Место под солнцем

- Кадір Хаснін журямся яснім, – иронизировал он сам над собой. Про меня, 7-8 летнего племянника он сочинял прибаутки: - Марат, Марат, марлушка, можно держать немножка, тут;ызмыса; сян ма;а хари ча;уду яна ишипчихса вай ка;ан шумяпь журямду апа;.

Мама смущённо отворачивала голову. В обычаях тюркских народов было просить потрогать, понюхать насвай, чучашку у маленьких пацанов. Многим, в том числе и мне это жутко не нравилось и я практически никогда не терял бдительность. Крепко держал свои штаны в руках.

Между тем кончилась война. По улице, ведущей к площади Коминтерна, каждый день маршировал Павел Яковлевич, руководя небольшим оркестром. Сосед без одной руки. Пушка на площади бухала, оглушая округу. Мы еле успевали разводить клейстер из муки и заклеивать стекла.

На улицах всё чаще появлялись люди в военной форме. Железнодорожный вокзал был недалеко от нашего дома. Толпы людей встречали воинские составы: крик, шум, гам.

Похоронка и последнее письмо от отца пришли ещё в 41 году.

Иногда, мы с мамой долго стояли в тени вокзала, пока молоток обходчика – тик-тук, тик-тук, не начинал одиноко звучать на опустевшем перроне.

9 мая мне сделали обрезание. Когда я зашёл домой, меня удивило количество людей.

- А праздник, – подумал я и увидел в углу человека, который дружелюбно разглядывал меня. Это был мулла. Дядя Хабибулла, убедил меня, что ничего страшного в этом нет. Я вышел из другой комнаты в длинной белой рубахе. Спустя много лет, я вспомнил дядю Хабибуллу, когда прижавшись к внуку, я шептал ему на ухо, что не надо бояться, поскольку я рядом.

Пришла весна, тюльпаны потонули в собственной крови.

С криком – Папа! – я бросился к мужчине, сидевшему в комнате напротив мамы. Мужская рука мягко придержала меня и я встретился взглядом с человеком в орденах, который стал моим отчимом.

Доверчивая толпа, радуясь окончанию войны, без жалоб на свой жестокий удел, звенела беспечным смехом. Кутерьма и праздничный галдёж были повсюду. Младшая сестра мамы, по кличке «Поджигатель», с гневным, дерзким языком, выясняла отношения с мужем.

В  суете мама не заметила, что я перестал ходить в школу. Замолк и впал в тупое равнодушие. Софья Петровна, учительница младших классов, участливо просила меня залезть то на стул, то под стол, думая что я не понимаю по-русски. Незаметно всё прошло.

Деревья гнулись под тяжёлыми плодами. Дед Егор сидел под грушей и дремал. Его внук по кличке «Кальсон», рассказывал нам, что дед приготовил даже гроб для своих похорон. Груша напоминала рождественскую ёлку, обвешанную сочными плодами. Чёрно-рыжая немецкая овчарка Альфа лежала у ног деда Егора. Влажным языком она отгоняла мошек и мух. Я и Женька Кудрин решали задачу как не разбудить деда и отвлечь Альфу. Кусок ливерной колбасы решал проблему. Кудрин не выговаривал букву «К», вместо неё он произносил «Х».

Сидя на заборе, он кидал кусочки ливера Альфе.

- Альфа, Альфа суха, подлюха, - приговаривал он.

Я уже был на груше и набивал майку пахучими плодами, когда отчаянный крик Женьки «Суха, подлюха!» привлёк моё внимание. Альфа была подо мной, возле деда. Кудрин выронил всю колбасу. Я спрыгнул с груши и через мгновение висел на заборе, но не успел, сзади плотно вцепившись в мои синие бриджи, рычала Альфа. Дед Егор, под крики Женьки «Суха, подлюха!», бил меня своей клюкой по спине, но он был стар и тело его было бессильно.

Моя мать была самая красивая из трёх сестёр. Особенно, когда она одевала свою единственную красную, шёлковую кофту с ещё довоенных времён.

