БЕГ

       Я бежал по кругу стадиона, плохо освещённому фонарями. Звёздное небо над головой, прохладный ветер, словно подгонял меня, дуя в спину, впереди полоса препятствий. Я не мог понять, что вообще  делаю ночью на старом стадионе? Зачем бегу? Может, я спортсмен и тренируюсь по ночам? Я перепрыгнул через первое препятствие, оттолкнулся от беговой дорожки, поднял ногу, чтобы перелететь через второе, но вместо того, чтобы приземлиться, завис в воздухе.
И в следующий момент я вдруг оказался под кроватью в плохо освещённой комнате. Я – маленький мальчик. Странно, но при этом я помнил, что мне скоро исполнится девятнадцать, что я учусь в институте. Мне стало жутко. Я ощупал своё тело. Своё ли? Напуганный мальчик пытался вжаться в холодную стену и раствориться в ней. Я ощущал его душевную боль, как свою собственную. По щекам катились слёзы. Я был напуган.
- Где он? – услышал я голос мужчины, а потом сильная рука потащила меня за ворот старенькой курточки из-под кровати.
- Что он тебе сказал? – вновь услышал я и увидел перед собой часть платья, ноги в сбитых туфлях.
- Оставь его, - женщина обняла меня, прижав к груди.
Это моя мать. Она пыталась защитить меня от того, кто стоял за моей спиной.
- Он сказал тебе, куда наш отец спрятал золотые монеты? Лёшка старше меня, он мог видеть…
И вдруг я «вспомнил». Меня позвал к себе умирающий брат моего отца. Лёшка. Его зовут Лёшка. Он долго кашлял, потом гладил мою руку. Я увидел слёзы на его глазах и растерялся. Я хотел убежать, но он схватил меня за руку.
- Не уходи, - попросил дядька Лёша. – Я умру скоро. Но не могу уйти, не признавшись, - он сделал паузу и прошептал: - Коленька, это я твой отец, а не Константин.
Я замотал головой.
- Да. Я твой отец, - повторил он и сунул мне в руку монету.
В комнату вошла его жена и обняла меня за плечи.
- А ему как жить теперь с твоей правдой? – спросила она. – Иди, Коленька, иди домой.
Я жил на другой половине дома вместе с отцом Костей, который теперь, оказывается, всего лишь был братом моего настоящего отца, с матерью и старшей сестрой Верой, которая была старше меня на три года. А мне сколько лет? Едва я задал этот вопрос, как уже знал ответ. Мне пять лет. И меня трясёт, как в лихорадке от новости дяди Лёши.
- Что тебе сказал Лёшка? – отец схватил меня за запястье и сильно сдавил.
- А-а-а, - закричал я. – Он сказал, что он мой отец.
Я ощутил напряжение матери.
- Это правда? – почти зарычал он.
- Правда, - сказала Лара, жена Лёшки, открывая входную дверь, - я стояла рядом во время их разговора. Но, может, он бредил?
- Я убью его! – завопил отец.
- Поздно. Лёша умер.
Женщины заголосили. Отец выбежал на улицу. Я сел на пол и обхватил голову руками.
- Не признавайся, - прошептала Лара моей матери. – Лёшки нет, а вам жить дальше. Да и Кольке каково? Его Константин изведёт. Отрицай всё. Я поддержу.
Мать обняла тётку Лару и застонала, как раненый зверь.
- Коленька, - сказала тётка Лара. – Ты матери монетку отдай, она еду купит. А отцу про неё не сказывай, пропьёт.
Я протянул матери монету. Мать перекрестилась.
- Что ж я с ней делать-то буду?
- Спрячь пока. И вот что ещё. Лёшка оставил тебе, копил, видно, давно, - она достала из кармана халата небольшой свёрток. Будешь потихоньку тратить. Ты спрячь только подальше.
- А вы как же с Петькой?
- Он и нам оставил, слава Богу. Поровну, Лизочка, поровну.
- И ты не сердишься на меня? – вдруг спросила мать.
- А чего ж мне сердиться? Я всегда знала, что он любит тебя.
- И молчала?
- Ну, а чего кричать? Он и меня любил, и Петьку, и Кольку твоего. Он мне сразу же рассказал всё. Он не хотел, чтоб ложь промеж  нас жила. Хороший человек был, не чета брату своему. Только прожил всего ничего. Тридцать пять годочков. Похороним его. Помянем по-семейному. И дальше жить будем. Я пойду, Лизонька.
- Я картошки в мундирах сварила, может, поужинаем вместе?
- Сейчас твой благоверный вернётся, - сказала она и почти сразу же распахнулась дверь от удара ногой.
Я продолжал сидеть на полу. Увидел кирзовые сапоги отца и сжался весь от страха.
- Ну? Крутила шуры-муры с Лёшкой за моей спиной, дитя прижила?
- Ну, что ты говоришь такое? – сказала мать. – Коля – твой сын. А что там Лёшка в бреду говорил мне не ведомо. Не в себе, видно, перед смертью был.
- Бредил он, - подтвердила тётка Лара. – Вот и нёс всякое. Он и меня мамашей называл, а Петьку за тебя принял и всё порывался сказать чего-то.
- Может, про деньги?
- Ну, откуда ж мне знать? Он глаза прикрыл, вздохнул и помер.
- Кость, я картошки сварила, - сказала мать.
Она сняла чугунок с печи и хотела поставить на стол. Отец выбил из рук матери чугунок и завопил:
- Всё! Теперь никто не знает, куда батюшка деньги закопал. Всё! – он стал топтать картошку кирзовыми сапогами.
Я испугался. Мы почти всё время голодали. А он картошку сапогами. Я бросился собирать её, измятую, горячую с пола и засовывать в рот. Он наступил мне на руку. Было очень больно: то ли от сапога, то ли от горячей налипшей картошки. Он увидел ужас на моём лице, открытый рот, полный картошки, оттолкнул меня сапогом и продолжил странный танец посреди кухни возле опрокинутого чугунка. Весь свой гнев пьяный отец вымещал на картошке, сваренной матерью к ужину.
Я вдруг понял, что не могу кричать, не могу говорить. Потому что все слова застряли где-то внутри. Обожжённые руки и рот пылали. Но я не чувствовал боли. Я молча смотрел на отца и вдруг произнёс:
- За-за-за-чем? Ка-ка-кар-кар-то-то-тошку? – и заплакал.
