Глава тридцатая

Такси ехало утомительно медленно, но Аристарх Сергеевич, сидевший на заднем сидении, вовсе не обращал своего внимания на это. Его голова была наполнена совершенно иными мыслями – мыслями, которые были вдалеке от окружающего мира; да и к тому же он чувствовал себя весьма уставшим – даже в какой-то степени морально подавленным; угнетённым. Наверное, сказалось то напряжение, в котором Чевский находился при общении с супругами Муляевыми, выясняя подробности жизни их погибшей дочери; и слушая рассказы о ней. Когда же Аристарх Сергеевич простился с потрясённой горем и скорбной супружеской четой: часы показывали окончание десятого часу вечера. Он и сам не мог предположить, что встреча затянется на столь длительное время, а содержание беседы откроет весьма странные и загадочные обстоятельства последнего периода жизни ребёнка.
Жизнь девочки, нарисованную родительскими рассказами; подробности об изменениях в поведении и характере ребёнка; свидетельства о коренных переменах в отношении подростка к окружающим людям; и о совершенно неведомых для близких её – невесть откуда взявшихся новых увлечениях дочери, – всё это впитал в свой мозг и душу Аристарх Сергеевич. И то – что затем сам Чевский увидел в компьютере той несчастной отроковицы – повлияло на его душевное состояние весьма и весьма удручающе. Чувствовалась даже депрессия, которая охватила американского профессора.
- Девушка… девочка… почти ребёнок… – размышлял Аристарх Сергеевич. – Зачем? Для чего? Чем тебя увлекла вся эта гадость? Что ты нашла во всей этой мистике? Во всей этой тёмной, чёрной тематике? Что понравилось тебе в Кастаньеде? Чем увлёк тебя полусумасшедший английский наркоман Кроули? Зачем дались тебе эти нечестивцы? Что привлекло тебя в диком африканском Вуду? Господи: а Пиоб с его «Чёрной магией»? А все эти «Мистерии»? Что дали они тебе – Аня? Как? Как ты могла придти к этому? Боже мой! Юная девушка, – почти ребёнок, с несформировавшейся и неокрепшей психикой; да ещё, наверное, и с ранимой душою, – погрузилась во всё это мракобесие. Все эти сайты! Одни и те же сайты! Всё с теми же мистериями, заклинаниями, тайными знаниями, и потусторонними мирами! С их Вассаго, Вельзевулом, Астеротом и другой адской мерзостью! И ты Аня – жила с ними! Ты заполнила свою голову этими чёрными субъектами. Ты поверила инфернальным сущностям – и, наверное, искренне поверила. Ты, – заблуждаясь из-за своего юношеского максимализма, – разочаровалась в близких тебе людях – посчитав, что они игнорируют тебя и не любят. Ты разочаровалась в прежних друзьях – не увидев в них поддержки и понимания твоего мнения. И ты, – о, романтичная натура, – решила скрасить свой мир всей этой потусторонней вакханалией и мерзкой чертовщиной. И что ты получила от всего этого? Боже Правый: как жаль мне этого ребенка – её душу, её жизнь. Она бросилась скрашивать своё одиночество мистикой. Да что там мистикой – откровенным сатанизмом! Несчастная душа попалась в дьявольские сети! Пленилась великой ложью!
Казалась, что Аристарх Сергеевич под воздействием своих размышлений впал в самогипноз; или, в то состояние, которое иногда именуют: «тонким сном». Он совершенно не слышал ни тихой музыки игравшей в салоне такси; ни лёгкого шума обгонявших его автомобилей; не видел он и светящихся ночными огнями городских улиц, по которым медленно колесил таксомотор. Он был отрешён от всего и от всех. Голова Аристарха Сергеевича была наполнена лишь эпизодами жизни несчастной Ани Муляевой, которые в своём воображении он воспроизводил. Словно наяву Чевский видел яркие отрывки жизни ребёнка.
Вот прилежная ученица Аня радует родителей гимназическими успехами; вот она в компании старых друзей – ещё весело играет, смеётся и радуется жизни; а вот уже она посреди ночи сидит одна – отрешённая от всех – и вглядывается в ночное звёздное небо; населяя его в своём воображении мистическими, но всесильными бестелесными существами. Юное лицо её преисполнено искренней тоской одиночества – надуманной покинутостью и брошенностью – но взгляд исполнен надеждой. Глядя в ночной звёздный океан – почти с молитвенным упованием несчастное дитя пытается привлечь на себя внимания этих – захвативших её голову и пленивших душу: тёмных потусторонних сил; в надежде, что перенесут они её в иную – сказочную, но невидимую для простых людей: «прекрасную реальность».
