999 LW. Темный уровень. Глава 2

Успеть ошибиться


                – Боюсь, теперь он нанесет удар быстрее, чем замышлял!
                – Кто торопится, часто бьет мимо.
                (Дж. Р. Р. Толкин. Властелин Колец)


Однажды все начинает меняться. Настает период беспрерывных перемен, от которых голова идет кругом, и ты не успеваешь остановиться, чтобы подумать над произошедшим. Не потому что возникшие проблемы выбивают тебя из колеи своей неразрешимостью, просто их слишком много - они цепляются друг за друга, заставляя переключать внимание, и не позволяет зацикливаться на чем-то одном.
Однажды ты начинаешь принимать решения. Без оглядки на чужое мнение, без помощи советов близких, полагаясь только на свое чутье и опыт. Делаешь это осознанно, почти обдуманно. Почти обдуманно. Потому что не успеваешь поразмышлять в свое удовольствие.
Однажды приходит время, и ты понимаешь, что ошибся. Просто потому, что не все учел или не захотел учесть. Но ты ясно видишь свои ошибки. Ошибки, которые порой уже невозможно исправить. В такие моменты хочется, чтобы у тебя был собственный тумблер, позволяющий отменить неверное решение и повернуть время вспять. Но наука еще не дошла до такого уровня, а значит, отвечать все-таки придется.

Мой путь к ошибочному решению начался с того дня, когда Антон появился на пороге квартиры с кассетой в руках. Хотя, нет, все-таки раньше – в день, когда я попросила его помочь. Не могу сказать, что не ожидала поддержки, скорее, не предполагала сверхскоростного ее оказания.

