Утро великого дня

Где-то в темных дворах Литейного, в старой художественной мастерской, среди живых картин и двух десятков музыкальных инструментов, сижу я, одна, в кресле-качалке, читаю про Шамбалу.

Три дня назад Кира привела меня сюда. Ее сестра с парнем живут в настоящей мастерской, которую мама-художница получила еще при Ленинграде. Сейчас таких не то что не раздают и не делают, в них обывателю не попасть. Пока ребята уехали гастролировать, Кира предложила мне провести здесь пару волшебных ночей.

Дверь в мастерскую искала я по фотографиям с прошедшей пьянки, когда под рассуждения двух писак о современной литературе на тумбочке материализовались рюмки с баллантайсом.

- Богема! - ляпнула Кира, оценивая предстоящий вечер - пиво, чипсы и доширак. Спешим из местного ларька в студию, уединиться со своим нетронутым поэтическим мирком.

- Мы выживем. - выдохнула я вместе с дымом сигареты. Такое ощущение, что только мы одни и пытаемся что-то драматизировать, когда все вокруг уже свыклись с правилами игры и ничуть не сопротивляются.

- Скоро нам не только запретят курить в кабаках, ругаться матом в искусстве, но и пить, Кира. Тогда точно прийдется открывать свой арт-салон.

Сидели и вспоминали всех безумцев, что повстречали в Петербурге за свою жизнь, чудных похотливых стариков, матерых бабушек-хохотушек, советских музыкантов, городских психов, мы их всех соберем, когда у нас будет свой салон.

А пока, подруга желает мне вдохновенной ночи, обувает кеды и скрывается во мраке города. Я начинаю прислушиваться к звукам своего одиночества. Редчайшая встреча, произошедшая в ту минуту отдавала звоном мне в висок, мысли не думали, они вопили и вели себя словно на шабаше: "Мы одни! Мы одни, мы одни.."

Теперь есть чем заняться. Выйдя на лестницу покурить, разглядывала паутину, гадая сколько же десятилетий она росла, наверняка и пауки, уснувшие в своих нитях, видали еще серебряный век.

Успокоив ликующий ум, погасила свет и легла, держа в одной руке зажженную таблетку фумитокса. Принялась снова за Мулдашева, параллельно обращаясь к Рериху - к нему в своих размышлениях возвращается автор, странствуя по горам Тибета в поисках Города Богов.

Дым от таблетки свалил не только комаров, но и меня. Я уснула неведомым сном. Просыпалась дважды, после каждого фантастического сна, и на третий около одиннадцати утра. Казалось, я проспала целую осень. Плотные шторы на окнах не пропускали свет и тепло августовского утра, и бодрящая прохлада мастерской напомнила мне ленивый зимний день, когда едва поднявшись из согретой постели, плетешься варить себе кофе и греть руки у плиты.

Потом я поняла, чего мне не хватает в жизни - кресла-качалки. У меня должно быть свое священное кресло, которое я буду таскать за собой с квартиры на квартиру, читать, засыпать на нем. Писать незабвенные вещи. А после меня его продадут на аукционе или выставят в музее, как одно из литературных кресел.

Доброе утро, Петербург. Я жертва твоих стихий. Я родилась у тебя творцом. Дай мне сил выполнить свое предназначение.