- Приехали – ваша гостиница, – вернул Чевского в действительность таксист.
- Уже? Так быстро? – опомнился Аристарх Сергеевич, и медленно достав из портмоне несколько купюр – отдал их водителю. – Спасибо любезный… – распрощался он с возницей.
Неспешно и удручённо зайдя в холл шикарного отеля, Аристарх Сергеевич вдруг ощутил чувство голода, которое решительно направляло его в ночной бар; очутившись в котором, он заказал непосредственно бармену, некоторый поздний лёгкий ужин – чтобы убить до утра, взыгравший аппетит. Погружённый в свои внутренние переживания, профессор выбрал для себя самый отдалённый столик, находившийся в менее людном углу барного зала – словно продолжая уединяться от окружающих, чтоб не потревожили те раздумий его. Но сейчас в Чевском произошла маленькая разрядка: он отвлёкся от своих невеселых раздумий. Однако нормального настроения – не возвращалось.
- Могу сказать только одно… – подводил первые итоги Аристарх Сергеевич. – Всё это мракобесие… вся та сатанинская литературная вакханалия, которую поглощала Аня – вызвало в ней очень сильное и жгучее чувство мистического романтизма. Она восприняла весь этот бред, как сплошную реальность. Она действительно во всё это поверила искренне. Поверила, что называется: «с надежной». С надеждой в то, что с помощью всей этой эзотерики и магии, она сможет осчастливить свою жизнь: сделать её яркой, красочной и увлекательной. Хотя необходимо ещё раз всё проверить. Теперь возникает несколько дополнительных вопросов о жизни этой несчастнейшей девицы. И они, – эти вопросы, – самые важные и самые существенные. И лишь лично девочка – лично несчастная Аня – сможет ответить мне на поставленные вопросы. Только она… и никто более!
В этот момент Аристарху Сергеевичу поднесли его ужин, который он принялся сразу же поглощать; с жадностью подавляя нахлынувшее чувство голода.
- Так! А что это Дима не звонит? – вспомнил профессор о своём молодом друге. – Ну и мальчишка! Забыл, наверное, что я ему наказывал. Да наверняка забыл. Хотя? Может просто устал добираться в этот пресловутый Хрустальный? И сейчас невесть где, спит глубоким сном? Ладно. Господь с ним. Пусть отдыхает. Завтра к нему позвоню сам. Итак, главное: завтра необходимо продолжить заниматься этой девочкой по имени Анна. Уж очень всё странно в её изменениях. Но, по-моему, я уже догадываюсь, в чём тут дело. И Аня-Анечка даст мне много ответов самостоятельно – самолично, – всё не выходила из головы Чевского юная девица, которой он посвятил весь сегодняшний день. – Но уже один ответ у меня есть: я знаю его точно; и он отвечает вместо несчастного ребенка. Девочку поглотила мистика! А ведь… – тут в голове Аристарха Сергеевича пронеслись слова мамы Ани Муляевой, сказанные Ириной Александровной о родительском отношении к новым интересам дочери: «Тема потустороннего в нашей семье не поднималась вообще – мы далёкие от этого люди. В семейном общении эти глупости ни разу не были темой для разговора». – Вот так! – прискорбно подытожил Аристарх Сергеевич. – Родители даже не думали об этом; и эти – с позволения сказать: «глупости» – не занимали их головы. А поднимали ли вы вообще темы духовные? – мысленно спрашивал Чевский у них – сокрушённых ныне горем. – Вспоминали ли вы о «Мире горнем»? Говорили ли вы в своём тёплом семейном кругу о Боге? Слышала ли Аня от вас – от самых близких ей людей – о Христе и Церкви Его? – американец безнадежно вздохнул: – К превеликому сожалению вашему – господа родители: «нет»! Не слышала! Ведь Церковь чужда вам! Вот и результат! Вы считали эти темы глупостями, но эти глупости нежданно и негаданно сами ворвались в ваш дом; поселившись в ранимой и романтичной душе ребёнка. Но вот беда: альтернативы им – никто не смог предоставить. Увы – даже и поискать не удосужились. Да – увы! Увы, вам господа родители! Увы!