосиха принимала традиционное подношение, жевала ветки, а Эрвин тем временем гладил ее шею и бока. После этого он затевал игру с телятами, которые приветливо тыкались своим носом и лбом в его руки. Пока лосиха кормилась стеблями кипрея, ее дети и мальчик весело скакали по лужайке. Эрвин бегал за телятами, потом телята бегали за Эрвином. Потом, упираясь лбами, мальчик и телята бодались друг с другом до усталости, после чего они бродили по лугу, и Эрвин угощал своих друзей зелеными ветками, до которых лосята не могли дотянуться. Перед расставанием, он снова подносил лосихе свежую ветку, прощался с друзьями и уходил. Такие встречи Эрвина и лосей стали регулярными. Между ними установилась крепкая дружба. Уверен, никакой другой человек не смог бы вызвать подобное искреннее доверие к себе у диких зверей так, как этот прусский мальчик.
Вернувшись домой с объезда солонцов, мы плотно пообедали. Макар приготовил для нас зеленые щи с кусочками стебля ревеня, листьев крапивы и гравилата; на второе подал замечательное рагу: тушеные с мясом корни лопуха и пырея, в качестве салата – положил жареные в масле молодые стебли орляка, по вкусу напоминающие благородные грибы; а на третье Макар налил нам по стакану киселя из ягод земляники. Пообедали мы на славу, после чего Анна попросила меня отремонтировать ограждение вокруг ее питомника, пока какое-нибудь животное из леса не проникло на заветную территорию и не потоптало бесценные посадки. Старый забор едва дышал и почти завалился после зимних ветров, поэтому пришлось разобрать большую его часть. Нам с мальчиками пришлось повозиться до наступления сумерек: мы пилили, вкапывали столбы, прибивали к ним доски.

На другой день Егор и Эрвин работали на берегу Лесного озера, убирали мусор, оставленный туристами. В сезон такую уборку мы производили раз в месяц, иногда два раза, если посетителей было много и мусор накапливался быстрее обычного. Я оставил мальчикам телегу, рулон вместительных пластиковых мешков, выдал перчатки и поскакал на подмогу своим работникам, которые продолжали ремонт лесной дороги.
Егор и Эрвин ходили по берегу и прилегающему к озеру лесу, собирали разбросанный мусор, а потом, стоя по колено в воде, вылавливали бутылки, консервные банки, обертки и все это бросали в пластиковые мешки. Когда мешок наполнялся, его закидывали в телегу и брались за следующий. Работы было много – на весь день, я только свозил мальчишек домой на обеденный перерыв.
К Лесному озеру я снова вернулся в конце рабочего дня. Весь мусор был собран и берег положительно преобразился. Семь плотно набитых мешков лежали в телеге рядами. Мальчики сидели на песке и бросали в воду камешки. Неподалеку плавала пара лебедей. Из тростников со свистом поднялись несколько уток. Вдалеке друг за другом пробежали по воде два пастушка – лысухи. Я спешился и, позвав мальчиков, стал впрягать Ставра в телегу, после чего мы поехали в Пруссовку, где находился дополнительный контейнер, предназначенный для мусора вывозимого из лесничества. Мы бросали мешки в него, а по утрам его опустошала специальная машина.
– Бесполезная работа, – устало ворчал Егор. – Сегодня мы собираем этот хлам, а завтра он появится опять, и будет накапливаться там до следующей уборки.
– Но если его совсем не вывозить, тогда берег превратится в мусорную свалку, – возразил Эрвин.
– Надо, чтобы туристы увозили свой мусор, – продолжал Егор. – Неужели приятно отдыхать в грязном лесу?
– Ты поди, им объясни, – сказал Эрвин.
– Штрафовать бы их всех, – заявил Егор.
– Для этого надо сидеть на берегу все дни и глядеть во все глаза. Но времени на это у нас не бывает, – ответил Эрвин и добавил: – А бывает так: замолвишь словечко о штрафе, так они еще угрожают, чтоб не совался. Побьют и не посмотрят, что служащий лесничества. Даже тот большой плакат с предупреждением никто не видит, а те, кто видят – обязательно его своротят. Твой отец замучился поправлять.
– Выходит, туристу приятней сидеть на свалке, чем на зеленой траве, – сказал Егор.
Эрвин пожал плечами.
– Значит, ничего тут не сделаешь, – вздохнул Егор.
– Ничего, – ответил Эрвин. – Разве что в лес никого не пускать. Помнишь, в прошлом году я с подбитым глазом ходил? Вот, это я с городским мальчишкой схватился, за то, что он в озеро бутылки бросал. Я, конечно, его отделал, как следует, только он потом стал бутылки о деревья бить, стекла много наделал.
– Ну да, мы потом битое стекло собирали тыщу лет, пока ты свой глаз лечил, – сказал Егор. – Выходит, надо смириться и убирать этот мусор самим.
– Конечно, а то мы в нем утонем, – согласился Эрвин.
– Не переживайте, за работу вы получите хорошее вознаграждение, – объявил я. – Кроме того, сегодня на ужин Макар приготовил ваш любимый медовый пирог с орехами. Будем пить чай в саду.
Приунывшие мальчики оживились.
– Вот это мне нравится, признался Эрвин. – Да за Макаров пирог я готов каждый день мусор собирать.
– Этот пирог, сколько ни ешь, его только больше хочется, – заметил Егор. – Он какой-то волшебный.
– Мне известен маленький секрет, Макар выпекает его из муки, смолотой из зерен луговых трав, – сказал я. – Кроме него, такой пирог больше никто на свете не умеет готовить.
Медовый пирог – чудесное кулинарное изобретение Макара, он готовил его только по важным дням и праздникам, потому что муку для него было трудно заготавливать в достаточном количестве. Это необыкновенное угощение сводило с ума даже Анну, которая к сладостям и выпечке относилась с предубеждением, потому что боялась располнеть. Сочный, ароматный, с лесными орешками, еловыми семенами и медом, покрытый хрустящей румяной корочкой пирог, был вершиной творчества Макара.

После ужина я объявил мальчикам, что с завтрашнего дня вся наша бригада отправится на заготовку веточного корма для животных. Рабочие придут раньше – в половине восьмого, поэтому подъем в семь часов. В сезон заготовок веников и сена, Эрвин оставался ночевать в лесничестве, в комнате Егора, чтобы рано утром быть на месте без опоздания. Тогда своих домашних животных он поручал кормить дедушке и маме.
На другое утро мы завтракали в полном молчании. После вчерашней работы лопатой на ремонте дороги, у меня ныла спина. Анна за столом погрузилась в чтение журнала «Ботаника сегодня». Мальчики хоть и отдохнули за ночь, но, вероятно, не выспались как следует, хотя я предупреждал, чтобы они не скакали до полуночи, а ложились спать. Когда Плут принес почту, я принялся разбирать газеты.
– Мне начинает казаться, работа в лесу никогда не закончится, – простонал Егор. – Когда ты отпустишь нас к морю?
– Море подождет, сын, – ответил я, расправляя газету.
– Но сколько можно ждать? – Егор насупился.
– Пока стоит сухая погода, мы должны заготовить достаточно веников и сена, чтобы хватило на всю зиму, – объяснил я.
– Но, папа! Когда пойдет дождь, на море тоже делать будет нечего! – протестовал Егор.
– А я бы на твоем месте не отказывался заработать хороших денег, – проговорил я и начал читать статью под заголовком: «Министр Карачунов приручил инфляцию».
– Что же, я теперь все лето буду зарабатывать деньги? А куда их потом тратить? – промолвил он.
– А тебя никто не заставляет тратить, – заметил ему Эрвин.
– Ага… гм… вот послушайте, – продолжал я. – Карачунов решился обуздать рост цен. Так, так… рубль окрепнет. Ну-ну… оклады повысятся. Какая радость, пенсии вырастут! Послушай, дорогая, ты скоро будешь получать в пять раз больше, а лесникам поднимут зарплату в три раза! Ты только подумай, какие обещания!
– Как это он собирается сдерживать рост цен и повышать зарплату одновременно, любой школьник теперь знает – это не возможно, – промолвила Анна, откидывая косу на спину.
– Вот станет президентом, и все будет возможно, – с насмешкой заметил Егор.
– Этот министр нагло лжет! – проговорил Эрвин.
– А кто сомневается? – сказал Егор. – Может, он все леса вырубит и зверей перебьет, чтобы повысить зарплату лесникам, которые будут охранять его владения.
– Ты так не шути, слышишь? – возмутился Эрвин.
– Не шумите по пустякам, ему никто этого не позволит, – проговорила Анна, перелистывая свой журнал.
– Ага, понятно. Он рассчитывает на большие запасы нефти. Тут так и сказано: «Поднимет благополучие народа на нефтяном фонтане».
– Проторгуется он, – вздохнула Анна, закрывая журнал. – Всё, вы как хотите, а мне пора в питомник. – Она поднялась и пошла в дом, чтобы переодеться.
– Пап, ты лучше скажи, смогу я попасть на море до конца лета? – продолжил свое нытье Егор.
– Сможешь, – сказал я, не отрываясь от газеты.
– Ты только обещаешь! – пробурчал Егор.
– Послушай, – не выдержал Эрвин, – ну чего ты стонешь? Увольняйся и сиди на пляже с утра до вечера. Мне денег больше достанется, когда я за тебя буду веники вязать.
– Да-да, сынок, – подхватил я, – Эрвин прав, ты можешь отправляться на море хоть сию минуту. А твои деньги мы разделим с Эрвином.
Егор посмотрел на меня с негодованием. А потом скривил физиономию и проговорил:
– Ну да, вы сговорились против меня. – Посмотрел на нас с осуждением.
– Тогда оставайся с нами, если тебе деньги нужны, – предложил Эрвин.
– Нужны, – буркнул Егор.
– А что, накопишь денег и купишь себе белую яхту, – проговорил я.
– Смеешься? Сто лет буду на нее копить, – возразил Егор.
– К пенсии накопишь. Слыхал, что в газете пишут? Министр обещает помочь, – подхватил Эрвин.
– Сдохнуть он поможет, – выпалил Егор.
– Деньги даром не дают, – промолвил я.
– А ты бы хоть немного зарплату нам увеличил за веники, – отозвался Егор.
Я покачал головой и вздохнул. Эрвин неодобрительно посмотрел на друга.
– Я не обещаю, но посмотрю, что смогу для вас сделать, – проговорил я.
– Ты избалованный, городской слюнтяй, – выругался Эрвин.
– А тебе как будто денег много, – огрызнулся Егор.
– В лесу не растут деньги, – стал объяснять Эрвин. – Лес кормит нас тем, что может дать. Посмотри, разве птицы требуют от леса того, чего в нем нет. А муравьи трудятся сутками и за свою работу получают только капельку нектара.
– А я человек, – ответил Егор. – И мне нужны деньги. Я, конечно, люблю лес, но морякам платят больше.
Тут возразить Егору было нечем.
– С тобой можно согласиться, – сказал я. – Человек вправе выбирать то, что ему больше нравится.
Егор самодовольно улыбнулся. Эрвин смерил его презрительным взглядом.
– Пока мы в лесу, а не в море, я предлагаю вам хорошенько потрудиться, – продолжил я примиряющим тоном. – Нам нужно много успеть.
– Между прочим, через три дня будет дождь, клены и каштаны плачут, – сообщил Эрвин.
– Вполне возможно, – сказал я.
– Они разве никогда не ошибаются? – спросил Егор.
– Никогда, – ответил я.
– А мы успеем до начала дождей? – задумался Эрвин.
– Нет, но должны сделать как можно больше, – заявил я. – А вот и наши лесники.
С этими словами я свернул газету, бросил ее на стол и пошел к Ставру, который уже был запряжен в телегу, и, дожидаясь, щипал траву возле дороги.
Обычно мы заготавливали веники из ивы, ясеня и малины. В этот раз мы работали в ивняке. Лесники срезали ветки, мальчики связывали их лозой и затем укладывали в телегу. Когда телега наполнялась, я отвозил веники на хозяйственный двор. Тут приходили на помощь Макар и Анна, мы втроем развешивал их на просушку под специальным навесом. Через неделю, когда веники достаточно высыхали, мы складывали их в сухое, проветриваемое зимнее хранилище, в котором держали запасы овощей, сена мешки с желудями и каштанами. С заготовительных работ мы возвращались домой уже в сумерках и после безмолвного ужина расползались по кроватям и сразу проваливались в сон.
Утром Егор жаловался, что ему от веников нет покоя даже ночью: «Они мне снятся!» – ворчал он. У меня все больше ныла спина, и я решил обратиться к лекарствам Макара, которые он готовил из местных трав. Анна переживала, что у нее не хватает времени на питомник. К вечеру третьего дня, как ожидалось, погода начала портиться. Со стороны моря ветер притянул тяжелые облака, и вскоре они заволокли все небо, заморосило.
В тот вечер Эрвин ушел домой, впервые за последние несколько дней работы на заготовках. Егор поднялся в свою комнату, а потом, не зная, чем заняться, вышел на крыльцо и там с мечтательным видом смотрел на дождь. Анна оккупировала мой кабинет и принялась составлять планы студенческой практики. Макар допоздна возился на кухне. А я с наступлением темноты, когда дождь сделал перерыв, вышел во двор и сел на скамейку рядом с Егором.
– Поздно, пора уже в постель, – сказал я.
– Ноги гудят, руки болят, – признался он, зябко потирая плечи. – Я не могу заснуть.
– Это от усталости, – сказал я. – Пройдет. Но поверь, в море даже сильным морякам приходится гораздо тяжелее.
– Они, по крайней мере, много зарабатывают, – уныло промолвил Егор.
– Наш труд тоже оправдывается сполна, – сказал я. – Мы живем благодаря ему. Сделаем запасы кормов для животных, станем запасать овощи, фрукты, ягоды для своего стола на всю зиму. Если этого не делать, мы все очень быстро протянем ноги, и никто нам не поможет. Так и знай.
Егор поежился. Я прижал его к себе.
– Ты что же, замерз? – спросил я. – Тебя знобит?
– Нет, – угрюмо ответил он.
– Пойдем в дом. Сейчас довольно сыро и прохладно, – предложил я.
– Я еще немного посижу, – проговорил он тем же тоскливым тоном.
– Тебе нужно выспаться, как следует, – настаивал я. – Пойдем, а то замерзнешь.
– Что же мы будем делать, пока идет дождь? – спросил Егор.
– Дел нам всегда хватит, – ответил я. – Но, могу обрадовать, работа будет не такой тяжелой.
– Что за работа?
– Завтра, когда стихнет дождь, мы отправимся на учет барсуков по норам. Ты доволен?
– Это уже интересней, чем веники вязать с утра до ночи, – оживился Егор.
– Рад это слышать, – признался я. – А теперь пойдем в дом, ты весь дрожишь. – Я обнял сына за плечи и повлек за собой. Егор неохотно повиновался.
Учет барсуков проводился в июне ежегодно. Когда-то эту работу мы начали с моим отцом и всегда знали численность барсуков Замландского леса. Ведь барсуки своей роющей деятельностью дают жилье лисам, енотовидным собакам и прочим мелким зверькам. Большая семья барсуков обитала на склоне холма в Буковой роще. Поколения этих хищников населяют лес много столетий. За это время здесь вырос большой барсучий городок.
Всю ночь хлестал дождь, но к рассвету он успокоился, хотя и ненадолго. Мы завтракали на веранде. За окном было сумрачно, уныло, по стеклу, извиваясь, скатывались серебристые ручейки. Все пропиталось влагой. Ветер то усиливался, раскачивал ветви деревьев, гудел в трубу на крыше и шелестел листвой, то затихал на какое-то время. И тогда кроме шороха дождя по земле и листве больше ничего в мокром саду не было слышно. Анна работала в кабинете. Плут, вернувшийся с почтой, остался погреться с нами на веранде и пообсохнуть. Мы ждали, когда дождь прекратит моросить, чтобы отправиться в лес. Эрвин обещал пойти с нами, но видимо, остался дома из-за дождя.
Около полудня дождь прекратился совсем, тогда мы с Егором надели сапоги, плащи и вышли из дома. Едва мы направились по дороге, когда позади вдруг услышали перестук копыт. Я обернулся и увидел Эрвина, он прискакал на Пергрубрюсе.
– Привяжи коня во дворе, – прокричал я. – Мы подождем тебя.
Вскоре он присоединился к нам.
Добравшись до Буковой рощи, мы принялись считать и отмечать в специальном журнале жилые и заброшенные норы.
– Если вход хорошо расчищен, стенки гладкие, трава перед входом притоптана, значит, барсуки пользуются им, – объяснял я. – А стенки заброшенного входа осыпаны, вот как здесь, посмотрите… Так вот, в других случаях, вход бывает завешан паутиной или заросшим травой, значит, барсуки оставили его.
– Нам это туже отмечать? – спросил Егор.
– Да, только в другой колонке, – ответил я и показал пальцем в тетрадке, где именно.
– Интересно, какая глубина нор? – проговорил Эрвин, заглядывая в темный вход.
– Обычно до двух метров, – отозвался я. – Чтобы узнать глубину, пришлось бы раскапывать норы. Но мы этого делать не должны.
Мы осматривали норы, считали входы, измеряли их диаметр, описывали их состояние. Эрвин зарисовывал отпечатки барсучьих лап, наследивших тут прошлой ночью, и это у него хорошо получалось. Мальчикам нравилась эта работа. Тут они чувствовали себя настоящими исследователями.

Прошла череда ненастных дней, как проходит все, что может вызывать на душе печаль и уныние. И вот посветлело. На заборе раскрыли свои цветки вьюнки, расправил свои колючки чертополох, в воздухе поплыл теплый аромат шиповника. Расчистилось небо, и садящееся солнце, яркое, огненно-розовое, надолго пообещало жаркие дни. Унеслись куда-то на северо-восток серые стаи облаков. Задул теплый ветер и ласково задышал по диким зарослям.
Мы ужинали на веранде. В саду было еще очень сыро, с деревьев падали набрякшие капля за каплей и звонко роились комары. Солнце расписало небо золотисто-малиновыми мазками. Сумерки медленно окутывали двор и сад, а в лесу было уже темно. Из дома слышался дымный аромат горящих веток горькой полыни – средство Макара от комаров, благодаря которому назойливые кровопийцы не беспокоили нас по ночам. Закончив с едой, я раскрыл газету. Анна отправилась в кабинет поработать с бумагами. Егор стал возиться с Плутом на крыльце, заставляя его подавать лапу, лежать и садиться. Макар принялся убирать со стола.
– Пап, как ты думаешь, надолго ли хорошая погода? – с надеждой спросил Егор.
– М-м… думаю, надолго, – отозвался я.
– Что же мы теперь будем делать?
– До конца июня мы должны навязать веники, заготовить сено и еще много чего.
– А потом?
– Потом нужно прополоть огороды, окучить картошку, собрать малину, ежевику и лекарственные травы.
– А завтра?
– Завтра я отправлю лесников на сенокос, а вы с Эрвином станете вязать малиновые веники.
Егор приуныл и больше ничего не сказал. Плут с сочувствием поглядел на мальчика и проскулил, приглашая поиграть во дворе. Тогда Егор отправился на дорогу и стал бросать палку. Плут со звонким лаем бежал за ней, поднимал и, весело прыгая, возвращал хозяину, чтобы он снова ее кинул. Иногда пес принимался заигрывать: не отдавал палку сразу, а грыз ее и отбегал в сторону. И только когда Егор настойчиво требовал, Плут оставлял свою забаву и ждал следующей команды. Так они играли до темноты.
Последующие дни выдались жаркими, мы трудились на сенокосе с утра до вечера и к концу июня заготовили довольно много сена. За тяжелую эту работу брались дружно. Успеть бы пока вёдро. Как говорил Прохор: «С погодой-то нам и Господь подсобил».
Лесники Ваня, Демьян и Прохор косят размеренно, делая небольшие перерывы, чтобы перевести дух. Слышится звон по срезаемым стеблям и шорох падающей травы. Вот Демьян – невысокий человек средних лет с красным, обветренным лицом, черной бородой и усами – остановился, протер мокрый лоб рукавом, посмотрел на товарищей и весело к ним воззвал:
– Эй, ребята! Чего это мы молчком траву кладем? Да сопим над ней, как над бабой! Давай песню запоем! – И протянул своим звучным голосом: – Эх, раз! Еще раз! По траве косою враз. Косой машем от зари – до вечерней темноты…
Косари заухмылялись.
– Чего мечтать на ходу, как на траурной мессе? – продолжал Демьян. – Работа задорная! Будет сено и солома – сеновал для всех влюбленных.
Мальчики, неподалеку сгребавшие вчерашнюю траву граблями, услыхали его и захихикали. Демьян им подмигнул и продолжил запевать. Тут и все подхватили:
Эх, раз! Еще раз!
Девки смотрят, затаясь.
Ждут любимых косарей,
Погулять бы веселей…

Пока лесники косили, Егор и Эрвин, орудуя граблями, собирали сухую траву, а потом вилами возводили стога. В те дни песню пели всем хором, так что над лугом раздавались мужские голоса с примесью мальчишеского фальцета.
Вечером я обходил владения и, любуясь стогами, с удовольствием себе замечал, как мы отлично потрудились. Веток тоже было собрано достаточно: в хранилище теперь развешен добротный запас кормовых веников. Но впереди еще много работы. В июле сделаем еще несколько сенокосов. В августе мы начнем заготавливать овощи, собирать смородину и крыжовник в саду, а Макар станет все это солить, сушить, вялить и варить. Господь даст, управимся.
Приближался день Ивана Купалы. К этому святому празднику Макар относился с большим почтением. Накануне он ходил в деревню к своему приятелю пасечнику Архипу, и вместе они парились в баньке, отхаживая друг друга березовым веником с цветами ромашки. Баня небольшой деревянной избушкой стояла в дальней части Архипова сада, и когда ее растапливали, она парила со всех щелей, так что издалека видно. Из деревни Макар возвращался довольный, красный, посвежевший. Живо брался за работу, приговаривая засевшую на языке бессмысленную Архипову поговорку: «Наша банька хороша – Ванька встань-ка в три вершка», и был не в силах отделаться от этой занозы до самого вечера. «Наша банька хороша…» Каждый раз Макар отчаянно плевался, пытался напеть чего-нибудь другое, но эта «Наша банька…» оказалась упрямой и все время возвращалась. Нас его отчаянная борьба немало веселила, и тогда Макар жаловался: «Чтоб еще раз я к нему пошел!» Но все равно ходил. Лучше Архиповой бани во всей деревни ни у кого не было.
С вечерней зарей Макар, приговаривая: «Благослови Господи! И помилуй нас», отправился в лес собирать лечебные коренья и травы. Он рассказывал, будто в эту пору деревья переходят с места на место и разговаривают. Нужно понимать, о чем они шелестят и тогда, прислушиваясь к ним, можно узнать, где те самые травы искать. Такое раз в год бывает. Больше всего разыскивал он зяблицу, мать-и-мачеху, душицу, багульник, иван-чай, потому что в ночь на Купалу они приобретают чудодейственные свойства. Собирая растения, Макар приговаривал: «Земля Мать, благослови свои плоды рвать! Твои плоды ко всему пригодны: от недугов и скорбей, от колдунов и чертей, от голода и холода. Поди нечиста сила прочь». Рвал Макар болтливые цветы иван-да-марьи, рассчитывая утром разложить их по углам дома и в сарае, чтобы вор из чертей не смел туда пробраться. Словом, Макар набирал трав полный рюкзак и корзину в придачу, потом разбирал, сушил и хранил раздельно.
По обыкновению полночи Макар бродил по лугам и лесу, а спать там не ложился, чтобы не угодить в лапы хитрым ведьмам, летящим на шабаш, ведь они могут подкараулить и заморить спящего своими кошмарами. На другую половину ночи Макар возвращался во двор и, перебирая сборы, ждал восхода. Так и оставался он без сна, полагая, что благодаря этому лесничество избежит в году несчастий. Остальным же в такую ночь спалось хорошо: Макар за всех нас отдувался. «Ни один злой дух не осмелился к нам в дом забраться, пока я на крыльце бодрствовал, – убеждал нас Макар. На день Купалы после полудня Макар отправлялся выкупаться в Лесном озере, чтобы смыть всякую телесную хворь. Чувствовал он себя после того омовения бодро и весело.
Было уже очень поздно, когда я вошел в свой кабинет. Дом погрузился в сумрак лунного вечера. В комнатах сонная тишина. Егор давно спал. Анна продолжала самоотверженно работать за столом. Макар травничал в ночном лесу.
– Ты разве не собираешься ложиться спать? – поинтересовался я осторожно.
– Семьдесят четыре процента семян. Нет, не сейчас, – задумчиво пробормотала она в ответ, продолжая свое занятие. – Погоди, это вполне достойный результат.
– Ты представляешь, который теперь час? – спросил я.
Анна оторвала глаза от своих бумаг и, поглядев на меня поверх очков, сухо ответила:
– Еще немного поработаю и приду.
– Тогда я пошел один, – разочарованно произнес я, глядя, как жена что-то высчитывает на калькуляторе. – Должен хорошенько выспаться, завтра опять на сенокос.
Анна подняла глаза, облокотилась на спинку кресла и сняла очки. Несколько мгновений она задумчиво созерцала пространство перед собой, а потом взглянула на меня и проговорила:
– Сенокос? – Покачала головой. – Все хочу спросить тебя, Ярослав, не слишком ли много работают дети?
Я качнулся с носка на каблук, удивленный ее неожиданным вопросом, выдохнул и ответил:
– Когда я бываю в городе, вижу, как трудятся подростки в свободное от учебы время, думаю, их никакая работа не смущает, лишь бы по силам была.
– Ты мало бываешь в городе. И вообще, не понимаю, неужели ты собираешься замучить нашего сына?
– Нет, я только хочу, чтобы он уже сейчас имел представление, как тяжела работа лесничего, чтобы потом он сделал правильный выбор и не разочаровался.
– Я только и слышу, Егор постоянно говорит о море, – продолжала Анна, помахивая очками. – Он разве мечтает стать моряком?
– Возможно, – уклончиво ответил я.
– И ты поддерживаешь эту его идею? – поинтересовалась она.
– Нет, – категорично ответил я. – Но Егор должен сам определиться в своих интересах и стремлениях.
– И что же, тебя это не огорчает? – снова спросила Анна.
– Мне тяжело думать о том, что рано или поздно он оставит нас, – откровенно признался я. – Но выбор он должен сделать сам.
– Даже если он настоит на морской карьере? – все еще не верила Анна.
– Что ж, если для него это важно, тогда, пожалуйста. К тому же моряки приносят в семью хорошие деньги.
– Но Егор столько времени провел в лесничестве, и ты ни разу не отпустил его к морю.
– Он достаточно подрос, и должен смотреть на жизнь реально: чтобы выживать, нужно много работать.
– Ты верно рассуждаешь, Ярослав, но все-таки, Егор еще ребенок. Ему нужен полноценный отдых.
– Хорошо, я подумаю над этим, – твердо сказал я, а потом с укором заявил: – Однако, моя дорогая, он тоже должен знать, как часто приходится во многом себе отказывать.
По-видимому, Анна правильно поняла направление моей мысли. Она немного смутилась, но собралась и чуть улыбнулась.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она, чтобы потянуть время.
– То, что я люблю тебя такой, какая ты есть, – ответил я и скромно улыбнулся.
Тогда Анна растерянно поглядела на свои бумаги, о чем-то подумала и, положив на стол очки, снова посмотрела на меня.
– Да, Ярослав, ты и тут прав, – промолвила она с легкой досадой в голосе. – За своей работой, мы совсем забываем друг о друге. – С этими словами она поднялась из-за стола, откинула на спину свою косу, подошла ко мне и воинственно схватила за грудки.
– Не очень-то нежные манеры у профессоров, – заметил я, содрогнувшись.
– Это в городе я профессор, а здесь, в дремучем лесу, я – жена лесника, – с достоинством произнесла она.
– Никогда бы не подумал, – осторожно сообщил я.
– Впрочем, у меня в таких случаях других манер не бывает, – надменно добавила она.
– Только манер? – решил я уточнить.
– Ах ты животное, как ты мог об этом подумать? – возмутилась она и встряхнула меня крепко.
– Я только надеюсь, – проговорил я, теряя уже контроль над чувствами.
– Так в чем ты себе отказываешь? – спросила она с ухмылкой возбужденной паучихи.
– Сейчас узнаешь, – я оторвал ее руки от себя и поволок в спальню.
Прошло еще несколько сухих солнечных дней сенокоса. Работа шла так удачно, что я решил отпустить мальчиков на выходной день. Пусть отправляются на пляж. Отдых прибавит им сил, рассудил я. И вот, когда наступил субботний вечер, я завел об этом разговор.
– Егор, – начал я, садясь за стол, – должен сказать, мы потрудились на славу. Веников и сена хватит на всю зиму. Однако нам предстоит еще много работы.
Егор смерил меня хмурым взглядом.
– Так вот, я решил, тебе и Эрвину пора сделать небольшой перерыв.
Егор изобразил на лице недоумение.
– Завтра ты свободен весь день.
Анна, листавшая за едой свежий номер журнала «Человек и природа», перестала жевать и одобрительно посмотрела на меня, потом улыбнулась Егору.
– Ты хочешь сказать, я могу отправиться к морю? – недоверчиво спросил он.
– Куда угодно, – ответил я.
– Надо же, какая честь!
– Ты разве не рад?
– Рад, – серьезно ответил Егор, потирая натруженные ноги. – Если ты не шутишь.
– Нет, не шучу, – сказал я.
– Эрвин тоже будет свободен?
– Вы оба свободны.
– Спасибо, папа.
– И еще, в июле я буду отпускать вас на субботу и воскресенье, ты доволен?
– Вполне.
– Тогда, желаю удачи.
На другое утро Егор поднялся ни свет, ни заря. Выскочив из постели, он наскоро собрался, запихал в себя бутерброд с чаем и исчез, прежде чем к завтраку спустился я. Выкатив из сарая велосипед, он свистнул Плута и радостно ему сообщил:
– Сегодня мы отправляемся к морю! – Плут весело помахал хвостом, и Егор добавил: – Прикинь, уже конец июня, а я только сейчас еду на пляж! Вот дела!
Плут поглядел на мальчика и пустился бежать к калитке, радуясь предстоящей прогулке. Егор торопливо закатал правую штанину, сел на велосипед и покатил в Пруссовку.
Эрвина он застал в комнате за работой. Тот с важным и сосредоточенным видом кормил своих питомцев.
– Что, отпустили? – догадался Эрвин, закладывая белые сухари, семечки, кусочки яблок и моркови в кормушку бельчонка.
– Да, мы едем на пляж, – ответил Егор.
– Подожди немного, я птиц покормлю, – сказал Эрвин.
– Только скорей, мне страсть как на море охота, – нетерпеливо промолвил Егор.
– А ты пока налей воды в плошку Агнель, – попросил Эрвин.
– Он уже вырос, – заметил Егор и прощебетал по-беличьи: – Привет Агнель, как давно я тебя не видел!
Бельчонок ответил тонким щебетом и взобрался на плечо Егору, держа в зубах сухарик. Он устроился поудобней и, удерживая сухарь в лапках, стал грызть его.
– Значит, ты помнишь меня, – заметил Егор бельчонку, наливая в поилку кипяченой воды из чайника.
– Вряд ли, он тогда был слишком маленьким, – проговорил Эрвин, высыпая зерна в кормушку щегла. – Агнель растет общительным бельчонком. Ему нравится, что ты говоришь на его языке.
Агнель доел сухарь и, взмахнув пушистым хвостом, прыгнул в клетку, там он взял кусок яблока и устроился с ним на ветке.
– Закрой бельчонка, – попросил Эрвин. – Я не пускаю его по комнате одного. Видишь, он погрыз мои книги.
Егор закрыл клетку.
– А теперь покорми рыб, – снова сказал Эрвин, меняя воду у жабы. – Мотыль на столе.
– Хорошо, – ответил Егор.
Он захватил пинцетом несколько красных личинок и бросил их в воду. Рыбы, завидев корм, тотчас на него бросились и принялись растаскивать мотыля по сторонам. Егор стал наблюдать, кому меньше достанется, чтобы потом дать добавки. Вьюн оказался менее расторопным, он плавал у дна, и ему перепадали лишь жалкие остатки сверху. Тогда Егор опустил кучку мотыля поглубже, тут вьюн не растерялся и собрал почти всех личинок, прежде чем к нему подоспели другие рыбы.
– А где же ручейники в бисерных домиках? – спросил Егор.
– Вьюн стал охотиться на них, – объяснил Эрвин. – Вон они в банке на окне.
Ручейники в своих разноцветных домиках ползали по водным растениям.
– А как твои гусеницы? – снова спросил Егор.
– Они все окуклились, скоро начнут выходить бабочки. Думаю, через неделю, – серьезно ответил Эрвин и показал рукой: – Посмотри, они там, возле шкафа.
Егор поднял банку и стал разглядывать куколок.
– Здесь все? – спросил он.
– Да, – гордо ответил Эрвин. – Все гусеницы благополучно окуклились.
Наконец Эрвин закончил возиться с животными. Он достал свой школьный рюкзачок, сунул в него бутерброды, несколько вкрутую сваренных яиц, бутылку клубничного морса и четыре куска пирога с повидлом, завернутые в фольгу мамой. Для Плута Эрвин выловил из кастрюли с супом две кости с мясом и завернул в пакет, пока никто из взрослых не видит. Собрав, таким образом, рюкзак, он повесил его на плечи. Когда все было, мальчики вышли из дома. Проходя мимо дедушки, который по обыкновению отдыхал в саду, Эрвин попрощался с ним до вечера. Но дедушке вдруг в этот самый момент приспичило проверить грядки с капустой, и они втроем, – что поделать? – побрели на огород. Тут Гентас покачал головой, покряхтел недовольно и попросил Эрвина прополоть хотя бы одну грядку. Пришлось мальчикам в оба голоса уговаривать его подождать до завтра. Эрвин пообещал, что встанет пораньше и прополет хоть весь огород. Дедушка помялся немного и все-таки согласился. Тогда он потребовал выпустить Агнель, чтобы тот скрасил ему одиночество в саду. Эрвин вздохнул и пошел в комнату за бельчонком. Егор встал, облокотившись на ствол яблони, и сложил на груди руки. Эта задержка была, как наказание. Зато Агнель так обрадовался Гентасу, что весело защебетал у него на коленях, после чего забрался на плечо, и тогда дедушка уговорил Эрвина принести из кухни горсть лесных орешков и несколько шишек, угостить любимого бельчонка, пока они будут вдвоем. Эрвин терпеливо сходил на кухню и вынес две горсти орешков и вдвое больше шишек, чем требовалось. Дедушка остался доволен, подумал еще о чем-то, но больше ничего не заказал. Тогда оба друга подхватили велосипеды и, сломя голову, помчались со двора. Гентас, глядя на них, заухмылялся в бороду.
– Ишь, сорванцы! – крикнул он мальчикам вдогонку. – Ты посмотри на них, Агнель! – сквозь смех проговорил он, хитро подмигнув бельчонку. – Вырвались на свободу! Бегут точно демонята от выстрела. Ха-ха-ха! – весело расхохотался Гентас, но в следующий момент в животе у него вдруг что-то гукнуло, и тогда старик успокоился, прислушиваясь к внутренностям. После чего взял несколько орешков и стал грызть вместе с бельчонком.
О, какая это была свобода! Казалось, весь мир растелился перед мальчиками во все четыре стороны. Душу захлестнуло безграничной радостью. Истомившееся счастье, до сих пор бродившее где-то рядом, теперь полностью овладело ими. Свежий воздух ударил в лицо. Велосипеды трясло на брусчатке, звякали звонки, руки мелко дрожали, но потом, на шоссе, колеса зашуршали мягче. Теперь Егор развил такую скорость, что даже прыткий Плут не поспевал за ним. Эрвин тоже довольно отстал и попросил друга не слишком торопиться.
– И пса своего пожалей, он уже задохнулся! – прокричал Эрвин вдобавок. – Глянь, язык до земли болтается!
Егор послушался и сбавил обороты.
Солнце с утра припекало с чистого бесконечно-синего неба. Веял теплый ветерок. Придорожные липы и клены перешептывались над головой, отбрасывая на асфальт свои густые тени. По спинам бежали солнечные блики. Ласточки, весело вереща, проносились над дорогой, как стрелы, а с полей доносилось стрекотание тысяч кузнечиков.
На этот раз друзья направились на самый отдаленный берег моря. Сначала они катили по шоссе. Потом, для сокращения пути, свернули на проселочную дорогу. Она вела через холмистые луга и небольшие зеленые рощицы вечно дрожащих осин и развесистых берез. Луговые цветы покрывали землю пестрым лоскутным ковром: синие пятна люпина, белые – тысячелистника, желтые – пижмы, зверобоя и одуванчиков, среди которых звездами вкраплялись ромашки и красные огоньки маков. Теплый воздух был пропитан ароматами сухих трав, цветущего люпина и коровьих лепешек. В небе висели жаворонки, распевая свои журчащие песни о красоте родных лугов. В травах монотонно звенели кузнечики и цокали кобылки, жужжали пчелы и бесчисленные мухи. Дальше на пути мальчишек возвышались холмы, покрытые травой, тогда приходилось слезать с велосипедов и подниматься по тропе шагом. Плут бежал то рядом, то отставал, заинтересовавшись очередной кротовиной или дохлой мышью, оброненной каким-нибудь пернатым хищником.
Тропа привела их на вершину самого высокого из холмов. На нем в безрадостном одиночестве стоял старый клен с пышной кроной. Ребята остановились передохнуть в его тени. Плут обошел ствол, собирая запахи своим чувствительным носом, и затем сел, высунув язык.
С вершины открывался вид на сияющее вдалеке море. От этого пейзажа захватывало дух. Некоторое время мальчики осматривали окрестности. Ветер обдувал, перебирал волосы и забирался под рубашку. Егору хотелось превратиться в большую птицу и спланировать с этого холма прямо на побережье. Тогда он расстегнул пуговицы, сел на велосипед, надавил на педали и помчался вниз. Рубашка хлопала позади него, будто крылья, сердце замирало от восторга, ветер гудел в ушах, обдувал загорелое на полевых работах тело. Егор летел соколом, подхваченный ветром, и счастье лучилось из него, вырывалось безудержным и громким на весь свет криком: «Лечу-у-у!» Эрвин гнал за ним морской чайкой, отпустив руль, он расставил руки и взмахивал ими, ловко держа равновесие. Пыль взвивалась из-под колес, случайные мошки бились в лицо, но чувство легкости, как при свободном парении, возносили обоих до небес. Плут бежал позади, размахивая хвостом, и собирая пыль языком. Он мог и не мчаться за двумя обезумевшими от восторга подростками, но чувство долга не позволяло ему отставать.
Вскоре тропа влилась в проселочную дорогу, и та повела по узким улочкам среди сельских домиков, потонувших в плодовых садах. За деревушкой, возле пыльной и каменистой грунтовой дороги, в тени старых необъятных лип и каштанов серыми облачками столпились овцы. На обочине, облокотившись на ствол дерева, сидел, вытянув ноги, старик с бронзовым от загара морщинистым лицом, серыми глазами и в широкополой фетровой шляпе, из-под которой выбивались светлые пряди волос. Левый ботинок его был перевязан веревкой, чтоб не развалился, а носок правого ощерился гвоздиками. Старательно работая перочинным ножиком, он вырезал деревянную свистульку. Мальчики, проезжая мимо, поприветствовали старика, и он ответил им с щербатой улыбкой: «Доброго здоровья!».
Дальше дорога выползла на луг, который был таким гладким и широким, точно покрытый цветочной скатертью стол. Над лугом кружил канюк и громко посвистывал, поднимаясь все выше и выше на своих больших крыльях, чтобы одним взглядом охватить весь луг и может быть даже море. Трава здесь постоянно обдувалась морскими ветрами и потому была низкорослой. На ней паслись несколько коров. Коровы одновременно подняли голову и, не переставая жевать, равнодушно воззрились на проезжающих мимо мальчишек. Редкие корявые кусты облепихи оазисами темнели тут и там. Впереди показалась стена разросшихся кустарников, она тянулась вдоль кромки обрыва, под которым начинался пляж.
Подкатив к обрыву, Егор и Эрвин встали на самом краю и некоторое время глядели на дюны, молочно-голубое море и песчаные откосы внизу, поросшие облепихой, можжевельником и шиповником с душистыми красными и белыми цветами. Небольшие волны с белесыми гребнями клубящейся пены накатывались на желтый песок. А дальше, в безбрежной дали, светился горизонт, за которым рождаются мечты. Пляж в этом месте был довольно широкий. Маленькие дюны поросли песчаным овсом и диким горошком с губастыми сиреневыми и розоватыми цветками, среди травы кое-где торчали колючие восковые листья синеголовника. Мальчики направились вдоль кромки обрыва по узкой тропе среди кустов в то место, где склон утеса был достаточно пологим.
Спустившись по извилистой тропинке, Эрвин и Егор оставили велосипеды у дюны, поснимали с себя одежду и побежали по горячему песку к воде. Плут двинулся следом, но в воду не полез, он поглядел на друзей и стал прохаживаться по влажному берегу, нюхая песок и поглядывая, как мальчишки бесстрашно забираются в самые волны.
Поначалу морская вода показалась им холодной: после горячего песка ступать в нее было робко, так что пробирало до озноба. На коже тотчас высыпали мурашки. Неторопливо, шаг за шагом, мальчики забрались в воду по пояс. Егор начал приучать себя к прохладе, потирая плечи и омываясь. Эрвин стал окунаться с головой сразу, громко фыркая и отдуваясь, а потом обернулся к Егору.
– Ты чего там встал? – прокричал он. – Давай за мной! – И с этими словами одним прыжком бросился в прохладные объятия моря.
Егор заторопился, окунулся по шею, но потом собрался с духом и тоже нырнул в звенящую, волнующуюся пучину.
Плут некоторое время бродил у воды, отбегая от накатывающихся волн, которые так и норовили напасть и обдать с лап до головы солеными брызгами, а потом сел, высунув язык, и стал наблюдать за друзьями во все глаза. А те плавали, ныряли, плескались вдоль берега, и вода больше не казалась им такой холодной. Потом мальчишки затеяли прыгать через волны. Такие скачки быстро утомляли. Запыхавшись от веселой игры с волнами, они выбрались на песок и растянулись на нем во весь рост. Тогда морская волна с пеной набрасывалась на них, обволакивала, нежно поглаживала их тела и сходила, перебирая под ними песок, затем чтобы снова вернуться.
Накупавшись, мальчики поднялись и в сопровождении Плута, побрели вдоль берега. После ненастных дней волны разбросали тут бурые комья водорослей, которые теперь подсохли и валялись на песке, как следы недавнего морского волнения. Среди камней попадались обкатанные в волнах матовые бутылочные стеклышки, целые бутылки, куски рыболовных сетей, обломки какой-нибудь бочки. Море часто выбрасывает мусор, которым его закормили люди, и, не в силах переварить, отчаянно изрыгает излишки. Вот только пиратских сундуков наполненных драгоценностями, море еще не выбрасывало, видно, такое добро прибирал себе морской царь. Попутно мальчики находили плоские камешки и запускали их так, чтобы они подпрыгивали на воде, как лягушки, у кого больше получится.
Неподалеку на песке отдыхала стая чаек. Птицы глядели на бегущие волны, поправляли перья, подбирали что-то с песка. Плут заметил чаек и, виляя хвостом, бросился к ним поприветствовать. Но чайки, не желая заводить с ним знакомство, одна за другой поднялись на крыло и полетели над волнами. Совершив полукруг, они расселись поодаль. Некоторое время Плут бродил в том месте, где только что сидели чайки, обнюхивая треугольники птичьих следов. Изучив их досконально, он поглядел на птиц, но бежать к ним передумал, и вместо этого вернулся к мальчишкам.
Согревшись под солнцем, друзья снова бросились в воду. На этот раз Егор позвал за собой Плута. Пес проскулил и решился. Он вошел в воду, и волна тотчас окатила его с головой, но Плут устоял и поплыл к Егору, отчаянно перебирая под водой лапами и держа морду как мог выше. Далеко он плыть не решился и вскоре повернул назад. Подгоняемый волнами, Плут выбрался на песок, встряхнулся, подняв вокруг себя облачко брызг, и затявкал, призывая мальчишек вернуться.
Купались они до мурашек, пока зубы не начали отбивать дробь – прохладная Балтика в первой половине лета еще не успела прогреться как следует, но разве дождешься тепла, когда так хочется поскорее окунуться в солоноватые волны. Зато на дюнах песок нагревался, как сковородка, здесь мигом отогреешься. Выйдя, наконец, из воды мальчики легли на живот и стали подгребать к себе горячий песок. Стекающие с мокрых волос ручейки, струились по вискам, щекам, собирались на подбородке в капли, которые капали на песок. Очень скоро дрожь и мурашки проходили, становилось даже жарко. Теплый ветерок, гуляя по спине и ногам, быстро высушивал кожу. Тем временем, Плут нашел себе тенистое место под кустом шиповника с большими красными цветами и там лег, задышал, поглядывая на мальчишек, которые о чем-то между собой болтали.
После напряженных трудов, которые казались бесконечными, после серых дождливых дней, которые тянулись с удручающей медлительностью, после жаркой страды на сенокосе и отчаянных размышлений о море, когда все мысли и желания были устремлены только сюда, на этот золотистый пляж, вот когда сбывшиеся мечты возбуждают истинное удовольствие. Вода и песок, морская прохлада и солнечное тепло, брызги волн и теплый ветерок – все это, наконец, состоялось. Никогда еще море и пляж не были так желанны и приятны, как в этот бесконечно счастливый день.
Вдалеке белел корабль. Егор, положив руки под подбородок, рассматривал его, напрягая глаза. Ему хотелось уже прямо сейчас оказаться на том корабле посреди моря, и плыть, покачиваясь на волнах в незнакомые страны.
– Попасть бы на тот корабль, – задумчиво проговорил он. – А ты хотел бы отправиться в море?
– Неплохо бы, – признался Эрвин, – я никогда еще не выходил в море на корабле.
– Я когда выросту, стану моряком, – продолжил Егор.
– А ты не боишься штормов? – спросил Эрвин.
– Нет, не боюсь, – уверенно ответил Егор.
– Дедушка говорит, когда сердится морской бог Аутримпо, бегут высокие волны. Горе тому, кто вышел в море в такую погоду, – произнес Эрвин. – Немало кораблей потонуло.
– Ерунда, современным лайнерам не страшны древние боги, – возразил Егор.
– А как же Макар? Ведь его море не приняло.
– Он, видно, провинился перед ним в чем-то. А я нет, меня море примет. Я стану настоящим моряком.
– Неужели ты оставишь лес навсегда? Твой отец очень расстроится, если ты уйдешь от нас в море.
– Я лес тоже люблю, но, понимаешь, в море тянет сильнее.
– Значит, ты уйдешь от нас?
– Но я буду приезжать в отпуск.
– Дело твое. А я никогда не стану моряком. Дедушка говорит, наш великий предок Гониглис завещал нам заботиться о той земле, на которой вырос наш древний народ, где он сражался и откуда был изгнан. Здесь моя земля.
– Ты говоришь как принц, – ухмыльнулся Егор. – Как сказочный принц.
– Я должен защищать свою землю, – гордо проговорил Эрвин, он сел, сложа под собой ноги.
– От кого?
– От того, кого лучше не упоминать лишний раз.
– А я знаю, от Велняса и его кровожадных демонов. Так?
– Да.
– Это земля твоих древних предков, а мы тут переселенцы.
– Ты родился здесь, значит, и твоя земля тоже.
– Но я люблю море и не хочу ни с кем воевать, – проговорил Егор. Он поднялся, стряхнул с живота песок и побежал к воде.
Эрвин проводил его взглядом и потом тоже последовал за другом. Плут зевнул, поднялся, потянул по очереди задние лапы и медленно побрел за ними.
После горячего песка, вода казалась еще холодней. Но Егор, собрав свою волю, смело кинулся в волны. Он проплыл под водой несколько метров, вынырнул и воскликнул во все горло:
– Я люблю море! Я люблю его!
Эрвин улыбнулся и покачал головой, потом вошел в воду и поплыл, широко взмахивая руками. Егор повернулся на спину и долго лежал так, покачиваясь на волнах и раскинув руки. Он пытался понять, насколько плохо действует на его организм морская качка. Но никаких неприятных ощущений он не испытывал. Ему казалось, что может лежать на воде целую вечность, и никакая качка ему не страшна. Нет, море примет его. И пускай бог Аутримпо сердится, вызывает шторма, но настоящему моряку они не страшны. Эрвин, тем временем, плавал возле берега, нырял до дна, подбирал там разноцветные камни и рассматривал их. Гладко отполированные морем камни ярко блестели на солнце.
Выкупавшись, Егор выбрался из воды, поднял гладкую деревяшку, из тех, что выбрасывают волны, и, призвав Плута, стал кидать ее в море. Плут не сразу решился войти в воду, походил у кромки и все же, понукаемый другом, бросился за деревяшкой, выхватил прямо из волны и вернул хозяину. Несколько раз Егор заставлял пса совершать этот подвиг, пока тот не уморился. Тогда Егор предоставил ему возиться с деревяшкой на берегу, как вздумается. Плут лег и, удерживая ее в лапах, стал грызть, словно кость.
Свежий морской воздух и вода, которой мальчики невольно наглотались во время купания, возбудили аппетит. Друзья вернулись к оставленным возле дюны вещам. Егор расстелил на песке кусок бумаги, а Эрвин принялся доставать из рюкзака съестные припасы. Плут бросил деревяшку и стал внимательно следить за появляющимися перед ним продуктами. Теперь сытный запах повеял сильнее, Плут заходил вокруг, размахивая хвостом и ожидая своей доли. Наконец Эрвин развернул кости и отдал ему грызть.
Чайки носились над берегом. Заостренные листья песчаного овса рисовали на песке ровные круги. Божья коровка упрямо преодолевала песчаные преграды: следы, холмики и веточки – трудные препятствия, тем более что песок под ее лапками все время осыпается. Наконец коровке удалось добраться до какой-то робкой былинки с тремя листочками, тогда она взобралась на верхушку этого стебелька, расправила крылья и полетела в прибрежные заросли.
– Море уважает смелых, – проговорил Егор, провожая взглядом букашку.
– Это верно, – согласился Эрвин, подавая ему бутерброд. – А лес не терпит обмана. Он может наказать: увести с верного пути. А там, демоны заманят в болото, заморят голодом, вызовут кошмарный сон и напустят комаров, чтоб заели.
– Но море всесильно, – продолжил Егор, запив бутерброд клубничным морсом из бутылки. – Его не одолеть никому. А лес могут уничтожить под самый корень, без охраны ему недолго останется.
Эрвин кивнул, соглашаясь. Он подал яйцо Егору, затем взял второе, и они стукнулись ими, разбив скорлупу.
– Мы не допустим этого, – проговорил Эрвин, очищая яйцо.
– Как ты думаешь, папа позволит министру Карачунову охотиться в лесничестве? – спросил Егор.
– Думаю, нет, – ответил Эрвин. – Но дедушка почему-то сомневается. Он очень злится на твоего отца последнее время.
– Это я слышал, – подтвердил Егор. – Значит, мы должны придумать чего-нибудь сами. Нужно помешать этому гребаному министру.
– Что ты думаешь сделать? – спросил Эрвин, принимая бутылку морса у Егора.
– Не знаю.
Друзья задумались. Эрвин сделал несколько глотков, поставил бутылку и вытер губы. Егор очистил яйцо и вдруг сказал:
– Давай завалим дерево на лесную дорогу перед машиной министра?
Эрвин задумчиво прожевал кусок бутерброда и ответил:
– Этот номер не пройдет. Вызовут рабочих, те за пять минут дерево попилят и очистят дорогу.
Егор пожал плечами, отпил немного морса и снова предложил:
– А если поперек дороги закопать доски с острыми гвоздями, чтобы шины поколоть?
– Тоже не выйдет, – сказал Эрвин. – Оставь мне, ты уже весь морс выпил.
Егор отдал ему бутылку.
– Почему не выйдет? – удивился он, взял кусок пирога и отломил Плуту кусочек, не в силах больше терпеть его настойчивый взгляд.
– Колеса в два счета поменяют, доски выкопают и тебя за это дело накажут.
– Да откуда они узнают?
– Допрашивать всех станут. Быстро поймут, кто в этом деле замешан. Вычислят нас с тобой.
– Ну что же тогда делать?
– Не знаю пока. Все-таки, я надеюсь, твой отец, что-нибудь придумает.
Тут они замолчали, доедая свой пляжный обед, а спустя некоторое время, Егор вдруг воскликнул:
– Придумал!
– Что? – спросил Эрвин.
– Подменим патроны, – объяснил Егор, – подложим Карачунову липовые с сырым порохом, а? Вот смеху-то будет!
– Как ты это сделаешь? – недоверчиво спросил Эрвин.
– Дождемся подходящего момента и подменим.
– Что-то сомнительно, хотя мысль хорошая.
– Стоит попробовать, да?
– Если ничего лучшего не придумаем.
– Представляешь? – Тут Егор оживился. – Карачунов стреляет… Бах! Бах!.. дым стоит, гильзы выскакивают, а зверь цел и невредим, в чащу быстренько уходит. Потеха на весь мир!
– Здорово, – согласился Эрвин.
– Где только нам патроны добыть? – проговорил Егор.
– Я завтра к Пашке схожу, может он что подскажет? – пообещал Эрвин.
– Этот Пашка – безмозглый, толку от него ждать, как от осла – мудрости.
– У него отец – охотник. Может, Пашка как-нибудь с патронами поможет.
– Это другое дело.
– Одно только мне не нравится.
– Что?
– Нелегко будет патроны подменить, – ответил Эрвин. – Наверняка у министра охрана. Оружие надежно будет спрятано. Да и времени мало.
– Тогда надо запасной вариант придумать, – предложил Егор, доедая кусок пирога. – Так, на всякий случай.
За таким вот разговором припасы были съедены, мусор завернут в газету и убран в рюкзак. После еды мальчишек совсем разморило. Они легли навзничь, растянулись на песке, воткнули по наушнику и стали слушать диски. Разговаривать больше ни о чем не хотелось. Плут ушел под куст шиповника и там задремал. Спустя некоторое время Егор проговорил:
– Слышь, классно они поют: «Во тьме не спасется враг! Пора, готовься сделать шаг…»
– Это «Ария»? – уточнил Эрвин.
– Угу. Или вот сейчас. – Егор стал нажимать на кнопку поиска другой песни и напевать: – «Пробил час, не остановишь нас. Мы здесь, чтобы полночь взорвать…» То, что надо, да?
– Круто, – промолвил оглушенный на одно ухо Эрвин.
По небу плыли белые, как хлопок, облака. Солнце теперь скрывалось за туманной вуалью и больше не жарило. Море монотонно шумело, нашептывало, напуская дремоту. Чайки старались перекричать плеск накатывающихся волн, их голоса звучали с какой-то печалью. Повалявшись еще некоторое время, мальчики выкупались, подобрали одежду, положили ее на багажник велосипедов и стали подниматься наверх, обсыхая. Там на вершине они оделись и покатили назад, в деревню.

Глава V
О чем шептали цветы

В один безмятежный и тихий вечер, когда наша семья ужинала на веранде, порядком утомленная за рабочий день, издалека вдруг донеслись непонятные звуки. Можно было подумать, что кто-то перебирает струны гитары. Мы с недоумением переглянулись и прислушались.
– Что бы это могло быть? – рассеянно проговорила Анна, помешивая ложечкой в чашке чая и одновременно с этим, изучая очередной биологический журнал с довольно скучным названием «Жизнь растений».
– Возможно, туристы, – отозвался я, сделав глоток черничного киселя.
– Эрвин рассказывал, в нашем лесу обитает дух Гониглиса, – промолвил Егор. – Иногда он играет богам свою музыку ветра.
– Дорогой, боги и духи – вымышленные существа, иными словами, герои мифов, – проговорила Анна назидательным тоном. – Но мы живем в мире реальности. Стало быть, твое объяснение не убедительно. Ссылаясь на труды Чарльза Дарвина…
– Ни фига, – перебил Егор, – твой Дарвин умер сто лет назад, а Эрвин сам недавно демонов видел. Он слышал музыку Гониглиса и голоса духов тоже. А еще он сказал, слабого человека демоны могут уничтожить. Поэтому всяким там больным и пьяным в лес лучше не ходить.
– Мальчик прав, – тихо проговорил Макар, убирая со стола использованную посуду. – В этом лесу со мной происходили вещи весьма необычные. Я до сих пор не могу найти им объяснения. Но злые духи преследуют нас все чаще. Как бы они совсем не сели нам на шею.
– Гентас тоже много говорит об этом, – заметил я. – Действительно, иногда в лесу творятся странные вещи. Но уверен, звуки гитары тут не причем.
– Боже, что с вами делает лес! – воскликнула Анна, сердито отбрасывая косу на спину. – Как можно верить в такую чепуху? – Она поглядела на Егора. – А тебе, дорогой, не мешало бы почитать что-нибудь по естественной истории. У нас много полезных журналов и книг.
Егор скривился, брезгливо поглядев на журнал в маминых руках.
– Такие вещи могут читать только сухие профессора-ботаники, – заявил он.
– Что ты сказал?! – Анна подняла на него изумленные глаза. – Как ты можешь так говорить? Да изучая жизнь растений, люди обнаруживают много полезного для себя, особенно в медицине. – Она перевела строгий взгляд на меня. – Откуда у него такие выражения?!
– Ничего подобного я никогда не говорил, – признался я. – В его присутствии.
– А кто, по-твоему, его учит? В лесу, кроме нас больше некому! – воскликнула Анна.
– Не знаю, – я пожал плечами.
– Нет, вы только подумайте! – Не на шутку рассердилась Анна и отложила журнал в сторону. – Он не знает! Вы вместе работаете целыми днями. От кого он еще может научиться?
– Извини, дорогая, но я не позволяю себе таких грубых выражений против твоей ботаники. И за лесников тоже ручаюсь, – оправдывался я, сердито сверкая глазами на Егора, который сидел и ухмылялся, довольный нашей перебранкой.
– Я возмущена! В добропорядочной семье ребенок не должен говорить таких вещей. – Она строго поглядела на Егора. – Чтобы я не слышала больше ехидных насмешек над ботаникой, особенно перед гостями. Ты меня понял?
Егор кивнул, давясь от смеха.
–Ты уверен? – переспросила мама.
– Понял, – пообещал он. – Я больше не стану позорить нашу сумасшедшую семью, даже перед гостями.
Я едва не подавился киселем. Макар сдержанно крякнул. Анна впилась в ребенка глазами.
– Доедай и марш в постель, – проговорила она своим самым грозным тоном. – Что за ребенок растет?! – вознегодовала она и снова взялась за журнал.
У Егора была еще полная тарелка, поэтому он был уверен, что в постель раньше, чем он доест, его не прогонят.
– А все-таки, кто-то бренчит на гитаре, – невозмутимо сказал он. – Слышите? Теперь уже громче.
– Насколько мне известно, Гониглис не пел под гитару, – возразил я. – У него была свирель.
– Это раньше свирель, – сказал Егор. – А теперь гитара. Может, он взял ее на прокат у Перкуно. Новое музыкальное направление – фолк-метал, плохо, что ли?
Анна оторвалась от чтения, смерила нас недовольным взглядом и покачала головой.
– Жуткие истории, которые рассказывает Гентас и его внук – предания древних пруссов, – проговорил я, всматриваясь во тьму за окном. – Но уверен, это не имеет никакого отношения к тем, кто идет сейчас прямо сюда.
С этими словами я поднялся из-за стола и вышел на крыльцо. Бренчание гитары звучало теперь отчетливей. А вскоре на освещенной луной дороге из-за поворота появились силуэты. Кажется, их было четверо. Вокруг так сумрачно, что я не мог как следует рассмотреть. Потом послышался хохот. На демонов четверка не походила. Возможно, это туристы.
– Ах, боже мой! – воскликнула Анна. – Я узнаю голоса, это мои студенты.
– Разве они должны прибыть сегодня? – спросил я.
– Нет, завтра в первой половине дня, – с недоумением ответила Анна.
– Никакие не студенты, – продолжал твердить Егор. – Это демоны, сейчас они захватят наш дом.
– Егор, немедленно доедай, – сказала Анна. – Странно, почему они приехали сегодня?
– Сколько их должно быть? – спросил я.
– Четверо, – ответила она, поднялась и подошла к окну.
– Ого, а шум такой, будто надвигается целая рота, – заметил я.
– Не выходите! – воскликнул Егор. – Закройте дом, хватайте оружие и начинайте отстреливаться. Демоны нас окружают! Бах, бах! Тр-р-р-р!..
Сердито залаял Плут. Пение доносилось отчетливей. Мы прислушались. Кто-то не зрелым баритоном с хрипотцой выводил под гитару:
В этой темной глуши
Только ворон не спит...

Следом за этим послышался невнятный вопль другого человека:
– Друг! Отключите прожектор! Глаза слепит!
Макар вышел во двор.
Между тем первый голос продолжал:
Ожидая кровавую битву…
– Эй, прожектор, я прошу тебя, отвернись, – снова послышался тот же отчаянный крик, сопровождаемый девичьим хохотом.
А полубаритон невозмутимо сообщал:
Не ветер в бору листвою шумит –
То дикарь точит меч, топоры…

Мы все вышли на крыльцо.
– Это Роберт, – сообщила Анна. – Ребята, это вы? – крикнула она, ослепленным прожектором, молодым людям.
– Думаю, демоны не стали бы так вежливо просить выключить прожектор, они просто запустили бы в него камнем, – заметил Егор.
– Анна Николаевна! Это мы, – объявил девичий голос.
– Ну конечно, кто же еще, – сказала моя жена и пошла к ребятам.
– Мам, не подходи к ним! – прокричал Егор, выглянув из-за моей спины. – Что если это демоны!
Я повернулся и щелкнул Егора по лбу.
– Ай! Больно же! – воскликнул он, потирая лоб.
– Это тебе за дурацкие выходки за столом, – объяснил я.
Прибывшие в сопровождении Макара, звенящего связкой ключей, и немного растерянной Анны направились к дому. Студенты поздоровались со мной и Егором. Накануне Макар приготовил для них две комнаты на первом этаже в правом крыле особняка, где обычно поселялись наши гости. Там в их распоряжении была общая кухня, уборная и душевая. В этот флигель вел отдельный вход, туда и направилась развеселая компания.
Мы с Егором вернулись за стол и принялись допивать остывший кисель. Вскоре из гостевых комнат, за нашей стеной послышался шорох и возня. А потом мы оба вздрогнули от раздавшегося там грохота: кто-то сшиб ногой железное ведро и оно, безжалостно грохоча, покатилось по трем ступенькам на улицу, разбудив всю округу.
Спустя четверть часа к нам вошла Анна. Она выглядела взъерошенной и немного раздосадованной.
– С тобой все в порядке? – поинтересовался я.
Анна поглядела на меня, но ответила не сразу, села за стол и, глубоко вздохнув, указала на чайник.
– Налей, пожалуйста, чаю, – наконец промолвила она. – Да, все хорошо.
– И все-таки что-то не так? – спросил я, поднимаясь из-за стола.
– Это демоны, я же говорю, это демоны. Зачем вы пустили их в дом? – запричитал Егор. – Вы сделали ошибку.
– Помолчи, милый, демонов не существует, – устало сказала Анна, теребя хвостик своей косы, лежащей у нее на груди.
– Существуют, – парировал Егор.
– Вода остыла, придется подогреть, – сказал я, приложив ладонь к чайнику.
– Нет, не надо, Ярослав. Я хочу пить и выпью холодного чая, – сказала она.
– Что же случилось, наконец? – спросил я, наливая чай. – У тебя такой вид, можно подумать, за тобой гнались дикари.
– Зря сомневаетесь, – угрюмо продолжал Егор, – демоны себя еще покажут.
– Они пьяны! – наконец сообщила Анна так, словно только что сделала дурное открытие.
– Что, сильно пьяны? – поинтересовался я.
– Больше того, они привезли с собой ящик водки! – печально произнесла она, откидывая косу на спину.
Егор присвистнул.
– Ух ты! А я думал, к нам приедут всего-навсего ботаники, – удивился я.
– Это они и есть, – сказала Анна, сделав глоток чаю. – Те, что работали у меня в прошлом году.
– Ни фига себе, ботаники! – с восторгом покачал головой Егор.
– Ты уверена, что справишься с ними? – спросил я.
– Не волнуйся, я справлюсь, – сказала она. – Меня беспокоит другое: куда деть столько водки?
– Ну, это не беда, – с удовольствием произнес я.
– В прошлом году они привезли только две бутылки, – напомнила она. – И того хватило. Что же теперь?
– Ту водку мы растянули до самого Рождества, – проговорил я с ухмылкой. – А теперь, надеюсь, хватит на пару лет. Может, больше.
– Не говори глупостей, – возмутилась Анна.
– Думаешь, не хватит?
– Оставь свои шутки! Я думаю, как отобрать у них этот злосчастный ящик. Нет, я не позволю им таких вольностей при Егоре, ведь он еще ребенок.
Услышав мамино замечание, Егор воодушевился и заелозил на стуле, вспоминая прошлогоднюю вакханалию. Хитро улыбаясь, он потирал руки от удовольствия.
– Знаешь, моя дорогая, – сказал я. – Советую тебе принять сей ценный алкогольный дар, поставить в зачетки «отлично» и отпустить ботаников с миром.
– Ярослав! Прошу тебя, не говори глупости! – проговорила Анна, сердито сдвинув брови.
– Хорошо, но я только предложил выход из такого затруднительного положения, – проговорил я. – Во всяком случае, это избавило бы нас от многих неприятностей.
– Они должны пройти практику, – твердо сказала Анна. – Им еще писать дипломные работы. А главное, они должны набраться опыта по разведению редких растений.
– Но что же делать? – спросил я. – Может быть, нам временно покинуть лесничество?
– Это предательство, папа, – снова вмешался Егор. – Мы должны защищаться, а не бежать, – добавил он и, забравшись на стул с ногами, обхватил колени руками.
– Помолчи, Егор, ты давно должен быть в постели, – проговорил я и обратился к жене: – Мне кажется, моя дорогая, ты слишком преувеличиваешь, твои студенты вполне правильно понимают смысл полевой практики.
– Прекрати, Ярослав, я не хочу развивать эту тему при Егоре, – потребовала Анна.
– Егор, тебе пора спать, – снова сказал я.
Егор насупился.
В следующую минуту из-за стенки загремели страстные аккорды: чьи-то пальцы энергично, но весьма бездарно перебирали струны гитары.
– Этого еще не хватало! – возмутился я. – Вопли посреди ночи. Это запрещено.
В следующую минуту, вопреки всякому благоразумию, из гостевой комнаты раздался душераздирающий крик:
Вождь рабыню пленил.
Как собака любил,
Но враги не давали покоя…

– Не очень добрая песенка, – заметил я.
– Егор, иди спать, – сказала Анна.
– Но мама! – обиженным тоном запротестовал Егор.
– Любопытно, сможет ли он заснуть при таком веселом концерте? – поинтересовался я.
– Их нужно успокоить, – решительно сказала Анна.
– Ты должна с ними серьезно поговорить, – поддержал я эту идею.
– Да, я поговорю с ними, но завтра. Сегодня бесполезно, – объяснила она, нервно постукивая пальцами по столу в такт звукам гитары, а потом сердито процедила: – На все дни я так загружу их работой, что не останется сил и времени на вульгарные песни. На этот раз халявы не будет.
Минут десять из комнаты наших беспокойных соседей продолжала звучать подробная история из жизни дикарей, но потом эта песня вдруг внезапно стихла, как будто струна оборвалась. В наступившей тишине был слышен только шорох ветра за окном. Вскоре на веранде появился возмущенный Макар.
– Эти студенты! Эти ваши студенты! – сердито проговорил он. – Они все улеглись на одну кровать! Вповалку!
– Вот, что я говорил! – воскликнул я. – Скоро мы все станем невольными свидетелями античной оргии. Маркиз де Сад обзавидуется.
Егор захихикал.
– Егор, ты еще здесь? Немедленно в постель! – снова сказала Анна самым суровым тоном, на который была способна в минуты гнева.
Егор неохотно спустился со стула.
– Я же говорю, это демоны, – угрюмо проворчал он. – А настоящие студенты приедут завтра.
– Егор! – возмутилась Анна.
– Спокойной ночи, сынок, – сказал я.
– Спокойной ночи, – ответил он и побрел наверх, в свою комнату.
– Пусть спят, как хотят, – со вздохом промолвила Анна. – Главное, что они успокоились. А завтра я с ними разберусь.
Макар кивнул и, напустив на себя хмурый вид, ушел в кухню.
– Ты уверена, что справишься? – озабоченно спросил я.
– Справлюсь, – зевая, ответила она.
– А не спалят ли они дом, не подожгут ли они лес или еще чего-нибудь? – поинтересовался я.
– Нет, будь уверен, завтра я наведу в этой компании полный порядок, – решительно заявила Анна.
– Эх, мало бед на мою голову, да еще за твоих студентов отвечай, – с досадой вздохнул я.
– Не волнуйся, я сама отвечу за них, – успокоила Анна.
– Я надеюсь на тебя, дорогая.
– Все будет в порядке.
С этими словами Анна поднялась и направилась в комнату. Макар стал убирать со стола. Я еще некоторое время оставался на месте, глядя в черное окно, в котором отражалась наша веранда. «И все-таки Гентас прав, на лесничество хлынул поток неприятностей. Демоны, если они и существуют, то злобствуют как никогда. Нет на них управы. Гентас что-то говорил об идоле. Почему идол Перкуно не справляется со злыми силами теперь? Помнится, Гентас мог усмирить любую нечисть в лесу и нашем доме. Однажды, старик помог нам задобрить домашнее приведение. Анна скептически смеялась над этим и называла чепухой, а зря. В прошлом году мы впервые лишились всего урожая фруктов: майские морозы убили цветки в саду, а летом нашу картошку пожрал вредный жук, из-за него мы остались без картошки на всю зиму. Теперь вот наплыв туристов к Лесному озеру, пришествие министра Карачунова, пьяные студенты. От чего все это творится?» Я не находил ответа на этот вопрос, такое невозможно объяснить официальной наукой. Но я сам видел, как прусский идол творит чудеса! С его помощью, два года… да, два года назад, Гентас, совершая древний обряд, вылечил больного Егора от кори! Всего за один день! Хотя врачи собирались лечить его не меньше недели и прописали горсти лекарств. А тут, уже на следующее утро, после вечерних заклинаний Гентаса, наш мальчик был совершенно здоров!
Макар закончил уборку и пожелал мне спокойной ночи. Тогда я тоже поднялся из-за стола и ушел спать. Впереди дни, недели, а может, и целая вечность тяжелых испытаний.

