На борту яхты Беренгария

                Странники, кто вы? Откуда плывете дорогою влажной?

                Едете ль вы по делам иль блуждаете в море без цели...

                Гомер


Предводитель путешествовал не с женой.

Пикантное обстоятельство  выяснилось сразу же, как только я, преодолевая  бортовую, килевую и внутреннюю качку (ночной перелет до острова Корфу в компании с неразбавленным «Лагавулином» давал о себе знать),  поднялся  по скользкому трапу на нижнюю палубу.

Меня ждал предводитель.  Он был обернут в простыню на манер тоги и статью, величием,   холодной отстраненностью от мирской тщеты, тенью государственных дум на челе напоминал знаменитый памятник Цицерону из оксфордского музея Ашмола.

- Ну, это... – хмуро  сказал Цицерон  и дернул головой  в сторону капитанской каюты, - понимаешь...

(в переводе на русский язык фраза означала, что капитанское ложе делит с предводителем некая  не предусмотренная протоколом персона).

- Понимаю, - сказал я.

(так на борту тридцатидвухметровой двухпалубной яхты «Беренгария» с греческим экипажем и румынской прислугой прозвучало первое слово лжи. Ибо, по правде сказать, я не понимал ничего. Ни как можно изменить такой женщине, ни того, что же будет с родиной и с нами, и с самой яхтой «Беренгария», когда весть об этой измене дойдет до грозного тестя предводителя. Словом, ничего я не понимал, но списывал  эту свою недогадливость  на коварное действие продукции вискокурни с острова Айла).

Предводитель смерил меня взлядом, которому позавидовал бы любой рентгеновский аппарат.

- Ну, это... – изрек  он еще более хмуро, и снова дернул головой –  на этот раз указывая куда-то выше  и дальше каменных развалин старого города, в сторону  тучки, что курилась на горизонте, за которым начинались неведомые албанские земли, - понимаешь...

(закодированное послание на этот раз означало: если до papa дойдут сведения о составе экспедиции, участь капитана Кука, съеденного туземцами относительно быстро, покажется нам желанным, но недостижимым  исходом планируемого маленького приключения).

Даже в столь щекотливых ситуациях нас, благородных донов, учили избегать тавтологии. Вместо того чтобы в очередной раз произнести напрашивавшееся «понимаю», я натянул на лицо выражение, скопированное со знаменитого  бюста Юлия Цезаря в  музее Ватикана.  Холодный взгляд, презрительно опущенные уголки губ  посылали виз-а-ви следующий сигнал:

«Не хотелось бы останавливаться на этом подробно, но еще век назад среди моих предков было заведено пороть изменников нагайками перед строем. Что-то мне подсказывает, что мои правила хорошо известны предводителю. Но ежели я ошибаюсь, то еще не поздно сойти на берег, пока стюард Михай не отнес мои сумки в гостевую каюту. Будем считать, что сиятельный яхтсмен  изменил привычкам  и на этот раз путешествует, например, в компании с чихуахуа. О большем я знать не желаю».

Если читатель вообразил, что оба собеседника обладали  телепатическими талантами, спешим его разочаровать.  За долгие годы нашей дружбы все речи  были уже проговорены,  все сцены сыграны, и диалоги, некогда бурные и многословные,  свелись в итоге к короткой пантомиме. Каждый из нас, подобно актеру провинциального драмтеатра с нешироким репертуаром, прекрасно знал, что последует за его репликой.

Удерживая, несмотря на качку, позу надменного римского аристократа, я выжидал, когда  взор собеседника смягчится, и он примирительно скажет:

- Ну, это-то понятно. Но, сам понимаешь...

Цицерон напоминал Цезарю, что вовсе не все в его  окружении обладали тяжелой наследственностью оказаченных черкесов, и при первой возможности готовы были заложить атамана, нисколько не опасаясь порки перед строем.

А потому, - завершался невысказанный спич, - бдительность и еще раз бдительность. Враг не дремлет!

(Забегая далеко вперед, скажем, что мой проницательный друг  как в воду глядел – в пронзительно чистую воду Ионического моря).