Мать подбежала ко мне, подняла с пола и заплакала вместе со мной. Тётка Лара схватила сковороду, изо всей силы стукнула отца по спине и заорала:
- Гад! Уйди! А то вслед за Лёшкой отправлю! Пацана заикой сделал, сволочь! Ненавижу! И как тебя земля держит?! Хороших людей забирает, а таких вот скотов оставляет. Самодур проклятущий. Залил зенки, облик человеческий утратил. Ирод!
Тётка била деверя по спине и рыдала от отчаяния, охватившего её. Она замахнулась ещё раз, но увидела моё лицо, искажённое страданием, и бросила сковороду на лавку. Пьяный деверь словно протрезвел от её ударов. Схватился за голову, медленно опустился на колени посреди кухни и зарыдал над раздавленной картошкой:
- А-а-а! Простите, дурака, простите. Лёшенька, прости. Лиза, Колька, - простите меня. Лара, долбани меня по башке, чтоб очухался…
Женщины молча смотрели на некогда грозного отца. Мы все понимали, что с этого момента всё будет иначе. Я попытался что-то сказать и только со второй попытки произнёс:
- П-п-пп-пр-пр-про-про-щаю, -  и зажмурился, а когда открыл глаза, осмотрелся, то вдруг понял, что я опять взрослый и продолжаю бежать по стадиону. Но почему-то в обратную сторону. Я перепрыгиваю через препятствие и возвращаюсь к тому месту, с которого начинал бежать. Я сел на землю, не понимая, что происходит, потому что до этих странных событий, я сдавал экзамен в институте, потом отказался идти с друзьями в кафе и поехал к деду. Как я оказался на стадионе?
Я снова зажмурился, открыл глаза: передо мной на стене висит портрет деда, а я лежу в кровати, а не бегу по стадиону и не нахожусь в теле маленького мальчика. И я понятия не имею, в каком городе жил этот мальчик, и как я стал им на какое-то время и, главное, почему? Кто он, этот мальчишка? Какое отношение я имею к нему?
Кто-то сказал, что нужно понять собственную слабость, чтоб ощутить силу. Жизнь не всегда дарит приятные моменты, но это мы даём фактам оценку. Оценивать я ничего не стал. Да и как я мог оценивать что-то, когда не понимал, что произошло сегодняшней ночью? Выбегал ли я из дома деда на стадион? Или мне это приснилось? Всё, что произошло, это сон, бред больного воображения или некая реальность, о которой я ничего не знаю? Но тогда я должен был допустить, что кто-то переместил меня на стадион каким-то невероятным образом и стёр об этом мои воспоминания, а потом поместил в другое измерение. Слишком сложно и запутанно.
Скорее всего, это необычный, очень яркий сон. Такое объяснение подсказывал мне и здравый смысл. Здравый смысл не требует особой глубины суждения. Это способность, не мудрствуя, воспринимать вещи с их полезной стороны и здраво оценивать. И потом, загадки хороши, когда знаешь отгадки, или, по крайней мере, имеешь острый ум, ассоциативное мышление и смелость, чтоб увидеть ответ, ощутить его в пространстве ещё до того, как он будет озвучен.
Потом я решил, что надо срочно пообщаться с дедом, чтобы выяснить, не было ли в нашем роду некоего Николая, заикающегося с детства? Но чтобы задать ему этот вопрос, я должен буду рассказать о том, что произошло. Он бывший психиатр.
«Может, я болен? И у меня некое раздвоение личности? - подумал я. – Ну, что ж тогда я обращусь по адресу. Дед поможет».
Я встал, оделся, привёл себя в порядок и вышел на кухню, где меня ждал дед. Завтрак был готов.
- Что не весел, буйну голову повесил? – спросил он, улыбаясь.
- Дед, со мной сегодня произошло что-то, что я не могу объяснить.
- Давай так: мы позавтракаем, а потом пойдём ко мне в кабинет, и ты мне расскажешь свою невероятную историю во всех подробностях.
Мы так и сделали. И вот теперь дед внимательно смотрит на меня и молчит.
- Похоже на сон во сне, - сказал дед.
- Но я всё ощущал. И запахи, и боль, и страх.
- Такое бывает. Ты помнишь, во что был одет, когда ночью бежал по стадиону? – спросил дед.
- Нет. Я не видел себя в зеркале.
- Ну, может, при наклоне головы во время старта? Цвет футболки, трусов? Обувь. Что у тебя было на ногах? Это ты должен был видеть, ты же вытягивал ногу вперёд при прыжке.
- Да. Белые кроссовки и белые носки. Но у меня нет белых кроссовок, - вдруг обрадовался я.
- Хорошо. Я не слышал, чтобы ты открывал дверь ночью и выходил на улицу, хотя я достаточно долго не спал. Зачитался. Так. Завис, говоришь, и сразу в теле мальчишки оказался?
- Да, - подтвердил я.
- А не знаешь ли ты, какой год был? Хотя, вряд ли, кто-нибудь тебе сообщал там об этом.
- Лёшку на фронт не взяли, ему в первую мировую шестнадцать было. Я откуда-то это знаю, хотя не помню, чтобы во сне об этом говорилось. Умер он в тридцать пять. Значит, на день его смерти был тридцать третий год. А его сыну Кольке – пять лет. Значит, Лёшка с 1898 года. А Колька – с 1928 года.
- С математикой у тебя всё в полном порядке. Но пока это бесполезные данные.
- У меня ещё никогда не было снов с эффектом присутствия, - сообщил я деду.
- Ты не шизофреник. И это хорошая новость. У тебя в шкафу в твоей комнате есть спортивная одежда? – вдруг спросил дед.
- Не помню. А зачем мне спортивная одежда?
- Мы с тобой пойдём на наш стадион. У нас хоть и не город, а всего лишь посёлок, а стадион имеется. Что-то мне подсказывает, что там мы можем найти некие подсказки…
- Какие? – спросил я.
- Если б я знал, то нам незачем было бы тащиться по жаре на стадион. Кстати, ты в теннис не играешь? У меня есть профессиональные ракетки и мячи. Один пациент подарил. Заодно и разомнёмся.
Я не понимал деда. Если это был сон, то зачем проводить расследование? Чего расследовать будем? А дед, словно прочитал мои мысли.
