повесть Обещание

ОБЕЩАНИЕ
повесть

«Школьные сочинения нужно читать за их наивную искренность – конечно, если автор не совсем глуп и серьезно относится к делу. Мне шестнадцать. Я довольно рассудителен. Трезво смотрю на вещи. К своей работе отношусь серьезно. Так что в моем тексте кому-то может не хватить глубины, зато искренности в нем с лихвой. 
Тема сочинения – «Ответственность». Она бывает разной. Перед законом, перед обществом, еще какой-нибудь, но меня волнует не это. Я хочу говорить об ответственности родителей перед детьми. Я хочу говорить об ответственности отцов перед сыновьями.
Учитель, вы догадались, меня воспитывает только мама? Я не знаю отца. Это так. Но не думайте, я не жалуюсь. Меня вовсе не пугает, что его нет. Я не знаю другой жизни. Сравнить не с чем. И все же для меня слово «папа» – сухомятка. Вредно для настроения. Лет десять назад или около того я задавал маме вопросы. Но мама гладила по голове, скупо улыбалась и еле слышно обещала: «Потом. Когда вырастишь».
Время шло – мама молчала.
«Так тому и быть», – решил я. Сердце встрепенулось. Несогласно? 
Если отец объявится, что тогда? Я его, думаю, не прогоню. Нет, точно не прогоню. Правда, было время, представлял, как плюну ему в лицо и захлопну перед носом дверь. Но то был не я – сложная пора взросления. Сегодня я предложу отцу чай или кофе, смотря, что он любит. Не потому что отец – так мама воспитала. Скорее всего, я буду молчать. Не заговорю и о погоде. Потом возможно не выдержу, тихо спрошу: «Знал ли он обо мне?» Но справлюсь с собой и на ответе не стану настаивать. Так хочу быть непредвзятым. Вдруг мама умолчала о своем положении, решила родить только для себя. Я слышал, такое бывает. Хочу быть справедливым…
Пора закончить эту ненужную исповедь-самоанализ. Уже достаточно написано. Но я понимаю: объем неважен, если тема нераскрыта. Простите, учитель, продолжу.
Конечно, если отец ответит, что да, мол, ничего о тебе не знал, мне станет чуточку легче. Но если все не так? Женщина, узнав, что ждет ребенка, обычно спешит к отцу будущего малыша. Может, он начнет оправдываться и скажет, что был молод, безрассуден, тщеславен? «Случайная связь не предполагала последствий». Что еще в таких случаях блеют по телевизору? Я, наконец, подошел к теме ответственности человека перед человеком – отца перед сыном! Я перебью его и твердо скажу.
 – Надо уметь отвечать за свои поступки! Прежде думать. А если все вышло вопреки мечтам, найти в себе силы принять это!
И свои слюнявые объяснения пусть засунет…
Искренность в школьном сочинении на первом месте».

 
МАРИНА
Он допил холодный кофе, сухо кивнул в сторону и неспешно вышел из-за стола. Надел пальто. Проверил бумажник. Бросил быстрый взгляд на часы. Через секунду за ним с легким шумом закрылась стальная дверь. 
Ушел. Ушел, ни сказав, ни слова. Марина криво улыбнулась. 
Их семья медленно распадалась. Не рушилась – рушится, обычно, что-то грандиозное, а именно распадалась. Сначала они перестали спать вместе, потом муж перестал целовать ее на прощание, теперь они почти не разговаривали. Марина переживала это сильнее, чем казалось со стороны. Душевное состояние отразилось на здоровье физическом – она чувствовала себя так плохо, что записалась к врачу. Ей пора собираться. Женщина подошла к зеркалу, окинула себя взыскательным взглядом. Незабываемая, верная, одинокая. От бессильной злобы на себя, сжала кулаки…
Марина из породы холодных красавиц: светлые, густые волосы, чуть надменный взгляд, чувственные губы. Она одинаково восхищала окружающих и при этом в ней всегда угадывалась отчужденность. Когда шла по улице, не замечала, как вослед оборачиваются с восторгом мужчины, с завистью женщины, которые в надежде обидеть говорили о ней: «барышня-глупышка». Марина не спорила, знала, это не так. У нее нет подруг, для нее друзья – это только болтовня, а она не скрывала презрения к пустозвонству, ни к чему не обязывающим беседам. И хотя серьезные разговоры утомляли, она могла их поддержать. Эта прекрасная женщина не была высокомерной, но отзывчивость не ее добродетель. Возможно, Марина была бы заурядной, если бы не внешность мадонны.
Мужчины теряли головы от одного взгляда, но она не подпускала их близко, если угадывала зыбкость их обещаний. Быть любовницей значит быть женой. Ее сердце не ведало слабостей. Ее сердце ждало назначенного только ей мужчину.
С каждым отвергнутым женихом все сложнее не замечать осуждения мамы. Но что могла Марина, если ни от одного из многочисленных кавалеров у нее не кружилась голова. Однажды мама, удивительно невозмутимая дама, потеряла самообладание, и, наверное, впервые, в самых остервенелых выражениях отчитала дочь. Марина не привыкла к такому и задумалась, не пора ли начать жить отдельно от родителей? От подобного шага уберег отец. Рассудительный, серьезный, стремящийся во всем дойти до сути, он пришел к ней в комнату и просил разрешения серьезно поговорить. 
– Как ты представляешь свою жизнь через пять лет?
Ей 26. Чтобы не говорили о быстротечности жизни, пять лет – это 365 дней помноженные на пять. Зачем думать, как все сложится? Нет, не могла Марина ответить. Не представляла. 
– А твой спутник? Каким он должен быть? – Он никогда не обсуждал личную жизнь дочери, но сегодня пересилил себя.
Марина выпрямилась и с вызовом посмотрела на отца. Готов он услышать ответ? 
– Не хочу спутника. Хочу мужа. Защитника. Любовника. И все в одном. Ты понимаешь, о чем я, отец? Вряд ли. Когда последний раз ты признавался маме в любви? Давно целовал ей руки? Я прекрасно понимаю, мало знать себе цену, надо пользоваться спросом, но я на все пойду, когда полюблю. Мой мужчина будет счастлив, будет понимать, мои чувства не маска. Папа, я люблю тебя, но скажу тебе правду, ты сам просил. Муж как ты для меня горе. У тебя давно есть любовница, но ты держишь хороший тон. Не смотришь на мать как на женщину, но в обществе представляешь как супругу. Ты разговариваешь сейчас со мной, а думаешь о той, другой. Как ее зовут? Не надо, к слову спросила. Я не приемлю таких отношений! И не прощу измену, но сделаю все, чтобы до этого не дошло. Твоя дочь не такая возвышенная как кажется, но и не такая приземленная, как хотелось. Так что, пусть не богатый, пусть не красавец, но только мой! Мой!
Безжалостно жалящие слова не испортили красоту ее голоса. Взрослая дочь сказала то, что отец никак не рассчитывал услышать. Он ушел в расстроенных чувствах. И не от обиды выпятилась его нижняя губа, и не потому хмурился лоб. Не только из-за этого. Тревожил вопрос: «Любить за долгую жизнь только одну женщину. Возможно ли это для мужчины?»
Туманным утром по дороге на работу Марина столкнулась с молодым человеком. Он, пристально и с восхищением разглядывая ее, выдал вульгарную, далекую от оригинальности фразу:
– Девушка, а девушка, вашей матери зять нужен? – Марина, опустив голову, хотела пройти мимо, но дерзкий незнакомец, преградив путь, настаивал на своем. – Ну, так как? Нужен-то зять?
Обозлившись, она сквозь зубы процедила:   
– Нужен. Но не вы.
Марина учитель. Преподает французский язык, но без горячности французов. Говорила мягко, ясно, грамотно. Чувства выражала глазами. Учитель – это не ее призвание. Но работала. Не скажешь, что дети ее любили, не скажешь, что ненавидели, скорее они были ею словно заворожены. Стоило ей поднять серо-зеленые, обладавшие неподвластной магией глаза, даже самый отъявленный хулиган присмирял.
Выходя с работы, она узнала в прохожих утреннего незнакомца. В руках тот дер-жал букетик изящных фиалок. Заметно волновался, как не пытался это скрыть. Его вид все равно внушал опасение. Почему фиалки? Такие трогательные цветы и такой решительный человек их преподносящий. Он ждал ее. Но вокруг столько любопытных и словоохотливых учеников. Женщина не хотела разговоров.
– Постойте, Марина. Не убегайте, пожалуйста!
– Отстаньте, Бога ради. Откуда вы…
– Знаю ваше имя? Учеников спросил. Это вам. Любите фиалки?
– А если нет? 
– Принесу другие. Те, которые любите. Сей час. – У него была отрывистая манера говорить. Он жил в быстром ритме – его выдавала привычка договаривать за собеседника. Выдавало желание следующего шага.   
– Что вам нужно? – Марина хотела домой. Она устала. Ее утомляла эта неясная встреча – Я же сказала, мама не примет такого зятя, как вы. – Она подняла на него глаза, и тут внутри защемило.
