Хорошо, когда... Подборка

***
Хорошо, когда снежок
Сыплется, блистая,
Хорошо, когда дружок
Девушка простая,
Хорошо, когда в печи
Светятся полешки,
А на праздник калачи,
Ягоды, орешки,
Хорошо, когда в дому
Называют милым...

Хорошо, когда кому
Это всё по силам…


***
Сижу я, как птица, на ветке зелёной,
Сижу хорошо, меж корнями и кроной.
Мне быть в положенье таком не обидно:
И сам-то не виден, и всё-то мне видно.
Какие проблемы? Свищу и воркую,
Про «жись» маракую, хочу – и дуркую.
Я тех, кто вверху, замечательно вижу,
Я тех, кто внизу, вижу очень подробно,
Я песней ни этих, ни тех не обижу,
Все Божии твари, и всем неудобно –
Одним за излишек, другим за недолю,
Я вижу родство их и тайную волю,
Я вижу всё то, что невидимо ныне…
Затем и сижу в золотой середине.



Взгляд земной

Если долго вглядываться в ангела,
Он всё лучше, чище и светлее,
Если в мужа, изверга и аспида,
Он всё хуже, гаже и подлее.

Жизнь живёшь… всё явственнее трещины
На устах, на сердце…
И, воистину,
Взгляд земной, особенно у женщины,
Этому способствует таинственно.

             
***
Женщина счастья и девочка счастья…
Вижу: под окнами слив янтари,
Я их срываю, делю их на части,
Счастья на каждого ровно сам-три.

Светом янтарным медовые сливы
Заполонили весь наш палисад,
Прямо из окон их рву, и счастливый,
Полон дарами, ныряю назад.

Вижу: от солнца кровать золотая
Тихо плывёт по лучу  к небесам,
Дочка на ней, и жена молодая,
А посредине, в объятьях – я сам!

Летнее солнышко било в окошко.
Лица светились, горели плоды.
Мы говорили по-птичьи немножко
И человечьей не знали беды.

Птицы нам пели, мы им отвечали,
Прядали бабочки нам на виски.
И потихоньку учили печали
Думы, дела… в общем, всё по-людски.

Мы научились словам человечьим,
Влезли в долги, поменяли кровать...
Дальше – не вижу. А дальше и нечем
Счастье разбитое крыть-покрывать.

Только прошу вас, не будьте печальны.
Ну а взгрустнётся, припомните вдруг
Тот палисад, щебет утренней спальни,
Счастье внутри, свет янтарный вокруг...


Полуночники

Сядешь ты, глаза сощуря,
Свет ладонью заслоня,
– «Милый – скажешь – всё в ажуре.
Что ты хочешь от меня?

Жилось, вроде, не тужилось,
А теперь другой расклад.
Что ты хочешь? Не сложилось.
И никто не виноват.

Жили-были без печали,
Не кружили в колесе,
Не молчали, не кричали,
Жили попросту, как все.

Планы, помнится, чертили…
Золотые терема…
Отпусти на все четыре,
Всё равно уйду сама.

Будет лад с другой женою –
Не взорвусь, не брошусь в крик,
Это дело наживное,
Поживем ещё, старик?..»

Что-то сонно возражу я
Рассудительным речам.
– «Милый – скажешь – всё в ажуре.
Спать бы надо по ночам…»


***
Я чистый, сижу лягушонком на длинной кувшинке,
И только одни тополиные меня искушают пушинки.
Что пух? Ерунда. Всё могло быть гораздо плачевней.
Как с гуся вода, с меня скатываются огорченья.
Весь белый, пушистый, плыву я над тёмной водою,
Вверху надо мной – голубое, а там, в голубом – золотое!..
К чему это я, лягушонок на длинной кувшинке?
Ах да, ерунда, тополиные эти пушинки…


Колечко акротерцин

Пьянит пчелу весенних трав настой,
Разыгрывает паренька девица,
Играет тучкой месяц молодой…
Какая проза дальше! – Опылиться,
Оформиться в тяжёлый полноцвет,
Схлестнувшись насмерть с тем, что жарко снится,
Но стынет наяву... и тает свет…
Один порыв к блеснувшему – вот чудо,
Вот пир предвосхищений и примет
Единственного здесь, чего остуда
Не тронула, вот чудо – трепетать,
И ждать подвохов тьмы, и вдруг оттуда
Его порыв навстречу угадать!