Утро поднималось свежее. Несмотря на беспокойный вечер, я выспался и чувствовал себя вполне бодро перед началом трудового дня. Тихо, чтобы не разбудить Анну, я оделся и вышел во двор. В доме стояла сонная тишина. Только Макар хлопотал на кухне. Во дворе прокричал петух. Плут, тявкая и рыча, усердно рыл ночную нору крота в саду. Лес просыпался, наполнялся голосами птиц и шорохами в диких зарослях.
На завтрак Макар приготовил нам блины с ежевичным варением (сбор прошлого года), подал чай и кофе со сливками. Над столом висело полудремотное молчание, все были погружены в свои мысли и планы на предстоящий день. Плут принес мне свежую газету. Допивая чай, я развернул ее и едва не поперхнулся. На первой странице была размещена статья о Карачунове и его портрет в полный рост, на груди министра висела золотая цепь с орденом.
– Подумать только! – воскликнул я, прочитав статью. – Карачунов, в недалеком прошлом секретарь районного комитата коммунистической партии, вчера купил княжеский титул!
– Это он для большей солидности, – равнодушно заметила Анна.
– А что, звучит, – заметил Егор. – Пап, а почему ты не князь?
– Что за глупый вопрос? – ответил я и сердито поглядел на Егора.
– Представляешь, пап, приходит к тебе Ванька и говорит: «Ваше сиятельство, не будите ли вы так добры, отпустите меня на денек, моя Любка рожает».
– Егор! – строго сказала Анна.
Егор захихикал.
– Мне титулы не нужны, – холодно проговорил я. – Все это смешно и глупо. Но меня удивляет то, как ловко коммунист превратился в монархиста! И глазом не успел моргнуть.
– В нашей жизни хватает превращений. У кого есть деньги, тому и золотая рыбка не нужна, – многозначительно заметила Анна, листая очередной выпуск «Новостей ботаники».
Я посмотрел на жену, но она была так увлечена размышлениями о своем питомнике и лесных растениях, что ни о чем другом и думать не хотела. Тогда я перевернул страницу и тотчас наткнулся на следующий заголовок: «Его сиятельство князь Карачунов – воздухоплаватель», и стал читать.
– Вы только подумайте! – проговорил я снова, не отрывая глаз от удивительного материала. – Карачунов облетел Землю на воздушном шаре!
– Всю Землю или только свои владения? – уточнила Анна.
– Имеется в виду планету. Здесь пишут, взяв старт на Красной площади, князь обогнул Землю и через десять дней приземлился. Как забавно! Сел на Царь-пушку в Кремле… Гм… ветром снесло, а то мог бы наткнуться на орла Спасской башни. Цитирую: «Это могло бы повредить летательный аппарат и, тем самым, причинить ущерб здоровью его сиятельству».
– Что-то очень быстро, – усомнилась Анна, подняв глаза от журнала. – На воздушном шаре за десять дней? Хм… маловероятно. Здесь какая-то путаница.
– Не знаю, я читаю вам то, что здесь написано. И фотография имеется, вот: Карачунов в корзине и подпись: «Великий русский воздухоплаватель». Сама посмотри. – Я подал газету жене.
Анна равнодушно взглянула на снимок и вернула, ничего не сказав.
– Пап, дай я посмотрю, – попросил Егор.
Я подал газету сыну. Егор долго и пристально рассматривал фотоснимок, а потом заключил:
– Подделка.
– Почему ты так думаешь? – Я забрал у него газету.
– Если бы он пилотировал воздушный шар, то, наверное, был бы не в том костюме, в котором его показывают каждый день по телевизору на разных там заседаниях.
– Верно, я даже не обратил внимания на его костюм. Действительно, мог бы и переодеться во что-нибудь спортивное.
– Пап, там холодно, наверху. Ему бы пришлось напялить на себя три шубы и натянуть шапку по уши, чтоб только одни глаза торчали, как у краба.
– А может, этот снимок сделан после полета, когда он уже переоделся? – предположила Анна.
– Вряд ли, – сказал Егор. – Похоже, этот идиот вообще никуда не летал.
– Егор, следи за языком, – попросила Анна и стала наливать себе еще чашечку кофе. – Что-то я никак проснуться сегодня не могу.
– Интересно, что он еще задумает? – произнес я, дочитав статью до конца.
– Полет на Луну, – ответил Егор.
– Что ж, хорошая идея. Тогда до нашего лесничества князь не доберется. Пропади он пропадом.
– Ярослав, прошу тебя, не выражайся при Егоре, – назидательно отреагировала Анна.
– Кстати, где же твои студенты? – спросил я.
– Спят, – бросила она в ответ.
– Надеюсь, ты будешь с ними построже, – проговорил я, переворачивая лист газеты. – А мы, Егор, когда придут лесники, отправимся на северо-западный луг, будем косить. Советую, как следует наесться до обеда.
Егор смиренно опустил глаза и вяло зачерпнул ложкой молочную кашу, которой в его тарелке не убавилось ни на каплю, а прошло уже с четверть часа, как он сел за стол.
В восемь часов, когда пришли лесники, мы отправились на покос, оставив Анну дожидаться ее студентов в питомнике. Она рассказывала потом, что студенты начали выползать во двор около десяти часов, и вид у них был самый унылый. Первым появился Роберт. Широко позевывая и почесываясь от комариных укусов, он сел на скамеечку, по-видимому, с трудом соображая, где он вообще находится. Это был высокий и бледный молодой человек. В лучах утреннего солнца его рыжие волосы ярко вспыхнули и выглядели как горящий стог сена.
Через некоторое время в кухне послышались голоса девушек, их звали Вера и Юля. Наскоро приведя себя в порядок, они принялись готовить завтрак. Студентам полагалось самим заботиться о себе без помощи Макара, за продуктами они ходили в Пруссовку, а готовили на общей кухне. Вера была худенькая, темноволосая с короткой стрижкой и пронзительно черными глазами. Юля отличалась полноватой фигурой, светло-русыми, вьющимися волосами, симпатичными кудряшками на лбу и синими глазами, такими синими, что подобный цвет может создавать только самое ясное небо. Приготовление завтрака сопровождалось взаимными упреками. Вера обвиняла Юлю в том, что она пошла на поводу ребят и позволила им проникнуть в девичью комнату с какими-то дурацкими песнями, после чего обоих невозможно было выпроводить вон. Юля отчаянно возражала и пыталась объяснить, что Роберт силой забрался в их комнату, а то грозился высадить дверь.
– Пошумел бы немного и отстал, – сказала Вера.
– Ничего подобного, – промолвила Юля. – Я знаю его, пока не добьется своего – не успокоится.
 Тут вошел Роберт и сразу направился к плите, от которой аппетитно пахло жареным.
– О чем шумите, девушки? – проговорил он, снимая крышку и заглядывая в сковороду, где пыхтел бледно-желтый, как луна, омлет.
– Осуждаем твое поведение, – укоризненно ответила Вера.
Роберт с негодованием брякнул крышкой.
– Как, неужели я в чем-то виноват? – взмолился он. – О, милые дамы, скажите, в чем провинился я, бедный рыцарь дремучих лесов и чувствительных женских сердец.
– О, боже! – закатила глаза Вера, – начинается.
– Дорогая, я не хотел тебя обидеть. Скажи, в чем моя вина? Я немедленно искуплю ее. Хочешь, опущусь на колени и стану просить твоего прощения, хоть целую вечность, – проговорил Роберт, театрально протягивая к ней руки.
– Прекрати, Роберт, ты ведешь себя просто безобразно, – отмахнулась Вера.
– Роберт, иди за стол, – сказала Юля, расставляя тарелки. – Или ты хочешь, чтобы наш завтрак сгорел?
– Ни в коем случае, – ответил Роберт, садясь на стул, – я голодный, как медведь после спячки. – И все-таки, в чем я успел провиниться?
– А ты не помнишь, что устроил вчера в нашей комнате? – сказала Вера, раскладывая по тарелкам омлет.
– С трудом вспоминаю, я вчера быстро уснул, – нашелся с ответом Роберт. – А сегодня почему-то проснулся в одной постели с Женькой.
– Ты пел дурные песни и не давал нам заснуть, – упрекнула Юля.
– Да? – удивился Роберт. – Странно, я думал, мне это только снится.
– Ты слышишь? Он издевается над нами, – сказала Вера.
– Ни в коем случае, – возразил Роберт, уставившись на омлет в своей тарелке. – Однако я подозреваю, что выпил лишнего. Немного болит голова.
– Еще бы. Вы с Женькой оба хороши, – сердито сказала Вера.
– Как вы несправедливы, сударыня! – проворковал Роберт. – Вы не хотите меня полечить?
– Нет, – ответила Вера.
– Кстати, где Женя? – вспомнила Юля. – Он разве не поднялся?
– Спит, наверное, – сказал Роберт, начиная препарировать омлет вилкой и ножом.
– Надо будить, нас давно ждет Анна Николаевна, – сказала Юля.
– Ничего, останется без завтрака, – хладнокровно проговорил Роберт с полным ртом. – Нам больше достанется.
В этот момент в кухню вошла Анна.
– Доброе утро, – сказала она, воинственно откидывая косу на спину.
– Доброе утро, – поздоровались студенты.
Роберт живо вскочил из-за стола.
– Сидите Роберт, ешьте, не нужно вставать, – промолвила Анна. – А я уже с утра пораньше в питомнике. Думала вас скоро не дождусь после вчерашнего веселья.
– Извините нас, Анна Николаевна, – сказала Вера. – Мы вели себя как… В общем, мне стыдно за вчерашнее.
– Я готов искупить свою вину прямо сейчас, – проговорил Роберт. – Я очень виноват.
– Надеюсь, вы искренне это говорите, – сказала Анна.
– Еще как искренне! – воскликнул Роберт и вернулся за стол.
– Помолчи, – попросила его Вера. – Ты вчера не давал никому спать своим пением.
– Да, на счет пения, – начала Анна. – Вы разве забыли, что после десяти в лесничестве запрещен всякий шум? Тем более, Роберт, мне не хочется слушать ваши не совсем приличные песни.
– Ах, Анна Николаевна, я так виноват! – Он покачал головой, схватившись за виски. – Сам не понимаю, чего это на меня нашло. Но я готов понести самое строгое наказание, – опрометчиво заявил он.
– Что ж очень хорошо, я вынуждена конфисковать у вас ящик водки до окончания практики, – объявила Анна.
– О, это самое тяжелое наказание, какое только можно придумать, – горестно простонал Роберт.
– Роберт! – воскликнула Юля. – Сейчас же перестань кривляться и принеси ящик.
– О, женщины! Вы в сговоре против несчастного рыцаря, который все силы тратит на то, чтобы вас защищать.
– Вот и защити нас от водки и дурацких песен, – сердито проговорила Вера.
– Слушаюсь и повинуюсь, – проговорил Роберт и, выходя из-за стола, процитировал Канта: – «Мораль сама по себе есть совокупность безусловно повелевающих законов, в соответствии с которыми мы должны себя вести». – После этого немногосложного изречения он поклонился и отправился в комнату за ящиком.
– Инцидент исчерпан, – сказала Вера.
– А где Женя? – поинтересовалась Анна.
– Спит, – ответила Вера.
– Ну что ж после завтрака я жду всех в питомнике, – сказала Анна. – У нас много работы.
– Да, Анна Николаевна, мы скоро, – пообещали девушки.
Во дворе Анна дождалась Роберта с ящиком, и они вместе отправились в кладовку, где Роберт с большим сожалением оставил стратегический запас водки на хранение. После этого Анна заперла кладовку на ключ и важно удалилась в питомник.
Когда студенты уже доедали свой завтрак, в кухне появился Женя с маской безразличия ко всему на свете. Он был невысокий, плотно сложенный, черноволосый с короткими усами и длинными бакенбардами. В этот момент лицо его было бледное и глубоко печальное, карие глаза непривычно мутные, на губах поигрывала тошнота.
– Что с тобой?! – Воскликнули девушки разом.
– На тебе лица нет! – озабоченно заметила Юля.
– Дружище, ты выглядишь, как утопленник на фото во вчерашней газете, – ехидно сказал Роберт.
– Садись за стол, завтрак уже стынет, – пригласила Вера. – Сегодня замечательный омлет.
– Я б… – тут Женя не смог договорить, вместо этого он что-то булькнул, прикрыл рот ладонью и заторопился в туалет.
– Что это с ним? – спросила Юля с изумлением.
– Он явился, чтобы испортить нам аппетит, – съязвил Роберт.
– Это ты во всем виноват, – сердито сказала Вера, укоризненно глядя на него.
– Я? – удивился Роберт. – Причем тут я?
– Женя никогда столько не пил, – сказала Вера. – Вот, полюбуйся, теперь ему плохо.
– Я не заставлял его пить, – возразил Роберт. – Он сам наливал.
– Хватит! – воскликнула Вера и поднялась из-за стола. – Пора собираться, нас давно ждут.
С этими словами она начала мыть посуду. Роберт печально вздохнул, взял со стола газету и принялся читать. Юля, плотно сжав губы, стала убирать со стола. И тут Женя появился вновь. На этот раз худощавое лицо его приняло обычный румяный оттенок. Он сел за стол, и Юля положила ему омлет, налила чай. Женя грустно поглядел в тарелку, робко взял вилку и попробовал что-нибудь съесть.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Юля.
– Спасибо, уже лучше, – тихо ответил он.
– Слава Богу, – выдохнул Роберт, высунувшись из-за газеты. – А то меня обвиняют в твоем отравлении.
– Не волнуйтесь, со мной все в порядке, – проговорил Женя, без аппетита ковыряясь в омлете. – Можно воды?
– Вот, пожалуйста, – Юля заботливо подала ему полный стакан.
Женя пил долго, большими глотками и опустошил стакан до последней капли.
– Вы думаете, я переживаю за те конфискованные бутылки? – вдруг сказал Роберт. – Ошибаетесь.
– А мы и думать о них забыли, – равнодушным тоном промолвила Вера. – Правда, Юля?
– Давно забыли, – кивнула Юля.
 – Нет, мне и в самом деле они безразличны, – продолжил Роберт, поглядел на Веру и добавил: – Для счастья мне требуется совсем другое.
Вера посмотрела на него с ухмылкой.
– Да, я люблю этот мир, этот лес, этот маленький питомник и милую девушку, которая вместе со мной творит чудеса, спасая редкие растения от вымирания, – заверил Роберт.
Жизнеутверждающие рассуждения Роберта были оценены Верой весьма прохладно.
После завтрака молодые ботаники приступили к работе в питомнике. На свежем воздухе от вчерашнего бурного вечерья не осталось и следа. У кого трещала голова – боли прошли, у кого не было аппетита – пробудился страшный голод, кто возмущался и дулся – принял прощение. Все были поглощены работой: пололи, пересаживали, делали записи в дневниках и даже о чем-то спорили, выражаясь на латыни и ботанических терминах, а после обеда отправились в лес, и пробыли там до позднего вечера.
На этот раз Анна спустилась к нам ужинать чрезвычайно усталая, но вполне довольная прошедшим днем.
– Что вы делали в лесу столько времени? – сразу спросил я, давно кипевший от беспокойства и недоумения, где пропадает жена. С наступлением сумерек я уже порывался седлать Ставра и отправиться на поиски, но услышал голоса возвращающихся студентов и успокоился.
– О, мы замечательно поработали, – ответила моя жена, садясь за стол.
– Дорогая, я волновался за тебя, – признался я.
– Я же говорил, мама всегда задерживается с работы, – не замедлил вмешаться Егор.
– Егор, доедай и шагай спать, – строго приказал я.
Егор потупился.
– Ах, Ярослав! – проговорила она, наблюдая, как Макар накладывает ей плов «По-замландски» с цветками донника, побегами орляка и кусочками мяса виноградных улиток, собранных на развалинах старого хутора, где эти самые улитки в неимоверном количестве водились на листьях хмеля. – Ты не поверишь, но мои предположения об успешной реинтродукции венериных башмачков в лесу оправдались. Они дали потомство!
– Я не хочу лишить тебя радости от успеха в разведении башмачков, но ты не ответила на мой вопрос, – продолжал я допытываться.
– Я же объяснила, – промолвила Анна, – сегодня мы занимались половым размножением орхидных.
– Правда? – Я поднял на жену удивленные глаза.
– Да, Ярослав, и завтра мы должны продолжить эти занятия, – с каким-то загадочным благоговением произнесла Анна, поглаживая пальцами косу, лежащую у нее на груди.
– Я же говорил, мама связалась с демонами, – тихо проговорил Егор.
– Егор, отправляйся в постель, – строго приказал я.
– Я еще не доел, – ответил он.
– Ты знаешь, милый, если у нас дело пойдет в том же духе, то скоро в наших лесах и на лугах будут цвести ятрышники и лилии, – продолжала Анна, цепляя вилкой кусочек мяса улитки. – Егор, прекрати ухмыляться. Здесь нет ничего смешного. Отныне эти виды вполне способны самостоятельно размножаться в естественной среде.
– Неужели, как любопытно! – удивлялся я, нет, не способностями растений размножаться, а тому, как неожиданно расцвела моя жена после похода в лес. – Теперь, дорогая, ты окончательно развенчала некогда твердый образ скромного, щуплого ботаника, замученного наукой, – заметил я. – Вот не ожидал!
– Прекрати, Ярослав. Твои шутки меня не смешат, – заявила она. – Дело в том,  что сегодня мы с ребятами зашли слишком далеко. Мы немного заблудились.
– Вот как?
– А потом долго искали дорогу назад… Егор, прекрати хихикать, подавишься.
– Неужели вы заблудились в нашем маленьком лесу, где так много троп и просек?
– Наша мама заблудится даже в саду возле дома, если будет думать только о размножении орхидей.
– Егор, немедленно спать, – сурово проговорил я.
– Дело в том, что мы застряли в каком-то болоте, – объясняла Анна. – Мне кажется, в прошлом году болота там еще не было.
– Это не болото, – сказал я. – Это бобры подтопили участок леса.
– Надо же как странно.
– Примерно два километра отсюда.
– Хм, никогда бы не подумала.
– Мам, а вы лосиху с телятами видели?
– Лосиху?
– Да.
– Нет, не видели.
– Странно, Эрвин говорит, возле тех мест держится лосиха; правда, пап?
Я молча кивнул.
– Может быть, они ушли пастись в другое место, я не знаю, – ответила Анна. – Мы были так увлечены растениями, могли и не заметить.
– Ну да, самое большое животное Европы, не заметить! – воскликнул Егор. – Скажешь тоже.
Я больше не стал расспрашивать жену о прошедшем дне и, покончив с ужином, взялся за газету. А вскоре из гостевой послышалось бренчание гитары. На сей раз голос Роберта звучал увереннее и громче. Мы переглянулись.
– Концерт продолжается, – не весело прокомментировал я. – Что за жизнь? Никакого покоя!
– Жизнь дикаря не для слабых, – пропел Роберт мне в ответ.
– Я же просила, – возмутилась Анна.
– Видно, не поняли, – сказал я.
А Роберт за стеной продолжал напевать историю дикого племени, о неразделенной любви несчастного Вождя к своей Рабыне:

Было прилично врагов у Вождя,
Что пытались отнять его любовь.
Но Рабыня в постели – не рафинад:
Задушит, отравит и выпустит кровь…

– Нет, это не возможно, – сказала Анна. – Похоже, у них еще остались силы на пение.
– А на что ты рассчитывала? – спросил я. – После прогулок по болоту они себя исчерпают?
– Ну хорошо, завтра они будут пахать вдвое больше, – с затаенной горечью пообещала Анна.
К нашей радости ровно в десять песнопение прекратилась, причем на самом захватывающем сюжете, когда Вождь заключил Рабыню в страстные объятия.
– По крайней мере, они придерживаются хоть каких-то правил, – заметил я.
– Это моя просьба, – отозвалась Анна.
Никакая изматывающая работа не могла заставить Роберта отказаться от того, чтобы в очередной раз поведать историю варварского Вождя. Неугомонный студент каждый вечер продолжал веселить своих однокурсников трогательными песнями об упрямом Вожде и непокорной Рабыни, захваченной во время похода против соседнего племени. Это был детальный рассказ о попытках дикарки сбежать от любвеобильного Вождя, чтобы вернуться к родному очагу. Способы побега были невероятно изысканны: она травила ядом ненавистного любовника, кусалась, пыталась его зарезать, удавить кожаным шнурком, устраивала ловушки в лесу, но всякий раз Вождь оставался целым и невредимым. Ничто не в силах убить истинную любовь, – заявлял своим лирическим монологом Роберт.

Помимо сомнительного музыкального таланта, Роберт обладал еще одним из нехороших пороков – всюду совал свой нос. Вспомнить только его поход в курятник в прошлом году, когда Петька Клевастый задал ему хорошую трепку. Но на этот раз вылазка закончилась для Роберта весьма печально.
Было жарко, мы отдыхали в саду после плотного обеда, а впереди еще ждала работа. Не было только Роберта, который зачем-то ушел в деревню. Между тем, я торжествовал: сенокос был, наконец, закончен, и теперь на лугах возвышались желтые холмики сена. Теперь я, Егор и Эрвин занимались заготовкой лекарственных трав и лесных ягод.
И вот в такой тихий и безмятежный час всеобщего успокоения в сад вернулся Роберт. Его было не узнать: лицо распухло, заплывшие красные глаза слезятся, руки в царапинах. Сам Роберт тяжело дышал и, казалось, вот-вот грохнется в обморок. Анна тревожно отбросила косу на спину и воззрилась на студента. Девушки с минуту созерцали однокурсника и, видя, что он едва держится на ногах, бросились к нему, поддержать. Женя мирно дремал, лежа под вишневым деревом, но его разбудил внезапный взволнованный шум. Студент поднялся, осовело рассматривая всю компанию.
– Что с тобой, Роберт? – спрашивали мы.
– Пчелы! – пробормотал он, с тяжелым усилием раскрывая рот с опухшими губами.
Анна бросилась в дом за Макаром. Девушки повели Роберта в комнату. Женя шел впереди, открывая перед ними двери.
Макар осмотрел пострадавшего и трагически покачал головой.
– Аллергия, – произнес он, поднялся и поспешил в кладовку.
Вернулся он скоро, неся миску, в которой только что перетер листья календулы, чтобы выделился сок, и, приказав всем разойтись, принялся смазывать этой кашицей места укусов: распухшее лицо, шею, руки Роберта. После этого Макар дал студенту выпить настой из болеутоляющих трав.
– Может вызвать врача? – беспокойно спросила Анна.
– Незачем, – уверенно ответил Макар, – к вечеру оклемается. Я за ним присмотрю.
У Макара припасено достаточно средств на все случаи жизни. Ему не раз приходилось лечить лесников своими настойками, мазями, отварами.
– Разойдитесь теперь, – снова потребовал он, обведя серьезным взглядом нас, столпившихся вокруг. – Парню нужен покой. – Он посмотрел на Роберта и проговорил: – Не волнуйся, скоро будешь, как новенький. Но вот что, слышишь? Еще раз пчелы покусают – тебе конец.
Мы оставили Макара и Роберта наедине и разошлись по делам.
Вечером Роберт и в самом деле почувствовал себя лучше. Опухоль сошла, но под глазами остались темные мешки, руки дрожали, он много пил воды и упрямо отказывался есть. Макар продолжал потчевать его настойками. На другой день Роберт поправился окончательно, но Анна, по требованию Макара, освободила студента от работы, и Роберт весь день одиноко слонялся по саду и читал в тени яблонь журналы. А вечером, после ужина, когда все собрались за столом в саду, мы, наконец, расспросили Роберта, что же с ним случилось. Вот что он рассказал:
– Как вы знаете, в позапрошлую ночь, я проснулся оттого, что мне жутко захотелось меду. Просто смерть, как захотелось. Мне еще сон такой приснился, сижу я, значит, посреди леса и пытаюсь мед из бочки пить. Пью, пью – да не получается, мед все время мимо рта льется. У меня такой аппетит и жажда разыгрались, точно наяву это дело происходит. Вот я и проснулся. Мед в бочке закончился, а я так ни капельки не попробовал. И тут меня разобрало со страшной силой: хочу мед и все, хоть убей. Где искать мед посреди ночи – не известно. Пришлось ждать утра. Утром, вы помните, я спрашивал Макара о баночке меда, и он угостил меня. Но того мне показалось мало, и я решил отправиться в деревню. Хотел купить настоящего меду, не того, что в городских магазинах стоит. На базаре меда ни у кого не оказалось, а одна бабуля, шепеляво, сквозь редкие зубы, посоветовала сходить к пасечнику Архипу. Говорит: «У няго меду, скоко хошь есть». И показала дорогу. Вот я и пошел к Архипу. – Тут Роберт перевел дух и неторопливо продолжил: – Пришел я к этому самому Архипу и вижу, как мужик величиной с медведя в саду копается, и я окликнул его:
– Здесь пчеловод Архип живет?
Архип выпрямился, поглядел на меня и ответил:
– А где ж еще, заваливай.
– Добрый день, – говорю ему. А сам в калитку прохожу.
– Чего, меду хочешь? – догадался Архип. У него еще такой голос могучий, точно бык ревет.
– Мне сказали, мед у вас свежий.
– Кто сказал? – неожиданно возмутился он. – Плюнь тому в глаз. Не свежий, а наисвежайший – только что из улья. Давай, проходи. – Махнул мне рукой и добавил: – Мед дело хорошее. Скушал меду – бери девку с лету, – говорит и хитро так себе посмеивается.
Я подошел к нему ближе, и едва не помер: меня обдала такая мощная волна запаха отработанного самогона, что едва с ног не сбила. Пьян, как пасечник, – сразу родилась у меня поговорка. И вот мы пошли по садовой дорожке в гости к его пчелам. А он идет впереди меня сутулится, точно медведь ступает, покачивается и поговаривает: «Ага, значит, медку захотел. Это хорошо. Сладок медок – силу богатырскую дает», – так он ввернул и пригладил усы от удовольствия.
Я не совсем понял и переспросил, что он имеет в виду. Архип повернулся ко мне и прорычал:
– С моим медком любить будешь без устали, вот чего. И от женщин отбоя не будет. – Хитро подмигнул, повернулся и дальше побрел.
Ребята, слушая Роберта, хохотали до изнеможения. Анна сдержанно улыбалась и качала головой. Егор веселился от души. А мне после такого происшествия было не до смеха, я все переживал, размышляя, какие еще бедствия мне ожидать от студентов и можно ли вообще быть к ним готовым. Тем временем Роберт продолжал пополнять наш запас прибауток и поговорок от Архипа.
– О, это его любимые изречения, – заметил Егор, сквозь смех. – У него их миллион.
– Только тема одна, – проговорила Анна. – Можно было бы и опустить некоторые подробности, – посоветовала она Роберту и поглядела на сына, беспокоясь за его нравственность.
– Анна Николаевна, – взмолился Роберт, – я не могу. Иначе никакого колорита не получится.
– Анна Николаевна, пусть рассказывает, как было, – попросил Женя, давясь от смеха.
– Хорошо, только прошу вас, Роберт, пропускайте самые… э… слишком подробные выражения, – неохотно согласилась она.
Роберт кивнул, но продолжил в том же духе.
Идет Архип медведь-медведем, а сам поговаривает: «Мед ядреный, не сумневайся. Сладкий, как любовь. Когда отведаешь медку, девки все твои будут». Роберт даже обрадовался, ничего себе мед! И Архип, проницательнейший человек, как будто заметил удивление студента и продолжил: «То-то же. Мой мед, кого хочешь подымёт, хе-хе…» Когда они подошли к сараю, Архип достал из кармана штанов ключ и открыл замок, а потом вошел вовнутрь. «Свеженького, значит, хочешь, – говорит, – будет вам свеженький, как любовь в первый раз». Через несколько минут Архип вышел. На нем была шляпа с защитной сеткой, рукава он не закатал, там такая шерсть! – пчела заблудится, за всю жизнь не выберется! Он поставил дымарь на пень, открыл его, поджег кусок трута, затем сунул его в дымарь и принялся раздувать меха, пока из носика не потянулась струя густого белого дыма. Закончив с этим, Архип поглядел на студента, подмигнул, прокряхтел и приказал: «Будь здесь, парень, за мной не ходи. От тебя, кажется, духами веет женскими, – и презрительно добавил: – пчелы таких ароматов не выносят. Я скоро». Сказав так, Архип отправился к пасеке, источая ядовитый хмельной дух, как огнедышащий дракон.
Долго Архип возился со своими пчелами. У мня терпения не хватало ждать, когда он там управится. Роберт топтался возле сарая, ходил туда-сюда, из-за кустов выглядывал, но оттуда ничего не было видно. А потом его такое любопытство разобрало, – сил нет. И решил он посмотреть, как этот медведь со своими пчелами в нетрезвом состоянии управляется.
Между тем Архип окурил улей с помощью дымаря, открыл крышку, снова окурил пчел и себя за одно, чтобы они к телу не лезли. Потом вынул рамку с сотами, мягкой щеткой смахнул с нее сонных пчел, ловким движением ножа распечатал соты и начал откачивать мед в широкую посудину. Долго возился Архип, очень долго, а пчелы его не трогали. Роберт не вытерпел и стал приближаться к пасеке. Осторожно ступая, куст за кустом, он приблизился к Архипу. Но пасечник так увлекся своим занятием, что позабыл обо всем на свете, ничего не замечал и не слышал. Роберт, едва сдерживая дыхание, встал за спиной Архипа, выглянул из-за его плеча, и некоторое время следил за работой, не отрывая глаз. Как вдруг улей загудел, и в следующее мгновение из него поднялось плотное чудовище – темное, злое и пухлое, как облако. Всей своей массой оно ринулось на Роберта. Пчела за пчелой атаковали студента. Ударили по нему с гневом, набросились слаженным роем и давай кусать. Роберт звонко вскрикнул и завопил от боли, да так, что Архип вздрогнул и обернулся. Студент бросился бежать вприпрыжку, размахивая руками, стряхивая с себя пчел и неистово вопя на всю округу. Улепетывал он из сада, прыгая через кусты и грядки, не разбирая дороги, а пчелы неслись за ним, гудели, жалили. Это был сущий ад!
«Мать твою!» – выругался Архип, придя в себя от неожиданного поворота дел, схватил дымарь и бросился вдогонку за студентом. Да где там, тяжеловесному Архипу угнаться за прытким молодым человеком, который выскочил на дорогу и помчался по мостовой, распугивая кур и прохожих. «Стой! – кричал Архип студенту, размахивая дымарем. – Стой, говорю!» Бесполезно. Роберт, решив, что его хотят поймать и наказать, не останавливался. Пчелы мало-помалу отставали от него и возвращались домой. А несчастный Роберт бежал без оглядки, ему все еще казалось, будто рой вьется вокруг него, жалит и гудит. Да еще пасечник вдогонку. «Стой, парень! – задыхаясь от бега, ревел Архип, выскочив на улицу. – Стой, одымлю! Стой, одымлю!..» А Роберту слышалось: «Стой, удавлю! Стой, удавлю!..» Студент бежал из деревни, совсем уже ошалев от укусов пчел. Загнанный, он терял силы и брел по лесной дороге, едва не падая с ног. Как он добрался до лесничества – и сам не знает.
– Такая вот история, – проговорил Роберт печально и заключил: – А пасечник, гад, хотел меня убить.
– Роберт, как же вы не благоразумны, – проговорила Анна с укором.
– Ты слишком легкомысленный человек, – обвинила Вера.
– Господи! Ты ведь мог умереть! – трагично произнесла Юля.
– Да, дружище, странно, что ты живым остался, – сказал Женя.
– Благодаря Макару, – заметила Вера. – Это он его вылечил.
– Здорово над тобой поиздевались демоны, – проговорил Егор. – Ты им чем-то не угодил.
– Прекрати, дорогой, – попросила Анна сына. – Роберт проявил излишнее любопытство, и был наказан.
– И чего тебя понесло к пасеке? – сказал Женя. – Подождал бы за сараем, и ничего бы не случилось.
– Сам не знаю, все произошло как-то быстро! – пробормотал Роберт.
– Как бы там ни было, а ты, дорогуша, получил по заслугам, – надменно изрекла Вера.
Роберт уныло поглядел на девушку, но не обиделся на ее жесткий тон и произнес:
– Я виноват, тут и Кант согласился бы: «Все в природе происходит по правилам, хотя мы и не всегда знаем эти правила». Но к счастью, я жив и очень благодарен Макару за спасение.
Макар, в это время подметавший дорожку, услышал свое имя, обернулся и важно кивнул. Но, не дождавшись никаких поручений, продолжил свое дело.
– Видел бы твой Кант, как ты улепетываешь от пчел, он бы здорово посмеялся над твоей глупостью, – заметил Женя.
– Не думаю, что философ настолько не вежлив, чтобы смеяться над страдающим человеком, – возразила Юля.
– Не спорьте, Кант  здесь не причем, – проговорила Анна. – Роберт сам виноват, и я надеюсь, осознает это, чтобы больше никогда не повторять таких серьезных ошибок, – заключила она.
– Да ладно вам, живой я! Живой! – воскликнул не унывающий Роберт. – Это главное. А за медом в следующий раз пусть идет кто-нибудь другой.
Те несколько дней, пока Роберт окончательно не поправился, гитара больше не нарушала вечерний покой. Но вот, его песни зазвучали вновь, и мы тяжело вздохнули. Нам казалось, после болезни, голос Роберта стал громче, а песни непристойнее.
Когда враги явились за Рабыней,
Она звала Вождя «любимый»;
Такой цинизм поверг в тоску
Врагов, и те вернулись к Вожаку.

Мы сидели в кабинете. Я работал за столом и тщетно пытался сосредоточиться над отчетом, мучительно продираясь сквозь дебри песнопения, звучащего из-за стены.
– Интересно, сколько куплетов имеет эта безобразная, вульгарная песня? – спросил я Анну.
Она в это время сидела в кресле и читала журнал «Наука и жизнь», потом задумчиво посмотрела на меня и рассеянно ответила:
– Похоже, Роберт сочиняет песню на ходу, поэтому куплетов может быть бесконечно много.
Мой отчаянный и громкий стон разбудил окрестности и эхом пронесся по кустам, как ветер печали и горя. Но песня такая живучая и ничем не перебиваемая по-прежнему звучала во тьме:
Так дикий и упрямый Вождь любви
Добился страсти у своей Рабы;
И эта жрица, сладостно стеная,
Ему немало позволяла…

– Нет, это невыносимо, – я устало схватился за голову, а потом озабоченно поинтересовался: – Так, когда заканчивается ваша практика?
– Не скоро, милый, – ответила Анна. – Мы только начали.
– Какая досада, – скорбно проговорил я.
– Пришлось соседу-Вожаку готовить новую войну, – сообщил Роберт из-за стены.
К моему облегчению, около десяти часов он успокоился. Анна отложила журнал и пошла спать, а я теперь смог углубиться в свои бумаги в полном спокойствии, и проработал в кабинете допоздна.
Не помню, который был час, когда в комнату вдруг отворилась дверь. Я поднял голову. Сумрачную обстановку освещала лишь настольная лампа. Кто-то вошел, но я не увидел, кто именно. Как вдруг возле стола послышался грубый скрипящий голос:
– Собирайся, мы отправляемся на охоту, сейчас же.
От этого неожиданного приказа у меня по телу забегали мурашки.
Я приподнялся, перегнулся через стол и с ужасом увидел маркополя-недоростка, похожего на старую высушенную корягу. Задрав кверху нос, он таращил на меня маленькие, злобно блестящие глаза.
– Кто ты? – спросил я.
– Что за глупый вопрос?! – возмутился тот и высокомерным тоном добавил: – Разве не знаешь, это я министр Карачунов.
Я ухмыльнулся и с еще большим недоумением уставился на жуткого беса. «Боже, – подумалось мне, – я и не подозревал, что министр такой низкорослый и выглядит точно маркополь, которые водятся в нашем лесу в избытке. А ведь странно, по телевизору Карачунов выглядит как будто бы и ничего».
– Извините, господин министр, не узнал, – промолвил я.
– Бросай свое занятие, мы отправляемся на охоту, – снова потребовал он своим противным голосом.
– Но в Замландском лесничестве летняя охота запрещена, даже на кабана, – вежливо объяснил я.
– Ерунда, – настаивал Карачунов. – Охота необходима в твоем одряхлевшем лесу, как человеку – спустить немного крови на войне, это позволяет омолаживать лесной организм. Более того, кабанов здесь достаточно много, они перекапывают почву, повреждают корни деревьев, громко визжат и хрюкают, пугая певчих птиц, от кабанов слишком много навоза, в которых заводятся отвратительного вида черви и, согласись, кабан опасен для человека, иногда загоняет на дерево, ну а если догонит, затопчет на смерть и сожрет.
– Если соблюдать правила поведения в лесу, ни от кабана, ни от кого другого зверя, вреда человеку не будет, – возразил я.
– Ошибаешься, Ярослав, – не унимался Карачунов. – Кабан – самый опасный зверь в лесу, и потому его необходимо уничтожить. Ты подумай, что будет, если огромные стада кабанов заполонят твой маленький лес? Если под каждым деревом будет сидеть по кабану, если они научатся лазать по деревьям, если обзаведутся крыльями и станут летать. Кстати, ты видел летающих кабанов?
Я покачал головой не в силах больше слушать это неумолимое словоблудие. Но Карачунов невозмутимо продолжал своим противным, как скрип несмазанной калитки, голосом:
– Так вот, представь, если на тебя насядет такая жирная свинья – мокрого места не останется. Ну?.. Более того, я могу предоставить тебе самые точные расчеты, доказывающие необходимость избавления леса от этих нежелательных хрюкачей и истеричных визгунов, которые мешают всем жить. Мои аналитики приведут тебе все необходимые доказательства в пользу избавления леса от кабанов. Мы расчистим лес, построим курорт с парками, каруселями для детей, банями и бассейнами с чистейшей водой, возведем большие магазины, рестораны и казино. Лес должен служить народу, а не кабанам! – продолжал Карачунов охрипшим от возбуждения голосом. Я слушал и негодовал, что за вздор мелет эта маленькая гадина. – Мы избавим народ от вульгарных, вонючих и громко хрюкающих тварей. Построим фабрики по переработке кабаньих шкур и сала, из клыков станем вырезать сувениры, а сушеные пяточки развесим в каждой квартире для отпугивания грабителей и болезней. Мы построим дома, чтобы каждый человек имел достойное, уютное жилье, создадим новые рабочие места, чтобы каждый труженик имел достойную его знаниям и опыту зарплату, а в свободное время не отказывал себе хорошенько развлечься. Так уничтожим кабанов-притеснителей! – провозгласил Карачунов. – Оставшихся поросят мы, конечно, приручим и заставим работать на благо человека, а их навозом будем удобрять поля наших крестьян. Итак, истребим кабанов! Отправляемся в путь немедленно!
– Нет, – упрямо возразил я.
– Послушай, ты, мелкий винтик в большом государстве, да разве может твое мнение быть сильнее мнения уважаемых правительственных аналитиков? Конечно, нет, – Карачунов задумался. – Хорошо, посмотри-ка лучше, что там у меня под хвостом? – Он повернулся так, чтобы мне было лучше видно.
Я пристально посмотрел в указанное место и ответил, немного смутившись:
– Пачка денег.
– Вот именно. – Он вынул деньги и забросил на мой стол.
– Извините, господин министр, я взяток не беру, – твердо сказал я и брезгливо помахал рукой.
– У-у ты, какой несговорчивый! – протянул Карачунов и бросил на меня лукавый взгляд. – Ладно, давай деньги назад. Ты выдержал испытание. Я люблю честных людей, сделаю тебя личным советником, если отдашь за меня свой голос на выборах. А сейчас на охоту. У меня руки чешутся достать этих поганых хрю-хрюкачей. Немедленно!
– Постойте, но ведь сейчас ночь, – нашелся я с новым возражением.
– Не важно, собирайся, живо, – настойчиво повторил Карачунов и топнул ножкой, да так сильно, что у меня содрогнулись кости под кожей.
– Это преступление, господин министр! – продолжал противиться я. – Я не могу вам этого позволить!
– Как ты смеешь! – огрызнулся тот, и глаза его засверкали яростью. – Да я сгною тебя! – Карлик разозлился не на шутку. Он резко присел, вспрыгнул на стол и, злобно рыча, потоптался по моим бумагам, а потом разметал их пинками по всему столу. Выразив таким образом свое негодование, он встал, подбоченясь, вперил в меня ястребиный взгляд и приказал: – На охоту!
Тут Карачунов так не по росту громко рявкнул мне в лицо, что я проснулся.
– Что за чертовщина?! – воскликнул я.
Озираясь в кабинете, я пытался сообразить, что произошло. Карачунова нигде не было видно, по-видимому, сбежал, растаял, как дым от сигареты. Словом, приснилась какая-то нелепица. Но почему я нахожусь за столом, разве я еще не ложился спать? Странно, я был уверен, что давно сплю в кровати. А спать за рабочим столом – вредно – обязательно приснятся кошмары, да еще политические. Наконец, оправившись от впечатления, я поднялся из-за стола, выключил настольную лампу и пошел в спальню.
Удивительно, думал я, как этот министр Карачунов постепенно и навязчиво проникает в наше сознание через телевидение, газеты и даже сновидения, а потом, когда к нему окончательно привыкнешь, он своевольно войдет в каждый дом господином и будет устанавливать собственный порядок, пренебрегая справедливыми правами бедных хозяев.

Лето подкатывалось к своей середине. Жаркий июль время от времени грохотал короткими, но сердитыми грозами. В такие дождливые дни мы с мальчиками делали перерыв в наших ежедневных трудах и отправлялись на Лесное озеро, где проводили учеты птиц. Сидя на берегу, мы наблюдали уток, пастушков, лебедей, цапель и прочих птиц, живущих вокруг озера, считали их и записывали в специальный журнал. А потом я составлял отчет о пернатых обитателях лесничества. Эта увлекательная работа не требовала большого напряжения сил, и мальчики с удовольствием ее выполняли.
По выходным, когда Макар готовил очередной изысканный ужин, он приглашал нашу семью и студентов за общий стол, чтобы мы могли попробовать его очередное кулинарное изобретение и оценить его труд по достоинству.
В тот раз на веранде собрались почти все, не было только Жени, и никто не знал, куда он запропастился. Солнце давно скрылось за лесом, и наступили сумерки. Несколько крупных мохнатых бабочек крутились возле лампы и громко стукались о стекло. Ветер ненадолго затих. Сад окутывала тишина. Деревья чернели ветвистыми тенями в гаснущем свете уходящего дня. На веранде стоял запах тлеющей полыни и отшибал кровожадный аппетит у комаров. Макар накрывал на стол, мы ждали пропавшего студента, строили свои предположения, куда он мог подеваться. Анна листала свежий номер журнала «Дикий сад». Егор, сидя на полу и зажав между ног толстую корягу, ножом вырезал какую-то фигуру. Плут лежал перед мальчиком и сонно наблюдал за его делом. Я читал газету, которую не успел просмотреть утром, и снова наткнулся на очередную статью о министре Карачунове. Этот пространный, на весь лист очерк, назывался «Карачунов в шахтах Кузбасса» В центре листа помещалась фотография, на которой весь перемазанный сажей министр в окружении шахтеров таких же черных, но худых и изможденных, тяжело тянет вагонетку груженную углем с верхом. Этакая перепевка Репинских бурлаков, только в подземелье.
– Вы только подумайте, – проговорил я, закончив читать статью, – министр Карачунов в угольном забое! Да еще суточный план перевыполнил!
– Что ж, будущий президент должен быть выносливым, – рассеянно проговорила Анна, не отрываясь от журнала.
– Ну скажите мне, зачем президенту добывать уголь, он что президент шахтеров, что ли? – усомнился Егор.
– Как бы там ни было, но образ народного президента вполне состоялся, – ответил я, внимательно рассматривая фотографию.
– Не верьте корреспонденту, – промолвил Роберт; он сидел в кресле, тихонько перебирал струны гитары и одновременно кокетничал с девушками, которые удобно расположились вокруг него. – Вы повнимательней на лицо Карачунова посмотрите, разве можно с такой улыбкой тянуть груженую вагонетку? Не очень естественно как-то. При более тщательном изучении снимка, становится ясно: такая мимика не возможна при том напряжении сил, которая необходима для выкатывания вагонетки полной угля из забоя. Сравните с лицами настоящих шахтеров, сразу найдете разницу, – подчеркнул Роберт.
– Что же это получается, фотоколлаж, что ли? – удивился я.
– Ну конечно, что же еще, – ответил Роберт. – Уверен, министр не покидал своего кабинета в Кремле, когда снимался для этой газеты.
– А как же репортаж, здесь все подробно расписано, – продолжал я сомневаться.
– Заплатите, и вас сделают хоть королем в любой газете, – уверенно заметил Роберт.
Тут я согласился, доводы Роберта оказались вполне справедливыми. Улыбка министра и в самом деле выглядела несколько странно для подобной тяжелой работы, тогда, потеряв интерес к статье, я перевернул лист, чтобы узнать какие-нибудь другие новости.
– И куда подевался Женя? – спрашивала Юля. – Я начинаю волноваться!
– И в самом деле, ему пора бы давно вернуться, – заметила Вера. – Уже стемнело.
– Может, он заблудился, или его атаковал хищный зверь, – мрачно произнес Роберт.
– Не говори таких вещей, – попросила Вера. – Мы все очень волнуемся за него.
– Да, – спохватилась Анна и оторвалась от своего журнала, – вероятно, нам придется отправляться на его поиски. Что, если он заблудился? – Она посмотрела на меня и увидела в моих глазах негодование, потому что я и в самом деле злился от того, как много ненужных переживаний приносят студенты.
– Вряд ли, разве можно заблудиться в нашем лесу, – отозвался Егор, не прекращая вырезать какого-то уродца.
– Придется ждать, если до утра не явится, отправимся на поиски, – проговорил я хмуро.
– Пап, а что, если он до утра утонет, или его задерет кабан? – невозмутимо выпалил Егор.
– Не говори глупостей, – рассердился я.
– Милый, что ты такое вырезаешь? – поинтересовалась Анна. – Жуть какая-то.
– Это маркополь, мам, – невозмутимо ответил Егор и показал свою поделку.
– Откуда у тебя такая фантазия, сынок? – удивилась Анна.
– Боже, какой страшила! – содрогнувшись, воскликнула Юля.
– А что, демон, как демон, – махнул рукой Роберт.
– Егор, сейчас же прекрати заниматься ерундой, – хмуро сказал я. – Выброси это и садись за стол, сейчас будем ужинать.
– Но, папа, из этой коряги, что ты нашел, кроме маркополя никто больше не получается, – оправдывался Егор. – Я не могу вырезать из нее белочку.
– Видел бы это Гентас, он бы тебя за уши оттаскал, – проворчал я.
Наш спор оборвал Макар. Он закончил накрывать и пригласил всех к столу. Мы поднялись и стали рассаживаться. Загромыхали стулья, потом зазвучали звон и скрежет столовых приборов, а затем потекли благодарности в адрес Макара. Изголодавшиеся, мы не спускали глаз с его кулинарных изобретений. Какой он все-таки классный повар.
Прежде всего, это был салат «Охотничий», приготовленный из листьев кипрея, кислицы, лука, сныти и приправленный сметаной; потом суп из крапивы, с яйцом и корнями лопуха; на второе – корневища тростника вареные, цветочные почки одуванчика в маринаде, икра из листьев спорыша. Из напитков он предложил на выбор: кисель из ягод калины, кофейный напиток их цикория, чай из мяты, зверобоя и листьев смородины. На десерт он приготовил оладьи из корней лопуха с медом, лепешки из корней лапчатки со сметаной, печеные клубни чистеца и запеканку из корневища пырея с пряностями. После работы на свежем лесном воздухе все мы страшно проголодались. Дожидаться Женю ни у кого не хватило терпения, и Макар оставил для него ужин на отдельном блюде. Аппетитно стучали вилки, слышались хвалебные вздохи женщин и сочные комментарии Роберта.
Макар принялся раскладывать добавку.
– Ума не приложу, откуда у вас, бывалого лесника, такой дар в кулинарии? – спрашивала его Юля, принимая на свое блюдце добавку оладий.
Макар скромно улыбнулся и признался:
– В юности я учился на повара.
– Макар окончил полный курс с отличием, – добавил я. – К тому же он не боится экспериментировать.
– Он из обыкновенной крапивы может сделать двести разных блюд, – гордо сообщил Егор.
– Неужели? – изумилась Вера и положила себе еще порцию запеканки.
– А еще он ходил в море коком, – добавил Егор.
– Отчего же вы сменили море на лес? – поинтересовалась Юля.
– Я очень люблю море, – печально ответил Макар. – Но даже от малейшей качки меня начинает мутить. Так вот, вместо того, чтобы кормить экипаж и команду, я только и делал, что кормил морских рыб за бортом.
– Как жаль, – сочувствующе проговорила Юля.
– Это значит, тебя рвало прямо в море? – уточнил Егор.
– Да, – с тяжелой грустью ответил Макар.
– Подумаешь, вот я три дня блевал, когда отравился в школьной столовой! – важно сообщил нам Егор.
– Дорогой, не нужно заострять на этом внимание, – попросила Анна и поспешила направить тему в прежнем направлении: – Макар, но лес вам тоже нравится, ведь правда?
– Да, лес принял меня, – согласился старик. – Я вовсе не жалею о море и посвятил большую часть жизни нашему лесничеству.
– А что, неплохое решение, – сказал Роберт. – Послушай, Макар, разве интересно было готовить блюда из морских водорослей и всяких моллюсков. В лесу ведь побольше съедобной растительности встречается, верно?
– Из водорослей можно сделать больше ста шестидесяти пяти разных блюд, – ответил Макар. – Но я не жалею, нет, совсем не жалею о потерянном море.
– Макар, это было настоящее чудо,  – сказала Юля и сунула в рот кусочек оладий.
– Может еще? – спросил он.
Студенты протянули к нему свои блюдца.
– Мама дорогая! – проговорил Роберт, облизывая ложку. – Я бы не против поселиться здесь на всю жизнь, чтобы каждый день наслаждаться искусством Макара.
Я сделал глоток чая и не очень любезно поглядел на студента, эта его сокровенная мысль была не по мне.
– В чем же дело? – сказала Анна, поглаживая хвостик своей косы. – Каждый из вас может остаться работать в штате лесников, верно, Ярослав? – она мило поглядела на меня.
Я смерил жену пристальным взглядом, не шутит ли она, и многозначительно промолчал.
– Спасибо, я подумаю, – уклончиво ответил Роберт.
– Хорошая идея, – подхватила Вера, – пожалуй, я бы осталась работать в питомнике.
– Сударыня, не тешьтесь призрачной надеждой, – промурлыкал Роберт, – держу пари, если в городе предложат поработать в банке за хорошую зарплату, вы будете там.
– С чего ты взял? – обиделась Вера. – Меня деньгами не заманишь.
– Ну-ну, не спорьте, – дипломатично проговорила Анна. – Понятно, лесничество – не то место, где можно зарабатывать. Хватало бы денег на скромную жизнь. Верно, Ярослав?
Тут я оживился:
– Ну конечно, много работы, комары и сплошные заботы, – перечислил я одним духом.
– И тем не менее, вы лес не бросаете, – заметил Роберт.
– Нет, я вырос в лесу, люблю его и вряд ли смогу жить в городе, – ответил я.
– А я буду моряком, – заявил Егор.
– У каждого свои мечты, братец, – проговорил ему Роберт. – Но не всегда они сбываются.
– Мои сбудутся, – уверенно возразил Егор.
– Да, малыш, на сей счет, у меня нет сомнений, – произнес Роберт и запил свои слова киселем.
Егор поглядел на него исподлобья. Он терпеть не мог, когда его называли противным словом «малыш» да еще таким приторным тоном.
Тем временем, от еды мы несколько раздобрели и заговорили, о том, где и как нам искать пропавшего Женю. Но только мы о нем вспомнили, как он сам появился в дверях. У всех на лице отразилось недоумение. Женя еле держался на ногах и, едва не падая, схватился за дверной косяк. Вид у него был весьма потрепанный: всклоченная шевелюра, оцарапанные в кровь руки, изорванная рубашка и штаны.
– Женя, милый, что случилось?! – воскликнула Юля и поспешила к однокурснику.
– Тебя что, кабаны грызли? – промолвил Роберт.
– Нет, не кабаны, они бы совсем его сожрали, – рассудил Егор и поинтересовался: – Ты что же, в деревне подрался, да?
Женя мотнул головой.
– Ну почему ты молчишь? Женя! – Юля придерживала его, чтоб он не упал. – Тебе помочь?
– Я сам, – чуть слышно пробормотал Женя, развернулся и, пошатываясь, побрел в гостевой флигель.
Юля осталась стоять в растерянности.
– Роберт, чего ты сидишь? Помоги же ему, – приказала Вера.
Роберт послушно поднялся и вышел следом за Женей. Первые минуты после этого никто из нас не мог собраться с мыслями. Юля вернулась за стол встревоженная. Она трагично пожала плечами и села на стул. Егор глядел по очереди то на меня, то на мать, то на девушек. Макар, напустив на себя озабоченный вид, стал убирать со стола. Между тем, Женя помылся, переоделся и в сопровождении Роберта вернулся к столу. Теперь на его отмытом от грязи лице мы рассмотрели царапины и большой синяк под глазом. Женя сел за стол, и когда Макар поставил перед ним тарелки с запеканкой, салатом, супом, то немедленно принялся за еду.
– Скажи, что произошло? – спросил Егор, пристально глядя на Женю.
Тот промолчал.
– Сынок, дай ему поесть, – попросила Анна. – Он голоден.
– Иди-ка лучше поиграй, – сказал я.
– Не хочу, – отозвался Егор и опять уставился на Женю, рассматривая его, словно загадочную скульптуру.
Изголодавшийся студент торопливо ел суп, салат и запеканку, запивал оладьи цикорием, не обращая ни на кого внимания. Руки его дрожали, иногда изо рта выпадали крошки, Женя подбирал их со стола и запихивал в рот. Мы глядели на него с недоумением и ждали, когда он поест и хоть что-нибудь расскажет, а потом переключились на другие разговоры. Роберт взял гитару и стал наигрывать какую-то унылую мелодию. Наконец, Женя закончил с едой и отвалился на спинку стула с протяжным и тяжелым вздохом. Мы снова воззрились на него с нетерпением. Роберт перестал играть, отложил гитару и сказал:
– Послушай, мы тебя весь вечер ждали, а ты даже не хочешь ничего рассказать.
– Да, Женя, объясни, наконец, что с тобой приключилось? – попросила Вера.
Ее требовательный тон возымел немедленное действие, – Женя пошевелился, схватил голову руками, запустив пальцы в волосы, оглядел нас не заплывшим глазом, потом опустил руки и неуверенно проговорил:
– Вы все равно не поверите.
– Ну почему ты так думаешь? – сказала Юля. – Мы должны знать, что с тобой произошло.
– Ты с кем-то подрался? – допытывался Роберт.
Женя отрицательно покачал головой.
– Ну что же тогда? – спросила Вера.
Женя поглядел на нее и проговорил:
– Хорошо, только не сочтите меня фантазером, – тихо и медленно проговорил он. – Я расскажу вам, что со мной произошло в лесу и ничего не прибавлю лишнего.
Мы переглянулись и поглядели на Женю, озадаченные его странными объяснениями, потому что знали его, как человека не склонного к выдумкам. Между тем, студент помолчал и задумчиво продолжил:
– Я был в лесу, когда меня атаковали какие-то странные твари, – трагически произнес он.
– Ах! – воскликнула Юля, и глаза ее округлились.
– Ты ранен? – спросила Анна.
Женя поднял рукав рубашки и продемонстрировал глубокие красные царапины по всей руке до самого плеча.
– Боже! Что же это? – ужаснулась Юля.
– Какой зверь мог так исцарапать человека? – задумчиво проговорила Вера.
Я стал вспоминать всех обитающих в нашем лесу опасных животных, но никто, кроме кабана, мне в голову не приходил. А может, в нашем лесу появилась рысь? – подумалось мне. – Тогда было бы странно, почему никто из лесников до сих пор не видел ее следов. Надо будет поговорить с Гентасом.
– Болят? – спросил Роберт, внимательно рассматривая необычные царапины.
– Немного, – ответил Женя. – И этих тварей нет ни в одном зоологическом справочнике.
– Это маркополи – слуги Велняса, – уверенно сообщил Егор, – только демоны способны на такое.
– Дорогой, – попросила Анна Егора, – пожалуйста, сходи на кухню за Макаром, пусть он посмотрит и обработает раны своими средствами. Иначе может развиться инфекция.
Егор поспешил за Макаром и вскоре привел его.
Старик попросил Женю снять рубашку, и когда тот снял, то с обычной своей невозмутимостью, но самым тщательным образом осмотрел его царапины, потом что-то задумчиво пробормотал и ушел за лекарствами, которые хранились в кладовке.
Тем временем Женя продолжал:
– Все было ужасно, – промолвил он трагическим голосом.
– Так что же было? – нетерпеливо спросила Вера.
– Рассказывай, дружище, не томи, – потребовал Роберт.
Мы все внимательно воззрились на Женю в надежде, что он продолжит. Но он молчал.
– Дайте мне воды, – наконец изрек он. Ему немедленно подали полный стакан. – Благодарю. – Он осушил стакан, поставил его, вытер губы рукой и только теперь смог продолжать. – Это были странные существа, – произнес он замогильным голосом, и в этот момент к нам вернулся Макар. Женя отвлекся и, с беспокойством глядя на баночку с каким-то вязким зеленовато-розового цвета маслом, поинтересовался: – Будет больно?
– Не больнее, чем царапаются маркополи, – многозначительно ответил Макар, отвернул крышку, окунул в мазь кусок ваты и принялся смазывать Женькины раны.
– Маркополи?! – удивилась Юля и раскрыла рот.
– Маркополи?! – повторили все остальные разом.
– Да, похоже, это их проделки, – подтвердил Женя задумчиво.
– Вот, что я говорил! – радостно воскликнул Егор, казалось, он только этого и ждал.
– Иди спать, – приказал я.
– Но, пап, еще немного, – проныл он в ответ.
– Пусть сидит, – хмуро сказала Анна.
Женя глубоко вздохнул и продолжил, терпеливо перенося процедуры Макара, лишь время от времени перебивая свой рассказ шипением и содроганием тела, когда мазь больно пощипывала в ранах:
– Да, это были какие-то ужасные твари. После работы в питомнике, как вы знаете, я пошел в лес за малиной. Понимаете, хотел набрать ягод на ужин… Ай!
– Терпи, и не дергайся, а то в глаз попаду! – сердито предупредил Макар, обрабатывая мазью царапины на его лице.
– Так вот, я стал собирать ягоды в мешочек. Малины было много, я даже пожалел, надо было ведро взять. Собирал я, собирал, а потом меня что-то очень разморило. Солнце припекло, ветра нет, рядом болото и душно. Тогда я скинул рюкзак, присел под березой, достал флягу и выпил немного воды, вскоре я совсем расслабился. Кажется, я незаметно для себя задремал. Как долго я спал, не знаю. Но проснулся я от такого странного чувства, как будто на меня пристально смотрят. Вот так, как вы все сейчас. Точно так. Я сначала приоткрыл глаза – только щелочки сделал, но никого не увидел, тогда открыл пошире, но снова никого не увидел. Наконец я осмотрелся как следует. И тогда прямо перед собой увидел странную корягу. Гляжу, эта чертова коряга, словно живая, стоит и пялится на меня в упор. Представляете? Мне даже не по себе стало. Думаю, странная коряга какая-то, торчит из земли и глядит на меня. Я тоже на нее смотрю и ничего не понимаю; как вдруг эта самая коряга как прыгнет на меня, как зашипит, как вцепится да так молниеносно, что я не успел уклониться, а только вскрикнул от неожиданности. Эта тварь впиявилась в меня когтями ног, лапами стиснуло мое горло и при этом оглушительно визжала прямо мне в лицо. Да так яростно, что у меня барабанные перепонки чуть не полопались. Тогда я тоже жутко заорал. Я ору. Она визжит. Хорошенькое дело! Вижу, какая у твари зубастая пасть, змеиный язык, зеленые глаза. Потом я схватился за его лапы, оторвал от себя и сбросил урода на землю.
Женя сильно разнервничался, и речь его сделалось сбивчивой. Мы не спускали с него глаз. Макар, закончив обрабатывать раны, сунул баночку с зельем в карман, подал Жене его рубашку, чтоб надел, и сам устроился в кресле возле окна. А там, за окном – чернота. Привлеченные светом мотыльки влетали в форточку, крутились вокруг лампы и бились в ее горячее стекло. Ветер вздыхал и шелестел в деревьях, подвывал в щель под дверью. Девушкам стало не по себе, они тесно прижались друг к дружке на диване, забравшись на него с ногами. Егор сидел на полу в обнимку с Плутом. Анна старательно хранила спокойствие, видимо, не в силах связать мистику и реальность воедино.
– Мне сделалось жутко, – взволнованно проговорил Женя, застегивая рубашку. – Вообразите, спите вы, спите, и вдруг на вас неизвестная науке гадина кидается, да еще визжит так оглушительно.
– Ты не должен был показывать страх, – произнес Егор. – Гентас говорит…
– Помолчи, милый, пусть Женя сам все расскажет, – попросила Анна.
Егор виновато поглядел на мать и замолчал.
По вискам Жени покатились капельки пота, он протер лицо ладонью и продолжил:
– Этот чертов демон исчез, как только ударился о землю, будто провалился. Я вскочил на ноги и хотел уйти с этой поляны, как вдруг мне преградили дорогу. Странные существа атаковали меня.
– Маркополи, – уточнил Егор. – Все это маркополи. Перед ними нельзя показывать свой страх. – Тут Егор заметил неодобрительный взгляд матери и замолчал.
– Представляете! – молвил Женя. – Нечисть на меня бросается: кусает, царапается, толкает. Думаю, конец мне настал. Как тут защищаться, я понятия не имел. Я отбивался от мерзавцев вслепую. Лезут гады, откуда – не понятно. Как будто из-под земли. Еле отбился, подхватил рюкзак и – бежать. Демоны вдогонку. Снова набросились разом. Я заорал. Тут бы меня они и растерзали, по костям разобрали и ногтя не оставили. Как вдруг по лесу раздался громкий рев, похожий на звук рога. В одну секунду демоны исчезли, будто всех ветром сдуло, а я остался лежать, ни жив, ни мертв, весь в грязи и крови. Что это за рев такой прозвучал, я не понял. Только слышал я удаляющийся стук копыт. Потом я стал подниматься, опираясь на ствол соседней березки. Встал, огляделся вокруг – никого нет, одни камни да сучья валяются повсюду и трава примята, земля изодрана как на поле битвы. Тогда я поднял рюкзак и побрел оттуда как мог скорее.
На этом Женя закончил. Бедный студент так волновался, что у него тряслись руки, а лоб покрылся капельками пота. Макар, дождавшись окончания рассказа, немедленно вышел, что-то себе бубня. Я не расслышал, что он говорил на ходу. Все находились под впечатлением этой странной истории и больше всего оттого, как искренне и подробно рассказывал Женя, да так, что не оставляло у нас никакого сомнения в достоверности произошедшего. Тем более Женя – человек серьезный, он никогда прежде не увлекался сверхъестественными, непонятными явлениями и придерживался материалистических воззрений. А тут такое!
– Послушай, Женя, а не выпил ты чего-нибудь лишнего? – проговорил Роберт, хотя в его голосе прозвучало сомнение.
– Нет. С тех пор как в кладовке заперли ящик с водкой, я не пью ничего крепче чая, – твердо ответил Женя.
– Может, малина была с какими-нибудь опасными примесями? – предположила Юля.
– Ягоды, как ягоды, – проговорил Женя.
– А может, ты надышался болотных испарений, когда задремал под березой? – спросила Вера.
– Да вы что, ребята, вы посмотрите, какой он истерзанный! – вмешался Егор. – Да у него на плече следы острых зубов!
– Однажды, когда я пробирался через колючий малинник, то исцарапался точно также, – заявил Роберт.
– Не в малиннике это произошло, а рядом, – обиделся Женя. – И вообще, я не желаю поддерживать спор. Я предупреждал вас: очень странный случай, вы не поверите. Так вот я не настаиваю, можете думать, что хотите. Пожалуй, на вашем месте, я бы тоже в такое не поверил.
– Женя сказал правду, – мрачным голосом заявил Егор. Все обернулись к нему. – Гентас давно рассказывал об этих лесных демонах. Он говорит так: демоны не причинят вреда тому, кто их не боится, но чем больше о них думаешь, тем больше их становится. Все то, чего ты, Женя, опасался, они и вытворяли с тобой. А еще они нападают на пьяного, больного или уставшего человека, который заблудился в лесу. Бывает, что болотные испарения отравляют разум. Когда человек слаб, маркополям легче им овладеть, внушить свою волю, разорвать и растащить по кусочкам. Хотя в лесу живут твари пострашнее: мурги и вилктаки. Если бы напали они, ты, дорогуша, вряд ли выжил, они бы забрали тебя в свой темный мир на пропитание своим личинкам. – Мы с удивлением слушали Егора, а он знай себе, продолжал: – Демоны восстали из прошлого. Гентас беспокоится, что их становится много, и они набирают силу, – заключил он.
Все слушали Егора с изумлением. Даже я не стал обрывать его, потому что Гентас и меня предупреждал об этом. Зло вновь возвращается. Происшествие с Женей меня немало озаботило.
– Это ужасно! – воскликнула Юля.
– Не пора ли нам сворачиваться? – предложил Роберт. – Может, нам поискать другое место для практики.
– Глупости, – бросила Вера. – Эти демоны – плод вашей фантазии.
– Только фантазии эти больно кусаются и царапаются, – страдальческим тоном проговорил Женя.
– Погодите, ребята, – сказала Юля и обратилась к Жене: – А что за странный звук избавил тебя от маркополей?
Женя пожал плечами.
– Это Гентас, – догадался Егор. – Он, значит, был там в тот час. Он как-то узнал и прискакал на помощь.
Тут вернулся Макар. Он принес стакан с какой-то странной на вид зеленоватой жидкостью. Старик подошел к Жене и подал ему этот стакан.
– Отвар из лекарственных трав, – объявил он. – Не волнуйся, он очистит твой организм от инфекции. Тут есть чеснок. Пей смелее. Рецепт этого средства однажды дал мне Гентас. Это прусское зелье испытанное веками. Пей.
 Женя брезгливо взял стакан, осторожно посмотрел на свет мутную жидкость, понюхал и проговорил: «Воняет зеленью и чесноком», после чего собрался с духом и, сделав глоток, поморщился.
– Что? – спросила Юля.
– Горькая и немного жжет, – ответил Женя.
– Пей смелее, – подбодрил Макар.
Женя снова посмотрел в стакан и стал пить с таким отвращением, что мы все, глядя на него, тоже скривились, словно ощущали ту же горечь. Несчастный студент выпил, выдохнул, вытер тыльной стороной ладони рот и вернул стакан Макару.
– Если у тебя раны в других местах, – проговорил старик, принимая стакан, – ты должен обработать их мазью тоже. Отправляйся в свою комнату, там и намажешься. Смотри, ни одной царапины не пропусти, – предупредил он.
С этими словами Макар достал из кармана знакомую нам баночку и отдал Жене.
– А что в составе этой мази? – поинтересовался Роберт.
– Здесь разные виды растений, – проговорил Макар. – Есть ягоды вороньего глаза, сок крапивы, белены и полыни.
– Ядовитые травы, – многозначительно заметил Роберт.
– Совершенно верно, – сказал Макар. – Только соки тех трав смешаны здесь в строгой пропорции. Иначе мазь не окажет нужного действия. Да, вот еще что, Женя, завтра утром намажься снова.
После этого мы стали расходиться по своим комнатам. Произошедшее со студентом обеспокоило меня, и я решил, что пришло время, наконец, во всем разобраться до конца. Тем более я хотел знать, почему на наши головы в последнее время посыпалось столько неприятностей? На этот вопрос мог ответить только Гентас.
На другой день я освободился пораньше, оставил мальчиков и лесников на расчистке просеки, седлал Ставра и поскакал к Гентасу. Старого лесника я нашел, как обычно, в саду. Он сидел в кресле и что-то щебетал бельчонку, который сидел у него на коленях и потрошил еловую шишку, осыпая шелухой и чешуйками штаны Гентаса. Лайма готовила ужин, она вертелась у плиты, на которой гейзерами дымились кастрюли, сковородки, плошки.
– Это демоны Велняса, – проговорил Гентас, когда я завел с ним разговор на счет студента.
– Но почему демоны Ульмеригии не доставляли столько хлопот раньше? – спросил я.
– Потому что теперь Велняс чувствует мою старость, – начал объяснять Гентас. – Тускнеет моя звезда на небосклоне Вечного мира. Демон собирается с силами. Его цель – прусский идол. Велняс никогда не оставит надежду воцариться над прусской землей. Но для этого ему необходимо уничтожить идол Перкуно. Нам, пруссам, суждено бороться с демонами и славить наших богов ровно столько, сколько мы существуем. Я теперь стар, идолу нужен новый, молодой, сильный и смелый воин.
– Выходит, Велняс существует, пока, извини меня, Гентас, жив последний прусс? – удивился я.
Этот вопрос очень расстроил Гентаса, он поглядел на меня печальными глазами и ответил:
– Ты мало что понимаешь в этом, Ярослав. – Гентас задумался, но вскоре продолжил: – Нет, демоны останутся, потому что они лукавые оборотни. Теперь Велняс пытается укрепить свою власть. Борьба будет продолжаться бесконечно.
– К славянским демонам примкнет? – спросил я.
– И к христианским тоже, а точнее, к дьяволу, которого вы частенько гоните прочь, – добавил Гентас.
– Христианская вера пришла на эту землю много веков назад, – напомнил я.
– Вот именно. И потому я продолжаю бороться с Велнясом и взываю к богам о помощи, обращаюсь к Перкуно с мольбами.
– Гентас, я никогда не имел ничего против пруссов. Наоборот, считаю, эта земля по праву принадлежит вам.
– Истинный прусс никогда не изменит своим богам, – твердо произнес Гентас. – И воевать со злом будет до конца.
– Мой отец никогда не сталкивался с прусскими демонами в нашем лесу, ведь он был верующим человеком, верно?
– Да, твой отец был религиозным и почитал Христа. А прусские или славянские боги и демоны являются тем, кто в них верит или хотя бы сомневается в существовании Христа. Возможно, тот пострадавший студент, о котором ты говоришь – ни во что не верит, не так ли?
– Да, он убежденный материалист, – подтвердил я.
– Ну, а коли у него нет своего бога, тогда у него есть те демоны, на чьей земле он находится. Вот почему его атаковали маркополи, – сказал Гентас и добавил с ухмылкой: – Ему бы не дурно креститься.
– Я поговорю с ним. Но для моей семьи они, выходит, не опасны?
– Да, Ярослав, они не причинят тебе вреда. Но могут поступить иначе. Ты ведь беспокоишься за студента? Думаю, тебе не очень хочется отвечать за него перед властями.
Я молча кивнул.
– Тебе не хочется иметь неприятностей из-за туристов, которые тонут в болотах, гибнут от голода, заблудившись в чаще, или страдают от укуса гадюк – все то зло, которое порождают демоны. Тебя одолевают браконьеры. Вот и министр скоро пожалует. Велняс, будь уверен, постарается причинить тебе немало хлопот. Он чувствует твою силу и пытается убрать тебя любым косвенным способом. А бывает, и крещеный человек начинает верить в существование призраков и богов, оставляет веру в своего Бога, и тогда он тоже может стать жертвой этого дьявола.
– Мой сын?! – воскликнул я в ужасе. – Ты имеешь в виду Егора?
– Да, он в опасности, – проговорил Гентас серьезно. – Я помогаю твоему сыну, но силы мои на исходе. Он знает о существовании демонов Ульмеригии. Но постой, не угнетайся так. Скоро беда пройдет. Ибо приближается день, когда идол перейдет в сильные руки, и Велняс со своими демонами перестанет вам досаждать.
– Новым хозяином станет Эрвин?
– Да.
– Тогда скажи мне, Гентас, что за странный гудок слышал студент? Выходит, кто-то вспугнул демонов, это так?
– Идол направил меня в то самое место, где маркополи напали на человека. Я прогудел в рог богини Лаздоны, примчав на Пергрюбрюсе в ту роковую минуту. Рог Лаздоны отпугнул демонов. Вот что это было.
– Выходит, ты спас человеку жизнь?
– О, мой дорогой, сколько раз мне приходилось это делать! Демоны то грибника заведут в глухомань, то охотника завлекут в болото, то кабана натравят, чтобы проверить, как быстро бегает человек.
– Гентас, я очень боюсь за Егора.
– Твой отец заботился о твоей душе. Вспомни, как часто вы посещали церковь… ездили в Литву. А теперь?
– Ты прав, Гентас. Я упустил воспитание сына. И должен немедленно заняться им.
– Но знай, Ярослав, у любого христианина тоже есть враг, и твой отец это знал. Всеволод говорил мне о нем. Ибо враг этот – Сатана.
– Верующему человеку легче справиться с дьяволом, – проговорил я.
– Значит, у тебя есть шанс спасти твоего сына, – ответил Гентас.
– Спасибо, Гентас, сейчас ты открыл мне глаза на многие вещи, которых я не понимал, – проговорил я. – Теперь я знаю, что нужно делать.
– Будь здоров, и пусть удача сопутствует тебе, христианин, – сказал он.
– Гентас, береги себя, – проговорил я на прощание.