И вот сейчас я сижу на диване в своей гостиной в обществе лучшего друга и смотрю черно-белую видеозапись, на которой по предположениям Антона есть след убийцы.
- Вон, смотри, сейчас проедет такси, а потом появится наш клиент, - говорит Антон, отхлебывая кофе из своей любимой фарфоровой чашки с тонкими стенками и золотой каемкой по краю. Эту чашку он привез в ответ на оброненную мной фразу о том, что «если некоторые мадмуазели привыкли пить из коллекционного фарфора, пусть добывают этот фарфор сами». Он и добыл, что подтверждало клеймо на донышке. И с тех пор пил только из нее, будто мои чашки не годились для столь благородного напитка. Если б он не работал в издательстве, решила бы, что этот привереда родом из местной элиты, но так как дети благородных семейств из всех видов работ предпочитают отдых, глупые мысли я оставила и списала подобные прихоти на капризы альтернативно ориентированного мужчины.
Буквально через секунду после того, как произносится фраза, на экране появляется мужской силуэт. Мужчина подходит к двери подъезда, воровато оглядывается по сторонам и заходит внутрь.
- Семь тридцать две, – отмечаю, глядя на обозначившееся на экране время, и, заметив, что кофе у Антона закончился, спрашиваю не подлить ли еще. Он отдает мне чашку и, остановив запись, ждет, когда я схожу на кухню за новой порцией. Едва я протягиваю ему наполненную чашку, снова включает видео.
Вновь пустое ожидание и механический пересмотр меняющихся кадров, ровно до момента, когда Антон обращает внимание на экран.
В девять без малого тот же человек выходит из подъезда. Снова оглядывается по сторонам и идет в сторону, где установлена камера. Антон останавливает запись, когда лицо появляется на экране максимально приближенно.
- Знаешь его? – спрашивает, вглядываясь в мое лицо.
Рассматриваю долго, стараясь запомнить этого человека, потому что вспомнить, увы, не могу.
- Нет, не знаю, - отвечаю и вижу, как друг разочарованно поджимает губы, очевидно понадеявшись на скорое раскрытие дела.
- Надо показать полиции, - говорит он, поднимаясь и вытаскивая кассету. – А то они могут забросить это дело. Им и так есть, чем заняться. И это покруче, чем кончина профессора.
- То есть? – спрашиваю, понимая, что за те несколько дней, пока я хоронила деда, а потом оплакивала его, опять случилось что-то из разряда сенсаций.
- Забыл, что ты немного выпала из реальности, - нахмурившись, произносит Антон, укладывая неподдающуюся кассету в свою сумку. – Случился полный комплект. По одному сенатору или члену Правительства на каждый день недели. Не пойму: то ли у кого-то неделя не задалась, то ли… наоборот, - произносит он, почесывая лоб, и я понимаю, что эта тема беспокоит мужчину намного больше, чем он хочет показать. Будто он боится сам оказаться на месте убитых.
- Хочешь сделать статью? – спрашиваю, сознательно уводя от темы, позволяя солгать, зная, что правду все равно не дождусь, иначе уже узнала бы – Антон не относится к разряду людей, скрывающих все ото всех. По крайней мере, я хочу на это надеяться.
- Д-да… - произносит он после некоторой заминки, и я окончательно убеждаюсь в том, что мне не почудилось. – Только единственный нормальный известный мне журналист в отпуске, а сам писать ни за что не возьмусь, - Антон пытается улыбнуться, и я в очередной раз понимаю, что это ему дается нелегко. Но раз не говорит, значит, не буду тревожить – каждый имеет право на тайну. Даже если она касается пустых страхов.
Провожаю до двери и минуту наблюдаю, как мужчина довольно долго собирается: завязывает шнурки на ботинках, накидывает куртку, поправляет шарф - будто слишком сильно задумался или просто тянет время, ожидая, что я попрошу его остаться. Не дождавшись приглашения, Антон сам распахивает дверь и выходит на лестничную клетку.
- Я зайду завтра? – спрашивает нерешительно. – Удостовериться, что все в порядке?
Соглашаюсь, посылаю ему бледное подобие улыбки и закрываю дверь, чтобы снова нырнуть в царившую в моем жилище пучину отчаяния. Это тяжеловесное настроение, разлившееся по комнатам, заставляло плакать. Но плакать я уже не хотела. Наверное, поняла бесполезность подобного занятия. Поэтому включаю телевизор, чтобы, наконец, наверстать упущенное время, пересмотрев новостной канал.
Новости, в самом деле, выглядят ужасающе. Только меня шокирует не вопиющий факт внезапной смертности среди политиков, а вводящийся комендантский час и пункты обязательного досмотра во всех муниципальных учреждениях. Выходит, они просто не знают, на кого ориентироваться, значит, под подозрением все. Скорее всего, потому Антон и нервничал – наверняка, чтобы заполучить кассету, пришлось хорошо постараться. И уж без сомнений такие ценности не предназначены для выноса за пределы здания. А ведь он еще и понес кассету в полицию…
Решение подключить Стефана пришло тут же, поэтому, не дожидаясь, когда Антон сам отзвонится о неудаче, набираю номер полицейского и прошу его присмотреть за другом. И только потом набираю Антона и надиктовываю адрес управления, в которое ему следует идти.
Как же не во время кто-то решил поиграть в маньяка-убийцу. Настолько не во время, что полиция, в самом деле, может пустить мое дело на самотек и заниматься только чинушами. Оно вроде, как и правильно – если такими темпами те будут копыта отбрасывать, через месяц профессия политика станет самой востребованной на рынке труда, при чем исключительно из-за большой текучести кадров. Но мне, признаться, плевать на них, все равно в непоколебимую честность и порядочность чиновников я не верю. Зато меня волнуют собственные проблемы. Проблемы, которые грозят стать еще больше.
Есть еще одно ограничение: отсутствие работы. Ну и пусть официально я пребываю в обыкновенном отпуске, это все равно автоматически означает отсутствие журналисткой аккредитации и невозможность проводить расследование.
Кроме того, у меня нет связей – все они ушли вместе со смертью деда, и что-то не верится, что его друзья станут мне помогать.
В придачу на мне висит уголовное дело, и тот факт, что я сейчас нахожусь на свободе, а не в тюремной камере, это не более чем хорошая работа адвоката.
А значит, мне остается только надеяться на то, что Антон донесет кассету до управления, в котором работает Стефан, а уж тот сумеет пустить ее в дело.
К сожалению, я ошиблась.
Уж не знаю, что именно пошло не так, но в среду меня вызвали на повторный допрос и снова потребовали признание. Когда  я упомянула про видео, следователь скривился, будто от зубной боли, и попросил не травить баек, потому что у него и так дел по горло. Меня отпустили снова. Но подозрений не сняли.
На следующий день заявился нотариус и огласил последнюю волю умершего. Как оказалось, буквально за неделю до своей гибели дед составил завещание, которое потребовал огласить по истечении десяти дней со дня своей смерти.
Теперь я являюсь обладательницей неплохого имущества: кроме собственной, доставшейся от родителей квартиры, мне перешла дедова и еще его загородный дом. Так что сейчас, помимо прочих проблем, добавилась еще одна - по управлению наследством.
В квартиру ход пока точно закрыт – до конца следствия опечатано, а вот за город съездить не мешает. И отдохнуть, и оценить, и предаться воспоминаниям.
При этом я почему-то не сомневалась, что вместо отдыха придется все время работать – дед редко бывал за городом, говорил, что далеко добираться до университета, но я знала настоящую причину. Причину, покоящуюся на старом деревенском кладбище: три холмика, в двух из которых покоились мои родители, а еще один, находящийся чуть в стороне, был могилой бабушки, ушедшей вслед за сыном через год после его смерти.
Дед редко приходил на кладбище. Или просто редко брал меня с собой? Теперь уже во всем сомневаюсь. Но когда мы приходили, он частенько подолгу стоял у края могил, зажав рот рукой, словно боялся при мне разрыдаться в голос. Плакал беззвучно и почти без слез, как-то по-мужски. И никогда не смотрел в мою сторону, словно боялся, что я замечу его слабость в то время, когда он должен быть сильным. Сильным для меня.
- Это я виноват, - сказал он, когда хоронили бабушку. – Только моя вина.
А я смотрела на седые пряди, развеваемые ветром, и не понимала, почему последний родной человек винит себя в смерти другого родного человека. Тогда мне хотелось просто расплакаться и прижаться к нему, пытаясь утешить. Но после его смерти и особенно загадочных обстоятельств сопровождающих ее, я впервые вспомнила эти слова и задумалась. Могла ли смерть бабушки быть не случайной? Ведь на самом деле я ничего не знаю о том времени, кроме того, что бабуля умерла внезапно.

Получаю на руки свидетельство о наследовании, и нотариус исчезает из моей квартиры так же, как и появился.

- Мертвые никогда не выдают тайн, - сказал дед в наше прошлое совместное посещение.