            

  Медальон.
    
     Лозой увитое наклонно,
     Ещё волнует письмецо,
     Ещё лукавит с медальона
     Полузабытое лицо...
     И вот уже прогоны линий,
     Глухой, грохочущий вагон,
     Бронесоставы-исполины
     Уже пластаются в огонь,
     В купе поручика гитара
     Державным громом пропоёт,
     В последний раз, крутнувшись яро,
     На шпоре звякнет репеёк,
     В последний раз он бегло глянет
     На ту лукавинку в лице,
     И всё сплошной туман затянет...
     И жизнь пройдет... чтобы в конце,
     Подтянут, сух и независим,
     Гость-эмигрант, отдав поклон,
     Вручил старушке связку писем
     И тот овальный медальон,
     Чтоб головой качая белой,
     Жизнь, невзирая ни на что,
     Опять лукавила и пела
     И обещала чёрт-те что!..

***
Наконец-то дохнуло асфальтом!
Майский ливень продрал синеву,
И земля, точно плугом отвальным
Взрыхлена, отпустила траву,
И вздохнула…
Но всех ненасытней,
Всею зернью, всей алчностью жал,
Точно чёрное сердце пустыни,
Этот мокрый асфальт задышал,
Истемна распахнувшейся былью
Задышал, растомясь в глубине
Человеческой, тёплою пылью,
Утрамбованной в чёрном зерне...


Хочу!

Я в лавровой опочивальне
Хочу на лаврах почивать,
Обрыдло в спальне-ночевальне,
Как всяко быдло, ночевать.
Я представляю: вот кровать,
Увитая роскошным лавром,
На ней двум-трём пригожим лярвам
Вольготно будет мне давать
Сопеть в обнимку с ними рядом,
И просыпаться, и любить
Всегда самим собою быть,
А не каким-то певчим гадом.
Я заслужил! Я не охально
Такую требую кровать,
Я жить хочу опочивально,
Хочу на лаврах почивать!



    Из «песен народностей»

    Это было в старом парке,
    Ночь туманная была,
    Мы коньяк свекольной парки
    Нежно пили из горла,
    Мы сидели, целовались,
    Рисовался наш роман,
    И зачем-то рисовались
    Два чечена сквозь туман,
    И зачем-то из тумана
    Вышел месяц, как чечен,
    У чечена из кармана
    Что-то светится... зачем?
    Почему один сгустился
    И сгущается досель?
    Где второй запропастился?
    Где скамейка? Где мамзель?
    Почему никак не вспомню
    И ума не приложу
    Как засел в каменоломню
    И сижу, сижу, сижу?..
    И сгущается сквозь дымку,
    Скалит зубы горячо,
    И сидит со мной в обнимку
    То ли месяц, то ли чо...
   
   

***
На родном полурусском вокзале
Мне почти что по-русски сказали
«Карабас-барабас» и «Шайтан».
А потом угощали «аракой»,
А потом упоительной дракой…

А потом похвалили – «Братан!..»

***
…а на куличках вновь сирень маячит,
В испарине земля, как рожаница,
На щепку щепка лезет!..
Бедный мальчик
Готов на каждой девочке жениться.
Соседка есть по парте, вот уж, там уж…
Она – своя, не стыдно ничего.
Но девочка задумчива. «Уж замуж?
Оно бы в самый раз. Но за кого?
Ты бедный, Вань… а мамка ржёт за водкой:
«Держи покрепче, девонька, штаны…»
А папка ей поддакивает плёткой:
«Растили сиськи мы не для шпаны!..»