А спустя несколько дней очередной странной историей нас позабавила Юля. Мы все сидели за ужином на веранде. Приключение Жени сплотило студентов и нашу семью воедино, теперь мы и завтракали и ужинали вместе, а я получил хорошую возможность быть в курсе всех событий, которые происходили со студентами. Такие совместные застолья немного успокаивали меня, во всяком случае, я мог предупредить какие-либо очередные неприятности, которые могли бы случиться с нашими ботаниками в лесу. Ведь из-за них я мог в любой момент полететь с работы.
На следующий день после жуткого происшествия в лесу, Женя ходил в Пруссовку и там, у случайной бабушки, торговавшей молоком и творогом за прилавком придорожного рынка, спросил, не найдется ли у нее Библия? Но у бабушки оказался только засаленный Псалтырь. Не раздумывая, Женя тотчас его купил, а потом темными вечерами читал к немалому удивлению своих однокурсников.
В тот вечер Макар с обычной своей обходительностью дворецкого потчевал нас очередными кушаньями. Это были говяжьи отбивные с молодым картофелем в сметане и посыпанным свежим укропом, чай из листьев смородины и цветков липы, а также печенье из смолотых в муку корней лесного кипрея с добавлением еловых семян и ягод черники. Все были в хорошем настроении, хотя немного уставшими после напряженного трудового дня и живо принялись за еду.
Утолив голод отбивными с гарниром, мы немного расслабились и мало-помалу разговорились. У каждого накопились впечатления от прошедшего дня, которыми хотелось поделиться. Сегодня студенты работали в лесу, укореняя саженцы редкого вида колокольчиков, которые, по словам Анны, исчезли из этих мест еще в начале двадцатого века. Первой заговорила Юля, она долго собиралась нам что-то сообщить, соображая, с чего лучше начать.
– Представляете! – сказала она и торопливо запила кусок печенья чаем. – Я пробиралась из чащи на светлую полянку, которая виднелась за деревьями, – продолжила она сбивчиво. – И там увидела нечто странное. Ничего подобного я и вообразить себе не могла. То есть, ни за что бы не поверила, расскажи мне об этом кто-нибудь другой.
– Что же ты такое видела, сударыня? – поторопил ее Роберт, сгорая от нетерпения услышать очередную демоническую историю. – Я весь во внимании.
– Погоди, не перебивай, – попросила Юля. – Вечно тебе не терпится. Сейчас все расскажу. – Она опять сделала глоток чаю и продолжила: – Так вот, выбралась я из кустов снежноягодника, осмотрелась. В общем, увидела я поляну посреди леса, а на этой поляне играет мальчик.
– Мальчик? – удивился Роберт.
– Да, мальчик, – повторила Юля.
– И что дальше? – полюбопытствовал Женя. После атаки маркополей в одиночку по лесу он больше не ходил. И теперь ему было интересно послушать, что расскажут другие.
– Обычный на вид мальчик, но представляете! Он запросто общался с дикими зверями и птицами!
Все с недоумением поглядели на Юлю.
– Ты не перегрелась на солнышке, милая сударыня? – съехидничал Роберт.
– Причем тут солнышко? – возмутилась Юля его снисходительно-небрежному тону. – Я же говорю, видела мальчика. Так вот этот необыкновенный мальчик играл с дикими лосятами! Мало того, играл, так еще и разговаривал на каком-то нечленораздельном зверином языке!
– Боже мой! Чтоб я еще раз сунулся в этот лес! – простонал Женя. – Я вам говорю, тут какая-то чертовщина. Нет уж в следующем году, извините, Анна Николаевна, я буду работать над курсовой в городском ботаническом саду. В лес – ни ногой. Если, конечно, живой останусь после этой практики.
– Какой-нибудь Маугли, что ли? – подхватил Роберт, не спуская изумленных глаз с Юли.
– Не знаю, – рассеянно ответила девушка.
– Это Эрвин, – наконец вмешался Егор.
– Кто этот Эрвин? – Юля с недоумением посмотрела на Егора.
– Прусский принц, – ответил Егор. – Он мой друг и часто бывает в нашем доме. Вы разве не видели?
– Нет, – ответила Юля.
– А-а, это который внук Гентаса? – вспомнил Роберт.
– Он самый, – ответил Егор.
– Он что, вырос в лесу и выкормлен зверями? – поинтересовалась Вера.
– Нет, общаться с животными его научил дедушка, – ответил Егор и добавил: – И меня учил тоже.
– А разве пруссы сохранились? – поинтересовался Женя.
– Конечно. Эрвин, его дед и Лайма – последние настоящие пруссы, – сказал Егор. – Они родом из племени сембов.
– Откуда это известно? – спросил Роберт, скептически ухмыляясь.
– У них есть идол Перкуно, который передается по наследству. Этим идолом владел их древний предок Кальвис, сын Гониглиса. А главное, в чужих руках этот идол бездействует, становится обыкновенным куском янтаря. Им может владеть только настоящий прусс, верно, пап?
В эти минуты я внимательно слушал Егора и в ответ лишь слабо кивнул.
– Очень любопытно, – признался Женя.
– И что дальше? – Роберт посмотрел на Юлю пристально.
– Да, так вот, этот мальчик, как вы его называете?
– Эрвин, – напомнила Вера.
– Он так мило играл с лосятами и разговаривал с ними, что я засмотрелась. Они весело скакали наперегонки, охотились за бабочками, а мать стояла, жевала листья, и следила за ними с умилением. Ей как будто самой хотелось присоединиться к детям, да только здорова она больно. А потом мальчик повел рукой над луговыми цветами, прошептал что-то, и тогда все бабочки, которые там были, закружились вокруг него и лосят, как снежинки. Вы не поверите! Бабочки танцевали над лугом! – воскликнула Юля. – А кузнечики заиграли мелодичнее и громче, настоящий скрипичный оркестр!
– И долго они так плясали? – с ухмылкой поинтересовался Роберт.
– Не очень. – Юля взмахнула рукой. – Я наблюдала, боясь пошевелиться, чтобы не вспугнуть. Как вдруг к мальчику слетел черный дрозд и сел на его плечо. Я не знаю, что ему напел этот дрозд, только мальчик вдруг с изумлением поглядел в мою сторону, мне даже показалось, что он увидел меня, потом подошел к иве, сорвал ветку и отдал ее лосихе, после этого они расстались. Лосиха увела телят в лес. А мальчик скрылся в чаще.
– Дрозд предупредил Эрвина, – объяснил Егор.
– Удивительные дела творятся в этом лесу! – проговорил Женя и поглядел на меня.
– Ничего удивительно, – отреагировал Егор. – Надо лес понимать. Тогда любой зверь стане твоим лучшим другом.
– А этот мальчик, он что же, со всеми зверями так умеет общаться? – поинтересовалась Вера.
– Конечно, – ответил Егор. – Да у него дома – зверинец. Он всяких больных или раненых животных подбирает и выхаживает потом. А еще он умеет разговаривать с деревьями и цветами.
– Как романтично! – воскликнула Юля.
– Ничего романтичного, – махнул рукой Роберт, – Кант еще в восемнадцатом веке сказал: «Мы принадлежим к животному царству и становимся людьми только через образование». Любой может найти общий язык со зверями.
– Вечно ты лезешь со своим Кантом, – фыркнула Вера.
– А что, разве не так? Все мы – животные, – подтвердил Роберт.
– Тогда ты – самое нудное и противное из всех, – бросила ему Вера.
– Подумаешь, – отмахнулся Роберт.
– Ну не ссорьтесь вы, – примирительным тоном проговорила Анна, она только сейчас оторвала глаза от очередного номера журнала «Растения Прибалтики», который с большим увлечением читала за едой. – Что-то вы все про демонов да о пруссах рассуждаете? Хоть бы раз поговорили о ботанике. Вам экзамен сдавать.
– Анна Николаевна, так мы целый день только о ней и думаем, – заверил ее Женя.
– Ну, это мы еще посмотрим. На экзамене я проверю, о чем вы целый день думаете, – улыбнулась Анна и почему-то посмотрела на меня.
– Не пора ли нам по постелям, – с раздражением произнес я.

Следующий вечер в лесничестве выдался необыкновенно спокойным. Это был первый тихий вечер с тех пор, как в нашем доме появились студенты. Я был доволен, сегодня никто не пострадал в битве с демонами, не заблудился в чаще, не завел интриг с русалками на болоте и, главное, неслышно было песен Роберта. Отчего он перестал петь, мне тогда было не известно. Я мог только гадать: или потому что в гитаре лопнули струны, а новые купить было негде, хотя это маловероятно, или Роберт решил проявить уважение к нашему слуху, или закончился запас остроумия, необходимого для сочинения песен, а может, была какая-то другая причина. Как бы там ни было, Роберт молчал, а я тихо радовался. И все было бы так хорошо, если бы не одна неприятность, которая со мной приключилась: я вывихнул ногу на уборке сена.
Лесники забрасывали в телегу душистые клочья сена вилами, затем, когда телега наполнялась доверху, я отвозил сено на хозяйственный двор, где мы с мальчиками закладывали его в хранилище. Стог за стогом мы, наконец, убрали почти все оставшееся на лугах сено. Я был доволен. Но вот уже в конце трудового дня я вдруг оступился и рухнул с сеновала. К счастью, вывих был не тяжелый, но из-за него я не мог свободно двигаться, и оставшуюся работу пришлось заканчивать лесникам и мальчикам без меня. Остался я на попечении Макара, который посоветовал к врачам не обращаться, а заявил, что сам поможет. С этими словами он наложил мне на больную лодыжку распаренные стебли белены и хорошенько забинтовал, а потом напоил меня отваром зверобоя и мяты. После этого старик посоветовал поменьше двигаться хотя бы пару дней.
Студенты весь день копались в питомнике, не разгибая спины, а вечером, перед ужином, разбрелись по своим делам. Дней пять оставалось до окончания практики, и я с большим нетерпением ожидал наступления того счастливого времени, когда их выпровожу, и молил Бога, чтобы до тех пор ничего дурного ни с кем из них не приключилось.
В один из тех вечеров Анна оккупировала кабинет и попросила ее не отвлекать, особенно унылыми разговорами о моей травме, потому что ей нужно срочно написать отчет. Макар готовил ужин. Егор и Эрвин укатили на велосипедах в деревню. Женя и Юля отправились за покупками в сельский магазин, была их очередь, а Роберт и Вера пошли прогуляться по лесной дороге, я уже тогда подозревал, что между ними происходит какой-то серьезный разговор.
Оставшись один, я удобно расположился на скамейке перед крыльцом, выставив больную ногу, и залюбовался белыми розами, цветущими возле дома. Сад был красивым подтверждением удачного объединения творческих сил природы и таланта искусных цветоводов. Я наблюдал, как бабочки порхают над цветами, привлеченные ароматами и нектаром. Солнце клонилось к вершинам деревьев, озаряя наш двор и балуя венчики цветов теплым сиянием.
Вера и Роберт вернулись с прогулки довольно быстро. Они прошли в сад через заднюю калитку, там, где находился питомник, и подошли к веревочным качелям с дощечкой для сидения, которые находились среди яблонь. Меня они не заметили из-за высоких кустов, хотя я хорошо видел их. На Вере было легкое светлое платье в синий горошек, на ногах босоножки, Роберт был в сиреневой рубашке и джинсах. Девушка села на качели и стала тихонько раскачиваться. Ветерок играл подолом ее платья. В эти минуты Вера казалась беззаботной и даже счастливой, чего не скажешь о Роберте. Он облокотился на ствол яблони и, похоже, был чем-то расстроен. Некоторое время они молчали.
Первым заговорил Роберт. Голос его звучал с грустными нотками. Он и в самом деле был очень взволнован, а Вера холодна и спокойна.
– Я все же догадываюсь, почему ты не хочешь провести со мной каникулы в Светлогорске, – с досадой проговорил Роберт.
– Ты обманываешь самого себя, – холодно отозвалась Вера.
– Нет, Вера, тебе больше нравится он, – продолжил Роберт.
– Роберт, я ведь обещала, я подумаю, – сказала она.
– Как в прошлый раз? Я больше часа прождал тебя возле «Зари» с билетами, а ты не пришла. – От волнения Роберт расстегнул рубашку на груди и потер шею, как будто ему сделалось жарко и душно. – Нет, ты не просто не смогла, ты не хотела провести со мной тот вечер в кино, потому что тебе нравится он.
– Роберт, не говори так, – попросила она.
Тут с дороги послышались оживленные голоса: из деревни возвращались Женя и Юля с полными сумками продуктов. Тогда Вера что-то тихо ответила Роберту, и они прекратили свой печальный разговор. Вера спрыгнула с качелей и направилась к дому. Роберт посмотрел на нее исподлобья и, опустив голову, побрел следом. Проходя мимо меня, оба немного смутились, хотя я сотворил вид, будто ни о чем не подозреваю и пристально разглядываю свою больную ногу.
– Как ваша нога? – поинтересовалась Вера.
– Ничего, сегодня уже лучше, – ответил я самым беззаботным тоном. – Стараниями Макара, завтра буду в полном порядке.
Вера мне улыбнулась, Роберт сухо пожелал: «Поправляйтесь», после чего они последовали в дом.
На другой день уже все заметили, что между Робертом и Верой что-то не ладится. Весь день Роберт ходил угрюмый и даже перестал отпускать шутки за столом, без которых он до сих пор не обходился. Мы с Анной в личные дела молодежи не вмешивались. Женя, я слышал, интересовался у Роберта, отчего тот сделался таким смурным. Роберт в чем-то признался ему, но сразу предупредил, что во всем разберется самостоятельно. Возможно, Вера делилась своими переживаниями с Юлей, но для меня их разговоры остались тайной. Зато Егору было все любопытно. Он во многих делах проявлял упорство, рано или поздно добивался желаемого, и на сей раз, вероятно, так допытал несчастного Роберта, что студент не выдержал и сдался.
Роберт сидел на скамеечке возле дома, пребывая в тоскливом одиночестве, когда перед ним вдруг возник Егор, будто его нарисовали. Егор пристроился рядом с лукавой ухмылкой на губах и, бросив короткий взгляд на Роберта, уставился на розы. Егор заговорил не сразу и начал подбираться к студенту как бы издалека.
– Скажи, Роберт, тебе нравятся эти цветы? – спросил он.
Роберт очнулся от своих мечтаний и с удивлением поглядел на Егора, весьма озадаченный таким простым и по-детски непосредственным вопросом, который можно было услышать разве что в самой непринужденной и праздной обстановке. «Причем тут цветы? Мне не до них», – молча ответил Роберт всем своим видом. Потом с досадой отвернулся от Егора и тогда только уныло проговорил вслух:
– Ничего особенного, видел и красивее.
Такой ответ вполне удовлетворил Егора и тогда он немедленно поинтересовался:
– Ты чем-то расстроен?
– С чего ты взял, мелкий? – продолжая негодовать, спросил Роберт.
– За сто километров видно, – объяснил Егор. – И вообще, так плохо о маминых розах еще никто не отзывался.
– Ну и что? – фыркнул Роберт.
– Я ведь вижу, какой ты мрачный второй день ходишь.
– А тебя, мелкий, это не касается.
Егор ненавидел, когда его называли «мелкий», в другой раз он бы вмазал этому Роберту хорошенько, но желание докопаться до истины не позволяло ему сейчас разрушить дипломатические отношения. Он потер нос, тщательно скрывая раздражение, и продолжил разговор в том же духе, лояльно и даже проникновенно:
– Но я только спросил. Может, я чем-нибудь могу помочь…
– Иди лучше погуляй, – перебил его Роберт.
– Мне не хочется, – произнес Егор. – У меня, между прочим, тоже настроение поганое, особенно когда рядом страдает человек от неразделенной любви.
Услышав последнее замечание, Роберт с удивлением воззрился на мальчика.
– Откуда ты знаешь? – спросил он.
– Это из-за Веры, правда? – сказал Егор, настойчиво приближаясь к цели.
– Кто тебе сказал? – Роберт воззрился на Егора пристально.
– Я все знаю, – невозмутимо отозвался Егор и стал болтать ногами.
– Что ты знаешь, мелкий? – оживился Роберт.
– Во-первых, я не мелкий, во-вторых, Вера любит другого, вот что, – проговорил Егор.
– Чего! – воскликнул Роберт совсем уже пораженный осведомленностью мальчишки. – Это она тебе сказала?
– Нет, – признался Егор, – цветы.
– Какие еще цветы?
– Вот эти. – Егор показал на розы. – Я слышал вчера, они весь вечер о вас двоих шептались.
– Шептались?
– Ну да.
– Ты чего это, парень, морочишь мне голову, а? Признавайся, что она тебе сказала? – Роберт начал выходить из себя. Казалось, спички было достаточно, чтобы он взорвался.
– Ни фига я не морочу, – обиделся Егор.
– Морочишь.
– Нет.
– Да.
– Нет.
– Короче, выкладывай, живо.
– Я уже все рассказал.
– Так о чем шептали цветы?
– О том, что вы поссорились с Верой.
– Ты смеешься надо мной!
– Надо мне больно.
– Так значит, шпионил, подслушивал, да?
– Нет, я же в деревне с Эрвином был, – терпеливо объяснил Егор.
– Значит, отец твой или Макар слышали, – предположил Роберт.
– Говорю же тебе, цветы вчера весь вечер об этом шептались. Они все слышали.
– Ты, мелкий, издеваешься, да?
– Вот еще, – бросил Егор небрежно.
– Послушай, ты не морочь мне голову, – сказал Роберт. – Цветы не могут шептать.
– Еще как могут! – возразил Егор. – Они все чувствуют.
– Ну и что же они нашептали?
– Ты предложил Вере поехать в Светлогорск, а она пообещала подумать.
Услышав это, Роберт на минуту окаменел. После чего, едва только придя в себя, соскочил со скамейки, схватил Егора за воротник и встряхнул.
– Признавайся, кто тебе это сказал? – со злостью проговорил он.
– Цве-ве-ты-ы, – сбивчиво от тряски повторил Егор. – Ты-ы и-и-идиот, да-а?
– Послушай, не выводи меня из себя! – злился Роберт, пристально глядя Егору в глаза.
– Пусти, придурок! – воскликнул Егор. – Пуговицы оторвешь.
Но Роберт, яростно сверкая глазами, весь красный лицом, прижал мальчишку к спинке скамьи.
– В последний раз спрашиваю, кто тебе это сказал? Говори!
– Отпусти! – повторил Егор, нахмурившись.
Роберт сильно встряхнул Егора еще раз.
– Говори, живо!
– Отпусти, дурак!
Роберт сначала ослабил хватку и, наконец, отпустил. Он встал перед мальчиком, тяжело дыша от гнева. Егор поправил рубашку и перевел дух.
– Ну, я жду, – поторопил Роберт.
– Они… они… сказали, – упрямо промолвил Егор, показывая в сторону цветов. – Они сказали, что если… Что ты убьешь его, если она откажет тебе.
Роберт побагровел, казалось, его рыжие волосы сейчас вспыхнут от ярости, и наклонился к мальчику.
– Ты, мелкий шпион! – прошипел он в лицо Егору, но вдруг опомнился. И с удивлением проговорил: – Но я же это шепотом сказал! Как… как ты мог услышать?!
– Я десятый раз отвечаю: от цветов.
Роберт без сил опустился на скамейку и устало проговорил:
– Но ведь цветы не могут говорить, так?
– Могут, только нужно уметь их слушать и понимать, – объяснил Егор.
– Хорошо, пусть так, – Роберт не верил упертому мальчишке, но понял, что добиться от него правды невозможно. – Значит, ты умеешь?
– Конечно, меня папа научил и Эрвин. Скажи, а ты в самом деле так сильно любишь ее?
Роберт печально кивнул.
– Хочешь, я поговорю с ней? – предложил Егор.
– Не надо.
– Ну, как хочешь.
– А ты, парень, хитрый, – проговорил Роберт с иронией. – Обманом все выведал. Ну да ладно, только прошу тебя, не говори никому, пусть это останется между нами, идет?
– Идет, – согласился Егор.
– Хм… цветы… говорящие цветы! Надо же такое придумать!
Некоторое время Роберт и Егор сидели молча, созерцая бабочек, легкомысленно порхающих над розами. Но потом Роберт повернулся к Егору и проговорил:
– Вот что, послушай, мелкий. Раз уж ты все знаешь, я хочу тебя попросить кое о чем.
– Валяй.
– Не вмешивайся в наше дело, понял?
– Хорошо. Я и не собирался.
Тогда Роберт поднялся и пошел в дом.
На другой день Роберт ходил мрачнее грозовой тучи. За завтраком он поковырял в своей тарелке и, не притронувшись к еде, отставил ее, выпил стакан воды и, ко всеобщему недоумению, вышел во двор. Он весь день копался в питомнике и за половину дня выполнил двухдневную работу. За обедом не произнес и слова, без аппетита похлебал борщ, а потом ушел в лес и где-то там пробыл до вечера, как отшельник. Охваченный смятением, Роберт надеялся встретить в лесу демонов, перебить всех до одного или самому пасть их жертвой, в любом случае он бы остался в памяти друзей отважным героем, только демоны почему-то не показывались. Зато одинокое блуждание в лесу благотворно подействовало на его ум, потому что вернулся он с каким-то хорошим планом в голове и оттого немного приободренный. Дождавшись, когда Егор вернется из деревни, Роберт позвал его, после чего оба уединились в саду. Егор взобрался на качели, Роберт встал перед ним, схватившись за веревки, и заявил:
– Послушай, дружище, я тут подумал, не поможешь ли ты в одном важном деле?
– В каком? – спросил Егор осторожно.
Роберт с опаской поглядел на окружающие их любопытные цветы и тихо проговорил:
– Видишь ли, Вера даже не хочет слышать меня, тогда, может быть, ты поговоришь с ней, а?
Егор сложил на груди руки, нахмурил брови и промолчал.
– Послушай, ты извини меня, ладно? – проговорил Роберт. – Я был расстроен вчера и наговорил много гадостей.
Егор еще больше насупился.
– Я тебе заплачу, – предложил Роберт.
– Деньги портят душу, – с достоинством ответил Егор, вспоминая слова Эрвина. – А в лесу они и вовсе не нужны.
– Ну чего ты хочешь?
Егор подумал немного.
– Яхту ты, конечно, мне не купишь, – рассуждал он. – Моторную лодку тоже не осилишь.
– Ничего себе, запросы! – возмутился Роберт.
– Ладно, за полтинник поговорю, – уступил Егор.
– По рукам, – поспешно промолвил Роберт, опасаясь, чтобы этот хитрец не запросил чего-нибудь еще.
Егор хлопнул по ладони Роберта, после чего они немедленно расстались.
Вечером Егор отправился помогать маме в питомнике, нужно было до наступления темноты распикировать несколько десятков саженцев. Тут же работали девушки. Роберт и Женя отправились в лес за свежей хвойной землей, какая бывает в ельнике. В тот раз Егор без конца крутился возле Веры.
– У тебя все из рук валится, – заметил он, когда Анна и Юля понесли ящик с рассадой к сараю, и они остались вдвоем. – Так мы до утра не закончим. Что-то не так?
– Ничего, Егор, все в порядке, – как можно равнодушнее ответила Вера.
– Но я ведь вижу, ты чем-то расстроена.
– Я немного устала.
– Много работы?
– Да, остались последние дни, а нужно много что успеть сделать.
– Я помогу.
– Спасибо, ты настоящий друг.
– Скажи, вы с Робертом в ссоре?
Вера пристально посмотрела на Егора и грустно кивнула.
– Почему? – спросил он.
– Дружок, ты мал для таких разговоров, – сказала она.
Егор обиделся.
– Я мал! – вспыхнул он. – Это не правда! Я все понимаю! – Он сердито бросил ком земли, и тот рассыпался под ногами.
– Извини, Егор, я не хотела тебя оскорбить, – Вера нежно похлопала его по плечу.
Егор резко повел плечом, сделав такой вид, будто его страшно унизили.
– Егор, пожалуйста, не обижайся, – ласково попросила Вера.
– Я мал! – фыркнул он. – Да я не меньше всех вас понимаю в жизни!
– Знаешь, мой братишка примерно твоего возраста, вот я и подумала, что он не стал бы задавать подобных вопросов, – оправдывалась Вера.
– Я не знаю, о чем думает твой брат, но я знаю, что Роберт любит тебя, – выпалил Егор.
– Это он тебе сказал?
Егор промолчал, весь нахохлившийся, как сердитый галчонок. Вера подошла к нему ближе и взяла за руку.
– Скажи, что с Робертом? – спросила она.
– Тебе виднее, – буркнул Егор, освобождая свою руку. – Он умирает от горя. Да убери от меня руку. Застал бы он нас в этой позе.
– Как умирает?
– А ты не видишь? Роберт мучается! Ведь ты не любишь его.
– Я так не говорила.
– Тогда, в чем дело?
– Я люблю другого человека, – голос Веры осекся, она помолчала немного и продолжила: – Можешь ему передать.
– Ты любишь другого? – воскликнул Егор.
– Да, он моряк, я обещала ему, когда он уходил в море. Я жду его.
– Вот это да!
– Я люблю Роберта, он хороший человек, но я обещала Грише.
– Ты обещала моряку?
– Да.
– Тогда все понятно. Это правильно. Моряки богаче, они хорошо зарабатывают. Я сам запишусь в моряки, когда школу окончу.
– Не в богатстве дело, – сказала Вера, но взгляд ее блуждал. Егор это сразу заметил.
– Именно в этом, можешь не сомневаться, – сказал он.
– Нет, Егор.
– Да. Ведь деньги всем нужны. Кто богаче, у того и жизнь хорошо складывается. Нужен тебе этот бедный, несчастный ботаник.
– Егор!
– Что?
– Прекрати. – Вера опустила глаза.
– Он любит тебя. Я это давно заметил. Но раз так складываются дела, тогда…
– Не надо, Егор, мне тяжело об этом слышать.
– Понятно. Все, я молчу. А то заболтались мы очень, а растения ждут, – с этими словами он вернулся к грядкам, сел на корточки и вырвал сорняк.
– Егор! – Вера подошла к нему.
– Что? – Он посмотрел на нее снизу вверх.
– Прошу тебя, не говори Роберту. Не говори о деньгах.
– Да ладно, не скажу. А то он сделает чего-нибудь с собой, – мрачным тоном произнес Егор.
– Что ты такое говоришь?! – возмутилась Вера.
– Ничего, только я не хочу, чтобы он умирал из-за тебя, вот что, – заявил Егор.
Вера в отчаянии всплеснула руками, тяжело вздохнула и вернулась к своей грядке.
Наступил поздний безлунный вечер. Тьма была непроглядная. Тишину нарушало только монотонное стрекотанье кузнечиков, да пение сверчков возле дома и сарая, как вдруг, в глубине сада нашли друг друга и пересеклись два фонарных луча и последовали в направлении качелей.
– Выключим фонари, – послышался тихий голос Роберта. – А то нас заметят. – Лучи тотчас исчезли. – Вот так-то лучше. Сейчас глаза привыкнут во мраке.
– Не бойся, никто нас тут не застукает, – прошелестел голос Егора.
– Ну, что ты узнал?
– Она любит тебя.
– Что! – страшно удивился Роберт.
– Глухой, что ли? – буркнул Егор. – Говорю, она любит тебя.
– А как же он? – с сомнением спросил Роберт.
– Он далеко, – невозмутимо проговорил Егор.
– То есть? – не понял Роберт.
– Погоди, я сяду, – попросил Егор и забрался на качели. – Так вот он в море, а когда вернется не известно. Важно другое, она опрометчиво пообещала тому моряку, что будет его ждать, и теперь раскаивается.
– Правда, ли? – обрадовался Роберт.
– Вот тебе крест, – Егор перекрестился. – Но есть маленькая загвостка.
– Что именно? Говори же, ну.
– Ты должен доказать, как сильно ее любишь, так сильно, что готов пожертвовать собой.
– Что ты имеешь в виду?
– А то.
– Говори живее.
– Все знают, что тебе нельзя к пчелам, а ты сходи к Архипу. Я слышал, Вера собирается купить меду домой перед отъездом. Вот и принеси ей пару баночек.
– К Архипу! – воскликнул Роберт. – Ни за что на свете!
– Тогда ничего не выйдет, – махнул рукой Егор.
– Постой, это она сказала?
– Ни фига, это цветы мне подсказали.
– Цветы?! Мелкий, ты опять морочишь мне голову?
– Я не мелкий.
– Ну, хорошо, принесу я меду, если живой останусь, дальше что? Ты думаешь, это поможет? – недоверчиво проговорил Роберт.
– Не думаю, а уверен, – хитро ухмыльнулся Егор. – В твое отсутствие я позабочусь об этом.
– М-да-а-а, – протянул Роберт, почесывая затылок, – вообще-то ты прав. Послушай, а идея-то хороша, – обрадовался он.
– Тогда валяй, – сказал Егор.
– Ну, мелкий, ты честно заработал. – Сунул деньги в руку Егору.
– Я не мелкий, – фыркнул Егор и спрятал бумажку в карман.
– Я все понял, – весело проговорил Роберт. – Ты… ты молодец! Ты точно осенний крокус, пробился из-под земли и расцвел, когда все вокруг увядает, – пропел Роберт и похлопал Егора по плечу.
– Что за сравнение? Какие-то глупости, – промолвил Егор и ухмыльнулся.
– Ладно, пора по домам. Будь уверен, завтра в нашей жизни наступит новая эпоха, – весело проговорил Роберт, видимо, в его голове уже зрел какой-то план.
– Ты только от Архипа не торопись, потяни время, чтоб здесь поволновались как следует, – доброжелательно посоветовал Егор, спрыгивая с качелей.
На другое утро Роберт попросил у Егора велосипед и, собрав все свое мужество, покатил к Архипу.
– Куда это он? – поинтересовалась Вера у Егора, провожая Роберта удивленным взглядом.
Егор стоял у крыльца, сунув руки в карманы штанов, и при этом легкомысленно насвистывал.
– Почему ты молчишь? – В голосе Веры едва наметились беспокойные нотки.
– К Архипу, за медом, – небрежно ответил Егор, – Он сказал, никто здесь его не любит и уехал.
– Боже мой! – вскрикнула Вера. – Что он делает?! Его нужно остановить!
Но в это время Роберт уже исчез за лесным поворотом.
Во время завтрака в нашей компании пребывала сонная тишина. Разговаривать некому не хотелось. Впереди всех ждал долгий рабочий день, и мысли о больных мышцах, сломанных ногтях, натруженных ногах и мозолях весьма огорчали, особенно студентов. Практика подходила к концу, нужно было еще многое успеть. Мы медленно поглощали Макаровы пельмени по-замландски с жареным луком, пили кипрейный чай с добавлением липовых цветов и угощались блинчиками с творогом на десерт. Женя широко зевал за столом, чем повергал в ужас Юлю, и она больно тыкала его пальцем в бок, чтоб он прекратил заражать всех своей зевотой. Егор украдкой переправлял пельмень за пельменем под стол, где их ждал Плут. Получая угощение, пес громко чавкал, и тем самым вызывал негодование Егора, который пытался скрыть свое преступление от Макара, не желая обидеть. Анна читала, глубоко погрузившись в свежий выпуск журнала «Растительный мир». Незаметно для себя она съела последний пельмень и вхолостую постукала вилкой по тарелке, пока не поняла, что она пуста. Я просматривал свежую газету с очередным известием о подвигах князя Карачунова. Одна Вера была до слез печальна, она не притрагивалась к еде и в тяжелом унынии пила чай маленькими, как слезинки, глотками.
– Подумать только, министр Карачунов на спиннинг поймал настоящего синего кита! – воскликнул я с презрением, едва дочитав до конца статью во весь лист.
На меня обратились удивленные взгляды, даже Анна рассеянно оторвала глаза от журнала, а Плут вышел из-под стола, решив, что он в чем-то провинился, принес мне не ту газету или даром проглотил лишний пельмень.
Статья называлась «Князь и море», тут же была опубликована фотография: Карачунов, сидя в утлой лодчонке среди высоких волн, удерживает на удочке здоровенного кита, а вокруг этой немыслимой жертвы снуют пироги алеутов, и эти дикари, размахивая острыми ножами, отрезают от кита по куску мяса. Фотография была подписана так: «Храбрый министр ведет кита к берегу».
– Можно взглянуть, – попросил Женя, вытирая жирные от блинчиков пальцы бумажной салфеткой.
Я передал ему газету, и студент принялся изучать снимок внимательно. Наконец он сделал вывод:
– Во-первых, – рассуждал он задумчиво, – тут не министр ведет кита, а наоборот, кит тянет министра; во-вторых, эти аборигены малость крупноваты, похоже, их приклеили сюда уже после рыбалки; в-третьих, спиннинг и леса не достаточно натянуты, так можно вытягивать золотую рыбку из аквариума, но ни как не кита посреди Тихого океана, – заключил он.
– Верно, фотография выглядит несуразно, – подтвердила Юля, заглядывая в газету через плечо Жени.
– Дайте мне, – попросил Егор.
Получив газету, Егор рассмотрел снимок и проговорил:
– Да вы что, ребята! Такой кит в один миг перевернул бы лодку министра и пустил бы его ко дну одним взмахом плавника.
Анна нахмурилась, студенты согласно закивали, а я отобрал у сына газету и сказал:
– Может быть и так, но скоро должна появиться другая статья, ведь приближается время охоты Карачунова в нашем лесу.
– Это правда? – удивился Женя.
– Да, мы ждем его визита, – с горечью в голосе ответил я. – Несколько дней назад я получил очередное письмо из Комитета.
– Да разве можно здесь охотиться летом? – с недоумением спросила Юля.
– Комитет дал разрешение, – сказал я.
– Пап, но ты ведь не позволишь, да? – с надеждой сказал Егор.
– Дорогой, – промолвила Анна, – я не думаю, что охота будет такой серьезной, наверняка, что-нибудь в духе вот этих коллажей. – Она махнула рукой на газету.
– Как бы там ни было – это дурной пример для браконьеров, – серьезно сказал я.
– Верно, – вздохнул Женя. – Трудные деньки вам предстоят.
– Жаль, меня дома ждут, а то бы мы вышли на лесную дорогу с плакатами, – проговорила Юля.
– Не волнуйся, это бесполезно, – сказал Женя.
– Ничего не бесполезно, Роберт так бы не сказал, – укоризненно проговорила Юля. – Он бы что-нибудь придумал. Кстати, почему он не идет завтракать?
– И в самом деле, где Роберт? – спросила у меня Анна, поигрывая хвостиком своей косы.
– Откуда мне знать, где ваши студенты, профессор? – раздраженно ответил я. – Спит, наверное.
Егор нетерпеливо заерзал на стуле, дождавшись, наконец, своего часа.
– Нет, он не спит, – сказал он самым беззаботным голосом. – Он отправился к Архипу за медом. – Внутренне Егор торжествовал.
– За медом? – не поверил Женя.
– Что значит, за медом? – с беспокойством сказал я и посмотрел на Анну.
– Не может быть, ведь он понимает, как это опасно для него? – тревожно заметила Анна, откидывая косу на спину.
– Да, он пошел за медом, – обреченным голосом подтвердила Вера, едва не плача от горя. Она уже чувствовала в этом свою вину.
– Нет, это невозможно! – простонал я. – Ну зачем он опять полез к пчелам?! Аллергия!
– Архип говорит, весенний мед помогает в любви, – прежним, спокойным тоном ответил Егор.
Услышав это, Вера закрыла лицо руками, выскочила из-за стола и убежала в свою комнату.
– В чем дело, Егор? Что все это значит? – спрашивал я, строго взирая на сына.
– Похоже, это дело очень запутанное, – философски заключила Анна.
– Дорогая, я не хочу, чтобы из-за любовных чувств здесь гибли люди, а меня за это сняли бы с должности, – проговорил я с досадой.
– Роберту грозит смертельная опасность, – замогильным голосом заметил Егор. – И никто ему, бедолаге, теперь не поможет.
Мы все уставились на мальчишку, который явно что-то знал, но скрывал.

Тем временем Роберт прикатил к жилищу Архипа и, увидев его широкую спину в саду, робко позвал:
– Извините, я бы хотел баночку меда.
Архип обернулся, сосредоточил пьяно-блуждающий взгляд на госте и отозвался:
– А-а-а, это ты, парень! – Архип оперся о лопату, чтобы удержать равновесие, и по голосу его невозможно было понять, рад он визиту студента или наоборот раздосадован.
– Вы извините меня, – начал, было, Роберт.
– Ну, парень, давай, проходи, – пригласил Архип добродушно. – Чего смущаешься? Я ведь знал, настоящего мужчину мед рано или поздно все равно ко мне приведет. Что, невтерпеж стало? – с сочувствием спросил он.
Роберт слабо кивнул.
– Ха-ха-ха! – прогорланил Архип. – Понятное дело, мужчина без женщины – все равно что тесто: без дрожжей не поднимется. Проходи, не робей! Ха-ха-ха!
Веселое настроение Архипа немного успокоило Роберта и прибавило смелости, он вошел в калитку, прикрыл ее за собой и направился к неунывающему пчеловоду. В следующую минуту Архип овеял Роберта спиртным духом и дружески похлопал по плечу.
– Ничего, сейчас мы это дело поправим, – проговорил он, затем со всего размаху вонзил лопату в землю и поманил Роберта за собой.
Пока они шли по садовой дорожке, Архип весело похохатывал себе под нос и отпускал вперемежку: то шуточки, то афоризмы, среди которых родилась одна самая проницательная поговорка и угодила в точку: «Тогда поможет майский мед, когда несчастная любовь покою не дает».
Подойдя к известному сараю, Роберт тихонько проговорил:
– Я вас тут подожду.
– Ха-ха-ха! – снова рассмеялся Архип громогласно, глядя на студента, игриво толкнул его в плечо своим медвежьим кулаком, затем распахнул дверь сарая и пропал в его полумраке.
Роберт сел на бревно, опасливо поглядывая в сторону пасеки, чтобы вовремя удрать, если вдруг оттуда поднимется разъяренный пчелиный рой. Но пчелы не роились, а были заняты работой на цветах, и с окраины сада доносилось их деловое гудение. Долго ждать Архипа не пришлось. Пасечник повозился в сарае, что-то роняя и с кряхтением поднимая, невидимый во тьме, как приведение. Наконец он появился на этот раз без маски и дымаря, но в руке держал банку золотистого меда. Роберт выпрямился перед Архипом.
– Вот он, тот самый мед, – объяснил Архип, нежно прижимая к груди банку. – С того еще раза, когда ты улепетывал от меня, хе-хе! – И добавил: – Весенний мед – желанье мигом разберет. Девчонка имеется?
Роберт смущенно кивнул.
– Во, тогда, то што надо, – с благоговением промолвил Архип и погладил священную банку своей широкой ладонью. – От этого меду она приклеится к тебе – не слезет, так и знай. Ха-ха! Ложку меда – в рот, и дело хорошо пойдет! – Поднял вверх большой палец и затем протянул банку студенту: – На, держи.
– Э… сколько я вам должен? – прежним робким голосом спросил Роберт и полез в карман штанов за бумажником.
Архип взял его за руку, остановил.
– Нисколько, – благодушно проговорил он. – Бери даром. Это тебе за страдания в прошлый раз. То есть от пчел с извинением.
– Спасибо, вы очень добры, – сказал Роберт.
– Ни стоит. – Архип похлопал студента по плечу и добавил: – Главное добро – штоб желанье разожгло. – И с этими словами он весело загоготал, причем его глаза превратились в узкие щелочки, в которых заблестели слезы. – С медом поцелуи слаще, – добавил он и захохотал, держась за живот, который от хорошего сотрясания, выбрался из-под майки наружу. Голос пасечника был слышен далеко вокруг и заставлял останавливаться прохожих, которые с недоумением разгадывали причину такого неудержимого смеха, но очень быстро сами заражались весельем, начинали отпускать друг другу шуточки и задушевно хохотать над ними. Когда смеялся Архип, во всей деревне невольно поднималось настроение. Наконец Архип успокоился и, вытирая глаза от слез, что-то невнятно крякнул, и от этого еще больше рассмеялся. И этот заразительный смех тронул окрестности до глубины души. Огурцы, баклажаны, помидоры, кусты и деревья, сотрясались от хохота, куры падали на спину и в изнеможении дрыгали в воздухе лапками, собаки и кошки катались по земле в истерике, повсюду валялись мыши, от смеха надрывая животики, солнце, рыдая, испускало жаркие бури, облака пучились и лопались, а невидимые в эту пору звезды, взрывались и рассеивали в космосе огненные метеориты.
Между тем, Роберт поспешно спрятал банку в рюкзак, сейчас ему было не до смеха, потому что в эту минуту все мысли его были заняты только одним – поскорее добраться в лесничество, где ждет его любимая девушка. Оставив безудержно хохочущего пчеловода, Роберт мысленно с ним попрощался и заторопился домой.
Запершись в комнате, Вера изливала свои горькие слезы в подушку, а когда они кончились, уселась на кровати с красными глазами и стала думать о своей тяжелой судьбе. Сначала она размышляла о храбром поступке Роберта, потом думала о Грише-моряке, и наконец, о том, как теперь дальше жить. Затем ей вдруг представилась ужасная картина: Роберт, облепленный черным, шевелящимся и гудящим роем с ног до головы, погибает от пчелиных укусов. Тогда в голове Веры закружились досадные мысли о том, что Роберт сделал этот отчаянный поступок из-за нее. Это ноющее чувство вины навязчиво проникало в девичье сердце. Нет, она не простит себе такого жестокого поступка, если Роберт погибнет. Теперь уже все знают или догадываются, что это она виновата, что она и есть причина рискованного похода Роберта за медом. Боже мой, что же теперь делать! Вера снова залилась слезами.
Юля, обеспокоенная печалью подруги, попыталась до нее достучаться, но тщетно, – Вера не отзывалась, а только слышались из-за двери ее безудержные всхлипывания. Ничего не поделать, Юля глубоко вздохнула и отправилась в питомник. Спустя полчаса, Вера все-таки вышла в сад. Сначала она села на скамейку и откуда пристально глядела на дорогу. Роберта почему-то не было долго, ей казалось, прошло уже слишком много времени, с тех пор как он покинул дом. Господи, что если навсегда! Вера поднялась и подошла к калитке. И там, тревожно перебирая дрожащими пальцами подол блузки, долго стояла, не сводя взгляда с того поворота дороги, за которым исчез Роберт. Потом несчастная девушка принялась ходить по тропинке между кустами роз. Она не находила себе места и заламывала в страшных переживаниях руки. Тяжелые мысли терзали, мучили, угнетали ее душу. Роберт может умереть от пчелиного яда. Достаточно одного укуса! Вера бродила из угла в угол, что-то в беспокойстве шептала, и снова горячие слезы катились по ее бледным щекам. «Что же я такого сделала?! Разве я была с ним несправедлива? – причитала она. – Значит, он по-настоящему любит меня! Дура я, какая же я дура! Я не должна была так грубо с ним поступать!»
Когда Роберт, наконец, показался на лесной дороге, Вера с замиранием сердца, бросилась к калитке и пристально взирала на него, живой он или вот, вот умрет. Но Роберт, кажется, был здоров. Увидав девушку, он помахал ей рукой, затем спустился с велосипеда и зашагал к ней, ведя велосипед рядом. Тогда Вера отворила калитку, вышла ему навстречу, но чего-то в нерешительности остановилась. Роберт улыбнулся и снова помахал ей рукой. Сердце у девушки заходило от счастья. Живой он, живой!
Роберт шел и не мог наглядеться на Веру, почему она так тревожно смотрит на него, почему лицо ее заплакано? Неужели она страдала, неужели это он вызвал у нее эти переживания. Или мед в рюкзаке начал действовать?
Вера всплакнула, теперь уже от счастья и, не удержавшись, кинулась к Роберту, который, отбросив велосипед, расставил навстречу ей руки и заключил девушку в крепкие объятия. Долго они стояли посреди дороги, тесно прижавшись друг к другу.
– Это я виновата, – прошептала она, обнимая его.
– Ничего, ничего, – бормотал Роберт, целуя ее в мокрые глаза, щеки и губы.
– У тебя аллергия. Ты мог погибнуть от одного пчелиного укуса, – рыдала Вера.
– Успокойся, милая, они даже не обратили на меня ни малейшего внимания. Пчелы не злопамятны.
– Прости меня, – снова прошептала она.
– Не говори так, мне тяжело думать о том, что заставил тебя так сильно волноваться, – проговорил Роберт.
Он был потрясен. О, чудо! – она уже в моем сердце. Горячая, дышащая, трепетная, как дрожащий зверек. Он прижал ее крепче, изнемогая от прилива чувств. Дыхание, страстные поцелуи, ощущение нежности. Она шепчет, захлебываясь радостью, что все обошлось. Только не оставляй меня. Шепот сквозь поцелуи. Ты в моем сердце. Я не отпущу тебя никогда. Останься со мной…
Вдруг послышался громкий стук. Вера вздрогнула и затихла робким птенцом в объятиях Роберта. Это Макар возле сарая разбивал колуном поленья на чурбаны для камина. Тогда молодые люди, взявшись за руки, поторопились в дом взволнованные и счастливые. А Егор, рассердившись, что велосипед бросили посреди дороги, поднял его и увел в сарай, обозвав Роберта растяпой.
Ужинали мы в саду под яблонями. Оживленный разговор перебивался возгласами удовольствия от каждого испробованного кулинарного шедевра Макара. А потом Роберт взял свою приунывшую от безделья гитару и, собравшись с духом, исполнил короткую сентиментальную импровизацию, после чего под ликующее звяканье бокалов ягодного вина, мы отметили окончание студенческой практики. Затем был короткий отдых под пение Роберта, девушки, между тем, помогли Макару собрать посуду и принесли старый медный самовар моего отца. Поставленный во главе стола, самовар исходил паром, величественно сверкал начищенными боками и будто бы гордился тем, что про него не забыли. К чаю Макар приготовил свой уникальный медовый пирог, который он величественно вынес под всеобщие аплодисменты. Похвалам нашему доброму работнику не было конца. И было что-то прекрасное в этом чаепитии в саду возле дома, среди цветов и высоких деревьев, залитых теплым вечерним светом. Вот так очередная глава нашей истории была благополучно пережита. Едва ли замеченное лесом время укатилось прочь, в прошлое, со всеми тревожными и комическими происшествиями, а впереди, на горизонте, уже маячила чреда следующих испытаний.

Глава VI
Триумф поражения

После отъезда студентов в нашем укромном лесном уголке на некоторое время воцарился покой. Несколько дней подряд нам казалось, будто чего-то не хватает: по вечерам не звучала гитара Роберта, в саду никто не спорил и не устраивал драматических сцен. Анна на долгие недели села за свои отчеты и научные статьи для журналов и убедительно просила нас не беспокоить ее по пустякам. Теперь Анну раздражал любой шум.
Выдался необыкновенно спокойный безветренный вечер. Анна хорошо поработала над своими научными статьями в течение дня, а потом, во время ужина, все еще продолжала увлеченно что-то вычитывать и чиркать карандашом в рукописном тексте. После еды Егор поднялся в свою комнату, Анна снова забралась в кабинет, а за ней, в поисках справочника по лесоводству, осторожно, чтобы не производить лишнего шума проник туда и я.
Над лесом опускались сумерки, когда по дому вдруг прокатился странный гул. Мы с Анной переглянулись, не понимая, что это такое. Гул ни гул или, скорее всего, рев, точнее этот жутковатый звук не описать. Он прозвучал вновь, разросся и стал продолжительным.
– Ты что-нибудь понимаешь? – раздраженно спросила Анна, насильно оторванная от своей рукописи.
– Может быть, реактивный самолет идет на посадку? – ответил я первое, что пришло на ум.
– Мне кажется, что-то гудит в нашем доме, – проговорила Анна, прислушиваясь к загадочному реву.
– Верно, – промолвил я и добавил: – По-моему, это Егор.
– Егор?
– Надо проверить.
С этими словами я вышел из кабинета и направился наверх к сыну. Звук и в самом деле как будто бы исходил оттуда, а когда я открыл дверь, он пронзил мои уши насквозь. Егор, как ни в чем не бывало, лежал на кровати с наушниками и слушал музыку. Я подошел к нему и спросил:
– Что у тебя за шум?
– Шум? – переспросил Егор, вынув свои затычки из ушей.
– Что это здесь гудело?
Егор не сразу сообразил, о чем речь, потому что звук при моем появлении тотчас прекратился, но все же сын догадался, ухмыльнулся и ответил:
– А, да это кузнечик. Там в банке. – Махнул рукой в сторону окна.
Я подошел к подоконнику и действительно увидел большого зеленого кузнечика, который мирно сидел в трехлитровой банке на ветке липы и глядел на меня сердитыми глазами.
– Егор, это не возможно! Он так шумит, что не даст нам спать. Мама очень возмущена, – строго произнес я.
– Ее смущает даже стук лапок муравья по полу, – заметил на это Егор.
– Но твой кузнечик и в самом деле громко поет. Это не выносимо. Послушай, выпусти его в сад, пожалуйста, – попросил я.
– Но папа! Я хочу иметь домашнее животное. Я хочу ухаживать за ним. У меня больше никого нет, кроме этого кузнечика. Ты бы видел, сколько зверей живет у Эрвина, а у меня – никого, – оправдывался Егор.
– Понимаю, но ты выбрал не самого лучшего питомца.
Тут кузнечик снова завел свою серенаду. Его голос в несколько раз усиливался объемной банкой и оттого становился чрезвычайно громким. Егор посмотрел на меня хмурым взглядом.
– Ладно, твоя взяла, – проговорил он и поднялся с кровати.
– Не расстраивайся так, – сказал я, – ведь у нас достаточно в доме животных: куры, Плут, Ставр и ежик иногда приходит в сад.
– Да не успокаивай меня, – промямлил Егор, открывая банку. – Вижу, не удачный выбор. Этот друг действительно не даст нам спать.
Я пожал плечами. Егор вынул из банки ветку с притихшим на ней кузнечиком и высунул в окно. Певец того и ждал, раскрыв свои зеленые крылья, он полетел к соседнему дереву, а затем в сторону леса, только его и видели. Егор снова лег в постель и стал слушать музыку, а я вернулся в кабинет. Анна бросила на меня отсутствующий взгляд и продолжила работу. А спустя несколько минут со стороны леса донесся стрекот кузнечика, но это была уже монотонная усыпляющая музыка наступающей ночи.
Все рабочие дни мы с мальчиками трудились в лесничестве, я отпускал их только на выходные, которое они могли проводить, как и где пожелают.
В тот воскресный день Егор и Эрвин отправились к морю вдвоем, Плута с собой они почему-то не взяли. Я же после завтрака стал собираться на обход леса. Плут, едва завидев, что я надеваю кирзовые сапоги, что на мне форма лесника, что я лукаво избегаю встречи глазами и обделяю его всяким вниманием, тотчас встрепенулся, сел напротив меня и уставился вопросительным взглядом. Не выдержав его гипноза, я улыбнулся. Тогда Плут подхватился и, поскуливая, заходил возле меня ходуном, и при этом доверительно заглядывая мне в глаза. Я молчал, испытывая его терпение. Обувшись, я поднялся со скамейки, взял на веранде палку, с которой обычно делал обходы, и тут негодующий Плут не выдержал, сначала протявкал, а потом залаял, прыгая вокруг меня и требуя объяснения. Я смягчился.
– Плут, тебе разве хочется со мной? – небрежно спросил я.
Плут замер на месте и, не спуская с меня подозрительного взгляда, осторожно повиливал хвостом.
– Ну хорошо, я ведь не против, – проговорил я и улыбнулся.
Плут в мгновение подхватился и, радостно тявкнув, запрыгал возле меня, а потом побежал вперед по дорожке к калитке, вытянув нос, готовый нюхать все, что попадется ему на пути. Надежды Плута оправдались. Ну разве мне придет в голову оставить его одного умирать от скуки в обществе запертой в комнате Анны и вечно занятого ворчливого Макара. Я открыл калитку, и Плут пулей выскочил на дорогу.
Нога перестала беспокоить меня уже на третий день после вывиха – Макар знает толк в народной медицине. Теперь я вышел на обход, рассчитывая на длительное путешествие.
Прежде всего, мы отправились к Лесному озеру, чтобы узнать, не пора ли мальчикам заняться уборкой мусора на его берегах.
Утро было ясное, сухое, но ветреное. Тут и там поскрипывали деревья. Группы осинок, дрожа листвой, тихонько сплетничали. Дятел пролетел над дорогой и уселся на ствол старого бука, постучал, проверил, есть ли что под его корой, и полетел в чащу. Чуть дальше с ветки вяза закуковала кукушка, отчетливо и тактично, словно по заказу отсчитывала кому-то оставшиеся годы жизни; я бы не советовал пользоваться ее услугами. Пара вяхирей важно прогуливалась по дороге, склевывая оброненные кем-то зернышки, увидев мою собаку, птицы с хлопаньем крыльев поднялись в воздух и устремились к деревьям, через некоторое время оттуда послышалось их сердитое глухое воркование. Певчие птицы затихли в лесу, теперь им не до песен: заботятся о подрастающих птенцах. Соловьи в ивовой роще возле Кувшинкового пруда тоже давно молчат как по календарю – с самого Петрова дня. Отзвучали их трели, теперь соловьиные птенцы подросли и начинают пробовать силу своих крыльев. Несколько бабочек с отливающими синевой крыльями стайкой сидели у кромки высыхающей лужи и, вытянув длинный хоботок, потягивали воду. Эти бабочки очень осторожны, стоит к ним приблизиться, как они прерывают свою трапезу и пугливыми цветами взлетают, ярко поблескивая голубыми зеркалами на темных крыльях. Некоторое время бабочки кружили вдоль солнечной дороги, а когда опасность, по их мнению, миновала, вновь расселись вокруг лужи. Далеко впереди, вспыхнув рыжим огоньком, дорогу перебежала лисица. Прежде чем исчезнуть с наших глаз, она оглянулась на меня и Плута, замерла на секунду и потом растворилась в кустарнике. Плут понюхал воздух, но преследовать лисицу не стал. Он знал, что во время обхода, диких животных беспокоить нельзя, иначе в другой раз его оставят дома.
– Ни та ли красавица, что время от времени таскает у нас кур? – проговорил я Плуту.
Он поглядел мне в глаза, выразительно поворачивая головой.
– Да, нам это неизвестно, – продолжил я. – Не пойман – не вор, как говорится. Тут ничего не поделать.
Добежав к тому месту, где скрылась лисица, Плут походил там, нюхая след и траву, потом вопросительно посмотрел на меня, но не найдя в моем взгляде желания преследовать плутовку, повернулся и затрусил дальше.
Потом мы свернули с дороги и вошли в лес по тоненькой вьющейся тропинке. В этом месте, среди сосен и берез, на моховых кочках еще оставалась черника. Я стал собирать спелые ягоды в рот, их сладковатый сок окрашивал синими разводами язык и губы. Тотчас слетелись комары. Дождались кровопийцы, обрадовались новой жертве, зазвенели вокруг лица и рук. Эти неумолимые звонари словно знают, что ягоды привлекают жертву, и радостной оравой набрасываются на любого, кто приходит полакомиться черникой. Я отмахивался от комаров пучком веток, терпеливо перенося их стремительную атаку, но ягодное место не оставлял. Плута комары не беспокоили, его кожа под густой черной шерстью была не досягаема для комариных хоботков. Плут бродил по черничнику, исследовал кусты и трухлявые пни, собирая коллекцию запахов, которые надежно откладывались в его памяти, как в сейфе.
– Ты посмотри, Плут, как они завелись, – возмущался я, отчаянно прогоняя от себя комаров, – лезут, как черти.
Плут обернулся на меня, и в его глазах я прочел следующее умозаключение: «Чего жаловаться, коли хочешь ягоды, так и терпи».
 Я не оставлял свое занятие, терпел и собирал чернику, жалея, что забыл дома отпугивающую мазь. Вот напасть, похоже, комары слетелись сюда со всей округи, они паслись на моем лице и руках, а я хлопал их багряными от ягодного сока руками. Кровавое зрелище со стороны. В конце концов, перемазанный черничным соком и собственной кровью от комаров, я не выдержал и, свистнув Плута, поспешил на дорогу. Плут с недоумением посмотрел на меня.
– Ничего, – сказал я, – помоюсь на озере.
Спустя несколько минут, слева, показался большой металлический щит на столбе, который убедительно предупреждал: «Лес – не свалка! Свой мусор увозите с собой». На этот раз щит был кем-то изящно погнут. Я подошел к нему и, приложив немало усилий, поправил. А Плут, подняв лапу, хорошенько пометил столб. После этого мы повернули на широкую тропу, ведущую к озеру. Мягкая эта тропа вела среди высоких сосен и реденьких кустов бересклета. Вскоре, среди зарослей заблестело, засверкало солнечными бликами, и нашим глазам открылось озеро. На берегу под соснами были разбиты три палатки. Между ними поднимался дымок от костра.
Молодой человек, потягиваясь и зевая, спускался с ведром к озеру. Девушка хлопотала у огня. Возле палатки на земле в одной распашонке сидел маленький мальчик и что-то себе лепетал. Когда я приблизился, он увидел меня, весело пискнул и загудел пальцем по губам: «Би-би-би-би». Я подмигнул малышу, он улыбнулся во весь рот и весело засмеялся. Плут заходил среди палаток, продолжая коллекционировать запахи. Девушка обернулась ко мне и поздоровалась.
– Доброе утро, – ответил я. – Как отдыхается?
– Спасибо, очень хорошо.
– Комары не одолевают?
– Нет, у нас хорошее средство против них.
Я покачал головой. Вскоре вернулся ее муж, и мы поздоровались. Молодой человек поставил полное ведро у костра, подошел ко мне и заговорил:
– Вы ведь лесник здесь? – Он внимательнее поглядел на мою форму.
– Да, меня зовут Ярослав, – я протянул руку.
– Очень приятно, Володя, – ответил он с легким рукопожатием. – А это моя жена Зоя. Мы тут с друзьями отдыхаем.
Тут я увидел свою красную, словно в крови, руку и смутился.
– Черника, – поспешил я предупредить, а то мало ли, о чем думают эти городские.
– Здесь ягодные места, – согласился Володя и подозрительным тоном продолжил: – Но я хотел вас спросить кое о чем.
– Пожалуйста, – сказал я.
– Этой ночью в лесу творились очень странные необъяснимые вещи, – продолжал он тем же осторожным и тихим голосом. – Как только стемнело, вокруг озера стали раздаваться бубнящие, гудящие звуки. Мы каждый год бываем в Замландском лесу, но ничего подобного прежде не слышали. Как вы думаете, что это за птицы такие или может быть звери?
– Ну, я думаю… – Я попытался собраться с мыслями.
– Погодите, это еще не все, – прервал меня Володя. – Позже, когда мы погасили костер и разошлись по палаткам, когда мы едва только заснули, меня разбудили шорохи. Какие-то звери бродили вокруг. Я включил фонарик и осторожно выбрался из палатки, посветил, но никого не увидел, только кусты шелестели, а потом все быстро стихло.
– М-да, – я взялся за подбородок, сосредоточенно находя объяснение, а потом вдруг спросил: – Простите, вы крещенный? – С чего это вдруг я ляпнул, сам не знаю, но вопрос как-то сам невольно соскочил с языка.
– А разве это имеет значение? – удивился Володя.
– Это я так, только полюбопытствовал, – проговорил я. – Не хотите, не отвечайте.
– Если этот так важно, нет, я не крещенный, – признался он.
– Гм… понятно, – проговорил я, и этим еще больше удивил Володю.
– Так вот, я выбрался из палатки и начал осматриваться по сторонам, но никого не увидел, – продолжил он. – Когда я вернулся на свое место, долго не мог заснуть. Лежал и прислушивался. Но больше ничего странного не происходило, и я снова стал засыпать. И вдруг, представляете? сквозь сон, слышу, опять донеслись таинственное шуршание и невнятное бормотание, только уже рядом. Я открыл глаза и стал прислушиваться. Судя по звукам, это были какие-то здоровые твари. Величиной с кабана или медведя. Но ведь медведи у нас не водятся, верно?
Я молча покачал головой: «Нет, не водятся».
– Значит, лежу я и слушаю, а эти звери совсем уже обнаглели, царапают когтями палатку, бубнят, повизгивают, возле остатков костра чехарду устроили, скачут, рыщут всюду, наверное, пожрать чего-нибудь... И снова я осторожно выглянул из палатки, включил фонарик и, послушайте, никого нет. Только опять кусты шевелятся, и в озере что-то всплеснуло, хотя ветра никакого нет. Тогда я разбудил Зою. Мы вместе стали слушать. Но вот беда, за то время, пока мы слушали ни одного странного звука не раздалось. Зоя обвинила меня в хулиганстве, попросила не будить и вскоре заснула так спокойно, что я начал сомневаться в своем рассудке. Вот так всю ночь я и лежал без сна, стоит задремать, снова шорох мерещится. А выглянешь – никого. Удивительно, что кроме меня, ни жена, ни кто другой в соседних палатках этого не слышали.
– Очень странный случай, – задумчиво проговорил я.
– Что вы об этом думаете? – спросил Володя, испытующе глядя на меня. – Вы должны знать.
– Это могли быть и барсук, и енотовидная собака, и лисицы, – начал я.
– Но я уверен, те твари были гораздо крупнее, – усомнился он.
– Могли быть и кабаны, – продолжал я. – Во всяком случае, если вы оставили возле палатки мусор, любому животному в нем захочется покопаться в поисках съедобного.
Тем временем Зоя отвлеклась от приготовления завтрака и, проходя мимо нас, поглядела на мужа с ухмылкой.
– Если кабаны, тогда почему я не видел их, да здесь нет их следов, – печально проговорил он, поводя рукой вокруг.
– Вот что я скажу вам, молодой человек, – проговорил я. – Лес этот дикий, здесь обитают самые разные существа. Это их дом. Туристы оставляют после себя привлекательный для них мусор, вот животные и повадились тут кормиться. Поэтому, чтобы звери не мешали вам спать, убирайте продукты в мешки, прячьте их в палатках. И потом, уезжая, забирайте мусор с собой. Вот, все что я могу вам посоветовать, – заключил я.
– Наверное, вы правы, – вздохнул Володя. – Только мы всегда забираем с собой мусор.
– Я вам очень благодарен за это, – сказал я. – Но так все говорят, а хлама тут почему-то с каждым годом становится больше.
– Это другие, а мы всегда убираем, – подтвердила Зоя.
– Я, конечно, надеюсь, что ни вы, ни ваши соседи, никто из тех туристов, спящих в палатках по всему побережью, – свалок тут не делает, – продолжал я. – Мне хочется вам верить. А кто мусорит – не известно. Может быть, леший, поймать бы его.
– Да уж хотелось бы, – ухмыльнулся Володя.
– Посидите с нами, выпейте чаю? – предложила мне Зоя.
– Нет, спасибо, я на обходе и должен вернуться домой к обеду, – объяснил я.
– Хорошо, тогда желаю вам удачи, – улыбнулся Володя.
– Счастливого вам отдыха, – сказал я.
Мы пожали руки на прощание.
Перед уходом я весело подмигнул малышу, который что-то неразборчиво бормотал, он посмотрел на меня и захохотал, размахивая в воздухе ручками. Тогда я улыбнулся и пробибикал пальцем по своим губам на манер малыша, но странно, эта моя шутка вызвала у него недоумение, он широко раскрыл рот, закрыл глаза до узеньких щелочек и пронзительно заревел. Я окликнул Плута, и мы заторопились прочь. Зоя бросилась к своему ребенку, беспокоясь, что его кто-то укусил, или он порезался о бутылочное стекло, а может, кто-то напугал. Она подхватила мальчика на руки и, убедившись, что с ним все в порядке, стала его успокаивать.
История о таинственных посетителях туристического лагеря меня немало взволновала. Похоже, прусские демоны и тут безобразничают, беспокоят наших гостей, которые платят за посещение охраняемого леса. Это вызывает у них справедливое негодование.
Прежде чем продолжить свой путь, я спустился к воде и вымыл руки; вид у меня, и в самом деле, был кровавый. От въедливого сока черники на пальцах остались несмываемые багрово-синие пятна.
Потом мы с Плутом направились вдоль берега, подпираемого корнями старых сосен, переступая через кучи разбросанного всюду хлама: мусор лежал среди деревьев и в кустарниках. Повсюду шуршали пластиковые пакеты, поблескивало стекло, и вдруг я увидел, как маленькая ящерица отчаянно мечется в прозрачной бутылке из-под минеральной воды и не может отыскать выхода. Она, должно быть, охотилась за мухами и сама угодила в ловушку. Я вытряхнул из бутылки несчастную пленницу, и она живо юркнула в мох.
– Видишь, Плут, как много мусора вокруг? Да-да, скоро мальчикам придется тут как следует потрудиться.
Спокойная поверхность озера переливалась ослепительными бликами. Подует ветер посильнее, и тогда вода покрывается рябью и слышится тихий плеск. На противоположной стороне, где берег пологий и густо зарос тростником, гнездятся птицы. Утки, пастушки и пара лебедей – все обзавелись потомством. Выстроившись в цепочки, они совершали утреннюю прогулку среди цветущих кувшинок. Восходящее над лесом оранжевое солнце поблескивало на крыльях уток и позолотило оперение лебедей.
– Ты посмотри, Плут, как красивы лебеди!
Плут глянул на озеро без особого интереса, его больше привлекал старый пень с глубокой норой у корней, которую он немедленно принялся раскапывать, пачкая нос в земле, и оттого громко фыркая и чихая.
– Тебе безразличны лебеди, они далеко, – продолжал я свой монолог. – Я понимаю. Но мне нравится их важная грациозная красота. Птенцы у них серые и невзрачные, как заморыши, но когда они подрастут, то удивительно преобразятся. Придет время, и лебеди улетят к побережью, в Светлогорск, где останутся зимовать, принимая угощение из рук курортников.
Мы покинули озеро и по лесной дороге отправились к лугам, что простирались за лесом, открытые жаркому солнцу. Как только мы вышли из леса, комары оставили нас и расселись по кустам, в ожидании нашего возвращения. Зато теперь нами занялись мухи и слепни с разноцветными злыми глазами. Над холмистым лугом разливались песенки жаворонков. Высоко в небе кружил канюк. Несколько серых цапель сидели на ивах возле ручья, бегущего в овражке через луг. В этом ручье с прохладной прозрачной водой кормятся стайки мелких рыбешек. Какая-нибудь цапля слетит к ручью, замрет, стоя в воде, как неживая, и схватит проплывающую мимо рыбу. Эти цапли – рыбаки опытные, добычу не упустят.
Затем мы поднялись на холм, покрытый ковром цветущих трав, и увидели вдали синюю полоску моря. Теперь за моей спиной оставался темный лес, а впереди по другую сторону ручья за ольховой рощицей, колыхалось золотистое поле дозревающей пшеницы. Туда мы и направимся. Ветер усилился, гуляя по лугам, он колебал высокие колосья, вызывая волнение, и оттого казалось, будто там разлилось пшеничное море.
Мы спустились с холма и двинулись по проселочной дороге, дальше по деревянному мостику переброшенному через ручей, что звонко переливался по каменистому дну, затем прошли рощу и очутились на краю поля. Теперь ветер широкими волнами гулял, шумел по пшеничным стеблям, среди которых синели кучерявые васильки, скромные колокольчики и белые звезды ромашек. Я сорвал колосок, очистил зерно от шелухи и стал жевать; оно было мягкое восковое и сладкое. Плут встал рядом со мной, глядя на колышущуюся перед ним стену.
– Скоро уберут это море колосьев, – проговорил я.
Плут поглядел на меня, вопросительно поворачивая головой.
– А потом из этого зерна испекут хлеб, который мы станем есть, если у нас будут деньги, – продолжал я. – Послушай, ведь тебе нравятся белые сухари?
Плут понюхал пшеничные стебли, но ничего общего с хлебом и сухарями не нашел.
– Нет, не пытайся найти связь хлеба с колосьями. Тебе, мой друг, видна лишь разница между ними, – объяснил я.
Плут посмотрел на меня и глубоко вздохнул.
– Впрочем, это не важно. Голодным тебя не оставим.
Плут заходил вокруг меня, помахивая хвостом и заглядывая мне в глаза, спрашивал, куда мы направимся дальше?
Мы прошли по краю поля и снова двинулись к лесу. На опушке мы увидели косулю, она кормилась листвой в кустарниках. Косуля не сразу заметила нас: ветер дул с ее стороны. Лишь, когда Плут прошуршал в траве совсем уже близко, косуля подняла голову, увидела меня и собаку и бросилась наутек, совершая большие прыжки.
– Мы напугали ее, Плут, – сказал я. – Ничего, будет осторожней в другой раз.
В лес мы вошли по старой просеке, которая так заросла, что неопытный посетитель различит ее с большим трудом. Клен, ольха, березки вымахали здесь довольно высоко, а по краям просеки обильно цвел иван-чай. И вновь налетели комары.
На обратном пути мы слушали ветер, который дышал в кронах и покачивал ветви. Чистое небо над головой, дневной покой в чаще и шорох травы под ногами навевали безмятежные чувства, и только вновь возникший перед глазами образ вспугнутой нами косули на опушке, вдруг напомнил мне о приближении министерской охоты, тогда светлое впечатление покоя и мира в нашем лесу немедленно куда-то пропало.