Вечерами, отчим задавал какие-то вопросы маме. Она молчаливо смотрела на него. В душе горел огонь, но он покорно терпел эту муку.

Перед войной, отчим, учитель уйгурской школы, строил отношения с мамой, но неожиданно появился мой отец, инженер-мелиоратор, мама отдала ему своё предпочтение. Отчим женился на светло-волосой, пышногрудой татарке и у них родился сын Эльдар. Ещё до войны, семейная жизнь отчима не заладилась и только страсть заставляла терпеть её строптивый нрав и причуды. В разгар войны он получил письмо, что она теперь с другим.

Мы не раз убеждались, что этот тихий на первый взгляд человек поворачивается спиной один раз. Зная о гибели моего отца он прямиком пришёл к нам.

На мой вопрос, как появился я, мама сказала:

- Ещё минуту до родов было невыносимо, потом стало, как обычно, ты из меня выскочил, как спелое яблоко.

Ей было тогда 19 лет.

У мамы был странный дар. При любом недовольстве нами детьми, она саркастически называла нас именами родственников, то с одной, то с другой стороны.

- Ибяйдулла, Измахун, Баархан…

Какое-то тревожное ощущение сходства, лишало нас дара речи.

Ибяйдулла был двоюродным братом отчима. Любитель выпить, он не сильно отличался от других послевоенных мужчин, но почему-то родственники считали его алкоголиком, бузотёром. Правда, справедливости ради надо заметить, что он умудрялся поскандалить по любому случаю…

7-е ноября всегда отмечали у нас дома, площадь Коминтерна была в двух шагах от нас.

Деньги на газ воду, ливерные пирожки и толпы людей по нашей улице сильно возбуждали нас детей.

Жена Ибяйдуллы, Хасият (святая) была копия Фриды – знаменитой мексиканской художницы и спутницы Давида Сикейроса. Их работы часто публиковались в популярном журнале «Огонёк». Те же чёрные надбровные дуги, косы, уложенные на голове, красивый рот и тихо полыхающий взгляд покорной невестки.

 Иногда у нас оставался младший брат Хасият, Турсун. Он был болен, у него порок сердца. Разница в возрасте между нами была небольшая. Сострадание к нему сблизило нас. С потухшим взглядом он показывал свои опухшие слоновьи ноги и старался не смотреть на меня. Однажды соседка тётя Поля надавила ему пальцем в ногу. Ямочка медленно исчезала на теле Турсуна.

Его имя означает «пусть живёт».

В памяти остался погребальный саван с его телом, который земля спрятала в своих недрах.

Наступила ночь, небосклон озарился блеском звёзд. Душа Турсуна уже летела в неизвестность, когда поток реки, в овраге за их домом, принёс чьё-то мёртвое тело.

На заре стало ясно – это был Алмаз, сын Ибяйдуллы.

Ибяйдулла потерял покой и сон, боль и горе охватили его тело и мозг. На похоронах он безучастно произнёс:

– Всему живому предначертана смерть. Ну почему так рано?

В 30-ти километрах от города было село Азат, там родился мой отец - Икрам. У него было ещё три сестры.

В летние месяцы к нам приезжал мой дед, на своей арбе, запряженной ишаком (ишак-арба). Повозка была заполнена плодами, в зависимости от времени года.  

От долгой поездки дед был весь в пыли. Приведя себя в порядок, он безошибочно находил ;ыблу (Мекка) и тихо шептал суру «Фатиха»: «Хвала Аллаху господу миров, милостливому и милосердному. Царю в наш судный день».

Какое-то неведомое мне тепло исходило от его пахнущей сеном одежды. Дед не моргая смотрел на меня и долго гладил меня по голове. Иногда мама отправляла меня с ним. Мы ехали по грунтовой дороге между холмами, яблоневые сады были повсюду. Резкий запах коричневой жижи в деревянных лотках означал, что мы добрались до спирт-завода. Дом был уже близок. Ишачок завилял хвостом и затащил арбу во двор.

