Анри Сулейман. Два маленьких рассказа о войне

В лексиконе доктора Анри Сулеймана  из суннитского  квартала Баб аль-Тибанне главным было слово  Complot.  Заговор.

-  Ты видишь это? - перекрикивая уличный шум, он показывал на огромную дыру в стене полуразрушенного дома на углу улицы Жанны д'Арк и проспекта Хамра. – Ты знаешь, что это такое?

Конечно, я знал, что это:  пробоина от танкового снаряда. Судя по тому, что дыра была на восточной стене  дома, стреляли со стороны  Зеленой Линии. Там стояла мароннитская милиция.

Бейрут начала двухтысячных походил на смесь Парижа и Сталинграда в равных пропорциях. Трудно было найти стену, не отмеченную попаданиями  снарядов и пуль.

- Какая была страна! Сколько было денег! – кричал доктор Сулейман. -  Это все они, они! Американцы!

Доктор Анри Сулейман являл собой иллюстрацию классического тезиса «если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами не следят».  Мы быстро подружились.

Гражданскую войну в Ливане, по версии моего нового друга, затеяли американцы,  чтобы  деньги из банков Швейцарии Востока перекочевали в банки Манхэттена.  Complot! Израильтяне, французы – это все пешки в руках американцев.

Я помалкивал из опасения показаться  болваном, воображающим, будто бы  во всем разобрался на  третьей  неделе в новой стране.  Версию доктора Сулеймана разделяли все ливанцы, с которыми я успел познакомиться –  христиане из  восточных районов,  сунниты, шииты, православные и даже алавиты из квартала  Джебер Мохсен в Триполи.  Тем более что все деньги из банков Бейрута перекочевали-таки в банки Манхэттена.

Если  на террасе рыбного ресторана «Сальмонтини»  в самом центре французского квартала не оказывалось свободного столика, и приходилось усаживаться внутри, (да, здесь было прохладно, но разве сравнится эта кондиционированная прохлада с долгожданным вечерним бризом, которым наслаждались счастливчики,  оккупировавшие террасу?) – это, конечно, тоже был  Complot. Коварные интриги тайных сил, распределяющих лучшие столики бейрутских ресторанов.

В «Сальмонтини» подавали сашими «экуаз», и это были лучшие сашими в моей жизни.  И шабли из запотевшей бутылки в серебряном ведерке было лучшим в жизни шабли.

Я влюбился в этот город, как влюбляются в женщину.

Однажды, после вечерней трапезы  (а других тут не бывает: днем, пока на улицах царит пряное марево, мысль о еде не закрадывается в вашу голову,  чашечка густого, как жидкий шоколад, сладкого ливанского кофе с кардамоном – вот что нужно человеку в  дневные часы августа в городе Бейрут) мы прошли мимо отеля «Фелиция», где на подземной стоянке доктора Сулеймана дожидалась роскошная новая БМВ – несмотря на бушующие окрест козни заговорщиков, доктор был преуспевающим адвокатом – и оказались на набережной.

Сгущались фиолетовые сумерки. Шелестели  пальмы. Мороженщик катил свой фургончик-шарманку с фисташковым мороженым.  Прямо на обочине курили кальян. Прошло много лет, я до сих пор помню эту умиротворенную атмосферу южного вечера.

Мы дошли до овеянного флером печальных легенд о несчастных влюбленных  Голубиного Грота.  Пенные волны разбивались на острых камнях.

И я спросил доктора Анри Сулеймана из квартала Баб аль-Тибанне, что это такое – жить в городе, где идет война.

В первый раз мой друг не стал развивать свои конспирологические теории.

- Представь себе, - сказал он, - Утро. Встаешь. Идешь варить кофе.  Смотришь в окно. Видишь – над городом  летит ракета. Маронниты стреляли по шиитским позициям и промахнулись.  И она пошла вверх, в сторону гор. Стоишь. Ждешь.  Время останавливается. Ракета проходит мимо. Идешь дальше варить кофе.