- Видишь ли, это уже третий случай, когда люди во сне бежали по стадиону, а потом оказывались совсем в другом месте. Третий случай – это уже некая закономерность. Я потом тебя ещё под гипнозом поспрашиваю. А вдруг что-то упустил? Ну, ладно, иди, переодевайся, я тебя в саду ждать буду.
 В шкафу я нашёл спортивную одежду, хотя уже не помнил, зачем я её привозил к деду. Может, обещал ему заняться теннисом? Внизу стояли кроссовки. Чёрные. Я облегчённо вздохнул. Значит, точно это был сон. Потому что других кроссовок у меня не было.
Странно было видеть деда в спортивной одежде, да ещё с ракетками в руках. Он поправил  бейсболку и посмотрел на меня.
- Ты осознал себя во сне сразу на стадионе или видел, как подходил к нему?
- Дорогой Андрей Иванович, я же говорил. Готовлюсь к старту. Ночь. Фонари. Я один. Бег с препятствиями. На какую дистанцию, не знаю, потому что над вторым заграждением завис. Я застыл, словно сработал стоп-кадр. И следующая картина: я под кроватью. Что? Ещё раз всё рассказать? Дед, я даже не знаю, как спортсмены называют эти самые заграждения, через которые я скакал, как горный козёл. Я математик, а не спортсмен. Зачем ты меня пытаешь перед походом на этот аномальный стадион?
- Почему аномальный? – спросил дед.
- Потому что уже трое начинают свои путешествия в прошлое с этого места. А скольких мы ещё не знаем? И чьё прошлое?
- Я не специалист по прошлым воплощениям, но, похоже, вы все видели именно их.
- Кто нам их показывал? – спросил я.
- Пространство, - пожал плечами дед.
- Зачем?
- А вот это нам предстоит выяснить, - улыбнулся дед. – Я переспрашивал тебя не потому, что страдаю склерозом, а просто там ты был взволнован, мог что-то пропустить. А постфактум, как правило, люди могут спокойно оценить произошедшее. А в эмоциональном состоянии ум не может нас спасти от глупостей, которые мы совершаем.
- Ты издеваешься? Где ты видишь перед собой спокойного человека? 
- Я вижу нормального человека, а это важнее, - сказал дед и вручил мне теннисные ракетки. А сам взял небольшой рюкзачок и бодро зашагал по дорожке к калитке.
Сельская улица была пустынной. Наше появление никого не заинтересовало. Люди занимались своими делами, и им не было никакого дела до нас. Мы свернули в переулок, в конце его я увидел плакат, прибитый на две палки, врытые в землю. Получились некие ворота. На плакате был изображён бегущий спортсмен, а внизу надпись: «Добро пожаловать»! Правда, я разглядел его содержание только когда мы подошли к нему.
- Что это такое? – спросил я.
- Вход на стадион.
- Но…
- Да, практически посреди поля. Зато и теннисные корты есть и беговая дорожка приличная, и скамейки для зрителей есть, и футбольное поле…
- Вижу. Столбы с фонарями – тоже.
- Ну?
- Что? – я посмотрел на деда.
- Узнаёшь место? – поинтересовался дед.
- Была ночь. Горели фонари.
Мы остановились возле футбольного поля. Я сел на беговую дорожку. Дед встал рядом. Вид ещё тот. Благо, никого вокруг не было.
- Запахи… - я стал усиленно втягивать носом воздух.
Подул ветер, и я вскочил, как ошпаренный.
- Знакомые… эти запахи мне знакомы.
- Полевые цветы в смеси с полынью. Дальше – колхозное поле. Так-так, - пробубнил дед.
- Ты хочешь сказать, что я оказался на этом стадионе ночью, а потом попал в другое измерение, где живёт этот самый Колька?
- Фантастики начитался? Я, милый, доктор. Мне факты нужны. А их у нас с тобой пока нет.
- Зачем тебе факты? Ты же говорил, что это был сон во сне?
- А я и сейчас не отрицаю сказанного. Давай по кругу пройдёмся, что ли?
- Зачем?
- Не знаю. Но ощущаю, что надо.
- Ага, через аномальную зону я прыгнул в прошлое? Но только я не мог ночью прибежать сюда и не помнить этого. К тому же там на мне кроссовки – белые.
Дед посмотрел на свою спортивную обувь и почесал затылок. 
- Как у меня?
- Да. Но у меня – чёрные, - напомнил я ему.
- А размеры у нас одинаковые. И стояли они возле двери.
Я открыл рот.
- Но это я так, к слову, - произнёс дед и остановился.
- Ты чего? – спросил я.
- Ты ничего не чувствуешь? – дед вытянул руку вперёд, сделал несколько шагов, остановился, а затем вернулся таким же образом.
- Ну?
- Плотность воздуха разная…
- Это как?
- На участке в два метра упругость… вязкость… повышенная. Что-то здесь не так.
Он прочертил две линии ручкой ракетки.
- Вот. Как-то так, - сказал он.
- Это всё хорошо, только что мы с этим делать будем?
- Мы? Ничего. Для этого у меня есть друзья, занимающиеся неординарными ситуациями. Этакие исследователи аномальных зон.
Я увидел, что к футбольному полю приближаются человек пять ребят.
- Дед, - спросил я, - а где ты кроссовки покупал?
- В местном магазине. А что?
- Похоже ты не одинок.
Дед проследил за моим взглядом и улыбнулся.
- Да, - согласился он. – А вчера мои кроссовки стояли у порога, а не на прилавке магазина.
- И что? Они мне так понравились, что я не удержался, решил пробежаться в них. Бег с препятствиями – это круто.
- Не юродствуй, давай присядем на скамейку для зрителей.
- А как же теннис?
- Потом.
Ребята решили размяться перед игрой, и побежали по беговой дорожке.
- Дед, они же сейчас пересекут твои линии. Может, за ними рванём?
- Ага, не догоним, так хоть согреемся. Так что ли?
- А вдруг они сейчас исчезнут? – спросил я.
- А ты хочешь, чтобы мы исчезли вместе с ними? Не получится. Все три случая «прыжков» в прошлое происходили ночью. Мне кажется, вы попадали в свои прошлые жизни. Вам надо что-то понять, чтоб в этой жизни не повторять прежние ошибки.