Куда податься бедному мальчонке?
Девчонка подросла –  и нет девчонки.


***
Грудь у бабы – кремль поставить можно!
Водочка, икоpка, балычок...
Скажут: всё возможное – возможно.
Ну а невозможное? Молчок.
Как сказать?.. Даp слова был неложным,
Споpу нет… но как его связать
С тем, что вот об этом, невозможном,
Нет самой возможности сказать!..


Давнее воспоминание

По буеpакам, матюгаясь глухо,
Я бpёл, и нежно хлюпала грязца...
Когда б не молодая голодуха,
Я б не дополз до твоего дворца.
И как живут здесь люди? Боже пpавый!
Как от сортиров отличишь дома?
С тpопы чуть съедешь влево или впpаво –
Хорош. Не отскpебёшься от деpьма.
А я с похмелья был... но на болоте,
В двеpях сыpой пpистpойки, ты ждала.
И ты дала мне хлебушка и плоти.
И самогонки сладенькой дала.
И – залились лягухи соловьями,
И – закачалась ночь!..
И утонул
Багpовый бок луны в помойной яме,
И канул свет в косой оконной раме,
И я к тебе прижался и уснул...
Наутpо подала ведpо, и пpосто
Сказала, на соседок злясь, – «Сюда.
Уж извини, не двор у нас – орда...
Мужик в тюpьме, а тут...»… но тут короста
Воспоминанья глухо, без следа
Вдруг рушится, как страшная известка
С угла пристройки
В рыхлый мрак
Пруда…
 

***
Всю жизнь учусь, такое дело,
Достоинству души и тела,
Самостоянию ума.
…не отводить глаза при встрече,
Медоточивы слыша речи,
Поддакивать… но не весьма.
***    
Уточки-огарыши, селезни-павлины!
Кувшинки им, как блюдечки, подносит стебель длинный,
А сам на дне теряется… а там темны пути.
Концы-начала путаны. Корней не найти.
Уточки пофыркают, и рожей – хлюп!
Селезни позыркают, и тоже – вглубь!
А что там за красоты, на дне, во мху?
Кувшинки-то, красавицы – наверху,
Всё наверху красивое… да разве одна
Красота надобна? Конечно, надобна.
Красота, конечно, красота шик!
А как жрать захочется – видимость, пшик.
Вот и суди вещественное, и вообще, утят…
Чего где посущественнее  хотят.

***
Есть грёза заветная у пьяницы-интеллектуала:
Баньку принять, обернуться в чистейшее одеяло,
А потом натянуть свой козырный костюм и – алле! –
Прокружить перед всеми домашними мощное дефиле.
А потом перед сослуживцами, коли ещё таковые остались.
А потом ещё выкомурить невероятную гадость,
То есть, букет супруге всучить, коли осталась ещё таковая,
А как нет, – собутыльнице, чтобы она, помавая
Синей шеей гусиной, от хохота вся содрогалась…
Это всё нереально, конечно, но так уж охота хоть малую малость
Вдруг позволить себе, пусть подруга орёт во всю глотку:
«Идиот! Здесь хватило б не только на закусь, а и на водку!..»

Проза всё это, конечно. И безобразная проза.
Только грёза есть грёза. Сладимая, нежная грёза...

***
Ну, где же ты, нарядная? Какой-то май дурной…
Весна, как в банк, нагрянула налётчицей блатной,
Ранены ходики, пыль в углу.
Цепь на комоде. Гирьки на полу.
В минусе тусуется любовь-хрень…
А по садам рисуется, плюсуется сирень!
Я тоже, моя лапочка, по улочкам пойду,
Я посижу на лавочке в Сиреневом саду,
Там бродит пава чистая, долу зрак, 
В меня стреляет искоса, в полный мрак.
Походочка вальяжная, зной в зрачке,
Автомат Калашникова в мозжечке,
Повадки, речи вежливые, ну а вдруг?..
Не смеши, разведчица, пуст сам-друг.
Качай бёдра плавные, зрак  горе.
...бандюки галантные – в конуре.
Скучно без денежки... а им, на цепи?
Молодая, женишься. Злость копи.
Заводись, ранняя, раскачивай пульс,
Ходики раненые заводи в плюс…



Чёрный коньяк

Этот чёрный коньяк, этот нож в крови,
Молонья под сердцем, змея!..
И пьяна струя
Торжеством любви,
И река уже
Не твоя.