Тут, ко взаимному облегчению двух актеров,  взревели роллс-ройсовские моторы, корпус яхты дернулся, словно бык, пронзенный стилетом пикадора, и из-под кормы вывалился белоснежный, как пики тянь-шаньских гор на нашей далекой родине,  пенный вал.

И корабль поплыл.

***

В бизнесе и в жизни предводитель учил нас находить решения простые и экономные.   Так что  я не сильно удивился, обнаружив, что таинственная незнакомка, из-за  которой мы сыграли описанный выше скетч,  оказалась его секретаршей.  Это был истинный бриллиант в короне простоты и экономности: приближенная к предводителю особа не обладала не только особыми, но и вообще – какими-либо приметами.  До поры до времени главной  приметой  ее была неприметность.

Женщину украшает молчание,   говорил некогда один местный литератор по имени Гомер, хотя он же провидчески замечал:  нет ничего пагубнее женщины.

Но нас с читателем все это  не должно заботить -  это не рассказ о странностях любви. Это рассказ о том, как я пил самое дорогое вино из всех, что довелось попробовать в жизни.

***

О, это было незабываемое путешествие! Каждый день его дарил яхтсменам  большие и маленькие радости. Легендарные острова проплывали по левому  борту, рыбы  выпрыгивали из воды,  шеф-повар афинского «Хилтона», променявший  кухню звездного ресторана на необременительное удовольствие готовить для трех пассажиров  и  десятка членов команды,  ежедневно сотворял гастрономические шедевры.   Скатерти были белоснежны и хрустели крахмалом, приборы сияли, завтрак накрывался в кают-компании,  ранний ужин – на корме , а завершающую трапезу мы устраивали на берегу, в очередном городке, растекшемся по склону очередной бухты.

«Беренгария» каждый раз  оказывалась самым  большим судном, бросившим якорь для ночной стоянки. Мы останавливались дальше всех  от берега и под пристальным взглядом  всего городка  причаливали на маленьком ялике, которым управлял Михай.

О, эти прибрежные ресторанчики греческих городков! Аккордионисты, прогуливающиеся вдоль набережной, наигрывая негромкую щемящую мелодию. Плеск волны у каменной стенки причала. Официанты в черных жилетках. Дети, которых никто не гонит спать. Запах дыма, на котором коптится ягнятина и рыба,  выловленная пару часов назад. Пышущие жаром печи, где крутится гирос  и огромный усатый повар саблей отпиливает коричневую шипящую корку. Помните ли вы пассажиров  «Беренгарии»? Ждете ли вы нас?

***

Шли дни, похожие один на другой, как похожи острова в Ионическом море, как похожи морские рыбы на тарелке и соленые брызги, долетавшие до белых диванов  нижней палубы. 

В шесть утра начинали прогревать моторы.  В половине седьмого яхта уже шла на всех парах  к следующему острову.

Предводитель вставал рано. Утро он начинал с многократного прослушивания своей любимой песни: первоклассная аудиосистема кают-компании, настроенная так, чтобы слушатель мог расслышать  тончайшие нюансы игры вторых скрипок, раз за разом выдавала страдания по батяне-комбату.  Свободные от вахты греки и румыны  обретались в эти часы в районе моторного отсека: шум двигателей заглушал неполюбившуюся им мелодию.

К десяти в кают-компании появлялся я.  Меломан вздыхал и выключал музыку.  К  полудню кровать капитанской каюты, на которую при случае мог бы приземлиться средних размеров вертолет, покидала секретарша.

Через три дня  такой жизни предводитель заскучал.

***

                Целых двенадцать амфор мне наполнил вином превосходным,

                Сладким и чистым, напитком божественным. Ни из служанок,

                Ни из рабов о вине том никто в его доме не ведал,

                Кроме его самого, супруги и ключницы верной.

                Гомер


Утро третьего дня мы встретили вблизи острова Итака.

Мимо тянулся  скалистый берег, поросший корявыми низкими сосенками.  По отвесным скалам сновали  дикие козы – как и во времена Одиссея,  покинувшего эти берега,  чтобы познать, как сладок дым отечества (Гомер), и не с той ли скалы махала ему Пенелопа, пока парус не скрылся за горизонтом? А может быть, с этого выступа? Оставим споры ученым мужам.

