Безмерность Марины - глава 5 из новой книги

Глава пятая

УМЕР В СВОЕЙ ПОСТЕЛИ

Я обещал рассказать о человеке, которого Сергей Эфрон не хотел называть по имени в своем "крике души", адресованном Максу Волошину.

Выполняю обещание.


 Генеральский сын Константин Родзевич, математик и правовед (университеты Варшавы, Киева и Петрограда), встретил Октябрьский переворот в море: каким-то образом получил звание мичмана и служил на Черноморском флоте.

Его отец, медик, стал служить большевикам.

Сам же г-н Константин, командуя флотилией в южной части Днепра, попал в плен к белым, которые хотели его расстрелять.

Но командующий, генерал Слащев, знавший его отца, предложил пленному перейти на сторону белых, что тот и не замедлил сделать.
 
После этого к расстрелу заочно приговорили его уже красные. Но через пару лет приговор отменили (его биография не оставляет сомнений: до самой смерти был на службе у большевиков...).
 
Отступая с белыми частями, Константин очутился в Праге, в Карловом университете — стал лицензиатом права.

Вообще же это был талантливый художник и скульптор по дереву, занимался переводами, — как литератора советская разведка и предложила этого человека Сергею Эфрону, соредактору журнала «Версты».

Константин был невысокого роста, но это не препятствовало его успехам у женщин. В частности, у Марины Цветаевой. 

Она в письмах Константину не стеснялась в выражениях страсти: «Вы сделали надо мной чудо, — писала  22 сентября 1923 года,— я в первый раз ощутила единство неба и замли.»
 
Если Сергей Эфрон в силу своей чрезвычайной занятости издательскими и шпионскими делами, был мало озабочен полнотою сексуальной жизни Марины, то Константин...
 
«Милый друг, вы вернули меня к жизни, в которой я столько раз пыталась и все-таки ни часу не сумела жить, — откровенничала она, полная страсти, — <...> Вы один мне смогли помочь!» <...>  Как Вы, при всей Вашей изысканности — просты! Игрок, учащий меня человечности. <...> Я пишу Вам о своем хотении (решении) жить. Без Вас и вне Вас мне это не удастся. <...> Я тебя люблю. <...> Друг, помни меня. <...> Друг, я вся твоя.» <...>

«Мой Арлекин, мой Авантюрист, моя ночь, моя страсть. Сейчас лягу и возьму тебя к себе. <...> Твои губы на моих, глубокое прикосновение, проникновение — смех стих, слов нет — и ближе, и глубже, и жарче, и нежней — и совсем уж невыносимая нега, которую ты так прекрасно, так искусно длишь.»
 
Страстно, откровенно раскрываясь, Марина явно забыла, — да и могла ли помнить!? — свой разговор пятнадцатилетней давности со своей сестрой Асей. Тогда она восхитилась письмом, полученным 28 июля 1908 г. от П.И. Юркевича: — «Какой чистый, какой смелый!» — «Кто? — спросила Ася. <...> Через месяц<...> ты скажешь<...>: это не то, совсем не то». <...> Я тебе дюжину примеров приведу<...> считая только  последние два года».

Марине пришлось нехотя признаться, что «каждое <очарование> влекло за собой неминуемое <разочарование>» .

И в этот раз случилось именно так. Началось в сентябре, кончилось в декабре 1923 года. 

Рожевич, судя по всему, просто испугался страсти своей любовницы, испугался всего того, чего она требовала, не только в сексуальном смысле, от человека, в которого была влюблена сверх всякой меры.

Марина, посвятившая Константину «Поэму Горы» (о которой А.Э. Берг написала: «Я не прочла, — я выпила Вашу поэму. ») и «Поэму Конца», нечеловеческим своим чутьем узнала правду...

И откликнулась язвительнейшей «Попыткой ревности»:

...Как живется вам – здоровится –
Можется? Поется – как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк? -

стихотворением, финал которого не оставлял никаких сомнений:

Как живется милый? Тяжче ли –
Так же ли – как мне с другим?

От Константина она родила сына Георгия (Мура), которого Сергей Эфрон признал своим потомком...

А Константин... женился на подруге Цветаевой, которая под венец шла в подаренном Мариной свадебном наряде!

И еще Марина подарила ей собственноручно переписанную «Поэму Горы», посвященную Константину.

Марина в письме Д.Г.Резникову передала свой разговор с Рожевичем:
— «Любите ее?»
— «Нет, я вас люблю».
— «Но на мне нельзя жениться.»
— «Нельзя.»
— «А жениться непременно нужно.»
— «Да, пустая комната... И я так легко опускаюсь.»
— «Тянетесь к ней?»
— «Нет, наоборот: даже отталкиваюсь» .

... Дальше жизнь треугольника пошла своим чередом.

Сергей продолжал работать на советскую разведку и провалился при попытке похищения генерала Миллера, — вынужден был аварийно сбежать в СССР.

Рожевича же Москва перебросила в корчившуюся от гражданской войны Испанию выполнять рутинное чекистское «дело», — вернулся в Париж — работал на советскую разведку, а когда случилась оккупация, попал в немецкий концлагерь, но и оттуда выкарабкался благодаря знанию языков: стал переводчиком на франко-немецком военном заводе.
 
Отношения с хозяевами были вполне приличными, дождался краха оккупации и умер, как говорится, в своей постели (точнее, в белогвардейском Доме престарелых под Парижем, поскольку по приказу «органов» в СССР не вернулся).

А Марина написала в Посвящении своей "Поэме Горы" строки, которые потом почему-то выкинула (может быть, не хотела растаптывать любовь, эту самую дорогую ей вещь, что бы когда-либо по ее поводу ни говорила...) из окончательного текста:

Если б только не холод крайний,
Замыкающий мне уста,
Я бы людям сказала тайну:
Середина любви - пуста.


(продолжение следует)