Цыганочка

ЦЫГАНОЧКА  Николай ЕРЁМИН
 Рассказ


       Моя мама была самой красивой женщиной Абаканска.
И самой капризной.
И долгое время говорила моему папе, что нужно сначала пожить для себя, а потом уже – для других.
И папа с ней соглашался.

       Но когда им стало известно, что у них будет ребёнок, то есть, я, и мама заявила, что не будет рожать, папа произнёс только одно слово в ответ:
- Зарэжу!

И я появился на свет.

       Папа и мама очень любили друг друга. Они много работали, и у них всегда  было много денег. И папа спокойно мог в уме делить и умножать любые многозначные цифры.

       Однажды он нанял ей на шесть месяцев заезжего француза, и мама обучилась искусству парикмахера. И  стала самым лучшим парикмахером Абаканска.
Поэтому богатые высокопоставленные дамы и их господа-товарищи желали стричься-бриться, делать маникюр и педикюр только у неё.

       А папа мой был самым лучшим шофёром в городе.
Когда на сорокаградусном морозе у всех заклинивали моторы, только у него мотор работал, как надо.

     От мамы в наследство мне досталось красивое лицо, а от папы – сильное тело.

       Поэтому я записался в кружок Греко-римской борьбы, которым руководил известный в Абаканске борец Александр Захарченко. А потом записался в спортивную школу, которой руководил знаменитый тренер Дмитрий Миндиашвили. И стал сначала чемпионом Абаканска, потом Сибири и Дальнего востока, потом Европы, потом всего Мира, а потом – трижды – Олимпийским чемпионом.

       В нашем доме всегда собирались знаменитости – артисты, певцы, музыканты и высокие начальники.
Притягивала всех неповторимая мамина цыганская красота.
И, конечно же, папино хлебосольство и щедрость.

       На столе в эти дни обязательно было хорошее вино, бутерброды с красной и с чёрной икрой. А вдогонку – настоящие сибирские пельмени, которые мы лепили втроём, своими руками.

       Когда вино было выпито, бутерброды съедены, а пельмени всячески расхвалены, наступал торжественный момент.
Выходила мама, одетая в самое лучшее своё цыганское платье из модного тогда крепдешина.
       Монисто – на запястьях, в ушах – кольцами - золотые серёжки, а на голове – кокошник, украшенный блёстками из разноцветного чехословацкого стекла…
А на ногах – лакированные туфли-лодочки, ни у кого в Абаканске таких нет!
Менялась скатерть.
И мама, подхваченная под руки гостями, вскакивала на праздничный стол, становилась в классическую танцевальную позу – ноги полусогнуты, руки вскинуты над головой, между пальцами – кастаньеты, на губах – лукавая улыбка…
И одаривала всех по очереди огненным взглядом….

       Папа  включал старинный граммофон,  выкрикивал: – Цыганочка! - и мама начинала танец…

До сих пор, только закрою глаза, могу представить каждое её волшебное движение,
наяву, как во сне…

       Гости вскакивали со стульев и, стоя вокруг, начинали хлопать в ладоши и выкрикивать:
- Ой, на-на, ромалэ! Ой, на-на…
А потом, подражая маме, пускались в пляс вокруг стола, подпрыгивая и приседая…

       Папа в такие вечера был особенно счастлив.
Было видно, как  гордится он, что у него  красивая, весёлая, молодая жена.

       В такие минуты он брал меня на руки и шептал:
- Расти, сынок, большой, да не будь лапшой! И главное – учись!
И дело, которое нравится, делать, и плясать, и петь. А уж мы с мамой для тебя расстараемся! Учись, пока я жив!

       К великому моему сожалению и горю, когда мне исполнилось десять лет, папы не стало.
       Повёз он своего начальника, директора завода,  на персональной «Волге», на юг отдыхать. И где-то под Туапсе, часа в четыре ночи, встретился им на пустынном тогда шоссе гружённый морскою галькой КАМАЗ, и вышел на встречную полосу… И уж насколько мой папа был классным мастером, и пытался в последние мгновения вывернуть руль,  а уклониться от наезда не смог…
Водитель КАМАЗА оказался опытнее.

       Долго мама моя горевала и хранила моему папе верность. И всё же не устояла перед ухаживанием  тогдашнего председателя Исполкома нашего прекрасного сибирского города Абаканска. Мэра, как теперь принято говорить. Моложавого вдовца.

И вышла за него замуж.
И стал он мне отчимом.
И жили мы дружно.

       А поскольку детей у них не было, завели они себе собачку Линду, породы ризеншнауцер. Чёрная вьющаяся шерсть. Длинные уши. Купированный хвостик. Умные глаза.
Очень я любил Линду.
За нечеловеческую ласку и доброту любил.
 
       И когда вдруг заболела она чумкой, и перестала есть, взял я из холодильника баночку икры и намазал на хлебный мякиш, и стал кормить, глядя в её умные всё понимающие глаза…

       Тут вошёл отчим и закричал:
- Что ты делаешь? Что это за фокусы? Да как  ты смеешь? – и взял меня за ухо, и вырвал у меня  эту баночку,  и как замахнётся, чтобы ударить…

И увидела эту сцену прибежавшая на крик мама моя. И обняла одной рукой меня, другой собачку, и сказала тихо:
- Так, Федя, бери Линду  - и уходим! И больше ноги нашей здесь никогда не будет! – Добавила она, глядя  на отчима…

Сказано – сделано.

       И перебрались мы из пятикомнатной престижной квартиры на улице имени революционера Урицкого в полуторакомнатную хрущёбу на улице имени известного всему миру террориста Ладо Кецховели.
Да… А отчим до самой своей смерти всё у мамы прощения просил и выпросить не мог. Придёт, оставит букет или корзину роз у двери – и уходит, не солоно хлебавши.

Здесь и провела мама свои последние годы….

       А я уже по всем странам света мотался, укладывая  на ковре в борцовских поединках  мировых знаменитостей на обе лопатки. Помню, в 1992м году за 12 минут двенадцать человек опрокинул. В книгу рекордов Гиннеса попал.
И  уже давно в Москву перебрался, в самый центр, на Калининский проспект. К сожалению, не захотела мама переезжать из любимого ею Абаканска, где папа мой на Бдалыке похоронен был на аллее Героев, рядом с начальником своим… А теперь и сама лежит там, заснув вечным сном.

       Прожила она, тихо угасая, ровно 99 лет…
Эх, мне бы столько!
И стихи писала, и литературное объединение «Русло» посещала…
И 100-летие бы сегодня отметила, к которому  выпустил я мемориальную книжку избранных её стихотворений под названием «Души прекрасные порывы».
Вот она, 99 страниц, ровно по количеству прожитых лет.

       Помню, говорил я ей:
- Мама, измени название! Ведь слово «души» в повелительном наклонении имеет совсем другое значение, а не то, которое ты имеешь в виду. Читатели могут не так понять.
- Ну, уж нет, Феденька, - возражала она,- люди сейчас грамотные, поймут всё так, как надо. И ничего менять я не буду.
               
                Николай ЕРЁМИН г Красноярск