Козы прыгали с камня на камень над пенными бурунами, замирали, словно прислушиваясь, не раздастся ли над бирюзовыми водами пение сирен, но, заслышал вместо сирен «огонь, батарея, огонь, батальон», стремглав неслись прочь.

Тень государственных забот, никогда не покидавшая чело предводителя, сгустилась до отметки «пасмурно». Ничего хорошего это не предвещало.

- Пока мы тут плаваем, - сказал он, насупив брови,  - нас там забудут.

Я попытался успокоить друга, заявив, что забвение на родине грозит нам в самую последнюю очередь, и даже если мы решим отправиться по пути Магеллана, опасаться нам нечего.  Предводитель, однако, не разделял моего оптимизма.

- Надо что-нибудь придумать, - резюмировал  он.

Мы ушли думать на верхнюю палубу, с белоснежных диванов которой открывался захватывающий дух  вид на Итаку.  Вид, который и сейчас у меня перед глазами.  Остров  постепенно уползал к горизонту.

На белых диванах яхты «Беренгария» мы решили поменять государственный строй в нашей свежеиспеченной южной республике.

(в этом месте у читателя должно возникнуть ощущение, что автор окончательно утратил  связь с реальностью, и больное его воображение порождает абсурдные фантазмы.    Это не совсем так. Следует помнить, что мой друг числился  не последним человеком  в далекой стране, откуда мы были родом. И  если бы тщательнее оберегал свои маленькие секреты, к моменту написания мемуара был бы уже первым).

Мы были в творческом ударе!  Я спустился в кают-компанию, достал из холодильника минеральную воду без газа для соавтора, себе выудил из пустеющего винного шкафа бутылку шампанского. Особе, приближенной к предводителю, было велено пересматривать  в каюте сериал и не тревожить мужскую компанию.

И так,  глядя в пронзительно-синее небо Эллады, покрываясь средиземноморским загаром,  сымитировать который не сможет и самый дорогой спа-салон, мы сочинили статью, в которой призвали ввести в нашей стране монархию.

Михай подал на верхнюю палубу легкие закуски, капитану было приказано  замедлять ход  до трех узлов  у островов, где  появлялась сотовая связь и оживали наши телефоны: я диктовал написанные абзацы в свою газету (да, читатель, у меня была своя газета, и не одна).  Когда мы входили в гавань Пороса, шампанское было выпито, снедь съедена, статья готова.

(о, сенаторы, что началось наутро в нашей далекой республике! Граждане чесали репы. Посольства слали тревожные  депеши в свои столицы. Умеренная оппозиция готовилась к эмиграции.  Неумеренная  готовилась умереть на баррикадах. Знаменитый поэт объявил о своем возвращении в политику, из чего многие его почитатели узнали, что он в ней отсутствовал.  Но мы этого не знали: наверстывая упущенный темп, яхта шла полным ходом вдали от берегов, и телефоны наши молчали.

Предводитель до вечера не выходил из каюты. Как говорил один местный литератор по имени Гомер, приятны завершенные труды...)

***

За Коринфом начинается открытое море.

В один из дней нашего плавания я вышел на палубу проветриться после сиесты. Вместо привычной дымки на горизонте взгляд вдруг уперся в гигантскую металлическую стену, покрытую ржавыми потеками.  Танкер.

Мы проходили от него метрах в ста. Поверх стены   –  сложная конструкция из труб и цистерн.  По всему борту – надпись:  NO SMOKING!  Каждая буква – размерами с нашу посудину... которая только что казалась мне приличным судном.

Пока мы не отплыли от танкера на изрядное  расстояние, с километр, не покидало неприятное чувство:  а вдруг кто-нибудь там все-таки закурит...

Даосский мудрец на моем месте произнес бы сентенцию о том, что представляющееся нам большим на поверку оказывается малым, малое же может вырасти до огромных размеров.  Но я не был даосским мудрецом. И потому, проводив взглядом  ржавую громадину, нанес очередной визит к пустеющему винному шкафу.

***

На борту царил суровый сухой закон.

