Черный котёнок

    Я вздрогнул от жуткого разрыва. Блин, совсем рядом. Инстинктивно пригнувшись, я бежал по мокрому песку между «Уралом» и «КамАЗом». Вот она, вожделенная калитка. Слышен гул пикирующего самолёта. Перепрыгиваю через лужи, берцы скользят по мокрому чернозёму. Ныряю в низкую дверь. Внутри темно. Осторожно нащупывая ногами ступеньки, спускаюсь вниз. В бомбоубежище сыро и холодно. Вспоминаю, что нужно повернуть направо и, вытянув вперед руку, нащупываю косяк двери. Внутри есть слабый свет. Кто-то из ополченцев включил фонарик и направил его вверх. Прохожу дальше в бомбоубежище. Даже тут, глубоко под землей, слышны мощные, глухие разрывы бомб. Уже четвёртый раз за сегодня нацисты бомбят Луганск. Прохожу дальше в бомбоубежище, ищу свободное место. Очень плотно сидят на лавках гражданские. Наконец место найдено, присаживаюсь, кладу автомат на колени. Странно, почему мне не страшно? Смотрю вокруг, вижу женщин… это же надо, даже монашки есть. А вот мужчина в рясе, длинные волосы, борода, наверное, священнослужитель. Люди негромко переговариваются, но от каждого взрыва ощутимо вздрагивают. Скучно здесь сидеть в бомбоубежище. Мы все перешли на какой-то подземный образ жизни. Некоторые уже даже ночуют здесь. Это удобнее, потому что не надо вскакивать от крика «воздушная тревога» и бежать сюда. Через некоторое время курящие потихоньку подтягиваются к выходу – покурить хочется. Хотя и некурящий, иду вслед за ними, хочется вдохнуть глоток свежего воздуха. Выхожу наверх - на солнечный свет, к жизни… О, боже… храм горит. Лихорадочно вынимаю видеокамеру и начинаю снимать, мешают ветви кустов, плохо видно. Наплевав на опасность, выхожу вперед, снимаю пожар во всей его грозной красоте. Снимаю недолго – опасно, возвращаюсь опять вниз в промозглую сырость и холод. Вдруг загорается свет. Где-то что-то починили, при свете стало как-то веселее, легче. От входа в бомбоубежище раздаётся крик: «Миномётчики на выход!». Все сидящие на лавках передают дальше, кричат женские и мужские голоса: «Миномётчики на выход!». Парни встают и цепочкой выходят. Монашки их крестят, молятся про себя, наверное, просят Господа, чтобы вернулись живыми. Холодно. Скучно. Разрывы всё еще слышны. Тревогу всё ещё не отменяют. От входа в бомбоубежище опять слышен крик: «Расчеты ПЗРК на выход!». Опять мужские и женские голоса передают дальше: «Расчеты ПЗРК на выход!». С другого конца бомбоубежища приходит ответ: «Никого нет».
    И тут, о чудо! По полу, изящно виляя задиком и подняв хвост трубой, идёт черный котёнок! Какой милый малыш… внутри сразу вспыхивает нежность. Я вскакиваю, нежно беру его за спинку и сажаю его себе на колени. Он начинает раскатисто мурчать. Какая прелесть! Отпускать его жутко не хочется, хотя и понимаю, что здесь, в бомбоубежище, ему безопаснее. Все же беру его с собой, когда отменяют тревогу. В казарме начинаются проблемы. Котёнку нужен песок, тарелочка для еды, блюдечко для питья… Ладно, эти проблемы решим потом. Иду в столовую и приношу новому другу всё положенную мне порцию мяса. С трепетом захожу в свою комнату… Ё-маё, куда же он делся?
    Начинаю бегать по этажам казармы и разыскивать паршивца. Его видели на втором этаже, на четвёртом этаже, кто-то его уже покормил и без меня. Я понимаю, что все люди добрые, всем им его жалко, не только мне, но тут уже разыгрался мой эгоизм. Хочется, чтобы друг был только у меня. Наконец, паршивец найден. Ополченец, который его принёс, спрашивает: «Как его зовут?»
- Пацан.
- Да не Пацан он, а Босяк.
    Босяк у меня прижился. Появилась кювета с песком, блюдечко для еды, плошка для воды. Все в казарме уже знают что Босяк – это мой домашний любимец. Жизнь приобрела новые краски. И даже Босяк перестал давиться пищей и, по-моему, немножко потолстел. Отъедается понемножку.
Мне надо уезжать из Луганска. Что же делать с черным котёнком? Без меня он погибнет… Жалко паршивца. Но взять его с собой не могу. Скрепя сердце, беру Босяка под толстый животик и отношу обратно в бомбоубежище.
Да, на земле Украины идёт война. Погибают люди. Горят храмы. Люди лишаются крова. И при этом страдают не только люди, страдают ещё и черные котята, а, наверное. еще и собаки, и рыбки, и попугаи… Наверное, не совсем правильно вспоминать о домашних любимцах, когда на земле столько горя у людей. Но, всё же, сердце болит за всех: за раненых, за случайно погибших, за убитых в честном бою, и еще и за них – за котят, за собак, за попугаев; за рыбок в аквариумах, которых некому покормить; за домашние цветы, которые некому полить; за всё живое, которое страдает от неправедной войны.