И не осталось никого

Когда напугавший всех до смерти звонок в дверь смолк, кто-то шепотом вскрикнул:

- Генку, похоже, увезли в дурдом!

- Глупости!

И кто-то неподалеку икнул.

- Неа, забрали в вытрезвитель на улице Марата!.. - охнуло испачканное сажей лицо, спрятавшись от ужаса за подранный синий диван, и заверещало, тряся рыжими буклями: - Не может Генка быть в дурдоме! Пропадет он там, нельзя ему к психам, ё моё...

Чумазая эта физиономия принадлежала Коте, существу бессмысленному и бесполому. Трезвым существо не бывало, наверное, никогда. Вылезшая из старого советского шкафа девчонка лет двадцати зло плюнула Коте прямо в морду. Морда поспешила уткнуть взгляд в настольный календарик. В нем значилось третье октября тысяча девятьсот девяносто третьего.

- С чего это нельзя? С чего не может быть? Ты где, дурачина, живешь вообще? Здесь тебе не сказка, и не тот свет. Закурить дай имениннице.

Котя, буркнув «Ишь, Розенблюмиха, наглая», прикурил папироску «Ява», которую Верочка Розенблюм у него тут же отобрала. Затянувшись покрепче, ее точеное тельце, венчаемое кудрявой головой, в немом отчаянии уплыло к подоконнику, на котором восседал с деловым видом тощенький и белобрысый Игнат. Лицо его, тонкое, острое, озарилось мыслью:

-  Постойте, народ... Может, он вообще умер где-нибудь? – руки же его, тем временем, схватили смеющуюся Верочку за талию.

Котя обиженно засопел, переползая в угол:

- Сколько раз говорено уж было, нельзя Генку одного за выпивкой отправлять. Шла бы Верка, ну. Теперь вот никакого дня рождения... А в прошлом месяце...

- В прошлом месяце и водка была дешевле, и жить нам оставалось дольше, - расхохоталась Верочка, кокетливо тряхнув локонами, но смех ее оборвал телефонный звонок. Верочка удрученно скривилась, провожая взглядом исчезнувшего в коридорной полутьме Игната.

«Опять, наверное, в гости напрашиваются. Тоже мне, друзья, надоели уже», - подумала Верочка, и выбросила дотлевающий окурок в окно, однако, почуяв что-то неладное, выглянула в коридор. Чуть слышно подошла сквозь темень к Игнату. Вопросительно вскинула бровки, на что Игнат ошалело, даже обреченно кивнул:

- Где, говоришь?.. Узнаю – убью. За то, что Верке праздник испортил. Еще раз убью, да. Проспись, ага.

И, нажав на рычаг, зло ухмыльнулся. В коридор выполз Котя.

- Ну и где Генка? Где водка? – пискнул он.

- Надрался уже нашей водкой, как черт. Завтра придет.

- Но он же... откуда-то звонил? – удивленно проговорила Вера.

- Звонил, как же. С того света!

Котя и Игнат расхохотались, повизгивая, да так, что Игнат сполз на пол по стенке и столкнулся с Котей лбами. И засмеялись они еще отчаянней, только Верочке не было весело.

- Где он? Адрес оставил? Игнат! Я кому говорю!

Насилу разобрав среди гогота и улюлюканья что-то вроде «Металлистов проспект, у дома номер пять», Верочка накинула синий плащик и со слезами на глазах крикнула:

- Может, он там помирает, может, его избили, и он бредит, и все равно помирает! Может, он думает о суициде и его надо спасать! Какие вы друзья, вы... да знаете, кто вы...!

Котя, на миг замолчав, снова прыснул от смеха, Игнат закурил. Верочка Розенблюм ушла.
 
- Слышишь, Коть! А Коть!

- Чего?

- Пятый дом на Металлистов – оттудова кладбище начинается, Большеохтинское. Оригинально для свидания, а? Ай да Генка, ай да скотина...

Котя с Игнатом доели всю Верочкину праздничную стряпню, пересмотрели все альбомы с фотографиями, обшарили всю квартиру в поисках хоть чего-нибудь из жидкостей, что горят, и, распив бутылку припасенного в серванте вина, забеспокоились. Пробила полночь, а никто не возвращался. И не звонил.

- Да дело ясное, милуются себе, поди, тьфу... Верка у нас девка богатая, ей всяких оборванцев жалко, вроде Генки, – Игнат нервно закурил.

- «Позорная звезда», однако, - деловито заявил Котя, включая магнитофон.

- Погромче вруби.

В их окно глядели такие же соседние окна – с тонкими занавесками, чахлыми цветами и кастрюльками. Подумалось Коте, что окна похожи на глаза, неустанно глядящие в пустоту, а мелькающие в этих окнах люди и предметы – то, что этим стеклянным глазам видится в этой вечной пустоте. Котя почему-то испугался этого ощущения собственной ирреальности, и схватил Игната за худую руку.

- Знаешь, чего... – поморщился Игнат, выпуская струйку сизого дыма, - я поеду этих дураков поищу. Ночь, черт его знает, что случиться может. Да и сигареты кончились. Здесь будь, через час приедем. Ну, или приеду...
Котя прождал до пяти утра. Когда рассвело и он, трясясь от непонятного страха, выглянул в окно, то ни одного человека не увидел, даже старика-дворника, ни единого пса. Ни огонька – все окна были тихи, пусты и темны, будто разом за эту ночь умерли все, а Котя, нелепый и никчемный, остался почему-то жить. Поднял трубку – в ней ни звука, только слабый, еле слышный треск. Чуть дрожали на ветру занавески, блестели пустые тарелки и фужеры...

Тихо заплакав, Котя вышел в подъезд. Огромное его окно, глядевшее на многоэтажный серый дом, взглянуло и на Котю. Тот вдруг исчез – без слова, без крика. И не осталось никого.