Про малюсенький. Случай в павильоне Дофин

Однажды, сенаторы,  я видел ужас в глазах человека.  Запредельный, космический  ужас.  На лице у господина   при этом была маска профессиональной отстраненности, фигура излучала уверенное достоинство, и облачен он был во фрак.

Но глаза…

(Маленькое лирическое отступление.  Некогда моя жена в компании веселых амазонок, освобожденных женщин Востока, отправилась в свой любимый Бангкок.   В культурную программу подруг  входило посещение, прости, Господи, пип-шоу. Подробности я тут, по понятным причинам, опускаю. На выходе с шоу, в веселой  разноязыкой толпе, девушки вдруг увидели „простую русскую женщину“, как она была впоследствии поименована – женщина шла и плакала.

Амазонки бросились ее утешать, говоря, что всякие сниспосланные таланты нужно развивать, и если кого-то наделили талантами только что продемонстрированными… Тем более страна бедная, нужно зарабатывать, кормить детей.

На что простая русская женщина, всхлипывая, ответила, - а глаза? Вы видели их глаза?)

Но вернемся из Бангкока в Париж. В тот  момент там проходили дни  одной свежеиспеченной южной республики (далее – СЮР), с презентацией парижанам ее „тысячелетней“ истории. Мероприятие, разумеется, называлось „Диалог культур“.

Временами диалог велся на повышенных тонах.

Одним из главных событий дней СЮРа в Париже был прием в павильоне Дофин в Булонском лесу.  А человек во фраке был старшим метрдотелем – распорядителем приема от легендарного павильона Дофин.  Он встречал гостей  -  сливки парижского общества и дипломатический бомонд… подносом, уставленным стопками водки. И в глазах его был ужас.

За долгую историю славного павильона водку на аперитив подавали, несомненно, впервые. Но таково было условие устроителей: без стопки никого не пускать.

Не то чтобы парижский бомонд совсем не пьет водки. Сказать так – значит оклеветать парижан. Однако имея перспективу припасть к альзасским белым и бургундским красным и потом, перед коньячком,  успеть приложиться к гевурцтраминеру…  А тут водка.  Прощай предвкушаемое наслаждение  букетом, ароматом, нюансами вкуса, долготой послевкусия…

Заставить француза пить водку перед вином – это, конечно, невиданная жестокость. И бедному мэтру пришлось принимать в этом самое непосредственное участие.

Рядом с ним гостей встречала миниатюрная дама неописуемой  красоты, хозяйка приема. Идея с водкой принадлежала как раз ей, и мадам  бдительно следила за тем, чтобы никто не проскользнул мимо страдающего распорядителя.

Злоупотребляя репутацией человека, которому законы СЮРа не писаны, я чмокнул красавицу в персиковую щечку, сказал, что об этой ее идее думаю, подмигнул мэтру и прошел в зал. Ко всему, что бедолага распорядитель успел узнать о далекой загадочной стране, добавилось понимание, что не все в ней еще и равны перед законом.

Но, судя по всему, такой демарш повторить никому из гостей больше не удалось. Это я понял, когда за мой стол, сверившись предварительно с картой рассадки в приглашении, уселся холеный элегантный господин и сразу же выпил литра два воды, пытаясь, видимо, нейтрализовать разрушительное действие нашего национального достояния.

Мы разговорились.  Господин оказался инвестиционным банкиром, который жил в самолете между Парижем и Нью-Йорком.  Узнав, что я имею к СЮРу некоторое отношение, он заявил, что относится к разнообразию культур и традиций с превеликим почтением, и осушил очередной графин. 

Я сказал, что водки не пил, и потому начну с  Дом Периньона.

Кухня павильона Дофин, где регулярно  проходят правительственные приемы,  до мелких  деталей соответствует высочайшему стандарту haute cuisine francaise. Работа официантов похожа на цирковое представление:  раз! – и бокалы полутора сотен гостей наполнены пуи-фюмэ, два! – и на трех десятках столов одновременно оказываются тарелки с закусками.

Под нежнейший крем-суп из брокколи со сливками, с крутонами и припущенными  в оливковом масле лисичками гости выслушали приветственный спич посла презентуемой державы, исполненный уверенности в упрочении культурных связей и взаимообогащении культур.

Взаимообогащение меж тем шло полным ходом. В зале опять появились виртуозы-официанты, и бокалы гостей наполнились пулиньи-монраше, а на тарелках возник  салат из зеленой фасоли, приправленной репчатым луком, дижонской горчицей и хересным уксусом.   Все французские поваренные книги  вопиют о том, что фасоль всенепременно должна быть снята с огня в тот момент, когда она еще сохраняет „остаточную твердость“, и будьте уверены, на кухне павильона Дофин фасоль сняли с плиты именно в этот самый неуловимый для непосвященных момент.

За соседним столом сидел Пьер Карден. Когда мы встречались взглядами, изгнанный из высокой моды маэстро  начинал заговорщически подмигивать: то ли потому, что я, единственный из приглашенных, манкировал дресс-кодом и белой вороной выделялся светлым  костюмом среди облаченных в черное гостей, то ли у маэстро был тик. Так это и осталось загадкой.

Под цыпленка маренго (блюдо с ярко выраженной патриотической коннотацией: впервые его сварганил повар Наполеона Бонапарта из оказавшихся под рукой продуктов в момент, когда император понял, что битва при Маренго выиграна, и внезапно почувствовал бешеный голод. По той же причине блюдо не пользуется успехом в Австрии) подали Сент-Эмильон Гран Крю „Ле Пти Шеваль“ 94 года. Боюсь, я был единственным из гостей, кому удалось прочувствовать безупречность выбора сомелье Дофина.

Правда, сосредоточиться на цыпленке гостям мешал фильм о презентуемой стране. Под заунывные звуки обнаруженной в запасниках национального музея дуделки ловчая птица долго гоняла несчастного кролика, вынужденного играть роль степного зайца, по пустынным барханам брели в предзакатных лучах верблюды, в казане над костром что-то булькало. Заметив, что просмотр сказался на аппетите инвестиционного банкира самым негативным образом, я успокоил соседа сообщением, что этой экзотики в стране СЮР не больше, чем индейской в Америке.

Банкир повеселел и разделался с цыпленком Маренго.

К десерту – яблочной шарлотке, политой горячим соусом из абрикосов с ромом - подали, естественно, сотерн.   Атмосфера в зале к  этому моменту была уже самой теплой и неформальной.  Внезапно в центр вышел страдалец-распорядитель и призвал гостей к тишине и вниманию.  Для них был заготовлен сюрприз.

Три грации (две из которых были поистине прекрасны), олицетворявшие и даже персонифицировавшие собой законодательную, исполнительную и избирательную системы  далекой южной страны,  поднялись на сцену и  запели.

                Сняла решительно пиджак наброшенный…

потекли под сводами  легендарного павильона слова. Сотни влюбленных глаз впились в поющих…

                Казаться гордою хватило сил…

Не понимавшие слов французы  раскачивались в такт божественному пению…

                А он мне вытащил такой малюсенький,

                Что непонятно, чего просил…

Малюсенький иллюстрировался  французскими булочками, которые чувственно и нежно  сжимали прекрасные ручки поющих фей.

Инвестиционный банкир, живущий в самолете между Парижем и Нью-Йорком, перегнулся через стол и растроганно прошептал:

- Я знаю, какое место в вашей культуре занимает хлеб!