Бабушка, Рявхан-мумай, так называли её окружающие, разглядев меня, начинала трогательно и грустно причитать

- Вай балам, мені; балам…

Я сильно напоминал ей своего отца. Постепенно её плач переходил в неистовый рёв с ругательствами в адрес тех, кто убил её сына на войне.

- Укимят чош;а! Немис чош;а!

- Н; худа, – обращалась она к богу. – Хочешь я отдам тебе трёх дочерей, верни мне сына!..

Надежду на счастье она не связывала больше ни с кем.

В невидимой глазу суете прошла её жизнь. Аткян-чай, сую;-аш, лепешки в её доме, до сих пор для меня простая и надежная пища.

Сестра Гуля (Гулистан) с искрометным и умным взглядом, опекала меня в деревне, благодаря ей, я знал все окрестности села Азат от большого камня на горе до огромного навеса, где женщины сшивали крупные листья табака и развешивали их на ветру. Сестры отца были там. Резкий запах табака-махорки бил в ноздри.

Тётя Изляшхан, замотанная в платок, вынимала из тандыра последние лепешки, когда кто-то из женщин крикнул ей, что дед умер.

В глинобитном доме, солнце яростно лезло во все щели и окна.

В углу на корпе лежал уже остывший дед.

- Асан, а;ри;, Асан ;люм легкая болезнь, легкая смерть, – часто приговаривал он при жизни.

Рано утром двор был уже заполнен сельчанами и родственниками.

Тавут с дедом легко подняли и понесли.

Женщины-плакальщицы, ненавязчиво причитая, пытались его остановить.

По просёлочной, пыльной дороге, колыхаясь, плыл Тавут, под ним чёрным водоворотом, мелькали люди. Перед Тавутом, обвязанные белыми кушаками и с длинными посохами в руках, шли три его близких друга. Мешая им, то убегая вперёд, то останавливаясь, чтобы поправить поминальный платок, с таким же посохом в руках, играл в войнушку его самый младший правнук. Он тыкал свой посох в землю, поднимая пулемётными очередями дорожную пыль.

В суете и праздности шла жизнь. Мама лежала в роддоме и мы с сестрой не до конца понимая это таинство рождения человека, ждали её возвращения. Я был как покорный пёс и выполнял все поручения отчима. Вода, саксаул, ежедневные походы в погреб за солёными помидорами и картошкой.

Мать Женьки Кудрина была тоже беременна. На мой вопрос почему тётя Лена такая толстая, он отвечал: «Хартошки наелась и воды напилась».

Мама родила мальчика. Ранним зимним утром, отчим стал кипятить в больших кастрюлях воду. Всё было как в турецкой бане. Перестирав всё бельё и одежду, он сказал, что пойдёт встречать маму с братиком.

Несмотря на холод, он уступил моим просьбам и я пошёл с ним. Мама вышла в коридор в плотно повязанном платке и сильно была похожа на мою младшую сестру. Нянечка передала ребёнка отчиму. Мы быстро шли пешком домой. Был солнечный морозный день. Крепко держа руку мамы, я заметил её голые, красные колени, в валенках, на босу ногу. Мальчика назвали Аркин.

По просьбе соседки Нины, продавщицы магазина на первом этаже, я всегда, когда приходил к дяде, помогал ей справиться с Рахимой. Стоя в углу у дверей квартиры, та была похожа на древнеегипетскую статую, с загадочным взглядом отсутствия.

Рахима с криками «Хрущёв билят! Хрущёв сока!» отчаянно лягала меня ногами. Держа одной рукой её грудь и откровенно лапая её, я вынес её из подвала на солнечный двор. Она была хороша в своём безумии.

На звонок в дверь с просьбой «Тётя, откройте» жена дяди долго разглядывала меня в глазок, повторяя одно и тоже: «Мартышка, это ты?»

Любовь Рахимы к дяде привела к тому, что она чуть не задушила его жену, прижав её к кровати…

Никто не прикасался к стопке чистого белья у дверей квартиры. Все знали – это Рахима.