Поражаюсь не внезапности всплывших слов, а тому, насколько они оказались пророческими. И в этот миг решаю, не смотря ни на что, ехать в загородный дом. Не знаю, то ли просто от скуки возникло такое решение, то ли знаменитая журналистская чуйка проявилась, но почему-то кажется очень важным туда попасть.
Единственный нюанс: я не хочу быть там одна.
- Антон, - произношу, едва услышав в трубке глубокий голос. – Не хочешь на день уехать за город?
Слышу на заднем плане рев байка, плоскую шуточку по поводу звонка, дружный гогот десятка мужиков и призывы их заткнуться, а потом следует согласие Антона.
- Когда? – уточняет он, перекрикивая рычание двигателей.
- Завтра, - произношу громче, стараясь голосом заглушить гудящий фон. – Получится?
- Получится, - отвечает мне Антон и, послав прощальную фразу, отключается прежде, чем последует новый взрыв хохота.
Включаю телевизор, просто по привычке взявшейся почти с незапамятных времен, и снова ищу новости, надеясь хоть там услышать про подвижки в следствии.
Но следствие, как оказывается, упорно молчит, чем начинает вызывать недоумение журналистов. А когда на экране мелькают кадры с записи, которую откопал Антон, вслед за обвинениями в халатности полиции со стороны СМИ выдвигается обвинение в игнорировании фактов и попытке осудить невиновного человека.
«Следствие набирает новый виток,» - усмехаюсь про себя.
Только в этот раз я оказываюсь жертвой репрессий, а мои коллеги по цеху меня спасают. Конечно, я понимала, что делают они это вовсе не из чувства солидарности, а просто желая сделать имя на скандале, но все равно становится приятно. Просто за то, что кто-то не погнушался и снизошел до среднестатистической жизни среднестатистического журналиста не менее среднестатистического издания. 
Теперь я уже не сомневалась в том, что следствие, наконец, начнет шевелиться.
Поэтому когда на следующий день Антон заезжает за мной на байке, я оказываюсь настолько очарована трубящими по всем каналам новостями о «наиболее вероятном подозреваемом», что даже опасность передвижения на двухколесном монстре не может заставить меня отказаться от поездки.
- Улыбающимся девушкам скидка пятьдесят процентов, - широко улыбается Антон, надевая мне на голову шлем, но замолкает, увидев, что я не спешу отвечать ему тем же, и опускает визор на глаза.
- Новости – это твоих рук дело? – спрашиваю, надеясь, что это в самом деле так. – Или сами нарыли?
Антон что-то недовольно бурчит, пока заводит механическое чудище, и, так и не ответив внятно, командует: «Держись крепко!». Едва успеваю сомкнуть руки, обхватив его талию, и байк тут же срывается с места, унося нас вперед под завывание ветра. 
Почувствовав, что мы тронулись, снова ощущаю волну паники и еще теснее прижимаюсь к Антону, боясь свалиться и проклиная собственное безрассудство. Как же я боюсь этих ужасных мотоциклов! По статистике на смерть одного водителя автомобиля приходится четыре смерти байкера, но все равно находятся смельчаки или дураки, готовые так рисковать. И двое из них уже выехали на кольцевую и сейчас направляются к выезду из города. Правда, я себя и к первой, и ко второй категории отношу условно, потому и крепко держусь за сидящего впереди Антона, надеясь, что моя хватка сможет гарантировать относительную безопасность. И, конечно, слежу не за дорогой, а за тем, насколько сильно меня норовит мотнуть в сторону, и как долго еще придется это терпеть. И почему я не отказалась? Ведь можно же было нанять машину или, в крайнем случае, дождаться автобуса.
Поэтому когда мотоцикл остановился, и Антон, сняв шлем, обернулся, чтобы сказать: «Приехали. Можешь отпускать», я, в самом деле, испытываю невероятное облегчение, словно только что спустилась с небес на землю.
- Думаешь, что мы добрались по воздуху? – улыбаясь, спрашивает Антон, заметив мой задумчивый взгляд, устремленный в небо.
- Не-а, - произношу и с трудом отрываюсь от созерцания ярко-синей глади. – Думаю, почему до сих пор никто не изобрел что-то летающее. Ведь это наверняка захватывающе.
- Тебе, которая трусит садиться на байк, хочется летать? – скептическая улыбка появляется на знакомом лице. – Ты же первая потребуешь их запретить.
- И все равно интересно, - разочарованно кладу свой шлем в багажник и направляюсь к дому.
Антон следует моему примеру и догоняет меня. Уже когда мы оказываемся на крыльце старого деревянного дома, он произносит, намного серьезнее, чем требует суть разговора:
- Это опасно, Полина. Ты же должна это понимать.
С трудом соображаю, что он хочет сказать, и не могу взять в толк, почему в его голосе звучит настороженность, словно я уже приготовилась к полету.
- Я же пошутила, - несколько виновато улыбаюсь, открывая деревянную дверь с облезшей краской. – Меня твой мотоцикл до истерики доводит, а тут еще…
И несколько секунд честно смотрю в глаза друга, изучающие меня на предмет вменяемости и готовности покорять высоту.
Похоже, моя искренность кажется убедительной, потому что Антон  едва заметно кивает и придерживает туго открывающуюся дверь, позволяя мне войти в сумрачный коридор.
Но как только я включаю свет, меня снова наполняет паника от появившегося эффекта дежавю. Примерно такой же бардак был в квартире деда, когда я там его нашла.
Почему-то дрожат руки, а ноги перестают слушаться, словно подошвы приклеились к полу. Антон замечает мое состояние и, аккуратно отодвинув меня к стене, приказывает стоять, пока  он не обойдет дом.