- Дед, я математик, а не эзотерик, не мистик и не экстрасенс. Но я кое-что читал про перевоплощение душ, про жизнь после смерти, про прежние воплощения. А в нашем случае нестыковка получается. Этому Николаю сейчас может быть за восемьдесят… Но даже если он дожил до семидесяти, то я родился, когда он был ещё жив. А по теории перевоплощения этого не может быть.
- А мог и в тридцать пять уйти из жизни, чтоб через тридцать два года воплотиться вновь, - сказал дед.
- Да, я как-то не подумал об этом.
- Знаешь, мне одна идея пришла в голову. Может, этот Николай здесь жил когда-то? Я дом купил у женщины, которая, похоже, очень хорошо знает историю своего района и людей, здесь живущих и живших когда-то. Надо будет пообщаться с ней.
- Если она тебе дом продала, то сама где живёт?
- Я купил дом её матери. Она наша соседка.
- А может, в этой деревне странности всегда были? Люди привыкли к ним. Смотрят «сны», как кино. А если это не сон, а игры моего сознания? Кстати, если я всю ночь проспал, почему у меня мышцы болят?
- Отождествление со спортсменом или самовнушение…
- Или я бегал среди ночи…
Вечером дед пригласил нашу соседку Варвару Николаевну на чай. Она принесла пироги и банку варенья. Я никогда не видел деда таким весёлым. После смерти бабушки прошло почти десять лет. Дед так и не женился во второй раз, потому что был уверен, что таких женщин, как его жена больше нет в этом мире. Странно, но соседка неожиданно начала рассказывать о своём отце.   
- Мой отец был одаренным человеком. Мебель у нас была сделана его руками. Стол с резными ножками, шкаф, стулья, табуретки, трюмо, полочки, этажерка. Резьба по дереву, выпиливание лобзиком. Мастерил нам игрушки. Моему брату сделал даже деревянную машину, на которой можно было ездить. Он был романтиком. Когда познакомился с моей матерью, то подарил ей самую яркую звезду на небе и сказал, что будет каждый вечер смотреть на неё.
- Если ты тоже будешь смотреть на эту звезду по вечерам, то наши взгляды встретятся, словно мы стоим рядом и смотрим в глаза друг другу, - сказал он моей матери.
- Извините, - не удержался я, - а как звали вашего отца?
Варвара Николаевна посмотрела на меня с удивлением. Моя бестолковость её озадачила. Если у неё отчество «Николаевна», неужели её отца могли звать как-то иначе?
- Это был мой родной отец, - на всякий случай сказала она. - Николай. А мать – Маша. Но отец почему-то звал её Мэри. Он заикался с детства.
Мы с дедом затаили дыхание, а потом переглянулись.
- Его мой дед испугал. А как именно, не знаю. Но отец простил его. Мы жили вначале вместе с родителями отца, а когда отец построил вот этот дом, мы переехали. Дед пил, а потом и отец стал прикладываться к рюмке, причину не знаю. Но думаю, это было связано как-то с моей матерью.  Помню, однажды мать не дала отцу на «чекушку» денег. Так они с дедом выпросили у бабушки мелочь и купили денатурат. Разлили по стопкам и выпили. Дед стал себя вести неадекватно после выпитой синей жидкости. Он залез на забор и стал кукарекать. Соседи выбежали из своих домов посмотреть бесплатный спектакль. Мне было пять лет, а брату восемь. Нам тоже было весело. Мать с бабушкой пытались стащить его с забора, а он брыкался и продолжал кукарекать. Тогда мать сказала, что председатель уличного комитета вместе с участковым направляются к нашему дому. Деда, как ветром сдуло с забора, он спрятался в сарае и сидел там до вечера. Цирковые представления устраивал и отец.  Как-то он, напившись в очередной раз, открыл дверцу печи, где полыхал торф и стал засовывать голову туда, грозясь, что раз ему не дают ещё на бутылку, то он подвергнет себя самосожжению. Мать впервые отнеслась к его выходке с юмором, она побежала на почту, что была недалеко от нашего дома и вызвала скорую помощь. Прибежала домой и объявила об этом отцу. Он тут же забрался под одеяло и затих. Приехавший врач поинтересовался у отца, что случилось, и отец, заикаясь, прошептал:
- С телевизором расстроился.
Женщина в белом халате посмотрела на наш новенький телевизор «Луч» и вздохнула. Тогда не у всех были телевизоры. К нам чуть ли не вся улица со скамеечками приходила по вечерам смотреть кино. Врач померила отцу давление, сделала укол и уехала. А мать впервые поняла, что может бороться с произволом.
Я уже не помню, из-за чего ещё вспыхивали раздоры между матерью и отцом. То у него появлялась женщина, и он докладывал об этом матери, то скрывал, а она узнавала от кого-то про его похождения, то напивался и требовал деления имущества в виде десяти трехлитровых банок варенья, то заявлял, что переезжает к другу...
Нередко мать после таких скандалов бросала свои и наши с братом вещи в простыню, завязывала узлом, закидывала на плечо и тащила нас через всю улицу на станцию, чтобы уехать к своей матери. Но пока мы шли, нам встречались соседи, и всем мать рассказывала о причине своего путешествия. Они, как правило, уговаривали мать вернуться. И мы, дойдя до конца улицы, возвращались назад. Мы держались за её юбку, как два цыганёнка. Брату пять, мне два, брату шесть, мне три, в семь лет брат отказался от таких «поездок», и матери пришлось решать проблему примирения иным способом.
В новом доме у нас появилась гостиная, в которой стоял телевизор. Мать уговорила отца купить вместо старого дивана, у которого отец не уставал перетягивать пружины и ремонтировать обивку, тахту с тремя подушками. Потом появился круглый стол и стулья, на которые мать сшила чехлы. На тахту тоже был сшит белый чехол. На полы купили половики. Из-за стульев в чехлах и тахты наша комната приобрела музейный вид. Садиться на тахту и стулья нам не разрешалось.
 И еще одна покупка запомнилась мне, потому что мать постоянно показывала  её всем, приходившим или приезжавшим гостям. Бостоновое пальто для отца и бостоновое пальто с чернобуркой для неё. Мать, прожившая всю жизнь в нищете и голоде, считала эти обновки верхом достатка. Ей очень хотелось, чтобы все видели, что у нас есть. Эти вещи годами висели в шкафу, а ходила мать в стареньком, заштопанном пальто, а в огороде – в телогрейке. Бостоновое пальто было «на выход». Вот только выходить было некуда. Лишь только после смерти отца мать стала носить его.