Перед ней стоял большой, наивный ребенок, решившийся на отчаянно-дерзкий по-ступок. Он поддался вперед в то же время, боясь быть назойливым, боясь не сказать то, что должен сказать. «Давайте попробуем?» – прочитала Марина на его лице. Она присмотрелась к нему, но уже совсем иначе.
Незнакомец высок, статен, несмотря на молодость могуч. Благородный лоб, резкие скулы, полные губы. Просто и элегантно одет. Все к лицу: и водолазка, и свитер, и широкие брюки. У него выразительные руки. Такие руки не сразу опишешь. Да и к чему? Ведь важно только то, что хочется оказаться в объятиях этих рук. 
Мать при виде гостя дочери растерялась, но быстро нашлась. А папа всегда говорил с новыми знакомыми, как со старыми приятелями. Марина открыла рот представить своего спутника, но вспомнила, что сама не знает его имени.
Он понял ее без слов, широко улыбнулся, вышел вперед. В эту минуту Марине стало необыкновенно спокойно на душе, тепло. Вот и хорошо, что не пустые нежные слова, а решительные шаги.
– Здравствуйте! Меня зовут Владимир Огнев. Я ваш будущий зять.
В тот вечер Марина все про себя поняла. Это была судьбоносная встреча. Она должна была войти в жизнь Владимира и остаться там навсегда. Любовь? Нет, что-то проще и сложнее: жизненная потребность в существовании рядом друг с другом. Как муки жажды. Убеждай не убеждай, легче не станет. Не выпьешь – умрешь. Так было с ними. А любовь? Это маятник. Пришла, сколько не удерживай, как не упрашивай, все равно уйдет. А пить хочется постоянно.
Провожая, Марина сжала его руку. Проверяла? Да разве она знала! Просто он сильный, в нем отвага, мужество. Он мог убить ее рукой, которую она сжимала. И она бы оправдала его. А мог обнять и сделать своей единственной женщиной.
– Можно тебя поцеловать? – Он не решился, даже после робкого кивка.
Владимир убрал волосы с ее лица. Осторожно дотронулся губами до кончика носа. Марина чувствовала его желание, и еще больше ценила эту неспешность. 
– Я должна идти, – она отвернулась, но он поймал ее руку и, притянув к себе, креп-ко поцеловал в губы.
Владимир был успешным предпринимателем, который приехал в город Марины по делам. Став его женой, она без сожалений оставила родителей, работу и переехала к нему. Счастливая женщина добросовестно вила свое семейное гнездышко, защищала, чтобы ни у кого и мысли не возникло на него посягнуть. С каждым днем Марина расцветала все больше.
Когда наметился разлад?
Марина знала. Догадывалась. С Владимиром все относительно. Он считал, знать что-то наверняка невозможно, но ждать подарков судьбы – слабость. «Истина – лишь точка зрения». Ей казалось, это мудрость. С годами она растворилась в муже, разучилась думать сама, разучилась принимать решения без него. Марина жила силами и мыслями Владимира. 
– Так, когда образовалась трещина?
– Когда он спросил, хочет ли она детей…
Марина не думала наперед, жила настоящим. Ребенок… «Наверное, она хочет стать матерью», – таким был ответ. Он не одобрил ее неуверенности.
Владимир любил детей и хотел их много. Марина с ужасом представляла, что значит «много». Двое, трое, больше…В голове не укладывалось. Да, она любила мужа, считала, что готова ради него на все, но стать детородительной машиной ей не под силу. Она и смеялась, и кривилась, представляя себя многодетной мамашей.
Растерянность и смущение жены веселили Владимира. Он же не мог прочесть мысли. Он сгребал жену в объятия, жадно целовал и они занимались любовью. Марину порой пугал темперамент Володи. Но она постоянно напоминала себе, что должна быть ласковой и нежной. Помнила когда-то сказанное отцу: «Я ни с кем не буду делить мужа!» Физическая сторона любви делала ее больной, но она никогда не призналась бы в этом. Конечно, при такой пылкости в постели не принимай она таблетки, они давно бы стали родителями. Но она, вопреки желанию Владимира поскорее стать отцом, береглась. Разбитая после натиска страстного мужа, Марина боялась не выдержать, если забеременеет. 
Она со страхом осознала, что своей сдержанностью, своей холодности в отношениях обязана матери. Вот почему союз родителей после рождения дочери носил чисто платонический характер. Вот почему отец так часто ездил в командировки. Мама знала о его изменах? Видимо, да. И видимо ее это не трогало. В этом Марина не походила на мать ни капли. Да, она страшилась, что не выдержит напора любви мужа, не сможет стать матерью, но еще больше она боялась, что Владимир изменит. Нет, только не это. Только не другая женщина…
Каждую субботу они бывали в театре. Владимир любил цирк, но легко согласился с просьбой жены. И как казалось Марине с каждым спектаклем, это увлечение захватывало его все больше. После театра непременно ресторан – прихоть Владимира. Марина понимала, как хозяйка, она не ахти, поэтому старательно училась. Вот только Владимир все равно предпочитал грузинскую кухню.
Отдых в его любимом ресторане стал для Марины серьезным испытанием. Расслабляющая обстановка, живая музыка, яркие женщины вокруг. Марина вопреки образу дивы не считала себя светской дамой. Напускное спокойствие давалось с трудом. Но воспитание и положение обязывало. Она брала ножик с вилкой, и непринужденно отрезая кусочек мяса, делала вид, что не замечает, как призывно смотрят чужие женщины на ее мужа. А он, бравируя, задавал один и тот же вопрос:
– Марина, ты почему молчишь? Тебе невесело?
Утешало одно: Владимир стремился к постоянству. Одна женщина. Одна работа. Один ресторан. Знакомая кухня, музыка, знакомые чувства.
Заиграли их мелодию. Он галантно пригласил на танец. За то, как нежно он обнимал, как ласково смотрел в глаза, как отрывисто, словно слова сжимали горло, признавался в любви – стоило терпеть многое.   
А потом дом, постель, любовь…
Марина до умопомрачения, на грани самозабвения принимала его всего. Но Владимир – Вселенная. Возможно ли, объять Вселенную?
Она сжимала его шею, отвечала на неистовые поцелуи, подчинялась его ритму. Владимир на пике экстаза становился диким. Бешеная страсть, неуправляемая сила, яростное желание. Марина каждый раз его заново приучала. Успокаивала, гладила по голове, из последних сил шептала: «Я тебя люблю, люблю». Он блаженно закрывал глаза, но скоро снова покрывал ее тело поцелуями…
Владимир грубо тряс ее за плечо, но она никак не просыпалась.
– Это то, что я думаю? – знакомая коробочка от контрацепции в его руке привела в чувство быстрее, чем вопрос. – Значит так ты хочешь детей? Отвечай! – в бешенстве он швырнул таблетки в раскрытое окно. И неожиданно весь сник, взъерошенный и усталый опустился на край кровати. – Не понимаю…
– Володя, милый, любимый, не злись, пожалуйста. Пойми…
– Мне казалось, это так естественно хотеть стать родителями. Но я даже тогда, дал тебе выбрать. Ты согласилась. Да? Да. Значит, обманула?
Он не слушал Марину, попытки объясниться только разозлили его.
Это было первое утро, когда он ушел на работу и не поцеловал ее на прощание.
Конечно, они помирились. Владимир стал перед ней на колени, достал из-за спины букетик изящных фиалок. С первым мокрым снегом пришел декабрь. Где в эту пору он умудрился достать фиалки? Думала она об этом? Нет. Она смотрела на него, стоящего на коленях и боролась с набежавшими слезами. И все же заплакала. В конце концов, она только женщина.
– Прости меня, пожалуйста. Я люблю тебя.
Они договорились: она перестает пить таблетки, а он несильно торопит с детьми. Этот шаг навстречу подарил еще несколько лет вместе.
…Она отрекалась от мысли, что сердце обманулось. Боролась с собой. И к ее чести, боролась отчаянно, но, увы, проиграла. Как ни горько во взгляде Владимира пять лет назад она увидела не единственного только ей назначенного мужчину. Она захотела его увидеть. Заставила себя поверить. А теперь Марина все реже говорила о любви, давно перестала с трепетом ждать его возвращения. Теперь по субботам они каждый отдельно приезжал в тот самый грузинский ресторан. И больше нет места высокому искусству театра, скорее все происходящее с ними напоминало фарс, абсурд. Обидно до слез, но это так.
Каждый раз, когда входила в ресторан и видела мужа, она словно впервые, удивлялась его мужественности. Марина продолжала уважать его силу. Хотя может, это закон природы? Преклонение слабого. Она со своим воспитанием, образованием, положением очень точно себя оценила. Одинокая. Размышляющая. Переосмысливающая. 