Там волна и страсть,
Там легко пропасть
В чёрных лонах, в лозах, в тоске,
Ты и женщина, вот и всё, что там,
Вот и всё, что плещется по бортам,
Вот и весь твой коньяк в реке.

А поверх реки,
В глубине реки,
В золотом теченье реки
Только дети и старики,
Только дети и старики,
Только дети и старики…

***
...и все плачевны – злюки, бедолаги,
Подлюки, горемыки, вурдалаки,
И те, кто эталонный курс берёт
К палаццо своему на кадиллаке,
И те, кто не вписался в поворот...
...а протрезвеешь, не дай Бог, обидишь
верезым взглядом жизнь, когда увидишь
Полулюдишек в их полуборьбе
За полужизнь, когда на автострадах
Мерзавцы в «мерсах», полуледи в «ладах»,
Поп-звёзды в «маздах», прохиндеи в «хондах»
Летят на Страшный Суд – сквозь пешеходов,
Которые – туда же. Но в себе.

***
Июнь тополями вздохнул, и – немеет.
А пух всё кружит над землёй, над рекой,
Кружит, а спуститься как будто не смеет…
Он это умеет. Но он не такой.
Он очень хороший, он белый, пушистый,
Ему не пристало, он сам пристаёт,
Садится на брови, на локон душистый
Красавиц – из тех, кого сам признаёт.
Красавица! Ссорясь с утра, подурнелой,
Ершистой ушла ты, вся тёмная… плюнь!
Всегда в эти дни ты пушистой и белой
Домой возвращаешься… лето… июнь…


***
      (Фрагмент книги "Сказка о Битве. Таянье Тайны.")      

...чьим очарована призором
Берёза белая, ничья?
Голубоватая – предзорьем…
Зарёю – розоватая…
Ей всё едино, чьё сиянье
Собою отразить дано,
И чьих очей очарованье
В стихах о ней отражено.
И льдом, и зноем залитая,    
Всё видела, всё было встарь, 
И май, и роскошь молодая,            
И старый скареда сентябрь, –
Он копит золотые блёстки, 
Хоронит в закромах своих…
Но снова юные берёзки 
Легко подхватывают их,
И вновь подбрасывают к высям,
Хотя никто их не просил,
Ни древний ствол, ни сами листья,
Ни сам старинный спор двух сил,
Ни чья-то воля роковая,
Ни равнодушье ко всему…
И длится битва вековая
Совсем неясно почему.
Но зачарованной царевной
Из невечернего окна
На переливы битвы древней
Глядит прозрачно тишина,
И важно в мире только это,
Две Силы среди сил земных:
Склоняющая волны света
И поднимающая их.

***
Туманный знак. Залог свидания.
Туман и тина в озерце.
Неистребимость ожидания
Чего-то главного в конце.

Бенгальского, конечно, хочется,
Громокипящего конца!
А если это всё окончится
Лишь тем, что не окончится?

Ни смерти, ни конца, ни вечности,
А только наслоенье той,
Густой, как тина, бесконечности,
Вокруг себя перевитой?

Туманный знак…

***
…и снились мне рощи, хвощами забитые,
Где больно и ломко сквозь мхи ядовитые,
Хрипящие зло, налитые, венозные,
Чуть свет пробиваются веточки слёзные,
Какие-то звёздные, новые веточки,
За давку и хаос они не ответчики.
Им жить не дают, а им и не надо
Судьбы усоногого, ящера, гада…

Они из другого года.
Они из другого сада.