- Извините, - сказал я, - а когда ваш отец ушёл из жизни?
- В тридцать пять трагически погиб.
Мне стало не по себе. Это значит, что передо мной сидела моя дочь из моего прошлого воплощения, которой было за шестьдесят, а мне – девятнадцать. И я не мог себе представить, как вообще такое возможно. Более того, я ничего, кроме злосчастного сна об одном эпизоде из моего детства в прошлом воплощении, не знал. А, судя по рассказу «дочери» я был не подарок. Женщина уловила моё некое замешательство. И сказала:
- Бабушка ушла за год до смерти отца, а дед ещё лет пятнадцать прожил. Пить бросил, в мою библиотеку записался, книги читал. Он до революции в гимназии учился. Писарем был. Говорил, что много глупостей наделал в своей жизни.
- А ещё родственники у вас были?
- Конечно, были и есть. Троюродный брат Иван Петрович. Сын двоюродного брата моего отца, а сын его сестры недавно купил в нашем посёлке дом. Сестра моего отца вышла замуж за военного, они жили где-то под Новгородом. 
- Уж, не Василий Александрович ли это? – вдруг спросил дед.
- Да, - подтвердила она.
Я понял, что родственники Варвары Николаевны и были теми самыми пациентами, которые обратились к профессору, то есть моему деду, с похожей проблемой. Я вдруг засомневался, а надо ли «копать» так глубоко? Ну, увидел сон про отца моей соседки. Пространство зачем-то выдало мне информацию, которая ко мне сегодняшнему никакого отношения не имеет. И с чего я взял, что увидел себя в прошлом воплощении? Может, просто я считал информацию, потому что этот Николай жил в этом доме, здесь остались некоторые его вещи. Или он хотел через меня передать некую информацию. Только вот какую? Опять тупик. Сомнения могут загнать в угол самое удачное начинание. Но не сомневается только идиот. Я извинился и ушёл к себе в комнату, оставив деда с милой собеседницей наедине.
- Проблемы необходимо решать по мере их поступления, - проговорил я и вдруг ощутил, что неимоверно устал.
Сон пришёл быстро и незаметно, как помощь настоящего друга. Я никуда не бегал ночью, не зависал над аномальной зоной на стадионе, не оказывался в прошлом, и был безмерно рад этому обстоятельству.
Проснулся я от ощущения, что кто-то посторонний присутствует в нашем доме. И это была не Варвара Николаевна. Я вышел на кухню и увидел мило улыбающегося бородатого мужчину с голубыми глазами рядом с моим дедом. Мне показалось, что он видит меня насквозь. Но странно, это не пугало меня. От него не исходило угрозы.
- Это мой давний друг Анатолий Фёдорович, а это мой внук Семён, сын Ангелины.
Дед не стал сообщать, что моя мать ушла из жизни пять лет назад, а мой отец две недели назад уехал за границу на постоянное место жительства к своим родственникам. Что мы остались с дедом, по сути одни, что дед вот уже второй год живёт за городом с весны до осени, а теперь, похоже, и я присоединюсь к нему, а квартиру на это время будем сдавать, потому что лишних денег у нас никогда не было.
Пока мой отец жил с нами, он оплачивал квартплату, давал деньги на питание и покупал мне одежду. Мы жили в квартире деда. После выхода на пенсию дед ещё какое-то время продолжал работать. Так ему удалось скопить небольшую сумму денег на этот домик в деревне.
Дед никогда не брал взяток, а на зарплату  честного доктора не разгуляешься. Отец перед отъездом сказал, что я достаточно взрослый и в помощи не нуждаюсь. Стипендии хватало, чтоб не умереть с голоду. Дед, заслуженный пенсионер, профессор, смотрящий с оптимизмом в будущее, знающий очень много, но не имеющий возможности лишний раз съездить в город, потому что из нашего общего бюджета подобные расходы были исключены им.
Он пытался экономить на мелочах, да ещё умудрялся откладывать небольшую сумму на зимний период и непредвиденные обстоятельства. Обо всём этом дед не сообщал своему другу, из чего я сделал вывод: Анатолий Фёдорович был в курсе наших дел.
- Ну, здравствуй, Сёма. Давненько я тебя не видел, - он протянул мне руку.
Я пожал её и вдруг вспомнил, где я его видел. Действительно, «давненько». Мне было семь лет, мы отмечали что-то. Было много гостей за столом. Рядом со мной сел удивительный дядя Толя, который всё знал, так сказала мама. Да, именно. «Толик знает всё, но молчит, как партизан». Что она имела в виду, я не знал тогда, как не знаю и сейчас.
- Добро пожаловать в наш сельский рай, дядя Толик, - улыбнулся я.
- Вспомнил. А я ведь без бороды тогда был. Рукопожатие. Да ты брат не так прост. Мне тут твой дед рассказал вкратце, что у вас в посёлке происходит. Я уже сбегал на ваш «стадион». Аномальная зона уменьшилась до полуметра. Не сегодня-завтра совсем исчезнет. Через неё могло идти влияние из иного пространства на людей чувствительных…
Он внимательно посмотрел на меня.
- Не мудрено, что словил информацию. Этажерка резная, прикроватная тумбочка, да и сами стены дома «заговорили» с ним. Это не его прошлое воплощение, мой милый друг. Да и события, что видели ещё двое родственников вашей соседки, не связаны с вами непосредственно.
- Откуда такой вывод? – спросил я.
- Ты садись, а то завтрак остынет. Я оладушки сам испёк. Андрей Иванович позволил мне похозяйничать на кухне, - сообщил мне Анатолий Фёдорович.
Мы некоторое время сидели за столом молча. Я подумал, что дядя Толик не захотел ответить на мой вопрос, как услышал:
- Я проанализировал все сны и нашёл в них общее…
- Ага, бег на стадионе, - вставил я, поглощая удивительно вкусные оладьи со сметаной.
- Не только. «Сны» ваши связаны неведомым образом.
- А как вы видите то, что другие не видят? – спросил я.
- Ты имеешь представление, как лучи света проходят через стекло, или рентгеновские лучи через непрозрачные предметы? Вот так же и некоторые люди могут видеть предметы за толстой стеной, знать содержание письма в запечатанном конверте или сокровища под землёй с помощью внутреннего зрения. Ещё его называют третьим глазом, глазом Шивы. С его помощью можно видеть неограниченно в пространстве. Существует четыре ступени открытия третьего глаза. Кстати, сновидения становятся богаче по содержанию, яснее, логичнее и живее уже на первой ступени.