Он обходит комнаты, я слушаю его тихие шаги и прислушиваюсь к остальным шорохам, боясь, что в доме может быть кто-то еще. Время тянется медленно, заставляя нервничать каждый раз, когда в доме нависает тишина, так что, когда Антон, наконец, выходит и сообщает, что все чисто, я уже морально подготовлена к любым вариантам развития событий.
- Ушли недавно, следы свежие, - со знанием дела произносит Антон, стряхивая с брюк пыль. – Хорошо, что разминулись.
- М-м, - соглашаюсь, проходя в гостиную и оглядывая объем работы, которую предстоит выполнить. – Стефан предупреждал, что могут заявиться. Теперь на очереди моя квартира.
- Можешь переехать ко мне на время, - слышу довольно странное предложение со стороны друга, и понимаю, что очень приятно чувствовать чью-то заботу.
Качаю головой, отказываясь от предложения. Понимаю, что этим решением обрекаю себя на постоянный стресс, но у меня еще слишком много вопросов и нерешенных дел, чтобы просто уехать от проблем. И одна из них – бардак в этом доме.
- Тут бы прибраться… - развожу руками, словно сам жест может служить подтверждением моих намерений, и выразительно смотрю на Антона, ожидая, что он поймет меня правильно.
- Тебе нужна помощь? – мужчина выразительно приподнимает бровь и опирается о дверной косяк. Пытаюсь найти хоть искру энтузиазма на его лице, но не нахожу, поэтому просто отпускаю его восвояси, зная, что постоянное наблюдение за процессом уборки меня уж точно будет раздражать. – Вечером заеду за тобой, - бросает он уже на выходе и останавливается, чтобы услышать мой ответ.
- Часов в девять, - отвечаю после недолгого раздумья, наспех прикинув масштабы уборки.
Антон кивает и уходит, но через минуту возвращается с пакетом в руках.
- Вот, - протягивает пакет, - здесь, правда, только тоник и чипсы, не думал, что ты останешься. Но могу съездить привезти.
Умиляюсь его предусмотрительности и забираю пакет с едой.
- Перекусить хватит, а то работать больше не захочется, - отвечаю немного ворчливо, чем вызываю улыбку у своего благодетеля, и он со спокойной душой снова уходит, оставляя меня наедине с домом.
Через несколько секунд слышу удаляющийся рев его байка и оглядываюсь, решая, с чего начать уборку. Поднимаю лежащий на полу стул, задевая при этом ножку стола, и все-таки прихожу к выводу, что нужно начать с кухни, раз уж нахожусь здесь.
Вообще на уборку в виде простой расстановки предметов по местам у меня ушло довольно много времени – часа четыре, если судить по моим часам, и это при том, что мелкие огрехи в виде надорванных обоев и сорванных занавесок я еще не исправляла. Всего две комнаты, кухня и коридор, а работы оказалось, будто в целом дворце.
Перекусить решаю, попутно прохаживаясь по убранным комнатам, осматривая еще раз фронт работ.
Когда в коридоре поднимаю глаза к потолку, чтобы по привычке поискать там развешанную паутину, вижу лаз на чердак, через щели которого пробивается свет, который мне, как человеку крайне любопытному никак не давал спокойно продолжить начатое дело, не слазив наверх. 
Лестница, которую нашла на заднем дворе, приставленной к стене дома, оказывается довольно старой и натужно скрипит, пока я поднимаюсь по ней на чердак. Все время преследует чувство, что одна из сухих перекладин не выдержит и с треском разломится под моими ногами, но, к счастью, дерево оказывается достаточно прочным, чтобы доставить меня наверх.
Чердак представляет собой довольное удручающее впечатление на первый взгляд: тонны хлама, утонувшего в паутине и пыли, освещаемые слабым солнечным светом, вылавливающим из воздуха поднявшуюся от моих движений пыль. Наверняка здесь хранятся вещи еще со времен дедушкиной молодости – такие же древние и потому ценные.
Осторожно ступаю по дощатому настилу, отмечая, как скрипят доски от каждого шага, и стараюсь не задевать предметы, сваленные некрасивыми кучами. Старый торшер с уже развалившимся абажуром. Комод, наверняка когда-то был белым в яркие цветы, а сейчас скорее серым с невыразительными пятнами. Куча какого-то тряпья рядом. Старое кресло, тоже заваленное тряпками. Есть даже старый телевизор с почти круглой линзой и не менее старый приемник возле него. Эти уж точно тянут на раритеты.
Щелкаю кнопки телевизора, просто потому что забавно видеть, как они отщелкиваются обратно, когда нажимается соседняя, и вдоволь намучив прибор, переключаю взгляд на радио. Оно странное – с крутящимися ручками и плавающим бегунком, и с многоуровневой шкалой, на которой отмечены города. Осторожно кручу ручку, включая приемник, и из него тут же доносится шипение и едва слышная музыка.
Надо же – работает!
Почему-то меня факт способности приемника воспроизводить звуки удивляет. Как зачарованная, я начинаю крутить ручки, ища работающие каналы, пока не нахожу один, который нравится больше других. Он передает в эфир классику. Конечно, шорохи и треск, упорно пробивающиеся сквозь мелодию, немного отвлекают, но музыка все равно прекрасна. Классика. Совершенная, вечная и естественная, как сама жизнь.
Прямо там, на пыльном чердаке, я сидела и слушала меланхолические мелодии, заставляющие сердце восхищенно замирать от звуковых переливов, и только когда слышу, что Антон окликает меня по имени, понимаю, что слишком увлеклась.