Игла да росинка –
Вся их награда…
Поле в пылающих маках заката...
Проблески рая в струе винограда…
Награда – шарада в картине собрата!

…совсем из другого года.
Совсем из другого сада.


***
Ах, как душа запела, как запела!
Пронзилась чем-то вечным, дорогим,
И – разрослась в себе,
И – закипела…

Откуда охолонуло таким?

Откуда? Всё оттуда, всё оттуда,
Где глыбы льдов разламывала кровь,
А в жилах пламенела из-под спуда
Земли и предков страшная любовь.

«…некому берёзу  заломати,
Некому кудряву защипати…
Я пойду, пойду погуляю,
Белую берёзу заломаю…
Выломлю я два, два  пруточка,
Сделаю я два, два  гудочка…»

Огни и корчи крови… лютый холод…
Зелёная походочка равнин…
И – песня надо всем!
И – чёрный хохот
Над барством беломраморных лепнин.

Откуда, и куда? Какая дикость,
Когда всё так ознобно, так свежо!
Душа запела… разберись, поди-кось…
И страстно, а и страшно. Хорошо.


      ***
     Девушки мерцающие,
     Бога отрицающие…   
    
     Ходят девушки, как лимузины,
     Издают непонятные хрусты,
     Как резины из магазина,
     Раздувают скрипучие бюсты...
     Ну чего ты включилась, пофаривая
     На мои накопленья валютные?
     Дураку на рулетке пофартило.
     Не нужны мне глаза абсолютные.
     А нужна мне горючая, подлая,
     Как и сам я, реликт непроявленный,
     Чтобы выла в ночах, чтобы ползала
     В дебрях крови, хвощами расплавленной!..
     Грешен, грешен я, алчущий мытерю,
     Подползу я ко грешнице лютыя,
     Ей кровя её, слёзоньки вытеру...
     Бог укажет срока абсолютные.
     До прожилки укажет, до точечки
     Бледной веточке час розовения:
     – Древо, древо мое чудоточное,
     Крине райского прозябения!..



***
Я жене изменяю с женой.
Как такое случилось со мною?
По утрам её вижу одной,
По ночам совершенно иною.
По ночам это кокс, а не кекс,
Ноль вниманья на ласковый оклик.
Но как сладок предутренний секс
И румян пламенеющий облик!
Наломается к ночи одна.
Окрыляется к утру вторая.
Двоеженец я… матерь честна,
Мы у врат мусульманского рая?..

***
Здорово, брат мигрант. Глаза твои – косые.
Ничо в них не прочесть. Но ты опрятен, трезв.
Ты потерпи, браток, хозяином России,
Пожалуй, станешь там, где русский водку ест.

Мети, браток, мети, жги огонёк в подполье,
Всё, что нагадят всласть – метла твоя сметёт!
Чиновнику ты друг, отстёгиваешь долю,
Так искорка твоя, глядишь, и подрастёт.

Мети, браток, мети, чиновнику в карманы
Деньжонок наметай, и листьев, и дерьма…
Пока ширяются нефтянкой наркоманы,
Не страшно ничего. Особенно ума.

     Русалочка

Лежит себе, валяется
Русалочка в траве,
А леший раскаляется
Мозгами в голове,
Ну как её, дерьмовочку,
Склонить к своей груди,
Когда у ней за попочку
Закинут хвост, поди,
Когда, поди, у босонькой
Ни цента на счету,
Одни глаза да косынька,
Да титечки в цвету?
Рвёт, стерва, дудки полые,
Дудит, как во трубу,
И – семечки весёлые
У лешего в зобу,
Лежит, как на диванчике,
На травке-лебеде
И сеет одуванчики
По сивой бороде…

***
Сквозь инфракрасный луч стихотворенья
Шатнутся вдруг, как бурелом сирени,
Какие-то косматые миры,
Их нет в помине в звёздном каталоге,
Но все они со мною в диалоге,
И я не знаю правил их игры.