Муж и жена друг другу улыбались, он легко касался ее щеки, тянулся к руке, но целовал кольца, не пальцы. Больше для окружающих, она уверенна. Ему важно, чтобы все видели: у него успешная не только деловая, но и семейная жизнь. Одно омрачало его счастье: жена красавица никак не родит. Два выкидыша, один за другим.
Воспоминания об этом безжалостно сжимали что-то внутри Марины. Но больнее ранили обвинения Владимира. В чем? В умышленном убийстве. В нежелании родить ему ребенка. Было так много сказано. В те черные минуты она его люто ненавидела. Что он мог знать? Он, мужчина? Она много плакала, и слезы подсказали. «К лучшему!» Она не верила, что их жизнь с рождением сына или дочери изменилась бы.
Марина сторонилась людей. Не потому что не любила их. А потому что не прини-мала ложь в отношениях, без которой как выяснилось невозможно. Она презирала лицемерие. Даже в той малой толике, которая была у них с Владимиром сейчас. Она не оградила бы ребенка от этой грязи. Но у нее не было смелости сказать об этом в голос. Просить правды она боялась. Боялась принять и то, что больше не нужна. Свободна. Для нее это был бы конец. С каждым днем она становилась все безразличней к мужу, но не могла отказаться от него. Что это? Женская гордость? Коварство? Трусость? Или страх, что жажда по нему станет невыносимой… 
– Твое здоровье! – Она улыбнулась и усилием воли отогнала безрадостные мысли. Осмотрелась. 
Женщины за соседним столиком с интересом оценивали Владимира. Пока украдкой. Марина перевела взгляд на мужа. Она знала, что у него никого нет – любовный пыл с годами присмирел, но не остыл. Каждая их ночь наполнена любовью. Надо признать за эти пять лет он мало изменился. Чуть поправился, даже не так, стал представительнее, но это заметно ей, для кого он главный герой в жизни. И все же они охладели друг другу. Как же до этого дошло? Как?
Заиграли их мелодию. Владимир, забывшись, протянул руку Марине. Опомнившись, хотел одернуть, но сдержался. Отказываться от принятых решений не в его натуре. Он настоящий мужчина! Все эти мысли отразились на его лице, а она по привычке и безошибочно их прочла. Он встал, галантно поклонился. Марина ответила на приглашение. Владимир прижал ее к себе, и она с удивлением ощутила прилив нежности. Это угнетало больше всего. Она так и не разобралась, что на  самом деле испытывает к мужу. Душевные терзания вымотали в конец. Так больше нельзя! И все же она молчала.
– У меня для тебя сюрприз!
«Только не это!»   
Вслух Марина ничего не сказала, улыбнулась и замерла в ожидании. Владимир предложил съездить на море. Завтра. «Взять и сорваться. Как в молодости». А им ведь только чуть за тридцать, так хотелось напомнить об этом. Преждевременная добровольная старость. Они сковывали себя, но все же нуждались друг в друге.
– На море, так на море.
Ему не понравилось безразличие, с каким она ответила. Вся их семейная жизнь строилась на интонациях. Как он умудрялся так жить? Такой большой и такой ранимый. Все прочитывалось и истолковывалось на свой лад. Хотя сейчас он угадал, Марину не радовала предстоящая поездка. Он сдержался. Провел жену до столика, благодарно сжал руку и отошел сделать деловой звонок. 
Проходя мимо барышень, широко им улыбнулся.
Марина не верила глазам. Открытый интерес к чужим женщинам при ней? Она внешне не выдала себя, но в душе лихорадочно искала причину такого поведения. Причина оказалась на поверхности. Марина с трудом сдержалась, чтобы не схватиться за голову и в отчаянии не побежать за ним. Ведь он эту поездку рассматривал как примирение. Она все испортила!
Не все ли равно? Возмущение на самое себя доказывало, что ей не «все равно». Почему? Почему? Чего она испугалась? Что останется одна? Без средств, дома и положения? Она знала Владимира, он не бросит ее умирать с голоду. Нет, она боялась не того, что он оставит ее.
Марина боялась, что Владимира больше не будет  рядом.
В ночь перед поездкой она в своей эгоистичной боязни остаться одной любила мужа, как никогда прежде. Снова говорила о нежности, гладила его по голове, приручала.
…Раннее утро. Квартиру насквозь пронзили яркие лучи света. Стыдно смотреть друг другу в глаза. Лгать легче в полутьме. Марину мутило. Владимир чувствовал себя не лучше. Ведь он мужчина, глава семьи, он должен прекратить это. А чтобы что-то закончить требуются усилия. 
– Наверное, нам не надо никуда ехать.
Марина смотрела на него через отражение в зеркале. Ей показалось, он испытал облегчение, сказав это. Машинально она оценила его внешний вид. Водолазка, свитер, пиджак. Аккуратно, нескучно, солидно. Перевела взгляд на свое отражение. Блузка цвета слоновьей кости, свободная юбка, ремень ручной работы. Густые шелковистые уложенные в замысловатую прическу волосы. Ярко накрашенные губы. Она никак не могла посмотреть в глаза. В эти пресловутые зеркала души. Ей легче разглядеть рисунок на застежке туфель. Чушь. Соберись. Посмотри на себя! Не могу. Боюсь увидеть пустоту. Ерунда, давай. Давай. Вот она переборола себя. Что ж. Не зря боялась. Смотри – прикрытая снегом бездна. Ее затошнило еще сильнее. Сегодня с ней что-то произошло. Ее претило от самой себя.
«– Мадонна? Дива?»
«– Пустышка».
Она не взглянула на Владимира, в глазах которого все еще светилась легкость. Ей не хватило мужества. Она, силясь улыбнуться, с трудом приподняла уголки губ.
– Значит остаемся. 
– Одноклассники пригласили на встречу. Не против, я схожу?
Они вместе пять лет и в разговорах обходились без объяснений. Понять его вопросительное  «я схожу» не составило труда. Марину не приглашали.
– Конечно. 
Он убежал тотчас. Словно ребенок, которого выпустили на прогулку после долгого заточения. Умчался. Зачем ему разрешение? Зачем? Ведь он редко прислушивается к чужому мнению. Неужели, потому что она все еще жена?
Марина разбирала сумки и ни о чем не думала. Включила телевизор. Красивая мелодрама. Выключила. Взяла в руки сборник стихов. Изысканная и замысловатая декадентская поэзия. Не прочла ни строчки. Вышла на балкон. Может расплакаться? И это не вышло. Ей хотелось сказать себе, что она сильная, что совсем можно справиться. Но она не была уверена в своей силе. И с чем справляться-то? С тем, что две загнанные лошади пришли к финишу. Слава Богу, эта гонка не всегда была выматывающей. Марина помнила время, когда верила в успех забега. Зашторив окна, легла. Уснуть не получилось. Она задыхалась в дыму собственных страхов и неуверенности. Где он? С кем?
Замужнюю женщину от хандры часто спасает забота о своем мужчине. Это когда страсти утихают, быт подчиняет и двое по привычке двигаются вперед в паре. Она могла бы заботиться о Владимире. Но стань она его нянькой, Марина потеряла бы себя как женщина. Разве ее гордость позволит такое? Страшно не уважать себя. От этого спиваются и погибают. Нельзя допустить этого.
Владимир ночевал не дома. Впервые за пять лет Марина уснула одна. Осознав это, она не заметила, как слезы пропитали подушку.   
…Другая женщина. Выведать все тонкости о сопернице. Это так естественно. Но Марине не хотела знать ровным счетом ничего. И она не чувствовала себя преданной. Конечно, ее время от времени подташнивало, но не думать же, что это приметы предательства. Просто она давно не была на свежем воздухе, почти ничего не ела. Потеряла опору, вот и всего. Поэтому по утрам так сильно кружится голова. Он каждый день приходит домой, но все реже остается на ночь. Она перестала смотреть в его глаза.
Марина оказалась никудышной соперницей.
– Нам надо поговорить. 
А она все думала, когда же, когда? Когда он поставит точку в этой не такой и оригинальной истории. Дождалась. Только бы не начал он словами «Я полюбил другую…». Как угодно, но не так. 
Владимир сказал лишь, что ему надо уехать. У сильного мужчины правило – не бить лежачего. 
…Зло обнажились зубы. Захотелось разрушить все вокруг, смешать с грязью, раз-нести вдребезги. Марина почти шипела. Хватит. Она не жертва. Не жертва! Пусть уходит, уезжает, улетает. «Ладно, признаю, ошиблась – я обманулась. Желание быть с ним – наваждение. Мираж длиной в пять лет. Я все эти года молчала. И вот я готова. Боже, как легко. Легко! Свободно! Могу повторить – каюсь, я ошиблась». 
На улице люди улыбались этой прекрасной женщине. На нее заинтересованно смотрели мужчины. Кругом огни реклам, движение машин, шум толпы. Жизнь! И она часть жизни. Впервые за последнее время чувствовала безмятежное согласие сил.
Конечно, в больницу Марина в тот день опоздала. Но доброжелательная врач не ругала ее. У той, видимо, свои причины счастливо улыбаться. Две довольные собой женщины разделили задор друг друга.