- Я на чердаке! – кричу в открытый лаз, задавая мужчине ориентир для движения, и когда вижу, что он появляется из кухни, произношу «Сейчас спущусь!» и бросаюсь к приемнику, намереваясь утащить его за собой.
- Что-то нашла? – Антон придерживает лестницу, чтобы она не шаталась, а когда я почти достигаю последней ступеньки, подает руку, забирая радио и помогая сойти. – Зачем тебе этот хлам? Он же наверняка не работает.
- Еще как работает, - предвкушающая улыбка расползается по лицу. – Один канал точно, проверила уже.
- Как знаешь, - неопределенно хмыкает Антон, не разделяя моей радости, и оглядываясь, произносит. – Ну что, едем? Ты же не собираешься здесь оставаться?
Странно, но после этих слов захотелось именно остаться, и только понимание, что дом пока не очень пригоден для проживания, заставляет меня сделать выбор в пользу возвращения в городскую квартиру.
- А этот чемодан с собой потащишь? – Антон выразительно смотрит на прижатый к груди приемник и хмурится, очевидно, оценивая степень умственного расстройства его хозяйки.
Понимаю, что с прибором, в самом деле, перегнула, поэтому оставляю его на журнальном столике в гостиной, и, напоследок полюбовавшись выстроенной композицией, с некоторым чувством сожаления покидаю жилище.
Когда байк срывается с места, не могу удержаться от тоскливого взгляда в сторону дома, словно уезжаю навсегда. И появляются сомнения относительно того, по чему я на самом деле собираюсь тосковать до завтрашнего утра: по дому или по оставленному на столе радио. Похоже, фетишизм рождается именно так – как попытка наладить связь с человеком, который ушел из твоей жизни. Обыкновенный перенос человеческих качеств на неодушевленный предмет.
Антон довозит меня до дома и спрашивает, приезжать ли завтра. Не соглашаюсь, еще по пути сюда решив, что второй дубль уборки организую сама.
Встретившая нависшей мрачностью квартира вызывает желание вернуться в дедушкин дом и привезти оттуда немножко счастья. «Наверное, все-таки притащу радио сюда,» - решаю перед сном, с тоской глядя на пробивавшийся сквозь штору лунный свет. В квартире, в самом деле, не хватает обыкновенного домашнего тепла.
Так я и поступила на следующий день. Просто, наконец, приведя дом в порядок, угробив там целый день, в качестве благодарности самой себе за труды, я прихватила радио с собой, заранее определив ему место на прикроватной тумбочке. Похоже, с приемником подмышкой я выглядела странновато, во всяком случае, водитель такси все время тревожно поглядывал в зеркало заднего вида. Но мне было все равно – я везла собственный якорь, который позволит остаться в здравом уме, а значит, постороннее мнение не учитывалось.
Так что теперь, когда комната была украшена старинным предметом, издающим звуки волшебных мелодий, она уже не казалась мне мрачной. Скорее, печальной. А иногда, когда эфир взрывался сочными яркими звуками, все вокруг словно пыталось напитаться их красочностью.
На вторые сутки я перестала выключать радио совсем, и теперь доносящиеся из него звуки сопровождали меня весь день и всю ночь. Они рисовали мою жизнь, добавляя в нее цвета, и меняли настроение в лучшую сторону, если я снова ударялась в меланхолию.
А на третьи сутки меня снова вызвали в полицию. Теперь, чтобы сообщить, что с меня сняты подозрения. Все-таки шумиха в прессе сделала свое дело.
- Так вы нашли его? – осторожно спрашиваю я, подписывая бумаги, теперь уже как свидетель.
Следователь демонстративно отворачивается за новой стопкой исписанных листов, на которых требуется моя подпись, и роняет: «Тайна следствия. Все узнаете в суде.»
- А разве… - непонимающе смотрю на жандарма. - Мне казалось, что родственников должны ставить в известность.
- Вот когда будет доподлинно известно, тогда и поставим, - припечатывает мужчина и забирает у меня листы со словами «Свободны, вызов в суд вам придет по почте».
- Послушайте, а предварительно разве ничего сказать нельзя? – пытаюсь вызвать стража порядка на откровенность, но почему-то вместо этого снова пробуждаю его гнев. Он начинает что-то вопить о не в меру наглых журналистах, везде сующих нос, и зовет пристава, который выводит меня из кабинета и настойчиво провожает до выхода из здания. 
В некоторой прострации ловлю такси и еду домой. И только когда переступаю порог собственной квартиры и слышу зловещий марш из приемника, накатывает злость. Какое он имеет право так со мной обращаться?! Неужели информация, которую я просила, настолько уникальная, что ее не раскрывают первому встречному родственнику убитого? Что же там за подозреваемый такой, о котором не говорят вслух? Наверняка из элиты, если даже говорить на эту тему нельзя. Значит, следствие будет пытаться этого человека оправдать. Он останется безнаказанным! И будет ходить по городу, раздавать интервью о «тяжелых» минутах допроса и при этом нагло ухмыляться, зная, что никто ничего не посмеет ему предъявить! Что за гадская система?!
Поняв, что накручиваю себя, я решаю прервать внутренний монолог, чтобы упасть на кровать и просто слушать музыку. И бездумно пялиться потолок, не замечая, как постепенно комнату наполняет темнота, захватывая все больше и больше пространства.
Сама не заметила, как заснула прямо в одежде. И я проспала бы так до утра, но ночью меня разбудил голос.
Густой, обволакивающий, он, так же как до этого музыка, проникает во все уголки дома, заставляя его слушать. Восхищаться им. Очаровываться им.

