И видел я

«У каждого воина, потерявшего личную историю, есть личная история потери личной истории»
                Автор неизвестен



И смотрел я наверх.

Неспокойны были глаза за веками, и бегало мое внимание по тверди небесной, как водомерка.

И видел я сон, как дракон закрывал собой солнце.

Шея его вытянулась и плыла по ветру, куда облако, клубы его дыхания делали абрис на ослепительном диске.

И был он темный на хребте и светлый по бокам. И когти лап его лежали на пульсе больших городов, не касаясь их. И билось, как далекий гром, черное сердце в его груди, чернее всего того, что только бывает на белом свете.

И перегнулась через засов сырость, и потянула за собой прохладу, и все сущее жалось друг к другу и не умело пошевелиться, поскольку исход был очевиден.

И ждал я прихода тьмы, и не мог избавиться от прельщения силой, и сжимал я губы в струну, и не придавал очи долу.

А под плотью зверя, зависшего над укреплением любого рода, продолжалось кропотливое копошение – люди переходили улицы, светофоры меняли цвета, такси сновали туда-сюда, как желтые мыши, которые никогда не покинут пределов вивария, товары на витринах старались сбить с толку, люки в полу, с автоматическими дверями беспамятства, отворялись и хлопали, поглощая ротозеев и возвращаясь в исходное положение, невидное глазу.

Движение, как бы хотелось многим, имело разумное обоснование и цель. Как будто таким и задумывалось.

И была вытерта чешуя дракона в нескольких местах, как бронза, которую трогают, чтобы привлечь удачу. Открыта его пасть, стары и гнилы его зубы. И смрадна слюна его, капающая в океан, и отравлены волны, гонящие ее к берегу. Так издревле исполнял он танец свой, перемещая тело под ритм обмолота, не в силах процарапать прозрачных стенок живоловки.

Вавилон жирно лыбился и проворачивался под собственным весом по мере приготовления во фритюре кипящих смол и ароматов жженных волос. Повар был глух и нем, склонившись, терпеливо внимал он ядовитое кушанье.

Нельзя такое было ни предвидеть, ни подготовиться к неизбежности, ни передать потомкам, написанное вилами в назидание.

И было тут все взаправду.

Не забытыми еще стояли дни, когда торговцы идеями, факиры и гадалки вещали о гибели, играя на смутах и беспокойствах мира, подводя лихорадочные мысли путников к нарисованному камню для выбора пути. Ну, и как теперь прикажете доверять друг другу?

И опять плыл сон над урожаем, лишь потому, что показывали его.

И был вечер, и был закат, и покатились порванные бусы при свече, и стоял я завороженный жаром алчности и жажды по эту сторону тюрьмы моего разочарования смыслом. И срывал дракон замки амбаров и разворачивал свои арсеналы прямо у всех на виду. И кричал я, но не открывал рта. И делал знаки, но были связаны руки за спиной. И боролся я, но не смел покинуть пределы пленения материей. И торопился я предупредить о коварстве, но окружающее не менялось во времени, дорога не бежала назад под мельканием ног.

И приговорен я был пасть и досмотреть образы, и шли они подобно тающей плоти мертвой лягушки и снующей туда-сюда колонии рабочих муравьев.

И все меня вело к этому. И видение мое неспроста. Подрагивать взялись веки, зиять прорехи в одежде, и четко проступили сломанные ветки из-под снега.

И жизнь человеческая топчется в нерешительности, ибо деться ей до поры некуда.

И сказанное вначале было словом,  но вышло следом лишь эхо да вибрация.

Дракон этот до сих пор тут, протерт жерновами веков, промыт через мелкое сито, пошел по рукам, как сувениры. Течение дней, как  хромой погонщик, неминуемо направляет тень детей его, заглушая их блеяние корысти розовой беззубой музыкой жертвенных животных.

И нет возможности говорить без привычных слогов, да не видят толпы осажденную крепость мира, и работающие катапульты, забрасывающие к нам прокаженные тела, но продолжают идти мимо толстых стен пилигримы и загадками говорят.

И выхода нет. И наше знамя грядущей победы – большая тряпка на палке.

И стою я, задравши голову, и не сплю уже, но картина не меняется. И подходят некоторые и спрашивают меня о моей безмятежности. И ответить мне нечего, ибо как ни шути, продолжают они всерьез настаивать на отчужденности и смешении языков, как приучены были.

И уготовано мне было, как и всем, вызывать призраков наяву и выдумывать твердую поступь за мутью смысла, но выронен был торжественно врученный зверем калейдоскоп, повылетали стекляшки да цветные камушки, и разбежались кругами навязанные мысли, не по моей вине, как неровности под руками мастера на гончарном круге.

И иное видят прошедшие понты городов, и делают нам знаки, кладут под ноги нити для идущих во тьму, совершая бессмысленные для чьих-то припадков действия. И парят они над нами, как фосфорные мотыльки на входе во тьму объяснений, демонстрируя нетепловое свечение вещества, произошедшее после поглощения ими энергии возбуждения. И цитаты их речей гаснут на удалении в беспросветности выгоды, как трассирующие пули.

И идет война, но все спокойно.

И падают бомбы, да уши закладывает от тишины.

И ходят люди в камуфляжной форме, и виден по обе стороны линии фронта пар из ноздрей заклятых врагов, однако способен на праздник каждый в своем перемирии, то тут, то там, появляются и пропадают цветы, на низкой траве, и на высоком дереве по всей планете за пределами Гефсиманского сада.

Не только для тебя проступает, уж будь уверен, через черные буквы любого рассказа белое нетронутое полотно.