Егор вернулся с пляжа поздно вечером. Заслышав звон колокольчика, прикрученного к рулю велосипеда, Плут вскочил с места и бросился навстречу другу. Запах тотчас подсказал псу, что Егор был на морском пляже, но Плут обиды не затаил.
В этот день на море было неспокойно. Волны поднимались высоко, пенились на гребне и вдребезги разбивались о берег. Из-за сильного морского волнения выкупаться мальчикам не удалось. Зато Егор прихватил с собой гитару Роберта, студент одолжил ее на время каникул, и теперь от нечего делать, лежа на спине, он бренчал, пытаясь подобрать какую-то новую мелодию. Эрвин, распластавшись на животе, наблюдал за тем, как бронзовый жук, усердно перебирая лапками, карабкается по барханам высотой с ноготь, но труднопреодолимым для маленького странника. Эрвин размышлял: каждый приспособлен жить в своем мире, а оказавшись на чужбине – преодолевает непосильные препятствия... Наконец, Егору надоело перебирать струны, отложив гитару, он поднялся и пошел бродить по влажному следу волн. А потом он позвал Эрвина:
– Море стало выбрасывать янтарь!
Егор подобрал несколько блестящих кусочков. Когда Эрвин подошел, то показал их на ладони. Решение принято: без драгоценного улова домой не возвращаться. Море так разволновалось, что вместе с обрывками водорослей, мелкими камешками и песком выносило куски янтаря. Такое бывает нечасто. Скинув рубашки, шорты, сандалии, мальчики бегали вдоль кромки воды и хватали янтарь, прежде чем следующая волна забирала его, чтобы выбросить снова, но в другом месте. Волна накатывалась, едва не сбивая с ног мальчиков, с грозным шипением ползла по песку и затем обратно в море, но следом набрасывалась другая. Случалось, Эрвин подбегал и хватал сияющий солнцем камень, прежде чем его подхватит волна. Егор же бесстрашно бросался в воду, когда волна утаскивала кусок янтаря из-под самого носа. Однако он успевал поймать камень едва ли не на лету, а потом выныривал и возвращался на берег с добычей, увешанный бурыми клочьями водорослей.
Море играло с мальчишками, дразнило, показывая янтарь в волнах, разжигало азарт и заманивало в бушующую пучину. Такая опасная игра со стихией могла бы закончиться печально. Но только не с Эрвином. Этот прусский мальчик верил, что морской бог Аутримпо никогда не обидит ни его, ни друга. В особые дни, осенью, накануне прихода штормов, Эрвин возносил молитвы Аутримпо и бросал в волны маленькую дощечку с привязанным к ней куском сырого мяса. Так учил дедушка. Море будет милостиво весь год.
Охотиться за янтарем в мутной воде было не очень приятно. В волосы набивался песок, и застревали в них водоросли. Но янтарная кучка быстро росла в сторонке под маленькой дюной. Наконец друзья вымотались. Застегнув на себе рубашки, сели на песок и принялись рассматривать каждый камешек на свет, щурясь от солнца, что сияло среди синих облаков. Эрвин искал янтарь с насекомыми. Как-то раз он обнаружил сразу два таких камешка с древними пленниками внутри, это был муравей и маленький комар, который, возможно, очень давно не давал покоя доисторическим животным, лакомясь их кровью. На сей раз попался только один. В этом маленьком желтоватом осколке оказалась муха с длинными лапками. Остальной янтарь сгреб в свой карман Егор.
Удача вдохновила мальчишек. Потом они сидели на вершине дюны спина к спине, и Егор, перебирая струны гитары, как учил Роберт, пел о паруснике, что «плыл над горизонтом золотым». Эрвин, обхватив колени руками, задумчиво следил за бегущими волнами, как они шумно накатываются на берег, разбрасывая клочья пены. Ветер аккомпанировал Егору, завывая в сухом корявом дереве, что возвышалось у склона, море гудело, волны шелестели – все звучало в пасторальной симфонии разыгравшейся стихии.
Егор вернулся домой с богатым уловом янтаря, весом почти с четверть килограмма, и до самого ужина, лежа в комнате на животе, раскладывал блестящие кусочки на полу, как мозаику.
Выходные закончились. Туристы покинули лес. Теперь мальчикам следовало собрать весь мусор, скопившийся за нескольких недель на берегу Лесного озера. Полдня они потратили на эту работу, складывая полные мешки в телегу. И вот я седлал Ставра и поскакал принимать работу перед самым обедом. Телега была нагружена последними мешками. Мальчики сидели на берегу, отдыхали, а мне показались, они чем-то расстроены, как будто между ними произошел неприятный разговор или даже ссора. Я впряг Ставра в оглобли телеги, позвал мальчишек, и мы покатили в Пруссовку.
– Хорошо потрудились, – весело сказал я, стараясь подбодрить, приунывших от усталости ребят, которые молчали среди мешков. – Теперь окрестности озера выглядят будто первозданные. Почти как в те далекие времена, когда человечество не знало стекла, консервных банок и пластик.
– Ты издеваешься, пап? – заговорил Егор.
– А что я такого сказал? – смутился я.
– Лучше ничего не говори, а то меня стошнит, – огрызнулся Егор.
– Подумаешь, нежный, какой, – возмутился я. – Между прочим, я уже два дня надрываю спину, таская стволы спиленных деревьев. Или ты хочешь принять участие в санитарной рубке?
Егор предусмотрительно промолчал.
– И что это за мода такая, туризм, – с недоумением проговорил Эрвин. – Одни хлопоты от него.
– Туризм не так уж и плох, – отозвался я. – В конце концов, каждый турист оплачивает экологический сбор перед посещением этого леса.
– Пусть они лучше штраф платят, – пробурчал Егор. – В сто раз будет больше денег на содержание твоего лесничества.
– Не ворчи, – попросил я.
– Ты только и думаешь, чтобы с голоду не умереть, – укоризненно проговорил он. – Что не спроси, у тебя один ответ: надо работать в поле или на грядках, иначе не переживем зиму. Тьфу! Лучше сразу сдохнуть!
– Егор!
– Что?
– Ты говоришь глупости.
– Глупости, да?! – взорвался он. – Ты на себя посмотри, в кого превратился! Настоящий леший, а не лесник!
– Егор!
– Что?! Ты даже не можешь купить себе нормальную машину! Ездишь на этой сраной трухлявине, которая разваливается на ходу! – Тут он со всей злостью стукнул кулаком по борту телеги. Раздался хруст, и борт отвалился. Несколько мешков, звякая битым стеклом, свалились на дорогу.
– Егор! Что ты делаешь?! – воскликнул Эрвин.
Я остановил Ставра. Мы с Эрвином спрыгнули и стали подбирать мешки. На наше счастье они не разорвались и не просыпались. Егор сидел, опустив голову, он был мрачнее грозовой тучи, взъерошенный, как еж. Он очень устал за эти дни. Тогда я решил его не трогать. Пусть остынет.
Подобрав мешки, я закрыл борт, стукнув по нему кулаком, закрепил крючком и сел на место. Эрвин запрыгнул в телегу. И мы поехали дальше.
– Я бы на твоем месте этих министров не пускал, – продолжал бубнить Егор. – Они натурально над нами издеваются! Дедушка Всеволод такого бы им не позволил! – Он помолчал, переводя дух от нахлынувшего негодования, и затем продолжил: – Неужели Комитет не может купить тебе технику? Не может дать денег, чтобы ты нормально питался? Едим тут одни сорняки и дрожим над каждой грядкой, чтоб эта капуста или картошка дубу не врезали от засухи!
– Егор, следи за языком, – спокойным тоном попросил я.
– А что, разве не так?! Всю жизнь есть сорняки с улитками, и делать вид, будто нравится!
– Ты не справедлив.
– Я бы на твоем месте давно бы что-нибудь сделал!
– Вырастишь, станешь лесником и сделаешь, как тебе будет угодно, – сказал я прежним, сдержанным тоном.
– Нет уж, с меня довольно. Я в море буду ходить. Там нормально платят! – он сверкнул глазами полными ярости.
– Почему ты так уверен? – спросил я.
– Да потому что в нашей школе у ребят все нормальные отцы в море ходят! – У них дома компьютер, машина и хорошие шмотки! Да у них денег по горло! – Егор перевел дух, у него по щекам покатились слезы. Взвинтился он не на шутку. – Да они живут как люди! – продолжил он, срываясь на крик. – А ты нищий! Нищий!
– Егор! – вдруг воскликнул Эрвин.
Я обернулся. Егор, захлебнувшись рыданием, выскочил из телеги и бросился в лес, не разбирая дороги.
– Егор! – закричал я, остановил коня, спрыгнул с козел и кинулся за ним вдогонку.
Эрвин тоже спрыгнул и пустился бежать за мной.
– Егор, остановись! – кричал я.
Ветки хлестали лицо, колючки цеплялись за одежду и больно драли кожу, под ноги попадали древесные корни, я спотыкался, но бежал, не выпуская из виду Егора. С ним случилась истерика. Его нужно остановить. Только об этом я теперь думал. Только бы не упустить его из виду. «Он в опасности» – слышались в лесном воздухе тревожные слова старого Гентаса. Я несся что было духу, задыхаясь и терпеливо перенося зудящую боль в спине. Перепрыгивал через пни и огибал выворотни. В Егора, словно бес вселился. Бежал он быстро. Но вдруг споткнулся о подвернувшийся под ноги булыжник и со всего разбегу полетел на землю. Мне хватило времени добраться до сына, прежде чем он успел подняться. Я кинулся на него.
– Успокойся, – едва сдерживая дыхание, проговорил я. – Ради Бога, успокойся.
Но Егор отпихивался рукам, обливался слезами и кричал, задыхаясь:
– Отпусти! Оставьте меня все!.. – Лицо его было исцарапано, из разбитого носа текла кровь. – Оставь! Оставь меня! – кричал он, и голос его эхом раздавался по притихшему от ужаса лесу. – Я ненавижу тебя! Ненавижу!
Я ударил сына по щеке, и он замолчал, шумно дыша и шмыгая носом.
Только сейчас к нам подбежал Эрвин, он встал со скорбным лицом и глядел на распластавшихся на земле отца и сына.
– Успокойся, – продолжал я шептать, – все будет хорошо. Успокойся, сынок.
Мы вернулись на дорогу. Егор был очень бледен, и ему сделалось плохо, поэтому к мусорникам в деревню мы не поехали, я сразу повернул домой. А перед крыльцом ноги Егора подогнулись, и он повалился на землю. Я поднял его на руки и понес в комнату. Егор лег в постель и в тот день больше не встал. К вечеру у него резко подскочила высокая температура, начался жар и до полуночи он бредил, обливаясь потом. Макар, тяжко вздыхая, хлопотал возле мальчика со своими лекарственными средствами, и что-то хмуро ворчал.
– Что ты с ним сделал? – спрашивала Анна, оторвавшись от своих научных трудов, и беспокойно взирая на уснувшего после лекарств сына.
– Он очень устал, – проговорил я.
– Ярослав, это возмутительно! – сказала она, сердито сдвинув брови. – Зачем ты заставляешь ребенка столько работать?!
– Он устал не от работы, – ответил я.
– Отчего же тогда? – Анна с недоумением посмотрела на меня.
Я больше ничего не сказал и подошел к окну. Для меня это было серьезное открытие: впервые сын признался в своих школьных переживаниях, о которых я до сих пор не подозревал. Значит, среди сверстников он чувствует себя обделенным, а кем работает его отец, даже стыдно кому-нибудь сказать. Вот оно, что! Мною овладели тяжелые мысли. Я мог смириться с судьбой и всю жизнь питаться лебедой и улитками, ездить на раздолбаной телеге, кормить своей кровью комаров во время обходов и неделями не видеться с женой, и все это ради сохранения леса, но не мог допустить, чтобы от этого страдал мой сын.
Последующие дни мы провели в беспокойстве за жизнь Егора. Два дня он лежал в постели, не вставая. Температура у него страшно плясала. По ночам он бредил и обливался холодным потом. Анна оставила свою науку, я отлучался лишь за тем, чтобы дать задание лесникам. Мы звонили нашему доктору Мерчюсу, но в те дни он был в отъезде – на каком-то медицинском симпозиуме в Москве. Несколько суток мы не отходили от сына, сменяя друг друга ночами и днями.
Макар помогал по-своему. Выбрав подходящее время, он пошел на луг, отыскал чертополох с лиловым венцом, достал из кармана плоский камешек и, пригнув чертополох к земле, придавил его за шейку под самой головкой со словами «Вылечишь дите, Егора нашего, отпущу». Другим камешком, повторяя те же слова, прижал стебелек чертополоха, чтоб не вырвался. Еще одним для пущей надежности закрепил так, что колюка оказался распятым на земле. Убедившись в надежности содеянного, Макар вернулся домой, ждать результата и готовить отвары. Он делал все что мог, а по вечерам шептал молитвы перед иконой Богородицы, взывал к земле-матери, Господу, святым духам: «Спасите дите неразумное, дайте сил ему, хворь перебороть, духом, телом окрепнуть...» Но болезнь отступать не желала, даже травы, обычно хорошо помогавшие, лишь временно улучшали самочувствие Егора. Нам казалось, что наш мальчик быстро угасает.
Макар то и дело посылал Эрвина в лес за недостающей для снадобья травой, и Эрвин с готовностью исполнял любое его поручение. Он разыскивал требуемые растения, в каких бы труднодоступных местах они не произрастали, спешил, забирался даже в самые дальние закоулки леса. Выматывался он в те дни страшно, до боли в ногах и возвращался домой весь мокрый и грязный, но с заказанной травой.
В те трудные для всех нас дни Гентас приносил жертвоприношения перед дубом и молил Перкуно защитить ребенка от гибели, а мне советовал дать сыну другое имя, а старое навсегда забыть, чтобы ввести в заблуждение демонов.
На третий день температура у Егора больше не скакала, но продолжала держаться около тридцати семи. Макар вздохнул с облегчением, но не переставал потчевать Егора травяными настойками и отварами. Наутро четвертого дня Егор почувствовал себя немного лучше, хотя слабый его организм не принимал никакой пищи. Он пил только лекарства и чай. Через несколько дней Егору стало уже настолько легче, что он начал подниматься с постели, и у него появился аппетит. Тогда Макар снял с него рубашку и сжег ее во дворе, чтобы хворь не возвращалась. К всеобщей радости Егор пошел на поправку. Мы с облегчением вздохнули, когда он наконец повеселел. На этот раз беда наше лесничество миновала.
Потом, верный обещанию, Макар ходил на луг. Дал свободу чертополоху, который к тому времени поседел. Выпрямившись, колюка встряхнулся на ветерке и дал пух с черненькими семенами.
Эрвин торжествовал вдвойне, по его расчетам из многочисленных куколок, от тех самых крапивных гусениц, о которых он старательно заботился долгие недели, наконец, со дня на день должны были вылупиться бабочки. Сидя возле постели Егора, он рассказывал ему о своих ожиданиях и обещал, что обязательно даст знать накануне этого торжественного события, чтобы вместе выпустить бабочек в сад.
И вот долгожданный день наступил. Егор в то время был еще слаб, поэтому Эрвин привез его в деревню верхом на Пергрубрюсе. Войдя в комнату, мальчики подошли к банкам, в которых из кукольных оболочек уже выбрались почти все бабочки. Разноцветные, легкокрылые создания, словно души цветов, расправляли крылья и стремились к солнечному свету. Тогда Эрвин широко раскрыл окно, снял с банок марлевые крышки, и бабочки красочным конфетти стали вылетать в озаренный солнцем сад. Это был праздничный фейерверк – одухотворенное заветное желание – прекрасные минуты красоты, счастья и одно из удивительных явлений природы. Оставив пустые банки, Эрвин бросился к столу, взял тростниковую флейту и заиграл. Бабочки порхали над цветами, кружились в солнечных лучах среди деревьев, танцевали друг перед другом в воздушном вальсе и, казалось, будто и в самом деле, слышат волшебную мелодию прусской флейты. Стоя возле окна и зачарованный прекрасной музыкой, Егор с восторгом смотрел на удивительный полет бабочек. Глаза у него сияли, и ему тоже хотелось плясать и кружиться в одном с ними хороводе. В эти минуты Егор был необыкновенно счастлив. Радость жизни вернулась к нему.

С тех пор прошло еще несколько дней. Эрвин продолжал работать в бригаде рабочих. Анна, самоотверженно наверстывая упущенные дни, снова оккупировала кабинет, засев за отчеты и статьи. Егор бесцельно слонялся по саду и тоскливо просиживал часы на качелях, ожидая возвращения с работы Эрвина.
Егор все еще дулся на меня, хотя я был с ним приветлив и не таил никакой обиды. Я надеялся, что он сожалеет о своем поступке, и готов был ему тотчас все простить. Но сын молчал. Я не хотел его торопить. И вот однажды мои надежды оправдались. Во время работы в лесу Эрвин украдкой сообщил мне, что Егор очень раскаивается за свое поведение.
– Тогда, в телеге, он не хотел наговорить ничего дурного, – сообщил Эрвин. – Егор сам в этом признался. Он не хотел вас в чем-нибудь обвинять. Вы простите его, так ведь? – Он посмотрел мне в глаза и продолжил: – Егор переживает за свой поступок. Но по-прежнему убежден, что власти не справедливы к нам.
– В нашей жизни много не справедливого, Эрвин, – проговорил я. – Кто-то терпит, а кто-то протестует. Так было всегда. Ну, ничего, мы-то все переживем. А Егор пусть подумает и подойдет ко мне сам. Думаю, у нас найдется с ним повод для примирения.
– Вы помиритесь, обязательно помиритесь, – проговорил Эрвин с надеждой.
– Да, мы помиримся, – пообещал я.
В те дни мы были заняты на уборке старых, неизлечимо больных, пораженных гнилью деревьев, давно помеченных белыми цифрами на морщинистой, облупленной коре. Работали мы не щадя своих сил. У нас была одна бензопила, с помощью которой валили пораженное дерево, экономя горючее, старая двуручная пила и топоры (я не раз вспоминал справедливое замечание Егора об отсутствии техники, когда мы с Ваней пилили сучья и стволы антикварной пилой до того, что рубашка пропитывалась потом насквозь, и ее приходилось выжимать). Эрвин орудовал топором, срубая ветки и сучья поваленного дерева. Потом бензопилой распиливали ствол на куски и забрасывали их в телегу. Эта древесина шла на дрова для отопления нашего дома зимой. Часть поленьев мы складывали на хозяйственном дворе, а часть увозили по своим домам лесники, иногда забирали селяне.
Почти неделю мы продолжали убирать больные деревья. Чувствовал я себя отвратительно. Моя спина все чаще давала знать о себе тупой болью по вечерам, пока, в конце концов, не взвыла. В тот день, согнувшись вдвое, я вернулся домой, и Макар принялся обихаживать меня своими согревающими, жгучими мазями, не обращая внимания на мое сдерживаемое зубами шипение. Оставшиеся два дня до конца рабочей недели Эрвину пришлось самому запрягать Ставра и отвозить поленья с вырубки на хозяйственный двор. Анна попросила Макара проследить за Егором, чтобы он (Егор) не брался ни за какую тяжелую работу, но когда сын от нечего делать стал помогать Эрвину разгружать поленья возле сарая, Макар ему ничего не сказал. Зато потом Анна, когда мы сели ужинать, окончательно рассердилась.
– Боже мой, Ярослав, эта работа изведет тебя! – говорила она, глядя на мою скрюченную фигуру. – Ну зачем тебе так надрываться?!
– Я немного промок, вот и просквозило, – объяснял я. – Ничего, в другой раз буду умнее: не стану надевать потную рубашку.
– И тем не менее, хочется надеяться на твой рассудок, – продолжала она, каким-то заумным, пафосным языком. – Должна заметить, нет необходимости губить свое здоровье непомерными нагрузками. Выйдешь из строя сейчас, не сможешь трудиться потом. Да-да, не смотри на меня так, не сможешь работать на уборке урожая. – Я молча соглашался со всеми ее замечаниями, вяло жуя картошку с фасолью, а жена продолжала: – Явление, известное под названием инвалидность! Вот именно, что мы тогда будем делать?.. Иными словами, тебе придется прекратить привычную деятельность в качестве лесника. Разве я не права?.. Возник вопрос, как нам разрешить эту проблему…
– Дорогая, не слишком ли у тебя много отчетов и статей? – поинтересовался я. – Тебя послушать, так и решишь, будто находишься на ученой конференции.
– Ерунда, – она махнула ложкой с полным безразличием к моему замечанию, – это обстоятельство меня ни сколько не смущает, в конце концов, я сообщаю тебе серьезные свои опасения по поводу твоего здоровья. На этот вопрос, Ярослав, тебе стоило бы обратить пристальное внимание. Это не значит, что ты должен бросить работу, я хочу лишь только доказать тебе как необходимо уменьшить нагрузки на свой организм. И еще одно существенное обстоятельство: на тебя смотрит сын.
Это она заметила верно. Мы с Егором сейчас переглянулись, находясь в полном недоумении, а потом вновь уставились на домашнего профессора, застыв с ложками у рта. Но Анна невозмутимо продолжала:
– Стало быть, я сообщаю вам эту информацию с той единственной целью, чтобы оградить вас от нежелательных последствий такого, надо прямо сказать, непосильного труда.
– Анна! – сказал я.
– Мама! – воскликнул Егор.
– Что вы так смотрите на меня, как на сумасшедшую? Я пока еще в здравом уме и пытаюсь втолковать вам свои опасения. Я постаралась дать вам самый простой рецепт выхода из сложившейся затруднительной ситуации.
– Пап, что это с ней? – Егор подергал меня за рукав.
– Перетрудилась, – с трагическим вздохом проговорил я и позвал Макара.
Когда Макар пришел, я поманил его пальцем, чтоб наклонился, и тихо проговорил, что пора лечить очередного пациента, и осторожно указал на жену. Макар с невозмутимым видом кивнул и отправился готовить успокоительное.
Пока мы все лечились, – надо заметить успешно, слава Макару! – время неумолимо приближалось ко дню визита министра. Дождались! Первым предвестником министерской охоты оказалась погода. Как ни печально, ясные благоприятствующие охоте дни установились надолго. Так всегда и бывает, когда не нужно. Стало тепло, сухо, с правильным направлением ветров, точно все демоны способствовали этим погодным условиям. Я негодовал, тайно мечтая о том, чтобы завтра пошел проливной дождь с грозами. Другим предвестником приезда Карачунова стало посещение лесничества государственной службой охраны. Произошло это накануне знаменательного дня княжеской охоты.
Мы обедали в саду, когда на дороге появился джип с государственными номерами. Макар отправился отворять ворота, а я вытер руки салфеткой, поднялся из-за стола и пошел навстречу нежеланным гостям, которые в количестве четырех человек выходили из машины, хлопая дверцами. Плут злобно и откровенно облаял незнакомцев, за что Макар взял его за ошейник и, приказав молчать, отвел к будке. Понятливый пес успокоился и со своего места внимательно следил за происходящим. Трое из прибывших были в камуфляже, с автоматами за спиной и в высоких армейский ботинках, четвертый – в хорошем гражданском костюме, весьма крупный человек с гладко выбритой физиономией, совершенно лысый, а выражением лица и бородавками смахивал на очень уверенную в себе жабу. Его глаза скрывались за темными очками, поэтому невозможно сказать, какого они цвета, и в каком направлении смотрят. Этот серьезный господин направился прямо ко мне, в то время как трое в камуфляже, по его приказу, рассыпались в разные стороны нашей усадьбы и занялись далеко не научными изысканиями.
– Мое имя Андрей Павлович Волотов, начальник отдела правительственной безопасности, – важно назвался господин в костюме и подал мне руку.
Я представился в свою очередь, и мы закрепили наше недоброе знакомство крепким рукопожатием.
– Позвольте, пройти в дом, – требовательно предложил он.
– Пожалуйста, – ответил я.
Мы направились в мой кабинет. Волотов, деликатно, как будто хозяин, пропустил меня вперед, затем подозрительно огляделся в коридоре по сторонам и плотно закрыл за собой дверь. Я подошел к своему письменному столу и вежливо предложил садиться. Но Волотов бесцеремонно отклонил мое приглашение и своим толстым, покрытым черными волосками, указательным пальцем потребовал мое место себе. Тогда я подошел к окну и встал там, облокотившись о подоконник. Волотов сел в мое кресло, удовлетворенно крякнул и, прищурившись, посмотрел на меня.
– Не нужно стоять, – проговорил он затем. – Прошу садиться. – И указал мне на стул.
Я сел, старательно скрывая глубокое негодование.
Наш разговор был не долгим, но достаточным, для того чтобы охранники в камуфляже успели обследовать каждый закоулок, щелочку и дырочку в моем доме и хозяйственных постройках с профессиональной тщательностью породистой и бдительной ищейки. Анна, в то время сопровождавшая по дому и двору одного из молодых охранников, позже поделилась со мной впечатлениями.
Тот охранник, на вид богатырского телосложения, коротко стриженный и грубоголосый, но отличающийся приятным, еще не испорченным службой лицом, и даже на редкость приветливой улыбкой, смотрел на мир досадно тупыми глазами, он представился моей жене Иваном. Как только Иван закончил осмотр помещений, то пригласил Анну в сад, и там они некоторое время увлеченно беседовали, не обращая внимания на Макара, Егора и Эрвина, которые не отставали от двух других охранников и время от времени бросали негодующий взгляд на собеседников в саду.
Анна была сама любезность и четко отвечала на вопросы Ивана, поглаживая свою косу. А когда он спросил, какое количество людей проживают в доме в настоящее время, она честно и невозмутимо ответила:
– Пять человек и одно приведение.
– Что вы имеете в виду под словом «приведение»? – холодным тоном спросил Иван, вероятно рассчитывая на подробное и серьезное разъяснение.
Но Анна как раз и была, как никогда, чрезвычайно серьезна и даже рассержена тем, как бесцеремонно заняли ее кабинет и лишили возможности продолжать ее научные труды.
– Именно то, что я сказала, – уверенно произнесла она.
– Разве тут бывают приведения? – продолжал допытываться Иван.
– Да, в доме живет дух старого лесника, который однажды погиб в этом лесу от пули браконьера, – охотно объяснила Анна.
– Вот как? – сказал Иван теперь уже с недоумением, серьезный тон профессора ботаники смутил его.
– Именно так и не иначе, – подтвердила свои слова Анна.
– И вы видели его? – осторожно поинтересовался Иван.
– Да, – холодно ответила Анна.
– И что же, оно вас не беспокоит? – снова спросил Иван, теперь уже немного растерянно.
– Иногда, – призналась Анна. – Обычно привидение спокойно и бродит по комнатам только ночью, когда все спят. Оно любит заглядывать в спальни, скрипит половицами и посвистывает в замочную скважину, когда у него хорошее настроение.
– А что же оно делает, когда злится?
– Гремит кастрюлями, разбрасывает вещи и не дает спать.
– Значит, оно не представляет опасности для жизни?
– Для нас нет. Но чужих, особенно тех, кто ему не нравятся, оно душит прямо в постели, спящими. О, не волнуйтесь, ничего такого у нас давно не случалось, это только старые предания отца моего мужа, – поспешила успокоить Анна.
Иван посмотрел на нее удивленными глазами и проговорил:
– У вас здесь что, общество друзей приведений? – в эту минуту на его лице тупое выражение смешалось с подозрительной улыбкой.
– Хм, почему вы так решили? – ответила Анна. – Нет, милый, здесь находится общество друзей редких растений, а точнее питомник.
На этом Иван закончил свои расспросы, поднялся, сухо поблагодарил Анну за потраченное с ним время и направился во двор, где только что обнаружили друг друга двое других охранников и сели на скамейку в ожидании начальника.
К тому времени мы с господином Волотовым уже завершали нашу едва ли содержательную беседу, которая заключалась в ненавязчиво-требовательном разъяснении мне правил поведения во время министерского визита. После чего Волотов доступным и вполне лаконичным языком перечислил нежелательные действия с моей стороны такие как: оказание сопротивления, выражение публичного протеста, возведение препятствий на пути следования министерского кортежа, и прочее. Потом убедительно попросил оказать содействие в предстоящей охоте. А в заключении предупредил:
– В противном случае заработаете себе большие неприятности, подпортите карьеру, отправитесь в отставку, после чего лес пустят на промышленную древесину, а зверей переловят и посадят в зоопарк.
– Это противозаконно! – сказал я.
Услыхав мой протест, Волотов всей своей массой придвинулся через стол в моем направлении, пристально поглядел мне в глаза и по-отечески доброжелательно проговорил:
– Запомните, Ярослав, министр – это и есть закон. А министр, который становится президентом – это закон, власть и порядок в одном лице.
Я с трагической угрюмостью смотрел на Волотова, так словно мне только что сообщили о неизбежной вселенской катастрофе, от которой никому спастись не удастся, даже на Марсе. Между тем, Волотов залез в карман пиджака, не спуская с меня пристальный взгляд, вынул сложенный вчетверо листок, развернул его и принялся читать следующее:
– Итак, министерский кортеж прибудет завтра в шесть. Начало охоты – в шесть тридцать. Охотничий завтрак – в одиннадцать. Отъезд – ровно в двенадцать часов пополудни. – Оторвал глаза от бумаги и сказал: – У вас есть вопросы?
Я отрицательно покачал головой.
– Да, вот еще что, – твердо сказал Волотов, поднимаясь из-за стола, – в этом доме до утра должен остаться наш человек, требую вашего разрешения.
Я едва кивнул.
– Благодарю. – Волотов вышел из-за стола и, гордо подняв голову, направился к выходу.
Выйдя на крыльцо, Волотов посмотрел на своих молодцев и, выбрав того, что стоял ближе всех к нему, позвал. Когда охранник подошел к нам, Волотов обернулся ко мне и сказал:
– Прошу знакомиться это Иван Попялов.
Иван, хмуро улыбнувшись, протянул мне руку.
– Ярослав Богатырев, лесничий, – представил меня Волотов Ивану и продолжил, обращаясь теперь ко мне: – Вот этот человек останется в вашем доме. – Потом посмотрел на подчиненного и сказал: – Иван, господин Богатырев поселит тебя в комнате для гостей. Там есть душ, туалет и кухня. Не забудь выпить стакан теплого молока на ночь, попросишь эту женщину, чтобы подала. Проснешься, закажи плотный завтрак, потому что утро будет напряженным.
Вероятно, Иван меньше всего ожидал, что его оставят в нашем доме. Я тотчас заметил это, потому что парнишка сразу же сник, и на лице его появилось такое несчастное выражение, будто его заставляют провести ночь в клетке с медведем. Волотов тут же уловил изменения на лице Ивана.
– У тебя есть вопросы? – поинтересовался он снисходительно.
– Никак нет, Андрей Павлович, – печально ответил Иван.
– Хорошо, я рад за тебя. Итак, Ярослав, устройте моего человека на ночь, выдайте ему чистое постельное белье, приготовьте ванну, выдайте мыло и полотенце, на ночь закройте ворота, все калитки двери и окна в доме. Иван, все проверишь. Дальше, посторонних не впускать, – распорядился Волотов и, указав на маячащего в сторонке Эрвина, поинтересовался: – А кто этот мальчик?
– Это мой помощник, – ответил я. – Он из деревни.
– Отправьте его домой, – потребовал Волотов.
– Но мальчик ночует у нас, – сказал я.
– Разве здесь проживают пять человек? – спросил Волотов.
– Пять, – ответил я.
– Что ж, тогда вечером пусть он принесет стакан горячего молока моему подчиненному. За вредность. М-да, не забудьте также подмести дорожки, поскоблить до белизны стол в саду, вынести стулья, проветрить скатерти и, наконец, покрасить эту скамейку, – он показал на скамейку возле крыльца, – а то вид у нее такой, будто на ней сидели четыре студента-ботаника. Да-да, об этом не трудно догадаться, вон инициалы вырезаны. Одна любовь на уме и цветочки. На этом все. Желаю удачи.
Сделав такое пространное распоряжения, Волотов, едва уловимым взмахом руки, приказал охранникам следовать за ним к машине и с тем удалился. Иван, с грустью оставленного на произвол судьбы ребенка, проводил взглядом бессердечного начальника и товарищей. Вскоре джип скрылся из виду.
Я позвал Макара и велел устроить парня в гостевом флигеле, а сам побрел доедать остывший обед. Но вдруг опомнился и бросился в кабинет к телефону. Мне пришло на ум срочно поговорить со Стрельцовым.
Охотовед с тактичным молчанием выслушал мое возмущение и протестующие реплики, при этом он так шумно дышал в трубку, словно хотел продуть мне ухо. Когда я закончил, он принялся меня успокаивать.
– Ради вашего блага, Ярослав, не вздумайте сопротивляться, – советовал он.
– Да уж меня об этом не двусмысленно предупредили, – признался я.
– Смиритесь, мой друг. Я надеюсь, вы будете благоразумны.
Я промолчал. Больше ничего вразумительного Стрельцов мне не сказал. Мы попрощались до завтра.
До полуночи я ворочался в постели, почти не смыкая глаз. Вокруг замерла тишина. Весь дом спал, только я один маялся. Тяжелые мысли и фантазии являлись мне. Лишь только я погружался в дремоту, как сразу же просыпался от тяжелых видений. Во тьме передо мной довольно продолжительное время плавала физиономия Волотова, она хмурилась, жутко кривлялась и отдавала какие-то безумные распоряжения, потом являлись Стрельцов с кабаньей мордой вместо лица, охранники в виде грозящих когтистыми лапами маркополей и даже Карачунов в чудовищном облике царя Кощея с железной короной на голове. Эти лица кружились над моей кроватью и о чем-то спорили между собой. Наверное, решали, убрать меня уже сейчас или подождать до утра. Наконец, когда усталость сморила меня окончательно, то физиономии растаяли в темноте, и я наконец заснул. Как вдруг в следующую минуту в доме раздался громкий вопль, а следом за ним оглушительный треск. Плут залился громким лаем во дворе.
Несколько секунд, в полудреме, я соображал, что бы это могло быть? Но вовсе не треск послышался, а похоже, автоматная очередь. Спустя некоторое время, в доме прогрохотало опять. Я поднялся с постели, бросил взгляд на разбуженную и ничего не соображающую ото сна жену, и выскочил в коридор. Из гостевой комнаты доносился какой-то непонятный шум. Вскоре распахнулась соседняя дверь, и на меня с недоумением уставились мальчики. Внизу, в коридоре, шаркая ногами, ворчал Макар, он, звякая ключами, открыл дверь и вышел на крыльцо в одной ночной рубашке и штанах. Мы втроем спустились и последовали за Макаром на улицу.
В комнате охранника горел свет. А сам Иван стоял возле открытого окна и с ужасом таращился куда-то в сторону леса, держа перед собой автомат. Потом он стал целиться в кусты.
– В чем дело, Иван? – спросил я. – Что за шутки посреди ночи?
– В доме полно жутких тварей, – послышался ответ.
– Успокойте Плута, – попросил я мальчишек, – ничего не слышу.
Ребята зашикали на собаку. Плут перестал лаять, но теперь раздраженно рычал, с гневом взирая на Ивана в окне.
– Так что же случилось, Иван? – снова спросил я, подходя к окну. – Опусти оружие, здесь больше нет никого кроме нас.
– Нет, я уверен, ко мне в комнату пробралась какая-то тварь и пыталась задушить, – проговорил Иван дрожащим от возбуждения голосом.
– Бросьте дурачиться, – сказал я. – Это могла быть летучая мышь или крыса. Только и всего.
– Нет, это было похоже на уродливого старца с длинными руками и огромными когтями, – настаивал Иван. – Это приведение!
– Кого-нибудь убили?! – послышался голос Анны. Она вышла на крыльцо, обернутая в длинный синий халат, и с негодованием оглядела нашу полуночную компанию.
– Пока еще нет, мам, но возможно, скоро убьют, – ответил Егор. – Тебе лучше не выходить сюда.
– Это ужасно, Ярослав, что происходит? – не слушая сына, продолжала возмущаться Анна.
– Именно это я и пытаюсь выяснить, – ответил я.
– Ивану что-то померещилось, – объяснил Эрвин.
– Он говорит, видел настоящее приведение! – с восторгом добавил Егор. – Хоть бы мне разок посмотреть. А то все говорят, а я никогда не видел.
– Трусливая у нас охрана, – с ухмылкой заметила Анна, приближаясь к нам, – Что он за чудак, пугается собственной тени?! – Она с укором посмотрела на Ивана, который по-прежнему стоял в окне, как убитый горем кукольный Петрушка на сцене. Он смущенно опустил голову, и щеки его пристыжено зарделись.
– А можно нам пострелять? – спросил Егор, увлеченно рассматривая автомат.
– Нет, нельзя, – сказал Иван.
– Ну хотя бы разочек, а? – не отставал Егор.
– Довольно, все по комнатам, – похлопал я в ладоши, – завтра рано вставать. – Иван, закройте плотнее окно и оставьте на ночь настольную лампу, если боитесь темноты.
– Хм, ну надо же, какой несмелый молодой человек, – продолжала ухмыляться Анна. – С тех пор, как возникла революционная теория Чарльза Дарвина, на земле не осталось ни одного приведения.
– Нечего было стращать его приведениями, – с осуждением проговорил я. – Теперь, того и гляди, чтобы он кого-нибудь не подстрелил.
– Он сам попросил говорить только правду, – обиженным тоном проговорила Анна. – Почему я должна была скрывать от него наше приведение?
– Довольно, милая, пойдем, тебе нужен хороший сон, пойдем, ведь ты так устаешь от своих отчетов, – сказал я, взял Анну под руку и повел в дом.
Все стали расходиться. Мальчики, весело болтая, прошмыгнули в свою комнату, Макар, раздраженно ворча, закрылся у себя. Мы с Анной вернулись в постель и вскоре заснули убитые страшной усталостью. А Плут, сладко зевая, ушел в свою будку. К счастью для нас, до конца ночи, приведения больше никого не беспокоили.
На другое утро я проснулся в пять. Наш будильник так буйно заверещал, точно хотел разбудить весь лес. Однако Анна не проснулась даже от этого сумасшедшего звука. Я утихомирил будильник, нажав на кнопку, и потом еще некоторое время лежал, с удовольствием слушая тихое спокойное дыхание жены, какое может происходить только во сне где-нибудь на озаренной теплым солнечным светом цветущей лужайке среди фантастических птиц и бабочек, летающих над сказочно красивыми цветами летнего курорта. Покидать теплую постель не хотелось, я отдал бы кому-нибудь часть своей месячной зарплаты лишь за то, чтобы мне позволили поваляться еще часок. Но мысли о приезде министра одна за другой возвращали меня в обыденную реальность. Как вдруг я увидел перед собой Волотова. Он что есть силы заорал мне прямо в лицо: «Подъем!» И тут я снова проснулся. Стрелки показывали десять минут шестого. Я попытался подняться, но руки и ноги мои оказались скованными ледяным холодом, и были не подвижны, я ужаснулся, вскрикнул и вдруг пробудился опять. На сей раз окончательно. Пошевелив ногами, теперь они были в полном порядке, я поглядел на будильник. Было половина шестого. Я живо выскочил из постели и помчался умываться. Без двадцати минут шесть я вышел на крыльцо.
Макар уже хлопотал на кухне: готовил нам завтрак. Остальная часть дома безмятежно спала, и мне не хотелось никого будить. Но все же пришлось. Прежде всего, я постучал в дверь охранника, из-за которой раздавался напряженный храп. Что ему снилось в эту минуту – так и осталось для меня загадкой, только мне стоило большого труда до него достучаться. Наконец храп оборвался, послышалось сонное бормотание и железный скрип кровати. Иван живо поднялся. Затем я отправился наверх, стукнул в дверь мальчиков, открыл ее и заглянул в комнату с непростительными в такой час словами: «Пора вставать!». Последние нотки моего голоса немедленно слились со взрывным скрипом кровати. Мальчики вскочили, как солдаты на построение.
После этого я направился в спальню и там, натягивая свою форму лесника перед зеркалом, то и дело бросал нежный взгляд на изящную фигуру безмятежно спящей жены. Мне до того не хотелось будить мою Анну, что, закончив одеваться, я еще с минуту не решался беспокоить ее сон своими безжалостными в такое утро словами: «Дорогая, пора вставать!» Но, собравшись с духом, я все-таки это сделал. Анна глубоко вздохнула, открыла глаза и поглядела на меня безмолвным, самым невинным, до слез трогательным взглядом, который заставил меня извиниться и немедленно выйти из комнаты с тяжелым чувством на сердце от содеянного святотатства. Я с негодованием спустился и встал на крыльце, виня себя в грехе. Впрочем, немного позже, Анна развеяла мои переживания, обругав меня за то, что я так поздно ее разбудил, и она не успела как следует собраться до приезда министра.
Я стоял на крыльце, наблюдая, как медленно расцветает утро нового дня. В тающем сумеречном воздухе отчетливо ощущалась бодрящая пряной сыростью прохлада. Вскоре послышалось тиньканье синиц в саду и отчетливая возня в пробудившемся доме. Затем над лесом показался черный коршун. Хищник сделал большой круг над кронами деревьев и начал спускаться. Сделав несколько кругов над садом, он прокричал своим унылым голосом, что видел машины, которые повернули на лесную дорогу и теперь направляются прямо сюда, после этого коршун взмахнул крыльями и полетел дальше, сообщая всему лесу о своем наблюдении.
Я быстро вошел в дом и бросился наверх, в спальню.
– Едут, – сказал я Анне, которая в эту минуту крутилась возле зеркала.
– Боже, я еще не готова! – с отчаянием проговорила она.
– Они прибудут примерно через десять минут, – сообщил я.
– Ах, так скоро?! – воскликнула она и вздохнула.
Я оставил жену и поторопил мальчиков, которые в этот момент затеяли спор в ванной.
– Живее! – сказал я и сразу добавил: – Чтобы за три минуты умылись, за две оделись и за одну спустились на крыльцо.
Через некоторое время в доме началась суматоха. Анна искала выходные туфли, которые она не помнит, куда я сунул. Почему именно я – не знаю. Помню лишь только то, что к ее туфлям я никогда не прикасался. Но Анна мне не поверила и вскоре нашла туфли под нашей кроватью в коробке. Мальчики настойчиво осаждали Ивана, чтобы он позволил им пострелять из автомата. Несчастный не выспавшийся охранник отбивался от назойливых пацанов. Один лишь Макар невозмутимо ходил возле стола среди яблонь в саду и смахивал с него листья и пылинки мягким веничком.
И вот из-за поворота показался кортеж. Впереди, неторопливо покачиваясь, двигалась милицейская машина, мигающая красно-синими огнями. За ней следовали два джипа с темными окнами, последний из которых, нам был уже хорошо знаком – эта машина начальника охраны тоже была оснащена мигалками, затем открытый грузовик с двумя лошадьми в кузове, а спустя некоторое время на дороге показался старенький автобус, который, шумно тарахтя на всю округу, доставил к нам Стрельцова и его бригаду егерей с тремя великолепными гончими собаками на поводках.
Макар открыл ворота, и министерская машина въехала во двор, другие же остановились, перегородив дорогу. Плут для порядка залился лаем, но Макар приказал ему успокоиться и предусмотрительно посадил его на цепь. Плут сел возле будки, не спуская с прибывших внимательного взгляда, и скулил от досады. Наблюдая за гостями, мальчики сели на порог, потом Егор наклонился к самому уху Эрвина и загадочно прошептал:
– Час расплаты настал.
– Сила приносит свободу – побеждай, – тихо ответил Эрвин.
Они хлопнули по рукам и в следующую минуту исчезли.
Я направился на встречу к министру Карачунову. Иван, тем временем, рапортовал Волотову о прошедшем дежурстве, ни словом не упомянув полночный визит приведения.
Стрельцов представил меня князю, и мы пожали друг другу руки. Это был круглолицый, с короткой челкой, торчащей из-под охотничьей шапки, невысокого роста человек. Взгляд надменный, едва заметная улыбка, быстро бегающие карие глаза. Да, он оказался не таким уж и высоким, каким его показывают по телевизору. Я заметил, как здорово он смахивает на Наполеона в последний год жизни того на острове Святой Елены. Князь был одет в камуфляжную куртку и брюки того же цвета, заправленные в высокие кирзовые сапоги.
Анна спустилась с крыльца и подошла к нам исполненная достоинства. При появлении моей жены, князь снял охотничью шапку с фазаньим пером, едва ли не раскланиваясь, и нежно взял ее руку.
– Моя жена, Анна, – представил я. – Доктор биологических наук, профессор университета имени Канта.
– Очень рад, очень рад, – подобострастно проговорил князь, манерно целуя руку Анны. – Очень рад.
– Взаимно, – прохладно произнесла она.
Глаза князя забегали быстрее, и это понятно, моя жена своим стройным, эффектным видом могла увлечь даже самого замкнутого в себе монаха. Сейчас на ней был строгий светлый костюм; коса уложена на голове диадемой и со вкусом украшена блестящими серебряными заколками с дорогими камнями; на шее жемчужное ожерелье, в ушах переливаются серьги, словом, прекрасная лесная принцесса. Должен заметить, я сам никогда не видел ее такой… такой необыкновенной, что ли. Впрочем, все драгоценности, которые были на моей жене, как она позже мне призналась, были из приданого ее бабушки, они достались по наследству. Приятная улыбка Анны безвозвратно очаровала князя. Я тогда сразу понял, он бы не отказался от ее общества в какое-нибудь другое время, но протокол неумолимо торопил. К моему негодованию, Стрельцов тоже не сводил глаз с моей жены не прилично долгое время. Во мне росло негодование, протест и даже ревность.
Стрельцов был одет в егерскую форму с отличительными знаками, погонами и медалью, кажется, за меткость. На голове у него была охотничья шапка темно-зеленого цвета с загнутыми кверху полями и с белоснежным плюмажем из хвоста африканского страуса, чтобы в лесу был приметен другим охотникам, хотя спутать его с кабаном и без того было бы довольно сложно, даже в темной чаще. Наконец Стрельцов очнулся, опустил взгляд с моей жены на часы, затем напомнил князю, что на приветствие отведено всего три минуты и предложил всем следовать к столу.
Стол в яблоневом саду был оперативно накрыт людьми из свиты князя. На белой скатерти выстроился ряд бутылок водки, пестрая мозаика салатов и бутербродов с ветчиной, сыром, оливками, лососем и черной икрой. В целях безопасности яства и посуда были привезены с собой. Поэтому Макаровы деликатесы из пырея, крапивы и корней лопуха к его большому огорчению не пригодились и были убраны в холодильник.
Между тем за нами всюду следовали репортеры местных и центральных газет, фотографы и тележурналисты. Они фиксировали в своих блокнотах каждое наше движение, слово, звук и роились вокруг нас, как пчелы. А молодой, высокий и худой, словно червяк, кинооператор с камерой на треноге, не скупясь на пленку, снимал материал для рекламного ролика под выборы будущего президента.
По протоколу на этот, как было замечено в бумаге, легкий завтрак отводилось всего двадцать минут. Стрельцов произнес второй тост за удачу (первый – министерский – прозвучал за добрую добычу), поспешил удалиться к егерям и в сторонке принялся проводить с ними инструктаж. После чего егеря в количестве пятнадцати человек и трех гончих собак оправились в лес на свои начальные позиции. Я тоже оставил князя в компании его свиты и моей жены, а сам поспешил к Макару сказать, чтобы он немедленно седлал Ставра и двух других лошадей, доставленных к этому времени грузовиком из конного завода «Георгенбург» специально для князя Карачунова и распорядителя охотой Стрельцова.
Должен заметить, коней приобрел накануне наш Комитет специально для этой охоты, но один из них должен был остаться в Замландском лесничестве навсегда – неожиданный министерский подарок, второго заберет Стрельцов. Конь нам давно был необходим. Ставр уже в возрасте и в скором времени ему понадобится смена. Забегая вперед повествования, я должен сказать, мы с Егором окрестили жеребца Вольгой. Это был молодой вороной красавец тракененской породы. С его появлением мы с мальчиками намеревались отправляться на объезды лесничества верхом. Егор неплохо ездил на Ставре, а с Вольгой ему еще предстояло подружиться. При появлении Вольги, Егор хоть и не выражал своей радости открыто, но внутри торжествовал, и это чувствовалось в его взгляде и то, что к нему вернулось прежнее дружеское расположение ко мне.
Пока суд да дело, Егор и Эрвин оставили взрослое мракобесие задолго до начала застолья. Кто знает, что в голове у подростков, ищущих новые приключения. Я с тревогой ожидал охоты, потому заранее просил мальчишек не вмешиваться и попросил перетаскать дрова с заднего двора в сарай на хранение. Но мальчишек и там не было видно. Впрочем, на цепь их не посадишь и надзирателей у каждого не поставишь. Мне оставалось только молить Бога, чтобы все поскорее закончилось без происшествий.
Стрельцов вернулся к столу, положил перед собой рацию и продолжил завтрак. Минут через двадцать ему сообщили, что загонщики прибыли на место. Тогда Стрельцов взглянул на часы, удивленный таким скорым делом и самодовольно крякнул. Затем он подошел к князю и, наклонившись над его ухом, проговорил:
– Ваше сиятельство, пора начинать.
Князь важно кивнул, надел свою охотничью шапку и поднялся из-за стола.
В следующую минуту все закружилось, завертелось на дворе, министерская свита засуетилась возле столов, журналисты и киношники последовали к машине. Послышались голоса, кто-то наступил на ногу молоденькой журналистке, кто-то забыл футляр для камеры, кто-то сломал ноготь и долго причитал по такому трагическому поводу. Охрана и милиция остались в саду, когда охота углубится в лес, им позволялось доесть министерский завтрак, чтобы прислуга могла приступить к подготовке стола к обеду. Все было, на удивление, четко отлажено и выдержано по времени в этой охотничьей экспедиции.
Макар вывел на дорогу оседланных коней. Мы направились к ним. По пути князь о чем-то любезничал с моей женой. Я услышал только последние фразы их диалога.
– Я бы очень хотел вас видеть на этой охоте, моя лесная богиня, – уговаривал он.
– Ах, какая жалость, господин министр, но я неважно себя чувствую, – отвечала Анна. – Я вынуждена вам отказать.
– Мне очень жаль, очень жаль, – горячо продолжал князь. – Тогда, может быть, мы поохотимся вместе в другой раз? Не оставляйте меня без надежды, прошу вас.
Я искоса поглядел на князя, а потом на Анну, она была явно на высоте.
– Должна заметить, ваше сиятельство, я убежденная противница всякой охоты, – с достоинством ответила Анна. – И ненавижу тех мужчин, которые стреляют в невинных животных.
– Ха-ха-ха! – захохотал князь и проговорил сквозь смех: – Господи, как вы прекрасны, когда сердитесь. – Ха-ха-ха!
Анна смерила его презрительным взглядом. Тогда он поцеловал ей руку и пошел к лошадям. Я и Стрельцов уже сидели верхом. Князю поднесли ружье с оптическим прицелом, он повесил его на плечо и затем с легкостью опытного всадника сел на Вольгу, разобрал поводья и обернулся к Анне. Она стояла возле калитки и смотрела на нас грустными глазами, словно провожала на войну. Князь поймал ее взгляд и, приподняв шапку, слегка поклонился. Высокомерная улыбка играла на его лице в эту минуту, и Анна отвела от него взгляд, в яростном блеске которого отчетливо выражалось слово «мерзавец» или что-нибудь подобное.
Мы тронулись в путь. А в это время загонщики обнаружили место нахождения стада кабанов, о чем сразу сообщили Стрельцову по рации. Всего в облаве участвовали восемь гонщиков и семь молчунов. Они должны будут поднять стадо и гнать его на стрелков: в лице князя Карачунова и Стрельцова, последний должен будет выстрелить в кабана в случае княжеского промаха. Как это ни гнусно со стороны властей, но ради съемок телевизионного ролика, охота будет проводиться облавой – так зрелищней.
За нами следовали два джипа со съемочной группой, журналистами и начальником охраны Волотовым, здорово повеселевшим после застолья. Он ожидал получить большое удовольствие от этой экспедиции. Волотов отпускал односложные шуточки, от которых звонко хихикали молоденькие журналистки, в компанию которых он удачно вписался на заднем сидении джипа. Время от времени из машины с открытыми окнами доносился его громкий хохот и возгласы: «Ежели кутить, так по-настоящему! Что разве не так?.. Жизнь прекрасна!..» – так сообщал он и щипками за мягкие места побуждал девушек согласно подвизгивать ему в ответ.
– Хорошо этот, наш офицер, устроился, – проговорил князь и усмехнулся. – Поигрывает, старый развратник.
 Я холодно кивнул.
– Эх, давно не ездил верхом! – счастливым тоном продолжал князь. – В молодости я занимался в конноспортивной школе. Попробую потом возобновить. Обожаю скачки. Прекрасный спорт, согласитесь. И лошадей люблю. – Похлопал по шее Вольгу. – А ваша жена, хороша, хм, противница охоты. Отчаянная она женщина. Досадно, что не присоединилась к нам. – Он с ухмылкой посмотрел на меня.
Я лишь пожал плечами, чтобы не ответить ему какой-нибудь резкостью, хотя мне давно уже очень хотелось это сделать.
– Понимаю, слышал, вы противились этой охоте, – проговорил князь тем же снисходительным тоном. – Ну ничего, не расстраивайтесь. Обещаю вам порядок. Один только выстрел и назад. Время не ждет, много дел впереди, – пообещал он и замолчал на минуту, наслаждаясь поездкой, но потом продолжил: – Ах, как хороша верховая езда! А то, понимаете ли, все в машинах, да самолетах. Нет, обязательно займусь конным спортом, это посерьезней каких-то там, знаете ли, тенниса или дзюдо, – высокомерно заключил он.
Его сиятельство и в самом деле неплохо держался в седле. Мы двигались легким аллюром, но потом князь ударил Вольгу по бокам и отдал повод. Конь, выбивая дробь копытами, помчал вперед, так что его хвост и грива реяли будто вымпела. Красиво. Не охота, а настоящее кино. Впрочем, я не ошибался, нас и в самом деле продолжали непрерывно снимать из машины. Камеры следовали за нами неотступно.
Теперь я остался наедине со Стрельцовым. Мы ехали бок обок. Ветерок перебирал белые перья на его шапке, на лице сияла уверенность в удачной охоте. Он повернулся ко мне и сказал:
– Вижу, вы все кипятитесь, Ярослав. Поверьте, я до последнего дня не знал, что будет облавная охота. Только и успел егерей собрать в последнюю минуту и поставить задачу.
– Я все понимаю, кому хочется портить отношения с властями, – печально ответил я.
– Развернулась большая рекламная кампания, – заметил Стрельцов. – Облаву легче снимать. Народ ценит отвагу и мужество. А где еще можно себя проявить, как не на охоте? Он создает себе благородный образ. Ишь, камеры поуставились, вот она жизнь чиновника – вся под прицелом.
– Ну зачем ему терять время на охоту, если газетчики могут сделать фотоколлаж. Сидел бы себе в кабинете, бумаги подписывал, – продолжал я ворчать.
– Ему требуется фильм, – ответил Стрельцов. – Больше того, он любит охоту и не может отказать себе в удовольствии лишний раз прокатиться верхом.
– Кто во что горазд. Кому пилотировать истребитель, кому совершать круиз на атомной подводной лодке у причала, а этому охоту подавай, – угрюмо проговорил я.
Стрельцов захохотал.
– Язвите, Ярослав? – проговорил он сквозь смех. – Ну-ну.
– Иногда на меня находит. Просто сгораю от желания покритиковать правительство, – ответил я.
– Строгий вы народ, лесники, – сказал Стрельцов. – Угрюмые и суровые; вот, что с вами лес делает! – Тут его снова вызвали по рации, и он заговорил с егерями.
Добравшись, наконец, до заданного места, мы спешились. Оставили на дороге лошадей и машины и двинулись в лес. Журналисты должны были дожидаться окончания охоты в машинах, с нами отправился только кинооператор со своей камерой на треноге, больше на стрелковую позицию никого не пустили.
Стрельцов умело распоряжался охотой, он постоянно получал сообщения по рации от загонщиков, которые держали его в курсе событий, вызывая на связь почти каждую минуту. Наша позиция находилась на краю осиновой рощи перед лугом, окруженным густым лесом. На лугу росли кустарники и несколько березок.
Мы расположились в засаде под деревьями, несколько кустов прикрывали нас. Князь снял с плеча ружье, прицелился. Стрельцов находился рядом с ним и тоже готовил ружье. Киношник установил камеру на треноге и стал маскироваться ветками осин и еловыми лапами. Наконец, в нашем стане все стихло. Только рация время от времени подавала потрескивающие, шипящие позывные. Стрельцов поднес ее к губам и сообщил загонщикам, что позиции готовы, можно начинать. В следующую минуту вдалеке прозвучал охотничий рожок, предупреждающий о начале загона. И облава началась.
Я сидел под осиной, облокотившись на ствол, и глядел в ее крону, на синее небо, на трепет зеленых листьев просвеченных насквозь солнечными лучами. Я слушал тишину. Утреннее солнце ласкало серебристые стволы осин, листья трепетали на легком ветерке, и деревья тревожно перешептывались. Из глубины леса коротко прокуковала кукушка и смолкла, в кустах попискивали синицы. Лес вокруг стоял тихий и гордый. Всякое животное затаилось, чувствуя опасность: одни попрятались в кустарниках, другие забрались по норам, засели по дуплам и ждали. Даже маленькая толстобокая полевка, в это время собиравшая за щеки зернышки трав на краю влажного луга, и та в нору полезла, хотя охотникам до нее и дела не было.
А в это время, неподалеку отсюда в ельнике притаилась лосиха с телятами. Мать нюхала воздух, прислушивалась, поворачивая по сторонам чуткие уши, определяла, откуда движется опасность. Двое телят жались к ее ногам. Они учились распознавать каждый признак опасности: его звук, запах и приметы. А если надо – пустятся бежать, да так быстро – никто не догонит.
Ранним утром, едва рассвело, братья покормились молоком и потом весело скакали на влажном лугу, щипали сочную траву и бодались. Лосиха спокойно жевала листья, срывая с нижних ветвей деревьев. Так бы и резвились лосята, и была бы спокойна мать на том солнечном лугу, пока сойка, пролетавшая мимо, не прокричала о появлении большого стада людей.
Покидать солнечную лужайку, где так беззаботно и весело играть, лосятам не хотелось, но пришлось подчиниться, мать что-то растревожилась и позвала за собой. Лосиха уводила телят все дальше и дальше в мрачную чащу к знакомому ей хвойнику. Она прислушивалась к далеким звукам, шелесту листьев, легкому шороху под ногами ее детей и взволнованному биению своего сердца. Не часто ей приходилось спасаться бегством: до сих пор никакой угрозы для нее в этом лесу не существовало.
Странная была тишина в лесу, все замерло в беспокойном ожидании. Можно было решить, будто весь лес опустел в одночасье. Только ветер дышал высоко в кронах, а внизу – никакого движения. Чувство опасности и какого-то внутреннего смятения овладело лосихой. Скорее бы уже, скорее бы все разрешилось. Люди пришли в лес. Их много. Что они хотят – не известно. Отчего вдали поднялся такой шум, стук, гудение рожков? Тоже невозможно понять.
Лосиха осторожно уводила телят подальше от странного шума. Было бы куда уходить, – лосиха понимала: дальше леса не убежишь. Здесь их родной дом, и опасность пришла теперь прямо к ним. А вокруг леса поля и села. Там тоже много людей, и трактора грохочут, как сумасшедшие звери. Нигде ни спрячешься. Вдруг, совсем рядом послышался гулкий стук. Лосиха вздрогнула, по ее шкуре пробежала волна мелкой дрожи. Но тотчас узнала стук дятла, который обследовал деревья, ему-то все равно, за кем охотятся люди. У дятла своя охота: личинок и жуков из-под коры добывать, продолбить отверстие и выудить оттуда добычу длинным липким языком. И дятлу сытно и дереву хорошо – от древогрыза избавил. Перелетает дятел с дерева на дерево, тарабанит по стволу и сучьям и заставляет навострить слух прячущихся зверей, загнанных в чащу облавой. Лосята, услыхав дятлову дробь, разом пригнулись и застыли от неожиданности, готовые в любую секунду дать деру – так они были напуганы, что даже дятла застрашились. Но мать не торопилась. Братья посмотрели на нее и продолжили путь, переступая ветки и корни, надеясь, что невидимая пока опасность пройдет стороной. Может ничего дурного не случится? Прежде им не приходилось видеть такого волнения матери. Ее беспокойство передавалось и братьям. Жуткий, таинственный страх овладел ими. Забравшись в хвойник, который стоял неподалеку от лесной поляны, лосиха и телята замерли в его полумраке; тут было спокойней.
Где-то вдали вновь протяжно протрубили рожки, и звуки эти беспокойным эхом отдались в груди лосихи. Она тревожно водила чуткими ушами по сторонам, прислушиваясь к каждому шороху. И вдруг грянуло: крики, треск, лай – все перемешалось в страшном гвалте, нагнетающем ужас.
Вдруг неподалеку послышались человеческие голоса, тихие и осторожные. Лосиха прислушалась. Люди, или только показалось? По спине и бокам вновь пробежала волна тревоги. Лосята плотнее обступили мать. Они тоже слышали непонятные голоса, значит, не показалось: люди совсем близко. Мать опустила голову, обнюхала телят, все ли в порядке, а потом сообщила:
– Бойтесь, человека, остерегайтесь с ним встреч, если понадобится, бегите, ищите укрытие в чаще.
У братьев от ужаса сердце заходило. Робость сковала их, они задрожали, переступая на своих тонких ножках. Что же теперь будет? Близость встревоженной матери едва ли успокаивала их.
– Я рядом, и вы сейчас в безопасности, – утешала она. – Но придется бежать – бегите. Ваше спасение в силе ваших ног.
Еще громче и ближе гудят охотничьи рожки, что-то грохочет, слышны человеческие голоса и лай собак. Лосиха знала, что там, в болотистой низине, укрываются кабаны, и люди движутся прямо к ним. Несчастное стадо. И вот кабаны обнаружены. Нелегко им придется.
А шум приближался. Казалось, мощная лавина движется, сокрушая все на своем пути. Как вдруг, совсем рядом, прогремел выстрел. Лосиха и оба теленка вздрогнули, затоптались на месте. Нервы не выдерживали, терпение лопалось, как струны. Бежать? Сейчас? Куда? Лосята стонали. Мать стоит, значит надо ждать, бежать не велит. Какое-то чутье подсказывало ей, следует оставаться на месте.
И вновь раздавались выстрелы. Болью пронизывали они сердце, заставляя кидаться из стороны в сторону и в то же время удержать бы себя на месте. Нет, нельзя бросаться в неизвестность!
А вскоре шум начал смолкать. Лосиха отчетливо слышала, как стадо кабанов уходит прочь, все дальше и дальше. Прогудели рожки и громкий, унылый их звук оборвался. Голоса людей потонули вдали. Все стихло. В лес вернулся покой.
Лосиха потянула воздух носом. Слабый человеческий запах – едва уловим. А потом и вовсе бесследно растворился в хвойном воздухе. Лосиха слушала лес, оглядывалась по сторонам, ждала. Но теперь уже все: опасность прошла стороной.
Некоторое время весь лес еще слушал тишину и вздыхал с облегчением, а потом медленно стал оживляться. Сойки носились по лесу и радостно кричали отбой, птицы запели звонче, закопошились зверьки и прочая живность. Осторожно, шаг за шагом, лосиха выбралась из ельника и повела своих напуганных телят к заболоченному лугу, подальше от опасного места.
Но что все-таки происходило на этой охоте?
Я сидел под осиной, снова и снова окидывая напряженным взглядом полянку с высокой желтой травой, рощицу берез, осин и маленьких елочек, где теперь укрывался князь и его свита с нацеленными на лес ружьями, и желал, чтобы все это поскорее закончилось. От меня ничего не требовалось, только по протоколу зачем-то было необходимо присутствие представителя лесничества. Своим лесникам я объявил выходной день. Мальчишкам я дал задание сложить поленья. Интересно, где мой сын и Эрвин? Они должны успеть закончить эту работу до полудня.
И вот протрубили рожки. Загонщики шумом подняли кабанов и погнали в нашем направлении. Стрельцов что-то прошептал князю на ухо, и тот дернул предохранитель, приготовил ружье к стрельбе, прицелился на воображаемого впереди зверя и снова опустил ружье.
В эти минуты князь выглядел спокойным. Он важно осматривал окрестности, и глаза его ярко блестели, на лице отражались уверенность и предвкушение победы. Уже скоро его будут снимать рядом с поверженным огромных размеров вепрем, потом появится прекрасный трофей в виде чучела, которое наверняка установят в рабочем кабинете, а ролик об охоте будет демонстрироваться по всем телеканалам на протяжении предвыборного месяца. Князь был удовлетворен хорошим началом и во всем полагался на благосклонность судьбы.
Стрельцов в это время тоже привел ружье в боевую готовность. Каждый мускул на его лице напряжен. Время от времени этот охотник с волнением облизывал губы, прислушивался к звукам облавы, ждал.
Оператор со своей камерой, весь замаскированный ветками, ловил каждое наше движение.
Шум загона приближался. Все напрягли внимание и пристально вглядывались в заросли, туда, где должны были показаться кабаны. Как вдруг, в кустах слева, послышался осторожный шорох, а в следующую минуту там показался здоровенный секач. Этот кабан уставился прямо на охотников самым свирепым взглядом, и тут его заметил князь.
– А это что за одинец? – прошептал он и прицелился.
Только теперь Стрельцов засек неожиданного кабана, который появился совсем не там, где должен был появиться. И прежде чем он успел что-нибудь произнести, как раздался выстрел. Князь опустил ружье, но кабан стоял, как ни в чем не бывало, и даже не пошевелился. Что это, промах?
Я с удивлением следил за происходящим. Князь выстрелил второй раз, но и сейчас кабан по-прежнему стоял. Князь перезарядил ружье и выстрелил снова. Никакой реакции. О, каким изумленным было его лицо в эти минуты! И тут Стрельцов получил сообщение по рации, что из-за преждевременной стрельбы на позиции, стадо кабанов повернуло и обратилось в бегство в противоположную от стрелков сторону. Загонщики ничего не могли изменить. Шум движущихся кабанов удалялся. Рожки протрубили отбой.
Мы выскочили из укрытия и осторожно двинулись к стоящему в кустах зверю. Кабан пялился на нас бессмысленными глазами. Когда мы приблизились к нему, то увидели перед собой старое, плешивое чучело! Да, это было чучело! Несколько секунд мы стояли молча, созерцая кабана, словно невиданное чудо. Только кинооператор продолжал вести непрерывную съемку, довольный, как пес у кормушки. Стрельцов опомнился первый и, замахав на киношника, приказал съемку прекратить. Тот неохотно согласился, но лишь сделал вид, а в следующее мгновение он уже вновь украдкой снимал происходящее.
Как только загонщики протрубили об окончании облавы, к поляне заторопились журналисты, а за ними неуверенным шагом ступал пьяный Волотов. Все собрались возле чучела и глядели на него и на князя с выжидающим недоумением. Несколько минут стояла зловещая тишина, пока не раздался голос Волотова:
– Мама моя! Да`к оно ж чучело! – вдруг заметил он и взлохматил себе волосы. – Ха-ха! Вот история! Кто это умудрился?.. Ха-ха-ха!
Чучело выглядело не лучшим образом: кривобокое, со складками на брюхе, от шкуры разило нафталином и во многих местах она светилась проплешинами, только клыкастая морда выглядела как живая, а два злобно сверкающих стеклянных глаза угрюмо таращились на князя. Никто не понимал, что это за чучело и откуда оно взялось. Лишь у меня появились определенные подозрения.
Напряжение стало взрывоопасным. От репортеров послышались ехидные смешки. Часто-часто щелкали фотоаппараты. Лишь пьяный Волотов пребывал в веселом расположении духа и продолжал отпускать шуточки по поводу знатной добычи. Ему было все равно. Министр Карачунов и липовый кабан глядели друг на друга в упор, пока Стрельцов не пнул подставного зверя, и тот покорно повалился на бок. Молоденькие журналистки, впечатленные происходящим, застрочили в своих блокнотах стенографии, фотограф делал бесконечные снимки, оператор под шумок снимал, – зрели сенсационные репортажи и статьи. Начинать другую облаву было невозможно, строгий протокол требовал скорого отъезда: в городе Карачунова ждала какая-то конференция, встречи с избирателями, банкет.
Я видел, как по перекошенному от ужаса лицу Стрельцова ручьями катился пот. Подобного поражения с ним до сих пор не случалось. Он посмотрел на меня испепеляющим, как огонь, взглядом. В ответ я лишь пожал плечами.
Князь повесил ружье на спину. Печально покачал головой. Затем, храня царственную невозмутимость, похлопал по плечу Стрельцова и направился к лошадям. За ним, будто мухи, последовали оператор с камерой, журналисты и свита. Кто-то из фотографов посоветовал князю сделать снимок верхом на чучеле, чтобы потом можно было смонтировать фотоколлаж. Но Карачунов смерил его таким презрительным взглядом, что парень оставил эту мысль при себе. Зато кто-то другой подхватил эту идею и ради шутки сам сфотографировался вместе с чучелом. Потом двое слуг подхватили чучело за ноги и потащили к машине.
Страшная неудача, постигшая министра Карачунова, погрузила его в угрюмые размышления. Кто подставил чучело, разберутся без него, печальнее было другое, а именно, собственная оплошность. Подвели излишняя самоуверенность, ложное чувство легкой удачи, ощущение безнаказанности за любые поступки, которые он привык совершать, не продумав до конца. Поспешность и жажда добычи затмили рассудок, азарт заглушил внимание, распираемый гордостью князь потерял осторожность. Охота с шумом провалилась. И все-таки ни это смущало князя больше всего. Ужаснее было зародившееся теперь зловещее предчувствие будущих поражений. «Это знамение, – печально думал он, выходя на дорогу, – знак неудачи на грядущих выборах. Судьба сказала: “стоп”». Вот что больше всего беспокоило мнительного князя в те печальные минуты глубокого потрясения. Он подошел к Вольге, тяжело вздохнул и, сунув ногу в стремя, взобрался в седло. Кто-то из свиты подал ему оставленную на поляне охотничью шапку. Князь надел ее, отдал повод, и Вольга неторопливо тронулся в путь.
А лес ожил, зашумел, заболтал, провожал неудачника, помахивая ему в след пальчатыми листьями придорожных каштанов.
Мы со Стрельцовым ехали рядом, молчали. Стрельцов, подавленный тяжелыми мыслями, с трудом сдерживал свое негодование, но во рту пересохло, язык не поворачивался, говорить не получалось.
Я тоже задумался: «Мало того, что меня ждут разбирательства в Комитете, так еще поссорился с охотниками. Наверняка, подозревают меня в небывалой дерзости. Придется как-то защищаться».
В следующую минуту Стрельцов посмотрел на меня, собираясь что-то сказать, но передумал и отвернулся.
Когда наш печальный караван показался на дороге, министерская прислуга и охрана почетно выстроились вдоль садовой дорожки. Анна вышла из дома и остановилась на крыльце. Ее озадачило невеселое настроение вернувшихся охотников. Мы въехали во двор и спешились. Макар повел коней на задний двор.
– А где же кабан? – с ухмылкой спросила моя жена, когда я приблизился.
– Там, в машине, – грустно ответил я.
– На тебе лица нет, что-нибудь случилось? – спросила она с тревогой.
– Случилось, скоро узнаешь, – неохотно проговорил я.
В саду был накрыт праздничный стол. На белоснежной шелковой скатерти дымились сказочные яства. На блюдах лоснились жиром печеные фазаны с яблоками, возвышались холмики фруктов: ананасы, окруженные виноградом, апельсинами, бананами и прочими экзотическими ягодами и плодами неизвестных мне наименований, в солнечных лучах светились бутылки марочного вина полувековой выдержки во Франции, красиво сложенными пирамидками возвышались двухцветные бутерброды с красной и черной икрой намазанной толстым слоем, бутерброды с ветчиной и сыром, бутерброды с лососем и еще мясом какого-то редкого Тяни-Толкая из заповедного Алтая, а по периметру стола выстроились салаты из свежей хрустящей зелени, кусочками козьего сыра, плодов авокадо и овощами, растущими в каких-то других измерениях, но не у нас. Словом, в ожидании министра его прислуга неплохо потрудилась, готовя обеденный стол на свежем воздухе. Один только Макар хмуро бродил вокруг, не зная, чем себя занять и брезгливо косился на чужеземные яства, как на отраву.
Кто-то из прислуги остался дежурить возле накрытого стола, он смахивал падающие время от времени листья и соринки и зорко следил, чтобы лесные птицы или собака не стянули чего-нибудь вкусненького. Лишь только одной худенькой и очень маленькой гусенице посчастливилось осторожно и незаметно спустится с яблоневой ветки на тоненькой паутине к самому ананасу, но едва только она вожделенно коснулась корочки ароматного и сочного заморского фрукта, как вдруг появились люди. Испугавшись, гусеница заторопилась по своей ниточке обратно на ветку.
Бледный Стрельцов и угрюмый министр Карачунов коротко о чем-то переговорили. Волотов ехидно посмеиваясь и ухмыляясь, бродил по саду, ожидая распоряжений. Милиция и охрана дежурили на заданных позициях по всей усадьбе. Журналисты пытались брать интервью, но их все время отгоняли.
Торжественный обед не состоялся. Князь отдал приказ немедленно отъезжать. Затем он холодно с нами попрощался и сел в джип с таким мрачным видом, что лучше на него было не смотреть. В мгновение ока все закружилось в саду шумным вихрем. Прислуга кинулась было разбирать стол, да тут же была остановлена, князь торопился, тогда все поспешили к машинам. Захлопали дверцы, загудели моторы и автоколонна двинулась прочь.
Пребывая во взвинченном состоянии, Стрельцов ходил по дорожке туда-сюда и курил, борясь с нахлынувшими тяжелыми чувствами. Лишь с отъездом министра охотник пришел в себя и немного расслабился. Угнетавшие его бурные волны досады и вины, наконец-таки схлынули, и самообладание вернулось. Опомнившись, Стрельцов подошел ко мне.
– Изменник, предатель! Негодяй! – выругался он. – Как вы могли?! Это же черти что! Невероятно! Зачем вы это сделали? Что теперь будет?! – Он вперил в меня огнеметный взгляд.
– Пойдемте к столу, – спокойно предложил я. – Утопим печаль в вине.
Стрельцов растерянно посмотрел на меня и согласился.
На наше счастье, все, что было на столе так и осталось не тронутым. Разве что маленькая гусеница, проявив на этот раз проворство и ловкость, быстро-быстро спустилась к ананасу, отхватила челюстями несколько сочных кусочков, прежде чем мы подошли к столу, и снова взобралась на свою ветку, пережевывать добычу за обе щеки.
– Ваши егеря на славу потрудились, так почему бы не накормить их, – увещевающим тоном промолвил я.
Стрельцов согласился, окликнул егерей, которые в ожидании отъезда столпились возле автобуса и тогда, весело переговариваясь, они двинулись к столу в предвкушении неожиданного пира. Анна тоже присоединилась к нам, а Макар отказался, оправдываясь тем, что у него что-то сводит желудок, и ушел на кухню. Мальчиков нигде не было видно. За поленья эти сорванцы даже не брались.
– Ну попадутся мне! Всыплю как следует! – горячо пообещал я Анне, когда мы сели за стол.
– Не кипятись, дорогой, они ведь еще дети, – проговорила она.
– Не дети, а черти! – огрызнулся я.
Мало-помалу обилие еды, лакомств и вина вернули нам самообладание, все изрядно расслабились. Вышла вполне светская пирушка. В оборот пошли и кушанья Макара.
Мы с Анной поклевали салатов и выпили немного вина. Зато егеря, не ведая печали, за веселыми разговорами уминали все: и фазанов, и бутерброды, и фрукты, запивая все это изрядными порциями вина и оставшейся с утра водки.
Только маленькая гусеница с досадой таращилась на едоков, сидя на яблоневой ветке и, глотая слюни, следила за тем, как один за другим исчезают экзотические фрукты. Несколько раз маленькая гусеница теряла терпение и пыталась спуститься по ниточке, но едва только ей удавалось повиснуть над столом, как кто-нибудь хватал деликатес прямо из-под ее носа. Тогда маленькая гусеница поспешно возвращалась на свою ветку и там ждала другого удобного случая, но, к сожалению, в тот день так и не дождалась.
Егеря тесно обступили стол, ели до отвала, произносили торжественные речи, звенели, чокаясь, бокалами. Стрельцов с каждым глотком вина делался мягче, веселее и добродушнее, всякие заботы и трудности куда-то улетучились, и он все больше расплывался в улыбках. И вот, налив мне и Анне вина, он поднял бокал и лаконично провозгласил:
– За триумф поражения! – и разом выпил до дна.
Мы поддержали нашего славного охотоведа. После чего совсем уже расслабились. Мы хохотали, вспоминая произошедшее приключение, шутили, поддразнивали друг друга. Стрельцов окончательно осмелел и стал называть князя тупицей, хмурым карьеристом, слепым художником (этим, странным на первый взгляд, званием он одаривал всех мазил), банковской блохой, вшой человечества и другими громкими эпитетами, которые не стоит приводить в моей доброй повести. Вот так был восстановлен мир между лесниками и охотниками.
– Теперь все позади, – с облегчением проговорил я.
– Да, кстати, дружище, – поспешил выразить по этому поводу сомнение захмелевший Стрельцов, – вы знаете, ведь чучело вашего кабана отправилось в Комитет? Так мне сказал князь пред расставанием.
– Вы серьезно? – опомнился я.
– Абсолютно, – подтвердил Стрельцов.
– М-да, чувствую, влетит мне за него от начальства, – не весело заключил я. – Эх, детки помогли. Ну попадутся мне на глаза!
– Ага, – поймал меня Стрельцов, – так значит, это ваш сын постарался?
Я скромно кивнул.
– Молодец парень, не пропадет! – вдруг похвалил Стрельцов и налил еще вина.
– Господи, до сих пор чувствую себя неловко, – вмешалась Анна, накладывая ложечку салата.
– Что такое, дорогая? – поинтересовался я.
– Знала бы, что князь будет целовать мне руку, маникюр бы сделала, – с досадой ответила она.
– Не стоит переживать по этому поводу, – сказал я.
– У женщин одно на уме, – заметил Стрельцов, поднося ко рту вилку с насажанной на нее розоватой креветкой, – это их внешний вид.
– Нет, это трагедия, – настаивала Анна.
– Не вижу в этом трагедии, – фыркнул я.
– Вы, мужчины, ничего не видите, – обиженным тоном возразила Анна. – После работы в питомнике, мои руки выглядят совсем как у крестьянки, вот! – Она продемонстрировала мне свои руки. – Не прилично с такими ногтями…
– Ерунда, хотя бы раз в жизни этому министру полезно целовать руки замученной работой крестьянки, – отреагировал я.
– Ярослав! Ты не выносим! – объявила она.
– Не спорьте, мои друзья, давайте выпьем еще, – предложил Стрельцов, наливая нам вина, и добавил: – Предлагаю тост за красоту женщины!
Мы с Анной поддержали.
– Между прочим, – продолжал я столь трогательную тему, – твой тяжелый труд, дорогая профессор, ни чем не легче крестьянского.
Анна бросила на меня искристый взгляд и промолвила:
– Ну… в этом ты, конечно, прав, – понравилось ей.
– Что касается членов правительства, то их труд гораздо напряженней, – сказал Стрельцов, отламывая сочный окорок от последнего фазана, – Во время думанья у многих там закипают мозги. Им бы не помешало день другой покопаться в земле или поохотиться. – Откусил от жирного окорока и закончил: – Согласитесь, работа на свежем воздухе помогает принимать верные решения.
– И не совестно вам, есть и критиковать того, кто вас угощает? – сказал Анна.
– Нисколько, – ответил я. – Этот богатый стол заработан нами честным трудом.
– Верно, Ярослав, – поддержал меня Стрельцов, обгладывая и тщательно обсасывая кость, – эти министры живут за наш с вами счет. Мы их кормим, поим, одеваем. Все это, – провел пьяной рукой над столом, – вырастил трудолюбивый народ, пока министры сидели по кабинетам и считали свое состояние. Ешьте, этот стол достался нам по праву!
Мы с Анной переглянулись. Вино здорово развязало Стрельцову язык. Этот обыкновенно осмотрительный человек начал выдавать из глубины своей широкой души такие крамольные высказывания, посягая на спокойствие Кремля и на достоинство власти, которые он поостерегся бы произносить в обычной обстановке из опасения лишиться своей должности. «С такими мыслями долго не живут», – проницательно заметил я про себя. Но главный охотовед, окончательно повеселевший от вина, невозмутимо продолжал:
– Если все министры так плохо стреляют, тогда какие же они руководители, хм?… Это же позор!
– Хотелось бы заметить, вина князя не так велика: чучело-то подставили, – сказала Анна.
– Плох тот министр, который не может отличить живое от мертвого, – ответил на это Стрельцов, облизывая жирные пальцы, и одновременно поглядывая на другую лакомую часть распотрошенного им фазана.
– Это так, – согласился я. – Вспомните недавнее постановление о раздаче лесов в частную собственность.
– Это ужасно, Ярослав! – всплакнул Стрельцов. – Страшно представить!
– Да, ведь в таком случае, вам негде было бы охотиться, а мне нечего охранять, – сказал я.
– Вовремя спохватились, а то остались бы мои молодцы без работы, – заметил Стрельцов, махнув косточкой на своих егерей.
– Тогда пришло время поднять бокал за процветание нашей земли, – предложил я.
Мои слова услышали егеря и поддержали. Послышался всеобщий звон бокалов за самый оптимистичный тост этого дня.
После обеда Стрельцов долго пожимал мне на прощание руку и твердо обещал, что никогда больше не посоветует охотиться в Замландском лесничестве ни членам правительства, ни даже президенту. Я поблагодарил его за такое ответственное обещание и, похлопав по плечу, сказал:
– Это будет самое взаимовыгодное сотрудничество между нашими управлениями.
Собрав своих егерей и собак в автобусе, Стрельцов помахал нам с Анной из окна и прокричал сквозь скрип и ржавый грохот двигателя в форточку:
– Следующий тост будет за наше сотрудничество!
Автобус развернулся, вырулил на дорогу и, выпустив из-под себя облако серого дыма, пьяно покачиваясь, двинулся в обратный путь.
Только теперь я устало вздохнул, стер со лба пот и в бессилии опустился на скамейку возле крыльца.