- А мысли?
- Мысли приходят и уходят неизвестно откуда и куда. Они временно захватывают наше сознание, как неожиданные посетители гостиницы, чтоб потом бежать дальше, - сказал Анатолий Фёдорович. – Я не буду тебе забивать голову описанием этих ступеней. Любые способности можно развить при помощи упражнений. А некоторые рождаются с такими способностями и иногда их достаточно слегка «подтолкнуть», чтоб они полетели.  Со снами, как правило, работают психологи и психотерапевты, ищут скрытые мотивы. Это особая область. В Древней Греции были храмы сновидящих. Наши ожидания порой определяют, какой образ мы увидим. Через сны можно получать советы или исцеление. Сновидения видят все. А те, кто утверждает, что ничего не видят во время сна, просто не помнят свои сновидения. Хорошо, когда человек сохраняет сознание во время сна. Всё, что мы видим, абсолютно всё записывается мозгом. Наша память – огромное хранилище информации.  Менделеев во сне увидел периодическую таблицу элементов, а Пушкин, говорят, просыпаясь средь ночи, записывал стихи. Это область, которую ещё изучать и изучать. А твой сон больше похож на видение.
- А может, мне тоже надо простить своего отца, как Колька во сне? Отпустить. Может, мне только казалось, что я не обижен на него? А на самом деле всё не так?
Анатолий Фёдорович внимательно посмотрел на меня, потом подошёл и молча обнял.
- Ты умница, справишься.
Я смутился и постарался вернуть разговор к проблеме, касающейся не только меня:
- Так что общего в наших снах?
- Погружение в прошлое одного рода. Увиденное было или напрямую или косвенно связано с золотыми монетами, которые были спрятаны после революции дедом Николая. Лёша – настоящий отец Кольки перед смертью даёт ему золотую монету. Кстати, точно такую же монету он дал и Петьке. Эти монеты  в период голодовки их матери обменяли на продукты. Вопрос: «Откуда Алексей взял эти две монеты»? Логично предположить, что из клада, который спрятал его отец. Тогда почему он не взял все монеты?
- Да. Почему? – спросил я.
Дед вздохнул.
- Мы вчера с Варварой Николаевной ещё пообщались после твоего ухода. Она рассказала про своего прадеда то, что помнила от деда. Так вот. Он был достаточно богатым. Огромный двухэтажный дом в городе, земельные угодья, конюшни и несколько деревень. Всё это он после революции добровольно отдал. Прислугу распустил, выдав плату за полгода вперёд. Себе оставил слепую лошадь, старую собаку и попросил выделить или построить в одной из ближайших деревень дом для семьи с небольшим участком земли, который бы они могли возделывать, чтоб не умереть с голоду. Он был дворянином, меценатом. Все счета в банках были аннулированы. Перед революцией он обещал построить больницу, школу и стадион в одной из своих деревень. Но не успел. Так вот золотые монеты именно для этого и предназначались. Он спрятал их, чтобы потом когда-нибудь всё же сдержать данное обещание. Школа в деревне есть, небольшая больница – тоже. Им требуется капитальный ремонт. Как и сельскому клубу. Стадион сложно назвать стадионом.
- Вы хотите сказать, что его дух не может никак успокоиться, и через нас стал посылать сигналы, что надо исполнить его волю?
- Не совсем так, но - похоже. Дерево, в котором спрятаны деньги, вот-вот рухнет. Из дупла вывалится глиняный горшок с монетами. Он висит на цепи, опущенный в дупло дуба. Никто не знает, что дупло такое глубокое.
- И? Вы знаете, где находится клад?
- Это целевые деньги мецената. По закону его родственники могут оспорить завещание.
- А где оно, это завещание? – спросил я. – Столько времени прошло. Юристы царских времён все давно ушли в мир иной.
- Завещание официальное, заверенное, лежит в кувшине. В нём лишь не хватает двух монет, которые взял Лёшка.
- И он знал, где спрятаны монеты? – спросил дед.
- Нет. Он взял их, когда они ещё находились у отца в кабинете, потому что отец собрал всех и объявил, чтобы выжить в сложной обстановке он принял нелёгкое решение отдать всё Советской власти. Лучше быть бедными, но живыми, чем мёртвыми, но богатыми.
- И что теперь мы будем делать? – спросил мой дед.
- Я связался с очень хорошим юристом, поставлю в известность родственников, председателя сельсовета, участкового, ну и активистов из местного населения. Мы пойдём к дубу, достанем кувшин и исполним волю покойного: деньги пойдут на строительство нормального стадиона, ремонт школы, клуба, больницы. А если ещё что-нибудь останется, то и библиотеку подремонтируем, в которой работала Варвара Николаевна.
- Можно организовать сельчан заложить парк вокруг стадиона, - сказал я.
- Всё можно, дорогой, - улыбнулся Анатолий Фёдорович.
- И когда мы всё это организуем? – спросил дед.
- Завтра с утра.
- А кто-то из родственников может быть уже в курсе происходящего? – спросил я.
- Вряд ли. Если только случайно кто-нибудь не подслушал наше общение.
- Вот! –воскликнул я. - А если этот кувшин до завтра кто-нибудь умыкнёт? Ведь таких старых дубов в округе не так много, - спросил я.
- Что ж,  юрист через час будет здесь. Можно и сегодня. Придётся побегать, чтоб всех собрать, - сказал Анатолий Фёдорович.
Я вышел в сад и увидел миловидную девушку в соседнем дворе. Она развешивала выстиранное бельё и что-то при этом напевала.
- Доброе утро, - сказал я, подходя к забору.
- Доброе, - подтвердила девушка. – А вы внук профессора, что купил у нас дом прабабушки?
- А вы – внучка Варвары Николаевны?
- Да. Студентка пединститута. Приехала на каникулы. Эля.
- Сёма.
- Очень приятно, - улыбнулась девушка.
- Может, прогуляемся, - предложил я.
- Всё может быть, - засмеялась девушка и убежала с пустым тазом домой, но почти тут же выглянула в дверь и сказала: - Ждите. Я сейчас.
Он ждал Элю возле калитки.
- И куда идём? – спросила она, как только подошла ко мне.
Я пожал плечами.