– Мой рабочий день окончен…   
Не беда, Марина готова прийти завтра. Тем более чувствовала она себя гораздо лучше. И может, ее нездоровье только из-за семейных неурядиц, не более? И быть может, завтра она придет не сюда, а в театр? Кто знает, вдруг в их репертуаре есть «Мнимый больной»? Вот, где в великой классике нашелся ее герой. Марина была мнимо больна. Позволила себе роскошь жить чужой жизнью. Но сейчас с ней все хорошо.
– Я могу задержаться. Не вопрос, – врач добро улыбнулась, и стало ясно, для нее это на самом деле не составит труда. 
 

СОФИКО
Она не помнила, чтобы мама открыто говорила о своей любви к ней, проявляла за-боту, вмешивалась в ее личные дела. Софико не понимала мать. Они никогда не были по-настоящему близки. Такое случается, когда твои родители – учителя.
Софи рано начала самостоятельную жизнь. Мама не спорила, хотя, когда дочь стояла на пороге дома, чтобы уйти, все же заплакала, чем поразила Софико. Ведь той казалось, что мать сделана из железа. Когда слезы высохли, мама выдала коронное.
– Решай сама! Но уходя – уходи! 
Девушка не верила ушам. Но ведь она этого хотела? Этого? Почему ей казалось, что мама будет сопротивляться, испугается, если не за дочь, так за свою репутацию? Почему ей казалось, что мама захочет отговорить? Не тут-то было. Ее не держали. Попытка привлечь к себе внимание провалилась. Что бы сказал отец, будь он жив? Думать об этом, когда на улице темнело, Софико казалось нелогичным. А она придерживалась логики. От природы жизнерадостная оказавшись одна на улице, девочка восприняла это скорее как приключение, а не как суровое испытание. Подруга, которая ее приютила, уговаривала вернуться к матери и тайком от Софи звонила той домой.
Долго бы это продолжалось?
Вряд ли. Деньги, накопленные за время случайных заработков, таяли, как и терпение подруги. Пора прийти к новому решению. И первая мысль – возвращение. «Возвращение? Ни за что. Тебя должен уважать хотя бы один человек. Этот человек – ты». Если бы Софико просила разрешения вернуться – она бы потеряла к себе уважение. К такому повороту она не готова.
С каждым днем Софи становилась угрюмее.
Ее мама преподавала у нее литературу и в школе по расписанию они виделись два раза в неделю. Вид строгой матери удручал. А еще она скучала. Они обе скучали. После очередного занятия Мариам Леонидовна задержала Софико. Девушка стояла перед матерью, насупившись. Если от нее ждали речи, то напрасно. Но как оказалось, это мама собиралась с духом. Видимо, многое хотела сказать, потому долго молчала. Престав измываться над собой, подошла к дочери, взяла ее за плечи и тихо попросила:
– Возвращайся.
В эту минуту Софико была самая счастливая на свете. Она словно на крыльях летела домой, навела чистоту, приготовила ужин.   
В окнах квартир напротив давно зажгли свет, когда усталая мама вернулась домой. Женщина не объяснила, что задержалась из-за некрасивого поступка одного из ее учеников. Она вообще предпочла бы сейчас помолчать. Поблагодарив дочь за ужин, ушла к себе. А Софи сидела за столом, словно застыла. Девушка следила взглядом за матерью до порога ее комнаты, пока та не закрыла за собой дверь. Через час мама вышла, не бодрая, но выглядела лучше. Будто по команде раздались звонки. Ученики, их родители, коллеги. Звонки, бесконечные звонки. Мариам Леонидовна ровным голосом отвечала, в сотый раз объясняла, вежливо подсказывала. Софи все сидела. К ужину не притронулась, он давно остыл. Ее это не заботило. Она пристально наблюдала. Потом разозлившись, в первую очередь на себя, резко встала и яростно начала убирать со стола. Вымыла посуду. Телефон не умолкал. Девочка стремительно подошла к маме. Та удивленно вскинула на нее глаза, будто забыла, что она здесь. Снова звонок. Софи с непривычной ей злостью смахнула телефон с тумбы.   
– Что ты? Зачем? Это меня. Может, срочное…
– Чтобы поговорить со своей мамой, мне тоже нужно позвонить? Или лучше сочинение написать? А? Я сегодня домой вернулась! Ты понимаешь это? Месяц – 30 дней – меня не было в твоей жизни, а ты ведешь себя, как ни в чем не бывало!! Ты спрашивала себя, почему я ушла?!
– Софи, у меня так много работы. Столько проверки…
– Это нечестно! Твоя работа, ученики, меня убивает мысль, что они важнее тебе, чем родная дочь. Все эти девочки, мальчики…, – Софи не хотела плакать, хотела просто поговорить по душам, но видимо без слез, такие разговоры не ведутся.
– Ты знаешь: я никогда не разделяла детей на своих и чужих!
– Почему? Ну почему, ведь я же дочь! Твоя единственная дочь!!
Больше они не возвращались к этому разговору. Мариам Леонидовна воспитала несколько поколений учеников и понимала, какие чувства терзают Софико. Но ей почему-то казалось, что они с мужем вырастили дочь, мудрее своих сверстников. Учитель – это ответственность, это тяжело, это необходимо. Мариам верила, повзрослев, Софико поймет ее, и быть может, простит. А пока она вернулась к своей проверке и звонкам.
Софико после того вечера запретила себе и думать об отношениях с мамой. Мариам просила быть выше, чем девочки-мечтательницы, прекратить говорить о родительской любви, не просить того, что и так принадлежит ей. «Я люблю тебя! – говорила мама. – Но не буду кричать об этом на каждом углу. А теперь не мешай – мне надо работать». 
Дочь выполнила просьбу матери – не мешала ей. Окончив школу, подала документы в самый дальний от родного дома университет. Она так хотела уехать, и только поступление, могло ей в этом помочь. Девушка день и ночь готовилась к экзаменам. Упорство, которого от нее никто не ожидал, вознаградилось. Она сама без чьей-либо помощи поступила в медицинский университет! И уехала! И никогда не жалела об этом. Два раза в месяц звонила матери. Вот и все общение. Софико поступила на бюджетное отделение, помогая однокурсникам в учебе, кому из доброты, кому за деньги, она худо-бедно жила. Зато Софико стала уверенней в себе и по-настоящему счастливой, ведь теперь она полноправная хозяйка своих чувств.
На первом курсе у нее случилась большая любовь с тихим, умным, провинциальным мальчиком, который привлек ее своей преданностью. Он так безнадежно и смиренно стал тенью Софико. Девочка не привыкла к таким проявлениям чувств, сначала испугалась, а потом… Потом…   
Их отношения и смешили, и трогали. Неискушенные в любви, они оба никак не могли преступить черту дружбы. Но природа рано или поздно должна была одержать верх. Софико с того времени жила в полете. Ее любят, любят, каждый день об этом говорят, и пусть краснея, но целуют. Его стыдливость умиляла ее, но порой так хотелось встряхнуть парня! С каждым днем это желание становилось все сильнее. Софи разыгрывала своего кавалера, подшучивала над ним при посторонних. Он обижался, подолгу с ней не разговаривал, хлопал дверью, но всегда возвращался. Софико чувствовала, им пора расстаться. Но как ему, такому наивному и доброму, это объяснить? Как сказать, что она устала от его нерешительности, от его капризов? И потом на нее засматривался первый красавец  курса. Нынешний избранник не шел ни в какое сравнение с ним. Однажды красавец однокурсник подошел и непринужденно закуривая, заметил:
– Женщина смеется над своим кавалером, если больше не видит в нем мужчину…
Эти слова решили все. Роман закрутил так сильно, что у Софико не осталось вре-мени думать, не то, чтобы утешать бывшего возлюбленного. У нее теперь другой герой. В войну с Наполеоном, он, верно, был бы гусаром, столько в нем обезоруживающего нахальства. И еще усы, выправка, привычка повелевать. Он мог исчезнуть на несколько дней, и как ни в чем не бывало заявиться с букетом цветов и свежим анекдотом. Его грубое чувство юмора бросало Софи в краску, но чаще смешило. С ним она позволяла себе быть распущенной, не боялась осуждения. С ним было весело, еще он красиво пел пол гитару. Конечно, фат, балагур, поговаривали, что игрок. Софико все прощала. Любила. Пока не узнала, что не одну ее он наградил своим вниманием. Что поделаешь, уж такова его природа. Такой мужчина. Не ее мужчина. У нее как обрезало. Между ними пролегла пропасть, а издалека и видно лучше. Пусть гуляет, играет, песни распевает, но ей он не нужен. Когда-то давно она зареклась выпрашивать любовь. Софико первая на курсе бросила Гусара. 