Егор и Эрвин вернулись домой только к вечеру. Наконец-то я их дождался. Увидев, что я стою на крыльце со сложенными на груди руками и с довольно суровым видом, оба почувствовали недоброе, внутри сверлило страшное ожидание казни, друзья виновато опустили голову.
– Подойдите ко мне, – спокойным тоном приказал я.
Оба подошли и встали передо мной.
– Чья это идея с чучелом? – продолжил я тем же ледяным тоном.
Молчание.
– Я, конечно, догадываюсь, это придумал ты, Егор, – проговорил я. – Только от тебя можно такое ожидать.
Егор посмотрел на меня, угрюмо сдвинул брови, но возражать не стал.
– Мы хотели спасти кабанов и проучить князя, – тихо признался Эрвин.
– Я спрашиваю Егора, а не тебя, Эрвин, – сурово сказал я.
Егор по-прежнему стоял, опустив глаза и надувшись.
– Так, понятно, значит ко всему прочему ты еще и трус! – объявил я.
– Нет! – воскликнул Егор. – Я не трус! Можешь побить меня, но я должен был что-нибудь сделать против злого князя.
– Я просил вас не вмешиваться! – продолжал я.
– Я не мог, – проговорил Егор.
– Хорошо, – сказал я. – Тогда скажите, откуда у вас чучело?
– У Пашки выпросили за полтинник, – признался Эрвин, готовый с честью отвечать за свой поступок. – Он не хотел отдавать, это я уговорил его.
– Так вот куда вы тратите заработанные деньги! – возмутился я. – Разбогатели, значит, денег девать некуда!
Оба опустили голову.
– Откуда у Пашки чучело? – снова спросил я.
– Да у него в сарае чего только нет: кабан, косуля, коллекции птичьих яиц и бабочек! – наперебой заговорили мальчишки. – Много разного добра!
– Вот оно что! Выходит, ваш друг Пашка браконьер! – сказал я.
– Нет, он не браконьер, – сказал Егор.
– Не браконьер, – подтвердил Эрвин. – Это дед его собирал. Много лет назад.
– Так-так, очень любопытно, – произнес я задумчиво. – Тот самый дед, которого когда-то гонял по лесу мой отец! Помню, этот человек разорял гнезда, стрелял живность ради трофеев. Он был безжалостный, неудержимый коллекционер и торговец поделками из частей животных, крыльев бабочек и жуков. Но мне не понятно только одно, зачем губить животных ради коллекций, которые затем оказываются в пыльном сарае никому не нужными? Может быть, вы знаете?.. Это печально, дорогие мои. Я очень расстроен. Мне горько слышать это и тем более знать, что вы воспользовались услугами браконьера!
– Пашка не браконьер, – опять сказал Эрвин.
– Вы поощрили его, заплатив за чучело, – ответил я. – Знаю его отца, он охотник честный, попусту зверя не бьет. Строго чтит и соблюдает закон. А Пашка, после этого случая, вызывает сомнения.
– Неправда, – снова заступился Эрвин. – Пашка подбирает только мертвых зверьков, сбитых на дороге. А еще у него есть полная коробочка совиных погадков с непереваренными косточками и черепами полевок, я сам видел.
– Довольно о Пашкиных пристрастиях, – сказал я. – Меня интересует другое: вы оба разве не знаете, что во время охоты, тем более облавы находиться в лесу нельзя? Для чего я наказал вам сложить поленья в сарае? Вы не выполнили работу!
– Мы сделаем, – сказал Эрвин. – Мы обязательно сложим поленья, как надо.
– Вы понимаете, что рисковали жизнью, а?
– Понимаем, – ответил Егор.
– Да ведь вас могли подстрелить! – воскликнул я.
– Но мы хотели… – начал было Эрвин.
– Я знаю, что вы хотели, – проговорил я. – Но это не оправдание! Вы не должны были лезть под пули даже ради справедливости. Я понимаю ваше желание совершить подвиг. В другом случае, я, может быть, и простил вас, но вы будете наказаны не только за это. – Мальчики поглядели на меня вопросительно. – За то, что не исполнили данное мне обещание, не вмешиваться в охоту, – торжественно объявил я. – Работать будете всю неделю, о море забудьте. А ты, Егор, в воскресенье отправишься вместе со мной на службу в церковь. И еще, мне тяжело вам это говорить, но я лишу вас премии.
– Но, папа! Мы ведь ее заработали! – воскликнул Егор. – Ты… ты!.. – Эрвин удержал друга за руку, чтобы он не сказал какую-нибудь дерзость.
– Нет, Егор, ты можешь обижаться, но я должен буду сдержать свое слово. Знай, премию дают в поощрение только исполнительным работникам.
– Ты жестокий! – воскликнул Егор, махнул рукой и со слезами на глазах побежал в дом.
– Ты тоже так считаешь? – спросил я Эрвина.
Он глянул на меня с сожалением, повернулся и пошел следом за Егором.
Я проводил его взглядом и покачал головой. Вот оголтелые, а! Лезут под пули ради справедливости, твердо уверенные в своей правоте. Что за поколение! Да, они растут в тяжелое время лишений и унижения. У них много гордости. Но с какой отвагой они отстаивают свою правоту! Удивительно! Вот так поколение!
На другой день во время работы в лесу на выпиловке больных деревьев, Эрвин рассказал мне о лосихе с телятами. Мальчики видели ее, когда, выставив чучело, укрывались неподалеку, в овражке, поросшим кустарником. Возле оврага и начинался тот самый ельник. Эрвин испугался за жизнь лосят и матери, нашедших там убежище. Когда отзвучали выстрелы, и рожок протрубил отбой, мальчики поспешили убраться оттуда, тихо, чтобы не вспугнуть лосиху, а то ведь еще, чего доброго, попадется охотникам и детеныши ее тоже. Только Пашка не торопился уходить:
– Погодите, – прошептал он, с удивлением глядя на лосей, – давайте еще посмотрим.
– Нечего смотреть, уходим, – потянул его за руку Эрвин.
Осторожно, таясь среди зарослей, юные партизаны тихо двинулись прочь, а Пашка все оглядывался, надеясь рассмотреть лосей, уж больно любопытны ему были эти красивые большие животные.
Вечером после работы мальчики умчали в деревню, помочь Лайме с уборкой в коровнике, пока рогатая пасется на лугу. Я отправился в сад, проверить, не пора ли собирать «Белый налив», яблоки уже исходили сладким соком и привлекали ос, которые кружились вокруг деревьев с деловым гудением. Анна работала над статьей. Макар готовил нам ужин. Как вдруг на дороге послышался топот. Я обернулся и увидел мчащегося к нам Гентаса.
Старик спешился возле калитки, привязал Пергрубрюса, подошел к дому и, снимая с плеча ружье, громко прокричал в отворенную дверь:
– Выходи, негодяй! Пришло время пристрелить тебя! – С этими словами он передернул затвор.
Похоже, Гентас знает все, что происходило вчера на охоте. В утренних газетах вовсю сплетничали язвительные статьи, исполненные сарказма. Сообщения о том, как министр Карачунов убил чучело кабана, уже всеми мусолились в городе. Но за делами я совсем забыл, что Гентас обещал меня пристрелить, как щенка. И вот он явился, чтобы совершить эту казнь, невзирая на провал той дурной охоты. По мнению Гентаса, раз я допустил такое безобразие и поднятый газетами шум, то должен за него ответить.
– Выходи, подлец! – снова прокричал Гентас в дверь. Он был очень разгневан, глаза горят, борода потрепана ветром, в руке заряженное ружье. – Где ты есть, забери тебя Патолло?! – С этими словами он выстрелил в воздух.
На поднятый шум из кабинета вылетела Анна.
– Гентас, дорогой, не нужно так шуметь! – попросила она, отбрасывая косу на спину. – Я не могу сосредоточиться на работе!
– Где скрывается твой муж? – грозно спросил Гентас. – Я должен пристрелить этого щенка. Куда ты его дела?
– Был где-то здесь, посмотри, может быть, он в саду, – ответила Анна.
– Я здесь, – откликнулся я, подходя к дому и вытирая губы от недоеденного сочного яблока.
Гентас обернулся и, наставив на меня ружье, сурово приказал:
– Подними руки и повернись спиной.
Я молча исполнил его требование.
– Двигай к сараю, – холодно сказал он, ткнув мне в спину дулом.
– Гентас, я надеюсь, у тебя ружье не заряжено, – с беспокойством произнесла Анна.
– Не вмешивайся в наши дела, женщина! – хмуро ответил Гентас.
Анна уставилась на нас с недоумением, неужели старик спятил? Или это такая игра у лесников?
– Шевелись! – проговорил Гентас и снова толкнул меня в спину дулом.
Мы медленно двинулись по садовой дорожке на задний двор. Эрвин держал меня на прицеле, пресекая любую мою попытку оказать сопротивление. Тогда я попытался заговорить:
– Гентас, а…
– Молчать! – оборвал он меня на полуфразе.
И вправду старик спятил, решил я. Мы прошагали к сараю, тут Гентас велел мне встать к стене. Я выполнил приказание, обернулся и, продолжая держать руки за головой, пристально посмотрел в глаза старику, все еще надеясь найти в них хотя бы тонкий намек на розыгрыш. Но Гентас был серьезен. Его взволнованный, синий, как грозовая туча взгляд, был лишен даже намека на шутку.
– Повернись, – приказал он. – Я даже демону не выстрелю в лицо.
Я выполнил его требование.
– Молись своему Богу, христианин, – проговорил Гентас и передернул предохранитель ружья.
Только теперь я по настоящему почувствовал серьезную угрозу своей жизни. Холодок пробежал по моей спине. Гентас и в самом деле помешался. В его годы не удивительно. Он, возможно, понимал, даже если его и посадят за убийство, то не велика беда: все равно уже стар. Данные обещания Гентас исполнял наверняка. И меня тому же учил в юности, строгий язычник! Наконец, я собрался с мыслями и произнес:
– Гентас, ты разве хочешь убить меня? – Я снова обернулся и встретил его холодный решительный взгляд.
– А ты думал, комедию разыгрываю? – ответил он. – Ты нарушил слово, но я сдержу свое. Молись!
Тут я и в самом деле понял, что старик все-таки спятил, тяжелая судьба помрачила его рассудок на склоне лет. Это конец. Все тело мое напряглось в ожидании пули. Я слышал, как мое сердце бьется о ребра, часто и больно. В горле застрял горький ком. По вискам заструился пот. Я с отчаянием вперил свой взгляд в деревянную стену, прислушиваясь и уже чувствуя ожог в дыре проделанной пулей в моем сердце. За те несколько томительных минут перед моим взором пролетела вся жизнь, как мгновение. Это была суровая, тяжелая, но счастливая жизнь в любимом лесу. И в эти минуты я был особенно рад, что прожил именно такую жизнь, и что люблю ее крепко.
Между тем, к нам подошла моя Анна, она все еще недоумевала и сомневалась в серьезности намерений Гентаса. Помощи ждать было неоткуда: дети в Пруссовке, Макар занят на кухне приготовлением ужина. Сегодня будет траурный ужин. Наверно он тоже не подозревает о помешательстве Гентаса, думает, что это шутка. А может они оба в заговоре? Может, все в заговоре: жена, Егор, лес, цветы, птицы и небо над головой – все с нетерпением ждут совершение приговора. Им хочется уничтожить слабовольного лесника.
Анна, не выдержав пытки, с тревогой проговорила:
– Гентас, ты не должен этого делать.
Но старик поднял ружье и прицелился. На его лице печаль, жалость и отчаяние оттого, что не может поступить иначе. Он должен убить.
– Все, сынок, – едва слышно трагическим голосом проговорил Гентас, и следом за этим прогрохотал выстрел.
Сначала я не понял: живой я или уже мертв. Я продолжал стоять на месте. В ушах звенело. Случилась осечка? Гентас опустил ружье. Анна, вскрикнув от выстрела, бросилась ко мне. Лицо ее было бледное. Она испуганно дергала меня за воротник рубашки так сильно, как будто хотела оживить мраморную статую, ругала Гентаса за дурацкие шутки, призывала меня пошевелиться и сказать хоть что-нибудь. Но в тот момент я не мог ничего произнести, наверное, я все-таки умер.
Тут Гентас ухмыльнулся, повесил ружье на плечо и проговорил:
– А ты смелый человек, Ярослав. Такой же смелый, каким был твой отец. Я уважаю смелых людей и, потому, любил твоего отца.
Я продолжал стоять, ни жив, ни мертв, обливаясь холодным потом.
– Господи, Ярослав, да скажи ты чего-нибудь! – испуганно просила Анна, осматривая меня, нет ли где крови.
Я молча смотрел на жену истуканом.
– Живой он, живой, – устало махнув рукой, проговорил Гентас. – Такой человек как он не может умереть. Вот только последствия той охоты будут печальными. Ждите беды, – сказав так, Гентас опустил голову и побрел прочь.
– Он стрелял мимо, – едва слышно проговорил я и облизал пересохшие губы.
– Боже мой, как я испугалась! – призналась Анна и прижалась к моей груди.
– Странно, – продолжал я, – обычно Гентас сдерживал свои обещания. Я уже приготовился умереть.
– Не говори так, дорогой, – прошептала она. – Ярослав, милый, я так сильно тебя люблю! Я бы не пережила этого.
– Пойдем в дом, – сказал я, обняв Анну. Ее горячие слова вновь заставили сильнее биться мое сердце, и я добавил: – Пойдем. Теперь и в самом деле все кончилось.
Мы пошли. А в стене сарая, где я только что находился, осталась зиять ровная дырочка, проделанная смертоносной пулей всего в сантиметре от моего левого плеча. Я не затаил обиды на Гентаса. Он хотел проучить меня и сделал это с большим успехом. Закаленный долгой суровой жизнью в лесу, он сохранил силу разума.

Глава VII
Бунт Велняса

Напрасно я надеялся, что наши неприятности закончились. Прав был Гентас, когда сказал, что история с министерской охотой будет иметь печальное продолжение. Его выстрел в стену это предупреждение – сигнал к тому, что в нашей жизни должны будут произойти серьезные события.
Репортеры и киношники – свидетели поражения князя на охоте, в тот же день почувствовали обман в его ложно-благовидном образе. Волшебный покров этого всемогущего и культового гения дал трещину. Всем стало очевидно, министр Карачунов не такой всемогущий, каким его принимали до сих пор. Попасться на подставного кабана! Это же глупость! И вот расколдованные газеты и телевидение, почуяв безнаказанность, подняли метель сенсации. Статьи в один миг разоблачили князя-неудачника. Редакторы, потирая руки от удовольствия, давили на корреспондентов, и те в свою очередь долго мылили произошедший на охоте инцидент, выжимая его до нитки и придумывая все более изощренные и любопытные детали. При этом журналисты не брезговали спекулировать «темой дня» с присущими многим газетчикам желчью и сарказмом, они не скупились на вывернутые выражения в заголовках, такие как: «Министр закабанил чучело», «Подвел пьяный глаз», «Приманка для князя», «Усмешка прусских демонов» и тому подобные выкрутасы. Газеты с завидной подробностью описывали, как министр целился в кабана, а попал в его чучело. Какая досада! Избирателям на заметку. Вот так промах! А министр-то – безнадежный лгун!
В какой-то газете корреспондент делился предположением, будто в связи с известной свирепостью вепрей, в целях безопасности князю Карачунову предложили охотиться на чучело; в другой рассказывалось, как по просьбе Комитета охраны природы, министра Карачунова напоили до пьяна и разыграли для него театрализованную охоту, чтобы не травмировать лесных зверей; в третьей сообщали о том, что князь вообще не охотился, и поставили под сомнения все его предыдущие подвиги, раскрыв тем самым давешнюю тайну полетов на воздушном шаре, китовой бойне и прочих репортажей. В четвертой, напротив, опровергали все предыдущие сообщения и убеждали читателей в том, что облава таки состоялась успешно, и никакого чучела не было вовсе. В конце концов, когда о министре Карачунове было написано все, и придумывать больше стало нечего, то интерес к той истории принялись подогревать с помощью не менее фантастических статей о смекалистом леснике, который решил заработать, выставив на аукцион самое знаменитое чучело в мире. Прочитав эту клевету, я даже разозлился. То, что кабанье чучело сделалось всемирной известностью, можно сказать, звездой времени и его впору показывать в музее – это правда, но клянусь совестью, мне даже и в голову не пришло продавать его. Тем более что дальнейшая история чучела проста и не так интересна: оно было доставлено в Комитет и после того, как установили причину – детское хулиганство, чучело разместили в гараже Комитета и до сих пор оно там пылится. Что с ним делать не придумали и поныне.
На другой день после злополучной охоты меня вызвали на ковер. Начальник сделал мне строгий выговор за халатность. Странно, почему меня не уволили совсем, наверное, решили, что на такую нищенскую зарплату они никого больше не найдут. Потому меня оставили в покое. И все-таки история эта имела другое весьма печальное продолжение.
В Пруссовке в окне маленького давно опустевшего дома однажды поздно вечером вдруг загорелся тусклый свет. Домишко этот без хозяина так обветшал, что селяне обходили его стороной и удивлялись, на каких паутинах он до сих пор еще держится, чтобы не рассыпаться по кирпичам. Сад вокруг него так зарос, что превратился в дремучие дикие заросли, в которых несчастный дом и утонул вместе с замшелой крышей, на которой вольготно разрослись березки.
Дом принадлежал бывшему механизатору Савелию Резникову. Когда-то очень давно Савелий бросил работу, начал пить, выгнал жену и сына, которые перебрались в город и живут там с тех пор забытые и чужие ему. А потом, нарушая закон, Савелий принялся браконьерствовать в лесничестве вместе со своим безработным приятелем Василием, которого в деревне за его дикий, отталкивающий и часто угрюмый вид звали «Неандертальцем». Время от времени оба товарища по несчастью отправлялись в тюрьму и снова возвращались домой, а потом снова садились. В последний раз их арестовали сразу за два правонарушения: незаконный лов косули силком и за вскрытие склада спиртных напитков, принадлежащего сельскому магазину «Продукты», в который они забрались в тот же день после удачной охоты. Прошло много лет, и друзья-рецидивисты снова вернулись в свою родную деревню.
Комнаты были пустые: все, что находилось в них хорошего, то давно вынесли, осталась лишь только подпорченная грибком ветхая мебель. Темные зашарканные полы, облезлые от сырости стены, повсюду древние мешки пыльной паутины (пауки здесь тоже давно перевелись, поскольку мухам и комарам в доме нечем было поживиться), словом, эта удручающая пустота у приятелей скоро вызвала гнетущие душу чувства. Первые два дня Савелий и Неандерталец еще пребывали под впечатлением от нравоучительных лекций, прочитанных им в застенках воспитательного учреждения, а также от практических работ, заключающихся в рытье котлованов под фундамент новых домов, к тому же еще в памяти обоих навсегда запечатлелись суровые лица безжалостных надзирателей. Потому, по возвращении, друзья очень желали начать честную жизнь и даже купили в городе газеты для поиска работы. Но, то ли газеты попались не те, то ли работы не было, только печатались в них главным образом политические, экономические и культурные новости. Наши браконьеры крепко задумались.
Бездарно прошел их первый день в деревне, на второй закончились деньги, которые они получили в качестве отвального пособия, а на третий одолело уныние. Находя утешение в распитии водки и чтении газет, они провели тот день в призрачных мечтаниях. Беспросветная тоска и угнетающее душу безделье заморило их окончательно, так что под вечер друзья обозлились на жизнь совершенно и взвыли, как голодные псы.
Они вспоминали свой труд в колониях, считали и сбивались со счету, сколько раз махали лопатой, принося пользу государству, и незаметно допили последнюю бутыль, купленного вечером на сельском базаре самогона. Читая газету, Савелий ворчал, а Неандерталец длительное время устало глядел в пол, да так пристально, что можно было подумать, он ждет, когда оттуда вырастит дерево с продуктами и бутылками на ветвях. Но чудесное дерево не росло, а росли только голод и отчаяние.
– Ты глянь, чаво пишут! – проговорил Савелий и стукнул рукой по газете. – Читал? Министр Карачунов в наших местах охотился!
Неандерталец оторвал мутный взор от пола и очень медленно поднял тяжелую голову.
– Хто такой? – спросил он, пьяно покачивая головой.
– Карачунов, министр такой живет, слыхал? – ответил Савелий и сунул под нос другу газету со снимком, где этот самый министр во весь рост стоит, гордо поставив ногу на кабанью тушу (компьютерная фальсификация).
– Ну и чево? – вяло спросил Василий, рассеянно глядя на снимок. – Он же промахнулся, а то чучело.
– Как чево?! – удивился Савелий и шлепнул газету на стол. – Ты подумай, дубина, чаво ж это получается? Министру, значит, можно, а нам с тобой – тюрьма… Гм… За что мы сидели?.. А?.. Министр, значит, браконьерствует, а мы с тобой сроки на кулак наматываем! Чего молчишь, будто язык средь зубов потерял? Понимаешь, о чем я?
– Понимаю. Ну и чево? – снова спросил Неандерталец.
– Вот урод безмозглый! Дикарь ты недоеденный! А то, что не справедливо выходит! Закон для всех писан – так нас с тобой, дубина этакая, товарищ начальник учил?
– Ну, так, – устало ответил Неандерталец.
– Тогда почему, министр закон нарушает, а сажают только нас?! – с еще большим негодованием воскликнул Савелий.
– Ежли б их за все наказывали, так все б правительство у нас из тюрем не выходило, – ввернул Неандерталец светлую мысль. – А без правительства-то государству никак нельзя – погибель. Вот мы с тобой и сидим за всех по одному, чево ж тут не понятного?
– Дурак, а умно рассуждаешь, дружище, – с ухмылкой заметил Савелий. – Ну точно экономический профессор какой! Да вот, что, Вася, скажу тебе: так не должно быть. Коль воруют, убивают, насилуют, так значит, пускай и сидят.
– Вот ты б им и сказал это, – проговорил Неандерталец. – Может, кто б и услышал. Порядок б навел.
– С голоду сдохним, пока от них порядка дождешься, – не менее резко ответил Савелий.
– Ну, так стань министром и воруй, сколько хочешь, никто слова не скажет, – отбрехался Неандерталец.
– Коли я б стал министром, тех правителей б сразу пересажал! А потом порядок я б навел железный… – Савелий разошелся, не скупясь на грязные выражения.
– Тебя там, поди, давно ждут, – ехидно ухмыльнулся Неандерталец.
– Послушай, Вася, вижу, ты мои мысли совсем не просекаешь. – Савелий пристально воззрился на приятеля.
Неандерталец тяжело вздохнул, обреченно махнул рукой и повесил голову.
– Точно не сечешь, – продолжил Савелий. – А я дело задумал. А эту газету, – он взял ее и принялся бережно сворачивать, – сохраним для пользы дела. Понадобится. Когда надо – предъявим. Вот, – хлопнул рукой по газете, – скажем, он главный браконьер, отчего не посадили? Пускай прежде его осудят, а уж потом за нас берутся. Понял?
Неандерталец с удивлением поднял свои печальные глаза на друга.
– Ты это чево, опять на зверя собрался? – догадался он.
– А кушать вы что, милый, собираетесь? – поддразнил Савелий. – Плесень со стен соскребать?! Сучья глодать?! На работу нас, стариков, никто не возьмет – раз. Репутация слишком подмочена. Деньги закончились – два. Голод истерзает – три. Куда податься? Чаво делать? Ты об этом, дубина, подумал? – взревел Савелий, окончательно теряя терпение, и стукнул по столу кулаком.
– Может ты и прав, – проговорил Неандерталец, – только устал я. Хватит уже.
– С голоду ты устал. Министр без того кабана с голоду б не помер, небось. А мы сдохнем.
Неандерталец печально вздохнул.
– Значит, так. Пока силы есть, руки, ноги шаволются, идем на зверя. А газетку я припрячу. – Бережно разгладил ее. – Пригодится. – Ишь, Богатырев – сын, небось министру и слова не сказал против. Бей, дорогой, на здоровье, вам разрешается. А нам, выходит, нет! Мы преступники! Не хорошо, брат. Не хорошо!
– С голыми руками пойдешь? – поинтересовался Неандерталец, со скрипом выпрямляясь на стуле.
– Ружье раздобудем, – уверенно проговорил Савелий. – Я знаю, где.
– Ну, правда твоя, – начал соглашаться Неандерталец. – В тюрьму снова попадем, да и пускай. Все лучше, чем тут голодать, там хоть кормят, моют да постель стелют.
– У-у, дубина. Соображать начинаешь! – похвалил Савелий. – Не такой ты, Вася, дурак, оказывается. Сколько раз я в этом убеждаюсь, молодец! Я б это дело отметил, – проговорил он, потирая мозолистыми руками и глядя на остатки самогона в бутыли.
– Вот это всегда пожалуйста, – оживился Неандерталец и со стуком поставил свой стакан поближе.
Савелий разлил мутный, зловонный напиток (себе, конечно, побольше за смекалку), потряс бутылкой над стаканом приятеля, чтобы ни капли не потерять, облизал горлышко, причмокнул и отбросил бутылку прочь. Бутылка гулко ударилась о гнилой деревянный пол, но не разбилась, а, постукивая, покатилась в угол.
– Ну, за удачу! – провозгласил Савелий, поднимая стакан.
– За удачу. – Поднял свой стакан Неандерталец.
Выдохнули, выпили залпом, по очереди загрызли сухарем и помолчали немного.
– Слыхал? Ярослав, как и отец его, Царство небесное, тоже лютует, – оборвал молчание Савелий. – За лесом строго следит и сынка таким же воспитывает. За каждую букашку дрожит. Гентас уже не ходок, но в седле, говорят, еще держится.
– Суровый прусс, – согласился Неандерталец. – Ну ничего, и его время тоже пройдет. А Всеволода жаль, мог бы и пожить.
– Ты погоди, тот язычник и после смерти еще не раз явится, – сострил Савелий.
Оба захохотали.
– Вот мы с тобой, дубина, пьем, последний сухарь гложим, а ведь завтра и этого не будет, – продолжал он.
– Завтра не будет, – уверенно проговорил Неандерталец, икнул и развалился на стуле, расслабленно вытянув ноги.
– Будет, коли кабана добудем, – сказал Савелий и зевнул во весь рот. Придя к такому обнадеживающему умозаключению, он тоже начал затихать в полусне.
Голос обоих приятелей становился глухим и вялым. Глаза смыкались – потянуло ко сну – подействовала, наконец, допитая брага. Ибо это и есть та последняя капля, которой оказывается достаточно для того, чтобы сморить человека пьяным сном.
– Добудем, – вздохнул Неандерталец и снова икнул.
– Ружье доста-а-анем и кабана-а-а добу-у-удем, – снова зевая, протянул Савелий и положил голову на руку. В таком далеко не удобном, на первый взгляд, но для выпившего человека безразличном, положении он и уснул.
–Угу, добу-у-удем, – повторил Неандерталец, икнул и, опустив тяжелые веки, уснул, развалясь на стуле, с которого постепенно начал сползать.

Мутный рассвет, с трудом проникший сквозь пыльное, завешанное паутиной окно, застал стариков-приятелей в причудливых позах. Савелий, шумно посапывая, спал, сидя за столом и, уткнувшись лицом в локти, в том положении, в котором накануне и заснул. Неандерталец распластался на полу возле стола, при этом руки и ноги его были разбросаны по сторонам, изображая звезду. Зато храпел он так громко, что этот беспокойный звук распространялся не только по дому, но и по саду, вызывая беспокойство у проживавших там птиц.
Разбуженные в саду вороны, теперь с недоумением прислушивались к храпу, который сопровождался не очень мелодичным сопением и редкими посвистами. Совсем скоро хитрых птиц разобрало такое любопытство, что прежде чем отправиться завтракать на помойку, они все слетелись к дому. Две вороны сели на подоконник и тщетно пытались рассмотреть, что там делается внутри, поворачивая голову и глядя сначала одним глазом, затем другим. Но стекло было грязным, а в комнате слишком темно, поэтому как вороны ни старались, ничего увидеть им не удалось. Тогда одна из птиц набралась храбрости, села на приоткрытую форточку и, толкнув ее клювом, заглянула в комнату. Тут ее остроглазому взору представилось унылое зрелище: два спящих человека и пустой стол – словом, поживиться было нечем. Только мыши и крысы, привлеченные ожившими в этом доме запахами, шныряли в нем и с голоду пробовали на вкус спящих. Потеряв интерес, ворона каркнула с разочарованием и, когда человек за столом, разбуженный ее голосом, пошевелился, взмахнула крыльями и полетела прочь. Несколько других ворон с любопытством прохаживались по двору, поднимались по ступенькам на крыльцо и опасливо заглядывали в распахнутую дверь.
Между тем первым пробудился Савелий. Он вздрогнул, поднял голову и стал озираться по сторонам, пытаясь сообразить, где находится. Вид у него был такой, точно он всю ночь работал лопатой и киркой на стройке. Наконец опомнившись, он протер глаза ладонями и, вздыхая от тяжести больной головы, вдруг к своему великому разочарованию вспомнил, что пить больше нечего. Он с ужасом посмотрел на пустую бутылку, валяющуюся в углу, и громко простонал. Тут зашевелился на полу разбуженный его стоном Неандерталец. Увидав валяющегося друга, Савелий поднялся из-за стола, подошел к нему и хорошенько пнул в бок, чтоб вставал. Неандерталец не отреагировал, тогда Савелий пнул его еще раз и глухо прорычал:
– Вставай, дубина! Пора уже. Давно рассвело.
Неандерталец ожил, вздохнул, поморгал слипающимися веками и сел на полу в полуобморочном состоянии.
– Да поживей! – продолжал командовать Савелий. – Чего тянешься? – сказал он и крепче пнул друга в мягкое место.
На этот раз Неандерталец отреагировал сердитым ворчанием. Кряхтя от напряжения, он встал сначала на четвереньки, неловко держась на ногах, затем оторвал от пола руки, и наконец, выпрямился с такой гримасой муки, будто он только что вернулся с того света.
– Выпить бы, – промолвил он, сосредоточив свой мутный взгляд на Савелии.
– Нечего, – буркнул тот, снимая свою куртку со спинки стула. – Собирайся, надо б идти.
Через несколько минут оба, сильно пошатываясь, выбрались из дома. Вороны, при появлении жильцов, с шорохом и карканьем разлетелись по сторонам и, рассевшись по кустам и деревьям, с большим любопытством взирали на осовелых бражников. Савелий поднял с земли дверь, приставил ее и подпер бревном, чтоб не отвалилась. Вороны с участием закаркали, комментируя события, чтобы лучше запомнить, и проводили стариков за калитку, на улицу. Сплетен будет на всю неделю, радовались вороны.
Было раннее свежее утро. Петухи взлетали кто куда, лишь бы повыше: на забор, на поленницу, или стог сена и, кукарекая оттуда, провозглашали наступление нового дня. Желтое солнце поднималось и по-девичьи кокетливо оборачивалось в легкие, как тюль, облака. На соседней улице залаяла собака. А вот и причина ее злобного лая: по другую сторону забора с ночной охоты возвращалась кошка, держа в зубах мышь. Испугавшись собаки, удачливая хищница сиганула в кусты.
Савелий и друг его Неандерталец брели по улице Грез, шаркая подошвами ботинок. Свежий воздух взбодрил их, но голова по-прежнему угнетенно трещала. Рассчитывая хорошо поживиться, они направлялись к дому капитана Петра Вертодубова.
Этот старинный одноэтажный краснокирпичный дом на две военные семьи стоял на краю деревенской площади, неподалеку от руин старой кирхи. Вокруг дома был разбит палисадник, поделенный между соседями низеньким деревянным забором пополам.
Савелий, подойдя к двери, гулко прогремел в нее кулаком. Подождал. Снова прогрохотал посильнее, так что дверь заходила на петлях. Но никто не отзывался. Савелий заворчал, а Неандерталец угрюмо вздыхал у него за спиной. И только Савелий хотел уже со злости разнести дверь на щепки, как изнутри послышался шорох, а затем возмущенный и сонный голос хозяйки:
– Сейчас, сейчас. Господи, кого это в такую рань привело? – Жена капитана Вертодубова, Евдокия, щелкнула замком, отворила дверь, вопросительно поглядела на гостей, и прежде чем Савелий успел раскрыть рот, проговорила: – Нет самогона, не готов еще, завтра приходите.
– Ну, здравствуй, Евдокия. Не узнала, видать? – сказал Савелий.
Евдокия пристально посмотрела на гостя, похлопала глазами и выпрямилась с немалым удивлением на заспанном лице.
– Савелий, что ль? – неуверенно произнесла она.
– А то, – улыбнулся старик.
– Господи, не узнать-то тебя! Сколько ж лет не видела! – воскликнула она, всплеснув руками.
– В тех краях, сколько не бывай, стареют быстрее, – проговорил Савелий.
– Верно, верно, – вздохнул Неандерталец, выходя из-за его спины.
– И Василий тут?! – еще больше удивилась Евдокия.
– Здравствуй, – поприветствовал Неандерталец. – Как поживаете?
– Не жалуемся, – ответила она, стараясь придать своему виду побольше уверенности. – Петр служит, сынок в будущем году восьмилетку закончит. Думаем, куда его пристроить.
– Вот как время-то летит! – сказал Савелий. – Не успеешь оглянуться, как свадьбу будем играть, – добавил он и ухмыльнулся.
– Нет уж, пусть доучится сперва, – возразила Евдокия и нахмурилась, как будто вспомнила чего-то.
– Вот что, дорогая, времени у нас мало, мне бы Петра повидать, позови его, – сказал Савелий.
– Нету его, на службе он, дежурит, – и добавила: – К обеду должен явиться.
– Тогда Пашку, – снова попросил Савелий.
– Он спит, – сказала Евдокия.
– Так разбуди его, очень нужно, – молвил Савелий, состроив умирающий взгляд.
– Ах, чтоб вас, Савелий! Снова, поди, чего удумали? – с досадой проговорила Евдокия.
– Позови, говорю, дело есть на сто рублей, – потребовал Савелий.
– Зачем это он понадобился? – осторожно поинтересовалась Евдокия.
– Спросить кой-чаво надо.
– О чем это?
– По животному миру, он ведь специалист.
– Ну только чтоб никаких выкрутасов, поняли? – серьезно промолвила Евдокия.
– Не волнуйся, мать, все хорошо будет, – пообещал Савелий.
Евдокия вошла в дом и затворила за собой дверь.
– Выпить бы? – простонал Неандерталец, изнывая от мучительной жажды, головной боли и еще каких-то необъяснимых желаний, которые навалились на голодный, старый, изможденный организм. – Хоть воды глоток бы, коли самогону нет.
– Молчи, не до этого сейчас, – пригрозил кулаком Савелий и добавил спокойнее: – Впрочем, дело проще оборачивается. С мальчишкой легче договориться будет.
Примерно через пять минут дверь отворилась, и на пороге возник худосочный паренек в одних трусах и шлепанцах на босую ногу. Он был розовощекий, длинный, как тростник, и костлявый, как рыба, его соломенные волосы были всклочены, глаза в полудреме, и с недоумевающего лица еще не слетели остатки сна. Надо сказать, у стариков тоже на физиономиях появилось удивление.
– Ты что ли Пашка? – неуверенно спросил Савелий.
– Ну я, – опасливо ответил молодой человек.
– Подрос мужичонка-то, – улыбнулся Неандерталец, протягивая руку.
– Ни за что б не узнал! – проговорил Савелий, тоже следом, пожимая руку паренька. – Вырос то как, а! Помню, карапузом по двору бегал, а теперь! Жених! Сколько лет-то тебе, Пашка?
– Четырнадцать, – ответил тот, зевая.
– Здоровый мальчуган вымахал! – продолжал удивляться Савелий. – Только худой уж больно.
– Так вы вернулись? – с робким удивлением спросил Пашка.
– Как видишь, вернулись, – ответил Савелий.
– Так вы за самогоном? – односложно спросил Пашка, окончательно переборов сон.
– Нет, мой мальчик, дело к тебе имеется, – любезно начал Савелий. – Подойди поближе. Ну же, спускайся.
Пашка спустился с крыльца, почесывая свой плоский живот. Тогда Савелий, как мог искренно и дружелюбно, продолжил:
– Ты парнишка умный, светленький, понимаешь, что людям, пока работу не дадут, голодно очень. Денег нет, воровать нельзя, с протянутой рукой стоять – совестно. Так вот, братец, одолжил бы нам на пару часов ружьишко, мы бы себе на болоте парочку крякв подстрелили на суп. Есть очень хочется.
– Нет, что вы, – протянул Пашка. – Отец узнает – рассердится очень. Он ружье никому не дает.
– Нам даст, – убедительно сказал Савелий. – Да мы ведь, сынок, ненадолго. До обеда управимся. – Поглядел на Неандертальца.
– Конечно, управимся, делов-то раз плюнуть, – подтвердил тот.
Пашка поглядел на приятелей, опять почесал живот и зевнул.
– Не-е, не могу, мне потом всыпят, – тихо проговорил он. – Дождитесь отца.
– Ну что ты, миленький, мы же с голоду помираем, ждать больше некогда, – простонал Неандерталец.
– Нам бы пару уток и дело с концом, – сказал Савелий. – До болота и обратно. Один часок.
– Поверь, уже неделю с корки на корку перебиваемся, – проговорил Неандерталец с жалостливыми нотками в голосе. – Невмоготу терпеть больше. Умрем-то с голоду.
– Так я вынесу вам чего, – нашелся Пашка. – С ужина картохи, да зеленый лук остались. Мать сейчас завтрак приготовит.
– Нет, Пашка, ты, конечно, добрый человек, но чужого добра нам не надо, – произнес Савелий. – Мужчинам следует самим пропитание добывать. Ружьишко бы нам, да пяток патронов и все дела.
– Ну, не знаю, даже, – упрямился Пашка, сложил на груди руки и облокотился о перила крыльца. – Помочь вам был бы рад, только вот отец не велит. Точно накажет.
– Ну что ты, Пашенька, Петр нам сразу бы дал и не сомневался, – возразил Савелий.
– Не-е, отец бы не дал, – усомнился Пашка.
Тут Савелий и Неандерталец переглянулись голодными глазами и снова к Пашке обратились:
– Послушай, дружок, ты, помнится, трофеи собираешь? – деловым тоном начал Савелий. – Может тебе какой трофей для коллекции добыть? Хочешь, заячью шкурку?
– Уже есть, – равнодушно сказал Пашка и махнул рукой.
– А голова козули с рогами?
– Аж целых три, – честно признался Пашка и добавил: – Их еще дед выделывал.
– Ну чего у тебя нет – раздобудем? – продолжал увещевать Савелий.
– Чего нет? – задумался Пашка. – Все вроде бы есть. – В глазах его заблестели искорки, появился интерес. Чего бы такого заполучить для пополнения коллекции? Заиграла в крови дедова наследственность. Страсть к коллекционированию пробудилась. Тут Пашка окончательно проснулся. И возникла в его голове мысль. Недавняя идея снова прояснилась, как небо после тумана. Вот кого хочется, так хочется! Такого трофея никогда не было даже у деда. Об этом он только мечтал до старости лет. И вот уже Пашка видел перед собой маленького, длинноногого, горбоносого, глазастенького лосенка. Такого как неделю назад в ельнике наблюдал. Вот чего хочется! Сердце у Пашки часто-часто заколотилось, он задышал возбужденно, глаза засияли, разум затмился страстным желанием. Искушение было велико.
– Ну, – торопил Савелий, заметив Пашкин интерес. Видно, в самую точку попал. – Чего хочешь, того и добудем. Может, ондатру? Бобра? Белку? Тетерева? Барсука? – перечислял он. – Глухаря?
– Глухаря нет, – вставил Пашка. – Его полвека назад извели.
– Вот, умная голова, все знает! – искренне изумился Савелий.
– И откуда у парнишки столько знания? – подхватил Неандерталец, качая головой.
– Эрвин говорил, – признался Пашка.
– А может тебе журавля? – продолжил Савелий. – Коростеля? Аиста?
– Мне бы лосенка, – наконец ответил Пашка.
– Лосенка? – удивился Савелий и переглянулся с Василием.
– Ага, лосенка было бы не дурно, – повторил Пашка. В эту минуту он уже кроме как о лосенке больше ни о чем не думал.
– А что лоси в наших краях объявились? – удивился Савелий.
– Давно уже заходят, – ответил Пашка. – Сам видел лосиху с телятами. Хорошо бы лосенка, я бы такого чучела сделал, дед бы позавидовал, Царство ему небесное. За лосенка не плохо бы в городе заплатили, – заключил Пашка.
Савелий снова посмотрел на Неандертальца.
– Да, не плохо, – проговорил тот, чего-то себе соображая. – Хороший заказ.
– Верно, заказ принимаем, – подтвердил Савелий. – Ты только ружье с патронами вынеси, мы для тебя, сынок, того лосенка добудем, если они в наших местах и в самом деле развелись.
Пашка отклеился от перил, выпрямился, поскреб живот и сказал:
– Ну, тогда обождите. Сейчас вынесу. Да только мамке не говорите, а то отберет.
– Да разве можно, – сказал Савелий. – Мы молчком: одна нога здесь – другая там. Никто и не заметит.
– Ладно. – Пашка махнул рукой, повернулся и исчез в полумраке дома.
– Ишь, сорванец, как торгуется, – возмутился Савелий. – Своего не упустит. Весь в деда, понял?
Неандерталец хмуро кивнул.
– Помню, по молодости, для его деда я столько зверя набил – впору музей открывать, – продолжал Савелий. – Он все чучела делал да продавал. А потом Богатырев объявился, лес под охрану взял. С тех пор и дело пропало. Ежли б не Всеволод, мы б с тобой по тюрьмам б не сидели.
– Рискуем мы здорово, – промолвил Неандерталец и тяжело вздохнул.
– Не сумневайся, – уверенно сказал Савелий. – Сегодня, я чувствую, нам повезет. – С этими словами похлопал приятеля по плечу и добавил: – Нас тут никто не ожидает.
Пашка вновь появился на крыльце через несколько минут. В руке он держал завернутое в кусок мешковины ружье. Савелий при виде свертка тут же обрадовался, руки его затряслись, глаза засияли хищным блеском, живо забегали. У Неандертальца взгляд также по-волчьи оживился. Пашка украдкой развернул сверток. Оба старика уставились на ружье точно два изголодавшихся волка, в чьих глазах уже виделось не средство добычи, а готовая пища из будущей жертвы. Голод к самому горлу подступил, внутренности гложет, желудок, забившийся в конвульсиях от предвкушения пищи, переворачивает, слюна заливает рот до захлебу. Тут Неандерталец поперхнулся и закашлялся.
– Спасибо, дружок, – дрожащим от нахлынувшего возбуждения голосом проговорил Савелий и принял ружье, заворачивая его обратно в ткань.
Тогда Пашка вынул из кармана патроны, Неандерталец сложил руки лодочкой и протянул, как за подаянием. Пашка насыпал ему патроны, и Неандерталец, с почтением кланяясь, немедленно сунул их в карман куртки.
– Патронов маловато, – с сочувствием произнес Пашка. – Бейте без промаху.
– Не волнуйся, дружочек, – проговорил Савелий, хищно щелкнув челюстями, – мы с одного выстрела твоего лося завалим.
– Ну, мы пошли? – заторопился Неандерталец.
– Пошли, – ответил Савелий, поглаживая ружье в мешковине.
Оба старика повернулись и заторопились прочь.
– Погодите! – окрикнул их Пашка. – Объясню, где лосиху искать!
Разбойники остановились и обернулись с нетерпением.
Пашка лаконично рассказал, где лосиха с телятами держится, где они пасутся, где воду пьют. И предложил:
– Постойте, я вам план нарисую.
– Не важно! – на ходу отозвался Савелий. – Никуда они от нас не уйдут.
– С добычей или без, а к полудню вернитесь! – крикнул Пашка им в серые спины.
Ни Савелий, ни Неандерталец больше ничего не ответили, они рысью торопились прочь. А Пашка, проводив стариков мечтательным взглядом, вернулся в дом и сию минуту направился в кухню, где мать в тумане кипящих кастрюль готовила завтрак и сразу обед, чтобы после было время поработать на огороде до прихода супруга.
Никем ни замеченные серые хищники торопливо зашагали по безлюдной деревенской улочке, вышли за околицу, пробежали по шоссе и вскоре нырнули в густую зелень леса. С голоду чутье усилилось, слух обострился, силы прибавилось. Спешат, глазами сверкают, лес слушают точно два волка. На тропе оба уверенно ориентировались по следам, помету и запаху, осматривали объеденные ветви деревьев и содранную кору со стволов. Прежнего опыта следопытов хватало. Сколько бы ни кочевали они по тюрьмам, а охотничий инстинкт и былая тренировка в крови сохранились. Выследить зверя в маленьком лесу двум голодным хищникам труда не составляло. Так и бежали они, устремив вперед взгляд, перепрыгивали через пни, поваленные стволы, огибали кустарник, шлепали по грязи, переходили вброд ручьи, углубляясь в чащу.
Сойка, завидев, пробегающих внизу хищников с минуту глядела на них, а потом, перелетая с ветки на ветку, некоторое время следовала за ними, соображая, куда они так торопятся? Но вскоре опомнилась, запричитала громко и понеслась по лесу, оглашая его тревожной новостью. Дрозд, кормившийся черникой в бору, услыхал крик возбужденной сойки, взлетел на ветку и тоже залился песней тревоги. И вскоре уже по всему лесу понеслась беспокойная весть. Звери прислушались, принюхались и полезли в укрытия.

После завтрака Анна отправилась в питомник. Егору поручили собирать красную смородину в саду. Я до прихода рабочих занялся ремонтом бензопилы, – что-то с двигателем случилось, – разобрал его по частям, разложив детали на разостланном куске брезента, и потом принялся собирать заново. Бывает, пилы ломаются об осколки разорвавшихся в годы войны снарядов. Вонзившись в тело дерева, эти осколки оставались навечно, как в теле солдата, и древесина постепенно зарастала, скрывая ранения.
Егор обрывал смородиновый куст, бросая грозди ягод в ведро, когда на соседнюю вишню сели два меленьких лесных конька. Один из них звонко прочирикал другому о новой опасности, которая только что нагрянула в лес. Егор случайно услышал беспокойную беседу коньков и поднял голову. Птицы были так взволнованны, что не сразу Егор понял, о чем идет речь.
– О чем вы встревожились? – переспросил он на коньковом наречии.
Обе птицы взглянули на мальчика и наперебой затрещали:
– Два человека!
– Два человека!
– Преследуют лосиху с телятами!
– С телятами!
– Где они?! – воскликнул Егор, ставя ведро на землю.
– Возле старого ельника за Барсучьим холмом.
– За Барсучьим холмом.
Егор немедленно поставил ведро с ягодами и бросился к сараю.
– Пап! – позвал он. – Ты слышал, чего птицы кричат? Два охотника появились в лесу!
– Охотники? – переспросил я.
– Да, я узнал от коньков, – ответил Егор взволнованно. – Кажется, охотники преследуют лосиху с телятами!
Я поднялся с коленей, протирая ветошью замасленные руки.
– Птицы зря тревогу не поднимают, – проговорил я.
– Да, пап, они очень беспокоятся! – заверил Егор.
– Надо бы проверить, – сказал я, бросая грязную тряпку на пол. – Живо седлай Ставра, я скажу матери, что отлучусь ненадолго.
– Пап, можно с тобой? – попросил Егор.
Я подумал немного и ответил:
– Ладно, седлай Вольгу тоже. Только поторапливайся, сынок.
 Егор немедленно бросился в конюшню, а я направился в питомник.
– Срочное дело нашлось, – сказал я, подходя к жене, склоненной над маленькими зелеными ростками.
– Что случилось? – спросила она, не отрываясь от своего кропотливого занятия.
– Кто-то в лес явился, поохотиться, – ответил я. – Надо проверить.
Анна выпрямилась, обернулась ко мне и с сочувствием произнесла:
– Что за беда, ну никакого покоя!
– Похоже, последствия министерской охоты, – предположил я. – Проверю. Возьму с собой Егора.
– Берегите себя, – сказала Анна.
– Не волнуйся, уверен, все будет хорошо, – ответил я и добавил: – Придут лесники, скажи им, чтобы дождались меня.
– Хорошо, – сказала она.
Я поспешил к конюшням. Анна проводила меня взглядом и снова принялась за любимые саженцы. Егор еще седлал Вольгу, я занялся Ставром. Наскоро собравшись, мы поскакали к Барсучьему холму, сначала по дороге, бок обок, затем повернули в лес и дальше по сумеречным тропам. «Прав был Гентас, – размышлял я дорогой. – Похоже, нас ожидают первые неприятности после громкой министерской охоты. Кто бы это мог быть? Может, из городских кто-нибудь? Развязались руки у желающих пострелять втихомолку, без разрешения».

С самого рассвета лосиха и ее телята паслась на лужайке возле осиновой рощи, что неподалеку от Барсучьего холма. Лосята пощипали траву, а после, наевшись, весело скакали друг с другом. Мать поглядывала за ними, жуя листья рябины, растущей посреди луга.
Солнце тускло просвечивалось сквозь сероватую дымность облаков, подгоняемых ветром с моря. Всюду стрекотали кузнечики, в кустах посвистывали мелкие птицы, в деревьях задумчиво шуршал ветер. Как вдруг покой этой мирной лужайки нарушили крики оголтелых соек, появившихся из осинника, точно уличные продавцы новостей. Лосиха перестала жевать ветку и прислушалась. Птицы прокричали об опасности и устремились дальше. Лосиха тревожно потянула воздух, завертела ушами, но ветерок не принес ей посторонних запахов, и все же она позвала телят к себе. Братья наперегонки бросились к матери, и она повела их в ближайший березняк, что рос возле небольшого болота. Как не хотелось им покидать тихий луг! Но оставаться на открытом месте было опасно. Они двинулись прочь сквозь глухую чащу.
Теперь лосиху настораживала любая неожиданность: хруст ветки, свист какой-нибудь птицы, скрип дерева. А когда прямо из-под ног шумно выпорхнул рябчик, лосята вздрогнули и прижались к матери, а птица, пролетев среди деревьев, села на еловую ветку, как ни в чем не бывало. Уже немного оставалось лосям пройти до болотистой низины с редкой ольхой и моховыми кочками, пропитанными влагой, когда их выследили два хищника: ни то люди, ни то оборотни – облик обоих, поистине, звериный.
Ветреная погода позволяла браконьерам подойти к лосям близко: ветер шумел, потрясая ветвями, и заглушал всякий шорох. Быстро они шли по следу и осторожно приближались к тому месту, где затаилась лосиха. Здесь приятели некоторое время прислушивались. Оба удивлялись собственной прыти: вот что голод творит с человеком! Наконец Савелий подал знак. Неандерталец немедленно достал из кармана патроны и передал их приятелю, который, как мог тихо, тут же зарядил ружье. После этого они стали подбираться к животным с подветренной стороны. Савелий вскинул ружье и прицелился. Руки от погони дрожали, но он заставил себя успокоиться, собрав всю свою волю. Жареная телятинка уже дымилась в тарелке на столе. Переведя дыхание, Савелий прицелился снова и выстрелил. Лосиха вздрогнула, а телята с испугу бросились кто куда. Савелий выстрелил еще раз. Один из лосят упал на болотные кочки. Перезаряжая ружье, Савелий вышел из кустов и двинулся на раненую лосиху. А та развернулась к нему, разъяренно сверкая глазами, опустила голову, прижала уши и, преодолевая жгучую боль в боку, кинулась на человека.
 – Мать твою! – воскликнул Савелий, трясущимися руками поспешно перезаряжая ружье и одновременно с этим ретируясь.
Но не успел: лосиха атаковала его. Савелий упал, ружье отлетело в сторону, и к нему подбежал было Неандерталец, хотел поднять, но в то же мгновение на него кинулась разъяренная лосиха. Ударом острых копыт она сбила его с ног. Неандерталец отчаянно вскрикнул, повалился на землю и, держась окровавленными руками за живот, стал хватать ртом воздух, страшно вытаращив глаза. Пока лосиха занималась Неандертальцем, Савелий, хрипя и стеная, ползком подтянулся к ружью, схватил его и стал торопливо заряжать. Но надобности в ружье больше не было: оставив лежать поверженного человека, лосиха сделала несколько тяжелых шагов в сторону болота, где находились телята, поглядела на них, глухо вздохнула и рухнула на землю без сил. Красная пена выступила у нее изо рта, и на траву из ее груди, поблескивая, побежала горячая темная струйка.
Предчувствуя беду, мы с сыном во весь опор скакали по лесной тропе. Как вдруг, где-то впереди, прогремел первый выстрел и гулко прокатился по лесным закоулкам. В душе у меня все перевернулось, похолодело на сердце, и оно застучало так сильно, что биение ощущалось в висках.
– Они возле Гадючьего болота! – прокричал я Егору, и мы поспешили в том направлении.
В следующую минуту снова послышался выстрел. Только бы успеть. Задержать преступников. Не дать им уйти. Я колотил Ставра ногами по бокам, и конь мчал, что было силы, среди кустарников и деревьев, перепрыгивая через пни и лежащие на пути толстые стволы. Егор не отставал, Вольга послушно нес его следом, не уступая моему коню в проворности и силе. Вскоре среди берез я увидел человека, он поднимался, опираясь на ружье и, похоже, был ранен. Услыхав гулкий перестук конских копыт, он медленно обернулся.
– Эй! – Крикнул я. – Стоять на месте! Не двигаться!
Но человек и не собирался бежать, он выпрямился и угрюмо воззрился на меня. Я влетел в березняк, натянул поводья, и Ставр остановился, поднявшись на дыбы. Я соскочил с коня и бросился к браконьеру.
– Ружье! – потребовал я, протянув руку.
Человек отдал ружье. Он не сопротивлялся. Руки его были перепачканы кровью, худое лицо, изборожденное морщинами, было покрыто серой щетиной, сам он едва держался на ногах, и был очень слаб. В эту минуту лицо его мне показалось знакомо, я пристально поглядел на него и узнал.
– Так это ты, Савелий! – с удивлением спросил я.
Старик злобно сверкнул на меня глазами и промолчал.
– Значит, вернулся? – продолжал я. – Вот так новость! Не успел освободиться, как снова с ружьем шалишь!
Савелий прокряхтел в ответ. Он был так вял, что не мог стоять и начал опускаться на землю. Левой рукой он держался за бок, и рука его была красна от сочащейся сквозь одежду крови. Он сел, придерживаясь за березку и окрашивая ее белоснежный ствол алыми полосами.
Егор тоже спешился и встал неподалеку, с ужасом глядя куда-то в заросли, а потом подошел ко мне.
– Па-ап! Ты, ты погляди, что они сделали! – проговорил он с негодованием и показал рукой в сторону болота.
Я посмотрел в том направлении. Что-то живое, дышащее распростерлось там, на земле, бурой грудой. Это была лосиха. Я направился к ней. Лосиха хрипло дышала, пуская розовые пузыри изо рта и носа. Она поглядела на меня блестящими глазами, в которых еще теплился живой огонек. Во взгляде ее не было ни укора, ни страха, одно лишь смирение. Я обернулся к Савелию и воскликнул:
– Негодяй!
Егор всхлипнул и в порыве гнева бросился на старика с кулаками и повалил его на спину, как тряпичную куклу.
– Егор! – крикнул я и поспешил к нему. – Прекрати!
Но мальчик, обливаясь слезами, пачкаясь кровью, сидел верхом на раненом браконьере и колотил его, что было силы.
– Убийца! Ты проклятый убийца! – Повторял он, рыдая. – Преступник!..
Я потянул Егора за шиворот.
– Успокойся! Он будет наказан за свое преступление! – проговорил я.
Но Егор не слушал и продолжал размахивать руками. Тогда я оторвал сына от старика. Егор вывернулся и крепко пнул Савелия, после чего побежал к лосихе, упал перед ней на колени и разрыдался. Лосиха лежала неподвижно, ее взгляд застыл, как стекло, она была мертва. Я подошел к сыну и похлопал по его вздрагивающему плечу, а потом тихо проговорил:
– Не надо так убиваться, слышишь? Браконьер ответит за это.
Егор передернул плечом и закрыл лицо руками.
Тогда я поднял глаза и огляделся по сторонам. На краю рощи лежал мертвый теленок, а чуть в стороне, возле куста боярышника с ярко-красными плодами, я вдруг заметил человека.
– Неужели Василий? – проговорил я и направился к нему. – Вот, значит, и ты здесь тоже!
Я подошел к браконьеру. Из распоротой на животе рубашки на землю вывалились еще живые кишки. Неандерталец лежал без сознания, он умирал. Я осторожно перевернул его на спину, едва слышное сиплое дыхание становилось все реже, и вот уже вырвался последний с кровавым бульканьем вздох и замер, застыл на губах пузырем. Глаза несчастного были открыты, на лице отразились мучительные страдания. Я отвернулся от этой жуткой гримасы смерти и облокотился о ствол березы. Закрыл глаза, чтобы прийти в себя от вида жестокой бойни. Сейчас я находился в таком состоянии, что не мог принять верного решения сразу. Надо перевести дух, успокоиться, собраться с силами, теперь уже все. Все уже кончено.
Егор сидел возле лосихи, пока не заметил какое-то движение в кустах: там прятался лосенок, кажется, он был целый и невредимый. Лосенок робко приблизился к моховой кочке, где лежал его брат, осторожно обнюхал его и позвал, не понимая, почему тот не хочет подняться. Лежит себе неподвижно и даже не смотрит, не поведет ухом, не ответит. Ведь совсем недавно они так весело играли на солнечной лужайке и щипали траву, сосали молоко из маминого вымени. И где теперь мама? Ее тоже почему-то нигде не видно. Над лежащим братом роились с жужжанием мухи, ползали, лизали свежую кровь на его боку. Лосенок провел носом, отгоняя мух, но они снова вернулись, расселись, заползали по шкуре. Лосенок призывно пропищал, чтобы брат скорей поднимался и уходил из опасного места. Но тот не пошевелился. Что с ним случилось? Почему он не поднимается? Лосенок некоторое время тыкался влажным носом в мордочку брата, осознавая в его неподвижности что-то страшное, но что именно, понять он никак не мог.
Егор, продолжая шмыгать носом, осторожно двинулся к лосенку. Но тот испугался мальчика и убежал в заросли. Егор опустился на корточки перед мертвым, погладил его чуб, протер свои глаза рукавом, размазывая по щекам грязь. Ничего более страшного Егор еще не испытывал в своей жизни. Никогда прежде он не ощущал такой мучительной боли на душе. А издали, из-за кустов, на него с опаской поглядывал лосенок.
Мало-помалу Савелий пришел в себя, сел, облокотившись на березку, и закрыл лицо руками. Я проговорил ему тихо:
– Ты помнишь, Савелий, тот раз, когда избил меня, мальчишку, в лесу?
Савелий промолчал.
– Помнишь, – твердо ответил я за него и продолжил: – Но тогда, избитый, весь в синяках, я не был так сердит на тебя, как сейчас. После того, как тебя арестовали, я готов был простить тебе мои синяки. Ты был справедливо наказан. Мои снимки с места твоего преступления послужили надежной уликой, а моя разукрашенная физиономия прибавила тебе срок. И все же, я недолго держал на тебя зло. Но сейчас мне хочется тебя убить.
Савелий зашевелился под березой, поднял голову, и что-то проворчал. Я не расслышал его бормотание, повернулся к нему и, крепче сдерживая отобранное ружье, приблизился к браконьеру, старательно храня выдержку, не смотря на то, какие едкие чувства терзали меня и какую сильную злобу и желание мести я испытывал в эту минуту. Мне не хотелось выказывать своих эмоций перед сыном. Я позвал Егора.
– Егор! Поди сюда! Мне нужна твоя помощь.
Он поднялся с коленей и, продолжая шмыгать носом, подошел ближе.
– Немедленно скачи домой, скажи маме, чтобы вызвала милицию и врача, а сам впряги Ставра в телегу и вместе с лесниками возвращайся сюда. Только живее, понял?
– Пап, там лосенок, – проговорил Егор. – Он живой.
– Я видел, – сказал я. – Оставь его, он все равно никуда от матери не уйдет. Поторопись, нам нужна помощь.
Егор кивнул и поспешил к Ставру.
Кони стояли поодаль и щипали траву. Егор сел на Ставра, и я прокричал:
– Можешь привезти молока. Надеюсь, нам удастся подманить лосенка и забрать его с собой.
– Хорошо, – отозвался Егор и поскакал прочь.
Когда ветви деревьев скрыли его из виду, я снова обернулся к Савелию.
– Не волнуйся, убивать я тебя не стану, хоть и очень хочется, – проговорил я прежним, спокойным тоном и сплюнул. – У меня еще достаточно здравомыслия. Тебя накажут, и больше ты сюда не вернешься, никогда.
Савелий уставился в землю.
– Делай, что хочешь, – промолвил он устало.
Я сел рядом с браконьером и положил ружье возле себя.
– Правосудие сделает это за меня, – холодно ответил я и затем спросил: – Послушай, ведь ты только что вернулся из заключения, что же ты опять разбойничаешь?
– С голоду, – бросил он в ответ.
– Верю.
– Я когда голоден, соображаю плохо.
– Ну застрелил лосиху, а зачем в телят стрелял?
– Случайно попал.
– Что ж, если ты меткость в тюрьме оставил, сидел бы тогда дома.
После недолгого молчания Савелий спросил:
– Что с Васькой? Он жив?
– Нет больше твоего Васьки.
Савелий прорычал с болью в голосе, схватился за голову и сжал в кулаках свои серые волосы, но быстро справился с чувствами и спросил:
– Мне хоть дадут его похоронить?
– Вряд ли.
Савелий угрюмо сдвинул брови.
– Где он? Хочу увидеть его, – прошипел он.
– Иди. – Я махнул рукой.
Савелий медленно и тяжело поднялся, держась за березку, и побрел к приятелю. Там, возле куста боярышника, увидел он своего друга, взвыл собакой, встал над его искалеченным телом и, склонив голову, тихо зарыдал. Плечи задергались, по щекам покатились слезы. Потом он опустился на колени перед Неандертальцем, поцеловал его в лоб и заплакал в голос не в силах больше сдерживать чувств.
– Прости меня, дурака. Я виноват. Может, по-другому твоя простая жизнь сложилась бы, не поди ты за мной, – причитал он сквозь слезы и потом долго бормотал, что-то невнятное. Тяжело ему было в эту минуту, трудно расставаться со старым другом.
Отдав волю чувствам, Савелий поднялся и вернулся ко мне.
– Скажи, откуда ружье у тебя? – спросил я.
– Пашка, сын Вертодубова одолжил, – признался Савелий.
– Вот оно что! – удивился я. – Пашка, говоришь? Выходит, он вам помог! Хорош сорванец растет. Неужели в деда!
Савелий что-то прокряхтел и прокашлялся.
– Отец у него честный, без разрешения зайца не подстрелит, – сказал я. – Военная выучка. А сын – оболтус. С браконьерами, значит, связался.
– Долго уговаривал, – признался Савелий. – Ружье он отдать не хотел, да не смог придумать, чем оправдать… – Савелий коротко рассказал, какие доводы приводил, как просил Пашку, чтобы он ружье отдал, потом, как лосиху выследили и, как все было дальше, пока мы с Егором не примчали.
– Поступил ты жестоко, как зверь, – продолжал я. – Только зверь способен на такое убийство, но не человек. В каждом из нас сидит лютый зверь, но настоящий человек его волю в себе подавляет.
– Когда голод одолевает, сам не знаешь, что творишь, – произнес Савелий.
– Это не оправдание.
– Вон, чиновники охотятся, как вздумается и ничего. В газетах только об этом и пишут, – заявил Савелий. – А нам, простым людям, выходит, нельзя.
– Можно, только честно и по правилам.
Савелий обречено махнул, понимая, что со мной говорить бесполезно.
– Мою семью голод тоже караулит, но мы не даем ему воли, много работаем.
– Нет мне работы, да и стар я уже.
– Прежде была, что же ты оставил ее? Тракторист в деревне найдет заработок: кому поле вспахать, кому навоз доставить...
– Дурак я был.
– Раскаиваешься?
Савелий кивнул.
– Поздно. Теперь все, конец.
Потом мы сидели молча. Только сейчас я заметил, как испортилась погода. Земля вокруг померкла. По небу ползли серые тучи, и вскоре заморосил дождь. Ветер шелестел в кронах помрачневшей березовой рощи.
Спустя некоторое время до нас добрались лесники на телеге. Позже подъехал участковый и машина скорой помощи, дорогу им показывал Егор. Свой транспорт они оставили на ближайшей просеке, а дальше добирались пешком. Закипела, закружилась у них работа. Помню, как отвечал на вопросы лейтенанту Инину – высокому человеку средних лет с маленькой черной бородой, и он тщательно записывал мои показания, помню, как мои лесники грузили в телегу лосиху и теленка, как санитары пронесли мимо тело Василия, лежащее на носилках, как уводили к машине Савелия со скованными за спиной руками в наручниках. Он был ранен, и фельдшер перевязала его кровоточащую в боку рану.
Весть о гибели лосихи и теленка Эрвин перенес стойко. Он только крепче сжимал кулаки и стискивал зубы, чтобы не давать волю накатывающимся горестным чувствам. И потом, глядя на погибших животных, Эрвин проявлял изрядное мужество, ни слезинки у него не выкатилось. Труднее всего было видеть лосиху, неподвижный, печальный взгляд ее поразил Эрвина. Это был взгляд матери, на глазах которой расстреляли детеныша. Егор сидел на земле возле теленка и всхлипывал, глотая слезы. Эрвин подошел к нему и сел рядом, понурив голову. Он-то знал, что после смерти всякое существо продолжает жить в другом мире, и был уверен, что там их жизнь будет счастливее, мать и ее теленок обязательно будут вместе. Он взял руку Егора, чтобы тот успокоился. А потом Эрвин помогал грузить расстрелянных животных. В обратный путь лесники и Егор отправились на телеге, тяжело вздыхая, бросали взгляд на лежащих на полу мертвых животных. Ставром управлял Демьян. Только Эрвин остался в березняке, чтобы привести к дому лосенка, который до сих пор прятался неподалеку в зарослях.
Лосенок узнал Эрвина сразу, но боялся к нему подойти: слишком много чужих людей было вокруг. Когда все разъехались, Эрвин предложил лосенку молока, но тот заупрямился. И все же терпение и настойчивость помогли мальчишке завладеть доверием лосенка. Эрвин поднес ему ветку ясеня и долго разговаривал с ним, поглаживал его шею и успокаивал. Лосенок осмелел и уверенно двинулся следом за мальчиком.
Все это время я сидел неподалеку, на траве, облокотившись на ствол березы. Вольга ждал меня в тени. Скучая, он озирался по сторонам и поглядывал на меня, не пора ли тоже домой?.. Сейчас, сейчас уже и мы покинем это скорбное место. Мне только хочется побыть наедине с лесом, послушать его трепетную тишину. Над моей головой осторожно перешептывались склоненные ветви березы. Мелкий дождь продолжал уныло моросить, капли скатывались по ветвям и падали на примятую траву, смывая с нее печаль. Со стороны Гадючьего болота послышалось кваканье лягушек, и голоса птиц вновь стали звучать вначале робко, но потом все увереннее. Лес приходил в себя. А потом дождь прекратился, и выглянуло солнце и озарило белоствольную рощу теплыми лучами. Вокруг заблестело яркими бликами. И тогда все произошедшее здесь преобразовалось, стало чем-то далеким, не реальным, как тяжелое сновидение, о котором невозможно забыть никогда.
Вечером в лесничестве появился Гентас. Он спешился, привязал Пергрубрюса к забору и вошел во двор. Мы вместе сели на скамейку возле крыльца.
– Не унывай так, Ярослав, – начал он, поглаживая свою длинную бороду. – Твой отец, прежде чем стать настоящим лесником, тоже делал ошибки. У кого их нет?.. Но ошибки помогают нам совершенствоваться.
– Это слишком большая ошибка, Гентас, – проговорил я. – Эта министерская охота.
– Не говори так, твоей вины здесь нет, ибо не все в нашей власти. Есть силы гораздо могущественнее нас. И я верю, мы обязательно справимся с ними. Ты сильный человек, Ярослав, у тебя все получится. Опыт приходит с годами.
– Если бы власти помогали нам или хотя бы не мешали, то неприятностей было бы гораздо меньше, – сказал я.
– Это так, – вздохнул Гентас. – Такие сейчас времена. Злой дух пытается нас одолеть. Но уверен, появятся надежные, честные, талантливые правители, они обязательно придут. А пока нам приходится рассчитывать на собственные силы. Боги помогут нам в наших заботах. – С этими словами Гентас поднялся, похлопал меня по плечу и, сев на Пергрубрюса умчал, словно подхваченный ветром. Ветром, приносящим надежду.