- Понятно. У вас девушка есть?
- Нет. Как-то не до этого было. Математика – наука серьёзная, требует много времени, - улыбнулся я.
- А я полгода назад, на Новый год познакомилась с парнем. А вот и он. Лёгок на помине.
Я увидел высокого, худого парня с веснушчатым лицом, русыми коротко подстриженными волосами, в спортивном костюме, а рядом с ним – высокую красивую девушку. Они бежали «трусцой» в сторону стадиона. Он улыбался, а девушка хмурилась.
- Это его первая любовь. Она его год назад бросила. А теперь вот подобрала. Вообще судьба – удивительные сюрпризы преподносит иногда. Месяц назад он пригласил меня на день рождения своего однокурсника, который живёт в городе. Мы возвращались поздно вечером. Отсюда до города ходит автобус. Сорок минут – и ты на месте. Я обещала бабушке приехать к ней. А он – местный. Автобус был полупустой. Хотелось спать. У меня льготный проездной. Я хотела убрать его в сумочку и вдруг обнаружила, что ремешок у часов еле держится.
- Вот незадача, - сказала я, - сейчас бы часы потеряла, а они не мои. Бабушка дала на сегодняшний вечер, чтобы я не опоздала на последний автобус.
- Давай их сюда, - он взял проездной и маленькие золотые часики и положил их себе в карман.
- Ну вот, теперь не потеряются. Как в сейфе, - он хихикнул и постучал себя по карману.
 А потом как-то по-хозяйски попытался обнять меня за плечи. Я смутилась:
- Убери руки, - прошептала я.
- А кто видит? Мы ж на заднем сидении. Это у нас обзор, - он посмотрел вперёд и вдруг как-то монотонно добавил: - Да… о чём это я? – он убрал руку с моего плеча.
- Спасибо, - прошептала я.
- Глупенькая. Видишь девушку на втором сидении справа? Так вот… это Галка, моя первая девушка. Я говорил тебе про неё. Мы учились в одном классе. У нас с ней были близкие отношения…
- Да-да. Я помню, - поспешила сказать я.
Я видела её только со спины. Высокая. И вдруг я вспомнила. Год назад мы поступали вместе в институт. Яркая, умеющая преподнести себя. На консультации по истории она кокетничала с преподавателем, а я сидела за её спиной и думала: «Вот такие добиваются своего любой ценой. Противно. Торгует собой. Неужели она не понимает, что нельзя так». До сдачи истории она не дошла: первый экзамен – сочинение написала на двойку. Я помнила её вызывающий взгляд, громкие, резкие замечания. Ей зачем-то надо было объявить, что она идёт забирать документы и что всё равно она будет здесь. И странное дело, через пару месяцев я увидела её в институте. Кто-то помог ей устроиться секретаршей в деканат, правда, на другой факультет. «Такие нигде не пропадут», - подумала я тогда. И вот теперь она сидела впереди с гордо поднятой головой, а рядом мирно спал пожилой мужчина. Что-то неприятное, липкое будто тянулось от неё. Я невольно передёрнула плечами.
- Замёрзла? – спросил Виктор.
- Да нет, вроде.
- Приехали. Наша, конечная, - сообщил он и улыбнулся.
Галина встала, медленно повернулась и, увидев Виктора со мной, растерялась вначале. Они поздоровались. Я вышла из автобуса. Вслед за мной – Виктор. Он подал руку Галке. Она что-то сказала ему, взяла под руку и отвела чуть в сторону. Я не знала, что делать.
- Он приставал ко мне, - донеслось до меня.
Пожилой мужчина, чуть пошатываясь, выходил из автобуса, когда к нему подбежал Витька, схватил за грудки и что-то тихо сказал. Он никак не мог понять, чего хочет от него молодой человек, втянул голову в плечи и засеменил в другую сторону. Я подождала ещё немного. Думала, что сейчас он вспомнит обо мне. К тому же у него в кармане остались мои часы и проездной. А он взял под руку Галку и пошёл с ней к её дому. Они о чём-то разговаривали, а я всё ждала, что сейчас он вернётся и объяснит, что происходит. Дом бабушки был в другой стороне. Я поняла, что ему не до меня, и пошла одна по тёмной, плохо освещённой улице. Я открыла калитку, и увидела бегущего к бабушкиному дому Витьку.
- Ты чего убежала? – спросил он.
Я растерялась.
- Я ждала тебя. А вы прошли мимо, не заметив меня.
- К ней мужик приставал.
- Он спал всю дорогу, и никак не мог понять, чего ты от него хочешь. Ты её до дома проводил?
- Нет. Так, немного. Ведь уже темно. Девушке одной идти страшно. Мало ли что. Хулиганы.
«А мне, значит не страшно»? – подумала я и попросила вернуть мне мой проездной и часы.
Он похлопал себя по карману, протянул мне проездной.
- А часы ты, по-моему, положила себе в сумочку.
- Нет. Ты взял их у меня. Верни, пожалуйста, это не мои часы. Они – золотые.
- У меня их нет. Я, наверное, их уронил.
Мне не нравилась ситуация, его ложь. Мне хотелось убежать, но я не знала, как буду объяснять бабушке пропажу.
- Пошли, поищем. Сейчас никого нет, найдём.
Мы дошли до её дома, и возле калитки он нашёл мои часы.
 - Я же говорил, что найдём, - радостно воскликнул он.
- А как они здесь оказались, если ты не провожал её до дома?
- Не знаю. Наверное, за её одежду зацепились.
- Из кармана выпрыгнули? Скажи ещё, что они сами за ней прибежали сюда.
Я взяла часы и хотела уйти.
- Но я не знаю, как они здесь оказались.
- Ты врёшь. Терпеть не могу лгунов и трусов, - я убежала домой, рассказала бабушке о произошедшем, а она улыбнулась:
- Что Бог не делает, всё к лучшему. Он любит до сих пор ту девушку. Он бегал за ней в прямом смысле этого слова. Она собиралась сбросить вес и по утрам бегала на стадион, а он всегда рядом семенил. Пылинки с неё сдувал. Цветы дарил, а она почему-то бросила его. Говорили, что познакомилась с каким-то преподавателем из института. Он её устроил туда работать. А в этом году она собирается на вечернее отделение поступать.
 - Поступит. Не завидую я её кавалерам, - сказала я тогда бабушке. - Мы расстались с Витькой. А теперь он опять бегает… на стадион вместе с Галкой.