С тех пор Софи ни с кем не оставалась надолго. Одно подозрение на нелюбовь и она уходила, никогда ни оправдывалась и ничего не объясняла. Ее обсуждали, осуждали, но большей частью за спиной. У нее было много друзей, она душа компании. И те, кто любили, и те, кто нет, сравнивали ее за ее игривость и непостоянство с молодой норовистой кобылой. Софико не обижалась. Да она такая и что? Замереть и прислушаться это создание могло только рождение новой любви.
Как предсказывали мудрые люди, настал день, когда Софи поняла, что серьезно влюбилась. Не так, как раньше. Без искр и красивых фраз. Она сразу поняла, что теперь все гораздо сложнее. 
Новый учитель, немолодой, с заслуженной репутацией. Веление ее сердца шокировало многих из окружения, но Софи не нуждалась в чьем-либо одобрении. Профессор не обрадовался страсти своей студентки, а предупрежденный об изменчивости ее симпатий и вовсе обходил девушку стороной.   
…Софико впервые встретила мужчину, расположение которого она добивалась. Профессор напоминал отца: сдержанностью, четким выражением мысли, не было в нем желания, во что бы то ни стало понравиться. Он такой, какой есть. Настоящий. Принимайте или покорный слуга. Софико изо всех сил пыталась образумиться, призывала мужество, гордость. Все бессмысленно. Она словно опасно заболела и самовнушение тут не помогало. Нужны были более серьезные меры.   
Узнав, где он живет, она без раздумий пошла к нему. Без крика и слез, просто, даже цинично, что понятно для будущего врача, призналась в своих чувствах.
– Не могу по-другому. Я теряю смысл. Сбиваюсь с пути. Постоянно думаю о вас, не могу ни на чем сосредоточиться. В идеале это должны говорить вы, но я без стеснения сама делаю первый шаг навстречу. Мы очень непохожи, это правда. Вы – учитель, пример для подражания, светило науки. И, к сожалению, такое молчаливое светило. Хотя забота светила светить, не говорить. Черт! Я запуталась. Вот такая я. Женщина-лабиринт. Я громкая, честная, непостоянная и я не могу без вас. Я люблю. Не гоните меня, пожалуйста.
После таких слов и святой бы не устоял. Софико не просила любви, чего с ней раньше не случалось, просила лишь остаться рядом. Для пожилого профессора такое положение недопустимо. Ему понравилась эта девушка. Пленила ее энергия, сила, решительность. В ней била жизнь, играла кровь. А он уже и забыл, что сердце может биться быстрее от волнения. Эта бестия за несколько минут наполнила его одинокий дом такими бурными порывами. Он не мог ее прогнать. Хотел оставить рядом, но как? Разве он смел? 
Они скрывали отношения, пока Софико не закончила университет. Она одна из не-многих заслужила красный диплом, о ней говорили как о прекрасном специалисте, ей обещали хорошую работу, но гораздо больше девушку радовало, что уже можно не прятаться. Ей претила неискренность, но профессор просил именно этого. И она честно выполнила его единственную просьбу. Он не желал, чтобы о нем говорили как о соблазнителе студенток. Тем более как ее преподаватель он прочил Софи большое будущее и считал, что не имеет права чернить ее репутацию. Он обещал, что все у них будет, надо только подождать. Благородный наставник сдержал слово. На выпускном вечере из уст в уста передавалась новость о Софико и профессоре. А она опять ничего не объясняла. В этой привычке себе не отказала. Мама одобрила ее выбор. В зяте, пусть и в возрасте, женщина чувствовала характер, который подчинит мятежный дух дочери.
Свадьба прошла довольно скромно. Жених избегал излишней огласки, а Софико не знала, кого приглашать. Не приглашать же бывших любовников. А злорадные подруги так бесили, что не было никакого желания видеть их на столь важном для нее событии. Мама уехала сразу после церемонии. Ее ждала работа. Софи не возражала.
Этот союз был нелегким для обоих. Софико часто казалось, что супружеская жизнь вот-вот перерастет в лекцию. Этот благоразумно-поучительный тон задал характер их отношениям и сразу не понравился женщине. Она так уважала супруга, что вначале мирилась. Но когда он серьезно заболел и слег, Софико вежливо, но настойчиво попросила его сменить.
– Ты жалеешь? – постоянно спрашивал профессор.
– Нет, – твердо отвечала она. И это правда.
Он много дал ей. Научил, умудрил, облагородил. Она стала лучше. Дочка учителя, Софи высоко ценила знания и опыт. А в этом ее мужу нет равных. Пусть любовный пыл остался позади, но Софико не была уверена, что ей это сейчас так же нужно, как когда-то. Она никогда не думала об измене. Два года знакомства, восемь лет брака научили по-другому смотреть на жизнь. 
Софико расценивала свое бытие как арбу. Четыре колеса – муж, работа, дом, благополучие. Кобылицей была, ею и осталась. Пусть без былой прыти, но все еще полная сил. Конечно, при муже она не веселилась так откровенно, да и в целом сдерживала свою горячность, но она любила жизнь такой, какой она была. А была она хорошей. Не хуже, по крайней мере, чем у других.    
…Муж умер во сне. Она обнаружила это только утром, прикоснувшись к ледяному лбу. Его агония растянулась на месяц. Он тяжело болел, боялся оставаться один, всем был недоволен. Часто стонал от боли. Когда ему становилось легче, шепотом просил прощения. И тут же замыкался в себе, обижался, что вынужден извиняться, что Софи не понимает его без выяснений отношений. Софико ничего не требовала и вопреки обвинениям мужа понимала его, поэтому ни в чем не винила. Болезнь помутила рассудок мужчины, случались провалы в памяти и что самое неожиданное припадки ревности. Софи мужественно терпела, иногда молилась, просила сил. В последние дни страдания мужа стали еще страшнее. Он так сильно кричал. И вот его не стало.
На похороны пришло много людей. Софико готовилась к соболезнованиям, но ни-как не к обвинениям в преждевременной смерти мужа. Это было несправедливо. А Софико с юности знала один способ борьбы с этим – бегство. Она выпила за упокой души мужа, собрала вещи и навсегда уехала из города. Уехала с чистой совестью. Чтобы не говорили злые языки, она была хорошей женой и ей не в чем себя упрекнуть.
Жизнь бежала вперед. Софико не хотела оставаться в прошлом и потому приравнивалась к ее бегу.   
Мама встретила овдовевшую дочь с открытым сердцем. Женщина постарела, поседела, но была такая же деятельная как прежде. Мариам искренне не понимала тех, кто грешил на скучность жизни. Вот уже несколько лет как она на пенсии, и ей не хватало общения, движения. Мариам радовалась, узнавая в дочери свой решительный характер. Разумеется, душевные тревоги, болезнь, смерть мужа отразились на Софи, но мать верила – ненадолго. 
Им понадобилось много лет разлуки, чтобы начать понимать друг друга.
Женщина, приготовив дочери постель, обняла ее и тихо сказала.
– Я рада, что ты вернулась.   
Софико было важно это услышать. Все эти годы она отрекалась от мысли, что не нужна матери. И теперь поняла, что не зря.
– Я люблю тебя, мама! 
…Идти на встречу выпускников Софико не хотела. Зачем? О чем там говорить? С кем? С друзьями детства? Не смешите, прошло пятнадцать лет. А как сильно они возмущались, когда учителя говорили о недолговечности школьной дружбы. «Нет, –  кричали они, – у нас все будет по-другому». Увы, учителя оказались правы. После школы, университет, работа, семья. Тысячи и тысячи людей, а сценарий жизни за редким исключением для всех одинаковый. 
Она догадывалась, все сказанное в этот вечер будет начинаться фразой: «А помнишь?» Ей нечего будет ответить, не в ее характере хранить воспоминания. Она жила сегодняшним днем. Что было – было. Что будет – время покажет. 
Мариам Леонидовна, в отличие от дочери, к событию тщательно готовилась. Каждый год в этот вечер она ходила в школу и с замиранием сердца ждала тех, кто называл ее «второй мамой». Этот год юбилейный. Софико отмечала волнение пожилой женщины и только пожимала плечами. 
Мариам и не надеялась на ее сочувствие. Она задумала сюрприз. Нашла сочинения своих учеников. Ей хотелось показать, как не кто-то там меняется со временем, а как кто-то из них изменился. Внимательно пересмотрев свои архивы, среди множества бумаг она нашла то, что искала. Софи самой стало интересно, но, к сожалению, у мамы не осталось сочинений дочери. 
Накануне праздника мама Софико почувствовала себя плохо, впервые она жаловалась на недомогание. Софи перепугалась так сильно, что сама медик вынужденно вызвала «скорую». Прибывший врач больше времени потратил, чтобы успокоить молодую женщину. Уходя, пообещал, что все будет хорошо.
– Вы, сами понимаете, если соблюдать предписания…
Доктор советовал постельный режим и никаких волнений. Разумеется, ни о какой встрече выпускников речи не шло. Софи заодно решила никуда не идти. Но если мать смирилась со своим вынужденным заточением, дочь она настоятельно просила пойти.