Действие его распространялось на двух пассажиров из трех: самого предводителя и его спутницу.  Мой друг не употреблял алкоголя по причинам медицинского характера (некогда он решил нарастить маскулатуру, поедая чудодейственный  порошок из   американской банки. Но чуда не случилось:  трапеции и квадрицепсы не увеличились, как обещал рисунок на упаковке, зато сильно увеличилась печень).

Спутнице нашего трезвенника  не разрешалось пить из соображений педагогических.

Я сразу объявил, что сухой закон намерен решительно игнорировать, чем и объяснялось  оскудение винного шкафа.

Утром седьмого дня, сервируя завтрак, стюард Михай объявил, что винный шкаф пуст, и не следует ли зайти в ближайший по курсу порт для пополнения винных запасов. Там, в шкафу, правда, осталась бутылка какого-то непонятного вина, кажется, греческого, но «мистер Андрэ» его точно пить  не будет.  Отдает ли «сэр» команду изменить курс?

Это был час реванша. «Сэр» победно посмотрел на меня и объявил, что плавание будет продолжено в соответствии с утвержденным  ранее планом. 

Мрачная тень сухого закона вставала из-за лесистых холмов острова Саламин.  Когда-то греки праздновали тут викторию над пораженными персами, теперь викторию праздновал предводитель партии трезвенников.

***

На закате «мистер Андрэ»  благоразумно решил, что пить сомнительное греческое пойло он, конечно, не будет, но что ему мешает посмотреть на этикетку?  Оставалось только извлечь бутылку из внутренностей винного шкафа:  во время какого-то давнего шторма она закатилась за заднюю панель и благополучно пребывала там уже не первый год.

Открыв в себе неожиданные инженерные способности, «мистер Андрэ» разобрал  стеллажи и извлек  бутыль на свет...

Стекло было покрыто налетом соляной пыли. Этикетка побурела  и местами отклеилась.  Когда «мистер Андрэ» понял, что держит в руках, он поднял голову, посмотрел в небо Эллады  -  бог виноградарей Дионис  подмигивал  ему из бездонной синевы.

Это был Ch;teau d’Yquem легендарного урожая 1989 года.

***

Наш рассказ (и наше плаванье) подходит к концу.  Я не буду вступать в заведомо безнадежное соревнование с мистером Паркером, знаменитым винным критиком, который нашел для сотерна Шато-д'Икем урожая 1989 года самые точные  слова: вино с умопомрачительным уровнем глубины и концентрации, невероятно долгим послевкусием, жирной глицериновой текстурой, пропитанное нотами апельсина, персика, абрикоса,  ананаса и меда.   Скажу лишь, что такого сотерна  я не пил никогда до этого, и, может быть, уже никогда и не попробую.

Розовая пенная дорожка тянулась за «Беренгарией» среди чернильных  вод.  В той стороне, где нас ждали Афины,  в небе фосфоресцировали  перистые облака. Быстро темнело. В серебряном ведерке звякали кубики льда. Уровень драгоценной жидкости в бутылке медленно, но неуклонно снижался.

- Это не греческое вино, - сказал я спутнице моего друга, когда она выбралась на палубу подышать  перед сном. – Это очень дорогое вино. Оно может показаться сладким, но это обман – сахара в нем немного.  Аромат обманывает рецепторы. Это очень редкий случай.  Один из лучших послевоенных урожаев.  Обязательно нужно попробовать! – и я налил девушке от щедрот своих бокал.

В этот миг черная тень метнулась по нижней палубе. Глаза девушки расширились от ужаса. То был предводитель.

Он выхватил бокал и выплеснул бесценную жидкость за борт.

Золотой месяц сверкнул  над волной. Бриллиантовая россыпь вскипела на пенном гребне – и потухла. 

Это был самый дорогой напиток, что пролился  в ионийские воды со времен странствий одиссеевых.

- Зря, - сказал я. – Это было очень хорошее вино.

- Ничего, - ответил мой друг. Он глядел  на меня так, будто отбил младенца у племени каннибалов, - не переживай. Здоровее будет.

Я посмотрел в темное небо. Дионис пожал плечами, покачал головой – и исчез.

 

                Нет ничего худшего, чем блуждать в чужих краях.

                Гомер