 Я улыбался. Эля посмотрела на меня и спросила:
- Тебе весело?
- Я рад, что ты с ним рассталась.
- Почему?
- У меня появился шанс, - объяснил я причину своей радости.
- Сёма, ты чудо, - вдруг сказала Эля.
- Мне мама так говорила, когда восхищалась моими поступками.
- Бабушка пироги напекла, приходите к нам с дедом на чай, - вдруг пригласила она.
- Я не знаю, что сегодня будет вечером. К нам приехал один очень серьёзный товарищ, - и тут я увидел чёрную машину, остановившуюся возле нашего дома. – Теперь уже двое, - сообщил я. – От них сегодня зависит, где мы чай будем пить.
- А вот и бабушка, - сказала Эля.
- Идите быстрей сюда, - позвала она нас. – Сейчас все соберутся, прошлое в сегодня постучалось. Боже, - прошептала она.
Мы увидели председателя сельсовета, участкового, дальних и близких родственников Варвары Николаевны, группу активистов.  Похоже, все уже были в курсе того, что должно произойти. Вышел Анатолий Фёдорович, мой дед и важный юрист. Они возглавили шествие. Мы шли к озеру. И вдруг толпа замерла.
- У лукоморья дуб зелёный, - сказал заведующий местной больницей.
- Дупло, - прошептал директор школы, - Дубровский в таком же, наверное, для Маши записки оставлял.
- Высоко больно, без лестницы не обойтись, - заметил кто-то.
- Так дуб вырос, - сказал директор школы.
- А ничего, что имение, описанное Пушкиным, находилось за сотни километров от нас? – спросила Варвара Николаевна.
Кто-то хихикнул.
- Неужто мечты сбываются? – спросил директор клуба, надеясь на капитальный ремонт здания.
- Настоящий стадион, каток, спортивные секции, - возможно ли такое? – спросил председатель сельсовета.
- Эх, - вздохнул участковый, - и почему он не завещал нам купить новую машину?
- Потому что тогда в основном на лошадях ездили. Может, лошадь вам отписал? – хихикнул  Иван Петрович.
- И чё радуешься? Он же вам ничего не оставил, меценат-то ваш, – обиделся участковый.
- Добрую память о себе оставил. Честь дороже богатства. Он свои слова на ветер не бросал. Выполнить обещанное, дорогого стоит, - сказала Варвара Николаевна. – Эх, все бы так поступали…
Кто-то поставил стремянку к дубу. Участковый спросил:
- Кто полезет?
- Пусть Анатолий Фёдорович, - сказал кто-то из толпы возле дуба.
Люди сразу же поддержали его кандидатуру.
«Осталось только проголосовать и внести в протокол: единогласно»! – подумал я. В наступившей тишине ощущалось напряженное ожидание. И вдруг – облегчённый вздох: Анатолий Фёдорович достал керамический горшок. И вновь ожидание: что в нём? Не пустой ли?   
Горшок с монетами распечатали, в присутствии свидетелей юрист зачитал ветхое завещание, монеты пересчитали, составили акт, который подписали ответственные за исполнение воли мецената люди.
- Эх, - сказал участковый, - оркестра не хватает по такому случаю.
-Ну? – спросил кто-то, - золотого запаса хватит на задуманное?
- Хватит, - сказал, директор краеведческого музея. – Мало того, что золото, так ещё и монеты антикварные.
Председатель сельсовета вздохнул:
- Речь бы надо произнести по такому поводу…
- Может, интернационал спеть? – предложил кто-то.
- Дело до конца довести надо. Чтоб деньги мецената не разворовали.
- Комиссию создадим по надзору за исполнением, - вдруг заявил участковый.
- Записывай, Петрович.
- И меня, - попросился Василий Александрович.
- Всех родственников в комиссию надо, - предложила Варвара Николаевна.
А я смотрел на людей, объединённых идеей созидания на благо общества, и улыбался. Эля взяла меня за руку и прошептала:
- А с чаепитием как определимся?
- Я думаю, к нам, - посмотрел в сияющие глаза Эли и добавил: - Конечно, к нам, - взял её за руку и улыбнулся.
- Математик, - услышал я голос Анатолия Фёдоровича, - надо бы к чаю плюшек купить.
- Ещё чего? – возмутилась бабушка Эли. – Пироги напекла. А столы возле дома в саду поставим. Вась, самовар за тобой. Ваня, а ты про жену и внуков не забудь.
- Таисия ватрушки напекла. Варенье грозилась достать.
- Нет. Я предлагаю столы здесь, у озера накрыть. И пусть каждый что-нибудь принесёт. Всем селом гулять будем, - сказал председатель сельсовета.
- Вначале деньги в банк отвезём, а потом всё остальное, - сказал юрист. – Строительную компанию надо будет искать добросовестную. Аукцион придётся устраивать. Монеты антикварные. Оптом не выгодно продавать. Найду знающих людей, чтоб всё по-честному. По совести.
А мы с Элей всё дальше уходили от чудесного дуба, всё тише становились голоса сельчан. Я хотел вырваться из круга, по которому бежал во сне и который держал меня, словно на невидимом поводке, и не знал, как это сделать. 
Мы подошли к лугу. Вдали белела ромашковая полоса на фоне голубого неба.
- Смотри, - Эля показала рукой, - там, ромашки целуются с небом, - её глаза сияли.
Я улыбнулся. В наступившей тишине стало слышно, как трава на лугу шелестит  на разные лады.
- Ты слышишь? – спросил я.
- Да, звучит музыка.
- В жизни так много мелодий, для которых ещё не написаны слова… 
Я не знал, откуда ко мне пришла эта мысль, моя ли она, и почему я её вдруг озвучил?
- Так надо писать… вместе… а вдруг получится? - засмеялась она и побежала.
Мне показалось, что она не бежит, а парит над лугом, над той самой травой, что звучала неведомой мелодией.
- Да! – закричал я, соглашаясь со всем сразу, - да, - повторил я уже тише и побежал за ней.
Я схватил её за руку, боясь, что это неземное существо в голубеньком платье  улетит, и ощутил внутреннее ликование. Это был бег не от нашего прошлого, страхов и обид, это был бег-единение. Мы бежали по лугу к той самой полосе, где ромашки целовались с небом и верили, что у нас всё получится.


 
2014 год