В то трагическое утро, после завтрака, Пашка помогал матери собирать червяков с листьев капусты и картофеля. Оставленные на несколько дней без присмотра, вредители быстро расплодились, так что теперь у них выдался тяжелый день под названием «Останься в живых». Мать и сын бросали насекомых в банки с керосином.
О том, что Пашка отдал отцовское ружье браконьерам, Евдокия не догадывалась, а то бы отвесила сыну подзатыльник и потом сильно переживала за это ружье. Зато Пашка, собирая листогрызов, только и мечтал о новом трофее, и даже придумал, куда чучело лосенка поставить: в прихожей, чтобы его хорошо было видно любому гостю, который похвалит за мастерство в чучельном деле. Но потом Пашка смекнул, что Эрвину и Егору это не понравится, они-то вряд ли такую работу одобрят, разозлятся и обидятся. Нет, придется лосенка держать в сарае, в темном закутке, чтобы никто не пустил по деревне сплетен о том, что Пашка связался с браконьерами. Или лучше всего чучело продать, а на вырученные деньги купить велосипед как у Эрвина.
Покончив с личинками и жучками, огородники принялись пропалывать морковные и капустные грядки. К тому времени Пашкино терпение было на исходе, поскорее бы уже Савелий и Василий возвращались с добычей и ружье несли. Пашка ждал и время от времени бегал в комнату, к часам, чтобы справиться, сколько уже натикало. Наручные часы Пашка оставил дома специально, чтобы в земле их не пачкать, а главное, ведь когда они все время перед носом, то кажется, время тянется медленнее. И все-таки стрелки неумолимо приближалось к полудню, а старики все не возвращались. Постепенно, вместе с движением часовых стрелок, Пашкой овладевало сомнение, больно уж долго приятелей нет. Пускай хоть и без добычи придут, только бы ружье вернули до возвращения отца со службы, иначе будет беда.
Но время неумолимо текло и приближалось к обеду. Теперь Пашка разволновался не на шутку. Скоро, скоро уже отец придет, а ружья все еще нет. Черт с ним с лосенком, ружье бы несли скорее. Пашке делалось жутко. На мягком месте тревожно зудело от ожидания порки. Работа больше не шла, и взволнованный Пашка оставил мать на огороде, а сам отправился в гостиную, там сел перед большими настенными часами и долго смотрел им в круглое лицо, словно желая придержать движение стрелок одним взглядом. Потом он взял свои наручные часы, повесил их на запястье, защелкнул браслет и вышел во двор. Но и тут Пашка не находил себе места: бродил по кругу, подходил к калитке и глядел сначала в одну сторону: не идет ли отец, а затем в другую, туда, где лес, не возвращаются ли Савелий с Неандертальцем. Но пока никого не видать.
Евдокия тоже оставила работу и пошла в кухню, разогревать обед. Пашка проводил ее в дом печальным взглядом и продолжил угрюмо слоняться по двору. Сердце давила тревога – невыносимая тяжесть. Дыхание от волнения перехватывало. А когда вдали на дороге появлялся какой-нибудь человек, Пашка выходил за калитку и глядел, кто там идет, но потом с облегчением вздыхал: нет, не отец. От неприятного ожидания все тело нервно покалывало.
«Ну где же Савелий?! – ныл про себя Пашка. – Вот наказание! Неужели до папиного возвращения они не успеют?.. Зря им поверил. Ни трофея, ни ружья, только одно беспокойство теперь. Отец ведь вернется, пропажу сразу увидит, и тогда берегись – крепко накажет».
Капитан Вертодубов маленького роста, плотно сложенный, курносый человек служил в воинской части в поселке Переславское. На службу он ежедневно добирался рейсовым автобусом, а раз в неделю ему выпадала вахта на сутки. Отдежурив, он возвращался к обеду, и Евдокия всегда ждала его с накрытым столом, не дай Бог завозиться, а то скандал возникнет. Обедали по обыкновению молча, как на поминках по своей молодости. И лица были у всех соответствующие, потому что на эту еду уходят тяжело заработанные деньги, и каждый, кто ест должен об этом помнить. После обеда Петр любил почитать газету и затем подремать несколько часов, удобно угнездившись в кресле. В это время в доме строго соблюдалась тишина, беда, если вдруг ложка из рук выскочит, половица скрипнет, нечаянно задетый стул по полу проскребет, вода, спущенная в унитаз, зашумит или иголка, падением своим на пол, отца разбудит – скандал растянется на весь оставшийся день. Поэтому мать с сыном до вечера предусмотрительно уходили из дома в сад.
Капитан Вертодубов держал семью в жестких углах, объясняя это тем, что хорошая дисциплина лучше всего помогает противостоять врагу. Какому именно врагу он не объяснял. Видимо, их было много. Пашка не был знаком лично ни с одним врагом, но был убежден, что враги повсюду, они только и заняты тем, что создают семье неприятности, поэтому так важно слушать отца и беспрекословно ему подчиняться. Да только беда Пашкина в том, что ему это редко удавалось. На ежедневном построении в шесть тридцать утра Евдокия и сын вставали плечом к плечу перед смурным взглядом одетого по всей форме отца. С четверть часа оба с языческой жертвенностью слушали распоряжения на день. При этом Пашкина челюсть невольно отвисала, на вытянутом лице, тогда отец ладонью по подбородку захлопывал его рот с зубным стуком, требовал втянуть живот и расправить плечи. В заключении отец повторял для обоих заповедь: «Глава семьи – ваш единственный надежда, опора и спаситель. Вы обязаны ценить, уважать и безропотно ему подчиняться. Ибо он любит вас!» На всякий случай капитан Вертодубов выдрессировал жену и сына поднимать руку ладонью вперед в знак согласия по окончании построения. А потом начинался их расписанный по часам день. Лишь в воскресенье Пашка получал вольную до двадцати одного часа и мог быть предоставлен самому себе, если, разумеется, на неделе не случалось от него какой-нибудь серьезной провинности. Но они случались.
В последний раз Пашка пострадал из-за своей неловкости: уронил железную миску с водой для собаки прямо под окном отдыхающего отца, и та, опорожнившись на лету, звонко забряцала, вращаясь на выложенной плиткой дорожке. Отец вепрем из того окна выскочил и отвесил нерадивому сыну подзатыльник после чего заставил его двадцать раз отжиматься от пола и пятнадцать раз на перекладине делать подъем с переворотом. За два часа таких изнурительных упражнений Пашка страшно вымотался, тогда отец окатил его холодной водой из ведра, чтобы тот остыл, и только после этого ушел отдыхать в свою комнату. Бывало, за какую-нибудь неловкость отец организовывал сыну чистку унитаза, покраску забора, рубку дров и тому подобное, это смотря, что в данный момент требуется. Но страшнее всего была порка. Ее отец назначал в наказание за самые непростительные грехи. И потеря ружья была одним из таких преступлений.
«Надо бы на всякий случай чего-нибудь для отмазки придумать», – подсказывал несчастному пареньку его внутренний голос, когда тот бродил по двору от крыльца к калитке и обратно. – Ну что же придумать? – спрашивал Пашка. – Чего сказать-то? Нет ружья и нет. Где оно?.. Отдал. Кому?.. Браконьером, пропади они пропадом! Зачем?.. – Тут Пашка тормозил, оказавшись в тупике, и тогда начинал думать сначала. – Они ведь недавно из тюрьмы вернулись, с голоду умирают. Жалко их стало, умрут еще. «Себя бы пожалел», – ехидно заметил внутренний голос, и Пашка продолжал: – И правда, зачем им поверил? Тут уже и ответить было нечего. Сам не знаю, разбудили рано, не проснулся толком, позволил себя уговорить. Как будто дьявол руководил мной в те минуты. Нет, это отцу бесполезно объяснять. Он все равно не простит и жестоко накажет. Может, из дома уйти до вечера? Хотя, нет, и так тоже делать нельзя. Отец ночью из постели вытащит или утром чуть свет во двор выведет и задаст порку, да еще добавит ударов за дезертирство. Если уходить, то навсегда. – Пашка разнервничался не на шутку, тщетно соображая, как ему лучше поступить, но ничего хорошего не придумывалось. На это дело ума Пашке не хватало. Не умел он предвидеть, обдумывать свои поступки заранее. А только сиюминутную выгоду хорошо себе представлял. Так Пашка уныло блуждал, глядя перед собой, ломал голову, силясь придумать себе оправдание, тормошил волосы, бил лбом о деревянную стену сарая, шептал молитвы и при всем этом испытывал такие душевные страдания, которых не приходилось еще пережить ни одному смертному в этой деревне.
Едва только Пашка почесал зад, битый уже много раз, и снова ожидающий неизбежной порки, как вдруг его позвала мать:
– Пашенька! Спаси мою душу! Хлеба нет! – от этого ее истошного, пропитанного ужасом крика, Пашка подскочил на месте, как ужаленный, все тело обдало ледяным холодом, заставив содрогаться до костей, сердце тревожно заходило, руки затряслись.
Он, едва сдерживая дыхание, шепотом выругал мать за то, что так пугает.
– Паша! Ты слышишь меня?! – вновь донесся из кухонного окна крик отчаяния.
– Чево тебе? – с трудом отозвался Пашка, подойдя к окну. Сердце его так часто колотилось, что могло выскочить вон.
– Сынок, надо за хлебом бежать, – горестно проговорила она. – Совсем хлеба нет! Горе на мою голову! Сейчас уже отец воротится, беда будет. Милый, сбегай скорее. Может, еще успеешь?
– Сбегаю, – буркнул Пашка и пошел в дом собираться.
«Ах, что за наказание! – стонал Пашка, испытывая непосильные терзания совести. – Как не вовремя! Раньше бы за хлебом сходить! А теперь? Отец с минуты на минуту явится! А что, если Савелий сейчас ружье принесет? Теперь уже никак нельзя отлучаться. Может, отец отсутствие ружья и не сразу заметит, тогда успел бы я перехватить ружье и на место повесить. Вот наказание! Да ведь и хлеб очень нужен! Отец без хлеба не ест. А когда он голодный то по-особому злится. Тогда уноси ноги подальше, иначе пришибет и тарелку с борщом на голову оденет. Один раз так и было: и матери досталось и мне, а потом отец весь день грозовой тучей ходил, все что под руку попадалось – травмировал, даже платяной шкаф не пожалел и того кулаком ударил, до сих пор дверца неплотно закрывается. Фу-у-у, голова кругом идет». – Пашка протер мокрый лоб рукавом.
От этих воспоминаний Пашке еще хуже сделалось, по телу мурашки наперегонки забегали, для дыхания воздуху не хватало. А тут опять:
– Пашенька, ты идешь? – крикнула Евдокия дрожащим от переживания голосом.
– Иду! – нервно отозвался Пашка, чувствуя, как по спине повеяло смертьвещим холодком.
– Поторопись, милый! – умоляла мать. – Отец вот-вот придет! Наверняка уже к деревне подъезжает.
«Что, если отец и Савелий с ружьем во дворе столкнутся? – боялся Пашка. – Встретятся – мне погибель. Отец все узнает и про ружье, и про то, кто кому чего обещал – все тайны раскроются разом».
Пашка самому себе был не рад, он уже было задумал прямо сейчас бежать к реке и топиться: неохота жить больше. Да вот реки подходящей поблизости нету, а канава для такого дела не годится – мелковата. Проклиная непутевую жизнь, Пашка схватил авоську, сунул в карман деньги и спустился на улицу, а там, оглядываясь по сторонам, особенно в направлении леса, как затравленный волчонок, вышел за калитку. Деваться-то некуда: беда если уж приходит, то не одна – обкладывает со всех сторон, как жертву на облаве. Тут, выходит, чего не сделай – все одно: плохо будет. «Нет разницы, перец или горчица: хлеб без ружья или ружье без хлеба – бить все равно будут», – оправдывал он свое безнадежное положение, шагая по мостовой. Его путь был не долог – прошел через площадь и нырком в магазин. Но этого времени оказалось достаточно, чтобы все самое страшное произошло.
Пока Пашка ходил за хлебом, отец вернулся со службы как всегда взвинченный, только еда и дневной отдых могли привести его в хорошее расположение духа. Прежде всего, он потянул носом сытный кухонный воздух, затем холодно, по какой-то зловещей и старой привычке, приобнял жену, которая тщетно старалась унять дрожь и изобразила улыбку, как будто ей приятно. Потом разделся, умылся и отправился в комнату привести себя в порядок перед обедом.
Следует заметить, Петр носил исключительно военную форму: дома, в гостях, в городе, на новогодней вечеринке – везде. Ничего повседневного он не принимал, во-первых, потому что это позволяет экономить на одежде, благо армия одевает с ног до головы, во-вторых, он ценил внешний вид капитана русской армии, в-третьих, для стирки у него имелся еще один полный комплект. Петр был военный от костного мозга до последней пуговицы своего мундира.
Отсутствие на стене ружья Петр заметил не сразу, а только когда брился в комнате, стоя перед трюмо. Бритва исполнительно жужжала. Петр самодовольно следил за ее прогулкой по щетинистому лицу с тонкими усиками, закрученными кверху, как вдруг взгляд его невольно переметнулся на пустую стену за спиной. Петр немедленно обернулся. Да, стена сиротливо представила ему отсутствие ружья. Петр завершил бритье, выключил бритву, положил ее перед зеркалом и снова внимательно осмотрел стену без ружья, задумавшись, куда же оно могло пропасть?
– Пашка взял! – зло прошипел он. – Больше некому!
Сделав такое бесспорное умозаключение, Петр подошел к письменному столу и выдвинул ящик. Вместо прежних одиннадцати патронов, ему на глаза выкатились только шесть.
– Что же это получается?! – воскликнул Петр с досадой. – Бес-пре-дел! – прорычал он по слогам и, сжав кулаки, двинулся в кухню.
– Евдокия! – взревел он диким басом, выпучив наружу глаза.
Бедная женщина так вздрогнула, что выронила тарелку с мукой, в которой вываливала для жарки рыбу. Мука выбелила пол среди осколков злополучной тарелки.
– Где ружье?! – продолжал Петр тем же свирепым тоном.
– Ружье? – слабым голосом, робко переспросила она. – Какое ружье, милый?
– Мое ружье, что висело на стене, – перебивая шипение масла на раскаленной сковороде, проговорил Петр. При этом он сотворил дьявольски страшную гримасу и так пристально глядел на бедную жену, словно желал увидеть свое ружье у нее на лбу.
– А разве его там нет? – удивилась женщина, не зная, что сказать.
– Евдокия! Не зли меня! Говори, где Пашка! – прорычал Петр.
Только теперь до несчастной женщины дошло, что случилось нечто более ужасное, чем отсутствие хлеба. Господи помилуй! Теперь она вспомнила все: и утренний визит браконьеров, и долгий разговор Пашки с ними, ведь потом она так закрутилась, что обо всем забыла. Евдокия с ужасом глядела на мужа блуждающим взглядом.
– Где Пашка? – повторял Петр. – Отвечай!
– В магазин пошел за хлебом, – честно призналась она, желая отвлечь мужа от темы хоть ненадолго, чтобы успеть собраться с мыслями.
– А-а! Раньше нельзя было хлеба купить?! – заорал Петр, ужаснувшись очередным непорядком.
– Не вышло как-то, мы все утро на огороде работали, – объяснила Евдокия, скорбно опустив глаза.
– А ружье зачем взял, коли на огороде работал? – вернулся Петр к более существенной теме. – Отдал что ли кому?
Евдокия, чувствуя большую беду, промолчала. Всплеснув руками, она вздохнула и опустилась на табурет, боясь поднять глаза.
– Ты куда смотрела, когда он ружье брал? – свирепел Петр, метая на жену искры из глаз.
– Упустила, – пробормотала бедная женщина.
– Упустила?! – рявкнул он.
Евдокия обречено пожала плечами.
– Сын дураком растет. Соображения никакого не имеет. Но ты-то чего? – продолжал кричать Петр. – Нельзя вас дома оставить!.. Обязательно что-нибудь случится. Ружье унесли – неизвестно куда, хлеба нет – хоть с голоду подыхай! Из дома вещи выносят – она не видит, сын – дурак – бей не бей, а проку никакого. Для кого я работаю?! Сутками служу, деньги в дом приношу! А они все из дома тянут! Никакой от вас помощи! Одни только бедствия! – Петр размахивал руками, ревел в полный голос, и слышно его было далеко на улице.
Евдокия поникла, сидя перед беснующимся мужем, сгорбилась вся, не в силах чего-нибудь придумать в оправдание.
– Кому отдали ружье? – спросил Петр, когда перевел дух.
– Савелию, – тихим голосом призналась Евдокия.
– Какому Савелию?
– Браконьеру, он из тюрьмы вернулся.
– Что-о-о! – возопил Петр, он едва не задохнулся от возбуждения. – Браконьеру!!! – от злости он даже запрыгал на месте и потом произвел еще какие-то лихие коловращения, свойственные взбесившемуся человеку. – Этому негодяю! Тунеядцу! Подонку! Ружье отдать!
Евдокия не смогла больше ничего сказать и только всхлипывала в ответ. Слезы душили ее, ком ежом подкатил к горлу и там прочно застрял, сердце ныло, надрывалось от горя. А Петр был уверен, что только слепая корысть могла заставить Пашку ружье отдать, иначе быть не могло.
И вот в этот предельно напряженный момент в кухню, сам не свой, с траурным лицом и опущенными глазами вошел Пашка с хлебом в сетчатой авоське. Одного взгляда на отца и мать ему было достаточно, чтобы стало понятно: сейчас будет совсем плохо.
Петр обернулся и, увидев сына, тотчас сдулся и, как будто бы, на первый взгляд, даже успокоился. Он вонзил в Пашку такой суровый взгляд, которого было достаточно, чтобы убить слона наповал, решись тот заглянуть Петру в глаза.
От напряжения Пашка выпустил из рук авоську, но тотчас поднял ее, заставив мать вздрогнуть от ужаса. Но повалявшийся на полу хлеб не возмутил отца. Петр перевел дух и начал истязание несчастного грешника. Тут следует заметить, что при сыне Петр вел себя иначе. Разговаривая с Пашкой, он всегда держался спокойно и холодно. Говорил он мало – вся его речь в такие страшные минуты сводилась к четким и лаконичным приказам, распоряжениям и обвинениям, которые Петр произносил хорошо поставленным командным тоном. Он почти никогда не повышал голоса на Пашку и не доходил до истерики, как бывало при общении с женой, хотя пальцем ее никогда не трогал.
Пашка повернулся, чтобы осторожно положить хлеб на стол, но ему не дали.
– Стоять! – приказал отец.
Пашка застыл на месте, обречено держа авоську.
– Кру-у-угом! – скомандовал отец.
Пашка развернулся лицом к отцу. Евдокия, чувствуя жестокую расправу, собралась с духом и робко промолвила:
– Поели бы, а то щи пристынут.
– Подождут, – брякнул Петр, сгорая от нетерпения немедленно воздать должное сыну.
Евдокия громко вздохнула и, шмыгая носом, осторожно шептала: «Ах, что за наказание? Что делается-то? Нету покоя.
– Где ружье? – ледяным тоном проговорил Петр, взирая на сына орлиным взглядом.
– Отдал, – тихо сказал тот.
– Кому?
– Савелию.
– Для чего?
– Они голодные были, хотели зверя добыть на пропитание…
– Молчать, – Петр оборвал унылую Пашкину тираду. – А теперь все сначала, четко и ясно без всхлипов. Голову подними, равнение на меня.
Пашка выпрямился, поднял глаза только до отцовского подбородка, чтоб только ему в глаза случайно не заглянуть, а то страшно и отчеканил:
– Пожалел. Отдал ружье, чтобы Савелий и Неандерталец добыли зверя на пропитание во избежание голодной смерти. Очень просили. Не смог отказать.
– Прекрасно, – похвалил отец Пашку, за честный и полный ответ. – Скажи, ты знал, что ружье брать со стены нельзя ни под каким предлогом?
– Знал, – ответил Пашка одними губами и опустил голову.
– Равнение на меня, – снова потребовал отец. – Повтори.
Пашка выпрямился и промямлил:
– Знал.
– Громче.
– Знал.
– Ты знал, что до осени в лесничестве охота запрещена?
– Знал.
– Повторится ли такое еще раз?
– Нет.
– Хорошо. Этого достаточно. А теперь: кру-у-угом! Во двор ша-а-агом арш!
Зная, что сейчас будет порка, Пашка замялся, на глазах выступили слезы, и он промолвил:
– Я думал…
– Здесь я думаю! – оборвал его Петр и отчеканил: – Во дво-ор марш!
Пашка поник головой, развернулся и, было зашагал из кухни, как вдруг воскликнула мать:
– Хлеб, хлеб-то оставьте!
– Стой! – скомандовал отец. – Хлеб на стол!
Положив на стол хлеб, Пашка зашагал во двор, как солдатик. Петр последовал за ним, на ходу расстегивая пряжку, потом одним отточенным движением вытянул из брюк ремень, широкий и длинный, чистой кожи. Выйдя во двор, Пашка повернул к скамейке, что на заднем дворе. Глаза его блестели от слез, и он отчаянно сдерживал их, чтобы не выкатились. Просить пощады, ползать на коленях, обливаться слезами, давать обещания нельзя – все это только увеличит продолжительность наказания. Нужно старательно молчать. Стиснуть зубы и молчать. Все равно от отца никуда не денешься, хоть море переплыви – и там достанет.
Когда они подошли к плахе, отец звонко хлопнул ремнем по ладони и холодно распорядился:
– Разде-е-вайсь!
Пашка вздрогнул, шмыгая носом и глотая сопли, расстегнул ремень. Руки его дрожали, пальцы не слушались. Опять застряла застежка молнии на ширинке.
– Живее! – потребовал отец.
Пашка заторопился, отчаянно дергая застежку деревянными пальцами. Наконец поддалась, и штаны сползли под ноги. Потом снял рубашку, бросил ее на пень с торчащим в нем топором, переступил через штаны, спустил трусы и лег животом на скамейку. Тут Пашка замер, едва сдерживая дыхание, зажмурился. По бокам выступили ребра, по спине и рукам пробежали мурашки, судорогой сковало мышцы – всем телом он ждал наступление боли.
А в это время Евдокия беспокойно выглядывала в окно, опасливо сдвинув беленькую с васильками занавеску. Бедная женщина переживала: крестилась и шептала молитвы, чтобы отец не забил Пашку до смерти.
– Ну все, сынок, – обреченным голосом начал Петр. – Назначается тебе десять ударов за ружье и пять ударов за каждый патрон. Итого пятнадцать ударов, – подсчитал он, а потом добавил: – Но я решил простить тебе пять ударов за честность. Следовательно, остается только десять.
Однако Петр и сам был рад такой щедрой скидке: после дежурства в гарнизоне у него еще болел правый кулак от разборки с подчиненными. Он был убежден, что солдат – существо неблагоразумное. Пока по морде не съездишь – не поумнеет. «Порядок в сознании солдата можно навести только силой», – любил он повторять по каждому поводу. Сказал он это сейчас и Пашке, после чего приступил к исполнению приговора.
– Ну, сын, считай, – объявил он и размахнулся. – Громко.
– Раз.
Бил отец не в полную силу, но вкладывал в каждый удар определенный смысл. Таковым было жертвоприношение Петра строгому порядку в родной семье. «Ты должен уметь правильно думать», – рассуждал он.
– Два.
Пашка всегда стойко переносил порку, терпел изо всех сил. Так воспитывали его с самого раннего детства. Спина и зад давно притерпелись к суровым истязаниям. Вот только воспитание это не шло впрок: Пашка никак не мог научиться правильно думать.
– Три.
«Это у тебя, сынок, от избытка хорошего питания мозги жиром заплыли, – объяснял отец в прошлую порку. – Ты, наверное, слишком много кушаешь, – заключил он и урезал Пашкины порции вдвое. Парень мирился с такой участью и никогда не просил добавки, а отец внушал: «Так нужно для твоей же пользы». Правда мать сына жалела, и когда отец не видит, подкармливала, чтобы Пашка от истощения не кончился. Дополнительно наливала ему супу, клала больше картошки и луку.
– Четыре.
После четвертого удара Пашка обычно начинал думать. Сознание включалось, как лампочка одним щелчком, когда самое страшное – ожидание боли – оставалось позади, и боль уже становилась непрерывным горячим ощущением. Так организм приспособился терпеть. Обычно Пашке получалось думать несколько дней после порки, тогда он совершал одни только обдуманные поступки. Но потом это важное свойство проходило, и Пашка вновь забывался. Долго думать, как от него требовали, никогда не получалось. Правильные мысли становились такими короткими, что не продвигались дальше садового забора, а за ними он начинал думать уже по-своему, и отцу это очень не нравилось.
– Пять.
Петр всегда убеждал сына, что для армии так хорошо: там солдату лишнего думать не нужно, потому что все и обо всем подумают за него командиры. Петр, что ни день, внушал сыну мысль о будущей карьере на службе отечеству. Только Пашка еще не решил, хочет он служить в армии, как отец, или нет.
– Шесть.
В школе Пашка думал тоже не достаточно хорошо, поэтому учителя переводили его из класса в класс исключительно из чувства жалости к этому робкому, забитому и безобидному существу, кстати, очень исполнительному и бесхитростному.
– Семь.
Пожилая соседка, проходя в тот раз мимо дома Вертодубовых, прислушалась, решила, что кто-то выбивает половик от пыли, но, не дождавшись, с кем поздороваться, двинулась к своему дому.
– Восемь.
На самом деле в последний раз Пашку били только три недели назад, за то, что он опоздал на обед на семь минут! Тогда он чего-то в лесу задержался. Отец без сына к еде не приступал, набравшись терпения, сидел за накрытым столом и всюду бросал свирепые взгляды, поглядывал то на часы, то на еду, то на бедную свою жену и при этом исходил слюной. В полной тишине было слышно, как он вертит ложку на столе. Петр глядел на ложку и размышлял, какое наказание придумать сыну на этот раз. И вот в кухню вбежал Пашка, весь запыхавшийся, разгоряченный погоней за упущенным временем. Было назначено семь ударов ремнем. Те предыдущие синяки еще не успели забыться Пашкиной кожей и теперь темнели среди свежих красных полос.
– Девять.
Пашка терпел, закрыв мокрые глаза, и до боли в пальцах держался за края скамейки. Очень боялся он застонать, замычать, зашипеть, потому что за каждый подобный звук отец прибавлял еще по удару, более болезненному, чем предыдущие. Пашка шмыгал носом и сжимал зубами нижнюю губу, а отец прислушивался, гад. От прокушенной губы, Пашка почувствовал кровь, но продолжал мужественно терпеть. Кроме счета (Пашка выдыхал цифры как мог отчетливей), наказание проходило в молчании, только по всему двору эхом раздавался звонкий шлепок ремня по голому телу, заставляя вздрагивать мать в доме, кур во дворе и кота в саду.
– Десять.
Когда муштра закончилась, весь мокрый от напряжения, Петр вытер со лба пот, почесал под мышками и принялся вставлять ремень в брюки. А Пашка лежал дышащий, длинный, исполосованный красными следами ремня. Приходя в себя, он гадал, умрет он теперь или все-таки останется жить.
– Подъем! – скомандовал Петр, закончив вдевать ремень на место, а потом любезно добавил: – Вставай, теперь надо покушать, сынок.
Евдокия закрыла лицо руками и, качая головой, отошла от окна.
Пашка, тяжело дыша, боль ни боль, тотчас начал подниматься. Он хорошо знал, что обжигающие шлепки ремня он будет чувствовать еще минут двадцать, потом они прекратятся, останется жгучая боль, которая начнет стихать через пару часов, но тело будет болеть до завтрашнего дня, а ощущение ремня на коже сохранится еще пару дней, и затем пропадет окончательно. Спать все это время придется на животе.
– Одевайся! – приказал отец. – Через три минуты чтоб сидел за столом. Я буду ждать, – бросил он и пошел в дом.
Евдокия, услыхав стук входной двери и тяжелые шаги мужа, опомнилась и завертелась на кухне, нужно поскорее нарезать хлеба, подогреть обед заново и разлить по тарелкам. Между тем к Пашке подбежала его любимая кошка и, пока он одевался, стала тереться о ноги.
Молчание висело над столом все то время, пока они ели. Не дай Бог, хлюпнуть, чавкнуть или неловко скребнуть ложкой по тарелке. Пашка стиснув зубы, не сразу нашел менее болезненное положение на самом краешке табурета. Ел он без аппетита, скорее делал вид, чтобы не прогневать отца. Зато теперь ему было все равно, когда Савелий и Неандерталец принесут ружье, и придут ли они вообще. И от понимания этого на душе стало вдруг легче. Евдокия то и дело подскакивала, чтобы подать мужу и сыну второе блюдо, еще салату и потом компот на третье. Петр с задумчивым видом пережевывал мясо, соображая себе, как теперь вернуть ружье. Трудная эта задача. Да и поступок сына может обратиться для всей семьи хлопотами перед законом.
После обеда, все еще продолжая думать о ружье, Петр ушел в гостиную и сел в кресло с тяжелым хмурым лицом. Пашка удалился к себе и лег на кровать. Евдокия, как только закончила приборку на кухне, осторожно проникла в комнату сына.
– Сыночек, давай я тебя полечу, – предложила она робким шепотом.
– Так пройдет, – глухо, в подушку ответил Пашка.
– Само не пройдет, надо мазью ушибы обработать, – настаивала мать. – Милый, тебе ведь легче станет.
– Не надо, все равно еще бить надумает, только зря лекарства переводить, – пробормотал он.
– Пашенька, а хочешь, я для тебя на балалайке сыграю? – со слезами на глазах проговорила мать. – Старухи в деревне говорят, балалайка заболтает любые болезни.
– Не хочу, мама, – промычал он. – Я так перетерплю.
Больше всего на свете Пашке хотелось, чтобы сейчас к нему никто не лез.
Евдокия всплеснула руками, тяжело вздохнула и преисполненная скорби оставила сына наедине с его болью.

На другой день, вечером, я и наш участковый лейтенант Инин пришли в дом капитана Вертодубова. Имея в виду безупречную репутацию добросовестного, честного охотника, мы приняли решение вернуть Петру его ружье. Но согласно Правилам ответственности за нарушение безопасности и условий хранения оружия в доме, Петру выписали штраф на довольно внушительную сумму.
Петр принял ружье из моих рук. Потом хмуро и разом, как говорится, с плеча, отвалил всю штрафную сумму на глазах бедной жены и несчастного сына, которые в эту минуту, цепенея от страха, терзались такими ужасными мыслями в ожидании расправы, что не приведи Господь, таких пыток себе насочинять. Расписавшись в квитанции за уплату штрафа, Петр пригласил меня и милиционера к столу, выпить чаю с пирожками, а то еще чего покрепче пригубить. От чая мы не отказались, а спиртного пить не стали. Пока Евдокия накрывала на стол, Инин стал расспрашивать Пашку, требуя, чтобы тот рассказал все, что произошло утром.
Пашка, униженный и напуганный, не сразу собрался с мыслями, но понукаемый отцом, принялся докладывать четко и ясно, как на плацу, да так быстро тараторя, что Инин едва успевал за ним писать на листках, прикрепленных бельевой прищепкой к фанерке за место планшета. Работы было много: Пашка пересказал весь разговор с браконьерами, не упустив при этом ни одной даже самой мелкой и незначительной детали, поэтому беседа растянулась надолго. Я пил чай, Инин, не прерывая содержательного доклада подростка, тоже, время от времени, делал большие глотки, Петр запивал чаем Пашкины слова, в негодовании наблюдая за сыном. Пашка был в ударе, слушать его было необыкновенно интересно. К тому времени, как я допил чай, он закончил свою исповедь, жалобно каясь и оправдываясь, полностью осознавая свою вину. А затем раболепно пообещал, что такого поступка больше никогда в жизни не совершит, к ружью не прикоснется, чучелами заниматься не будет, а те, что есть, отдаст в музей природы хоть завтра.
Наконец Инин поставил последнюю точку и подал исписанную бумагу Пашке, чтобы тот сделал внизу свою подпись. Я с недоумением глядел на несчастного паренька и думал, до чего ж он жалкий. Тогда еще я не подозревал о вышеописанных порядках в семье Вертодубовых и потому про себя удивлялся: «Боже мой, каким безвольным и ничтожным растет этот мальчишка».
Больше всего на свете Петр ценил честность. Узнав теперь все подробности произошедшего, он даже немного пожалел сына и передумал пороть его за уплаченный по его вине штраф. Когда мы с Ининым, поблагодарив за гостеприимство, ушли, Петр бережно достал из кармана штрафную квитанцию, разгладил ее, пробежал по ней глазами, так словно это был лотерейный билет с хорошим выигрышем, затем показал квитанцию сыну и благодушным тоном объявил:
– Не беда, сынок, эти деньги ты мне заработаешь, все до последней копейки, – после чего, улыбнувшись такой неожиданной своей идее, дружески похлопал сына по плечу.
На другой день, заступив на службу, Петр зашел в кабинет к своему командиру – майору, и заговорил с ним о Пашке. Этот майор строил баню с наружным бассейном на территории воинской части. Петр решил, что это будет самое лучшее и надежное место ссылки для любимого сына. Майор не без удивления согласился принять Пашку в качестве разнорабочего, тайно рассчитывая, что несовершеннолетнему подростку платить можно будет поменьше и, сгорая от любопытства, поинтересовался:
– Послушай Петя, тебе сына не жаль? Тут ведь солдаты едва справляются. На рытье котлована выматываются до потери сознания.
– Ничего, пусть привыкает, товарищ майор, – невозмутимо ответил Петр. – Он должен знать, как тяжело достаются нам деньги.
Майор пожал плечами и назначил сумму недельного заработка. Тогда Петр быстро подсчитал на калькуляторе, что Пашке придется махать лопатой на стройке два месяца и три дня с одним выходным в неделю, чтобы полностью вернуть штраф, и согласился. А на следующий день Пашка приступил к работе.
– Ничего, солдат, терпи, – говорил Петр сыну, вернувшемуся с исправительных работ. – Коли голова не развивается, тогда хоть физически закалишься. Знай, работа делает человека человеком, так сказал Маркс… или Энгельс, не помню кто. Вырастишь у меня, Пашка, выносливым и крепким. Так товарищ Сталин в прошлом веке воспитывал целые народы. Неужели я тебя одного не воспитаю.
Изможденный, грязный, худощавый Пашка, еле держась на ногах, соглашался на все сразу одним кивком, после чего без ужина уходил в комнату, падал на кровать и тотчас же проваливался в глубокий сон, как в темную яму небытия.
Евдокия, втихомолку обливаясь слезами, убирала со стола, но не смела разбудить сына, чтобы немножко покормить его. Сердце бедной женщины надрывалось каждое утро, когда она провожала Пашку на каторгу. А про себя ругала мужа, называя его бесчувственным, жестоким и хмурым, а однажды не удержалась и перед портретом мужа, что висел на стене в гостиной, обозвала его тираном.
Через пару дней Петр все же смилостивился и пообещал сыну следующее:
– С завтрашнего дня добавлю тебе порцию щей на обед, а то больно уж ты худоват у меня. Косточки повсюду выпирают. Лопатками, наверное, весь матрас издырявил, а на покупку нового еще нужно суметь заработать.
По выходным, чтобы Пашка не скучал без дела, Петр определил ему работу: три часа до обеда на картофельном поле – прополка без права выхода за пределы этого поля.
– Ничего, сынок, каникулы каждый год бывают, – объяснял Петр, стоя над Пашкой в поле, когда тот, согнувшись вдвое или ползая на коленях, выщипывал лишнюю травинку. – А месяц в школе пропустишь – не беда. В тебя все равно знания не идут.

Егор сильно переживал гибель лосихи и ее маленького теленка. Кровавая драма в лесу расстроила его нервы. Несколько ночей подряд он подолгу не мог заснуть, а потом ему снились кошмары. Он потерял аппетит, которого у него и так почти никогда не было. Макар готовил для Егора успокоительные отвары из пустырника, мяты и корня валерианы, но это мало помогало перевозбужденному организму.
– Эх, бедный мальчик, – грустно вздыхал Макар, – горячая у тебя кровь, больно уж ты нервный. Срываешься. Нельзя так надрываться подростку, да еще в таком ранимом и трудном возрасте. И зачем тебя отец с собой взял? Лучше бы ты дров мне в тот раз наколол. – Так рассуждал Макар, хлопоча вокруг любимого Егорушки.
Лосенок недолго дичился. Эрвина он признал сразу, с Егором быстро подружился, остальных работников лесничества тоже скоро перестал пугаться. Мальчики прилежно заботились о маленьком друге. Освоившись, лосенок пил молоко из бутылочки, ел свежескошенную траву и зеленые ветки. Мальчики выводили лосенка на прогулку во двор, а на ночь запирали в сарае. Забота о сироте повлияла на здоровье Егора благотворно. Теперь он все дни проводил вместе с животным, играл с ним, ласкал, кормил и сам быстро поправился.
В какое-то воскресенье, отказавшись от прогулки к морю, Егор и Эрвин направились в Пруссовку. Теперь Егор знал все, что касалось Пашкиного участия в браконьерском деле. Порка несчастного, крики Петра, которые было слышно на улице, визит участкового милиционера и прочие сплетни мгновенно разнеслись по селу, как ветром. Кипя в душе, Егор еле дождался выходного дня. Пашку ждало возмездие от бывших друзей.
В тот день Пашка добросовестно трудился в поле под палящими лучами августовского солнца. Он весь взмок в своей потрепанной футболке и протертых до дыр штанах. На грязных ногах с черными дугами под ногтями – сандалии. Голову прикрывала серая кепка, которую он время от времени снимал и обмахивал ею лицо. По распоряжению отца, Пашка окучивал картофельные кустики, не задумываясь над глупостью этого задания. Впрочем, прикажи отец протирать листья влажной тряпочкой от пыли, Пашка бы ничуть не смутился и принялся исполнять. Скучать ему и в самом деле было некогда.
Вот за этим пустодельем его и застали ребята.
– Эй, ты! – крикнул Егор с дороги.
Пашка выпрямился и обернулся с изможденной улыбкой. Он сперва даже простодушно обрадовался тому, что его навестили друзья. Но, заметив сердитый вид Егора, смутился, а улыбка медленно сползла с лица.
– Поди сюда! – желчным тоном приказал Егор.
Пашкино лицо побледнело. В голосе Егора он почувствовал угрозу. Эрвин тоже стоял молчаливый и хмурый.
– Чего замер? Двигай сюда! – повторил Егор.
Пашка выронил мотыгу и, покорный тяжелой судьбе, направился к мальчикам, перешагивая через грядки, длинный, как аист. Суровый, полный неприязни, взгляд Егора вызывали на душе беспокойство. Пашка смутно догадывался, в чем причина визита друзей. Неужели они сердятся за убитых лосей? А может, есть другая причина? Пашка двигался через грядки и силился вспомнить, чего же такого он мог натворить еще? Но ничего другого более существенного Пашке на ум не приходило. Значит, сейчас влетит за лосей. За ружье его наказали, за штраф – тоже, а вот за лосей еще не пришлось отвечать. И какое наказание будет за это? Наверное, мордобой или даже смертная казнь. Чем ближе Пашка приближался к ребятам, тем сильнее колотилось его сердце. Все тело охватила какая-то слабость, какая-то неуверенность, а ноги и руки быстро наливались тяжестью, становились непослушными. Во рту пересохло, и голова закружилась до дурноты. Но деваться было некуда. Как только Пашка подошел к мальчикам, Егор спросил:
– Ты помог браконьерам?
Пашка застыл на месте. От этого вопроса у него подкосились ноги, а в груди как будто что-то оборвалось, наверное, последняя надежда на помилование. Он не сразу ответил, лишь снял с головы кепку и протер ею мокрые лоб и лицо, а потом, сжимая ее в руке, печально уставился с высоты своего аистового роста на Егора и Эрвина. Он был на голову выше обоих мальчиков.
– Ты чего молчишь, предатель? – сказал Егор, сжимая кулаки от разгорающейся внутри ярости.
– Я, – тихо произнес Пашка.
Егор вонзил в него свирепый взгляд. Эрвин хранил молчание, с сочувствием глядя на своего деревенского друга.
– Ты ведь выдал лосиху с телятами негодяям! – воскликнул Егор. – Ты ружье дал?
– Ну я, – признался Пашка одними губами.
– И чего за него пообещали? – Егор уже обо всем знал, однако хотел слышать это еще раз из Пашкиных уст.
– Чучело, – прискорбным голосом ответил Пашка.
Эрвин поглядел на него с ужасом. Дурак, Пашка, хоть бы сейчас приврал чего. Егор тотчас залился краской гнева. Откровенное признание негодяя взбесило его.
– Ах ты гад! – воскликнул он.  – Они убили их! Знаешь?!
Пашка вздрогнул, ему захотелось провалиться сквозь землю с концами. А Егор продолжал:
– Ты предатель! – Не выдержав, Егор разразился такой бранью, которая до сих пор вызывает споры в нашей семье, где он нахватался таких неприличных слов?
Пашка жалостливо глядел на него сверху, весь раздавленный и обессиленный. Больше он ничего не соображал. Мозг его отключился.
Егор, выведенный из себя святым простодушием и оскорбительным безмолвием этого парня, бросился на него с кулаками. Пашка едва только попытался заслониться руками, как Егор сшиб его с ног, и оба они повалились на землю. Пашка отпихивался, инстинктивно колотил Егора слабыми кулаками, старался перевалить его на спину и ожесточенно сопел, можно было подумать, что он лишь изображает видимость, будто дерется или защищается, потому что по-настоящему бить он не умел и не хотел, тем более, сейчас, чувствуя неоспоримую силу противника. Егор же колотил, что было духу, выговаривая при этом все то, что он о Пашке думал, и беспомощность того прибавляла ему злости. В конце концов, Егор схватил Пашку за горло, совсем потеряв над собой контроль.
– Не надо, Егор! – воскликнул Эрвин. – Оставь его! Хватит!
Но Егор не слышал, повалил Пашку на землю и продолжил метелить, купая в грязи. Тогда Эрвин бросился к ним, схватил Егора за руку и, увертываясь от его ударов, потащил от Пашки.
– Убери грабли, дурак! – прошипел на него Егор и ударил Эрвина по ноге.
– Егор! Ты убьешь его! Хватит! – кричал Эрвин. – Он уже достаточно наказан! Слышишь? Оставь его!
– Отвали! – отозвался Егор, сжимая Пашкино горло, так что тот хрипел, шипел и задыхался.
– Да остановись ты, сумасшедший! – воскликнул Эрвин и так рванул Егора за шкирку, что тот сразу откатился от Пашки.
Егор, весь разгоряченный и задыхающийся, с разбитым в кровь носом, живо поднялся на ноги, крепко двинул Эрвина в плечо, потом злобно глянул на распластавшегося у ног Пашку и презрительно в него плюнул.
– Довольно, Егор! – проговорил Эрвин, сдерживая дыхание. – Слышал? Вся деревня говорит, как Пашку отец отодрал за ружье. Хватит с него.
Егор стоял, тяжело дыша, вытирал под носом кровь и размазывал по лицу грязь. Светлая его рубашка, выпачканная в земле, была порвана, штаны покрылись слоем грязи. Избитый Пашка тяжело сопел, валяясь между грядками, как червяк.
– Мало ему! – проговорил Егор, отряхивая руки. Затем поглядел на Пашку и добавил: – А тебя, гад, чтобы я больше в глаза не видел! Попадись мне еще! – Потом повернулся и пошел прочь.
Эрвин бросил на Пашку взгляд полный жалости и было двинулся к нему, чтобы подать руку, помочь подняться, но вдруг передумал, отвернулся и последовал за Егором. Если Пашка умеет убивать и делать чучела из других, пусть сам и выкарабкивается, заключил он.
Прежде всего, мальчики направились домой к Эрвину. Егор хотел помыться, чтобы не показываться на глаза родителям в таком изодранном виде, а Эрвин пообещал ему одолжить одну из своих рубашек. По дороге Эрвин обмолвился:
– Это все Велняс. Это его злодеяния. Он посылает нам беды одну за другой.
– Но разве твой дед не может справиться с Велнясом? – спросил Егор. – Ведь у него прусский идол.
– Дедушка борется с демоном, но Велняс не унимается, – объяснил Эрвин.
– Почему? Ведь раньше Гентас легко с ним справлялся, – недоумевал Егор.
– Я не знаю, и дедушка молчит, – грустно проговорил Эрвин. – Он не желает говорить на эту тему.
– Выходит, Пашка тоже во власти демона? – ехидно сказал Егор.
– Да.
– Как это он так влип?
– Пашка – слабак, и Велнясу легко подчинять его своей воле.
– Понятно, – вздохнул Егор и добавил с презрением: – Но я все равно ненавижу его, он предатель.
– Ему нужно помочь найти в себе силы избавиться от влияния Велняса, – произнес Эрвин и заключил: – Он должен бороться.
Пашка еще долго лежал на земле, приходя в себя после побоев. Чувствовал он себя отвратительно: в ушах звенит, во рту вкус крови, мышцы болят. Давя пальцами комья земли, он всхлипывал от обиды, пожиравшей его многострадальную душу. Его мучили чувства безысходности и отвращения к самому себе. Потом он опомнился. Надо возвращаться на грядки, а то придет отец и увидит, что он не выполнил заданную норму. Отец снова рассердится. Надо вставать. Превозмогая боль, Пашка, начал подниматься, но руки и ноги не слушались. Едва только он встал на четвереньки, как снова рухнул на землю и заскулил, обливаясь слезами. Сил больше не было. Так он и лежал, глотая землю, пока за ним не пришел отец, чтобы позвать домой.
Обеденный перерыв, милый.
Эти слова эхом раздались в Пашкиной голове несколько раз откуда-то с неба. И слезы выкатились из его глаз. Петр, увидав избитого сына, встал над ним и, не скрывая злобы, сдержанно проговорил:
– Так, так, так. Кто это тебя так отделал?.. Что?.. Не слышу… Егор? Сын лесника? Ах вот оно что! Остолоп! Слюнтяй! Дрянь! Не смог защититься! Ты что же это, подлец, натворил? Как ты позволил втоптать себя в грязь каким-то малолеткам?! И как ты будешь в армии служить?!
Такое досадное происшествие – унижение сына – Петр принял на свой счет, как личное оскорбление, однако, чувствуя и свою вину в том, что недосмотрел за ружьем, против лесников злобу не затаил. Это Пашка во всем виноват.
А Пашка тем временем едва подавал признаки жизни стенаниями, копошился в земле, ожидая очередной расправы теперь уже за свое поражение в драке.
– Подумать только, какой-то паршивый сынок лесника замочил моего сына и перемешал с грязью! – произнес Петр. – Удивительно! Как неожиданна наша нескучная жизнь! Я думал, такое случается только в кино. Ладно, хватит валяться, как в постели. Пора вставать, сынок. Тебя ждет еще много работы. Подъем! Тьфу, размазня! – брезгливо сплюнул Петр и, схватив Пашку за шкирку, вытащил его из грязи, поставил на ноги и, улыбнувшись, пообещал: – Ничего, сынок, я из тебя все равно бойца сделаю.
Пашка еле плелся домой следом за отцом, понурив голову. На улице Грез он потерял сознание и повалился на брусчатку, но отец, хлопками по щекам, привел его в чувства и поднял за шкирку. После чего напомнил:
– Знай, сынок, в трудную минуту папа всегда придет на помощь.
Евдокия с нетерпением ожидала сына и мужа на обед и время от времени выглядывала в окно. И вот, высунувшись и поглядев на улицу в очередной раз, она вдруг увидела их, а также застывших от недоумения односельчан. Люди взирали на отца и сына с недоумением. И была такая тишина, что казалось, весь мир замер, созерцая печальную картину. Вскрикнув от ужаса, Евдокия решила, что это Петр так отметелил сына родненького. Ну за что в него бесы вселились?! Она зарыдала в голос и немедленно кинулась в комнату к портрету мужа, чтобы излить на него проклятия, поскорее, пока он сам не явился и не застал ее за этим непростительным занятием. Лишь когда Петр объяснил жене, что случилось на самом деле, она тогда успокоилась, и даже осмелилась пошутить, пока Пашка мылся в ванной:
– Представляешь, Петя, я уж часом подумала, это ты Пашеньку избил. Поругать тебя хотела немножко. – Всхлипнув, она улыбнулась мужу, отчего Петр бросил на нее язвительный взгляд, мол, что не угадала? Так тебе и надо.
Когда Пашка, хромая, приплелся к столу, Петр окинул его строгим взглядом, взял ложку и принялся хлебать щи, закусывая черным хлебом. Его примеру последовала Евдокия, коротко и печально улыбнувшись сыну, она тоже взялась за суп, поглядывая, как он будет есть. Но Пашка заталкивал в себя пищу принудительно, чтобы не прогневить отца отсутствием аппетита, но вдруг его, несчастного, стошнило прямо под стол.
– С этим хлюпиком только продукты переводить, – огрызнулся Петр и откинул свою ложку.
Мать беспокойно захлопотала возле Пашеньки, пока тот с бледно-зеленым лицом, сидел на стуле, покачиваясь от горя и мути. После, осмотрев Пашку с ног до головы, Петр заключил, что к работам парень больше не годен, пусть отлежится. Огласив медицинское предписание, он отправил комиссованного сына в постель и до следующего утра не беспокоил. Однако и без присутствия отца в Пашкиной голове еще долго звучали его слова: «Готовься, сынок, в армии будет не легче. Не отвяжусь от тебя, пока офицером не станешь, а коли до генерала не дослужишься, все равно поймаю – отдеру». Только Пашка до сих пор еще не решил для себя, хочет он связывать свою жизнь со службой в армии или не хочет. Впрочем, отец его желания и спрашивать не собирался. Натянет на него гимнастерку и отправит в строй под зад пинком.
До глубокой ночи несчастный Пашка страдал, валяясь в постели без сна и подумывая о петле. Но маялся и мучился он не от отцовских истязаний и унижений, ни от боли, ни от разбитого в кровь лица и большого синяка под заплывшим глазом, а угнетала его размолвка с друзьями. Не стало больше ее. Единственной, настоящей, искренней дружбы, которую он больше всего на свете ценил. От этой кошмарной мысли Пашке жить больше не хотелось. Последняя радость его – эта дружба и та сгинула, пропала бесследно во мраке беспощадного мира, который не возможно понять, также как не разгадать его глубокой тайны: отчего этот мир так жесток. Откуда столько зла берется, и когда оно пропадет совсем?.. Пашка мучительно долго искал ответы на эти вопросы, но не мог найти. Он знал только одно: надо думать. Много думать, всегда думать, каждый свой шаг и поступок обдумывать, прежде чем его совершить. Он хорошо понимал, все его беды происходят от недалекого ума. Терзаясь мыслями о том злополучном поступке с ружьем, Пашка рыдал, да так, что подушка насквозь пропиталась слезами, и ее пришлось сбросить на пол. Пашке казалось, сделай он что-нибудь с собой, отец и там, на том свете его достанет, покою не даст, за то, что руку на себя наложил, замучит. Много раз Пашка об этом помышлял, но убить себя никак не решался: образ плачущей матери появлялся перед его глазами, и петля тотчас развязывалась.
Вечером Евдокия прибиралась на кухне, а Петр, заканчивая ужин, погрузился в томную задумчивость, потом он поднялся из-за стола и отправился в комнату, помечтать о будущем, попутно ущипнув жену в мягкое место, чтобы не расслаблялась.
– Аты, баты, шли солдаты… – мурлыча себе под нос бравый марш, Петр устроился в кресле и погрузился в какие-то свои мысли.
О чем мечтал капитан Вертодубов, для нас осталось загадкой. Знай, Петр в тот день, что против него готовится заговор, вряд ли бы он сейчас находился в таком спокойном и мирном расположении духа. Но уже через несколько дней, по настоянию сердобольных односельчан, наблюдавших то, как отец ведет избитого сына, состоялось первое закрытое собрание по делу жестокого обращение с несовершеннолетним. А потом в дом Вертодубовых явилась комиссия. Делегаты расспросили и осмотрели Пашку, сделали предупреждение Петру, после чего истощенного парня отправили в больницу на целую неделю, там его подлечили, напичкали витаминами и микроэлементами, а спустя неделю отпустили к любящей матери на домашнее долечивание и откорм. Евдокия встретила сына в объятия и, обливаясь счастливыми слезами, благодарила судьбу за помощь, хотя сердце ее в те дни разрывалось на части.
От работы на стройке Петр сына временно освободил. В те дни Петр ходил смурной и время от времени исподтишка заставлял Пашку делать сто приседаний, двадцать отжиманий от пола, чистить ботинки, стирать и гладить его военную форму или посылал на огород пересчитывать картофельные кусты. Пашка исполнял поручения добросовестно. Петр остерегался производить телесные наказания, которые оставляют следы на коже, вместо этого, когда он очень сердился, поднимал Пашку ночью и принуждал драить унитаз зубной щеткой до блеска. При этом он стоял над сыном, курил и поговаривал:
– Ничего, сынок, пусть комиссия осматривает тебя хоть на ощупь, новых следов моего ремня и синяков не отыщет. Но за судебные разбирательства ты еще ответишь мне сполна, – обещал он и ехидно ухмылялся.

Но вернемся на некоторое время в прошлое. На другой день после ареста Савелия, за убитыми животными приехал чиновник с помощниками, они забрали трупы с собой в город. Комитет решил распорядиться ими по своему усмотрению.
Маленький сирота лосенок с забавными кудряшками на лбу так освоился в новой семье, что полюбил всех нас и даже Анну, хотя и видел ее редко из-за того, что она целыми днями пропадала в кабинете и писала научные статьи, а когда выходила на божий свет, то с большим опасением поглядывала на скачущего лосенка, опасаясь, что тот однажды потопчет ее бесценные растения в питомнике. Во избежание этого несчастья, она распорядилась соорудить для лосенка вольер пока он не станет самостоятельным, чтобы отпустить его в лес на вольную жизнь. Однако выращенные человеком лоси, так привязываются к хозяевам, что становятся домашними. Мы рассчитывали на это и надеялись, что когда лосенок вырастит, то будет иногда возвращаться к нам из леса за угощением.
В лосенке Егор нашел себе нового друга. Но в сентябре мальчику придется вернуться в город на занятия, тогда за лосенком будет ухаживать Эрвин. О предстоящем расставании никому не хотелось думать. Пака наша семья была в сборе, мы отгоняли прочь грустные мысли. Ведь лето еще продолжалось.
Однажды, после посещения церкви в честь праздника Преображения Господня, Егор подошел ко мне и спросил:
 – Пап, а ты все еще не знаешь, отчего Судьба так сурова? Помнишь, тот вопрос, который задавал отважный лягушонок в прусской сказке?
– Нет, не знаю, сын, потому что этого не знает никто, – проговорил я.
– Даже Бог? – удивился Егор.
– Ну… Бог, наверное, знает, – ответил я. – Ведь это Он сотворил наш мир таким.
– Тогда почему он молчит?
– Он хочет, чтобы люди сами нашли ответ.
– А когда мы найдем, жизнь станет лучше?
– Да, сын, думаю, тогда многое изменится.

Глава VIII
Прощение

В тот год ясная, теплая погода установилась с середины августа и продолжалась до конца лета. Еще совсем недавно небо бороздили мрачные тучи, из которых будто тюль свисали серые потоки ливней, и было довольно прохладно. Обычно я выходил на луга и смотрел по сторонам, наблюдая за перемещением дождевых туч вдали. Если они хорошенько прольются, израсходовав всю накопленную воду, не достигнув нашего леса, или ветер изменит направление и погонит тучи мимо, тогда ненастье пройдет нас стороной. Но пасмурные дни тянулись один за другим, и не было среди них просвета, пока, наконец, в одно ветреное утро небеса не расчистились, сделались кристально-прозрачными, а дожди прекратились.
Море было спокойное, теплое. Ветерок гулял по песчаным пляжам, колебал колоски трав и дышал цветами шиповника. На петлистых стеблях мышиного горошка созрели длинные стручки, из которых дети любят добывать мелкие сладковатые зерна и лакомиться ими. Некошеные луга поднялись по пояс. В парном, тонко благоухающем луговыми цветами воздухе, звонко стрекотали кузнечики. Лес тоже стоял молчаливый, задумчивый. Рябины пылали яркими гроздями в гуще листвы. На зеленых платьях берез редкими золотистыми украшениями поблескивали рано пожелтевшие листья. Кипрей почти всюду отцвел, запушился на подсохших соцветиях, и теперь семена его разлетались на серебристых пушинках по всем окрестностям. Зато вместо кипрея по опушкам обильно цвела золотая розга, густая, высокая, привлекательная трава для насекомых – охотников до нектара. Мухи, пчелы и бабочки крутились над золотистым дымом цветов со звонким гудением. Птицы начали сбиваться в стаи; мелкие виды кормились в кронах деревьев, крупные – на лугах, собираясь с силами перед дальней дорогой на юг – им теперь не до песен.
В один из таких сухих солнечных дней мы с Плутом направились на обход леса, а между делом, я намеревался собрать грибов и захватил с собой корзину. Плут бежал впереди и тщательно рыскал по кустам, грибы его ничуть не интересовали, вместо этого пса привлекали норы мышей и кротов. Их Плут исследовал с особым рвением, быстро-быстро работая лапами, так что из-под его брюха извергался земляной фонтан. Плут никогда никого не ловил и немедленно бросал раскопки, когда я удалялся от него на значительное расстояние, но это азартное занятие его все равно увлекало. Мы продолжали двигаться лесом, и Плут попутно вынюхивал метки лис, ночные следы барсуков и енотовидных собак. Вскоре я вошел в старый березняк, где напал на стайку подберезовиков неосмотрительно повылезавших из-под деревьев. Заметив меня, они словно хотели разбежаться, да не успели, я застал их врасплох.
– Ты только посмотри, Плут, что за подарок сегодня приготовил наш лес! – воскликнул я, показывая срезанный подберезовик. – Красавец, какой, правда?
Плут подошел ко мне, безразлично обнюхал гриб, фыркнул и, глянув на меня с укором, мол, чего зря отвлекаю, побежал рыться в мышиных норах. Я покачал головой. Вот уж нашел удовольствие! Нос в земле, пыль в глазах, на зубах песок скрепит, и хоть бы раз мышиный хвост увидел за усердные свои старания. Ну, нет там никого – пусто. Мыши давно скрылись под землей – до них не докопаешься.
– Эх, в грибах, Плут, ты толку не знаешь. Они тебе не интересны, – махнул я и положил подберезовик в корзину.
За одну вылазку в лес можно такую корзину доверху набрать – не меньше десяти литров получится. Грибники в Замландский лес едут неохотно, они знают места побогаче, где-нибудь в лесах между Преголей и Неманом или на Куршской косе – там бродят, собирают грибы для себя и на продажу. А для нашего скромного стола мы и тут грибов достаточно найдем.
– Сырость, которую лес хранит, и тепло в безветрии – самые лучшие условия для грибного развития, – объяснял я Плуту. – Пробивается гриб из-под земли и быстро набирает вес, пока на него не нападут слизни, червяки да улитки. Если прозевать гриб, то уже на следующий день его обглодают прожорливые твари. Останется он дырявый, с выщерблинами, подобно кратерам на луне. На такой огрызок и смотреть не хочется. Пусть червяки доедают, им тоже жить надо.
Обобрав щедрый березняк, я свистнул Плута и двинулся дальше, а вскоре уже в тенистом хвойнике под соснами обнаружил стайки свинушек и лисичек. А вот и мухомор.
– Ты посмотри на него, Плут. Какой он живописный! Ножка беленькая, стройная, юбочка коротенькая, шляпка ярко-красная в белую крапинку, точно кокетливая девица. Гриб всем известный, но все мухоморы разные, у каждого своя красота имеется. И потому, каждый раз хочется на него любоваться. Правда, название у него жутковатое, хотя и по заслугам. Стоит себе, раскраснелся от гордости, ни одной червоточинки, всех предупреждает, что ядовит, слизняки и те мимо ползут – не трогают.
Плут выслушал меня с недоумением, чему это я так радуюсь? «Кость бы или кусок мяса хвалил, а то поганку всякую облюбовывает. Кому она нужна?» – спрашивал Плут глазами.
– Кому что, Плут, – обиженно проговорил я в ответ и направился дальше.
Нет, не разделяет Плут моего восторга мухоморовой красотой. Вскоре он заинтересовался чем-то в кустах. Черный ручеек спешно утек в заросли и там скрылся. Плут облаял то место и побежал прочь. Змей он опасался.
Побродив по лесным просекам, тропам и звериным натопням, мы вышли на лесную дорогу и по ней направились домой. Теперь я нес полную корзину грибов.
К обеду вернулись мальчики, все утро они помогали Лайме по хозяйству: кололи дрова на зиму и складывали поленья в сарай. После обеда мы втроем отправились на заготовку плодов шиповника и ягод ежевики. Макар тот шиповник высушит и зимой будет заваривать витаминный чай, а из ежевики наварит варение.
Анна с утра закрылась в кабинете и начала писать очередную ботаническую статью, что-то о трудностях реинтродукции в дикую среду орхидных растений. Язык сломаешь. От обеда она отказалась, а вечером за ужином, поглощая все сразу за весь день, объяснила, как невозможно бывает оторваться от работы, говорит, даже не заметила, как пролетело время. Анна была довольна тем, как хорошо ей пишется в лесничестве, особенно когда никто не мешает. После чего она сделала проницательный вывод: если Макар не будет напевать под ее окном, подметая дорожку, если кони не будут дико ржать и топать копытами в своих стойлах, если лесники не будут шумно спорить и ругаться во дворе, кому пилить вручную бревна, а Плут под дверью не будет клацать зубами в поисках блох, то примерно через две недели статья будет полностью готова. Тогда моя профессор пару дней отдохнет у моря, затем упакует свои вместительные чемоданы, заберет Егора, поцелует меня на прощание и упорхнет в город к началу учебного года. Только ее и видели эту отчаянную перелетную птицу. И снова я останусь один. Но, довольно о грустном, ведь лето еще продолжается.