«Если вам больше некуда идти, но вы нуждаетесь в справедливости и воздаянии, просто позвоните мне. Это не розыгрыш. Просто наберите номер. Прямо сейчас, чтобы убедиться. Четырнадцать, десять, двадцать три, один, десять, тринадцать…»

На мгновение даже кажется, что говорящий находится рядом. Будто нашептывает прямо на ухо, вынуждая поверить ему. Чужой, зовущий голос.
Сообщение прервается, едва выдав цифры номера телефона, и эфир снова утопает в музыке, убедив меня в том, что это был просто сон.
Но на следующую ночь все повторилось. Тот же голос снова надиктовывал краткую инструкцию к действию в сложной ситуации, призывая поверить в свою реальность и готовность помочь. Признаться, я хотела его просить, но было одно весомое «но»: я не знала, в чем именно жажду помощи. В воздаянии? Кому? Человеку, которого я не знаю? Абсурд.
И тогда я решила ждать. Просто дождаться суда, в который меня должны вызвать повесткой, посмотреть в глаза мерзавцу, что будет сидеть на скамье, и выслушать приговор, который и станет возмездием. А если не станет, тогда я наберу этот номер.
Ожидание суда затянулось на полтора месяца. Странный, сумбурный период из надежды и волнения. С работы не звонили, требуя вернуться, хотя наверняка знают о том, что с меня сняты подозрения. А я… Я просто не хотела снова туда идти. Что ж, видимо, мистер Селман все-таки был прав, когда сказал, что мне нужен отпуск – морально я еще не поправилась.
Примерно каждые два дня я напоминала полиции о своем существовании, донимая звонками и посещениями. Так что в отделе меня знали в лицо, но раз запрета на посещение муниципального здания не было, а от досмотра я не отказывалась, всегда пропускали. И сразу же вели в кабинет человека, который занимался моим делом.
Охрана менялась, но, как я уже говорила, каждый был в курсе, кого ведет по коридорам, поэтому мы часто разговаривали об обычных вещах: о погоде, о росте цен на жилье, о том, что, наконец, правительство взялось за бездомных. Да, после того, как ввели комендантский час, бездомных стало меньше. Их, как главных нарушителей режима, просто отлавливали и отправляли в приюты. Вряд ли это были приличные заведения, но, по крайней мере, крыша над головой и регулярное питание там были. По крайней мере, мне хотелось так думать.
Так что, пройдя по коридорам и обсудив с сопровождающим последние новости, я входила в кабинет человека, которого уже, похоже, тошнило от одного моего вида. Через неделю таких хождений он все-таки смирился с моим упорством и свое «Опять вы?» сменил на «Скоро передаем дело в суд». Но меня не так-то легко провести, и вместо того, чтобы довольствоваться подобным обещанием, я снова входила в кабинет и усаживалась на стул напротив, требуя ввести меняв курс дела. Тактика взятия измором оказалась гораздо действеннее, чем запугивание, и еще через неделю следователь признался, что основным подозреваемым оставался мужчина, лицо которого было на видео. И он признался.
- Тогда почему дело все еще у вас? – недоумевала я. – Разве признания недостаточно?
Оказалось, что нет. Требовалось досконально все изучить, провести какие-то эксперименты, очные ставки и прочую дребедень, чтобы уверенно говорить о нем, как об убийце. Только мне все эти объяснения не казались убедительными. Похоже, жандарм юлил, уходя от прямого ответа, пытаясь что-то скрыть, но так как предъявить ему было нечего, вопрос о честности следователя снимался с повестки дня, заставляя меня уходить ни с чем.
Вчера я в очередной раз пошла в полицию и, наконец, получила волнующее известие «Дело в суде», так что со дня на день должна была прийти повестка.
И снова ожидание, только уже с предвкушением, потому что теперь у меня появилась надежда на то, что когда-нибудь черный период в моей жизни закончится. Да, деда уже не вернуть, но зато можно поставить точку и начать новый период с чистого листа.
Процесс, в отличие от расследования, не стали ни откладывать, ни затягивать – все решилось в одном открытом заседании под вспышки фотокамер и с постоянной съемкой видео.
Незнакомец, который, наконец, сел на скамью подсудимых, вовсе не кажется отъявленным бандитом. Он выглядит обыкновенным – внешне спокойным, тихо отвечает на вопросы и как-то нервно посматривает в сторону журналистов, норовящих подобраться к нему поближе. Встреть я такого человека на улице, ни за что не подумала бы, что он способен на убийство. Но по статистике все маньяки выглядят доброжелательными настолько, что им хочется довериться, за что и расплачиваются их жертвы. Так что я смотрела на лицемера, сидящего за решеткой, и поражалась тому, насколько умело он играет оступившегося человека, притом, что наверняка на его заднем дворе прикопан еще не один труп. 
Играет он мастерски, и теперь я понимаю, почему так затянулось следствие – тяжело сознавать, что кто-то умеет врать настолько умело, что волей-неволей начинаешь ему верить. Он рассказал чудесную историю о том, как несправедливо его уволили с прежнего места работы, оставив без средств к существованию, и он вынужден был перебиваться случайными заработками, сопровождая грузы и охраняя частные магазинчики – благо, прежние навыки работы в полиции помогали.
Эта мразь еще и в полиции работала! Как же мне хочется выцарапать ему глаза уже только за то, что человек, который раньше охранял закон, сейчас с легкостью его нарушил. Непонятно, как люди, склонные к совершению преступлений вообще могут работать в полиции – неужели их там не проверяют на профпригодность? Столько навыков вкладывают в головы, а потом просто выпускают в незащищенное общество? Он ведь знает все слабости, все особенности психологии, он с легкостью мог манипулировать людьми. Скольких он еще убил, прежде чем попался?
Но больше всего меня поражает мотив преступления. Оказывается, он совершил все это из мести и зависти. Мол, помогал деду в его научной работе, искал материал по своим старым источникам, а он не захотел включать его в состав группы из-за отсутствия ученой степени. То есть стоящий сейчас ко мне спиной человек банально хотел славы и денег, а ему не дали – вот что он назвал мотивом. И его история была откровенным враньем, о чем я, не сдержавшись, прокричала на весь зал, немного перегнув с эпитетами, за что мне судья выносит предупреждение. Его, похоже, такой мотив вполне устраивает, потому что он не больше углубляется в выяснения деталей.
- То есть, когда вы пришли с требованием включить вас в состав, потерпевший не согласился? – ехидно уточняет прокурор, прищурившись.
- Нет, - мужчина не смотрит в глаза обвинителю, а почему-то оглядывается в зал, и уже громче добавляет. -  И в довольно грубой форме. Он меня оскорбил, заявив, что не допустит, чтобы такой ублюдок, как я, имел отношение к его работе.