– Ты должна! Софико, переехав ко мне, ты ни разу никуда, кроме работы и магазина не сходила. Так нельзя! Я не узнаю тебя. Что за нелепая мысль вычеркнуть праздники из жизни? Помнишь, я никогда ничего тебе не запрещала? А сейчас запрещаю – запрещаю сидеть дома! Ты пойдешь и встретишься с одноклассниками, своими учителями, моими коллегами, передашь всем от меня привет и в довесок отдашь эти сочинения. Я не откажусь от своей идеи. Каждый хоть раз, но хотел вернуться в детство, и я, с твоей помощью, осуществлю это желание. 
– Мама… 
– Софи, сходи, пожалуйста. А то еще подумают, что я при смерти.
– Типун тебе на язык! 
Голая Софико стояла перед зеркалом во весь рост и задумчиво курила. С беспри-страстностью врача она оценивала насколько постарела. Определенно годы супружества с пожилым мужчиной отразились на ее понимании жизни. Может, поэтому ей казалось, что она стара? Ведь если верить глазам – у нее все еще соблазнительное тело, а лицо привлекает и волнует. 
Уверив себя, что стыдится нечего, Софи затушила сигарету и допила коньяк. Не-долго думая выбрала наряд. Достала любимые льняные брюки, блузу, повязала платок на голову. Несколько широких браслетов. Идеальный маникюр. Подвела глаза черным карандашом. Слегка притронулась к губам помадой. Смотреть на свое отражение было приятно. Поцеловав на прощание маму, она захватила папку с сочинениями, и гордая собой пошла в школу.      
…Утро. В доме тепло, но ее знобит. Она догадывается почему, и точно знает: одно движение и вспышка боли в голове лишит возможности соображать на несколько минут. Как сильно хочется пить. Полцарства за стакан воды, лишь бы затушить этот пожар внутри. Она сделала над собой усилие и поднялась, но через секунду со стоном упала на подушку.
– Я тебя ненавижу! – от признания ничуть не легче. Сегодня будет плохо. И если с тошнотой и алкогольным отравлением Софико справится, то с совестью ей не совладать.
В комнату молча вошла мама. Оставила на тумбочке стакан с водой. Отошла. Было не совсем понятно, что выражает ее лицо. Наверное, она осуждала. 
«Когда я вернулась домой? Сама? После столько выпитого?»
– Повремени с лекциями о вреде женского алкоголизма. Я сейчас невменяема, не все пойму. – Говорить и то больно. Какая же ты дура, Софико. Дура…
– Я вижу, что ты невменяема. Признаться, собиралась сказать, что, наверное, не стоило, но… Ты девочка взрослая. И как врач о женском алкоголизме слышала больше, чем я. Мне только важно знать, это исключительный случай или зависимость, которую ты скрываешь?
Мариам была бледна не только от недуга. Ее неприятно поразило поведение доче-ри. Она испугалась, когда вчера далеко за полночь руша все на своем пути, в спальню ввалилась вдрызг пьяная дочь. Наверное, сегодня Софи не помнила, что она наговорила матери, но Мариам вряд ли когда-то забудет ее обвинения.
– Мама, зачем ты встала? Тебе же врач запретил. – Словно не слыша упрека доче-ри, женщина переспросила.
– Ты давно пьешь?
Вроде с тех пор, как заболел муж. Или раньше? Но что значит «пьешь»? Просто она так расслабляется. Вот и все. Все? Точно все? Заткнись, дура…
Да иногда позволяет себе бокал. Иногда два. Предпочитает выдержанный коньяк. Когда муж умер, ее перестало тянуть к спиртному. А вот вчера, ей такой красивой, уверенной в себе, такой выразительной на фоне обрюзгших одноклассников, стало невыносимо тоскливо…
Некоторую скованность преодолели с помощью выпивки. Завязалась беседа. Чужие воспоминания, чужие признания, чужие планы обступили плотным кольцом. Софико много говорила, стараясь никого не перебивать: за дождем слов не видно сухой пустопорожней души. 
– Ребята, тост! Всем вам пожелание. Богатого воображения, мечтая. Смелости, де-лая шаг. Рукоплескающей публики, когда победа в ваших руках. Кстати, моя мама приготовила вам сюрприз. К сожалению, она не смогла прийти, поэтому этот сюрприз представлю я. Помните, как давно, не будем уточнять насколько давно, – Софико горько рассмеялась, – мы писали сочинение на тему будущего, ответственности, лучшей жизни. Эти сочинения сегодня у меня.   
Задумка удалась. Повисла тишина. Все внимательно читали свои опусы. Потом не-громко смеялись. И пряча листы, исписанные детским почерком, просили налить коньяка. Передавали привет и благодарность Мариам Леонидовне.   
Прошло столько лет, а будто вчера еще были школьниками. Но время летит, летит и только Софи не хотела видеть очевидных истин. Их всего семь человек. Те, кто не пришел, давно мамы и папы. Мысли о бренности быта и постоянных, непрекращающихся, семейных заботах не обсуждали, но эти мысли незримые витали над ними. Поэтому так охотно наливался коньяк в пластмассовые стаканчики. Никто не греет напиток, не смакует. Залпом. Чтобы жгло, а после пьяная радость. Дурман. Обман себя. Все попытки провести вечер пристойно, остались попытками. Поэтому пластмассовая посуда, толстыми ломтями нарезанный лимон и единственная плитка шоколада. Пили за ушедшее детство! Пили кто с сожалением, кто с облегчением.
Вызвались проводить домой учителя, в чьей классной комнате нас разместили. Шли гурьбой и весело распевали песни школьной программы. На морозе дышится легче и нудные мысли не лезут в голову.   
Душа жаждала продолжения праздника. Пошли в ресторан. Снова коньяк, гораздо хуже предыдущего. Но купив – пили и не сразу замечали пагубного вкуса. Кружилась голова. Лица, предметы, партнеры в танцах – все слилось в одно пятно. И опять коньяк. Много. Пора остановиться, но…
Похмелье – жуткая штука. И не совсем понятно, что вызывает такую горечь: излишек выпитого накануне или ожившие забытые надежды?
Сделав усилие, она встала…   
На работу пришла совершенно разбитая. Все никак не отойдет после выходных. С удивлением остановилась около двери, за ручку которой прикреплен букетик изящных фиалок. Без записок и объяснений. Так продолжалось каждый день в течение недели. Уборщицы, которые самые первые приходят на работу, ни в чем не признавались, тихо посмеивались. А в пятницу цветов не оказалось.
В этот день ей сложно работалось. Грусть сковала ее всю. Наверное, эти букетики полагались не Софико и, наконец, незнакомец узнал о своей ошибке. Она быстро-быстро захлопала ресницами. «Не хватало еще расплакаться. Ты сильная. И ни что уже не должно вывести тебя из себя. Подумаешь, цветы перестали посылать. Эка беда. Успокойся, дура».
Запирая дверь, Софи устало попрощалась с дежурной сестрой.
На улице напротив входа стоял ее одноклассник – Володя Огнев. Он неуверенно улыбался, а в руках держал маленький букетик изящных фиалок… 
– Ты не думай, что я такая развязная всегда. – Они лежали в постели и оба с наслаждением курили. – У нас даже свидания не было…
– Я и не думаю, – выпуская в потолок сизый дым, сказал он. – А все свидания впереди.   
Софико не предполагала, что на такое способна. Он протянул ее цветы. Пригласил в ресторан. Уютная обстановка, быстрое обслуживание, приятная музыка. Она ничего не хотела, только внимательно смотрела на него и крепко держала букетик уже потерявших свежесть фиалок. Владимир казался таким сильным, уверенным, веселым. Софи не помнила, каким он был в школе. Да и не нужно ей это сейчас. Важно, каким он стал. Внутри нее словно что-то зазвенело. Что-то такое живое, бодрое, молодое. Это «что-то» стряхнул иней всех прожитых лет. Софико чувствовала себя как земля, с которой сошла мерзлота – она свободно дышала.
Они недолго пробыли в ресторане. Владимир привез ее к себе. Она не помнила до-рогу, наслаждалась не сколько мужчиной рядом, а сколько ощущением юности, которое к ней, благодаря ему, вернулось. Она первая его поцеловала. Когда волна страсти накрыла с головой, она была к этому готова.
 

ВЛАДИМИР
– Мамочка, ну можно я погуляю? Пожалуйста. Пожа-а-а-луйста! – Женщина не выдержала умоляющих глаз сына и согласно кивнула. – Спасибо. Я тебя так люблю. Сильно-пресильно.
На улице давно все собрались. Ждали, когда же появится наказанный Владимир. И вот он смеющийся от счастья с радостным гиком выскочил из подъезда. Мама наблюдала за ним из окна. Володя помахал ей рукой. Она не была весела, но разве сын сейчас мог угадать ее настроение. Мальчик уже перебежал дорогу, перепрыгнул небольшую лужицу и скрылся за вечнозелеными кустарниками, высаженными рядом с огромными платанами. Назвать открывающийся вид живописным язык не поворачивался.    