Что это? – морок, блажь, припоминанье
Того, что было где-то в мирозданье,
Прапамяти размытые слои?
…песок…щепа… сырой туман у речки…
Обмылки тулов глиняных… сердечки…
Забытые зверушки… человечки…
Я не был здесь. Здесь все они – мои!

Миры дурманят… зыблются в тумане
Огни былой любви, восставших знаний,
Свидетелей бессмертья моего.
Но лишь угаснет луч стихотворенья,
Вновь за окном лишь заросли сирени.
И здешний мир. И больше ничего.

***
А весной там верба горит в розовой нежной опушке,
А зимой там избушку нежит белый и пушистый снег,
И всегда там живёт удивительный, в маленькой той избушке,
Седенький и мохнатый, старенький человек.
Он сидит себе там, в окошечко светло и ласково глядя,
А иногда на крылечко выходит – валенками потопотать,
Посмотреть, послушать, как речка поёт в ледяной ограде,
Как бежит себе, переливается… как она, как она там?
Речка та невеличка, старичка родимая дочка,
Как из-под горки выбежала, так и бежит от крыльца.
А за домиком нет ничего, только солнечных гор оторочка,
А речка журчит и ширится, и всем рассказывает про отца.
Она говорит сокровенное, что звать старичка Николой,
Что весь мир в глазах у него, а на дворе ни кола,
Что ему хорошо всегда, и зимой, и весной весёлой…
И почему-то радостно, что зовут его Николай.
Я не бывал там с детства, только как вспомню речку,
Домик у гор огромных, старичка, а над ним небеса,
Снова иду к восходу, к тому золотому крылечку,
Где не скрипнет ни половицы, родные поют голоса…

***
Я знаю, когда за полегшей травою
Завоют, как древние песни, метели,
Безмолвные предки – хотя б этим воем! –
Выговориться захотели.

Они намолчались в минувшем,
Они развернулись в былинах,
Я слышу, я слышу их души
В распевах туманных и длинных.

Я знаю, я знаю – иное
Вплетается в песню протяжно, колюче,
Но чую, но знаю – и это родное!..
Родное, оно неминуче.

Я знаю, что если в тумане, как ветки,
Слова ко мне тянутся, грузно сутулясь –
Мои молчаливые предки
Выговориться потянулись.

Я знаю, что всё это дико,
Но я напрягаю свои
Суставы,
Тянусь к ним, как та ежевика,
Кладбищ раздвигаю слои,
Любым переломом,
суставом –
пусть дико! –
По скалам,
отвалам,
провалам,
            завалам,
Сквозь мраки, овраги, ветра, буераки
Вытягиваюсь…
Мои!



***
Кто пасёт на лугу золотых петушков,
С перелетными гусями свет сторожит?
Кто зарницами вспыхивает из-за стожков,
Вечным облаком сердце кружит?..

Что-то вспомнилось мне из далёкой дали,
Из такой старины-глубины,
Что не вспомнить уже – то ли это с земли
Подымались волшебные воды, и шли,
Золотясь и волнуясь, в подлунной пыли,
И сквозь сердце прошли,
Через небо прошли,
Сквозь родные,
Ночные могилы прошли…

То ли вечные, отчие сны…


***
Девочка в красном плаще
Ехала в красном трамвае…
Долго, всю жизнь вообще
Этого не забываю.

Помню, шёл дождь, и в стекло
Листья кленовые влипли.
Мы ведь знакомы! – ожгло,
И охолонуло – влипли!

Словно увиделось всё
Сразу, что после связало:
Странствия, зовы вокзала,
Встречи, дела, то да сё.

Юность казалась темна,
Непроходима ограда…
Я подошёл, и она
Вдруг оказалась мне рада!

Я позабыл о дожде,
Я до сих пор забываю.
Ехала в красном трамвае
Девочка в красном плаще...