- И что было дальше? – прокурор бегло просматривает лежащие перед ним бумаги. – Как отреагировали вы?
- Я взбесился, - спокойно отвечает мужчина. – И… - он замолкает на несколько секунд, видимо, придумывая веское обоснование своему поступку. – И когда пришел в себя, он уже лежал на полу мертвый.
- То есть вы утверждаете, что пребывали в состоянии аффекта? – прокурор снова хитро щурится, глядя на подсудимого.
- Да, - кивает он.
- Какого еще аффекта?! – не сдержавшись, снова выкрикиваю я, понимая, что это дело сшили под конкретного человека. Наверняка он убил хладнокровно. Сначала издевался, а потом застрелил. Я до сих пор прекрасно помню картинку изувеченной квартиры – там наверняка была хорошая драка. – Господин судья… - хочу напомнить, что квартира была перевернута вверх дном, но слышу три жестких удара молотка по крышке стола и то, как на меня налагают штраф за неуважение к суду.
- Потерпевшая, еще одна выходка, и я удалю вас из зала, - строго произносит судья, заставляя меня снова опуститься на свое место. Внутри бушует шторм, но я пытаюсь его сдержать, и мне это удается все время, пока идет слушание. Не сдерживаюсь я только, когда оглашают приговор.
Ему, человеку, хладнокровно убившему моего деда по какой-то совершенно невозможной причине, вместо положенной казни присуждают шесть лет заключения в колонии на острове А-1, то есть – почти на курорте! Даже не континентальная тюрьма с ее жесткими внутренними законами, и тем более не колония на А-2 с его вечной мерзлотой. А-1 - с умеренным климатом и обширными плантациями, на которых и работали заключенные, получая при этом жалование.
- Вы издеваетесь?! – вспыхиваю я, услышав такой вердикт, и судья все-таки прерывает зачитывание приговора, чтобы дать приказ приставам выдворить меня из зала. Но я не особо сопротивляюсь – все равно самое главное я уже услышала.
Когда меня грубо вытолкали в холл, первое, что я сделала – запинала стену до боли в пальцах. Странно, но стоящий возле двери полицейский даже не думал мне помешать. Зато ухмыляется, когда я ойкаю и опускаюсь на стоящую рядом скамейку. Несколько мгновений потрачено на принятие решения, и, поднявшись, я сердито произношу, обращаясь в сторону жандарма:
- Я так это не оставлю. Вот увидите.
Судя по тому, как тот хмыкнул, он не особо проникся моими угрозами, поэтому мне ничего не остается, как оставить его в покое и уйти с гордо поднятой головой.
Вечером я включаю телевизор, чтобы просмотреть выпуск новостей, в которых журналисты отчитываются о проделанной работе в суде, не забыв указать, что убийство произошло на почве личной неприязни – из-за нежелания деда делиться славой. А я слежу за скопированными по одному шаблону сюжетами и тихо зверею от льющейся с экрана лжи.
Так что когда ложусь спать, снова включив радио, и слышу объявление о возмездии, в запале начинаю набирать номер. От звонка спасает только то, что голос снова исчезает, позволив музыке угомонить вспыльчивую натуру.
Несколько секунд все же держу палец над кнопкой вызова, но, так и не решившись позвонить, просто сохраняю номер в список контактов. Все-таки сегодняшний процесс это еще не конец, приговор можно обжаловать, поэтому возмездие оставим на потом.
Тогда я не знала, сколько еще предстоит пройти, поэтому уснула с почти счастливой улыбкой, а утром проснулась с накопившимся зарядом энтузиазма, который настойчиво гонит меня к новым свершениям.
Глупая, глупая, наивная девочка, как же я ошибалась!
Энтузиазм оказался бессилен перед системой. Сколько бы жалоб в суды я ни писала, в какие бы органы для защиты от произвола судейской системы ни обращалась, итог был один – решение остается неизменным и пересмотру не подлежит. Складывалось впечатление, что вокруг меня развернут широчайших масштабов заговор всей чиновничей системы, а я – маленькая неопытная девочка – в его центре. Я уже почти пошла до Президента, но меня остановил Стефан, просто объяснив, почему мне отказывают.
Все оказалось до банального просто.
- Таков закон, ничего не поделаешь, Полиночка, - разведя руки в стороны, произносит он, глядя на меня, сидящую в его кабинете. – И они сами бы рады, да не могут. Так что, просто смирись… - он доверительно кладет руку мне на плечо, гася новую волну возмущений, и вполголоса говорит. – Или найми киллера.
- Хорошая идея, - ухмыляюсь я на последнюю реплику, давая понять, что оценила его чувство юмора, но в голове идея по найму убийцы почему-то кажется весьма уместной. Просто убить того ублюдка кажется правильным – смерть за смерть, как и должно быть. Но, признаться, мне хочется большего – заодно поквитаться со всеми, кто сумел снизить планку его ответственности до неприлично низкого уровня. Их я считаю, если не пособниками, то лицемерными продажными лжецами, которые наверняка получили свою долю за то, чтобы убийца моего деда ближайшие шесть лет провел в отеле.
- Ты все-таки помни, что наем киллера может дорого обойтись, - окликает меня Стефан, когда я уже переступаю порог, выходя из его кабинета. – Ты же умная девочка, да, Полина?
- М-м… - киваю, оглядываясь назад, и успокаиваю бывшего одноклассника фразой: - Я не собираюсь в тюрьму. Даже на А-1.
Вижу, как мужчина, нервно потирает лоб и облегченно вздыхает, услышав мои слова, и выхожу, понимая, что Стефан очень плохой психолог. Потому что сам подал идею, а потом поверил в то, что я от нее просто так откажусь. И страх наказания вовсе не пугает, в тот момент идея кажется прекрасной и легко осуществимой – достаточно просто набрать номер.
Но когда я, спустя два часа, добираюсь до дома, моя убежденность покидает меня. Почему-то возникают сомнения в правильности принятого решения. Тогда я решаю оставить все на волю случая, и этот случай представляется на следующий же день, когда я вижу, как убийца дает интервью континентальному каналу, рассказывая о несправедливости этой жизни, выразившейся в суровости приговора. Тогда я понимаю, что смогу спокойно смотреть на лицо мерзавца только на его похоронах.
Поэтому я не сплю этой ночью.
Пью кофе и жду, когда привычный музыкальный эфир прервется уже знакомым сообщением. Хожу по комнате, потому что не могу ни читать, ни смотреть телевизор.
А когда уже знакомый за столько времени голос снова появляется в эфире, набираю номер, внесенный в список контактов, и нажимаю кнопку вызова.
Гудок…
Второй…
Слушаю голос, понимая, что надо мной все-таки просто кто-то умело пошутил, дав чужой номер, и уже хочу бросить трубку.
Но радиоэфир снова заполняет музыка, а в трубке звучит голос только что вещавший по радио:

- Алло, я вас слушаю.

От неожиданности чуть не роняю трубку. И замечаю, что дрожат руки и начисто потерялся дар речи.

- Говорите. Вас не слышно.

Голос словно захватывает сознание, заставляя страхи и тревоги отступить, и оставить только отстраненное понимание того, где я и что сейчас делаю. Таким голосом можно уговаривать грабителя, захватившего заложников, сдаться властям. Таким голосом можно уговаривать пациента психиатрической лечебницы пройти курс шоковой терапии. Таким голосом можно уговаривать сорокалетнюю девственницу отдаться прямо на пляже на глазах у изумленной публики. Удивляюсь повороту собственных мыслей и прокашливаюсь, пытаясь вернуть голос.
- Здравствуйте, - приветствие выходит хриплым и неубедительным. – Это вы давали объявление?
А про себя умоляю: «Пожалуйста, только не говори «да», а то решу, что ты маньяк, коллекционирующий девственниц». И хоть в их категорию  я уже не попадаю, все равно нужно исключать любые факторы.

- Смотря о чем идет речь.

Не могу понять то ли в его голосе слышится ирония, то ли напряжение. Но зато мысль о маньяке можно считать почти абсурдной. Да и с чего я решила, что он охотится на женщин? В объявлении он не указывал половые предпочтения заказчика. Успокаиваюсь и пытаюсь более-менее внятно объяснить, что имела ввиду.
- Про возмездие. Вы говорили, что можете помочь, - почему-то чувствую себя ужасно неловко, словно на собеседовании, и на всякий случай, чтоб окончательно отбросить сомнения, добавляю: - Это же шутка?
Мужчина на том конце провода молчит, и я уже решаю, что что-то со связью, но когда намереваюсь дать отбой, чтобы больше не перезванивать, он отвечает.

- Это не шутка. - Голос звучит серьезно, даже сурово, почему-то окончательно убеждая, что сейчас этот человек говорит правду. – Дамочка, вы звоните просто, чтобы развлечься или по делу?

- Конечно, по делу, - спохватываюсь я, прекращая внутренний анализ. – Мне нужно, чтобы вы…

- Подробности при лично встрече, - резко обрывает он меня, заставляя замолчать. – Завтра в десять. Паб на углу восемнадцатой и двадцать третьей. И будьте одна.

- Но я не знаю тот район, - пытаюсь возразить, потому что вбитые наглухо правила безопасности вопят не идти туда ночью в одиночку. – И как я вас узнаю?

- Придете одна. Это в ваших интересах, - с нажимом произносит незнакомец, и добавляет. – Я сам вас найду.

Тут же раздаются гудки, и я понимаю, что мне просто не оставили ни единого шанса обезопасить себя. С другой стороны, человек, с которым я завтра встречаюсь, наемный убийца, а значит, его тоже волнует вопрос безопасности. Собственной, а не моей. И район он выбрал наверняка такой, в котором ориентируется - наверняка и живет недалеко от него.
Вот только меня его безопасность волнует меньше всего, а сохранность собственной шкуры  беспокоит очень, поэтому я и приняла решение наиболее оптимальное в данной ситуации. А что еще оставалось делать отчаявшейся девушке, которая еще не закончила важное дело, но очень надеялась закончить?
Поэтому набираю хорошо знакомый номер, совершенно при этом не заботясь о том, что его хозяин может банально спать в это время суток, и готовлюсь поделиться радостной новостью по выбору моего провожатого на завтрашний вечер.
Мне очень долго не отвечают, но моя настойчивость все же побеждает в неравной борьбе с чужой личной жизнью, заставляя ее обладателя взять трубку.
- Привет, Антош, не разбудила? – стараюсь придать тону игривости, чтобы сразу настроить человека на позитивный лад.
- Полина? – слышится весьма неоднозначное приветствие, без лишних объяснений дающее понять, что я разбудила спящего человека посреди самого сладкого сна. – Что… Который час?
- Уже два, - улыбаюсь, с нежностью представляя помятое лицо мужчины, но совершенно не чувствую угрызений совести. Мне от него нужен не психоанализ, а конкретные действия. – Антон, мне нужна твоя помощь…


Рецензии