Сквозь ветки виднелись гаражи, многоквартирные дома, вдалеке старое кладбище, на месте которого хотят затеять стройку. Споры относительно этого не утихают много лет. Мама Володи думала, что градоначальники все же осуществят задуманное, несмотря на ярое возмущение стариков. Она искренне надеялась, что не доживет до времен, когда на костях будет строиться дома. Дальше река Чирчик. Женщина ее не видела, но знала, что она есть. Смутное беспокойство мешало сосредоточиться на домашней работе. В ее единственный выходной надо успеть постирать, погладить, вымыть полы… 
Володя бежал со своими друзьями наперегонки. Ему хорошо и весело. Игра только началась. Впереди столько времени. Когда смеркалось, к ним присоединились ребята из чужого двора. Их не приглашали, но они старше, разрешения не спрашивали. Пока все шло спокойно. Да вот Вова чувствовал: это ненадолго. Откуда в нем такая уверенность? Андрей лихо отбил мяч. Руся чему-то рассмеялся. Незнакомые ребята вели себя прилично. Но что-то в глазах их главного Володе не нравилось. Неспокойно на душе. 
Обстановка накалялась постепенно, как сковородка, когда мама жарит семечки. Володя очень любил их щелкать и не останавливался, пока на сгрызал все до последней семечки. И пусть при этом чувствовал, как на пальцах обозначались мозоли. Так вот прежде чем их жарить, сковородка должна накалиться. Так было и сейчас.
Началось все как бы со случайных толчков. А потом их уже в открытую задирали, отнимали мяч и выводили из игры. Ни Андрей, ни тем более трусоватый Руся не сопротивлялись. Мяч Руслана, но он без слов отошел в сторону. А Володя не сдавался и отчаянно отбивал все подачи. Наконец терпение старших ребят иссякло.
– Слушай, пацан, отдохни! Давай. Проваливай.
– Чего вдруг? Это наш мяч!
– И че с того? Я его не съем. Обещаю! – Незнакомый парень неприятно рассмеялся и набивая ногой мяч грозно приблизился к Володе. – Давай, сопля, гуляй.
– Сам гуляй, козявка! – Схватив мяч, Володя, что силы закричал, – Бежим!!
Тройка друзей неслась, не разбирая дороги. Быстрей. Быстрей. Они не знали, преследуют ли их, но страх гнал вперед. И вот, наконец, родной двор. Родные окна. И можно ничего не бояться. Они без памяти завалились в траву.
– Ну ты даешь, Володька! – когда отдышался, восхищался другом Руслан. – Я боялся: он тебя там придушит!   
– Обломится. Мяч наш? Наш. Нечего на него свой хавальник раскрывать.
Давно стемнело, но за игрой этого никто не заметил. На улицу вышла женщина. В темноте Володя не сразу узнал свою маму, и только ее окрик привел мальчика в чувство. 
– Ты знаешь, который час? Шагом марш домой! – В голосе женщины нет гнева, нет злости. Лишь  тревожный страх за своего единственного ребенка, неизвестно где пропадающего. 
Володька, понурив от стыда голову, пошел за мамой. А она больше ни слова не проронила. Поставила перед ним тарелку макарон с фасолью и отвернулась. Украдкой вытирала глаза и гладила белье. Володе отрезал себе хлеба (он все ел с хлебом, даже макароны), но сейчас ему кусок в горло не лез. Он не мог, когда мама плакала. У него при виде ее слез внутри все сжималось, и он сам начинал шмыгать носом. 
– Мамочка, не плачь. Не плачь, не надо. Я больше так не буду. Прости меня.
Она отворачивалась и все прятала за спиной руки, которые сын пытался поймать. И дело не в обиде или еще в чем-то. Дело в безотчетном страхе потерять единственного человечка, ради которого она жила. Порой она становилась несносной в желании постоянно видеть его рядом. Она понимала, это неправильно. Боролась с собой. Но иногда, как вот сегодня, не сдерживалась. Сейчас, ей казалось, она успокоилась. Она обняла сына и предупредила: 
– Больше никогда – слышишь? – никогда так не делай. – Володя клятвенно обещал. Лишь бы не видеть маминых слез. Лишь бы она была им довольна. Гордилась им.
Сызмальства никто не отказывал Володе в решительности. Удивительно, но после нескольких минут беседы к нему уже не относились как к несмышленому ребенку. Серьезный тон мальчика поначалу вызывал улыбку, а затем интерес и уважение. Он знал, кем хочет стать в будущем, уже сейчас. Ответ звучал непривычно, немного высокопарно, но как благородно: «Настоящим мужчиной!»
Мальчик рос без отца. Мама всю жизнь тяжело работала, чтобы поднять Володю на ноги, дать ему так необходимое в наше время образование. Она твердо верила, что дети должны жить лучше, чем родители. Ее мужество, стойкость, внутренняя сила, наверное, больше, чем увещевания, воспитывали во Владимире стремление быть не просто хорошим человеком, а обязательно настоящим мужчиной. 
К сожалению, а может, к счастью, у него нет примера для подражания. Отец ушел от них… По правде говоря, его не было вовсе. Но так как мать наотрез отказывалась говорить об отце, Володя придумывал себе о нем истории. Возможно это единственная причина плохого настроения в детстве. Потом ему всегда было интересно, в каком платье мама выходила замуж. Ему почему-то казалось, что платье не было белым. Настоящий ли мужчина его отец? Вряд ли. Владимир точно знал, что на отца не похож. В течение следующих лет, он сознательно составлял себе свод правил, каким должен быть этот самый настоящий мужчина. 
Когда Володе исполнилось 17, пришел ответ из университета. Зачислен. В конце августа в студенческом общежитии другого города его ждала комната. Он должен ехать. Когда мама это поняла, расплакалась и несколько дней после ходила пугающе молчаливая. Владимиру казалось, он знает, в чем причина.   
– Мама, я вернусь. Это не навсегда. Прекрати хмуриться, пожалуйста. 
Женщина боялась одиночества. Да, переехать в общежитие, это временно. Но, а потом? Если у сына все пойдет успешно, он снова уедет. Он должен будет идти вперед. Это хорошо, но она будет одна. Она не сможет! Ведь она всю жизнь была с ним. Как можно отпустить, единственного человека, который есть смысл ее жизни? Как? И что, ждать его по большим праздникам? Вот тогда она и согласилась выйти замуж. 
Отчим не был первым встречным. Нет. Мать Владимира выбрала лучшее из того, что было. Отчим был хорошим. Скорее всего. Но у Владимира не могли сложиться с ним отношения. Ни с ним, ни с каким другим мужчиной рядом с мамой, он не нашел бы общий язык. Ни один из них не соответствовал его кодексу настоящего мужчины.
У Владимира нелегкий характер. И если совсем откровенно, характер сложный. Огненный темперамент порой был крайне опасен для окружающих. Но когда Володя брал себя в руки, то в его тепле многие находили спасение. В такие минуты, казалось, приятнее и обаятельнее человека нет на свете. Он часто ошибался, и тогда внутренний огонь линчевал и его. Порой он становился с собой безжалостнее, чем с врагами. Стремление к совершенству часто приводило к слезам украдкой. Но благодаря этому стремлению он умел признавать свои ошибки. И курс держал всегда вперед. Этим вызывал уважение у тех, кто знал его близко и насмешки, тех, кто не хотел знать и понимать этого своеобразного парня. Мнение таких людей не волновало Володю. Он видел пусть и смутно свою цель и шел к ней.   
Первые два курса университета экономики и бизнеса напоминали бесконечное от-стаивание себя как личность. Дурное время и люди вынуждены под это время подстраиваться. Студентов много. Это значит после университета, они как специалисты будут конкурировать друг с другом. А способы конкуренции редко бывают чистыми и честными. Сейчас до этого далеко, но Володя уже присматривался и оценивал сокурсников. Утверждаться приходилось за счет других. Принцип работы локтями.
Владимир не умел быть вторым. Почти все его время уходило на зубрежку. Он не знал что такое личная жизнь и романтические свидания. Это было тем более странно, что за глаза его считали одним из самых привлекательных парней университета. И один! Почему? Если отбросить все гнусные предположения, которые первыми приходят в голову, Володя бы объяснил. Он уважал женщин. И хотел отношений, где на первом месте любовь. Не любил врать. Для него неприемлемо говорить девушке, что она единственная, пока та не окажется в его постели, а потом выбросить ее как ненужную вещь.
А потом появилась Алиса. До головокружения соблазнительная. Такая необычная, жгучая, страстная. Он понравился ей. А она ему. Он хотел ее безумно. При виде нее перед глазами все плыло. Но Владимир убедился, секс и любовь должны быть в отношениях одновременно. По отдельности это имело место быть, но не с ним. А пока они с Алисой этого не понимали и наслаждались друг другом. Потом она его предала. Нашла мужчину, который воплотил ее идеал. Там были и чувства, и желания. Поэтому почти без объяснений она бросила Владимира. Он не был к этому готов. И после нескольких дней уединения сделал для себя вывод. Настоящий мужчина не может без любви. Но настоящая любовь только для одной женщины. Все остальные сопутствующее. Измены – низость, до которой он не опустится. Никогда. И еще: любовь любовью, но женщина не должна управлять мужчиной. 