За месяц лосенок немного подрос. Эрвин назвал его Карвайтисом, или проще – Карвисом. Ко всем обитателям усадьбы лосенок привык и за мальчиками ходил по пятам. Если Карвису делалось скучно, он призывал поиграть Плута или толкал в бок мальчиков, когда те работали в саду. Тогда звери и дети устраивали во дворе и саду веселую свистопляску: скакали среди деревьев, бодались лбами, терлись носами по очереди, лаяли, мычали, кричали до хрипоты, а потом валялись на траве и нежились в лучах жаркого солнца. Макар над ними посмеивался, застывая надолго с метлой в руке, а несчастная Анна то и дело высовывалась из окна и сердито требовала тишины.
Как-то раз вечером мы сидели за столом в саду и пили чай. Карвис сонно бродил возле нас, тыкался в наши руки носом, принимал угощение, а Плут тем временем сверкал ревнивыми глазами из-под стола и все норовил перехватить кусочек хлеба, предназначенного лосенку.
– Когда он вырастит, то не сможет жить рядом с нами, – заговорил я. – Представляете, какой это будет гигант весом в триста килограмм?
– Ах, Боже мой! – ужаснулась Анна, оторвавшись от чтения студенческих отчетов. – Неужели такое милое дитя когда-нибудь превратится в здоровенного быка! Просто не верится.
– Да еще с рогами, что твоя соха! – добавил я.
– Но что же нам делать? Ведь он потопчет и поест наши посадки! – взмолилась Анна, глядя на лосенка.
– Мы сделаем для него большой загон, – предложил Егор.
– Боюсь, он разнесет любую ограду в щепки, – возразил я.
– Ах! – воскликнула Анна. – Ради бога только не позвольте ему зайти в питомник. Я не переживу, если он погубит мои бесценные саженцы.
Вскоре Карвису наскучил наш разговор. Не ведая, что говорят именно о нем, он отправился побродить по двору, и тогда Плут, дождавшись своего часа, немедленно занял почетное место застольного гипнотизера.
– Не волнуйся, мам, мы его не пустим, – пообещал Егор и сунул в пасть Плуту солидный кусок своего недоеденного бутерброда.
Я посмотрел на Егора с сомнением, ведь лосенок, бывает, шатается без присмотра и однажды, когда калитка в питомник останется не запертой, он обязательно полюбопытствует, как там дела у редких растений, вдруг среди них найдется чего-нибудь съедобное. Он быть может и не станет выщипывать саженцы, но хорошенько потопчет их.
– Он не пойдет в питомник, если калитку хорошо закрывать, – добавил Егор.
– Я надеюсь, вы проследите за этим, – убедительным тоном проговорила Анна.
– Ну, конечно, мам, – пообещал Егор.
– Обязательно скажите Эрвину, ведь он здесь останется присматривать за лосенком, – попросила Анна и вновь погрузилась в чтение отчета.
– Не волнуйся, мам, – сказал Егор. – Он приучит Карвиса к жизни в лесу, когда тот подрастет.
В следующий момент Анна перевернула очередной лист и, едва прочитав, пронзительно воскликнула:
– Боже мой, как он мог?!
Мы с Егором посмотрели на мать, Плут поднялся, и услужливо заходил возле хозяйки, опасаясь, что недобрая речь пойдет именно о нем.
– Какая наглость! – продолжала возмущаться Анна, резко откинув косу на спину.
– Что случилось? – спросил я.
– Мам, я чуть не подавился, – признался Егор. – Ты так вскрикнула!
– Вы только подумайте, что он такое написал! – Анна посмотрела на меня и объяснила: – Это возмутительно! Он пишет: «Для успешного полового размножения венериных башмачков не маловажное значение имеет здоровое и мирное отношение между сотрудниками лесничества», – прочитала она.
– Кто он? – спросил я.
– Роберт, кто же еще? – фыркнула она. – Нет, этого я не прощу. Он просто не выносим!
– А что, очень даже веселый парень, – заметил Егор, ухмыляясь. Анна смерила сына хмурым взглядом. – Ведь он здорово поет под гитару, – продолжил он.
– Егор, не пора ли заняться чем-нибудь полезным? – строго проговорил я.
– Ни фига, солнце уже скоро сядет, – ответил он.
– Не думаю, что этому практиканту следует приезжать сюда снова, – Сказал я. – Вспомнить только, как его покусали пчелы!
– Бедный парень, тогда мне было его, по правде, очень жаль, – призналась Анна.
– А мне больше понравилась его любовная история, – снова сказал Егор. – Если бы ни я, он бы так и остался на всю жизнь холостяком.
– Что ты имеешь в виду? – в один голос изумились мы с Анной.
Егор хитро обвел нас взглядом и объяснил:
– Ничего особенного, я только посоветовал Роберту сходить к Архипу за медом. Когда сердце стонет от любви, скушай мед, и все женщины будут твои, – процитировал Егор щедрого на язык пчеловода.
– Ярослав, это возмутительно! – ужаснулась Анна.
– Дорогая, я тут не причем. Егор, немедленно отправляйся к Макару перебирать ягоды, – приказал я.
Егор презрительно поглядел на меня и проговорил:
– Я так и знал, ты всегда найдешь самый отвратительный способ избавиться от меня.
Довольный произведенным на нас впечатлением, Егор поднялся из-за стола, как вдруг на крыльце раздался грохот. Мы все обернулись и увидели, как лосенок собирается попробовать на вкус растение, которое он столкнул с подоконника.
– Боже, что он сделал! – воскликнула Анна, как раненая. – Он разбил горшок с моим гибискусом!
– Только не волнуйся, дорогая, сейчас все поправим, – проговорил я, подскакивая с места.
Мы с Егором поспешили к упавшему растению. Егор отогнал Карвиса, пригрозив ему кулаком. Я поднял гибискус, смахнул с корней осколки горшка и сказал:
– Дорогая, он цел. Сейчас мы посадим твой гибискус в свежую землю. Егор, неси горшок.
Анна покачала головой и снова погрузилась в чтение своих бумаг.

Все последующие дни мальчики помогали на заготовке съедобных и лекарственных плодов, корней, листьев, собирали ягоды и грибы. Вскоре наш дом превратился в большую сушильню. В комнатах были развешаны и разложены лекарственные растения, в кухне и на веранде висели гирлянды грибов. Пряные ароматы сушеных запасов обильно заполняли комнаты. По выходным я освобождал детей от работы, тогда они устремлялись к морю.
Каждый год в конце лета у берега собирались тысячи медуз. Привлеченные теплой водой, они колыхались на мелководье, как зонтики из желе. И выглядели они весьма живописно. У каждой медузы на куполе имеется нежно-розовый цветок и гребенчатые чувствительные щупальца. Медуз с каждым днем становилось все больше, иногда волны выбрасывали их на песок, и ту они погибали под жарким солнцем.
На этот раз над пляжем стояла необыкновенная тишина, такая, что слышны крики чаек, маячащих над морем вдали и шорох берез и осин над склоном обрыва. Маленькие прозрачные волны едва шевелились, лениво полизывая блестящую гальку на берегу. Егор и Эрвин вошли в воду. Плут остался на песке, сел и, высунув язык, стал наблюдать за друзьями.
– Сегодня много медуз, правда? – сказал Эрвин, погружаясь в воду.
– Откуда они взялись? – удивлялся Егор. – Я никогда раньше не видел столько медуз!
– Они приплывают сюда, когда вода становится теплой, – объяснил Эрвин. – Посмотри, они совсем безвредные. – Он поймал одну большую медузу и вынул ее из воды. Медуза засияла своим студенистым телом в лучах солнца, а лиловый цветок в ее куполе стал радужно переливаться.
– Она красивая, – заметил Егор. – Интересно, их кто-нибудь ест?
– Вряд ли, потому их так много в море, что их никто тут не ест, – сказал Эрвин.
Егор вынул медузу, вышел на песок и показал свою добычу Плуту. Пес, виляя хвостом, с любопытством понюхал прозрачное существо, брезгливо фыркнул и отвел морду в сторону.
– Нет, Плуту не нравится ее запах, – сказал Егор. – Смотрит, как на отраву.
– Еще бы, – отозвался Эрвин. – Медузы воняют дохлой рыбой.
Егор вернулся в воду, выпустил медузу и нырнул с открытыми глазами. Прозрачный мир открылся ему, и было хорошо видно ребристое песчаное дно. Плавать среди медуз оказалось довольно увлекательно, все равно, что в чане с желатиновыми конфетами из кондитерской фабрики. Эти существа разных размеров парили вокруг в теплой воде, плавно покачивались и нежно касались кожи своими завитыми щупальцами. Егор разводил руками, и тогда медузы кружились от поднятого им вихря, будто космические летающие тарелки в вальсе. «Как красиво! – восхищался Егор. – Как будто расцвел волшебный подводный сад!» Егор выныривал, набирал в легкие порцию воздуха и снова пускался в чудесное плавание.
Эрвин заплыл, как мог дальше и там, распластавшись на поверхности воды лицом вниз, долго наблюдал медуз. Было интересно смотреть, как они выглядят сверху, просто фантастика! Потом он перевернулся на спину и поплыл к берегу.
Выбравшись на пляж, мальчики побрели вдоль кромки воды, подбирали медуз и бросали их в море. В небольших лужах на берегу вода сильно прогрелась, и там тоже плавали медузы величиной с блюдце и крошечные, с пятирублевую монету, с едва различимым цветком. Тут же попадались рачки-бокоплавы, комки бурых водорослей с приставшими к ним створками мидий, похожие на великанские семечки подсолнечника.
По влажному песку семенили длинноклювые кулики. Плут бежал перед друзьями, обнюхивал мертвых медуз и поглядывал на маленьких куликов, которые держались стайкой. Они взлетали, не подпуская к себе собаку слишком близко, а потом садились поодаль и снова бежали впереди и попутно что-то склевывали на песке. Над водой время от времени стремительно пролетали бакланы. Эти черные птицы, бывало, зависали в воздухе, а затем, сложив крылья, бросались в воду, хватали рыбу клювом с крючком на конце и, вынырнув, тотчас заглатывали добычу.
В тенистом ущелье среди высоких деревьев, кустов шиповника и облепихи журчал тоненький ручей. Он сбегал с утеса и разливался среди низеньких дюн, поросших колосняком, морской горчицей и мышиным горошком. Образовавшийся тут мелководный пруд на песке был прозрачным и теплым. Морские волны не могли до него докатиться. Несколько минут мальчики бродили по щиколотку в воде и наблюдали мелких жуков, несколько водомерок и двух лягушек, которые нашли здесь удобное жилье, больше ничего интересного тут не обнаружилось. Плут тоже вошел в воду и принялся лакать.
– Красиво тут, – заметил Егор, озираясь по сторонам. – Кругом свет и вода.
– Как тысячу лет назад, – добавил Эрвин. – Никто не покушается на эти пляжи. Только море и ветер тут хозяева.
– А если решат построить здесь город? – проговорил Егор.
– Плохая идея, – вздохнул Эрвин.
Проголодавшись, мальчики и Плут вернулись к оставленным велосипедам и вещам. Тут они расположились на вершине дюны, подкрепились домашними припасами, а потом, разморенные солнцем и легким дыханием морского ветерка, растянулись на песке и задремали. Плут нашел себе место неподалеку, в тени любимого куста шиповника, и там устроился на отдых, положив голову на передние лапы.
Время близилось к вечеру. Солнце сияло над морем. Егор проснулся и сел, оглядываясь по сторонам. Вокруг было по-прежнему тихо, и море спокойное, совсем как большое озеро. Тогда Егор поднялся и в сопровождении Плута отправился купаться. Плут тоже вошел в воду и даже немного поплавал возле берега. Егор долго нежился в воде, а вскоре к нему присоединился Эрвин. Теперь они придумали отплывать подальше от пляжа и затем устремлялись назад наперегонки. Накупавшись вдоволь, мальчики взобрались на дюну, сели на песок, подобрав ноги и, обхватив колени руками, стали глядеть на горизонт. Там вдали плыл корабль.
– Вчера Карвис проник в огород и попортил посадки моркови и свеклы, – начал Егор, оторвав печальный взгляд от корабля. – Мама очень беспокоится, чтобы он не забрался в ее питомник. Если это случится, она потребует отправить лосенка в зоопарк.
– Это плохо, – проговорил Эрвин. – Карвиса нельзя отдавать в зоопарк. Он родился в лесу и должен быть свободным.
– Папа пообещал сделать ограждение повыше, – сказал Егор, ковыряя пальцем в песке. – Завтра мы начнем эту работу. Приходи.
– Карвис не виноват, что люди убили его мать и брата, – с досадой промолвил Эрвин. – Он не заслуживает, чтобы его лишали свободы из-за вашего огорода.
– Я так и говорю, но папа боится, что мы останемся на зиму без запасов, если их погубит лосенок, – сказал Егор. – Когда Карвис подрастет, он сам уйдет в лес.
– Он привык к нам и будет возвращаться за угощением, – объяснил Эрвин, зачерпнул песок ладонями и стал наблюдать, как он просыпается между пальцами тонкими струйками.
– Зимой точно будет приходить, – согласился Егор.
– Надеюсь, он научится есть возле кормушек в лесу, – сказал Эрвин, отряхнул ладони от песка и добавил: – Но в зоопарк Карвиса нельзя. Ведь мы должны сохранить животных в нашем лесу, а не раздавать их.
– А что будет, если все леса вырубят? – вдруг спросил Егор.
– Ничего не будет – одна только пустыня, – задумчиво ответил Эрвин.
– Тогда хоть в зоопарке звери останутся, иначе они исчезнут вместе с лесом, – проговорил Егор.
– Нет! – воскликнул Эрвин и в отчаянии заявил: – Мы должны сохранить наш лес!
Егор поглядел на друга и затем перевел взгляд на морскую даль, туда, где виднелся корабль.
– Я буду защищать лес вместе с вами, – тихо проговорил Егор, после непродолжительного молчания.
– Ты?! А как же море? – удивился Эрвин. – Ведь ты собираешься стать моряком.
Егор не сразу ответил. Ему было трудно признаться в чем-то очень важном. На душе все переворачивалось, как будто от волнения или тревоги. Он нахмурил лоб, глянул на Эрвина и потом посмотрел вдаль, на морской горизонт, за которым скрылся корабль. Море заманчиво переливалось золотистыми бликами. И все-таки он должен это сказать. Сказать прямо сейчас. Наконец, опустив глаза, он решительно проговорил:
– Я не пойду в море. Я останусь вместе с вами. Я буду лесником, потому что надо спасать лес.
– Верно! – обрадовался Эрвин и похлопал Егора по плечу. – Это ты здорово придумал.
– Море сильней человека, оно не пропадет, – сказал Егор.
– Я так рад, что ты останешься! – искренне воскликнул Эрвин.
– Ничего, вырасту, я заставлю этих проклятых министров уважать лес и наш труд, – проговорил Егор, схватил горсть песка и швырнул его в сторону. – Мой корабль скоро уйдет, – продолжил он тихо, – и больше я к нему не вернусь.
– Почему? – Эрвин посмотрел на Егора.
– Теперь я никому не доверяю, – признался тот.
– Даже мне? – удивился Эрвин.
– Тебе, прусс? – усмехнулся Егор. – Ты совсем другой. Ты языческий принц.
– Ну и что?
– Ничего.
– Значит, не доверяешь?
– Нет, ты классный парень, хоть и принц. Пожалуй, тебе доверяю.
– Не называй меня так.
– Ты прусский принц.
Эрвин хотел стукнуть его, но Егор уклонился и продолжил:
– Послушай, а что, разве плохо? Ведь ты, когда будешь совершеннолетним, можешь стать настоящим прусским королем и послать всех этих московских князей и министров подальше, а?
– Нет, королем я не буду, – решительно произнес Эрвин.
– Ты только прикинь, – загорелся Егор новой идеей, – у нас тут будет свое королевство.
– Что за чушь ты несешь? – возмутился Эрвин.
– Тебе все не так, – огрызнулся Егор.
– А ты поклянись, что останешься с нами, – сказал Эрвин. – Поклянись, что не пойдешь в море.
Егор огляделся по сторонам и спросил:
– Как поклясться?
– На крови.
Егор с недоумением посмотрел на Эрвина и спросил:
– Отвали, ты, что мне не веришь?
– Возьми нож, – Эрвин достал из рюкзака складной ножик и протянул Егору.
Егор пожал плечами, взял нож и посмотрел на друга. Эрвин кивнул. Тогда Егор решительно сделал на ладони маленькие надрезы крестом. Кровь тотчас выступила тонкими красными полосками. Тогда Егор показал кровавый крест Эрвину и проговорил:
– Этот шрам останется на всю жизнь. Я всегда буду помнить о своем обещании. Я сдержу его.
Эрвин взял нож у Егора и сделал надрез на своей ладони, клятвенно заверив, что тоже будет хранителем леса.
Между тем, солнце подкатывалось к горизонту, над которым синели облака. Заходящее солнце придало коже мальчиков красный оттенок.
– Ты слышал? В деревне говорят, Пашка чуть концы не отдал на стройке в воинской части. А папаню его собираются судить, – сообщил Эрвин. – Теперь, если он хоть пальцем Пашку тронет, его, наверняка, лишат родительских прав.
– Пашка предатель, я не хочу ничего о нем слышать, – холодно сказал Егор.
– Ему здорово от отца влетело, – с сожалением проговорил Эрвин. – На всю жизнь запомнит.
– Так ему и надо, – сквозь зубы произнес Егор.
Эрвин пожал плечами.
Мальчики еще долго сидели на вершине пологой дюны среди редкой травы и наблюдали, как солнце садится в морскую пучину. Им очень хотелось посмотреть живописный морской закат, который так хвалят моряки. Теперь солнце стало оранжевое, как ягода облепихи. От морского горизонта до самого берега протянулся золотистый солнечный след. Сине-фиолетовое небо с огненными разводами перистых облаков медленно темнело, приобретая закатные краски уходящего дня. Подул свежий ветерок. Море заворчало, побежали волны с пенистыми гребешками, которые приобрели теперь сиреневый оттенок.
– Дедушка рассказывал, что солнце плачет, когда садится в море, – проговорил Эрвин. – Посмотри, как блестят солнечные слезы на воде.
– Похоже на искры, – возразил Егор. – Раскаленное солнце шипит, когда касается воды, послушай. Ты слышишь?
Друзья притихли, напрягли свой слух и вскоре, на самом деле, услышали солнечное шипение, доносящееся издалека.
– Но дедушка говорит, когда солнце плачет, его слезы превращаются в морской янтарь, прозрачный, как слеза, – продолжал Эрвин. – А каждое утро солнечный бог Звайгстикс съезжает на своей золотой колеснице с неба. В эту колесницу запряжены огненные кони, которые не знают усталости и никогда не отдыхают. Звайгстикс поднимается над землей осторожно, чтобы не стряхнуть с трав росу, не обеспокоить птиц, не потревожить селян, что пораньше выходят работать в поле. Солнечный бог дарит людям удачу и хорошие урожаи. А вечером он купает своих коней в море и потом исчезает до утра. Вот почему солнце плачет – оно боится ночи.
– Классная история, – проговорил Егор с восхищением. – Но почему твои боги допускает разрушения и убийства, если они такие всемогущие и справедливые? Почему они позволили убить лосиху и теленка?
– Ты рассуждаешь, как христианин, который потерял веру, – сказал Эрвин.
– Но почему? – продолжал допытываться Егор.
– Послушай, что я тебе скажу, – проговорил Эрвин. – Боги управляют нашим миром. Перкуно может уничтожить человека молнией, если этот человек творит зло. Аутримпо потопит корабль, если капитан не чтит морские законы. А Патолло ждет человека под землей, когда тот умрет, бог решает, мучить его душу вечными пытками или вернуть к новой жизни: в цветке, дереве или животном.
– Что же выходит, после смерти мы превратимся в какой-нибудь одуванчик или василек? – усмехнулся Егор. – Или, может, в соловья со щеглом?
– Это, смотря, что ты заслужишь, – ответил Эрвин. – Патолло пасет души грешников, ему и решать.
– Вот так да! – восхитился Егор. – Те браконьеры точно будут наказаны.
– Конечно, – подтвердил Эрвин. – Люди давно привыкли прикрываться именем справедливого Бога для оправдания своих деяний. Так поступали рыцари, когда пришли на землю моих предков, чтобы завоевать ее. Выходит, человек сам делает мир жестоким, но после будет наказан, так говорит дедушка.
– Язычники тоже убивали, – сказал Егор.
– Они убивали своих врагов, чтобы спасти семью, дом, священный алтарь, – объяснил Эрвин. – А если, кто преступник, того боги карали.
– А жертвоприношения? – Егор посмотрел на друга пытливым взглядом.
– Люди всегда убивали животных, чтобы есть, а пруссы – еще и для того, чтобы благодарить богов за их милость к ним.
– И что это действует до сих пор?
– Мой предок Кальвис спасся от тевтонов, он верно служил Перкуно, и бог защитил его от захватчиков, которые убивали пруссов. Он бежал с оккупированной земли и выжил.
– Но это было в стародавние времена, – сказал Егор. – Теперь все по-другому.
– Нет, и сейчас продолжается, – возразил Эрвин. – Дедушка говорит, далеко отсюда, на островах, миссионеры пытаются уничтожить традиции первобытных дикарей, обращая их в христианство.
– Верно, – согласился Егор. – Мы по географии это проходили.
– Послушай, знаешь, почему миссионеры торопятся обратить в христианство последних дикарей на тропических островах? – Эрвин поглядел на друга испытующим взглядом.
– Почему?
– Потому что церковь опасается истины. Вот смотри, дикари поклоняются своим богам и живут на маленьком острове здоровые и счастливые. Они за многие тысячи лет не вырубили свой лес, не съели всех зверей и растения. Тогда чем же их справедливые боги хуже Христа? Вот это и задевает чувства верующих.
– Что не говори, а Бог один всем правит, – глубокомысленно заметил на это Егор. – Он судит, поощряет и наказывает нас и тех дикарей за все плохие поступки.
Эрвин пожал плечами.
– А что еще говорит дедушка о крестовых походах? – спросил Егор.
– Незачем уничтожать народ, чтобы крестить его, – ответил Эрвин. – То были завоевательные походы для расширения владений римского папы. И мои предки знали об этом. Они защищали свой мир. Но крестоносцы насильно насаждали свою веру. Они погубили древний народ, его историю, культуру, язык. Так не должно быть.
– Согласен, – сказал Егор. – Может быть, пруссы когда-нибудь сами пришли к Христу, без таких потерь.
Последние отблески малинового солнца раскрасили небо живописными алыми и золотистыми разводами. Небесные краски постепенно угасали. Проводив солнце спать за морем, мальчики засобирались домой, быстро поднялись по склону и неторопливо покатили по сумеречным лугам и рощам. Плут бежал за велосипедами, высунув язык, перебарывая свое желание поковыряться в высоких кротовинах. Времени уже не было, и мальчики торопили пса. В воздухе вкусно пахло цветами шиповника и сухим разнотравьем. В темнеющих кронах деревьев звонко с надрывом стрекотали кузнечики. На лугу долго и протяжно мычала корова, она звала хозяина, чтобы тот облегчил ее переполненное молоком вымя. Старик, по обыкновению, сидевший под тенистой липой весь день, проследил глазами за мальчишками, затем оглядел со всех сторон новую свистульку, подул в нее, осторожно поднялся, сунул свистульку в карман пыльного пиджака и, опираясь на кривую палку, заковылял следом за овцами, которые серым облаком направились домой в поселок, позвякивая колокольчиками. А небо темнело, и где-то там, в его глубине, вскоре загорелись первые звезды.
Мальчики прикатили в Пруссовку уже в темноте. Улицы освещались бледными фонарями, а вокруг чернота, в которой светились прямоугольники окон. Завернув к дому, Эрвин отпросился у мамы на ночь в лесничество, после чего друзья отправились в лес по дороге, освещенной призрачным светом взошедшей луны. Завтра, прямо с утра им придется возводить высокую ограду, вокруг питомника, чтобы любопытный лосенок не добрался до редких растений.

В тот год произошло еще одно важное событие в жизни Эрвина. Двадцать пятого августа ему исполнилось тринадцать. Это возраст, когда прусский мальчик, приобретя необходимые жизненные знания и навыки, становится настоящим воином, защитником племени. Не смотря на все еще юный возраст, ему предстояло пройти мужественное испытание силы, воли и отваги. Старик Гентас с нетерпением дожидался наступления этого важного времени в судьбе любимого внука.
Накануне дня рождения Эрвина, мы с Егором отправились в город. Егор хотел выбрать подарок другу самостоятельно. После многосложных раздумий он, наконец, купил фотоаппарат, выложив за него все заработанные в лесничестве деньги, правда, мне пришлось немного добавить, но Егор обещал вернуть этот долг, когда заработает еще. После этого мы отправились в порт, чтобы проводить в кругосветное плавание барк «Крузенштерн»; в последнее время Егор только и говорил об этом важном событии. Теперь он с восхищением глядел на прекрасный старинный парусник с лесом мачт и свернутыми парусами, которые скоро надуют попутные морские ветры. Егора воодушевляли торжественное разноцветье флажков, моряки, выстроенные на палубе в красивой парадной форме, и потом их четкая работа, когда парусник тронулся в свой долгий путь. Мы стояли на пристани в толпе провожающих, махали руками и глядели на уходящий корабль до тех пор, пока он не скрылся из виду. Егор затосковал, сердце его взволнованно билось, глаза его, прежде ярко блестевшие от восторга, теперь сделались грустными.
– Он ушел, – горестно проговорил Егор.
– Да, сынок, – сказал я. – Но обязательно вернется.
Я понимал, что вместе с тем кораблем ушла и прежняя мечта Егора, растаяла где-то за горизонтом. Но выбор мой сын уже сделал.
– Пап, я никогда не буду моряком, – признался он, когда мы уходили с пристани.
– Почему? – удивился я.
– Я должен остаться на земле, чтобы помогать вам с Эрвином защищать наш лес, – твердо ответил он.
– Что ж, я очень рад твоему смелому решению, – сказал я и прижал к себе сына. – Я понимаю, как трудно было тебе его принять. Но ты никогда не должен двигаться против воли души. Если море зовет тебя – иди смело, будь моряком.
– Нет, пап, я теперь понимаю, что нужен лесу, – уверенно проговорил Егор. – Я хочу быть лесником.
Утром двадцать пятого августа на восходе красного солнца Эрвин с дедушкой совершили в роще обряд жертвоприношения богам под Священным дубом. Гентас был в своем торжественном жреческом наряде: синий кафтан с льняной лентой обернутой вокруг талии сорок девять раз, шапка с янтарным шаром, замшевые сапоги, на груди болталась медная подвеска с выгравированным громовержцем в центре и двумя стоящими на дыбу белыми конями по обе стороны, а в руке старик держал посох Криве. Эрвин был в сером кафтане, а голову его венчал дубовый венок. Липовая дощечка с изображениями Потримпо, Перкуно и Патолло крепилась на стволе вековечного дуба. Под сенью его Гентас разложил небольшой жертвенный костер, ритуально поджарил на нем кусочки мяса черного козла и насадил на прутики, воткнутые в землю. Свои действия Гентас сопровождал молитвенными обращениями к богам, призывая их принять жертву от имени своего и Эрвина – потомков великого прусса Гониглиса, чтобы Великие опекали нового прусского воина, такого же храброго и сильного как его древние предки. Эрвин повторял молитвы за дедом.
– Запоминай, мой внук. Придет время, и ты самостоятельно будешь совершать этот обряд, – сказал Гентас, когда закончил священные действия.
– Дедушка, где же янтарный идол Перкуно? – поинтересовался Эрвин. – Ты прежде приносил его сюда.
– Узнаешь, всему придет свое время, – загадочно проговорил Гентас.
Большой стол был накрыт в саду Гентаса под вишневыми деревьями. Стояла тихая солнечная погода. С яркого, как лазурь, неба сияло солнце. Легкий ветерок гулял по листве, едва покачивая тяжелые ветви яблонь и груш с еще незрелыми плодами. По двору гуляли куры, склевывая, что попадется им под ногами. Лайма приготовила праздничный обед и в ожидании гостей протирала полотенцем посуду.
На телеге мы привезли две большие бутыли Макарова ягодного вина, овощи, банку облепихового варенья и меда для приготовления «Напитка бессмертия» для детей. Кроме того, Макар испек большой медовый пирог с орехами и кусочками фруктов – достойный подарок Эрвину. Он хотел украсить его тринадцатью свечами, но Гентас не позволил и объяснил, нет в прусской традиции такого, чтобы в свечах сгорали прожитые годы, ибо прошлое не исчезает бесследно так, как тает восковая свеча, пожираемая пламенем. Прежние поступки и дела влияют на будущее человека, а опыт, накапливаясь, помогает все последующие годы оставшейся жизни, – объяснил он.
На этот раз Эрвин сидел во главе стола. Гентас уступил ему место хозяина впервые, а сам расположился рядом. Когда все расселись за столом, начались поздравления. Только Гентас не торопился: для его подарка определено особое время. На плече старика сидел Агнель, грыз лесной орех и между делом совершал набеги на стол, хватал что-нибудь вкусное и возвращался к любимому деду.
Лайма подарила сыну рюкзак и свитер. От нашей семьи Эрвин получил увесистый двухтомник «Животные и растения Прибалтики», который поможет Эрвину найти ответы на многочисленные вопросы, которые у него постоянно возникают при изучении природы. Одним из авторов тома о растениях была, конечно же, Анна. Егор преподнес другу фотоаппарат и брелок для ключей с изображением барка «Крузенштерн».
Потом мы угощались кулинарными творениями Лаймы и Макара. Пили душистое вино, поднимали бокалы за здоровье и успехи Эрвина. Мало-помалу мы разговорились. У каждого были богатые впечатления о прошедшем лете. Я слушал истории, многие из которых оказались так увлекательны, что хорошо запомнились. Люблю такие вот непринужденные разговоры, когда друзья и родственники беззаботно распространяются о своих делах. Благодаря им, этим разговорам, я пребывал в курсе всех событий нашей жизни. Особенно много новых и любопытных подробностей я узнал из практики моей жены со студентами. Егор и Эрвин вспоминали о своих прогулках к морю и приключениях в лесу. Макар по обыкновению рассуждал о хозяйстве, но особенно трепетно делился своими кулинарными рецептами, Лайма даже записывала их на салфетке. Только Гентас молчал, слушал нас и подкармливал любимого бельчонка кусочками фруктов.
– Помню, как мы с Эрвином носили тяжелые бревна и грузили их в телегу, – проговорил я, накладывая себе еще салату. – Если бы ты, друг, не удержал в тот раз бревно, оно прибило бы меня насмерть.
Эрвин скромно пожал плечами. Лайма с недоумением посмотрела на меня. Анна состроила сердитую гримасу.
– Боже, Ярослав, ведь я просила тебя, будь осторожнее, – серьезно проговорила она. – Тебе разве мало было надорвать поясницу? А ведь нам еще собирать урожай осенью.
– Ничего, я уже поправился, – ответил я.
– И все-таки ты слишком легкомысленный, – заявила Анна. – Если ты опять надорвешься, как мы справимся без тебя? Я с ужасом вспоминаю выходные в октябре прошлого года. Представляете, Лайма, он так перетрудился, что не мог разогнуть спину, и мне самой пришлось перекапывать все картофельное поле, хорошо, Макар и Егор помогли. Иначе мне бы одной такого не выдержать. – Перевела укоризненный взгляд на меня. – И прошу тебя, не ухмыляйся.
Я скромно уткнулся в свою тарелку.
– Это здорово, что можно заказать трактор в деревне, а то бы мы на клячах пахали, как те крепостные в девятнадцатом веке, – проговорил Егор с ехидной усмешкой.
Я смерил Егора суровым взглядом, чтобы не болтал лишнего.
– Я сама не понимаю, как мне удается обрабатывать наши участки, – сказала Лайма. – Ведь с утра до вечера приходится работать. Земля тяжелая, глинистая. Но мы справляемся.
– Мам, зато урожай собирать приятно, – подхватил Эрвин.
– По крайней мере, таская с поля мешки картошки, капусты и моркови ты всегда уверен, что зимой не умрешь голодной смертью, – добавил я.
– Анна права, – промолвил Макар, – не стоит так надрываться. Вот я мог бы подольше служить лесу, да спина моя подвела. Жаль, рано вышел из строя.
– Макар, дорогой, тебе не о чем так переживать, – утешила его Анна, отмахиваясь от бельчонка, который так осмелел, что залез к ней в тарелку, схватил кусочек моркови в зубы и тотчас скакнул на плечо Гентаса, который втихомолку клевал салат, погруженный в свои мысли. – Твоя забота о доме неоценима. Я не представляю, как бы мы справлялись со всем этим без тебя, – она показала на стол.
– Конечно, иначе тебе, дорогая, пришлось бы печь пирожки и варить обед вместо работы над статьями, – добавил я для остроты.
Анна смерила меня презрительным взглядом и ответила:
– Я делаю то, что умею лучше всего.
– Над чем вы теперь работаете? – поинтересовалась Лайма.
– Размножение орхидных, – проговорила моя жена серьезно и бросила укоризненный взгляд на сына. – Егор, пожалуйста, прекрати хихикать.
– Я только вспомнил, что написал Роберт в отчете, – ответил он.
– Не надо, Егор, сейчас не время для таких грубых шуток, – сказала Анна.
– А что он написал? – заинтересовался Эрвин.
Лайма и Макар посмотрели на Егора с любопытством.
– Он считает, на размножение цветов влияет взаимоотношение между людьми, которые за ними ухаживают, – ответил Егор, явно смягчив главную суть выраженную студентом в отчете.
– Очень даже верное замечание, – согласилась Лайма. – Растения чутки к тому, как с ними обращаются. Как-то раз, я отругала маргаритки, которые почему-то не хотели дать семян. И что вы думаете? Они все завяли.
– Мам, ты просто забыла их полить, – объяснил Эрвин.
– Ничего подобного, – возразила она. – Цветы очень впечатлительны. Я давно заметила, когда я чем-то расстроена, лилии закрывают лепестки, но когда у меня хорошее настроение, я пою, и тогда лилии распускаются.
– Могу вас заверить, это научно обосновано, – сказала Анна. – Растения – действительно чуткие организмы. Они реагируют на состояние окружающей среды. Более того, они чувствуют музыку. Известно, что многие культуры овощей лучше развиваются, если рядом звучат записи концертов Моцарта или Вивальди.
– Так и есть! – подтвердила Лайма. – Помню, по радио передавали девятую симфонию Бетховена, и вдруг, я заметила, что под окном начали распускаться мои бархотки, причем, раньше обычного срока. Представляете, когда зазвучала часть Adagio molto e cantabile, бутоны набухли, а заслышав торжественный финал Presto, цветы раскрывались, словно под руководством самого дирижера. С тех пор, я часто ставлю им кассету с записью этой симфонии.
– Значит, Роберт был прав, – проговорил Егор, угощая бельчонка кусочком белого хлеба. Схватив угощение, Агнель снова вернулся к Гентасу, немного поел, бросил, потом окинул всех нас равнодушным взглядом, свесил хвост, так что часть бороды Гентаса вдруг сделалась рыжей, и задремал.
– Да, дорогой, только не нужно больше об этом вспоминать, – попросила Анна.
– И Архип тоже был прав, когда сказал…
– Егор! – оборвал я сына.
Он ехидно блеснул глазами.
– Так что сказал Архип? – полюбопытствовал Эрвин, вынув куриную косточку изо рта.
Егор наклонился к его уху и прошептал. Я посмотрел на сына, возмущенно сдвинув брови. Жаль, далеко сидим, а то бы двинул его, – пожалел я в эту минуту. Мальчики захихикали.
– Между прочим, – начал Макар, накладывая картошку в свою тарелку, – Стрельцов очень расхваливал мед Архипа, когда угощал князя перед охотой.
Я поглядел на Макара умоляющими глазами, чтобы он не вспоминал министерскую охоту, но было поздно. Макар глянул на меня с ухмылкой и продолжил:
– Помню, как во время завтрака, он рекомендовал князю Карачунову сделать Архипа Кремлевским пасечником. Но князь понял предложение по-своему и заметил, что скоро для кремлевских пчел пасечником будет он сам. Я слышал, как долго они смеялись над этой шуткой.
– Им бы шутить, – вдруг очнулся Гентас. Я осторожно поглядел на старика. – Эта охота принесла нам немало хлопот. Но ничего, скоро, совсем скоро, в наш мир вернется новая сила. Да помогут нам боги. – Сказав так, Гентас умолк и снова погрузился в свои размышления.
– Зато фортуна отвернулась от этого жалкого князя, – промолвил я. – В газетах о нем пишут все реже, в основном разоблачительные статьи. Думаю, скоро о нем совсем позабудут. Теперь появился какой-то граф Ульянов, говорят прямой потомок Ленина.
– Вот это сомнительно, – заметила Анна.
– Перец горчицы не слаще, – буркнул Макар, ковыряясь вилкой в салате.
– В наше время купить можно и родословную, – заметил я.
– Мне очень жаль, что так вышло, – сказала Лайма. – Я имею в виду, убийство лосихи и ее теленка. Эрвин очень переживал.
– Эрвин молодец, он мужественно пережил трагедию, – проговорил я. – Крепкий характер.
Гентас удовлетворенно крякнул и улыбнулся в бороду. Разбуженный этим движением Агнель, сонно перевернулся и свесил свой хвост на спину старика.
За таким вот неспешным разговором все плотно наелись. Посуда мало-помалу опустела. Тогда Лайма объявила:
– А теперь, дорогие гости, мы сделаем небольшой перерыв, отдохнем, а я пока приготовлю стол для чая.
– Да-да, надо немного прогуляться, – живо подхватила Анна, поправляя косу на груди. – Кстати, я давно хотела посмотреть ваши садовые растения, да все не хватало времени заглянуть к вам.
– Чудесно, Анна, пойдемте, я покажу вам наши цветы, – подхватилась Лайма. Женщины встали из-за стола и отправились к дому, вокруг которого был разбит красивый цветник. Их голоса некоторое время доносились из-за угла:
– Вчера я ставила пионам и астрам запись концерта Чайковского для скрипки с оркестром, Ре мажор. – Они все немедленно распустились!
– Какое любопытное ограждение!
– Бордюр из пластмассовых бутылок. Наш Эрвин такой изобретательный, это он придумал. Оригинально, правда?
– Очень красиво. А вы не пробовали выращивать тигровые лилии?..
Остальные гости разбрелись кто куда. Мальчики направились в комнату, покормить животных. Агнель, предчувствуя очередное угощение, вроде шишки, перепрыгнул с дедушкиного плеча на руку Эрвина. Макар выпил стопку водки и стал закусывать копченым мясом. Я отправился прогуляться по саду. Только Гентас остался дремать в своем кресле.
Когда мы вновь собрались за столом, Лайма вынесла праздничный пирог и под возгласы всеобщего восторга поставила его на середину стола. Медовый пирог, обильно украшенный кремовыми вензелями, покрылся бликами от солнечных лучей, пробивающих себе путь сквозь кроны деревьев. Приятный аромат тотчас вскружил голову, когда Лайма принялась резать пирог большим ножом. Сочные душистые кусочки таяли во рту, награждая нас удивительным вкусом.
– Без сомнения, Макар, ты настоящий талант, – проговорила Анна и взяла еще один ломоть пирога.
– А я бы попросила рецепт, – подхватила Лайма. – Мне кажется, Макар, я должна многому поучиться у вас. Вот уж не думала, что одуванчики и крапива могут быть такими вкусными в салатах! Но этот пирог – настоящее кулинарное открытие! Никогда не ела ничего подобного!
– Я не прочь поделиться, – благодушно ответил Макар.
– Спасибо, вы очень добры, – сказала Лайма.
– Удивительно, что для этого пирога ничего не надо покупать, он сделан из того, что растет, можно сказать, под ногами, – заметил я. – Окажись мы с Макаром на необитаемом острове, он бы не позволил нам умереть с голоду.
Макар скромно ухмыльнулся.
Мы пили чай, разговаривали сытно и мирно, когда во дворе вдруг появился Пашка. Мы его не сразу заметили. Он скромно вошел в сад и робко постучался о ствол вишневого дерева. Все обернулись на стук, а дремавший Гентас сонно проговорил:
– Войдите.
Но Пашка не торопился. Он продолжал испуганно мяться на месте, скромно опустив глаза. И был он изможден и очень бледен, только щеки ярко порозовели от смущения. Егор скривился и впился в паренька злобным взглядом. Эрвин вышел из-за стола и подошел к несчастному Пашке.
– Я на минутку, – грустно объяснил тот. – Я только хотел поздравить тебя с днем рождения.
– Проходи, вон там есть свободное место, – пригласил Эрвин.
– Нет, я пойду, меня дома ждут, – тихо сказал Пашка, чуть не плача. – Я приготовил тебе маленький подарок. – С этими словами он сунул руку за пазуху, вынул оттуда длинный предмет с дырочками и подал Эрвину со словами: – Поздравляю тебя… – но тут голос осекся, казалось, Пашка сейчас и в самом деле разрыдается.
Это была дудочка. Эрвин взял ее бережно, и у него чуть слезу не вышибло от такого трогательного подарка. Пашка неловко улыбнулся и скромно опустил глаза.
– Это дудочка, – прошептал он, вероятно думая, будто никто еще не догадался, что это дудочка. – Я сам ее сделал из орешника. У нее очень хороший голос. Хочешь послушать? – Пашка взял дудочку назад и хотел было сунуть ее в свой слюнявый рот, как Эрвин спохватился:
– Дай, лучше я, – сказал он и торопливо забрал у Пашки подарок.
Пашка не стал возражать. Тогда Эрвин поднес дудочку ко рту и извлек несколько мелодичных звуков, ловко пробежав по отверстиям пальцами. В ту же минуту по деревьям прошелестела листва. А в следующую минуту Эрвин заиграл необыкновенную прекрасную музыку, и тут начали происходить удивительные вещи: Гентас очнулся от дремоты и поглядел на внука с благоговением, все мы тоже замерли в восхищенном изумлении, чувствуя, как в сердце вливается тепло и умиротворение. Его волшебная музыка растрогала душу и пробрала до мурашек. Даже Егор изменился, он смотрел на Пашку с удивлением, и на лице его не осталось и злой тени. Когда Эрвин закончил, мы разразились рукоплесканиями.
– У нее красивый голос, – проговорил Эрвин с искренним восхищением.
– Тебе нравится? – обрадовался Пашка.
– Очень, спасибо.
– Я все утро ее испытывал, подрезал, поправлял, пока звук не стал таким совершенным, – признался Пашка и шмыгнул носом.
– Спасибо, друг, – проговорил Эрвин и протянул ему руку.
Пашка пожал его ладонь, но в следующую минуту забеспокоился.
– Ну, я пошел?
– Куда?
– Мне домой надо.
– Пожалуйста, пойдем к нам, выпей с нами хотя бы чаю с пирогом.
– Не, я не могу, – растерянно проговорил Пашка, печально глянув на пирог. – Я должен вернуться. Если через пятнадцать минут не буду дома, меня накажут.
– Ну хотя бы на пять минут задержись, – настаивал Эрвин. – Попробуешь пирога с цветочным чаем и пойдешь.
Пашка неуверенно пожал плечами. При виде праздничного стола с изысканным угощением, он замялся в нерешительности, голодные глаза заблестели. Он переступил с ноги на ногу, бросил на пирог мученический взгляд, облизнулся и сглотнул. Кусок пирога так и стоял перед Пашкиными глазами даже, когда он не смотрел на него. Очевидная сладость пирога призывала его сесть за стол и проглотить хотя бы один ломтик. Но мысль о наказании дома не давала покоя, по спине отчаянно забегали мурашки. И все-таки, исходя слюной, Пашка не выдержал соблазна и наконец тихо произнес:
– Ну, хорошо. Я это. Только на минутку.
Он двинулся к столу следом за Эрвином, предвкушая сладость пирога во рту и жжение отцовского ремня на спине, одновременно.
Как на грех свободное место для Пашки оказалось напротив Егора. Эрвин поставил туда стул. Деваться некуда. Пашка глубоко вздохнул и сел с опущенными глазами, чтобы, не дай Бог, не встретиться взглядом с Егором, который ухмыльнулся и покрутил пальцем у виска, пристально глядя на Пашку. И снова сожалея, что нахожусь далеко от сына, я посмотрел на него строгим взглядом, чтобы он не позволил себе какой-нибудь вольности против Пашки. Но, похоже, Егор не собирался цепляться к бывшему другу и только с негодованием поглядывал на него, ожидая, что тот все равно скоро уберется восвояси. Между тем Лайма положила Пашке большой ломоть пирога, налила ему чаю, и вскоре за столом вновь воскресло оживленное праздничное настроение.
Пашка ел торопливо, как голодный цыпленок, так ни разу не подняв глаз. Егор обозвал его: «Размазня», отвернулся и стал слушать разговоры взрослых. Но Эрвин наклонился к нему и тихо проговорил:
– Пашка – не размазня. Ведь он нашел в себе храбрость прийти к нам на праздник.
– Он глуп, как слизняк, – возразил Егор тоже шепотом.
– Ты ошибаешься, просто его замучил отец, вот почему он такой, – объяснил Эрвин.
– Но зачем он тогда приносит в лесничество молоко для Карвиса, – продолжал Егор. – Папа ему сто раз говорил, что лосенок давно ест траву и ветки. Но этот дубина продолжает таскать молоко. Принесет бидон молока с записочкой: «Лосенку», поставит у калитки и сразу убегает. Боится, что я его поймаю и…
– Он очень раскаивается в своем поступке, – промолвил Эрвин. – Думаю, он больше никогда подобного не повторит.
– Пашка – тупица, вот увидишь, он еще не раз чего-нибудь этакое выдаст, – возражал Егор.
– Надеюсь, ты ошибаешься, – уверенно сказал Эрвин. – И вообще, ты же знаешь, я и он с пеленок дружим. Я не могу его не принять теперь.
– Ты что же, простил ему?
– Да.
Егор поглядел на Эрвина с недоумением, потом перевел взгляд на Пашку, такого голодного, затравленного и убитого горем, что на него больно смотреть. И вдруг Егор тоже проникся к нему сочувствием и пожал плечами.
Поев пирога и наскоро запив чаем, Пашка почувствовал себя немного легче, но все еще здорово нервничал. Надо было торопиться домой. Пашка не усидел, наскоро попрощался со всеми и бросился бежать.
На свою беду он все-таки опоздал к семейному обеду почти на три с половиной минуты. Петр сидел за столом и пристально глядел на секундомер, который держал в руке до тех пор, пока в кухню не вошел взмокший Пашка. За нарушение порядка, разъяренный Петр хотел было назначить двести десять приседаний, да не сдержался, выскочив из-за стола, он со всего размаху врезал сыну по лицу, так, что у несчастного паренька потемнело в глазах, и замерцали яркие искорки, а под левым глазом налился большой синий, как слива, фонарь. Увидав содеянное, Петр тотчас остыл и, тряся ушибленной пятерней, вернулся за стол. После этого несколько дней он пытался скрыть злополучный синяк, собственноручно замазывая его жениной пудрой, но тщетно: собранная в очередной раз комиссия из органов опеки сразу обнаружила улику на Пашкином лице.
Напрасно Пашка пытался выдумать историю происхождения синяка для членов уважаемой комиссии. Его сбивчивые ответы подсказывали, что мальчик вовсе не свалился с крыльца, не наткнулся на грабли, не упал с дерева, не подрался с мальчишками, а вновь пострадал от рукоприкладства родного отца. Тут Петр, наблюдая за разговором, не выдержал и заорал что было мочи в припадке внезапной истерики:
– Берите меня, скрутите меня, осудите меня! Это я избил сына!
Тут ему повестку в суд и вручили.
А спустя несколько дней, Егор подкараулил Пашку возле калитки нашей усадьбы. Бедный парень, воспитанный соблюдать режим по уставу, не мог догадаться на всякий случай носить молоко для лосенка в разное время, и был пойман.
– Не бойся, я ничего тебе не сделаю, – заверил Егор, приближаясь к Пашке и отрезая ему путь к бегству.
Пашка нервно затрясся, скованный страхом, и опустил глаза от ожидания хорошей трепки.
– Я только хотел сказать, – продолжал Егор, – что больше не сержусь на тебя.
Пашка недоверчиво поглядел на мальчика блуждающим от ужаса взглядом и, опустив голову, зажмурился.
– Ведь ты не станешь больше браконьерствовать, правда? – спросил Егор.
Пашка мотнул головой.
– Скажи, не будешь убивать? – снова спросил Егор.
– Не буду, – тихо проговорил Пашка.
– Тогда, дружба? – с улыбкой сказал Егор, протягивая ему руку.
Пашка открыл свои мокрые глаза, поглядел на Егора и, подав руку, робко пожал его ладонь.
После этого они поспешили в сад. До вечера мальчишки играли с Карвисом. В те часы, проведенные в гостях у Егора, Пашка, наконец, почувствовал себя по-настоящему счастливым человеком.
Что касается его отца, то состоявшийся вскоре суд постановил: лишить Петра Вертодубова родительских прав и наказать штрафом. После этого, обиженный на весь мир, Петр явился к командующему в штаб и долго умолял того о переводе на Север, мол, там денег больше платят и льготы полагаются. В скором времени его просьбу удовлетворили. Бросив семью, Петр уехал из Пруссовки навсегда, но развода Евдокии не дал. Впрочем, женщина горевала не долго, так, только для виду, чтобы соседи ничего про нее плохого не подумали, а в душе она все же сразу смирилась, во всяком случае, избавилась от тягостных переживаний за сына, понимая, что если когда Петр и вернется, к тому времени Пашенька, наконец, вырастит и станет самостоятельным.

Но я слишком увлекся, забежав далеко вперед моего повествования. Вечером, когда гости Эрвина разошлись, а на темнеющем небосклоне стали загораться первые звезды, сад опустел, и сумерки окутали его тишиной, только слышался шорох листвы и мелодичное пение сверчков под крыльцом. Гентас все еще дремал в своем кресле при бледно-золотистом свете, проникавшем с веранды. Лайма убирала со стола, а после занялась делами на кухне. Эрвин кормил жабу, которая выбралась из мха в своей коробке, чувствуя прохладу наступившего вечера. Потом Гентас повернул голову, увидел дочь, маячившую в открытом кухонном окне, и позвал:
– Лайма! Дочка, позови Эрвина, пожалуйста!
– Хорошо, отец, – отозвалась Лайма, поставила большую кастрюлю на плиту и направилась в комнату сына.
Эрвин появился во дворе скоро.
– Дедушка, ты меня звал? – сказал он, спускаясь с веранды.
– Подойди ко мне, внук, – проговорил старый прусс, поглаживая бороду. Эрвин приблизился к нему. – Да, Эрвин, я звал тебя, – медленно проговорил Гентас. – Возьми стул, там, возле стола, и сядь рядом. Я хочу поговорить с тобой. Разговор будет долгим и серьезным.
Эрвин поставил стул напротив дедушки и сел, устремив на него внимательный взгляд. Тогда Гентас продолжил:
– Слушай меня, внук, потомок великого Гониглиса. Ты повзрослел, приобрел необходимые знания и опыт. Пришло твое время хранителя традиций прусского народа. – Гентас вздохнул глубоко, прокашлялся в бороду и продолжил: – Я стар и чувствую, как немощь и слабость все больше овладевают мной.
– Дедушка! Не говори так, ты сильный человек! – воскликнул Эрвин.
– Прошу тебя, внук, не перебивай меня, пока я говорю, – строго сказал Гентас и продолжил свою речь длинно и назидательно: – Да, я силен, силен духом, но слабость телесная – это нечто другое. Ты молод, тебе этого пока не понять. Но старость неизбежна. Приходит время, когда мы больше не можем бороться с трудностями, преодолевать невзгоды, которые испытывают наши силы бесконечное множество раз, пока мы живем. Но мудрость, приобретенная с годами, помогает справиться с тяготами времени, которые становятся все более обременительными. Я нахожу в себе силы и буду бороться до тех пор, пока не остановится мое сердце. Патолло ждет мою душу, чтобы справедливо распорядится ее будущей судьбой. Эрвин, теперь мои надежды связаны с тобой, я рассчитываю на тебя, верю в тебя, ибо тебе, потомку пруссов, предназначено продолжить наш древний род. Ты должен принять на себя великую миссию, нести опыт и знания предков и затем передать их потомкам, так, как это делал я и наши славные предки. Ты подрос, ты силен, храбр и отважен, пришло время познать последнюю тайну сембского рода. Ты, наследник Гониглиса, продолжишь древнюю традицию, которая неизменна на протяжении более семи веков, и никакие демонические силы не способны ее оборвать и разрушить. Так будет до тех пор, пока мы владеем янтарным идолом великого бога Перкуно. Идол этот, доверенный нам в наследство, защитит от невзгод, болезней и прочих несчастий. Ибо он – символ власти наместника богов на земле. Ты многое знаешь о нем. Вместе с тобой мы не раз склоняли перед ним голову, разжигали огонь в честь великого бога, обращались к нему с молитвами и жертвоприношениями. Идол – попечитель нашего рода, символ Перкуно и мощь, способная обуздать Велняса и его демонов. Мы верим в силу янтарного идола, и покровитель наш не оставит в беде. Но проходит жизнь, тускнеет звезда старого хранителя на небосклоне и наступает время нового владельца священного идола. Скоро, очень скоро твоя звезда, Эрвин, загорится на Небосводе Вечности. Ты должен знать это, только прямой наследник сембов может распоряжаться идолом Перкуно, в чужих руках он бездействует, а потеря его нами – прекратит связь времен для всего прусского мира. Именно поэтому Велняс мечтает им овладеть и использовать в своих коварных целях. Он желает завладеть нашей прусской землей. И тебе придется беречь идол от врага – таково завещание великого Гониглиса. Больше того, принимая идол от предка, мы наследуем покровительство Перкуно. Он защищает нас. Идол будет хранить тебя, прусса, не позволит оступиться, сбиться с пути истинного воина света, и ты никогда не будешь одинок, даже в быстро меняющемся мире. Я хочу, чтобы звезды будущих потомков нашего рода сияли как можно дольше, пока не исчезнет само человечество. Запомни, каждый прусский воин, наследник Гониглиса, или дочь, хранительница традиций, достигший возраста тринадцати лет, должен пройти Дорогу испытаний. Только сильный человек, который выдержит этот путь, может владеть идолом. Итак, слушай, мой внук, внимательно. Янтарный идол Перкуно достанется тебе только в том случае, если ты сам овладеешь им, преодолев череду испытаний. Ты пойдешь в царство Велняса – Ульмеригию. Я уверен, ты уже сейчас вполне готов к этому нелегкому пути. В противном случае, тебе придется как следует поработать над собой, чтобы снова и снова отправляться в путь ради обретения бога. Мой отец говорил, кто-то из предков проходил этот путь трижды и четырежды и более раз, я со второго раза справился со всеми опасностями, что поджидали меня на пути, и теперь очень надеюсь, ты последуешь моему примеру, я надеюсь, ты пройдешь этот Путь лучше меня. Да хранят тебя боги. Я верю в тебя, мой внук, ты достаточно силен и смышлен, чтобы выполнить завет Гониглиса с первого раза. А теперь, Эрвин, позови мать и вернись вместе с ней.
– Да, дедушка, – проговорил Эрвин, поднялся со стула и пошел в дом.
Старик проводил внука удовлетворенным взглядом, глубоко вдохнул свежий садовый воздух, благоухающий распустившимися ночными цветами, и повернулся в кресле, от чего оно слабо проскрипело. Через пару минут Лайма с сыном вышли во двор. Гентас дождался, когда дочь подойдет ближе, и обратился к ней:
– Лайма, доченька, ты ведь знаешь, завтра Эрвин отправится в трудный поход.
Она чуть кивнула.
– Да, он должен принести наш крест-оберег, преодолев испытания. И помогут ему в этом два предмета. Тебе известно, где хранится пергаментный свиток Кальвиса и рог Лаздоны. Прошу тебя, принеси их.
– Да, отец, я сейчас, – ответила Лайма, повернулась и зашагала в дом.
– Итак, Эрвин, внук мой, – продолжил старик, поглаживая бороду, когда они снова остались вдвоем. – Завтра, перед рассветом, ты отправишься в дорогу. Твоя цель: пользуясь своей смекалкой, отыскивая тайники, собрать шесть янтарных желудей, найти Вековечный дуб, достать, спрятанный в его дупле, оберег и вернуться с ним домой. Путь этот укажет пергамент, тот самый Путь, которым следовали молодые сембы на протяжении многих веков. Мир меняется, но ценности остаются прежними. Помни, ты самостоятельно должен преодолеть этот Путь. Используй свои знания и опыт. Много опасностей будут тебя подстерегать, демоны Велняса потрудятся на славу, они опасны и коварны. Но будь храбр и не поддавайся их воле. Ружья тебе не дам, оно лишь отпугнет добрых помощников, которые могут явиться тебе в трудную минуту. Не жди помощи свыше, до тех пор, пока не овладеешь оберегом. Лишь в твоих руках он прибавит тебе сил и защитит от неприятеля.
Тут Гентас замолчал. Из дома вышла Лайма. Она принесла довольно большую шкатулку из дерева, украшенную кусочками янтаря и серебряными узорами в виде листьев папоротника. Эта шкатулка имела секрет, тот, кто не знает его, ни за что не откроет. Лайма подала шкатулку отцу. Гентас бережно принял ее и с почтительными речами во славу Перкуно сдвинул один из серебряных вензелей, повернул крышку кругом, и та отворилась. После этого Гентас вынул из шкатулки пергаментный свиток и сказал:
– Спасибо, дочка, ты можешь идти, а мы с Эрвином потолкуем еще немного.
Лайма отправилась в дом. Эрвин никогда прежде не видел этой шкатулки и теперь смотрел на нее с изумлением. Видно, дедушка хранил ее в надежном тайнике, где-нибудь в своей комнате.
– Вот завещание Кальвиса, – проговорил Гентас, с трепетом разворачивая свиток. – Оно на прусском языке, хотя написано латиницей. Но ты ведь хорошо читаешь по-прусски, как я тебя учил?
– Да, дедушка, – кивнул Эрвин. – Я все помню.
– Ну-ка, попробуй. Прочти первые строки. – Гентас протянул свиток внуку.
Эрвин развернул пергамент и неторопливо прочел:
Обращаюсь к тебе, мой потомок!
В этих строках найдешь тайный путь.
Твой поход будет труден и долог,
До заката вернись, не забудь!..

– Хорошо, – проговорил Гентас, довольный успехами своего ученика. – Ты справился с этим заданием, пусть таким же удачным будет весь твой путь. А теперь ты узнал еще одно важное требование Кальвиса: ты должен успеть до заката солнца. Ни в коем случае не задерживайся в Ульмеригии до темноты.
– Да, дедушка, – проговорил Эрвин, оторвав любопытный взгляд от пергамента.
– Береги этот свиток, – продолжил Гентас. – Он укажет путь к первому тайнику. Я постарался, чтобы современные ориентиры как можно больше походили на описанные в спрятанных древних свитках. Следуй им неотступно. И еще, остерегайся демонов, держи свитки при себе, они не должны попасть к ним в лапы. Берегись, если последний из найденных свитков попадет в руки Велняса, он овладеет оберегом прежде тебя, и тогда нам всем не поздоровиться.
– Дедушка! А какой он, этот Велняс? Как он выглядит? – осторожно поинтересовался Эрвин.
Старый прусс посмотрел на внука, нахмурил брови, и немного подумав, ответил:
– Этот злодей способен принимать любой облик, какой только пожелает. Чаще всего он проникает в человека, который поддался влиянию зла. Слабого ведь одолеть легче. А спасти жертву нелегко. Только верховный жрец способен изгнать из человека злого духа.
– Но какой Велняс сам по себе? – допытывался Эрвин.
– Этого лучше не знать, – молвил старик.
– Я должен, – требовал Эрвин.
Гентас покачал головой.
– Говори, – решительно сказал Эрвин.
– Хорошо, если ты настаиваешь, я скажу. – Тут Гентас перевел дыхание, задумчиво поглядел куда-то в темноту, затем бросил печальный взгляд на внука и продолжил: – Тот, о ком идет речь – ужасен. Мало кто из наших предков видел Велняса в его истинном обличье, а тот, кому посчастливилось его лицезреть, тому не суждено было остаться в живых. Лишь юной жрице Ильзбуте в семнадцатом веке удалось избежать смертоносного взгляда чудовища. Невинной кровью своей она защищалась. С тех пор мы знаем истинный облик нашего заклятого врага. Так вот, у него волчья морда, человеческие глаза, шлем, увенчанный роскошными оленьими рогами, да конская грива. Доспехи его как чешуя дракона отливают медью, за спиной поднимаются орлиные крылья, а пальцы снабжены длинными когтями, острыми, что твой охотничий нож. Но страшнее всего дикий взгляд Велняса: жуткий, холодный, проникающий в душу жертвы, будто ледяной клинок. Прошу тебя, избегай встречи с царем демонов. Одолеть его невозможно.
– Хорошо, дедушка, – прошептал Эрвин.
– А вот рог Лаздоны, – Гентас вынул из шкатулки старинный рог, украшенный серебряным орнаментом в виде дубовых листьев вокруг раструба, и покачал им на цепочке, – поможет тебе в случае нападения демонов. Завтра ты повесишь рог на шею. – Сказав так, Гентас положил рог на место, аккуратно свернул пергамент, уложил в шкатулку и закрыл ее. – Она будет со мной до утра. Перед походом я отдам тебе эти предметы. Так будет надежней. Но главное, верь в свои силы и не поддавайся страху, чего бы ни случилось в пути, – заключил Гентас.
– Да, дедушка, – твердо произнес Эрвин.
– Это все, что я должен был тебе сказать, – проговорил Гентас. – Придет время, и ты должен будешь передать это завещание своему сыну или дочери. Но это будет не скоро. А завтра утром тебе рано вставать. Я разбужу тебя. Иди домой, внук, ложись в постель, тебе нужно как следует выспаться.
– Я обязательно сделаю все, как ты велел, – покорно сказал Эрвин. – Спокойной ночи, дедушка.
– Спокойной ночи, внук, – ответил Гентас.

Тихая ночь прошла быстро и незаметно, словно сползло темное покрывало сна. Рано, задолго до рассвета, Гентас поднялся с постели и вошел в комнату Эрвина.
– Вставай, внук, пора, – сказал он. – Я жду тебя в саду.
Эрвин немедленно поднялся, потянулся и стал одеваться. Сон быстро слетел с него, как мохнатая бабочка, хотя вчера Эрвин долго не мог заснуть, ворочался в постели, вспоминая разговор с дедушкой и обдумывая его напутствия. Мысли о предстоящем походе не оставляли Эрвина до полуночи, он размышлял над возможными испытаниями, которые придется преодолевать. Наконец, собравшись в дорогу, он вышел в сад. Было еще темно, только вдали, на востоке, край неба едва начал светлеть, и облака там окрашивались в розоватые тона восходящим за горизонтом солнцем. Звезды ярко мерцали в черноте неба. Дул свежий ветерок. В деревьях тихо шептала листва.
– Вижу, ты бодр и готов отправиться в путь, – проговорил Гентас, выступив из полумрака садовых деревьев. – Это хорошо. Мама приготовила тебе хлеба, мяса и воды в дорогу, ты найдешь их в рюкзаке. Это поддержит в тебе силы. А вот это поможет в пути. – Гентас открыл шкатулку. – Рог Лаздоны повесь на шею, а пергамент спрячь в рюкзак. – Ты все помнишь, что я говорил вчера?
– Да, дедушка, – твердым голосом ответил Эрвин, забирая древние предметы, свиток он сунул под рубашку.
Старый прусс улыбнулся, похлопал внука по плечу и протянул ему флягу.
– Здесь отвар из рагангоры, о нем я расскажу тебе в свое время, а сейчас он поможет тебе проникнуть в Ульмеригию. Сделай глоток возле обломков Драконова камня и сразу пройди между ними. – Эрвин взял дедушкину флягу. – А дальше точно следуй указаниям Кальвиса, это избавит тебя от необходимости возвращаться к предыдущему ориентиру, даром расходуя драгоценное время. – Пойдем, я провожу тебя до калитки.
Из дома вышла Лайма. Она подала сыну рюкзак. Эрвин повесил его на плечи. После этого они втроем направились по дорожке. Возле калитки Лайма обняла сына и, тревожась за него, проговорила:
– Береги себя, сынок.
– Не волнуйся, мама, я готов к любым испытаниям, – ответил Эрвин. – Я найду и принесу оберег.
Потом Эрвин обнялся с дедушкой.
– Удачи тебе, мой внук, – сказал Гентас. – Я верю в тебя. Но помни, ты должен покинуть Ульмеригию, прежде чем сядет солнце, и мир потеряет краски.
Эрвин вышел за калитку, помахал рукой маме с дедушкой и уверенно зашагал по мостовой к лесу в призрачных сумерках нового, полного неизвестности дня.
– Как повзрослел наш мальчик! – проговорила Лайма, утирая влажные глаза платком.
– Он настоящий семб, – с гордостью заметил Гентас.
– Они убьют его там, – в отчаянии сказала она, когда Эрвин скрылся из виду.
– Наш мальчик справится, – успокоил ее Гентас. – У него достаточно знаний и сил, чтобы преодолеть все трудности, что ждут на пути. Главное, оберег не должен попасть в лапы Велняса. – Он помолчал, а потом добавил: – Когда-то давным-давно, мне тоже было тринадцать лет, я прошел этот путь и, как видишь, остался жив.

Глава IX
Преодоление

В тающих сумерках отступающей ночи прояснялись очертания деревьев. Над лугами поднималась легкая белесая дымка. Впереди выступала стена густого леса. Румяная заря Ауштра окрашивала далекие облака в лиловый, затем розоватый и лиловый оттенки и вскоре край неба залился золотистым свечением. Облака выцветали, а звезды гасли поспешно, точно боялись приближения солнца. Когда Эрвин добрался до леса, солнце уже поднялось над горизонтом и продолжило путь по небесной сини. Время пошло – всего лишь день от восхода до заката был отведен прусскому мальчику на его долгий путь к тайнику.
Эрвин повернул на грунтовую дорогу, что уводила в лес, затем он остановился, достал из рюкзака пергаментный сверток и развернул его. Аккуратными латинскими буквами было выведено послание предкам. Письменности у прусского народа не было, потому мудрый Кальвис позаботился передать тайну латиницей, на языке, которым никто кроме прусса не владеет. Эрвин стал переводить несложный для понимания текст, и зарифмованный на тот случай, если его придется заучивать.
Тропу для тебя протоптал лесной зверь,
Найди ее, войдя в густую тень;
Гляди внимательно, и мне поверь,
Твой путь укажет дряхлый пень.

Эрвин огляделся по сторонам и пошел по дороге до тех пор, пока не увидел гнилой пень, стоявший у кромки леса с левой стороны дороги. Другого подобного трухляка поблизости не было. Эрвин осмотрел место вокруг пня и сразу нашел тоненькую, едва различимую звериную тропу, которая уводила в самую чащу леса. Не теряя времени, Эрвин зашагал по ней. Судя по стойкому запаху, лисы часто пользуются тропинкой, оставляя на ней свои пахучие метки. Волков в Замландском лесничестве нет давно, поэтому лисам здесь живется вольготно.
Эрвин прекрасно ориентировался в родном лесу, но местечек похожих на те, что указаны в первом свитке было здесь немало, и чтобы не направиться по ложному пути, необходимо точно следовать указаниям Кальвиса. Солнце выглядывало из-за деревьев, рассеивая лесной полумрак снопами ярких лучей. Скоро в утреннем лесу совсем рассвело. Заблестели искорки росы на листьях, рассыпались по земле яркие блики, но вокруг стояла чуткая тишина, только под ногами шуршала сухая листва, изредка поскрипывали старые деревья, да какое-нибудь невидимое существо пропищит и спрячется в свою норку. И вот звериная тропа привела Эрвина к Драконову камню. Серые гранитные глыбы около двух метров высотой торчали из земли, как два клыка. Это и были врата в Ульмеригию или, наоборот, в наш мир, отворенные Велнясом в стародавние времена, чтобы из его дремучего царства к нам могли проникать его верные слуги.
Осмотрев камни внимательно, Эрвин увидел в расщелине одного из них маленький свиток с янтарным желудем на льняной ниточке и вытащил из тайника. После этого достал из рюкзака флягу с отваром из корня рагангоры, отвинтил крышку и сделал глоток. Жидкость была зловонной, густой, как томатный сок, пощипывала язык, как перец, но была сладковатой и приятной на вкус. Эрвин тотчас ощутил, как горячая струйка проникла внутрь и стала растекаться по всему телу, будто по сосудам, обволакивающим изнутри приятным теплом. После этого ничего необычного в себе Эрвин не ощутил. Тогда он убрал флягу в рюкзак и прошел между обломками камня, как советовал дедушка. Но и тут на первый взгляд ничего странного не произошло. Лес как лес, только мрачноватый какой-то. Помня, что дедушка просил поменьше фантазировать и не подпускать к себе плохих мыслей, Эрвин смело зашагал по знакомой тропинке.
Вскоре лес начал меняться, он стал каким-то чужим, угрюмым и темным, как будто Эрвин попал в его искаженное отражение. Тихий и мрачный стоял этот лес, покинутый зверями и птицами – прямая противоположность, тому, каким он был прежде. Деревья стояли черные, как после пожара, и роняли последние жухлые листья, а с голых ветвей свешивалась и капала зеленая липкая слизь. Стараясь не задумываться над происходящим, Эрвин уверенно зашагал вперед. Тут и погода тоже стала быстро меняться, по небу поползли серые тучи, то и дело скрывая с глаз солнце. Ветви кустарников и деревьев лезли в лицо, хватали за руки, а стебли и обнаженные корни так и путались под ногами. Спустя некоторое время, сумрачная тропа вывела из мертвых зарослей, теперь повсюду стояли черные деревья, а кустов было мало, и сюда проникали солнечные лучи, которые отчаянно пробивались среди затягивающих небо облаков. Интересно, что мир вокруг странным образом преобразился: оранжевое небо все в желтых облаках, синяя трава и листва на кустах и деревьях, а тропа ярко-красная.
Эрвин развернул пергамент с желудем и прочитал:
По тонкой тропинке пойдешь ты один,
Она приведет тебя к нужному месту,
Где рощица робко дрожащих осин
Подскажет верную сторону света.

Дальше извилистая тропа то и дело терялась в зарослях папоротника и худосочных кустов бересклета, но потом снова выныривала оттуда и бежала среди деревьев и замшелых валунов. Эрвин догадывался, к какой осиновой роще ведет эта тропа, поэтому шагал уверенно и насвистывал что-то веселое.
«Таких осиновых рощ в лесу аж целых три, но мне требуется только та единственная, которая укажет путь к следующему тайнику, – рассуждал Эрвин. – И тропинок повсюду много. Что, если я ошибусь? Тогда придется вернуться и начинать все заново. Пустая трата времени, только этого еще не хватало».
Спотыкаясь о корни, торчащие из земли, цепляясь за колючки ветвей, смахивая с лица висящую повсюду паутину, Эрвин приглядывался к окружающим предметам, камням, корягам и пням, за которыми запросто могли прятаться поджидающие его злые духи. Но все было спокойно в лесу. Никто даже не пытался учинить путнику каких-либо неприятностей. Наконец лес впереди поредел и как будто бы расступился. Эрвин направился к поляне, где тихо шелестела осиновая роща.
«Да, это должна быть она, – обрадовался Эрвин. – Вон, осинки вечно перешептываются, поблескивая серебристой листвой, как ни в чем не бывало».
Входя в осинник, Эрвин увидел болтающийся над самой тропой сияющий желудь с пергаментом и снял его. Теперь хотелось отдохнуть, тогда Эрвин скинул с плеч рюкзак и, сев под деревом, достал бутылку с водой, отвинтил крышку и сделал несколько глотков. Над головой в желтом небе с медлительной важностью плыли надутые сиреневые облака. Эрвин поднялся и посмотрел на вьюнки, что росли на опушке, оплетая своими стебельками кусты, и цветки на них были сомкнуты. «Значит, погода скоро совсем испортится, – решил Эрвин. – Да вот и одуванчик сомкнул свою пушистую шапку. Верно дождь будет». Долго рассиживаться нельзя. Эрвин убрал бутылку, повесил на спину рюкзак и затем развернул пергамент.
Теперь шагай, благодаря гостеприимство рощи,
Твоя тропа пересечет луг широкий,
Потом нырнет во тьму глубокой чащи,
Увидишь там четыре вяза, клен, овраг глубокий.

Ясным днем Эрвин легко бы определил стороны света. Теперь задача сложнее – надо верно угадать направление тени от деревьев в отсутствии солнца. Эрвин рассудил, если знать, где сейчас находится светило, то мысленно эту тень представить не сложно. Тогда он отыскал глазами светлое пятно в облаках, начертил воображаемую тень и среди тропинок нашел ту, что вела на север.
Тропа вела через широкий луг. Тут повсюду раздавались гудение, жужжание, стрекотание. Хоть одна радость – живыми звуками слух потешить в такой неприветливой глухомани. Но когда Эрвин присмотрелся к жужжащим существам, то глазам не поверил: оказалось, что это самые настоящие призраки. Только очень маленькие. Вот значит, кто здесь хозяйничает, сообразил Эрвин. То были драконы величиной с пчелу с кожистыми перепончатыми крыльями, длинным хвостом, острым клювом и плотным рядом мелких зубов. Одна из этих тварей, незаметно подлетев, укусила Эрвина за руку. Словно бы попробовала гостя, какой он на вкус, и тотчас улетела прочь. На месте зудящего укуса выступили капельки крови. Тогда Эрвин сорвал одуванчик и выдавил на ранку млечный сок. Зуд вскоре прошел. Потом Эрвин нарвал листьев пижмы, растер их руками и помазал крепко пахнущей зеленой массой лицо и руки. Едкий запах отпугивал этих кусачих злыдней.
«Ничего тут страшного, – входя в лес, убеждал себя Эрвин и храбрился: – Если так будет и дальше, я уже к полудню вернусь домой с оберегом. Никакие демоны, ужасные и таинственные не смогут мне помешать. Пусть только сунуться, я живо их разгоню».
Эрвин так увлекся смелыми мыслями о демонах, что не сразу заметил, когда пропала тропинка. Она совершенно исчезла во мху, растворилась в гуще лесных зарослей, как не бывало. Эрвин остановился, огляделся вокруг, прошел немного вперед, потом назад. Нет, тропинки нигде ни видать, выходит, она осталась далеко позади. А потом, по случайно пробившемуся солнечному лучу, он заметил, что уклонился от маршрута, взяв неверное направление.
«Вот, угораздило! – воскликнул он. – Придется возвращаться».
Убедившись в своей ошибке и ориентируясь теперь по бледному зеленоватому солнцу, едва различимому сквозь желтые облака, Эрвин двинулся обратно на луг. Это было верное, своевременное решение, не то смелые мысли о демонах, так увлекшие его, завели бы куда попало, и драгоценное время было бы безвозвратно потеряно.
«Ничего, вон уже и осинник виднеется, – рассуждал он. – А вот и тропинка, здесь она отчетливо видна. Хорошо зверям в их лесу, они по собственным пахучим меткам ориентируются. Им не важно, видна тропа или скрыта мхом и папоротником. Они чуют ее по запаху».
Теперь Эрвин не торопился, а внимательно следил за тропой.
«Вот это место. Здесь я промахнулся, – обнаружил он. – Кажется, будто тропа ведет прямо, а на самом деле поворачивает». Обнаружив свою ошибку, Эрвин повеселел и зашагал строго на северо-запад, а тропа больше не обманывала его, напротив, проявилась отчетливей.
Ожидание опасности держит в напряжении, обостряет внимание, но быстро утомляет, размышлял Эрвин, поэтому, время от времени, надо останавливаться, чтобы отдохнуть, собраться с мыслями и тогда уже продолжать путь с новыми силами. Демоны только и ждут, когда жертва устанет, чтобы воспользоваться ее слабостью. Они стараются измотать, ввести в заблуждение, довести до отчаяния. А потом им легко уничтожить ослабленную жертву. Страх и храбрость в человеке живут одновременно. Они все время борются друг с другом. Бывает, страх побеждает и тогда он овладевает всем: и сознанием, и силой, и чувствами. Но лучше, когда страх и храбрость уравновешены. Ведь чувство осторожности никогда не помешает, оно позволит принять верное решение, а храбрость не даст отступить в минуты опасности. Демоны причиняют немало бед, – полагает страх, – ведь они коварны; но храбрость решает иначе: нельзя сдаваться на середине пути, его нужно пройти до конца.
Тропа змеилась по лесу, и мальчику приходилось то перелезать через большие стволы поваленных деревьев, то обходить валуны, покрытые зелеными кляксами лишайников или сиреневыми мхами, то преодолевать вброд глубокие грязи, скользкие, чавкающие и зловонные, как труп дракона.
На сей раз, переход до следующего ориентира оказался довольно продолжительным. Эрвин даже удивился, как много труда потребовалось дедушке, чтобы, следуя указаниям Кальвиса, пройти его и спрятать оберег. Дедушка, конечно, проскакал весь путь на Пергрубрюсе, но в его возрасте это не легкое утомительное путешествие. Вероятно, ему помогал оберег, который он держал при себе.
А мир вокруг Эрвина удивлял все больше. Повсюду: на кустах, ветвях деревьев и траве поблескивали ажурные сети, в центре которых сидела тварь величиной с большую жабу, но похожая на летучую мышь, только с длинными выдвижными челюстями, крошечными острыми ушами и плотным чешуйчатым покровом, наподобие панциря. Эти мелкие демоны встречались повсюду, они старательно плели чужую смерть, как пауки, и стерегли летающую добычу. Паутинщики то и дело вспархивали, садились на сеть соседа, чтобы украсть из нее добычу в отсутствии хозяина, или ссорились друг с другом, яростно визжа, шипя и кусаясь. Много ловушек было натянуто над тропой, так что вскоре штаны и зеленая ветровка Эрвина покрылись обрывками липких нитей. Но хуже всего, если незамеченная паутина вешалась на лицо – неприятное ощущение, Эрвин сразу смахивал это щекочущее наказание, прежде чем демон успевал забраться ему за шиворот. К счастью они не причиняли вреда человеку и даже сторонились его, злобно сверкая четырьмя маленькими синими глазами.
Облака сгущались, золотистая пелена зашторила солнце, и тогда вокруг все потемнело, но спустя некоторое время светило вновь улыбнулось, прощально озарив лес, и скрылось на этот раз уже надолго.
Бесконечным казался путь через большой темный лес. Сделалось пасмурно, того и гляди задует ветер и пойдет дождь. Эрвин продвигался уверенно, осматривался по сторонам, прислушивался. Какие-то осторожные тени мерещились всюду, корявые стволы деревьев казались чудовищами, а скрип, стук, внезапное повизгивание в безветрии и вовсе внушали ужас. Но Эрвин старательно гнал от себя страхи прочь, и это хорошо помогало.
Найти овраг в самой глухой части леса оказалось непросто, и Эрвин надеялся на тропу, которая сама выведет его к этому ориентиру. Но вот беда, тропа уже так долго извивается по лесу, а оврага все не видать. Эрвин стал сомневаться, на верном ли он пути, не сбился ли вновь?
– Спросить бы у кого-нибудь, – сказал Эрвин самому себе и огляделся вокруг. – Хоть бы птица какая-нибудь пролетела. А то одна только глухомань вокруг, населенная незнакомыми тварями. Да еще солнце скрылось.
Недолго Эрвин рыскал глазами по деревьям, стоило только подумать о птице, как она тут и обнаружилась. Серая ворона сидела на сосновой ветке и таращила на мальчика блестящие черные глаза, словно ожидала, когда о ней вспомнят. Увидав птицу, Эрвин обратился к ней на вороньем наречии:
– Скажи, пожалуйста, далеко ли отсюда овраг с четырьмя вязами?
– Овраг? С четырьмя вязами? – проворчала ворона в ответ и, взмахнув крыльями, спустилась пониже.
– Не видела ли ты похожее место? – спросил Эрвин.
– Видела, еще бы не видела, – ответила ворона и спустилась на самую нижнюю ветку, торчащую над головой мальчика.
– Подскажи, как мне найти этот овраг? – терпеливо спросил Эрвин.
– Это несложно, – начала ворона, – следуй своей тропой, затем поверни у большого валуна, пройди высоким ольшаником и за ним ты увидишь овраг.
– Но разве для этого нужно свернуть с тропы? – удивился Эрвин. – Мне не велено…
– Если ты хочешь поскорей найти овраг, тебе придется сделать так, – прокаркала ворона. – Я-то знаю, что овраг с четырьмя вязами находится там, и нигде больше.
Эрвин поблагодарил птицу и направился указанным путем. Не смотря на то, что воронам доверять не следует, – слишком они болтливые птицы и часто морочат голову, – он все же послушал совета. Ведь спросить здесь все равно больше не у кого.
«Странно, и чего это ворона делает в дремучем лесу? – удивлялся он. – Если она обманула, вернусь и запущу в нее шишкой».
Повернув возле гранитного валуна величиной с легковой автомобиль, Эрвин смело направился через ольховую рощу. Вскоре почва стала мягче, появился мох, и ноги начали утопать в вязкой серебристой жиже. Эрвин вышел из рощи и вместо оврага увидел зловонное болото. Он осмотрелся по сторонам, сделал несколько шагов да чуть не провалился. Дальше ступать было опасно: кругом топкое место и оврага нигде не видать.
– Да здесь с головой можно погрузиться, – с тревогой проговорил Эрвин, вытаскивая ногу из липкой грязи. – Засосет вонючая болотина – не выберешься… Гадкая ворона! Она все же обманула меня!
Эрвин разозлился на птицу. Не следовало бы ее слушать. Завела в трясину. Эрвин выбрался на кочку и осмотрелся. Далеко вокруг простирались топи, поросшие мхом и пучками гниющих трав. Повсюду торчали серые обломки стволов берез и ольхи. Над грязной водой поднимались, кружились дурно пахнущие испарения. Нет, отсюда надо убираться как можно скорее, это болото может удушить своими газами. «Поддался обману, позор! – винил себя Эрвин на обратном пути. – И не ворона это! Чего тут делать вороне? Это самая настоящая рагана – зловредная ведьма, которая превратилась в мерзкую птицу». Вернувшись к сосне, Эрвин не застал той вороны.
– Проклятая рагана! – выругался он. – Ты обманула меня!
Но в ответ ему прошелестел ветер в деревьях и сверху донесся жутковатый хохот невидимой твари.
«Как я мог довериться рагане! – сокрушался Эрвин, продолжая свой путь. – Наверняка эта гадина хотела, чтобы я утонул в трясине, или выбился из сил, выкарабкиваясь из нее. Дедушка предупреждал, рагана умеет вводить в заблуждение и навевать кошмарные сны. Но разве мог я представить, что она превратится в птицу?!»
Следуя прежней тропой, Эрвин почувствовал усталость в ногах, но решил прежде добраться до оврага, а потом уже поесть и немного отдохнуть.
Плотные тучи ползли над лесом. Ветер метался в кронах деревьев. Эрвин шагал по тропе и совсем уже углубился в свои мысли, как вдруг тропа оборвалась. Впереди лежал глубокий овраг, по разные стороны которого росли четыре вяза. Эрвин подошел к краю и посмотрел вниз. На дне оврага валялись камни, а по склонам росли мхи и худенькие деревца, истощенные вечной тенью.
Эрвин вздохнул с облегчением. Однако ноги гудели, спина взмокла, так что рубашка прилипла противно, а рюкзак за спиной делался все тяжелее. Эрвин снял его, сел на камень под вязом, вынул сверток с припасами и стал есть бутерброды, запивая их водой. Однако было уже около полудня, и следовало бы торопиться, кто знает, что там еще ждет впереди. Хорошенько подкрепившись, Эрвин почувствовал себя лучше, голод прошел, но теперь стало клонить в сон, разморило. Некоторое время Эрвин отчаянно сопротивлялся дремоте, веки невольно смыкались, и он начал клевать носом, а лес принялся нашептывать ему тихую странную песню. Сон увлек Эрвина в свои темные глубины.
Разбудили странные звуки. Они доносились откуда-то сверху, и невозможно было разобрать, откуда они действительно происходят. Эрвин открыл глаза и осмотрелся. Сначала никого не было видно. Но пение становились все громче. Можно было подумать, сонмы ангелов слетаются и напевают псалмы в христианском храме. Но это были не ангелы, а какие-то другие существа, они приближались. Вскоре Эрвин увидел их.
Это были необыкновенные полупрозрачные твари похожие на стрекозу, но величиной с журавля. У них было по четыре голубоватых крыла; тонкое тело с двумя птичьими лапами, которое заканчивалось длинным, как плеть хвостом; голова напоминала звериный череп со страшным оскалом. Но больше всего удивляло их пение. Эрвин прислушался и узнал их язык, они пели на прусском, что-то о власти и богатстве, о славе и роскоши, о страсти и безнаказанности, но самое ужасное было то, что в своих гимнах они восхваляли силу Велняса, как непобедимого владыку мира. И тогда Эрвин понял, кто они есть. Это мурги, и нет никого омерзительнее в лесу, бесчисленной стаи этих воздушных демонов.
– Мурги, – тихо проговорил Эрвин. – Похоже, Велняс решил наслать на меня этих гадких летунов. Но я не боюсь их! – воскликнул Эрвин громче. – Вы всего лишь ничтожные твари, сумевшие безнаказанно проникнуть в мое сознание, пока я дремал!
Несмотря на вызывающий тон его исполненного храбрости крика, мурги продолжали кружить и метаться над деревьями, но постепенно они спускались все ниже, и полет их становился стремительней.
Едва только Эрвин поднялся с травы и прислонился спиной к вязу, как демоны, со свистом рассекая воздух, бросились на него один за другим. Они атаковали мальчика, пытаясь сбить его с ног, вцепиться зубами в горло и били хвостом по лицу, оставляя на его коже царапины своими длинными загнутыми, как крючья, когтями. Мурги стремились выцарапать у него заветный свиток и нападали с ожесточением.
«Только не поддавайся страху, – уговаривал себя Эрвин, – иначе они одолеют…»
Он взялся за рог Лаздоны, но какой-то мург изловчился и своим хвостом выбил его из рук мальчика. Благо, рог висел на серебряной цепочке, а то пропал бы где-нибудь на дне оврага – не найти. Эрвин снова схватился за рог, но мурги кидались на него, не позволяя поднести к губам. Отбиваясь от демонов, что было сил, Эрвин прокричал:
– Вы, прозрачные, хрупкие твари! Вам не… – Эрвин не договорил, один из мургов, незаметно подлетевший сбоку, вцепился в шею мальчика когтями, другой, окрутив ноги Эрвина хвостом, одним ловким рывком сбил его на землю.
Эрвин с криком покатился к краю обрыва и едва успел ухватиться за торчащий там корень, как повис на нем. Мурги с еще большим остервенением бросились в атаку. Казалось, им нет числа, как будто демоны рождались из воздуха, а потом стремительно летели к земле. Мурги кидались на мальчика, царапали его, кусали руки, рвали одежду, пытались сбросить его в пропасть. Из последних сил Эрвин держался за корягу, свесившись над обрывом. Сорвись он, то разбился бы о камни внизу. Осторожно, превозмогая боль, Эрвин сумел освободить правую руку и поднести к губам рог. В следующее мгновение по лесу раздался громкий гудок. Этот звук мигом заставил исчезнуть всех мургов. Они словно растворились в лесном воздухе. Тишина.
Подтянувшись, Эрвин выбрался на край оврага и очнулся. Он с ужасом понял, что нападение мургов происходило в его собственном сне. Сжимая в руке спасительный рог, Эрвин поднялся на ноги, затем, с опаской поглядывая в овраг, принялся стряхивать с себя прилипший сор. Одежда на нем была изорвана, руки покрыты болезненными царапинами, кое-где остались следы мелких зубов. Эрвин недоумевал: то ли это сон, проникший в реальность, то ли наоборот. «Вот сладкоголосые твари! – проговорил он про себя. – Они так отчаянно бились, что могли вырваться из моего сна и завладеть свитком Кальвиса. Тогда все было бы гораздо серьезней». – Потом он с ужасом взглянул на часы и прошептал:
– Уже четверть первого! Немедленно в путь! Но где же тайник?
Эрвин перечитал указание: «…Увидишь там четыре вяза, клен, овраг глубокий». И огляделся. Овраг, вязы, а вот и клен. Старое дерево склонилось над оврагом. Эрвин осмотрел клен, заглянул в дупло, обследовал торчащие из земли корни, и вдруг золотистым огоньком блеснул среди этих коряг желудь с пергаментом.
Эрвин развернул свиток и прочел следующее:
Подсказку даст корявый клен,
Он ждет, когда ты посчитаешь,
Сколько лет здесь прожил он,
Тогда число своих шагов узнаешь.

«Возраст этого клена, – размышлял Эрвин, осматривая дерево со всех сторон. – Да у меня ни линейки, ни метра нет, ничего. Лесничий умеет возраст дерева определять. Для этого есть приспособление. Но что я сейчас могу сделать?»
Эрвин огляделся по сторонам и увидел пень. Когда-то здесь спилили клен, судя по ширине пня, гораздо старше указанного в свитке. Зато на нем отчетливо виднелись годовые кольца. Их нужно сосчитать.
– Я знаю! – догадался Эрвин. – Сейчас я вычислю.
Он поискал и нашел гибкую плеть вьюнка, на глаз отмерил метр и сорвал стебель. После этого измерил толщину ствола клена, затем пня. Посчитал число годовых колец и, составив математическую пропорцию, узнал возраст клена. Это было приблизительно. Но сто двадцать шагов не так уж и много.

Овраг оказался довольно глубоким и длинным. Тоненькие деревца: росли по его склонам, хиленькие от недостатка света. Эрвин зашагал в полумраке, считая от клена, пока не подошел к большому гранитному валуну. Он лежал посреди оврага. И до него оказалось сто пятнадцать шагов. Не здесь ли тайник? Эрвин осмотрел камень и под боком его заметил желудь.
В следующем свитке было указано:

Родится новая тропа на дне оврага,
Теперь доверься своему чутью,
Опасен путь до холма большого –
Не верь ни птицам, ни зверью!

«Так здесь и нет никаких зверей, одни только демоны, – подумал Эрвин, – а вместо птиц – ведьмы встречаются».
Спрятав свиток, он надел на плечи рюкзак и зашагал дальше. В глубине оврага было сыро и прохладно, а в нескольких местах, среди редких кустов снежноягодника, земля еще оставалась перерытой. Значит, эту часть леса демоны заселили недавно, и теперь живности здесь не видать. Даже кабаны перестали сюда наведываться, когда-то они протоптали эту тропу, чтобы поваляться тут в бурой грязи. Но теперь тропа заросла мхом.
Долго ли, коротко ли, тропинка вывела Эрвина из оврага и потянулась сквозь дремучий лес. И тут появилось какое-то новое тревожное чувство: мальчику стало казаться, будто его преследуют. Это чувство начало угнетать, словно кто-то вытягивает из него мысли, желая проникнуть в их смысл. Мерещилось, будто за каждым кустом, валуном или в яме скрываются опасные твари, которых не найти ни в одной зоологической энциклопедии. Эрвин несколько раз делал резкий бросок к дереву, заглядывал за куст или валун, но там никого не оказывалось. Однако это не успокаивало его, ощущение, что кто-то за ним следит, не проходило, напротив, оно усиливалось с каждым шагом. Ульмеригия населена исчадиями зла, говорил дедушка, да и сам Велняс способен оборачиваться камнем, деревом, драконом. Кем только вздумается.
Эрвин спешил. Постоянное напряжение от ожидания опасности изматывало его силы. Он очень устал. Но отдыхать было некогда. Вскоре, в полумраке чащи, Эрвин увидел маленькую лужайку и направился к ней. Раны, нанесенные мургами, болели и кровоточили. Поэтому, чтобы не случилось заражения крови, Эрвин принялся рвать листья подорожника. Соком этого растения он обработал царапины, а потом сорвал еще несколько листьев, размял их пальцами, приложил к самым глубоким ранам и перевязал лоскутьями оборванной рубашки, чтобы остановить кровотечение. Закончив с этим, Эрвин продолжил путь, но едва сделал несколько шагов, как увидел странное существо.
Оно сидело на пне и злобно сверкало глазами. Это был маркополь – карлик похожий на корявый сук, облепленный длинными прядями лишайника и мха, словно шерстью. Длинные клыки торчали вверх и вниз из оскаленной пасти. Большие уши, торчком, поворачивались по сторонам, улавливая самый тонкий звук. С минуту Эрвин и маркополь пялились друг на друга, словно ожидая, кто первый осмелится броситься на противника. Уродливый карлик оскалился и зашипел, будто кошка. А потом сунул в пасть два когтистых пальца и свистнул громко и протяжно. И тогда отовсюду: из-под земли, из-за деревьев, кустов и камней полезли омерзительные уродцы. Маркополи неторопливо окружили Эрвина, свирепо шипя и сверкая рубиновыми глазами, налитыми кровью.
– D;tun t;utaskarti Kriwe Kalvis,  – на прусском наречии прошипел маркополь со своего пня.
– Ni, – твердым голосом ответил Эрвин. – Dis perl;nktwei man.
Он собрал всю силу мысли и вновь превратил ее в грозное оружие.
– Отдай! Отдай! Отдай! – послышалось вокруг, и маркополи потянули к мальчишке свои длинные корявые лапы.
– Ни за что не отдам, – повторил Эрвин и громко прокричал: – Вы, жалкие создания, да на вас смотреть смешно!
Тут кое-кто из демонов заухмылялись, глядя один на другого. Это прибавило уверенности мальчику. И Эрвин немедленно продолжил:
– Таких смешных тварей еще поискать! Смейтесь! Смейтесь над собой!
Маркополи начали хохотать. Они таращились друг на друга, как в зеркало, и весело смеялись, будто в приступе массовой истерии. Лишь та образина, что продолжала торчать на своем пне упивающимся властью царьком, злился от негодования.
– Прекратить веселье! – вдруг яростно возопил он.
Тотчас по его команде в лесу установилась тишина. Маркополи мгновенно успокоились. Но потом снова зарычали и зашипели, впиваясь едким взглядом в Эрвина.
– Смейтесь! – воскликнул Эрвин. – И пусть ваше веселье удушит вас в собственном смехе.
Маркополи вновь захохотали, указывая друг на друга кривыми пальцами, а некоторые из них забились на земле в предсмертном сопении от удушья.
– Молчать! – приказал главный маркополь. – Схватите его!
Уцелевшие маркополи заткнулись и немедленно ринулись на мальчика.
– Стойте! – воскликнул Эрвин. – Не хотите веселья, тогда бейте друг друга! Рвите друг друга! Ломайте кости так, чтобы половина из вас превратилась в груду ненужного хлама, а другая – в серую пыль.
Новое приказание подействовало сильнее. Демоны принялись дубасить, рвать и колотить друг друга с таким неистовством, что главарь этой банды, наблюдая за самоуничтожением подданных, обезумел от гнева и принялся рвать на себе лишай и мох. А потом собрался с духом и стал отдавать новые распоряжения, но Эрвин перебивал его своим криком, так они и кричали друг перед другом до хрипоты. Эрвин веселился от души, хотя и находился не в самом лучшем окружении. Кто кого переорет? Дуэт: Эрвин и маркополь. Классная рок-опера! Стоило набрести на стадо этих тварей, чтобы так позабавиться перед тем, как уничтожить их войско. Вступив в этакое словесное единоборство с главарем маркополей, Эрвин решил проверить силу прусского слова. Значит, оно и в самом деле обладает живой силой. И сейчас Эрвин покажет этим демонам, на что способен настоящий прусский язык, который многие профессора-филологи почему-то считают вымершим. Едва злополучный вождь сумел остановить своих подданных, как Эрвин, желая поиграть и утвердиться в своей храбрости, отправил их вить веревки из воды. Демоны немедленно помчали наперегонки выполнять поручение, но большую часть их главарь все-таки удержал приказом:
– Замрите!
Маркополи застыли на своем месте, тяжело дыша, сопя и вздыхая.
– Бросайтесь на прусса! Разорвите его на куски! Уничтожьте его! – приказал он, визжа от ярости, брызгая зеленой слюной и размахивая лапами.
Демоны послушно кинулись к Эрвину, а тот этого только и ждал.
– Ну, давайте, мерзкие карлики! – проговорил он, маня подступающих маркополей пальцем. – Вот он, я. Подойдите-ка ближе!
Сонмы маркополей приближались, готовясь уже броситься на него и растерзать. Жизнь Эрвина повисла на волоске. Но вдруг он громко воскликнул:
– Что б вы все лопнули!
Несчастные демоны принялись лопаться, как мыльные пузыри. Через несколько секунд на полянке не осталось ни одного маркополя, а вождь их, признав поражение, взвизгнул от бешенства, хлопнулся о землю и пропал в норе, что была скрыта листьями папоротника среди корней того пня.
– У меня еще достаточно сил, чтобы уничтожить всякую мысль о коварных демонах! – провозгласил Эрвин, и голос его эхом разнесся по лесу.
Затем Эрвин подошел к трухлявому пню, с которого командовал вождь маркополей, и со всей силы пнул его, будто мяч. В этот удар он вложил свою ненависть к проклятым слугам Велняса. Пень фонтаном разлетелся на куски. Тогда из деревяшек полезли и стали расползаться по сторонам какие-то полупрозрачные демонические существа похожие на многоножек. Тяжело дыша, Эрвин стоял и глядел на них, сожалея, что в порыве ярости лишил дома мелких ни в чем неповинных существ. Однако новая победа еще раз утвердила его в собственных силах. А ведь когда-то маркополи водили дружбу с простыми людьми, помогали в лесу заблудившимся найти нужную тропу или выбраться из болота. А потом их переманил на свою сторону Велняс, посулив почести и богатства. Вот они и перебрались к нему служить, превратившись в уродливых злодеев. Желание власти погубило все то доброе, что жило когда-то в их душах.
В лесу стояла мертвая тишина, как будто вся природа ожидала грозы. Небо потемнело, тяжелые хмурые тучи плотнее сгущались над лесом, нависали, грозя обвалиться. Вскоре тропа привела Эрвина к подножию холма с крутыми склонами. Вот он очередной ориентир на пути к оберегу. Там, на вершине холма, стояла одинокая сосна, окруженная редкими деревцами. Эрвину следовало подняться на холм. Так он и сделал. Пергамент с желудем болтались на ветке сосны. Вот, что было в свитке:
Стоит на вершине сосна,
Взберись на нее …сток…
…хор…
Дальше было неразборчиво, и Эрвин задумался над значением слов: «сток», «хорошо». А здесь, что это? – спросил он себя, тщательно рассматривая перепачканный кровью текст. Видно, демоны не раз хорошенько трепали владельцев пергамента. Чем ниже, тем более поврежден был свиток, во многих местах порван, на нем были пятна крови, грязи и дыры. Некоторые буквы вообще разобрать невозможно:
…под… руч… и…ток.
– Мало того, что эти слова мне не знакомы, так еще их не прочесть, – проговорил Эрвин. – Что же я должен увидеть с вершины сосны?
Тогда Эрвин решил залезть на сосну и осмотреться, может быть удастся самому определить, каким будет следующий ориентир. Он сунул пергамент за пазуху и двинулся наверх. Цепляясь пальцами за выступающие из земли корни, хватаясь за ветви кустов, он подобрался к сосне и сел, облокотившись на ее ствол. После этого, немного отдохнув и выпив воды, Эрвин начал взбираться. Старое, искривленное ветрами дерево, с торчащими в разные стороны сучьями, было такое корявое, что залезть на самую вершину не составило большого труда, вот только руки стали липкими от смолы.
Эрвин осторожно выпрямился на толстой ветке, крепко удерживаясь за другую, торчащую немного выше. Благодаря плоской кроне этого дерева, в народе такую сосну называют «зонтичная», ему открылась обширная панорама. Вокруг холма простирался густой полог деревьев. За лесом начинались луга, виднелась деревня, а вдалеке, в розовой дымке, можно было различить салатовое море. Среди облаков над лесом кружили два огромных змеетура с длинными хвостами, зубастой пастью и большими крыльями. Бурые тучи тяжело плыли со стороны моря, и там, в серебристо-зеленой мешанине бушующих морских волн и облаков, время от времени вспыхивали огненные змейки зарницы. Гроза надвигалась, она шла прямо на лес и скоро уже нагрянет. Буря разыграется, наверное, нешуточная.
Над густым пологом деревьев высовывались верхушки нескольких ясеней и одной ели к востоку от холма. На ветвях ели болтались шишки. Никаких других подходящих ориентиров обнаружить не удавалось. «Нужно расшифровать текст, иначе мне не узнать места следующего тайника, – решил Эрвин. – Придется спуститься и как следует обдумать положение дел, – с досадой проговорил он». Некоторое время Эрвин стоял на вершине сосны, наслаждаясь свежим ветерком и рассматривая удивительный пейзаж вокруг, но время бежало, и надо было торопиться. Да и змеетуры могли заметить его, ведь неизвестно, чего от них ждать.
Спускаться с липкой сосны было гораздо труднее, чем на нее взбираться. Руки так и клеились к смолистым ветвям, а к штанам и рубашке цеплялись хвоинки и кусочки коры. То и дело приходилось тянуться ногой к нижней ветке, чтобы встать на нее. И вот, когда до земли оставалось уже совсем недалеко, один из старых сучьев с треском обломился, и Эрвин, не успев схватиться рукой, с криком полетел вниз. От его удара о землю, в том месте случился обвал, и Эрвин тотчас провалился между корнями сосны в глубокую подземную нору, и там потерял сознание. В следующий миг перед глазами мальчика поплыли видения – то пробудилось прошлое. Кажется, вся история его народа пролетела перед ним в эту минуту забвения. Он стоял среди деревянных домиков древнего поселения на опушке большого леса, здесь жители обрабатывали землю, пасли коров, пели и плясали вокруг костра. Табун белоснежных лошадей мирно пасся на лугу. Потом он увидел всадников с черными крестами на груди, спине и на плече. Они были вооружены копьями, мечами и луком. В деревню ворвалось смятение. Навстречу рыцарям из леса выступили мятежные воины, одетые в шкуры и вооруженные топорами и луком. Рыцари умело отражали атаку лесных дикарей. Теперь вокруг раздавались лязг мечей, свист несущихся стрел, стон раненых, гудение огня. Над селом взметнулись языки красного пламени. Серый дым застилал окрестности. Горели дома, гремела жестокая битва, всюду лежали мертвые воины. Эрвин, как призрак, никем не замеченный, стоял посреди осажденной деревни. Сквозь него то и дело проносились стрелы, бежали люди, а потом вдруг проскакал всадник, размахивая мечем, но не причинил мальчику никакого вреда. Тут видение прервалось.
Эрвин очнулся в зловонном полумраке подземелья. Откуда-то сверху, в увитую корнями брешь, на него падал тусклый свет. Эрвин поднялся, потирая ушибленный бок, и огляделся. Это была нора, ее длинный ход терялся во мраке. Кто же проделал такой огромный тоннель, в котором даже мальчишка мог выпрямиться во весь рост? Какое-то странное жуткое место. Эрвин попытался карабкаться наверх, к свету, но гнилые и тонкие корни обрывались в руках, а сырая земля осыпалась комьями. Было слишком высоко – не подпрыгнуть. Может быть, есть другой выход из этой норы? Но в рюкзаке нет ни спичек, ни фонаря. Надо двигаться на ощупь. «Разве мог я предположить, что придется лазать в подземелье, – думал Эрвин, заглядывая в тоннель, который во тьме казался бесконечным. – Поскорее бы отсюда выбраться. Кто знает, какие твари здесь обитают?»
Сначала нора была довольно широкой и высокой, так что Эрвин мог двигаться в полный рост, но вскоре, она стала уже, тогда ему пришлось наклоняться. В норе было прохладно, стоял запах сырости и тления. Стены и пол были хорошо ошлифованы чьей-то шерстью и плотно утоптаны. Тьма окружала Эрвина. Он очень надеялся, что тоннель, в конце концов, выведет его наружу, и потому ожидал увидеть впереди хотя бы пятнышко бледного света. Эрвин продвигался на ощупь, осторожно касаясь пальцами стен. Какие-то скользкие черви шевелились под руками и падали под ноги. В слепую Эрвин то и дело ступал в лужи, так что вода холодила ноги по щиколотку. К подошвам прилипала грязь, и ботинки от этого тяжелели.
«Похоже, в этой норе обитает животное в несколько раз крупнее барсука, ни как не меньше медведя, – размышлял Эрвин. – Но медведи в наших краях не водятся уже давно. Самому Патолло в таком мраке плохо бы сделалось. Поскорее бы уже найти выход».
Вдруг, впереди, за очередным поворотом, послышался осторожный шорох и сопение. Эрвин замер и прислушался. Звук этот повторился вновь, но теперь гораздо ближе. А потом, прямо перед ним, показались две горящие точки. Не дожидаясь неприятностей, Эрвин начал медленно пятиться. Тут и глаза двинулись следом.
«Кто этот подземщик? Неужели еще один маркополь? Вообще-то они хладнокровны, плохо видят в темноте, и глаза у них зеленые, а не желтые, как у этой твари. Нет, это не маркополь» – сообразил Эрвин и ускорил шаг.
Подземщик тоже поспешил за ним. Теперь отчетливее слышалось его сопение. Эрвин знал, что к зверю никогда нельзя поворачиваться спиной, тогда он немедленно атакует. Но если это демон?
Существо быстро приближалось, тогда Эрвин развернулся и бросился бежать. К счастью, он не успел отойти далеко от пролома вверху. Проскочив за льющийся сверху поток света, Эрвин прижался спиной к стене. Тяжело дыша, он вынул рог Лаздоны и принялся ждать. Демон появился незамедлительно и застыл перед столбом света, не решаясь пересечь его и, грозно скалясь, яростно сверкал глазами. Он был похож на волка, только с человеческими ногами, покрытыми шерстью.
Вилктак – узнал Эрвин демона. Этот оборотень, опасен только во тьме, на свету он то ли ничего не видит, то ли слабеет силами. Весь день он отсиживается в глубоких норах, а на охоту выбирается ночью. Рог Лаздоны отпугнет вилктака, но не сможет уничтожить его совсем. Надо скорее выбираться. Эрвин бросился по тоннелю и услышал, как позади него чудовище громко взвыло, царапая когтями землю. Нет, вилктак не в силах пройти сквозь светлый поток, но под землей есть и другие ходы. Оборотень помчал вокруг. Эрвин торопился, в стене тут и там открывались боковые тоннели, опасность могла явиться оттуда. И вот уже впереди забрезжил свет. Выход! Эрвин поспешил к нему, как вдруг услышал топот преследователя. Вилктак выскочил неподалеку в боковом коридоре и кинулся вдогонку за мальчиком. Эрвин, что было силы, бежал к выходу, ноги вязли в грязи, то и дело приходилось наклоняться в узких местах норы с нависающими цепкими корнями и липкими червями, которые падали за шиворот. «Успеть, только бы успеть!» – шептал он. Но вилктак был уже близко.
Выход едва только показался впереди, когда Эрвин зацепился за что-то ногой и полетел на землю. Он попытался подняться, да подошвы скользили, руки погрузились в вонючую жижу и силы были на исходе. Тогда, оставаясь лежать, Эрвин схватился за  рог Лаздоны, поднес его к губам и дунул. Но рог не прогудел, из него вырвалось только слабое и сиплое шипение: при падении он забился грязью. Причитая от ужаса, Эрвин вытряхнул из рога грязь, ударяя о ногу, и дунул в него в тот самый момент, когда вилктак, разинув клыкастую пасть, уже прыгнул с разбегу. Рог пронзительно прогудел, и звук его эхом отдался в гулких коридорах норы. Тотчас же вилктак с ревом отчаяния растворился в самом прыжке, как тень, во мраке подземелья.
Эрвин очнулся на траве под склоном холма. В лесу было сумрачно, вокруг затаившаяся тишина, среди деревьев гулял прохладный ветерок. Все еще сжимая пальцами рог, Эрвин осторожно поднялся, отчаянно превозмогая боль от ушибов, и осмотрелся. Вилктака нигде не было видно. Пергаментный свиток по-прежнему оставался за пазухой.
Прежде всего, Эрвин отправился к высокой ели. Но по пути его настиг проливной дождь, над кронами задул сильный ветер и вдруг прогрохотал оглушительный гром. Эрвин зашел в хвойник, забрался под густые лапы молодой ели и сел там, прижавшись к стволу. Здесь было сухо и мягко сидеть на старой хвое. А вокруг шумело ненастье. Ветер свирепел с каждой минутой, гудел наверху, метался в ветвях, трещал и свистел с неистовством зверя. Вдруг яркая вспышка разорвала лес на части, раздался треск и раскатистый грохот. По листьям били крупные капли, всюду побежали ручьи, ствол ели сделался сырым. Еще и еще раз лес озаряли яркие вспышки, после чего землю сотрясал оглушительный гром.
«Что ж, пока идет ливень, можно передохнуть и подкрепиться. А потом, когда дождь утихнет, сразу продолжу путь», – решил Эрвин и, сняв рюкзак, полез в него за припасами.
Лишь только Эрвин принялся за бутерброд, как под соседним дубом вдруг увидел большой гриб, который зашевелился и вздохнул. Потом гриб-боровик обернулся и с любопытством посмотрел на мальчика. И не гриб это вовсе, задумался Эрвин, рассматривая странное существо, а кто же? Гриб оказался человечком в большой шляпе. У него была длинная белая борода, синие глаза и одет он был в серую непромокаемую ризу.
– Гилин! – радостно воскликнул Эрвин, узнав старого друга. – Наконец-то мне повстречался хоть один добрый лесной дух!
– Здравствуй, Эрвин, – благожелательно отозвался барздук.
Эрвин отложил бутерброд и воскликнул:
– Как я рад, что встретил тебя! Забирайся ко мне, здесь довольно сухо.
– Возможно, наоборот, это я встретил тебя, – с достоинством возразил Гилин и, приняв приглашение, забрался под елку. – О тебе с самого утра щебечут цветочные духи – легкомысленные создания, кои не ведают страха.
– О, да… если бы они не так много болтали о моем походе, то у меня было бы гораздо меньше опасностей на пути, – произнес Эрвин.
Гилин сочувственно вздохнул.
– Далеко ли ты собрался на этот раз? – поинтересовался он.
– Извини, но дедушка не велел доверять кому-либо эту тайну, – проговорил Эрвин.
– Вот как? Значит, на этот раз у тебя есть, что скрывать даже от меня? – удивился Гилин.
– Я вынужден так поступить, мой друг, – сказал Эрвин с сожалением. – К тому же в лесу так много демонов! Они все охотятся за мной. Навидался я разных тварей сегодня. На всю жизнь хватит.
– Я не демон, – промолвил Гилин. – Велняс так же ненавидит барздуков, как тебя и твоего дедушку. Я не стану сотрудничать с Велнясом. Но мог бы помочь тебе.
– И все-таки, дорогой Гилин, я не уверен, что ты это ты, а не Велняс, который может превращаться в кого угодно.
– Ну что ж, Эрвин, я не стану выпытывать твою тайну, – сказал Гилин и, повернувшись, чтобы уйти, уныло сказал: – Прощай.
– Постой! – воскликнул Эрвин. – Мне хочется верить тебе, друг. Барздуки всегда мне помогали. Помнишь, сколько новых муравейников ты показал мне в нашем лесу?
– Как же не помню? Всего двадцать четыре, – уверенно проговорил Гилин.
– Точно, – улыбнулся Эрвин. – Теперь все муравейники огорожены, чтобы их не разоряли. Я веду за ними наблюдение. – А сколько раз ты показывал мне дорогу в деревню, когда я блудил здесь маленьким мальчиком?
– Давно сбился со счету, – ответил Гилин и добавил: – Послушай, если ты хочешь проверить меня, тебе достаточно прогудеть в рог Лаздоны, который болтается на твоей шее. Если я не исчезну…
– Извини, я не хотел обидеть тебя, – снова смутился Эрвин. – Я верю тебе и не стану испытывать. Постой, а не поможешь ли мне кое в чем? – На ум Эрвину пришла хорошая мысль. Он вынул из-за пазухи свиток, развернул его, нашел подпорченную часть текста и показал Гилину. – Прошу тебя, помоги мне прочесть.
Бородатый человечек посмотрел на текст и стал читать, медленно разбирая непонятные слова:
– Так, так… да, здесь сказано… гм… Растет на вершине большая сосна. Взберись на нее, погляди на… на восток. С нее хорошенько… видна… Здесь, не могу разобрать это слово, слишком оно вымарано.
– Значит, там сказано, погляди на восток? – уточнил Эрвин.
– Да, именно на восток, – подтвердил Гилин, продолжая вчитываться в искалеченный текст.
– Тогда, может быть, ель? – предложил Эрвин и повторил: – С той сосны хорошо ель видна. Так?
– Очень похоже, – сказал Гилин. – Посмотрим, что дальше, – от напряжения он вздохнул, снял шляпку, почесал лысину и вернул шляпку на место. – Тут сказано… Да… вот это: Под корнями ее ру… ру… ручья, что ли, поток, нет, росток, или все-таки это исток?
– Если там указана ель, то я все понял, – обрадовался Эрвин. – Посмотри, в следующем четверостишии сказано: Бежит, серебрится по лесу ручей. Ближе держись его берегов. Добраться к… непонятно, куда-то добраться поможет быстрей. Значит, мне нужна ель и ручей, возле ее корней.
– Знаю эту ель и ручей, – сообразил Гилин. – Если не ошибаюсь, нужно читать исток. Получается: С нее хорошо ель видна. Под ее корнями ручья исток. Верно?
– Так и есть, – согласился Эрвин. – И в целом даже рифма выходит.
– Значит, ты следуешь маршрутом, указанным в этом свитке? – догадался Гилин.
– Да, мой друг, я отправился на поиски оберега, – сознался, наконец, Эрвин. – Должен успеть до заката.
– Не легкая задача, – сказал Гилин. – Но я верю в тебя. Ты обязательно справишься. Все твои предки справлялись.
– Спасибо, Гилин, ты снова мне очень помог, – весело произнес Эрвин. – Это добрая миссия. Вот увидишь, я раздобуду оберег. В наш лес обязательно вернется мир.
– Береги тебя Перкуно, – проговорил Гилин. – Наш народ давно истомился во мраке леса, отовсюду ожидая опасностей. Демоны не дают нам житья, требуют, чтобы мы перешли на сторону Велняса. Но мы гордый народ, нам не нужна власть деспота в нашем лесу. Его планы коварны. Он мечтает нажиться, обогатится за счет обитателей леса и править страной безраздельно. Мы, барздуки, хотим мирно жить рядом с вами, людьми и помогать вам, чем можем.
– Будь уверен, мы одолеем злодея, – гордо заявил Эрвин.
– Удачи тебе, Эрвин.
– Прощай и до скорой встречи.
На этом мальчик и барздук распрощались. Маленький человечек скрылся в папоротниках, а Эрвин, доев бутерброд и запив его водой, выбрался из своего укрытия и продолжил путь.
Ветер унес грозу прочь, но успокаиваться не собирался: гнул ветви деревьев, и те поскрипывали, попискивали, с трудом сопротивляясь его порывам. Дождь унялся, но в мокром лесу все еще было сумрачно. Эрвин сразу промок насквозь, пробираясь через заросли.

Путь на этот раз был недолгим. Высокая ель с толстым стволом, – не обхватишь, – гордо стояла среди буков и кленов. Ее вершина терялась высоко за сомкнутыми кронами деревьев. Но прежде чем увидеть ель, Эрвин еще издали услышал журчание воды в притихшем после грозы лесу и направился на этот заманчивый звук. Родник выбегал из-под корней ели, вода в нем была прозрачная, но с зеленоватым оттенком, как бутылочное стекло. Затем ручей бежал, переливался весело и звонко, струился среди деревьев и валунов, и был он того же странного цвета, что и сам источник. Подойдя к роднику, Эрвин достал из рюкзака пустую бутылку и наполнил ее водой, а потом сделал несколько глотков. Вода показалась ему очень вкусной, прохладной, с тонким, едва уловимым ароматом хвои. Эрвин тотчас ощутил прилив сил и бодрости.
– Славный источник, – проговорил Эрвин, убирая бутылку в рюкзак. – Такой живительной воды я еще никогда не пил.
Тут Эрвин и увидел очередной пергамент с желудем, которые были привязаны к стволу ели над самым ключом. Эрвин развернул свиток и прочел следующее:
Бежит и петляет по лесу ручей,
Не оставляй его берегов,
Достигнуть он озера поможет быстрей,
Но не спасет от жестоких врагов.

Теперь Эрвин направился вдоль ручья. Надо торопиться, скоро уже вечер. Зато небо стало расчищаться, и время от времени лес озарялся солнечными лучами. Как вдруг справа раздался громкий жалобный ни то стон, ни то писк и грубое рычание. Эрвин замер на месте и стал прислушиваться. Звуки борьбы доносились из-за кустарников, раскинувших свои ветви неподалеку. Кто-то взывал о помощи. Оглядевшись по сторонам, мальчик осторожно направился к зарослям, там он раздвинул ветви калинового куста и увидел обширную, густую паутину. По ней двигалась какая-то жуткого вида тварь, похожая на гигантскую крысу с десятью длинными лапами, загнутым крючком клювом и голым хвостом. Изрыгая слюну и рыча, демон приближался к запутавшемуся в его ловчей сети дракону величиной примерно с общипанного дрозда, с зелеными, как у мухи глазами и длинным чешуйчатым хвостом с колючей кисточкой на конце. Это был скрид. Эрвин бросился к паутине, прежде чем хищник добрался до своей жертвы, и принялся освобождать несчастного скрида из путаницы клейких нитей. Демон замер в нерешительности, злобно сверкая глазами похожими на кристаллики льда с искорками злости, и скрипел роговым клювом от досады. Сообразив, что перевес в силе не в его пользу, хищник попятился. Маленький скрид в руках Эрвина жалобно свистел, размахивал крыльями и сучил в воздухе своими птичьими лапами. Времени нельзя было терять ни минуты. Но чем больше Эрвин распутывал нити, тем крепче они удерживали дракона и обвивались вокруг него самого. Паутина росла на глазах. Демон затаился в ожидании, источая неприятный мускусный запах с гнильцой. Но бросить маленького дракона на верную погибель Эрвин не мог. Одной рукой он пытался удержать трепетное тельце отчаянной зверушки, чувствуя, какое оно холодное, как у ящерицы, а другой выпутывал его кожистые крылья, разрывая на них сети. Наконец удалось. Изрядно повозившись, Эрвин распутал остатки паутины и посадил освобожденного скрида на свою ладонь. Тот встряхнулся, расправил крылья, прощебетал по-прусски благодарность и полетел прочь. Хищная тварь возмущенно взрычала и растворилась во мраке калинового куста, где находилось его логово. Изорванная паутина повисла шевелящимися на ветру лохмотьями. Оставив заросли, Эрвин вернулся на берег ручья и продолжил путь, довольный очередной победой.
Извиваясь и петляя, ручей привел Эрвина к болоту. «Вот удивительный и странный мир! – заметил он. – Такой прекрасный, чистый ручей теперь питает ужасное болото! Похоже, демоны постарались изменить этот благодатный уголок леса, придав ему самый отвратительный вид».
Оно было необыкновенное. Здесь не оказалось трясины. Прозрачная, чайного цвета вода заливала старую ольховую рощу и потому, казалось, будто деревья растут прямо из воды. Под каждым деревом зеленела кочка, поросшая мхами, папоротниками и даже какими-то лиловыми цветами. Сами же деревья стояли в воде на собственных корнях как на цыпочках. С их ветвей свешивались лохматые серые бороды лишайников.
Очередной тайник оказался на кочке в том месте, где ручей вливался в болото.
В свитке было указано:
Озеро не смей обойти стороной,
Плыви осторожно, вода холодна,
Довольно тут ям с большой глубиной,
На другом берегу под склоном нора.

Эрвин не сразу решился войти в прохладную воду. Он походил вокруг, нашел длинную палку, потом разулся, привязал ботинки к рюкзаку, подвернул повыше штанины и ступил в воду. Ноги сазу погрузились в мягкий бурый ил, подняв темные вихри мути. Осторожно ступая, ощупывая дно палкой, Эрвин медленно продвигался вперед. И чем дальше он уходил от берега, тем глубже становилось болото, теперь вода достигала коленей.
Под ногами то и дело попадались корни деревьев и водоросли, они путались и хватались, словно чьи-то пальцы. Приходилось внимательно выбирать место, куда сделать следующий шаг. А время неумолимо стремилось вперед. За ним не угнаться, особенно теперь, в этой ужасной болотине. Вечерело. Небо совсем уже расчистилось от облаков, и солнце ободряюще сияло среди деревьев, а его лучи проникали под воду. На счастье Эрвина, над болотом пролетала стайка ольховых духов похожих на бабочек. Мальчик поднял голову и обратился к ним, спросив, далеко ли до суши? Духи в унисон пропели ему красивыми голосами, что если двигаться прямо и никуда не сворачивать, тогда очень скоро болоту конец. Эрвин поблагодарил их и уверенно зашагал дальше.
Двигаться по колени в воде было жутко. К ногам прилипали бурые листья, водоросли и мерзкие червеобразные твари похожие на пиявок, только вместо присоски их рот окружали цепкие крючья. Эти демоны нападали под водой, крепко цеплялись за кожу, тогда Эрвину приходилось отдирать их и бросать подальше от себя. Но кровососов вокруг было так много, что от них не было спасения. Чуя жертву, они устремлялись к мальчику со всех сторон, изгибая свое омерзительное длинное тело.
Эрвин держался ближе к деревьям, здесь было не так глубоко. Но в какой-то момент он оступился и, не сумев удержать равновесие, бултыхнулся в воду. Тяжело дыша, весь мокрый, облепленный грязью, червями и водорослями, он поднялся на ноги, опираясь на палку. Смахнув с лица гнилые листья и сорвав с себя всех червей, Эрвин двинулся дальше, осторожно переставляя ноги. Наконец его упорство было вознаграждено. Впереди показался край болота и сухая земля – лужайка поросшая травой и худенькими березками. Эрвин выбрался на сушу мокрый с ног до головы, пропахший болотной растительностью, окровавленный от многочисленных укусов болотных исчадий. Уставший, он упал на траву.
Придя в себя, Эрвин разделся, выжал одежду, вылил воду из ботинок и, не теряя времени, наскоро оделся; мокрая одежда плотно облепила его зябнущее тело. После этого он продул рог, очистив его от водорослей и грязи.
Нора зияла, как пасть, темной дырой в боку пригорка. Эрвин сунул в нее руку и, распугав мелких глазастых существ, прятавшихся во мраке, нащупал свиток. Эрвин развернул его и прочел следующее и последнее четверостишие, которое, наконец, оптимистично гласило:
До заката найди вековую дубраву,
Там ветер гулко дует в дупло;
Находка в нем будет твоею по праву –
Твое искание теперь завершено!

Тропа начиналась у самой норы. Эрвин зашагал по ней при зеленоватом свете вечернего солнца. Сначала он пересек лужайку. А потом вошел в лес. Тропа уводила в самую глухую и таинственную часть Ульмеригии. Солнце мелькало среди стволов деревьев. Эрвин торопился, понимая, что если не успеет до наступления сумерек, то во тьме он не сможет различить тропы, отыскать нужный дуб с дуплом, и тогда поиски закончатся неудачей. Эрвин то и дело срывался на бег. Он пробирался через чащу, не обращая внимания на ветки кустов, которые больно хлестались и царапались своими колючками.
Наконец Эрвин добрался до подножия холма и немедленно стал подниматься по его пологому склону, и вот, достигнув вершины, он очутился в дубраве. Больше семи веков назад здесь стояло городище Медянгарб, но его уничтожили, остался лишь единственный дуб, и с годами это место заросло его потомками. Косые солнечные лучи сквозили между ветвями, расписав деревья голубоватыми тонами закатного солнца. Высокие и старые деревья возвышались тут, образовав густой полог ветвей. Скорее бы найти священный дуб! Но, как? Эрвин прислушался. Ветер тихо шелестел в кронах, не торопясь выдавать тайну этой дубравы. Потом Эрвин стал обходить дубы и осматривать их внимательно. Как вдруг он услышал отчетливое гудение в дупле самого ветхого дуба с необъятным стволом. Дерево это приблизительно в метре над землей разветвлялось натрое, и каждый из стволов, как рассказывал дедушка Гентас, были посвящены богам: Патолло, Перкуно и Потримпо. Эрвин только теперь заметил, что остальные деревья обступили этого долгожителя, как будто свита верховного жреца.
– Ну конечно, это он! – обрадовался Эрвин. – Вот он, священный Вековечный дуб!
В поисках дупла, Эрвин обошел дерево вокруг. Он понимал, вряд ли дедушка спрятал оберег высоко: ему на старости лет не очень-то легко лазать по деревьям. И вот, на какой-то момент, очередной порыв ветра раздвинул ветви и открыл взору Эрвина тайник. «Дедушка прискакал сюда на Пергрубрюсе, ему не составило большого труда немного приподняться в седле и сунуть в это дупло оберег», – догадался он. Тогда, не теряя времени, Эрвин достал из рюкзака бутылку с водой из елового ручья и сделал несколько больших глотков, вода тотчас придала ему силы. После этого он принялся взбираться на дерево.
Эрвин схватился за толстый сук, подтянулся и встал на него, крепко держась за ствол руками. Потом он приподнялся на цыпочки и осторожно сунул руку в дупло. Тотчас, со взрывной внезапностью, из дупла вылетел маленький скрид и, вереща от испуга, унесся в чащу. От неожиданности Эрвин едва не потерял равновесие, но смог удержаться и, переведя дух, снова сунул в дупло руку, пошарил внутри пальцами, нащупал твердый предмет и вынул его. Это был медный крест на цепочке с янтарным желудем в центре.
– Debs Perk;no! – воскликнул он. – As radau din!
Голос Эрвина эхом раздался в посветлевшем лесу, повторяясь несколько раз в лесных закоулках. Эрвин воспрянул духом. Он принялся вынимать из кармана желуди и подвешивать их на цепочку по три с обеих от креста сторон, пока не собрал оберег целиком. И тогда боковой солнечный луч, пронизав кроны деревьев, ударил в янтарный желудь в центре креста, проник в него, и оберег вспыхнул золотистым сиянием. Эрвин с благоговением смотрел на оберег, чувствуя, как излучаемая им сила, проникает в него – будто солнечное тепло разливается по всему телу.
Теперь надо спускаться. Сжимая оберег в руке, Эрвин потянулся ногой до нижней ветки, но тут послышался топот конских копыт. Прямо в рощу мчался белый конь.
– Пергрубрюс! – обрадовался Эрвин. – Неужели дедушка послал тебя за мной! Вот здорово, теперь я поспею вернуться домой до заката!
Конь встал под деревом, и Эрвин, крепко сжимая в руке светящийся оберег, прыгнул в седло. Но едва он коснулся его, как конь растворился в воздухе, словно дым, и мальчик, упав на землю, сильно ушибся. Оберег выскочил из пальцев и скрылся в траве. А в следующее мгновение среди деревьев отчетливо послышался шум, скрип и рычание. Со всех сторон к оберегу полезли гадкие твари. Маркополи появлялись из-за кустов и, сверкая зелеными глазами, наперегонки бросались к добыче, с визгом и воплями они отталкивали друг друга, спотыкались, падали и тянули к оберегу свои длинные костлявые пальцы. Мурги стрекотали в воздухе и кидались на мальчика, как стая саранчи. Курке спрыгивали с деревьев, будто кошки. Под землей завывали вилктаки, царапая когтями землю, они с нетерпением дожидались наступления сумерек. Но демоны не могли взять желанную добычу: оберег никак не давался и светом своим отталкивал всякую нечисть. Только Велняс знал, как овладеть им. И вот он легок на помине. Огромный демон высотой в два человеческих роста, с рогатым шлемом на голове в виде оскаленной звериной морды, с лицом-черепом, вооруженным изогнутыми, как у вепря, клыками, обернутый в кожистый, как крылья, черный плащ, уверенно шагал среди деревьев прямо к распростертому на земле мальчику.
Эрвин, собрав последние силы, со стоном от пронзительной боли в груди, устремился ползком к оберегу, а с другой стороны к священному кресту тянул свои жадные пальцы маркополь, но кто-то из его сородичей оттащил гада за ноги и сам потянулся к вожделенной добыче. Вот-вот дотянется и схватит. Эрвин с трудом поднялся и, превозмогая боль, рванулся вперед в тот самый момент, когда Велняс приблизился к нему и хотел уже схватить юного прусса своими когтистыми лапами, чтобы разорвать на куски, да не успел. Только Эрвин подцепил сияющий оберег пальцем, как тотчас же оказался под его защитой: боль и усталость исчезли бесследно, укусы, царапины от когтей маркополей, курке и мургов тоже пропали, а Велняс в яростном рычании отпрянул.
Тогда Эрвин вскочил на ноги и, отгоняя прочь всякий страх, поднял оберег над головой, словно это был фонарь. Демоны во главе с Велнясом окружили мальчика, задыхаясь от ярости и посылая на него проклятия. Велняс, сознавая недоступность мальчишки, схватил первого попавшегося под лапу маркополя и разорвал его надвое. Несчастный лесной демон и взвизгнуть не успел, некоторое время части его тела корчились на земле, истекая зеленой кровью.
– Проклятый прусс! – прорычал Велняс получеловеческим голосом. – Я все равно не оставлю твою семью в покое!
Эрвин снисходительно усмехнулся, смерил царя Ульмеригии презрительным взглядом и, прежде чем демон успел совершить еще какой-нибудь фокус, поднес к губам рог Лаздоны и прогудел.

Дубраву окутывал покой. Лишь ветер шелестел высоко в кронах. Васильковое солнце пряталось среди деревьев, и только редкие самые отважные лучи проникали сквозь корявые ветви. Эрвин очнулся и поднялся с травы, крепко сжимая светящийся оберег. На лес медленно опускались сумерки. Никого не видно вокруг: ни демонов, ни зверей, ни птиц. Вдруг Эрвин услышал топот конских копыт.
«Велняс!» – с ужасом решил он, пристально вглядываясь в чащу.
Белой молнией несся конь среди деревьев. Эрвин взялся за рог и прогудел, но конь не исчез. Он остановился перед мальчиком и закачал головой, приглашая скорее садиться.
– Пергрубрюс! – узнал Эрвин. – Ты ли это?
Конь ударил копытом по земле, так что комья почвы взметнулись и полетели в разные стороны. Скорее, нет времени для сентиментальных приветствий, нужно мчаться домой.
Эрвин повесил оберег на шею, вскочил на дедушкиного коня, и Пергрубрюс, как ветер, понес его из Ульмеригии прочь. Вскоре уже темные лесные чертоги остались позади, и конь мчал в деревню по убранному пшеничному полю. Белоснежная грива и хвост его взвивались вымпелами победы, ноги гулко тарабанили по земле, выбивая из нее комья и, оставляя за собой густые буруны пыли. Огромное алое солнце садилось за дымчатым горизонтом. Небо на западе еще некоторое время сияло золотистыми, затем брусничными и сиреневыми красками остывающего дня.
Последние проблески солнечных лучей погасли, а небо начало темнеть, когда Пергрубрюс принес Эрвина в деревню. Конь простучал копытами по мостовой, распугивая кур, с разбегу перелетел ограду и, пробежав по садовой дорожке, остановился среди плодовых деревьев. Эрвин спешился и громко позвал:
– Дедушка! Я нашел его! Оберег со мной!
– Ты вернулся, мой внук! – обрадовался Гентас, выходя на крыльцо, и широко расставил руки. – А я вот гляжу, солнце вот-вот сядет, и послал в лес Пергрубрюса, чтобы нашел тебя и привез домой с добычей или без нее.
– Дедушка, я достал его! – воскликнул Эрвин, снял с шеи светящийся оберег и помахал им.
Эрвин предстал перед дедушкой в самом потрепанном виде: ветровка и рубашка изорваны, из штанов выдраны клочья, но от царапин не осталось и следа, только руки, лицо и ноги перемазаны кровью и зловонной болотной грязью.
– Твой вид достоин настоящего воина, побывавшего в жестоком бою, – гордо сообщил старик. – Но не будем терять времени.
– Меня всюду преследовали и поджидали демоны, – начал было Эрвин.
– Потом, потом расскажешь о своих приключениях, мой отважный герой, – торопливо проговорил дедушка. – А сейчас поспешим. Мы должны успеть до того, как загорятся первые звезды. – Он встал и протянул руку. – Дай-ка мне оберег.
Эрвин отдал его дедушке. Услыхав голос Эрвина, из дома выбежала Лайма, она бросилась к сыну, и они крепко обнялись. Но Гентас поторопил:
– Потом, после. Оставь нас, Лайма. Будет вам. Успеете еще наговориться.
Лайма и сын покорно разняли объятия.
А Гентас продолжил:
– Мой внук, отважный потомок Гониглиса! – Поднял оберег над головой. – Ты одержал великую победу! Да не погаснет огонь нашего племени! Ты следующий хранитель его. Пусть загорится твоя звезда на ночном небосклоне. Славься Перкуно громовержец! Прими нового воина под свое покровительство. – Положил руку на плечо Эрвина. – Прими воина, достойного нести твое великое имя на всем протяжении того времени, что отпущено ему в земной жизни, – Гентас произносил свою речь по-прусски, и как только он закончил эти торжественные слова, оберег в его руке ярко вспыхнул, и янтарный луч, родившийся в полупрозрачном теле желудя, устремился в темное небо, словно стрела, и там, куда этот луч попал, зажглась новая звезда, а оберег тотчас погас. После этого старый прусс повесил оберег на шею внука и повел его к садовому дубу, в маленьком дупле которого уже стоял янтарный идол Перкуно. Он был вырезан из цельного куска янтаря, высотой был с ладонь взрослого человека, и сурово глядел на мир своими большими глазами. Гентас вынул из кармана спички, опустился на колени и разжег огонь в заранее сложенных тут дровах. Пламя поднялось вверх, облизывая сгущающуюся темноту огненными языками, дрова затрещали, повалил белый дымок. Тогда Гентас встал на колени перед костром и продолжил: – О, великий Перкуно, всесильный владыка прусской земли! Славный Потримпо, питающий наши силы молодостью и жизнью! Справедливый Патолло, хозяин мира мертвых! Примите жертву во имя нового воина нашего света – Эрвина, внука Гентаса, потомка великого Гониглиса. – Гентас взял из чаши кусок мяса и бросил его в огонь. – И ты, Габия, возьми себе долю. Пламя с жадным шипением принялось пожирать угощение. – Великий среди богов, Перкуно, признай своего нового воина! – Как только Гентас произнес это, идол вспыхнул ярким сиянием. – Имя его Эрвин, он – будущий хранитель прусского рода и прусских традиций. Отныне его судьба принадлежит тебе, о, великий! Закончив свои патетические обращения к богам, Гентас повернулся к внуку и сказал: – Встань на колени. – Эрвин тотчас опустился рядом с дедом, а тот продолжил: – Потримпо – бог юности, лелеял тебя и помогал воспитанию, теперь пришло время громовержца. Пока будет гореть твоя звезда, никто не сможет причинить тебе вред. Идол – образ нашего покровителя – будет хранить тебя от всех несчастий. Пусть твои земные годы будут продолжительными, а придет время, ты сам почувствуешь, когда нужно передать идол наследнику, лишь после этого ты сможешь продолжить свой путь в вечности. А теперь, твоя очередь сделать жертвоприношение и вознести молитвы богам.
Эрвин взял кусок мяса и, проговаривая прусские молитвы, произвел весь обряд самостоятельно. После этого, оставив огонь догорать, Гентас и внук вернулись под вишни, там старик сел в кресло, а Эрвин устроился рядом на стуле.
– Отныне идол Перкуно послушен тебе, Эрвин, – проговорил старый прусс. – Но владеть им ты начнешь после моей смерти. А теперь послушай меня внимательно.
– Я слушаю, дедушка, – взволнованно прошептал Эрвин.
– Ты будешь совершать обряды, как совершал их я, во имя всего прусского народа, что живет в доброй памяти нашего сердца.
– Да, дедушка. Я буду хранить обычаи пруссов, веру и язык, – пообещал Эрвин.
– Я надеюсь на это, мой внук, – продолжал Гентас. – Но послушай дальше. Велняс не смог одолеть тебя и унялся. Но ненадолго.
– Дедушка, но Велняс явился мне в облике нашего Пергрубрюса!
– Послушай меня внимательно и, пожалуйста, не перебивай. – Гентас серьезно посмотрел в глаза внуку, прокряхтел в бороду, и взгляд его сделался печальным. Старик продолжил: – Понимаю, то, что я скажу сейчас, тебе тяжело будет слушать. Но постарайся, Эрвин, остаться мужественным до конца. Когда-то я сам прошел через это, мой отец, дед и все наши предки прошли через это. Никто из них не отступил и не сдался. Я говорю о погребальной традиции. – Гентас снова внимательно посмотрел на внука. – Тебе предстоит исполнить ее. Мое земное время подходит к концу. Стареет моя звезда на Небосклоне Вечности. То померкнет, то вспыхнет опять, но скоро погаснет совсем. Ведь мы не вечные гости этого мира. Мне пора отправляться в иное царство, которым правит бог Патолло.
– Нет, дедушка! – воскликнул Эрвин, глаза его заблестели. – Ты не скоро умрешь! Мы будем заботиться о тебе!
– Не кричи, – попросил Гентас. – Наберись терпения. Выслушай меня. Потому что именно тебе придется исполнить мою последнюю волю. Да помогут тебе боги. Когда я покину земной мир, ты Эрвин по обычаю предков предашь мое тело огню. Мама поможет организовать кремацию. В завещании я напишу об этом. А после, мой прах ты поместишь в погребальную урну и закопаешь ее под этим вот дубом.
– Дедушка! – снова взмолился Эрвин, и по его щекам покатились слезы.
– Послушай, Эрвин, – строго промолвил старик. – Смерть перенесет меня в мир наших предков. Они ждут меня. И я желаю к ним присоединиться. Ведь человек, пусть даже он прусский жрец, потомок великого Гониглиса, не может жить вечно. Ты совершишь этот обряд вопреки христианским обычаям, овладевшим нашей землей много веков назад. Такова воля богов и тебе придется исполнить ее. Обещай мне.
– Дедушка, не уходи от нас! – снова взмолился Эрвин, утирая слезы.
– Ну-ну, мой мальчик, не нужно слез. – Гентас похлопал внука по плечу. – Сегодня ты очень устал. Тебе нужно отдохнуть, а завтра наступит новый прекрасный день. И ты начнешь его со свежими силами. А сейчас дай мне свое обещание.
Эрвин продолжая всхлипывать, потупил взор.
– Я жду, мой внук, – повторил Гентас.
– Обещаю, – тихо ответил Эрвин и бросился в объятия к дедушке.
– Вот и хорошо, – проговорил Гентас, прижимая к себе мальчика, и его глаза увлажнились. – Это все, что я должен был тебе сказать.

Наступила осень. Потянулись дни пасмурные и дождливые. Я проводил Анну и сына в город. Отныне они будут приезжать ко мне на выходных. Дом и сад опустели, теперь их окутывала тишина. Однажды, в конце рабочего дня, я седлал Ставра и отправился к Гентасу, чтобы проведать его и развеять тоскливое настроение. Вечер выдался тихий. Солнце висело бледным диском в облаках. Мы с Гентасом сидели возле крыльца и разговаривали.
Я заметил, как быстро постарел Гентас за последние дни: превратился в дряхлого старика. Теперь его все чаще навещал доктор Мерчюс – пожилой, седоволосый человек среднего роста, одетый по обыкновению в светлый костюм с галстуком, это был старый знакомый семьи Гентаса, литовец, но с прусскими корнями, и всегда жил в Ниде на Куршской косе. Доктор Мерчюс осматривал друга, прописывал лекарства и колол ему витамины, подбадривал, хотя и понимал, что дни старого прусса, верховного жреца, теперь сочтены, а наследник известен. Теперь уже и речи не могло быть, чтобы Гентас прокатился верхом в лесничество. Поэтому каждый день старик с нетерпением ждал меня с новостями. Я охотно рассказывал ему о делах в лесу. А однажды он сказал следующее:
– Я счастлив, что жизнь моя, богатая событиями, прошла небездарно. – Речь его звучала тихо и невнятно, но старик произносил слова с гордостью, и я видел, как ему было приятно об этом говорить. – Я помогал сохранить лес, воспитал внука, и надежды мои теперь связаны с ним. Он растет храбрым и сильным.
– Ты прав, Гентас, твой внук такой же славный человек, как и ты, – охотно подтвердил я. – Скажи, ты уже передал ему идол, как собирался?
– Да, Ярослав, все уже сделано.
Дальше Гентас коротко пересказал мне историю о том, как Эрвин прошел испытания и обрел прусского бога, а потом заключил:
– Велняс отступил. Надолго или не очень, но в нашем мире воцарится покой.
– Рад слышать это, – сказал я и улыбнулся. – Будет нам передышка.
– Храните этот лес, – провозгласил Гентас.

Его не стало в ту же осень. Последние дни доктор Мерчюс жил в доме Гентаса и дежурил по ночам возле его постели. Как-то вечером, после скромного, молчаливого ужина, он позвал Эрвина и Лайму, которые было занялись своими делами.
– Его святейшество желает вас видеть, – с волнением объяснил доктор Мерчюс.
Мать и сын немедленно поспешили в комнату. Гентас лежал в постели, худой, бледный, со впалыми глазами, но был еще в сознании, он чуть повернул голову, посмотрел на вошедших и тихо с трудом просипел:
– Подойди мне, Эрвин.
– Я здесь, дедушка.
– Мне пора… – Перевел дыхание и продолжил прерывисто: – Храните лес… в нем… ваша…
Он хотел еще что-то сказать, но губы замерли. В комнате на секунду повисла тяжелая тишина. Эрвин едва не залился слезами, глядя на дедушку, но удержался. Доктор Мерчюс подошел к кровати, наклонился над Гентасом, посмотрел в его слепые глаза, потом взял его обмякшую руку, пощупал запястье и, повернувшись, объявил:
– Верховный жрец умер. Слава новому жрецу! – Он посмотрел на Эрвина и склонил перед ним голову.
Лайма, взглянув на сына, тоже склонила перед ним голову.
– Дедушка! Я… – всхлипнув, промолвил Эрвин. – Я не... – передумал и продолжил: – По твоей воле.
Доктор Мерчюс подошел к мальчику и торжественным голосом произнес:
– Пусть боги благословят вас, криве Эрвин, внук Гентаса, потомок Гониглиса. Пусть боги хранят вас и покровительствуют вашим земным и духовным заботам. Пусть наступит то время, когда весь прусский народ вновь обретет свою родину. – С этими словами он, а затем и Лайма вновь склонили перед Эрвином головы.
Эрвин, сделав над собой усилие, с достоинством произнес:
– Я обещаю быть справедливым жрецом всех пруссов.
Так умер наш старый друг. И место его занял юный наследник – хранитель веры, традиций и славы земли прусской во имя великих богов. Доктор Мерчус сам разослал новость известным представителям прусского рода, чтобы те прибыли отдать почести бывшему верховному жрецу и признали нового. На третий день Эрвин, Лайма и доктор Мерчюс в окружении близких им людей исполнили последнюю волю Гентаса. По обычаю предков тело великого жреца, возложенное на деревянные носилки, было сожжено на погребальном костре в Священной роще, что в глубине нашего леса. Великий жрец был одет в белый льняной балахон, голову его венчал дубовый венок и никаких украшений, даже медной подвязки, на нем не было. Доктор Мерчюс в синем кафтане, исполняя обязанности вайделота, поднес горящий факел к хворосту и поджог. Эрвин с посохом Криве, в белом кафтане и в жреческой шапке все это время тихим, но уверенным голосом возносил молитвы к богам, пока пламя не поглотило умершего, чья душа присоединилась к пантеону небесных жителей древней Самбии. Потом прах был собран в большую глиняную урну. В нее положили также личные вещи Гентаса: форму лесника с медалями, охотничий нож, очки. За ходом обряда наблюдал представитель властей, который приехал из города. Всю церемонию он держался в сторонке и явно чувствовал себя чужим и ненужным. А после незаметно исчез. Вечером урну захоронили в саду возле дома, где жил Гентас. Вайделот Мерчюс обложил погребение камнями, засыпал землей и покрыл мшистым дерном.
Наступил День благословения. В Священной роще при немногих посвященных гостях, криве Эрвин, облаченный в новый синий кафтан с белым поясом в сорок девять оборотов, стоял перед Вековечным дубом. Вайделот Мерчюс возложил на голову мальчика жреческую шапку с загнутым острым концом, подбитую куньим мехом и с янтарным шаром наверху, вложил ему в левую руку символ верховной власти – посох Криве с изогнутым навершием, а в правую – янтарный идол Перкуно, и от имени Гентаса провозгласил благословение верховного жреца – земного наместника богов – на духовную власть во благо земли Самбии.