С тех пор Володя искал. А за желания, в которых нет ничего, кроме возбуждения, платил. Так ему казалось правильным. Проститутка не хочет занять его время, не хочет стать хозяйкой в его доме и в его жизни. Она просто выполняет свою работу. Все честно. Он платил, не скупясь. Настоящий мужчина щедр.   
Шел пятый год обучения. Студенты полные сил и надежд искали будущую работу. К молодым специалистам присматривались и владельцы крупных фирм и маленьких компаний. Владимир не ждал, когда его выберут. Он строил свою судьбу без упования на везение. Он верил только в свое трудолюбие, талант, настойчивость. Он знал, где хочет работать. Но это место привлекало многих. В финале изнуряющей борьбы их осталось двое. Владимир и его друг однокурсник. Возможности и умения равны. Никто не отступал. Криво улыбаясь, уже два бывших друга ждали. Но Володя действовал. Его способ выдвинуться вперед не был честным. Но он не рассуждал. Он знал: только эта работа на эту минуту позволит ему мечтать о светлом будущем.
Владимир соблазнил одну из руководительниц фирмы, где хотел работать. Она бы-ла старше его, умна, образована и одинока. Он всегда называл ее полным именем, не позволяя уменьшительно-ласкательных прозвищ. Каролина. Эта женщина поняла его намерения. И приняла их. Друг оказался за чертой. Владимир получил желаемое.
Каролина осталась в его жизни. Эта женщина дала ему в первую очередь веру в себя. Она дополнила его образование, закалила характер, отточила манеры. Помогала продвигаться вперед по карьерной лестнице. Он ни разу за время их холодного просчитанного до мелочей романа не посмотрел на другую женщину. В жизни Владимира была только она. Он не умел предавать. Не знал слова «измена». Он при любых обстоятельствах был благодарным. И когда Каролина заболела, Владимир не оставил ее. Женщина мучилась страшными болями, но никогда не жаловалась. Когда ей стало немного легче, он решился отвести ее на море. Далеко везти боялся, выбрал Крым. Черное море в конце сентября прекрасно. Почти нет людей, еще ласковый ветер, гармония вокруг. У него были деньги, чтобы отдыхать красиво.   
Волны с шумным недовольством разбивались о прибрежные камни. Чайки яростно переругивались между собой. А солнце время от времени пряталось за тучи. Холодало. Володя, толкая кресло, накинул на плечи Каролины палантин. Хотел убрать руки, но ее холодные длинные пальцы остановили. Она сильно изменилась за время болезни, но в его глазах она навсегда останется женщиной, которая повернула его жизнь к лучшему. Владимир знал, Каролина не та единственная, о которой он грезил, но в этот миг он принадлежит только ей. Она это чувствовала. Поэтому держа его за руку, греясь его теплом, прошептала: 
– Спасибо. – Он все понял, покраснел. Вспомнил своего друга однокурсника. Чтобы отогнать неприятное воспоминание, рассказал о недавно полученном мамином письме.
– Она побывала недавно в Чирчике. Столько впечатлений! Еще бы! Мы ведь пере-ехали, когда мне было десять, что ли? Говорит, там многое изменилось с моего детства.  Я мало, что помню, а для нее это Родина. По-моему поездка в Узбекистан оказалась горькой. Кстати, мама передала тебе привет, – Владимир машинально взглянул на Каролину. Букетик изящных фиалок, который он дарил ей каждое утро, безжизненно упали на землю. 
Владимир сухими глазами смотрел в осеннее небо. Крым впервые казался ему не-приветливым. Вот-вот пойдет дождь. 
С фирмы после смерти покровительницы Володю выживали. Он не ждал, когда глухое роптание перерастет в открытую вражду. Владимир чувствовал в себе силы пуститься в вольное плаванье. Он как корабль, которому задали курс неукоснительно шел вперед. Долго в его жизни никого не было, пока однажды он не встретил Марину.
Это была женщина-лебедь. Неземной красоты, холодная, неприступная, завораживающая и бесконечно трогательная. С того дня, как он ее увидел, Владимир не допускал мысли, что это женщина не его. Она полюбила Володю. Нуждалась в нем. Верила в него и была верной.   
Владимир впервые увидел не только женщину, любовницу, жену, но и будущую мать своих детей. Он очень хотел сына. Лучше двух. А спустя несколько лет можно и еще. Откуда это любовь к детям, непонятно. Он рос один в семье. Володя вряд ли мог стать хорошим братом. Не представлял этого, а того, что не мог представить, для него не существовало. А вот отец из него бы получился! В этом он не сомневался ни на секунду. Владимир бы окружил своих сыновей и дочерей такой заботой, нежностью, такой любовью! Глубоко в душе понимал, почему так стремился стать отцом, да еще и многодетного семейства. Себе и всему миру хотел доказать, он не просто настоящий мужчина – образцовый отец. Отец, который ни при каких условиях, не оставит своих детей…
Когда узнал, что Марина принимает противозачаточные таблетки, с горечью осознал: его жене доступно вероломство. Но ведь он стойкий. Выдержит. Договорится. Марина пообещала. Единожды разочаровавшись, он больше не верил никому. Но жене поверил. Долгие несколько лет верил. 
На встрече выпускников дочь классного руководителя раздала их старые сочинения. Он, наверное, единственный не стал читать. Он помнил наизусть, о чем тогда написал. Его ценности с того времени мало изменились. Он верил в высшую справедливость, в ответственность за свои поступки. Верил в большую любовь, которая когда-то обязательно с ним случится. Верил в свои силы. За то, чем он клялся пятнадцать лет назад, он клянется и сейчас!
Марина была все также прекрасна, но он больше не чувствовал, что она его. Вера в них обоих прошла. Софико была неподражаема. Единственная в своем роде. Самобытная. Резкая, сильная, мятежная. Она нуждалась в его силе. Все они нуждались в его силе. После Каролины в жизни Владимира не было сильных женщин. Так он думал. Софи на встрече выпускников веселилась, много пила, танцевала и вряд ли заметила огонь в его глазах.
Фиалки. Это его любимые цветы. В них изящество, нежность, трепет. Фиалки воплощают совершенство. Их так легко сорвать. Они так быстро умирают. Но красота, которую они дарят, поддерживает в Володе веру в прекрасное. Он не признавал других цветов.   
Главным женщинам в своей жизни он дарил только фиалки.
– Это не твоя квартира? – Софи в одной рубашке готовила завтрак. Аромат свежесваренного кофе сводил с ума. Владимир сейчас невольно вспомнил, что Марина всегда к его пробуждению была одета и накрашена. Марина – королева и не позволяла видеть себя без короны. Софико – природа. Ей все равно, какое впечатление она производит.
– Почему не моя? Просто я здесь редко появляюсь. – Их роману несколько недель. Но он никак не мог привыкнуть к ней в своей жизни. Это хорошо. Привычка опошляет.
– Мне пора. Завтрак на столе. Я люблю тебя.
Владимир следил за игрой солнечного зайчика в комнате. В любви он всегда признавался первым, но Софико и тут обошла его.
– Я тоже тебя люблю.
Вечером он пришел домой веселый как никогда. Софико была в комнате, но свет не включала. Только огонек ее сигареты через промежутки вспыхивал во тьме. Володя сразу понял: что-то произошло.  Она не плакала, он бы почувствовал, но она тяжело, прерывисто дышала. Пыталась успокоиться. 
– Я включу свет?
– Мне, чтобы любить человека очень важно его уважать. Я тебя уважаю, как может никого до этого. Ты для меня настоящий мужчина. Настоящий, каковых осталось так мало.
– Софа, я тебя не понимаю. – Володю обволакивало что-то невидимое и опасное, он судорожно отгонял это ощущение. – Что случилось?
– Прочти мне концовку своего школьного сочинения. Вот оно, на столе. Не спрашивай ничего. Просто прочти. Пожалуйста, ради меня.
– «…Искренность в школьном сочинении на первом месте. Так вот я искренно обещаю, что никогда не позволю обстоятельствам – важным или мнимым – оставить моего ребенка. Ответственность – это не пустой звук. Это емкое слово, которое в моей жизни значит все. Учитель, прости мне идеализм и мою горячность. Но ты должен знать, для меня нет ничего вопреки обещанию. Я решаю, где ставить точку. Слово нужно держать, за поступки нужно отвечать, иначе ты не мужчина». – Дочитав, Владимир медленно возвращался из прошлого. У него горели уши. Он вопросительно посмотрел на Софико. 
– Володя, твоя жена пришла сегодня ко мне на прием. Марина Огнева ждет ребенка. У тебя будет сын.